Глава 11. Новые искушения психолога-практика: долгожданная востребованность и ее побочные эффекты

Безвкусица имеет пределы, только хороший вкус бесконечен.

Габриель Коко Шанель

В свое время Якоб Леви Морено определял «культурные консервы» как конечный продукт творческого усилия, со свойственной ему страстью разоблачал и свергал эти самые «консервы» с пьедестала, доказывал, что они являются препятствием для творчества, а в качестве альтернативы выдвигал идеи спонтанности и креативности.

Шел бурный XX век – судьба романов, симфоний и пьес была лишь частью общей судьбы европейской культуры. Со временем традиционные и экспериментальные практики не раз соединялись и расходились, вопрос о «культурных консервах» ставился и решался по-разному и, похоже, приобрел статус вечного.

Более того, по мере становления и развития сама психотерапия, а впоследствии и практическая психология стали социокультурными практиками особого рода. «Здесь и сейчас» мы можем наблюдать поразительные феномены, связанные с радикальным поворотом к «психологизации всего и вся»: точка зрения психолога на множество явлений жизни стала интересовать сразу и многих, а психологические практики превратились в больших городах в обычное явление. Долгожданная «востребованность» оказалась совсем не такой, какой виделась в фантазиях нашего профессионального сообщества еще 10–15 лет назад. Пространство массовой культуры живет по своим законам: все, что становится его частью, претерпевает специфические метаморфозы, совсем не имевшиеся в виду профессионалами. Пытаясь понять происходящие процессы и найти для себя ориентиры, определить собственную позицию, мы делаем лишь первые шаги. Психодрама и социодрама – один из проверенных и, как ни парадоксально это звучит, традиционных инструментов понимания нового и неясного.

Собственно, идея социопсиходраматического исследования непростых и незнакомых по предыдущему опыту отношений нашего профессионального сообщества со стихией массовой культуры возникла не сегодня; кое-какие знаки грядущего «психотерапевтического кича» носятся в воздухе уже давно…

Был у меня в середине 1990-х спецкурс в одном институте (допустим, современного психоанализа). Можно было подумать, что обучение там виделось студентам престижным и открывающим для них не только глубины бессознательного, но и новые жизненные перспективы. Думать так не следовало, но об этом чуть позже. Преподавательский состав был подобран со вкусом, оказаться в расписании в такой «компании» лестно и приятно – я знала статьи и книги кое-кого из коллег-почасовиков, и это были достойные труды.

Иду на свое первое занятие, собираясь знакомить будущих психоаналитиков с возможностями психодрамы. Дверь аудитории открыта, навстречу по коридору движется – как выяснится через минуту – моя студентка, на ходу очень ловко докрашивая алые длинные ногти: «пальцы веером», чтобы не смазать лак, на лице светская приветливая улыбка: «О, вы наш новый преподаватель? Заходите, мы уже собрались!» Лицо будущего психоаналитика, что бы мы ни понимали под этим определением, отличалось безупречным макияжем. У немногочисленных мужчин с галстуками тоже все было в порядке. Они вполне усердно читали все, что положено, – правда, почему-то не задавали вопросов, даже самых типичных для студенческих групп. Было очевидно, что работать – в старом добром понимании этого слова – почти никто из них не собирается – ни сейчас, ни потом. На мой вопрос о том, что привело их именно на этот спецкурс, группа весьма взрослых людей хором ответила: «Расписание». Что-то неуловимо странное и даже тревожащее было в том, как не соответствовали друг другу, не встречались ни в каких мирах это самое «расписание» – и эти люди. Больше мы не виделись. Никогда.

Сейчас порой кажется, что ничего этого не было – ни выморочных коридоров, арендованных у какой-то солидной организации, ни аудиторий с вечным люминесцентным подвыванием сверху, ни зачетной ведомости. Но вот алые ногти точно были, и милое приглашение заходить, и выражение вежливого любопытства в адрес тех, кто – подумать только – и правда, принимает каких-то клиентов или ведет какие-то группы.

