«Близость опасности одушевляла старого воина бодростию необыкновенной», – любил говорить папа, и Алина выучила эту пушкинскую цитату еще до того, как прочла повесть про честь, беречь которую полагается смолоду. Слова эти обычно произносились, когда, как уже много позже стала она понимать, день отцу предстоял как минимум непростой, но в детстве они воспринимались забавной поговоркой. Воспоминания были живыми, как волшебная вода в сказке: широкие полосы яркого солнечного света из окон, дверь в ванную приоткрыта, папа, высокий и сильный, бреется у раковины, снимая станком полосы белой пены и сосредоточенно глядя в зеркало, потом подмигивает и говорит:

– Близость опасности одушевляла старого воина бодростию необыкновенной! – и Алина, которой, наверное, лет пять или шесть, весело прыгает при этих словах от невесть откуда берущегося, захватывающего восторга, а где-то неподалеку стоит мама, покачивая головой, и совсем непонятно, отчего она так встревожена…

Алина вспомнила эти слова и ощущение детского ликования, едва открыла глаза утром вторника, впервые за долгое время проснувшись полной сил, с ярким желанием жить, и радуясь наступившему дню, который уныло заглядывал в окна безжизненно-пасмурным светом и словно бы хмуро недоумевал, с чего вдруг столько энтузиазма. Ни начинающийся мелкий дождик, ни предательски расплескавшийся по плите закипевший кофе, ни даже ленты новостей настроения не испортили: Алина накрасилась как на свидание, уложила феном волосы, надела любимую водолазку болотного цвета, приталенный жакет с узкой юбкой, подхватила с тумбочки ключи от машины и вышла из дома одушевленная необыкновенной бодростью, а еще немного постыдной радостью, оттого что гарантированно испортит кое-кому день.

Береза осыпала лобовое стекло поцелуями опавших листьев. Алина села за руль и выехала на проспект, тянувшийся вдоль парка у Муринского ручья; в голове как будто включился автопилот, точнее всякого навигатора безошибочно направлявший ее к старому месту работы, Бюро судебно-медицинской экспертизы на Екатерининском. Чтобы еще немного себя завести перед предстоящим визитом, Алина включила радио, хотя обыкновенно предпочитала ездить в тишине, наедине со своими мыслями, и даже взялась подпевать: что-то про солнце, луну, и что смысла – ноль, если тебя рядом нет, но это ничего, мы и без тебя смысл найдем, не сомневайся…

Впрочем, рационально она понимала, что простым день не будет и сложиться может по-разному. С одной стороны, внимательно изучив за ночь материалы исследования тел злополучных Вадима и Александры, Алина уже могла составить на заключение экспертизы такую рецензию, которая позволила бы семьям погибших обратиться к прокурору и подать обоснованное заявление на отмену постановления о прекращении уголовного дела. Нет, там не имелось никаких грубых нарушений, и в целом все было исполнено на хорошем профессиональном уровне, но Алина отчасти чувствовала, отчасти знала, на что обращать внимание и где искать, а потому, конечно, нашла. На этом можно было бы остановиться, но, с другой стороны… С другой, возникало сразу несколько мотивов и соображений, главные из которых не описывались доводами рассудка, но ощущались интуитивно – так, верно, хищник чувствует свою будущую добычу и идет по следу, невидимому для других, хотя Алина отдавала себе отчет, что более похожа не на хищника, а на адреналинового наркомана, лезущего на рожон.

– Меня завтра весь день не будет, – сообщила она вечером Зое, когда Белопольская ушла, унося с собой пусть и слабую, но оттого не менее дорогую надежду на справедливость. – Нужно доехать до морга по этому делу.

Зоя, конечно, немного расстроилась, что придется остаться в офисе, но, во-первых, Алина объяснила, что предстоит встреча со одним старым знакомым, которую лучше провести одной. А во-вторых, текущих дел тоже никто не отменял: нужно было разбираться с квалификацией степени тяжести травм после столкновения двух самокатчиков, исследованием следов укуса йоркширского терьера и экспертизой вреда здоровью полумедийной полузвезды, получившей некроз губы после очередного укола гиалуронки.

Черный BMW, блестя каплями дождевой влаги на полированных боках и тонированных стеклах, медленно въехал во двор Бюро судмедэкспертизы, словно кайман, ищущий в тихих заводях жертву. На крыльце кто-то курил, но при виде автомобиля исчез так быстро, что Алина не успела никого рассмотреть. Она решительно миновала проходную, взмахнув просроченным пропуском, который так и не удосужилась сдать, и, печатая шаг каблуками по пожилому сероватому линолеуму коридора, стремительно пошла по коридору; полы пальто развевались, позади скручивались вихри теплого воздуха, в которых оживали и шелестели испуганным шепотом бумажные листы приказов и объявлений на стенах. Кто-то вышел из кабинета, ойкнул и снова скрылся. У лестницы на второй этаж Алина столкнулась с Лерой; та побледнела, но сохранила присутствие духа.

– Здравствуй, Лера.

– Ой, здравствуйте, Алина Сергеевна! А вы к нам?..

Алина остановилась, серьезно взглянула на свою бывшую ассистентку и сказала:

– А вас тут еще не предупредили разве? Нет? Ну передай всем, пусть готовятся.

