Заключение

Обычно, когда я уже заканчиваю отвечать на вопросы, кто-то обязательно встает и непременно задает один и тот же вопрос: «Почему вы пишете о таких ужасных и мрачных вещах?» И я всегда отвечаю одно и то же: «Почему вы считаете, что у меня есть выбор?»

Стивен Кинг

Так где же мы были и что оказалось там важно для нас? «Мы» – это и клиенты, и психотерапевты, и ведущие, казалось бы, сугубо инструментальных тренингов, и даже авторы монографий.

Все мы дышим одним воздухом, и при ближайшем рассмотрении наши надежды, иллюзии, опасения в известной мере оказались «уловленными» из этого воздуха. Клиентам об этом думать необязательно, им вполне может хватать их собственной жизни с ее вызовами – профессионалу странно не думать о том, почему и зачем его помощь понадобилась именно сейчас и как сегодняшний повод для встречи с ним отличается от вчерашнего.

Разумеется, я говорю сейчас не о практической «востребованности» работы такого рода, которая тоже лишь следствие более сложных и почти недоступных прямому наблюдению и осознаванию процессов. Речь скорее о необходимости профессиональной рефлексии собственного и совместного (с коллегами, клиентами, миром) развития. В силу присущего ей внимания к детали, к оттенкам, к «светотеням» бытия психотерапия может улавливать смутные и не до конца осознанные темы, слышать вопросы, еще не заданные вслух; и если по отношению к клиенту или группе она это делает, и делает достаточно умело, то голоса времени и места ей различить бывает трудно хотя бы потому, что она сама является их порождением – возможно, в большей степени, чем сама готова это признать.

«Отчетный период» существования отечественной психотерапевтической практики в прямом и вначале довольно активном контакте с мировой профессиональной традицией дал возможность наблюдать и сравнивать, осознавать и обсуждать то, что при замкнутом, «катакомбном» существовании, в форматах частных групп и домашних семинаров понять было невозможно. Профессиональное сообщество много и охотно обсуждает сравнительные особенности методов, делится наблюдениями и анализом случаев, быстро обрастает службами и другими формами институционализации. Еще немного – и будет казаться, что так было всегда. Мне показалось важным собрать и сопоставить те фрагменты собственного опыта групповой работы в разных жанрах, которые пришлись на все реже упоминаемые «времена перемен» и в которых, возможно, отразилось что-то важное для людей, традиционно именуемых клиентами.

Возможно, самой крупной, едва ли не центральной темой «помогающих практик» в 90-е стал кризис идентичности в великом множестве его частных проявлений. Даже обостренная потребность во внимании к травматическому опыту, «размораживание» (дерепрессия) этого опыта может быть рассмотрена под таким углом зрения. Всякий кризис предполагает неопределенный исход и связан с угрозой потерь. Прошлые потери, «старые раны» приобретают двоякий смысл: это и то, что должно быть признано и оплакано, чтобы двигаться дальше, и то, что составляет неотъемлемую часть опыта, без которого сегодняшняя и завтрашняя личность или культура были бы иными.

Поиск ресурса устойчивости и многообразия в семейной истории неотделим от актуализации трансгенерационной травмы, которая взывает о терапевтической проработке, совершении траура, осознавании и переосмыслении. Переосмысление личного и семейного наследия созвучно множеству явлений, составляющих фон, «аккомпанемент» психотерапевтической ситуации: открывшиеся границы и архивы, утраченная «уверенность в завтрашнем дне» и многократно возросшая возможность выбора, неимоверно ускорившееся возникновение и исчезновение иллюзий и надежд.

Создается впечатление, что социокультурная ситуация 90-х сделала фокусом внимания помогающих практик разрешение обострившегося конфликта между ранее интериоризированными смыслами, отношениями, моделями поведения – и новым опытом, не успевающим осознаться и оформиться. Если во внешней практической жизни многие наши клиенты решали для себя проблему ресоциализации, то во внутреннем плане столь же остро встал вопрос многообразия и единства собственного опыта, ролевого репертуара, тех ресурсов, об осознавании и использовании которых в более спокойные времена и помыслить бы не пришлось.

Наконец, обострение подобных противоречий связано и с актуализацией тематики «другого», «себя как другого», «другого в себе». И если для кого-то из наших клиентов выходом показалось упрощение представлений о мире и себе в мире, – а им может стать и отказ от личного или семейного прошлого, и ограничение собственной внутренней сложности, и подчинение ее доминирующей сверхценной идее или эмоции, и фиксация на симптоме, и многое другое, – то для большинства это все же не так. Может быть, без излишнего оптимизма, но многие «герои» этой книги выбрали для себя более длительный и трудный путь усложнения картины внешнего и внутреннего мира и разрешения кризиса идентичности через это усложнение, через принятие, пусть болезненное, «невыносимой сложности бытия».

В той или иной форме те же самые темы пронизывали и жизнь профессионального сообщества, искавшего в начале 90-х «профессиональную родню» в мировой традиции, одновременно настаивавшем на своей особости и специфичности, точно так же решавшего проблемы социальной реализации в новых условиях, формирующего новую мифологию. Особое, хотя и скромное место «помогающих практик» среди других социокультурных феноменов связано с тем, что они призваны содействовать изменению и поэтому оказываются вовлечены в противоречия между сохранением и изменением, постоянством и развитием.

Если угодно, их можно рассматривать как своего рода лабораторию, в которой разными способами и на довольно обширном поле исследуются различные сценарии взаимоотношений в системе личность – культура. Даже практические результаты психотерапии или тренинга прямо зависят от того, что к этому моменту считают этими результатами субъекты изменений. Уже хотя бы поэтому помогающих практик в здоровом социуме должно быть много – так же, как направлений в литературе или живописи. Поэтому любые претензии на окончательные и однозначные выводы и любое навязывание своего видения «человека на рубеже веков» противоречило бы и концепции этой книги, и личным и профессиональным убеждениям автора. Есть ведь и другие зеркала, и это хорошо.

Никто не знает, что будет важно для наших клиентов через 15 лет, и опыт десятков групп, говоривших разными способами «своим голосом и о том, что важно», забудется. Я бы не торопилась с окончательными выводами о том, какие именно особенности нашей жизни в девяностые и двухтысячные актуализировали те или иные темы или голоса. Читатель может дополнить мои наблюдения и предварительные выводы всем тем, что я не увидела, а возможно, и не могла увидеть, работая в рамках лишь одного метода и в ограничениях собственных установок и опыта. Если материалы и размышления, собранные в этой книге, позволят вспомнить что-то из важного, но забытого в эти годы или расслышать незамеченное в «в шуме времени», я буду считать свою работу пусть не до конца, но выполненной.