Я проснулся от голосов в голове.

Ничего удивительного в этом не было, такое случалось нередко, но только эти голоса, вопреки обыкновению, ничего не требовали от меня, не кричали от страха и боли, не рычали от ярости, но только словно бы тихо, очень тихо плакали, жалобно и безнадежно, как заточенные во мраке ледяного ада потерянные души.

У меня болела шея, затекли плечи, а правая сторона головы, лежавшая на каменной кладке холодного пола, застыла, как после наркоза в кресле дантиста. Я пошевелился, с хрустом и треском расправляя суставы и мышцы, и с трудом открыл глаза. Впору было звать гномов, чтобы помогли мне поднять налитые тяжестью веки; голова кружилась, и вязкий сон затягивал обратно, в бессветную глубину забытья.

Мне повезло: Граф, хоть и был похож на реконструктора – любителя белогвардейской романтики, – бить умел и послал меня в глубокий нокаут, не сломав рукояткой «нагана» челюсть и не проломив черепа. Но отключение сознания от реальности на несколько минут после удара в голову – это всегда следствие тяжелого сотрясения мозга, а с таким не шутят. Как бы тренирован ты ни был и как бы ни привык к подобным приключениям, никогда нельзя быть уверенным, каким вернешься из тьмы бессознательного, и вернешься ли вообще, так что последние несколько часов вспоминались, как череда полусонных видений, когда я то приходил в себя, то снова проваливался в небытие.

Первый раз я очнулся от нежного, будто лед, прикосновения ко лбу. Я вздрогнул; это было стекло задней дверцы машины, к которому я прислонился гудящей от боли, горячей головой, когда автомобиль качнуло на повороте. За окном на фоне безжизненно серого ночного неба мелькали черные зазубренные очертания темных елей. Внутри пахло дорогой кожей салона и разгоряченными после драки людьми. Справа, притиснув меня мощным бедром, скалился Петька. Большие зубы в сумраке отсвечивали темной охрой, глаза были похожи на белки вареных яиц. За ним виднелся профиль острого личика Василия Ивановича, словно вырезанный из черной бумаги. В зеркале заднего вида я поймал взгляд задумчивых глаз Графа, сидящего за рулем. Парень с длинными волосами сидел рядом с ним и, повернувшись, смотрел на меня. Все было неподвижно, как будто я вдруг оказался в какой-то фантасмагорической кунсткамере или музее восковых фигур. Я пошевелил руками: они были связаны у запястий жестким пластиком строительных стяжек. Петька заметил мое движение и ожил:

– Что, очухался, землячок? Не скучай, недолго осталось. Сейчас доедем до места, там и закопаем тебя. Весной подснежниками взойдешь.

Он угрюмо расхохотался. Я знал, что это вранье: если бы меня хотели убить, то пристрелили бы прямо в «О’Рурке» без лишней канители, – но ничего не ответил. Мне было холодно и клонило в сон.

Второй раз я пришел в себя от того, что меня выволакивают из машины. От порыва промозглого ветра стала бить крупная дрожь. Перед глазами кружились размытые пятна. Я упал на колени; мне рывком помогли встать. Под ногами был мелкий гравий. Подобные голубым звездам, светили беспощадно яркие автомобильные фары, острые неровные тени чернели, как дыры в ткани мироздания, ведущие на его потустороннюю изнанку, так что было неясно, где стена непроницаемой ночной тьмы, а где стены каменной кладки. Я успел различить блеск стекол в высоких окнах, обширный двор и неправдоподобно огромную громаду, похожую на исполинский замок, закрывающую полнеба. Потом Петька схватил меня за воротник и потащил к черному провалу открытой двери, рядом с которой уже стоял Граф. В темноте мелькали желтые лучи ручных фонарей, мы долго брели через мрак, а затем поднимались по широким, неровным и гладким ступеням; Граф шел впереди, а позади кряхтел Петька, помогавший мне жесткими тумаками. Потом во тьме что-то лязгнуло и загрохотало, как будто по камню протащили длинную железную цепь, и дальнейшее снова скрылось в сумраке забытья…

Голова болела, но не слишком. Руки были свободны, хотя на запястьях болезненно краснели следы от пластмассовых стяжек. Я кое-как сел, размял руки и плечи, проверил карманы измятого, покрытого сероватой пылью пальто: они были пусты – ни бумажника, ни телефона, ни ключей от квартиры. Все шло по плану.