За пару шагов до ее бывшего кабинета к холодным казенным запахам коридоров добавился жирный дух какой-то неаппетитной еды. Алина рывком распахнула дверь и вошла. Подставки с ароматическими палочками и вазочки с саше, которые она в свое время заботливо расставила по углам, исчезли, зато появилась древняя микроволновка со стоящим поверх здоровенным электрическим чайником. В воздухе не слишком просторного кабинета сгустилась вонь только что разогретой пищи. За рабочим столом сидел человек в голубовато-серой рубашке и сером галстуке и что-то жевал; унылый пиджак висел на высокой спинке кресла, нависая лацканами над головой. Одной рукой сидящий двигал компьютерную мышку, в другой держал большую кружку, над которой поднимался пар, а сбоку свисала нитка с бумажной биркой; на столе рядом с клавиатурой стоял пластиковый контейнер с желтоватыми комьями, источающими запах школьной столовой. Человек оторвал взгляд от компьютерного монитора и уставился на Алину: его и без того немного выпученные глаза округлились, щеки надулись, будто у жабы в брачный период, и смесь пережеванного риса и чая с шумом вырвалась изо рта, забрызгав экран. Он подскочил, непроизвольно взмахнул рукой, уронил чашку с чаем в контейнер и снова рухнул в кресло, шипя и лихорадочно вытирая ладонями рубашку и брюки. Позади на мгновение приотворилась и поспешно захлопнулась дверь кабинета.

– Привет, Эдик, – сказала Алина. – Как дела?

Бывшего – а теперь опять нынешнего – начальника отдела судебно-медицинской экспертизы трупов звали Эдип Михайлович Иванов. В последний раз они виделись на допросе и очной ставке, когда трясущийся от страха Эдип бросал на Алину умоляющие взгляды, а она рассказала очень серьезным людям в строгих костюмах ровно столько, чтобы дело ограничилось для него только увольнением. Впрочем, Эдип никогда не забывал, что и увольнение, и крайне неприятные допросы, и холодная дача, где он несколько дней прятался в компании водки, отчаяния и заряженного ружья, случились в его жизни лишь потому, что некая Алина Назарова, когда-то бывшая его подчиненной, однажды нарушила несколько правил и пошла до конца в своем стремлении отыскать правду и причинить справедливость, поэтому сейчас он выглядел как его античный тезка, узревший висящую в петле Иокасту.

– Алина! – Эдип кое-как поднялся, отряхивая с себя капли и крошки и пытаясь изобразить радостную улыбку. – Вот неожиданность!

– Я, признаться, тоже была удивлена, когда узнала, что ты вернулся.

– Ну так жизнь-то нынче какая! Устаешь удивляться. Опять же, кадровый голод, так сказать… Так что уже почти год, как в должности. Ну а что ж ты так, не позвонила, не предупредила? Незваный гость, он… как там в пословице говорится? Хуже чего?

– Хуже всего, – сообщила Алина и села. – Ты садись, садись, Эдик.

Эдип оставил попытки улыбаться и сел, как-то неловко и боком. Алина заметила, что он похудел, даже полные губы как будто стянулись и побледнели, а в толстых сальных кудрях добавилось седины.

– Чем обязан?

Алина открыла портфель и достала оттуда копию заключения экспертизы.

– Твоих кистей работа?

Эдип вытер пальцы о галстук и взял документы.

– Так… – он пробежал взглядом страницы. Алина внимательно наблюдала. – Ну, заверяющая подпись моя, но собственно предварительный осмотр и исследование делал, как ты можешь заметить, не я.

– Заметила. И давно Лера Беляева стала экспертом?

– Примерно полгода как. Она на стажировке сейчас. Не все же ей ассистентом быть, правда? У нее и образование соответствующее. Дорогу молодым! – он неловко рассмеялся, махнул куда-то рукой, покачнулся в кресле и с трудом удержал равновесие.

– А как так вышло, что эксперт-стажер одна оказалась на месте двойного убийства?

– Была дежурной, вот и все.

– Допустим. И вскрытие тел по делу об убийстве двух и более лиц тоже проводила одна?

– Грешен, – сокрушенно развел руками Эдип. – Привык доверять людям. Да и Беляева, знаешь ли, не новичок, столько лет училась, можно сказать, у лучших… у лучшей… Это исключительно для того, чтобы она могла развиваться, училась сама принимать решения…

– И подписывалась на заключении об ответственности за дачу ложных показаний тоже сама, да? А ошибки, если что, можно на неопытность списать. Жизнь, я вижу, кое-чему тебя научила.

Эдип насупился.

– Так, а в чем, собственно, дело? К чему весь этот, с позволения сказать, напор?

– Как ты знаешь, Эдик, у меня теперь свой центр судебно-медицинских экспертиз… Ты ведь знаешь?

Он кивнул.

– Ко мне обратилась женщина, крайне раздосадованная тем, что некий следователь Мартовский воспользовался состоянием родителей этого мальчика… – Алина показала на лежащие на столе листы, – Вадима, и прекратил дело в связи со смертью подозреваемого, основываясь, в том числе, на результатах твоей…

– …не моей!