Вспомнив эту картинку десятилетней давности, начинаешь порождать цепочку свободных ассоциаций и задумываться о других местах, персонажах и процессах. О полках книжных магазинов, где вперемежку стоят переиздания «Толкования сновидений», неувядающий Эрик Берн, «Экспериментальная психология» Фресса и Пиаже и десятки брошюрок, обещающих восемнадцать способов разбогатеть, вернуть любимого, похудеть и поставить на место начальника. О рефератах студентов-психологов на любую тему, лишь бы не завис Интернет, – с картинками-человечками, грамотно оформленным титульным листом и без малейших признаков жизни и мысли. О рекламных щитах в метро, гласящих: «Психология – специальность XXI века». О поставленном мужском голосе, вещающем в том же метро, что «московская служба оказывает бесплатную психологическую помощь при стрессах, страхах, горе». О тренингах в качестве едва ли не обязательной «педпрактики» для студентов психологических вузов. О сборниках «техник», по которым те же студенты наспех готовят программы своих – своих? – тренингов, со всеми этими «играми на сплоченность» и «упражнениями на доверие». И о том, что из всего этого вышло.

Один коллега как-то раз определил пошлость как «небрежную имитацию возвышенного». Что касается небрежности, тут можно бы и поспорить: пошлость ведь может быть и старательной. Ключевым кажется все же слово «имитация»: вторичность, рецептурность, узнаваемая гипсовая отливка «второй свежести», имеющая формальные признаки оригинала, но полученная простым способом, благодаря которому стираются какие-то детали. Возможно, вот в этой потере оттенков и деталей и дело: то, да не то. Копия, но такого качества, что оригиналом ее никто не посчитает. При этом важно, что содержание может не изменяться: избитость цитаты не делает хуже ее саму.

К месту и не к месту люди вставляют в бытовую речь какие-нибудь «крылатые» кусочки. И если два алкаша приветствуют опухшую подружку цитатой из «Онегина»: «Ужель та самая Татьяна?..» – слова как таковые от этого «хуже» не становятся. Однако – пошлость. Стать ею может все что угодно, качество «исходного продукта» роли не играет. Об этом давным-давно предупреждал Честертон в эссе «Упорствующий в правоверии»:

«Что мы имеем в виду, когда называем такую картину идиотской, пошлой или тошнотворной? Мы чувствуем, что это не картина, а копия, точнее, копия с тысячной копии. Но розы не копируют роз, лунный свет не копирует лунного света […] Из того, что вам опостылели луна и розы на коробках, не следует, что луна больше не вызывает приливов, а розам не полезен чернозем».

Предметом разговора – и темой мастерской «Секонд-хенд и все-все-все» на 5-й Московской психодраматической конференции – стал психологический и психотерапевтический кич. Пошлость, дешевка – или, как следует из формального определения, «объекты, считающиеся неполноценной копией существующего стиля, а также промышленно производимые предметы, считающиеся пошлыми или банальными». При этом мне казалось важным сосредоточиться не на внешней, а на внутренней картине этого явления – если угодно, на нашем собственном «вкладе», пусть даже и невольном, в его становление и расцвет.

На наших глазах – и при нашем непосредственном участии – прошли те времена, когда практикующий психолог или психотерапевт были своего рода «несуществующими животными», – все о них слышали, но никто не видел. По инерции тех лет проще считать окружающих то ли наивными, то ли по-прежнему не имеющими никакого опыта контакта с нами. Это давно не так, совсем не так. Есть, есть в поле массового сознания образы типичных представителей «специальности XXI века». И некоторые – злые и несправедливые – описания заслуживают нашего внимания. Стоит даже подумать о том, что там, к сожалению, похоже на правду. Потому что об этом – кроме нас самих – думать никому не интересно. Итак, на фоне детективно-романтических историй появляется психолог-практик. Занавес!

«Галина выпрямилась и, прикрыв глаза, провела быструю медитацию. «Я на работе, на работе, на работе! Я не имею права на слабость». Открыв глаза, женщина дружелюбно сказала, что она самый обыкновенный человек и, конечно, у нее тоже есть проблемы. Но она сидит здесь не затем, чтобы их обсуждать. Это была обычная формула, которой полагалось отделываться от клиентов. А те часто – ох, как часто – пытались узнать о психологе, которому выкладывали свои беды. Так сказать, сблизиться, войти в доверие. Это был тот же синдром, который овладевает клиентом в публичном доме. Позанимавшись сексом с проституткой, он непременно желает знать, откуда она родом и как «дошла до такой жизни».