Я находился в обширном помещении с неровными серыми стенами и полом, вымощенным каменными плитами, разделенном на две части железной решеткой. Из узких, похожих на бойницы окон под потолком сочился тусклый дневной свет. Я мог бы дотянуться до них, но выбраться бы все равно не удалось: нижний край проема был скошен, а из кирпичной кладки внушительных стен поверх покрытых грязными разводами стекол торчали заостренные стальные штыри. На моей половине было совершенно пусто, отсутствовал даже деревянный настил, только стояло неопрятного вида жестяное ведро, из чего я сделал вывод, что это место вряд ли постоянно используется как тюрьма, а если тут и держат кого-то взаперти, то по случаю и очень недолго. В дальнем углу, метрах в десяти от решетки, под полупрозрачным пластиком различимы были сваленные в кучу доски и слежавшиеся бумажные мешки с окаменевшим от времени содержимым. Слева в стене виднелся широкий проход.

Наручные часы показывали четверть девятого. Значит, в бессознательном состоянии я пробыл примерно восемь часов; похоже, досталось мне сильнее, чем я рассчитывал. Впрочем, ноги держали, и головокружения уже не было; я размялся и прошелся несколько раз от стены до решетки. Было прохладно, но вполне терпимо. Рядом с дальним окном от пола до потолка тянулся широкий выступ, стенки которого были чуть теплыми: вероятно, там проходила труба расположенной ниже работающей печи или большого камина. Ниоткуда не доносилось ни звука; я походил еще немного, воспользовался ведром, сел у теплой стены и стал ждать.

Время приближалось к десяти, когда издалека эхом зазвучали шаги: два человека поднимались по каменной лестнице. Я встал. Из дверей вышли Граф и второй, с мелкими чертами лица и широкими густыми бровями, одна из которых была заклеена в нескольких местах тонкими полосками белого пластыря поверх наложенных швов. Арафатку он снял, а на поясе висела только дубинка. Зато Граф остался при оружии: подобие темно-серого кителя с той же эмблемой, похожей на соединенные алые буквы АЭ, перетягивала знакомая кожаная портупея, кобура с «наганом» была предусмотрительно расстегнута.

– Доброе утро, – сказал он. – Выспался?

– Как убитый, – ответил я.

Граф усмехнулся. Я посмотрел на его спутника и осведомился:

– Как бровь?

Он кивнул и ответил:

– Норм.

– С тобой хотят говорить, – сообщил Граф. – Если дашь мне слово, как профессионал профессионалу, что не будешь пытаться напасть или убежать, пойдешь без наручников.

Я не знал, в какой сфере Граф считал себя профессионалом и почему возомнил вдруг, что мы с ним кто-то вроде коллег, но уж точно не в моей. Профессионалы моего круга никогда не скажут правду, особенно другому такому же профессионалу, и уж точно не поверят ни одному слову, если на кону возможность оставить свободными руки. Но я прищурился, покачал головой, посмотрел по углам – вниз-влево, вниз-вправо – и наконец, словно решившись, заявил:

– Даю слово.

Граф важно кивнул. «Как же ты на свете живешь», – подумал я.

– Резеда, отпирай решетку! – скомандовал он, но на несколько шагов все-таки отошел и ладонь положил на кобуру.

Бровастый Резеда, настороженно поглядывая на меня, загремел ключом в замке. Решетчатая дверь со скрипом открылась. Я вышел, приветливо улыбаясь и растирая запястья. Резеда запер решетку и молча пошел к выходу. Я отправился следом, Граф шел за мной на расстоянии пары шагов, все так же держа руку рядом с оружием. За следующим проходом в стене была широкая пологая лестница, видимо, та самая, по которой меня ночью тычками гнал наверх Петька. Она спускалась в сумрак обширного зала, похожего на заброшенный склад строительных материалов: высокие окна заложены кирпичами, вдоль стен и по углам громоздилось нечто, укрытое плотным пыльным брезентом. Пахло засохшей краской и мокрым деревом. Я наступил на мягкое, потом споткнулся, из-под ноги с дребезжанием что-то улетело во тьму. Резеда включил карманный фонарь, желтоватый широкий луч которого через пару десятков шагов выхватил из темноты невысокую дверь. Снова лязгнул ключ, и мы вышли наружу.