– …твоей экспертизы. Я взялась за рецензирование и обнаружила некоторые, мягко скажем, огрехи.

– Предположим, и что с того? Пиши рецензию, передавай своей клиентке, пусть составляют ходатайство о выведении экспертизы из материалов дела, сами или через адвоката… Ты же знаешь процедуру. Зачем ко мне-то пришла?

– Дать тебе шанс, – веско ответила Алина. – Не первый раз, заметь. И чтобы задать несколько вопросов.

Она замолчала, пристально глядя Эдипу в глаза. Он с трудом отвел взгляд и принялся старательно смахивать со стола крошки риса.

– Например, мне странно, что с шеи убитой не были сняты отпечатки пальцев. Кровоподтеки на месте сдавливания ярко выраженные, само сдавливание производилось со значительной силой: подъязычная кость сломана, хрящи гортани тоже, следовательно, контакт пальцев убийцы с кожей на шее жертвы был очень плотный. Тела обнаружены довольно быстро, не более чем через шесть часов после смерти, в ранней стадии трупного окоченения, в помещении с низкой температурой воздуха…

– Там окно было приоткрыто, – кивнул Эдип.

– Да, и Лера это учла при определении времени смерти, она молодец. И вот поэтому я удивляюсь, как на хорошо сохранившемся теле при таких условиях не нашли отпечатков?

– Ну, ты же знаешь, такое случается, – пожал плечами Эдип. – Беляева утверждает, что вообще не было никаких потожировых следов, даже смазанных.

– Возможно, и к ошибкам исследования это не относится. Меня гораздо больше интересует другое. Вот, в постановлении о назначении судебной экспертизы в числе прочих содержатся вопросы: могла ли рана на левом плече жертвы быть следствием укуса, и – внимание! – при утвердительном ответе следует уточнить, мог ли данный укус причинить подозреваемый, который, заметим, сам был найден висящим в петле. С ответом на первый вопрос все очевидно. – Алина раскрыла свой экземпляр документа. – Так, вот… следы в виде двух дуг, вогнутых друг к другу… статические вдавленные оттиски… Да, укус. Но почему ты…

– Не я!

– …ты утверждаешь, что этот несчастный парень отхватил кусок мяса из плеча своей мертвой девушки?

– Заключение экспертизы не содержит такого вывода, – веско ответил Эдип. – Оно отвечает только и исключительно на вопросы, заданные следствием. В данном случае речь идет о возможности: может ли быть, что этот укус нанес он. И экспертиза отвечает: да, может быть.

– На каком основании?

– А почему нет?

– Трасологическую экспертизу зубов проводили?

– Не проводили, но личность достоверно идентифицировать по следам укуса на теле нельзя, ты сама это прекрасно знаешь. Радикального расхождения в размерах челюстей и раны не отмечено, так что повторюсь: почему нет?

– Где отделенный фрагмент тела? В описании содержимого желудка он отсутствует.

– Откуда я знаю? Выплюнул, спустил в унитаз, в окошко выбросил. Не по окладу вопрос, у следствия и криминалистов интересуйся.

– А описание исследования зубов и ротовой полости подозреваемого?

Эдип засопел. Алина с удовольствием поняла, что не ошиблась. Он взял документ, полистал, отложил в сторону, помолчал немного и сказал:

– Да, похоже, что это упустили из виду. И я как-то невнимательно проверил. Признаю. Ошибка вышла.

– Это не ошибка, а безосновательное утверждение, – уточнила Алина, – которое дало формальный повод для прекращения уголовного дела.

– Ну и дальше что? От меня ты чего хочешь?!

– Чтобы ты дал мне разрешение самостоятельно провести повторное исследование трупов.

Эдип в изумлении вытаращился на Алину.

– С ума сошла?! Может, тебе еще их на дом выдать? И думать забудь. Только через решение суда.

– Я полагаю, – продолжала Алина, – что ты просто решил немного помочь следователю Мартовскому прикрыть по-быстрому кажущееся очевидным дело. С кем не бывает, я все понимаю. Я сама много лет работала в системе. Но так вышло, что родители этих убитых детей, на одного из которых следствие желает повесить пожизненно ярлык душителя и едва ли не каннибала, обратились ко мне, и теперь возможны два сценария дальнейших событий. В первом я просто составляю рецензию на судебно-медицинское исследование, достаточную для заявления об отмене постановления на прекращение дела, все проходит спокойно, а ты разрешаешь мне самой перепроверить выводы экспертизы. Вдруг что-то еще важное оказалось упущено. А во втором сценарии ты упрямишься, а я понимаю, что тебе есть, что скрывать, и тогда делаю все от меня зависящее, чтобы создать из этого, в общем-то, пустякового случая настоящее событие, с привлечением Минздрава, Прокуратуры и с назначением служебных проверок в Следственном комитете. Ты знаешь, что я могу такое устроить, и тогда ты исчезнешь из этого кресла так же внезапно, как в нем очутился, после чего запросто можешь себя обнаружить в местах, о которых и говорить лишний раз не хочется. И повезет еще, если я не решу вспомнить старое, а ты знаешь, Эдик, на что я способна, когда по-настоящему разозлюсь, в том числе и заговорить о том, как ты…

– Хватит!