Бедная Галина работает, как легко догадаться, на «телефоне доверия». Поскольку персонаж она второстепенный, читатель не узнает, как она «дошла до жизни такой». Фактические неточности оставим на совести автора, а вот представление о психологе как о старательном и скучном неудачнике, замученном должностными инструкциями и «не имеющем права на слабость», – это любопытно. Как и фантазия другого автора о качестве обучения и перспективах, которые достались молодому специалисту начала века. В следующем отрывке молодой и успешный господин ставит на место студентку-психолога, которая имела глупость и наглость рассуждать о своей возможной карьере. Девица неприятная, но обобщения каковы! Судите сами:

«У тебя нет образования и не будет. В институт ты ходишь просто время отбывать, и преподаватели ваши ходят за тем же! (…) Ты еще год проваландаешься со своими тестами, потом напишешь диплом «Зигмунд Фрейд как зеркало мирового психоанализа», потом устроишься на работу в школу и будешь психологом младших классов. Нарисуйте, дети, картинку, как ваша семья сидит за обедом в выходной! Вот и вся твоя работа!».

Читать это неприятно, и не будем впадать в утешительную иллюзию – мы, непонятые и прекрасные, вызываем столь сильную тревогу своим знанием глубин человеческой души, что нас обесценивают. Тут другое должно насторожить. Например, отчетливо транслируемое представление о том, что работать на телефоне доверия или в школе – бессмысленное и унылое занятие. Что психолог готов бездумно и формально «обслужить», а при этом недалек и скучен. Более того, не любит ни дело, ни истину, ни ближнего. Самозванец без куража, безликий исполнитель должностных инструкций, разновидность «офисного планктона». А уж амбиций-то!

«Типажность» в литературе такого рода поверхностна по определению, факты передернуты, но именно благодаря своей ходульности эти образы могут быть интересны: массовая литература выхватила «из воздуха» некий стереотип, который откуда-то же взялся в этом воздухе… Пятнадцать лет назад мы радовались тому, что нас становится больше, а мир наконец проявляет к нашему «цеху» внимание. И вот они, наши полпреды…

Во всяком случае, такими они могут показаться наблюдателю. Как там в определении? «Объекты, считающиеся неполноценной копией существующего стиля или промышленно производимые предметы…». А чего мы ждали? Программы утверждены, уровень подготовки специалистов повышается, такая-то психологическая служба создана по инициативе администрации такого-то региона, издано столько-то методических рекомендаций.

Распространение «психологического» – текстов, практик, дипломированных специалистов – достигло невиданного размаха. Быстрое клонирование учебных программ и высших учебных заведений сделало свое дело, глянцевые журналы – свое. Заработали два мощных механизма тиражирования всего чего угодно, а по отношению к «помогающим практикам» это сочетание довольно грозное. Официоз и гламур только кажутся идейными противниками:

«Кич маргинален в своей основе, но норовит шпарить исключительно по магистрали. Он всегда вьет гнезда в ветвях официальной культуры, которая смешна и сама по себе хотя бы уже потому, что всегда надувает щеки».

Здесь следует сделать паузу и объясниться. «Советы психолога» в какой-нибудь «Лизе» легко видятся как пародия, опошление «настоящей практической психологии» и, как ни странно, именно поэтому уже приобретают статус чего-то вроде «наивного искусства»: их ни с чем не спутаешь, они настолько аляповаты и так горят анилиновыми красками, что становятся условным жанром, вроде пресловутых ковриков с лебедями. Опасности «рыночной» практической психологии видят и понимают все, а вот ее связь с официальным – как правило, академическим, но тоже уплощенным, «гипсовым» стилем – не очевидна. А связь эта есть. Если угодно, ее не может не быть – она заложена в нашем постсоветском культурном наследии, в тех самых «ветвях официальной культуры», в тени которой живет потребность профессионала в социальном одобрении, в том, чтобы быть понятым и принятым.