Утро было хмурым, как женщина, пожалевшая, что провела с тобой ночь. Дождь кончился, но воздух был таким влажным, что им могла бы дышать петербургская корюшка. В бледно-сером небе растворилось белесым пятном холодное солнце. Мы оказались во внутреннем дворе какого-то старого замка или дворца, громадность которого так впечатлила меня среди ночи: с двух сторон тянулись высокие двухэтажные корпуса, через двери в одном из которых мы вышли, а с третьей надвигался огромный и сумрачно-серый, как грозовая туча, центральный корпус из трех этажей под вытянутой остроконечной крышей, один только чердак которой мог, казалось, вместить пятиэтажку с окраины Анненбаума. Мощные колонны поддерживали нависающий полукруглый эркер второго этажа с пестрыми разноцветными витражами; под ним блестели стеклами огромные темные окна и широкие двери. По грязно-белым колоннам вверх и вниз расползлись зеленоватые пятна; на ветхой решетке из тонких реек на десяток метров вверх тянулись иссохшие, перепутанные заросли дикого винограда; серые стены покрывали трещины, кое-где обнажавшие кроваво-коричневую старинную кирпичную кладку. Рамы дверей и окон покрывала белая чешуя облупившейся краски. Мы поднялись по невысоким пологим ступеням террасы; Резеда открыл одну из створок застекленной двери, и мы вошли внутрь.

Огромный зал был погружен в тишину и полумрак. У вытертого порога на каменных плитах лежали заметенные ветром осенние листья. Высокие мраморные постаменты между стрельчатых окон украшали вазы с мертвыми высохшими цветами. Полукруглый потолок сходился четырьмя широкими сводами; сами своды были покрыты росписью, детали которой плохо различались в сумраке, так что я разглядел только множество разнообразных фигур, словно бы увлекаемых по широкой спирали к центру, где из черного круглого люка на короткой цепи свисала исполинская кованая люстра с неисчислимым количеством свечных рожков. Зеленоватая краска стен местами отслоилась и вытерлась до белизны. Оконные стекла изнутри покрывала холодная испарина. Это место могло бы показаться необитаемым, но внутри было тепло, в люстре тускло поблескивали пыльные лампочки, а в запахах сырости и унылого тлена различимы были нотки человеческого жилья, кухонного пара и едких моющих средств. В зал выходили три высокие застекленные двери; мы прошли через центральную и оказались в столь же обширном холле. Пол здесь был выложен шахматной плиткой, в углах справа и слева чернели разверстые пасти двух огромных каминов, а на стене висел старинный телефонный аппарат. Входная двустворчатая дверь была не застекленной, но напоминала ворота настоящего замка, из мореного дуба и окованные железом. Две лестницы, плавно закругляясь, уводили наверх.

Холл второго этажа оказался так же обширен; вдоль стен стояло несколько постаментов с мраморными бюстами бородатых античных старцев; в каминах я заметил остатки обугленных дров, а на каменных полках – множество подсвечников с оплавленными свечами. В отличие от первого этажа, на втором полы были деревянными, из потемневшего от времени мозаичного паркета, покрытого мягкими и топкими, как болото, ковровыми дорожками, скрадывающими звук шагов, и мы отправились по ним в путь через анфилады коридоров и залов, мимо высоких дверей, резных деревянных панелей на стенах, гобеленов, мозаик и кованых канделябров. Тут все было огромным, тяжеловесно вычурным и отмеченным печатью той обветшалости, которая кажется восхитительной и так идет средиземноморским палаццо, а в наших широтах оборачивается промозглой сыростью, неопрятными пятнами плесени по углам и отваливающейся штукатуркой.