Эдип сидел, закрыв глаза; кадык ходил вверх-вниз по бледной жилистой шее.

– Ты же понимаешь, что никакой процессуальной силы твое заключение по итогам подобной повторной экспертизы иметь не будет?

– Понимаю, – кивнула Алина. – Я и не собираюсь его составлять.

– Тогда зачем тебе это?

Потому что я наперед знаю, что будет дальше, подумала Алина. Уголовное дело возобновят, результаты проведенной экспертизы выведут из материалов, назначат новое исследование, и нельзя быть уверенным в том, что на этот раз не обнаружатся вдруг какие-то новые детали, неопровержимо свидетельствующие в пользу версии следствия: например, достаточно будет микроскопического кусочка кожи, застрявшего между зубов. Отчасти исключить такую вероятность можно было, только самостоятельно осмотрев тела прямо сейчас. Впрочем, даже если ничего подобного не случится, еще через пару месяцев, максимум через полгода, дело приостановят в связи с невозможностью установить подозреваемого, и загадки таинственной смерти, настигшей осенней ночью двух совсем молодых людей в запертой изнутри квартире, разбросанных лилий и вырванного зубами куска плоти останутся неразрешенными.

– Мне интересно, – коротко ответила Алина, и это было чистой правдой. – Звони в морг, пусть подготовят тела и добавят стоматологическое зеркало в набор инструментов. И Леру я заберу на сегодня, будет мне ассистировать.

Она встала, собрала бумаги в портфель и пошла к двери.

– Назарова, – позвал Эдип.

Алина обернулась. Вид у него был совершенно измученный.

– Чтоб тебя черти взяли, – устало сказал он.

– Они пытались. Не вышло.

Из Бюро Алина уехала уже затемно. Из машины написала Зое – та была в офисе и с радостью согласилась задержаться еще. Алина пообещала подвезти ее до дома и рассказать, как все прошло, хотя рассказывать было почти не о чем.

Искрящаяся утренняя бодрость сменилась разочарованием, тусклым, как неуютные осенние сумерки: такое случается, когда, с одной стороны, все получилось, как запланировано, но желаемых результатов не принесло. Да, Эдип повел себя так, как она и предполагала: не столько из-за мелкой подтасовки в экспертизе, сколько от ужаса, который ему небезосновательно внушала Алина и который вряд ли мог бы искоренить даже самый опытный терапевт. Он вообще никогда не отличался силой характера и принципиальностью убеждений, так что предсказуемо сдался довольно быстро. Алина отправилась в морг и провела там несколько часов в компании двух мертвецов и ассистировавшей ей Леры. Тела Вадима и Саши лежали на соседних столах, погруженные в цепенящее упокоение смерти, которая оказалась не в силах их разлучить, и Алина невольно снова отметила для себя удивительную красоту девушки, существовавшую словно бы отдельно от схваченного крупными скобами Y-образного черного разреза, идущего между грудей и рассекающего брюшную полость. Обыкновенно она не обращала иного внимания на внешность покойников помимо того, что требовалось для проведения экспертизы; возможно, именно потому и никогда не боялась их: и тело, безжалостно сплюснутое гравитацией после падения с высоты нескольких сот метров, и весь покрытый пушистой белой плесенью, будто чудовищной седой шерстью, труп из теплого сырого подвала, и мумифицированные останки, годы пролежавшие в пересохшей ванне, были только объектами исследования, но не людьми. Поэтому зачастую родственники не опознают своих близких даже тогда, когда тела сохранились почти идеально: смерть безвозвратно забирает что-то, составляющее суть человека, и лишенное этого его бледное подобие, лежащее под хирургической лампой, схоже с ним не более, чем посмертный гипсовый слепок с живым лицом. Печать смерти меняет все, но перед величественной красотой Александры Белопольской даже она оказалась бессильна, и мертвенная белизна ее тела смотрелась мрамором, из которого изваяна совершенная статуя.

Впрочем, основное внимание Алина уделила все же не ей, но телу Вадима. Она сразу начала с ротовой полости: вооружилась стоматологическим зеркальцем и тонким скрейлером, наклонилась к приоткрытому рту так близко, словно желала запечатлеть на нем поцелуй, и тщательно сделала несколько соскобов между зубами. Лера, то бледнея, как труп, то краснея, будто бы нагреваясь в ярком свете ламп над столом, светила узким фонариком трупу в рот и говорила:

– Алина Сергеевна, я все-все тщательно осмотрела, и соскобы тоже делала, и в заключении написала, что следы крови и тканей отсутствуют, но потом…

– Что потом, Лера? – спросила Алина, аккуратно отодвигая распухший язык мертвеца, чтобы добраться скрейлером до моляра. – Вот сюда свети, пожалуйста, и фонарик держи ровней… Так что потом?

– А потом удалила, – пролепетала Лера.

– Отлично… Челюсть отодвинь вниз, открой рот пошире, я хочу до третьего моляра добраться… зубы, конечно, у мальчика просто прекрасные, смотри, как вылеплены, да?

– Да, – прошептала Лера, чуть не плача.

– И зачем же ты потом удалила важную часть текста экспертного заключения, Лера?

Та молчала, только мочки маленьких ушек под хирургическим колпачком сделались раскаленно-пунцовыми.