И чем, по существу, отличаются многочисленные «десять способов простить измену» от программ учебных курсов, в которых за 32 академических часа молодым людям преподаются «методики психологической помощи в кризисной ситуации»? Тем, что «методики», возможно, когда-то были разработаны и использовались людьми, понимавшими смысл того, что делали? Был, да весь вышел. Стандартизированная практика не просто может его утратить, она обязательно делает именно это.

Если бы нужен был рецепт обессмысливания инструментария практической психологии и психотерапии, то извольте.

• Первое: следует обеспечить тиражирование методик, причем в письменном и «готовом к употреблению» виде – тонкости и детали сотрутся (все не опишешь), начнется первоначальное уплощение и выхолащивание.

• Второе: передача «методических материалов» из рук в руки должна быть быстрой, никакого проживания и «клиентского опыта». Молодой профессионал должен верить в инструментально-технический характер своей подготовки. Это сделает его (ее) достаточно нечувствительным к процессу, заставит мыслить и говорить банальностями, «по шпаргалке».

• Третье: все контексты – например, время и место создания того или иного профессионального инструмента, атмосферу, дискуссии вокруг – следует оборвать. Половина смыслов оборвется вместе с контекстом, станет решительно все равно, кто, когда, с кем и зачем это делал.

• Четвертое: побольше, побольше всего этого в виде печатном, электронном, телевизионном – чтоб затошнило. Не будут покупать – предлагать бесплатно, а еще лучше заставлять население повышать свою психологическую грамотность. Это особенно хорошо будут делать те, кого учили в соответствии с принципами 1–3.

…Что и требовалось по условию злодейской задачи.

Разумеется, никакой Черный человек не придет ни ко мне, ни к коллегам за рецептом, да и не нужно: все вышеупомянутое и так происходит. Ничья злая воля здесь не понадобилась, воля-то как раз была сплошь и рядом добрая. С результатами можно ознакомиться во многих местах, активно применяющих «методики», а мест этих все больше. Да вот, к примеру…

…Семь человек разного пола и возраста, оздоровительный центр, обязательные для программы «Здоровье и красота» полтора часа с психотерапевтом.

После беседы о безусловной любви и необходимости принятия себя с негромким щелчком включается «возвышенная» музыка и ровным психолого-педагогическим голосом дается управляемое фантазирование. В тексте, разумеется, есть и восхождение на высокую гору, и прекрасный цветок, распускающийся на глазах изумленной публики, и лицо бесконечно мудрого и любящего существа, в которое превращается оный цветок.

Семеро худеющих и омолаживающихся послушно сидят с закрытыми глазами, слегка ерзают. Возможно, даже и представляют себе что-нибудь. В конце сеанса каждый получает компьютерную распечатку «Терапевтические метафоры для контроля над весом». Заметим, что та же подтянутая и сдержанная дама меряет давление, проводит лечебную физкультуру и консультирует по всем вопросам физического самочувствия – вдруг головокружение или непреодолимое искушение сожрать булочку. Ее учили правильно, но не тому.

Даже у молоденьких девочек-менеджеров, которых трудно заподозрить в излишней стилистической разборчивости, при упоминании этого самого «бесконечно мудрого и любящего» возникает чувство неловкости – ну вот об этом не надо бы. Сопротивление? Да нет, как раз здоровая языковая компетентность. Девушки уловили какое-то покоробившее их несоответствие между обсуждением жалоб на тошноту и вдруг навязанной им встречей с высшим существом. И на это есть своя психотерапевтическая пошлость: вы, Ксения, просто не в контакте со своим высшим «Я».

Осмелюсь заметить, что как раз в контакте, потому и коробит. Что? Может быть, заученность интонации. Или вся ситуация – от клизмы к безусловной любви и обратно. Или явно ориентированная на «физическое» роль психотерапевта: «Про самочувствие спрашивает, ну и пусть спрашивает, а вот когда она про всякую эту бесконечную любовь заговорила, прямо неловко. Кто бы говорил».

Понятно, что не само управляемое фантазирование плохо – есть моменты и ситуации, когда те же слова воспринимаются иначе. Штука в том, что продиктовать «под запись» параметры этих ситуаций невозможно: получатся те же самые «методические рекомендации», которые убили смысл в этот раз. И то, что порой говорят психологи в таких случаях – «методика не работает», – великолепно иллюстрирует один из механизмов, которые, собственно, и разрушают смысл.