Пару раз откуда-то донеслись голоса: сначала строгий женский, потом, как мне показалось, сразу несколько мальчишеских. Мы шли, пока не оказались в небольшом зале, вдоль стен которого выстроились рыцарские доспехи. Коллекция составила бы предмет зависти многих музеев: классический турнирный доспех XVI века со шлемом «жабья голова», полное боевое облачение конного жандарма того же времени, кираса и узнаваемый шлем испанского пикинера, и даже довольно редкий образец раннего готического доспеха, дополненный изумительной аутентичной алебардой. Все были в отличном состоянии и грозно поблескивали полировкой, словно выстроившись в безмолвном карауле и готовые в любой момент принять бой.

Издалека донесся приглушенный, чуть хрипловатый гул: где-то в недрах замка начали отбивать полный час большие часы. Резеда остановился. Граф прошел вперед и отдернул тяжелую портьеру между французским жандармом и рыцарем в рифленом максимилиановском доспехе. За портьерой обнаружилась дверь, а за ней – освещенная двумя канделябрами короткая лестница, заканчивающаяся еще одной дверью. Граф поднялся, повернул блестящую медную ручку и жестом пригласил меня войти. Я оказался в приемной, квадратной комнате без окон, обшитой темным деревом, с небольшой, похожей на паука, люстрой под потолком; в углу вокруг маленького столика с массивной пепельницей стояла пара глубоких кожаных честерфилдовских кресел и такой же диван; на стене в тяжелой раме висела картина охоты в стиле старых фламандских художников, над которой таращилось с ветки совиное чучело. Пахло пылью и застарелым табачным дымом.

Граф подошел к следующей двери, обернулся, одернул китель и окинул меня критическим взглядом. Я пожал плечами. Он нахмурился и сделал руками жест, как будто стряхивал что-то с груди. Я с готовностью кивнул, поплевал на ладонь и пригладил волосы. Граф свирепо зыркнул и постучал.

– Войдите! – отозвался высокий мужской тенор.

Граф еще раз оправил китель, откашлялся и открыл дверь. Я вошел следом.

Неяркий свет пасмурного осеннего дня лился сквозь два высоких окна в просторный кабинет, обстановку которого явно создавал некто, прекрасно разбирающийся в старомодной избыточной роскоши, но имеющий мало представления о чувстве меры. Всюду были мореный дуб, красное дерево, благородная кожа обивок, полированная медь и блестящее золото. Чиппендейловские стулья и вольтеровские кресла толпились у стен, как придворные на приеме у царской особы; из-за резных спинок в одном углу возвышался сакраментальный доспех, из другого выглядывал испуганный бронзовый олень, изваянный едва ли не в натуральную величину, в ляжку которому вцепились две гончие. Широкая полка камина каррарского мрамора напоминала антикварную лавку, а собравшихся на ней фарфоровых пастушек и пастушков, кабинетных часов в сафьяновом футляре, шкатулок, подставок под кольца и статуэток купальщиц хватило бы на каталог для полноценного аукциона. Зеленая обивка стен с тусклыми золотистыми узорами была почти полностью скрыта голландскими городскими пейзажами и буколиками в резных рамах, меж которых торчали, уставившись друг на друга, головы клыкастого кабана и лося с большими рогами, под которым громоздилось покрытое патиной старинное напольное зеркало. Рядом с высоким книжным шкафом, в котором на полках чинными рядами теснились подобранные по размеру и цвету кожаные корешки, на высокой подставке стоял огромный глобус, деревянная копия знаменитого «Земного яблока» XV века, а в одно из окон глядел телескоп на медной подставке, размером с водосточную трубу. Между окон расположился обширный письменный стол с зеленым сукном, уставленный золотыми письменными приборами с чернильницами и ножами для разрезания газет и писем, среди которых мой видавший виды бумажник, потертый кнопочный телефон, связка ключей и старый ноутбук выглядели беспризорниками из приюта, вызванными на попечительский совет джентльменов. Тут же стояла початая бутылка зеленоватого стекла и старомодный телефонный аппарат. Кресло, стоявшее за столом, было похоже на трон и выглядело самым старым предметом обстановки кабинета: деревянное, с широкими подлокотниками, до зеркального блеска отполированными тысячами прикосновений, и очень высокой спинкой, украшенной прихотливым резным узором, вверху и по центру которого выделялась необычного вида двузубая корона, долженствовавшая располагаться над головой у сидящего. На стене над креслом двумя держателями было закреплено ружье, простая короткая курковая двустволка, а над ружьем нависал огромный портрет в два человеческих роста: на нем импозантного вида аристократ с каштановыми кудрями и с римским анфасом, облаченный в кирасу и царственный пурпур, задумчиво смотрел вдаль на фоне развевающихся флагов и парусов, опираясь левой рукой о стол и простирая над разложенной картой правую, указательный палец которой украшало массивное кольцо с зеленым камнем.