– Предположу, что кто-то тебя попросил об этом, – продолжала Алина. – И этот кто-то, похоже, был очень убедителен, говорил, что это в порядке вещей, и что все так делают, и вообще, нужно помогать следствию. Вот только теперь, Лера, я буду вынуждена отразить в рецензии на твою экспертизу факт безосновательного вывода, что является, по сути своей, дачей ложных показаний. Ответственность за которые несешь именно ты, а не тот некто, кто надоумил тебя изымать важные элементы исследования и заниматься подтасовкой фактов. А это дело подсудное, как сама понимаешь. А если еще и скандал поднимется…

Она посмотрела на Леру, поняла, что той уже хватит, и добавила мягко:

– Послушай, мне самой совершенно не нравится перспектива такого развития событий. Мы столько лет работали вместе, и ты знаешь мое к тебе отношение. Давай так: я придумаю, как смягчить формулировки и обойтись без вмешательства прокуратуры, а ты пообещаешь мне, что сделаешь из этой истории выводы, хорошо? И если мне понадобится твоя помощь, я хочу знать, что могу на тебя рассчитывать. Договорились?

Лера закивала с таким энтузиазмом, что синий колпачок чуть не слетел с головы.

– Ну, вот и славно. Давай продолжать. Снимай скобки с разреза.

Соскобы с зубов Алина взяла отчасти для уверенности в собственной правоте, отчасти с тем, чтобы предупредить возможные неожиданности, но надеялась найти что-то еще – пропущенное, не отраженное в заключении, неверно описанное – что угодно, что могло бы поставить под сомнение версию следствия в целом. Увы, но ничего подобного не обнаружилось, и пришлось довольствоваться весьма скромными результатами, среди которых числились закошмаренный Эдип, от неожиданности заплевавший экран монитора, запуганная Лера, несколько пробирок в портфеле и подтверждение того, что Алина и так понимала без всякого повторного вскрытия. Конечно, была еще в короткий срок и с безупречным качеством выполненная работа, благодаря которой скорбящие родители смогут добиться отмены постановления о прекращении уголовного дела, но это почему-то не вдохновляло. К ответу на вопрос, который не давал покоя, она сегодня не приблизилась.

Во двор Алина заезжать не стала, остановилась у ворот и написала Зое: «Выходи». Сквозь толстые черные прутья решеток были видны ярко освещенные панорамные окна их офиса, смотревшиеся меж сумрачных кривых стен двора странно и чужеродно: то ли похожий на елочный шар космический корабль из далекого будущего, то ли аквариум, в котором сейчас одинокой экзотической рыбкой мелькал силуэт Зои. Окна погасли одно за одним; Зоя вышла, быстрым шагом дошла до ворот, выскользнула через калитку в решетке и быстро села в машину, впустив на мгновение в теплый уют салона влажный промозглый ветер. Полумрак наполнился странным ароматом духов, который казался Алине смесью запахов из церкви в разгар службы и избушки ведьмы-травницы с глухого болота. Она вдруг почувствовала, что очень рада видеть подругу. Зоя отряхнула капли влаги с коротких волос, фыркнула, повертелась на сидении и сказала:

– Ну, рассказывай!

– Он ее не кусал, – отозвалась Алина. – Но я и так была в этом уверена.

Она неспеша развернулась, проехала по Большой Морской, повернула направо, через Фонарный мост пересекла маслянисто-черную узкую Мойку и переулком, узким, как коридор, углубилась в тесные лабиринты Коломны. Здесь на каждом перекрестке маячили тени воспоминаний, из каждой низкой и темной арки двора были готовы выглянуть их туманные призраки: свернуть направо и проехать немного – и окажешься рядом с домом, в подвалах которого сохранился спуск к подземелью с замурованным древним болотом, к гниющим, но все еще полным недоброй силы корням города; еще дальше – и увидишь по сей день забранное зеленой строительной сеткой кирпичное здание медицинского центра «Данко», бывший владелец которого, по совместительству работавший директором Бюро судебно-медицинской экспертизы, исчез без следа, и Алина старалась не вспоминать о том, что с ним случилось; а стоит переехать Подьяческий мост, и окажешься совсем неподалеку от места, где среди бездонных дворов-колодцев и отсыревших, покрытых плесенью стен зияет чернотой обугленного остова дом, с крутой крыши которого она катилась однажды, сжимая тяжелый армейский огнемет… Все, хватит!

Алина покачала головой, привычно отогнав рой назойливых привидений из прошлого, и начала рассказывать:

– Мальчика повесили еще живого, это совершенно точно, так же как и то, что умирал он в петле: странгуляционная борозда одна, хорошо выраженная, ссадины на шее характерны для воздействия веса тела, трупные пятна толком сформироваться не успели, но очевидно свидетельствуют о том, что тело было именно подвешено, причем плотно соприкасалось со стеной, что соответствует картине на месте происшествия. Мы с тобой видели это на фотографиях, которые сделала Катерина Ивановна.

– Да, я этому до сих пор удивляюсь, – кивнула Зоя. – Редкой силы характер у женщины.