С короткой «Сцены в оздоровительном центре» мы и начинали мастерскую «Секонд-хенд и все-все-все». Конференция близилась к завершению, три дня ее участники были погружены в настоящую и по большей части серьезную работу. Мастерская неизбежно должна была стать чем-то вроде «цехового капустника» – нам всем было важно посмеяться, довести до внятности – или абсурда – «умонастроения эпохи всеобщей психологизации». Полностью посторонними и тем более невинными по отношению к этой теме никто себя объявить не мог: все мы, молодые и не очень, приложили руку к «формированию массовой психологической культуры». Всем случалось упрощать сложное, сокращать длительное, цитировать общеизвестное или положенное – вступать в контакт с Демоном Дешевки, который материализовался для разговора с нами в конце мастерской. И вот этот разговор уже забавным не был.

Но сначала была феерически смешная «Живая газета» со всеми положенными разделами – от передовицы до странички юмора и рекламных объявлений.

Предлагалось «сверстать» Газету Психотерапевтов и Психологов, которая может появиться через пару лет, когда «массовая психологическая культура» расцветет еще пышнее, а ее жанры станут отчетливее. Группы по 10–12 человек сочиняли и разыгрывали содержание раздела, иллюстрации, заголовки. Мне было важно, чтобы между нами и Демоном Дешевки не оказалось посредников. Это же так легко – обвинить во всем журналистов, клиентов или замшелые академические традиции: мы прекрасные и глубокие, это они нас превращают во «вторсырье». Хотелось же сделать «живую газету» именно психологов и психотерапевтов, исследовать нашу пошлость, наш кич и их разновидности.

Реквизит – в огромных клетчатых сумках, как и водится на барахолках, – отчасти был прикуплен в настоящем секонд-хенде поблизости от той школы на Дубровке, где проходили последние несколько конференций. Хотелось «поддержать» тему вторичности, опошления и безвкусицы какими-то материальными знаками. И секонд-хенд не подвел: он вообще надежен, как хорошая психологическая «методика».

Где почти приличный галстук стоит чуть дороже поездки на автобусе? Где еще нашелся бы восхитительный серый пиджачок, абсолютно необходимый для того, чтобы «заговорила» передовая статья нашей газеты? А где взять белоснежную вискозную комбинацию, каких уже не носят даже очень консервативные женщины, но идеальную для костюма «пациентки Б.»? В секонд-хенде. Там есть все.

И дрянью оно было не всегда, вот в чем дело. На своем месте и в свое время все эти вещи могли жить, служить и быть любимыми. Между прочим, наши «великолепные кощунства» подарили им хоть и карнавальный, но выход «в свет». С ироническим, пародийным – но все же смыслом.

Пересказывать более чем часовое социодраматическое «действо» – затея пустая. Разумеется, энергия била через край: как правило, когда разрешено и даже стимулируется то, что в реальности несколько неловко, драйва хватает.

Показалось интересным появление отчетливых тем и стилей, воспринимаемых нашим сообществом как профессиональный кич. Это – как раз результат нашей «интерпретации действием», совместного творчества.

Рекламные предложения услуг не удивили: реклама использует клише массового сознания преднамеренно, дело ее такое. Зато достаточно неожиданным оказалось появление «Методического раздела», где предлагалось купить методики и аксессуары – надежные, отчасти заменяющие психотерапевту собственные усилия. Здесь явно прозвучала тема «технологического обеспечения» и его опасности.

«Разбор случая» тоже имел место: тут пародировался психоаналитический дискурс, а сам Психоаналитик, конечно, был сексуально озабоченным занудой, вещавшим о симптоматике «пациентки Б.». Впрочем, над психоаналитиками кто только не шутил – это тоже часть профессиональной традиции. В глубине души я мечтала о разборе психодраматического кейса – но, конечно, ловля собственных цеховых штампов требует иной меры самоиронии. Не забудем, что на конференции более половины участников – молодые профессионалы, почти неофиты: их потребность в принадлежности к «хорошему» сообществу такую степень иронического отстранения исключает.

Еще на одной полосе нашей газеты «квалифицированные специалисты» отвечали на письма читателей, объясняя им, что все нормально, именно так это и бывает.