– Аристарх Леонидович, – негромко сказал Граф, – вот, привел.

Среди назойливого великолепия кабинета я не сразу заметил человека, стоявшего спиной ко мне у окна, зато тотчас узнал его, едва он ко мне повернулся. Правда, неизвестный художник явно ему польстил. В лице Аристарха Леонидовича хоть и различались породистые черты, но их явно коснулась печать вырождения: одутловатое, бледное и безбородое, с длинным острым носом, близко посаженными водянистыми глазами немного на выкате и с двумя крупными бородавками на правой щеке; длинные волосы были жидковаты и заметно поредели на макушке, ничуть не напоминая роскошную шевелюру, – одним словом, на свой портрет он походил слабо, зато имел узнаваемое сходство с фотографией пятилетней давности, которую мне удалось отыскать в сети. Вместо кирасы он был облачен в домашнюю куртку из красного бархата, перепоясанную желтым шелковым шнуром, белую рубашку с пестрым шейным платком и фланелевые серые панталоны. В одной руке Аристарх Леонидович держал сияющий хрусталем бокал с рубиновым содержимым, в другой дымилась толстая сигара с двумя бантами. Он мельком взглянул на меня, подошел к столу, поставил бокал, с брезгливым выражением на лице покопался холеными пальцами в содержимом моих карманов, нашел среди раскатившейся мелочи вытащенные из бумажника водительские права, поднял их перед собой на вытянутой руке и церемонно прочел:

– Гронский Родион Александрович…

Потом сделал затяжку, выпустив облако сероватого сигарного дыма, перевел взгляд на меня и добавил:

– Добро пожаловать в Усадьбу Сфинкса! Вам известно, кто я?..

Я, разумеется, знал, но подавать виду не собирался. Кроме того, мое незнание выглядело совершенно правдоподобно. Попасть в Усадьбу Сфинкса было первым этапом миссии, при планировании которой даже леди Вивиен с ее почти мистическими возможностями смогла собрать лишь довольно скудные исходные данные: немного об истории самой Усадьбы, еще меньше про ее нынешнего хозяина. Впрочем, зная стиль и повадки леди, я не без оснований предполагал, что ей может быть известно куда больше. Отчасти поэтому, отчасти затем, чтобы оценить уровень защиты информации, я попробовал навести справки самостоятельно и при помощи собственного ресурса. Результаты оказались еще более скромные: только официальный сайт и ссылка на удаленную публикацию пятилетней давности в том самом местном новостном канале «Дуб Анны Иоанновны», который вела моя знакомая Василиса, под заголовком «Возвращение наследника: что принесет легендарной Усадьбе Сфинкса новый собственник»? Были еще разбросанные по нескольким древним форумам местные небылицы, которые я запомнил, но пока не считал нужным принимать всерьез. Поэтому ответ мой прозвучал почти искренне:

– Не имею удовольствия знать.

– Меня зовут Аристарх Леонидович фон Зильбер, – ответил он с легким ироничным поклоном. – Я владелец Усадьбы Сфинкса и основатель Академии Элиты, расположенной в этих почтенных стенах.

Рука с сигарой описала широкий круг, и синеватый дым взвился причудливыми узорами.

– Могу ли поинтересоваться, Родион Александрович, с какой целью вы приехали в Анненбаум?

– С познавательной. Желал осмотреть местные достопримечательности. Правда, мне все говорят, что тут лучше летом.

– Больше недели осматривали?

– Анненбаум – город с богатой и славной историей.

Аристарх Леонидович усмехнулся и промолвил, не сводя с меня взгляда:

– Граф, голубчик, оставь-ка нас.

Граф помялся секунду и вышел. Повисло молчание. Аристарх Леонидович некоторое время рассматривал меня, а потом сообщил:

– Я все про вас знаю. Пока вы пользовались моим гостеприимством, мне хватило нескольких часов, чтобы получить исчерпывающую информацию – а вы прекрасно понимаете, что в отношении вас это вовсе непросто. Но не для меня. Ресурсы, которыми я располагаю, позволяют узнавать очень многое и еще больше делать.