– Сейчас, конечно, некоторые признаки уже нельзя подтвердить, но описание в материалах исследования соответствует картине прижизненной асфиксии: жидкая кровь, венозное полнокровие органов, ну и характерные пятна под плеврой и эпикардом еще можно рассмотреть. Иных значимых повреждений нет, кроме довольно обширной прижизненной гематомы на затылке, но кровоизлияния в субдуральное пространство не было, и с уверенностью утверждать, что его кто-то лишил сознания этим ударом, нельзя. Может быть, да, а может, и нет.

– Или в агонии ударился затылком о стену, – предположила Зоя. – С учетом расположения тела, запросто.

– Или так, – согласилась Алина. – У девочки тот же набор признаков смерти от асфиксии, причиненной удушением руками: кровоизлияния, полопавшиеся сосуды в глазных яблоках, переломы подъязычной кости и хрящей, ярко выраженные отпечатки от пальцев на шее. Все, что должно быть в картине событий, которую видит следствие, тут есть. Но меня беспокоит то, чего нет. Например, следов борьбы, и я сейчас не про беспорядок в квартире. Ну вот душит он ее, а она лежит неподвижно и терпит? Даже если согласиться, что они решили поэкспериментировать с удушением во время секса…

– …А мы можем с этим согласиться, что бы ни говорила Катерина Ивановна про необычайно доверительные отношения с дочерью: не станет восемнадцатилетняя девица во всех подробностях рассказывать маме про свою интимную жизнь. Никогда не поверю.

– И я не поверю. Кстати, сексуального контакта перед гибелью ни у нее, ни у него не было. Так вот, даже если они начинали всё как игру, но потом этот парень внезапно сдурел и принялся ее душить по-настоящему, то в последние минуты она бы дралась так, что исцарапала бы его всего. Человек в предсмертном ужасе бьется за жизнь, как животное, на инстинктах. Но на нем ни царапины, и под ногтями у нее чисто.

Зоя задумалась.

– Хорошо, а если так: пытались поиграть с эротическим удушением, сильной боли не было, он слишком пережал артерии, и девушка потеряла сознание…

– После чего любой нормальный человек сразу отпускает руки и начинает приводить партнершу в чувства…

– Но он ненормальный, – подхватила Зоя, – теряет контроль и начинает сжимать ее горло изо всех сил, пока под ладонями не захрустело. Потом приходит в себя, ужасается и лезет в петлю.

– Обрати внимание, – заметила Алина, – без введения элемента безумия произошедшее объяснению не поддается. Но даже если предположить, что несчастный парень совершенно неожиданно потерял рассудок до такой степени, что несколько минут что есть силы душил любимую девушку, все равно останется кое-что, не вписывающееся даже в гипотезу сумасшествия.

– Что же?

– Укус.

– Почему?

– Потому что он один. И посмертный. Это большая редкость. Мне такого никогда не встречалось, и даже слышать не приходилось о подобном, а я, поверь мне, и насмотрелась, и наслушалась всякого. Видишь ли, укусы бессознательно всегда связаны с каннибализмом, имеющим разные причины и происхождение. Если исключить уже довольно чисто практическое людоедство как способ утолить голод – ну, когда, например, опытные арестанты уводили с собой на побег не самых сильных и не самых толковых заключенных в качестве «консервов», чтобы выжить в тайге или тундре, – и ритуальные его формы, типа поедания сердца поверженного врага, то абсолютное большинство проявлений каннибализма связано с сексуальностью. Во-первых, поедание жертвы – это высшая форма обладания ею. Иногда это принимает формы натурального людоедства, как в том случае, когда двое недорослей изнасиловали свою знакомую, утопили ее ванне, а потом кое-как отрезали кухонным ножом немного мяса с бедра, запекли в духовке с картошкой и съели. Но чаще дело заканчивается просто трупом, изуродованным десятками укусов, как правило, сконцентрированных или на лице, или на половых органах. Обгладывание лица, откусывание губ, языка, носа, ушей вызвано мощным подсознательным чувством вины насильника после совершенного акта, и тогда он уничтожает, уродует и обезличивает ту, из-за которой эту вину испытывает. По той же причине во время охоты на ведьм в XVII веке первыми на костер отправлялись красивые и молодые женщины, чья красота была невыносима для фрустрированной сексуальности их раздавленных мнимым благочестием палачей. Выкалывание или вырывание глаз, кстати, имеет ту же природу. Иногда это чувство вины сосредотачивается на половых признаках и гениталиях как на символе женской сексуальности и того, что привело насильника к падению, за которое он себя неосознанно, но мучительно осуждает. В таких случаях будут откушены соски или, например, буквально выгрызены зубами половые губы. Мне приходилось видеть рану, нанесенную камнем, которым били по вульве с такой силой, что полностью отбили клитор. Но все это – не про наш случай, нет. Внезапная потеря контроля – это когда больше двухсот раз ударил ножом, четыре раза помастурбировал при этом, а потом еще пару раз помочился на труп. Вот это потеря контроля. А одиночный укус точно не имеет никакого отношения к страсти. Это что-то едва ли не ритуальное, как-то связанное, возможно, с этими лилиями, которые тоже та еще загадка: если Александра их терпеть не могла, как они появились в доме, да еще и в количестве, которого бы на небольшой цветочный ларек хватило? Нет, во всем этом видится не ярость, не страсть, но какой-то церемониал, и даже уважение к жертве: вспомни, как она лежала в постели – не брошенная кое-как, что бывает обычно с пострадавшими от насилия, но словно уложенная каким-то специальным образом, как для погребения. Если во всем этом и есть безумие, то системное, а укус больше похож на подпись. И я чувствую, что поставлена она была явно не в первый раз.