На соседней полосе аннотировались книги, которые должны стоять на полке у каждого уважающего себя профессионала, – заказ по многоканальному телефону или на сайте.

…И над всем этим царил некий «президиум» – передовица газеты, где трое за длинным столом с букетом пластиковых лилий бубнили о «дальнейшем повышении эффективности» психотерапии и практической психологии и о «качестве подготовки психологических кадров». Тот, что посредине, как раз и завладел серым пиджачком, только надел его задом наперед, отчего образ приобрел некоторую двусмысленность: то ли халат санитарки завязками назад, то ли смирительная рубаха. Серое, стертое, но при этом «правильное» оказалось чутко уловлено участниками мастерской в его функции доминирующего дискурса.

Были еще и поздравления с юбилеями, и некрологи «сгоревших на рабочем месте», и астрологический прогноз – было все, что бывает в газетах. Нашлось место и для «образов врага»: дремучие бабки-целительницы, изгоняющие бесов, и прочие «не наши» пугали клиентов психологом – в точности так же, как психотерапевты возмущаются вездесущими шарлатанами-целителями.

Такая вот получилась зеркальная «энциклопедия русской жизни». О чем все это говорит нам, живущим и работающим в постоянном контакте с «искушениями новой востребованности»?

Психотерапия не бывает принципиально иной, чем культура, на территории и на языке которой существует. Она может быть «диссидентской», маргинальной, элитарной, собесовской, официознои, массовой, – но не может полностью «закрыть границы» и существовать вне оформившихся в знаковом поле языков и стилей. Не может, но всегда пытается. Сверхрефлексивная позиция – ее единственная защита, единственная надежда не слиться полностью с этими стилями, и такая работа никогда не может считаться сделанной раз и навсегда.

…Отшумев, отсмеявшись и освободившись от костюмов, мы готовы были к встрече с Демоном Дешевки. Каждый мог спросить его о чем угодно, поменяться с ним ролями, набросить мантию из старой занавески и ответить; множественное дублирование приветствовалось. Некоторые вопросы к Демону были скорее комментариями – обычно эмоционально заряженными: «Какого черта ты портишь мою работу, в которую я вкладываю столько сил и чувств?!» Примечателен ответ: «Дело не во мне и не в тебе. Оглянись и подумай, как мир видит твою работу и тебя». А вот ответ на вопрос «на засыпку» («Чего ты боишься, есть ли на тебя управа?»): «Я бессмертен, хотя меняю облик. Все демоны таковы. Но не терплю настоящего контакта терапевта с клиентом, живого процесса. Там мне делать нечего, хотя я всегда поблизости – даже там».

Один из самых распространенных – в разном словесном оформлении – вопрос к Демону можно обобщенно сформулировать как «Зачем ты мне нужен?» Хороший, право, вопрос. Профессиональный.

Ответы, достаточно разнообразные по форме, складываются в формулу: «Без меня о вас никто ничего не узнает, без меня вы лишитесь способов взаимодействия с внешним миром. Вам все равно придется как-то называть и описывать свою работу, отвечать на вопросы. Иначе вас для мира нет. А там, где определенность, однозначность, – там и я».

Пожалуй, один ответ этой группы стоит особняком – и в силу своей метафоричности, и потому, что был последним в этой части мастерской. Мы никогда не узнаем, почему этот ответ – цитата из известного анекдота – принадлежал исполнителю роли Председателя Президиума в «Живой газете». Роли к тому моменту были сняты (как и серый пиджак, надетый задом наперед), но… Ответ прозвучал жесткой точкой, после которой уже мог быть только шеринг: «Это твоя родина, сынок».

И здесь содержится прямой повод обратиться к отечественным исследованиям – конечно, не психологическим, а искусствоведческим, ведь феномен кича в практической психологии до нас никто не пытался исследовать. Мне кажется, что недавняя история отечественного кича, блестяще проанализированная А. М. Яковлевой, дает хотя бы первые ответы на вопросы, которые для практической психологии только становятся актуальными, а для искусствознания не новы. В каком-то смысле это профессиональный ответ на все тот же вопрос к Демону Дешевки – зачем он нам, почему не жить «долго и счастливо», успешно и интересно без него?