Я молчал. Аристарх Леонидович сделал глоток из бокала, облизал губы, пососал потухающую сигару и продолжил:

– Итак, мне известно, что вы не один десяток лет работали агентом частной разведывательной службы, возглавляемой человеком, имя которого мы не будем здесь называть – оно знакомо и вам, и мне. По свидетельствам бывших коллег, вы были одним из лучших в своем деле, работали в основном в Китае, Таиланде и других странах Юго-Восточной Азии, но потом что-то пошло не так. Вы вернулись на родину, пытались найти себя то в частном сыске, то в похоронном бизнесе, затем на короткое время снова поступили на службу к бывшему работодателю, но обманули его, провалили дело и расстались с ним со скандалом. Уже довольно долгое время вы не имеете постоянных занятий и вот совершенно неожиданно обнаруживаетесь в сомнительном баре ничего не значащего городка, где устраиваете драку с моими людьми. Согласитесь, что вопрос мой весьма логичен, и я имею все основания его повторить: что вы делали в Анненбауме?

– Если вы действительно знаете про меня все, – медленно сказал я, – то должны понимать, что ответа не будет.

Фон Зильбер задумчиво сделал затяжку, выпустил дым и кивнул.

– Согласен, возможно, мы не с того начали. Давайте я немного расскажу о себе, коль скоро уж про вас мне абсолютно все известно. Сигару?

– Спасибо, но я не так давно бросил.

– Зря! Тогда, может быть, выпьете? У меня превосходный портвейн, обычно я начинаю утро с него, – сказал он с некоторым вызовом.

От выпивки я бы тоже сейчас отказался, но нужно было поддерживать имидж, созданный полуночными посиделками в «О’Рурке», и я ответил:

– Пожалуй, да.

Из раскрытого глобуса «Земное яблоко», который предсказуемо оказался баром, появился еще один хрустальный бокал. Портвейн и в самом деле был великолепен, о чем я искренне сообщил Аристарху Леонидовичу.

– Ну еще бы! – воскликнул он. – Настоящий порто 1978-го! Чувствуете чернослив? А яблочную пастилу? Да вы присаживайтесь, что это мы на ногах…

Я сел на чиппендейловский стул так, чтобы краем глаза следить за дверью. Аристарх Леонидович опустился в кресло у себя за столом; двузубая корона над его головой смотрелась довольно нелепо и более напоминала внезапно выросшие рога карнавального черта, чем королевский венец. Он сделал большой глоток и с наслаждением затянулся сигарой.

– Этим местом владел еще мой отец. Можно сказать, что в некотором смысле это наше родовое гнездо. Про моего отца вы могли слышать: Леонид Иванович Зильбер, академик, доктор наук, мировая величина в области генетики… Нет? Ну, об этом как-нибудь позже. На стене, кстати, его двустволка, вместе с прочим досталась мне по наследству, я подвесил как дань уважения Чехову. Так вот, я унаследовал Усадьбу после смерти отца пять лет назад, и уже тогда у меня родилась та самая идея, которую я с успехом реализую сегодня. Да, имелись связи, довольно высокие, некоторые знакомства достались мне от отца, но это не главное, знаете ли: связи – всего лишь ресурс, который можно развить, а можно, так сказать, и профукать… У меня степень по философии, и я прекрасно умею видеть тенденции, без ненужной скромности скажу, лучше очень и очень многих. В сочетании с интеллектом это позволяет создавать великие вещи, действительно великие.

Он затушил сигару в пепельнице размером с тазик для умывания и щедро добавил себе портвейна.

– Я открыл учебное заведение для сыновей самых влиятельных людей нашего общества… Академия Элиты! Заметьте, не просто для каких-то нуворишей с жалким миллиардом в кармане, а для тех, кто не только имеет доступ к неограниченным финансовым средствам, но еще и почти столь же не ограниченную ничем власть и, что самое главное, перспективы передачи наследования этой власти своим детям. И вот тут возникает проблема, ибо те самые дети далеко не всегда к такому готовы. Помните, как говорил Платон: плохие времена рождают сильных людей, сильные люди создают хорошие времена, хорошие времена рождают слабых людей…

– Это не Платон.