– А что стало с девушкой? – тихо спросила Зоя, немного помолчав.

– Какой девушкой? – не поняла Алина.

– Ну… которой камнем отбили клитор.

– Она выжила. Ей повезло.

– А тот, кто это сделал?..

– Его не нашли. Повезло тоже.

Густая осенняя чернота блестела бликами на реке, текущей в наполненном мраком провале между отвесных гранитных стен, сверкала золотистыми и голубыми огнями фонарей: они дрожали и преломлялись в воде, в темных окнах, в каплях дождя на лобовом стекле, и все пространство ночи было наполнено ими, словно потусторонние блуждающие огоньки вновь собрались на праздник сумрачной осени там, где веками ранее были топь и трясина. Алине представлялось обычно древнее болото, придавленное сверху холодным камнем города, будто могильной плитой, сквозь трещины в которой из зловещих глубин поднимаются инфернальные миазмы погребенных в ней безымянных чудовищ, пропитывая души и мысли живых тоской и смутным страхом, но в последнее время ей стало казаться, что там, под городом, только абсолютная черная пустота. Это было гораздо страшнее – и не тем, что ад пуст, а все демоны среди нас, но тем, что нет и не было никогда ни ада, ни демонов, ни чудовищ, а одно лишь хтоническое ничто…

Алина вдруг вздрогнула, как будто очнулась. Они стояли на светофоре у перекрестка Фонтанки с Гороховой улицей, где постепенно таяли вечерние пробки. Алина не смогла бы даже сама себе объяснить, откуда вдруг взялось отчетливое ощущение, что за ними следят, но она не чувствовала, а просто знала это совершенно определенно – и даже с какого именно момента черный джип с непроизносимым китайским названием ведет ее по вечерним улицам – еще до того, как она приехала к офису, от перекрестка Пискаревского со Свердловской набережной. Она резко вдавила педаль в пол на желтый; BMW зарычал и прыгнул вперед; Зоя ойкнула, когда ее вдавило в кресло, и удивленно посмотрела на Алину. Джип, шедший на пару машин позади, стремительно вывернул, обошел их, а потом снова пристроился сзади. Алина перестроилась в левый ряд; джип повторил маневр. Мимо промелькнула какая-то рюмочная с огромными окнами, потом ярко подсвеченное здание театра, и на следующем перекрестке Алина резко свернула поперек полосы вправо, на мост Ломоносова. Раздались яростные гудки.

– Алин, ты чего? – Зоя смотрела уже испуганно.

– Прости, кажется, у меня паранойя, – Алина взглянула в зеркало. – А может, что и нет.

Джип снова появился позади, как только они съехали с моста, все так же держась на небольшой дистанции. Алина повернула один раз, потом еще, а затем въехала в узкий переулок, включила аварийку и остановилась. Зоя тихо сидела рядом. В паре шагов от автомобиля на тротуаре, рядом с открытой дверью под вывеской «БАЗАРА НОЛЬ» стоял, нетвердо расставив ноги, человек в широких трусах, зимней куртке и шлепанцах, и курил, задумчиво глядя в оранжево-серое марево низкого неба.

Джип появился из-за угла через минуту, неторопливо, будто прогуливаясь, проследовал мимо и остановился метрах в двадцати впереди, с индифферентным видом засунув широкую черную морду в арку двора.

– Зоя, видишь внедорожник? Я сейчас проеду вперед, а ты сфотографируй, пожалуйста, номера. И со вспышкой, так, чтобы они видели, что ты снимаешь.

Зоя без вопросов кивнула и достала смартфон. Алина тронулась с места; джип оставался недвижен. Они проехали мимо, и Зоя несколько раз нажала на кнопку; синеватая вспышка сполохами отразилась в непроницаемой тонировке. Перед тем, как выехать из переулка на набережную, Алина обернулась: черный внедорожник все так же стоял, полускрытый тенью от арки.

– Не спрашивать? – осведомилась Зоя.

– Не стоит, – усмехнулась Алина.

Некоторое время они ехали в тишине, мимо молчаливых дворцовых фасадов с яркой подсветкой и черными окнами. Невский проспект был залит светом и похож на реку из жидкого золота; поток машин иссякал, прохожие встречались все реже и в основном целеустремленно куда-то шли по двое и трое. Скоро жизнь на некоторое время замрет вовсе, закроются двери дневных заведений, и парадный Невский будто вывернется наизнанку, явив то, что прячется во вторых и третьих дворах, а на тротуары выйдут старшеклассники и студенты, заманивающие припозднившихся пешеходов и нетрезвых гостей города в сомнительные полуподвалы кальянами и стриптизом.