«Кич – ментальный способ сделать мир твердым, надежным, прозрачным для обыденного сознания, для «простого человека». […] Каждый устраивал свой рай из подручных средств: кто из искусственных цветов и фотографий веером на стене, кто из хрусталя, кто на курорте, а кто – отдыхая культурно в парке культуры. Все это, однако, отвечало одной и той же потребности – укорениться в текучем мире, приручить хлябь, зацепиться хоть за что-то устойчивое, определенное; это превращение «цепочки дурацких событий» (Хаксли) во что-то осмысленное и приемлемое. […] Мы и сами из них, из этих, у которых хлябь под ногами, а жить хочется «как люди». […] Массовое правит бал, элитное, как это еще раньше случилось на Западе, ушло в катакомбы».

Потребность зацепиться за что-то устойчивое и определенное – она же человеческая, и такая понятная. Особенно для нас и наших клиентов, с нашим непростым наследием и непростой же сегодняшней социокультурной ситуацией…

Хлябь под ногами, а жить хочется «как люди»? Десять минут в день уделять позитивным воспоминаниям, написать свою автобиографию, не лениться задавать себе три вопроса типа «что дает мне смысл, что дает мне удовольствие, каковы мои сильные стороны». Принять ответственность за свои выборы – бланк дневника прилагается. Медитировать и личностно расти – бланк прилагается. Рассказать детям об истории семьи – бланк прилагается. Простить маму – бланк прилагается. Простить папу – бланк прилагается. Полюбить свое тело, осознать свои истинные потребности, понять партнера. Правильно общаться с ребенком, осознать свои ценности. Принять себя, принять мир. Развить себя, развить кого-нибудь, реализоваться как личность. Проработать травматический материал – бланк прилагается. Интегрировать Тень на пути к Самости. Создать оптимистическую жизненную установку, регулировать эмоции и переживания, укрепить духовный потенциал. Научность разработок обеспечивается исследованиями кафедры такой-то. Бланк – сами понимаете…

А что, разве хоть по одному пункту можно возразить? Да нет, это когда-то было личным, живым, горячим – и кто станет спорить с тем, что все вышеупомянутое хорошо и верно! Что же тошно-то так пролистывать килограммы этого верного и хорошего? Оно настолько «семантически поношено», что уже напоминает пластиковую штамповку, от которой пути назад – к оригиналу – быть не может. Но, возможно, и этот этап развития наших «помогающих практик» подсказывает направление дальнейшего движения… Возможно, стоит посмотреть на это море разливанное психологических «симулякров» как на симптом, подсказку – в конце концов, как на запрещающий знак: проезда нет, тупик…

Вспомним, как в начале 90-х весь город – да что там, вся страна – украсились жуткими пластиковыми цветочками, которые и на кладбище-то были бы слишком пластиковыми. Это все та же «тоска по лучшей жизни». В доступной форме, понятными средствами. Но, выполнив свою задачу, цветочки исчезли! И если сегодня где-то осознанно используются, то это уже скорее цитата, притом зачастую ироническая. А если нет – это отчетливый знак: сюда не надо, все остальное тоже будет такого же качества. Смысл пластиковых цветиков пришел, ушел, поменялся – а розы-то по-прежнему не копируют роз…

И есть основания предположить, что многое из нашего «психотерапевтического кича» разделит судьбу этих самых пластиковых цветиков: настанет момент, когда делать «это» на полном серьезе, с «надуванием щек» станет уже просто неприлично. Хуже того, смешно. И появится что-то другое, а потом еще и еще… Более того, что-то из невыносимо потасканного имеет шанс когда-нибудь даже стать антиквариатом, дожить до второго рождения в новом контексте – как это случалось в музыке и изобразительных искусствах.

Так что все не так уж страшно, как может показаться, когда слушаешь на экзамене молоденьких коллег с их представлениями о том, что такое работа психолога-практика. Вот и наш психодраматический отец-основатель Якоб Леви Морено писал в 1947 году в работе «Будущее человеческого мира»:

«Человек должен встретиться с самим собой и с постоянно заново рождающимся обществом».

Собственно, этой встрече верно служат, как умеют, и практическая психология, и психотерапия. Да и конференции с мастерскими мы проводим за тем же…