Зоя жила в высоком шестиэтажном доме на Лиговском, напротив площади у торгового центра, где обычно играют уличные музыканты и танцуют бродяги. На первых двух этажах дома располагались магазины и ресторан; последний венчали шпили башенок и причудливые мансардные окна, за которыми находилась коммуналка из шести комнат, две из которых достались Зое по наследству от бабушки. В квартире она была единственной, кто родился в Петербурге и имел постоянную работу – все прочие комнаты снимали приезжие: девочка-фотограф из Чебоксар, двое парней с разноцветными волосами, называющие себя дизайнерами и подрабатывающие курьерами, усатый тип неопределенного возраста и занятий с очень юной спутницей откуда-то с юга и две подружки из Северосумска, отсыпающиеся днями, а по ночам устраивающие шумные ссоры. Зоя любила повторять, что Петербург – единственный в мире город, куда едут из провинции не работать, а исключительно чтобы бездельничать, а Алине виделась в этом смена поколений в коммунальных трущобах, где из полных молодости фотографов и дизайнеров этот город, словно древний и жадный упырь, медленно, но неизбежно высосет соки жизни, и они превратятся в художников-некрореалистов, безумных философов и сумасшедших старух.

Алина остановила автомобиль у поребрика; прощаться не хотелось.

– Я сегодня еще раз удивлялась тому, какая красивая девочка эта Александра, – сказала она. – Даже в смерти, это такая редкость.

– Конвенциальная красота провоцирует агрессивных подонков, – уверенно сообщила Зоя. – Она заставляет их острее чувствовать свое убожество.

– Тебе виднее, – улыбнулась Алина.

Зоя рассмеялась.

– Это ты просто Вику не видела, мою мелкую! Вот кто красивая по-настоящему, и ей еще семнадцать только, что дальше будет, как представлю – ой-ой! Она, кстати, ко мне переехала, я не рассказывала тебе? Решила, что последний год в школе перед ЕГЭ – это лучшее время съехать от родителей и перебраться к старшей сестре. Теперь на учебу каждый день катается на метро. Зато самостоятельная.

– С соседями подружилась, наверное?

– Нет, она интроверт вообще, как и я. Целыми днями в комнате сидит у себя. Я и то больше тусовалась в ее годы.

Они еще помолчали немного, а потом Зоя спросила:

– Считаешь, что в квартире был кто-то третий?

Алина кивнула.

– Кто-то, способный войти и выйти, оставив дверь запертой изнутри и бесшумно убить двух молодых и здоровых людей, не оставив следов борьбы. Кто-то, бережно укладывающий задушенную девушку на постель среди белых лилий и имеющий настолько мощные челюсти и острые зубы, чтобы после этого одним укусом вырвать кусок плоти из ее мертвого тела.

Зоя поежилась.

– Ты сказала, что этот укус – как подпись, и что, скорее всего, она была поставлена не впервые… Следовательно, можно попробовать отыскать подобные случаи?

– Можно. И у меня есть идея, кто нам в этом поможет.

Следующий день Алина посвятила составлению текста рецензии на судебно-медицинское исследование тел Вадима и Александры, сдержавшись в формулировках и максимально объективно обозначив единственный вывод, не имеющий достаточных фактических оснований. Пробирки с соскобами были отправлены в одну из партнерских лабораторий. Зоя успела разобраться с самокатчиками и потерпевшей от нападения йоркширского терьера и взялась за организацию дополнительной психиатрической экспертизы для жертвы косметологического вмешательства, решившей, что помимо физических страданий неудачный укол стал причиной ипохондрии, дисморфофобии и генерализированного тревожного расстройства.

Вечером Алине написал ее знакомый из ГИБДД, которого она попросила проверить регистрационные номера черного внедорожника. Сообщения летели сразу целой обоймой, в современном и чрезвычайно раздражающем стиле.

Это было удивительно и, как и все удивительное, настораживало. Алина поинтересовалась причинами.

Алина отправила вчерашнюю фотографию джипа, стоящего в переулке, и подписала: «А это что?!»

Дело принимало все более интересный оборот, и Алина снова вспомнила любимую цитату отца про старого воина.

В четверг около полудня пришла Катерина Ивановна. На ней было легкое белое пальто и розовый шарфик. Платок она больше не комкала, но лицо будто заострилось и окаменело чертами, как бывает, если долго сдерживать горе. Алина, не вдаваясь в подробности своего визита в Бюро, отдала документы и рассказала о том, как использовать выводы рецензии при обращении к прокурору.

– Лучше всего будет передать это адвокату, – посоветовала она. – Вы говорили, что у Тихомировых есть какой-то толковый.

Катерина Ивановна задумчиво погладила титульный лист лежащего перед ней документа, вздохнула, убрала его в сумку, а потом сказала:

– Знаете, я ни на секунду не сомневалась, что Вадим такого сделать не мог. Я много думала, целыми днями, и ночами тоже, и даже готова была бы поверить, если бы это Сашенька его… поверила бы, если бы ее обвинили. Но не Вадюша, нет.

Алина переглянулась с Зоей. Та удивленно распахнула глаза за стеклами круглых очков.

А вечером в тот же день пришло еще одно сообщение: Лера Беляева прислала несколько десятков отсканированных страниц и короткий сопроводительный текст. Алина вышла из кабинета и открыла соседнюю дверь. Зоя что-то быстро печатала на ноутбуке.

– Нашли вторую подпись, – сказала Алина.