– В самом деле? А я всегда думал… Впрочем, какая разница! Так вот, отцы моих воспитанников в плохие времена проложили себе путь к богатству и власти не только умом, но и силой духа, и жестокостью – да, иногда беспримерной, всем тем, что зовется инстинктом убийцы. Вам должно быть понятно, о чем я. И это совершенно нормально: любая аристократия всегда происходила из военной элиты, а это люди, которые способны на то, что большинству не под силу. Только кажется, что времена изменились, но на самом деле все осталось как прежде. Наш современный культурный слой тоньше ткани дорогого костюма и, когда доходит до дела, то под ним быстро обнаруживается кольчуга викинга или пиратский камзол. Ну или крестьянская рубаха, а то и рабское рубище. Да, сегодня элиты не участвуют в войнах в буквальном смысле этого слова, но та борьба за положение и власть, которую они ведут каждый день, требует не меньшей воли и силы характера, чем для того, чтобы вогнать врагу в череп секиру. Да и ставки в этой борьбе предельно высокие. Тут увольнением и отправкой на пенсию не обходится. Поэтому отцы, которые практически насмерть бьются за будущее своего рода, хотели бы видеть такими же сильными и жесткими своих сыновей. А где их этому выучить? В Кембридже, может быть? Там такому научат, что потом отцу не отделаться от позора. Никакой заграничный колледж не научит, как быть настоящей аристократией, истинной знатью. А я – научу. Это моя миссия, если угодно, – не допустить повсеместного наступления тех самых плохих времен, которые создаются слабыми людьми… Если не поздно еще.

Аристарх Леонидович открыл крышку настольного хьюмидора, извлек еще одну сигару и стал раскуривать ее от огромной зажигалки в виде олимпийского бегуна с горящим факелом.

– Тут дело не только в учебной программе… пых-пых… хотя и в этом тоже. У нас сбалансированный курс разнообразных предметов… пых-пых… направленных на всестороннее развитие. История, мировая художественная культура, социальная психология… пых-пых… да что за черт, никак не разгорается… риторика, логика, философия… пых-пых… Ну наконец-то! Все это дополнено обязательными уроками верховой езды, рукопашного боя, классического фехтования и стрельбы, что полезно для физического и психологического развития. Очень важно и пребывание вне привычной обстановки комфорта: условия в Усадьбе спартанские, особенно в сравнении с тем, к чему воспитанники привыкли у себя дома: интернета нет, мобильной связи тоже, смартфоны и всякие прочие гаджеты строго запрещены. Разумеется, исключен алкоголь, не говоря уже про наркотики, за этим мы следим особенно строго.

– Безусловно, – согласился я и приподнял бокал.

Аристарх Леонидович усмехнулся:

– Это привилегии главы Академии. Как, кстати, и связь с доступом в сеть: у меня есть, разумеется, спутниковый телефон и компьютер, но даже я стараюсь использовать их не слишком часто. Для всех прочих – полный цифровой и информационный детокс. В Усадьбе прекрасная библиотека, вполне достаточная для досуга и образования. Но главное, чему мы тут учим, – это идея, умение осознавать себя элитой, вести себя соответственно, управлять низшими и жить в условиях четкой иерархии общественных отношений. По сути, мы формируем генетический код новой знати, можно сказать, биологический вид истинной аристократии. Каждый год воспитанники создают и защищают проект, который должен показать, насколько они продвинулись в формировании аристократического сознания. Мы с педагогическим советом даем оценку, беседуем о достижениях с отцами наших подопечных и по итогу совместно принимаем решение, завершить наше сотрудничество или продлить еще на год. Например, из нынешней группы четверо проходят уже второй курс обучения. Это, конечно, позволяет закрепить полученный результат. Плюс ежедневная практика в господских отношениях с фирсами…

– С кем, простите?

– С фирсами. Личные слуги и телохранители, трем из которых вы порядочно всыпали накануне. Это моя идея так их назвать, по имени Фирса – помните, старый лакей из «Вишневого сада»?

– Тот, что умер в финале?

– Да, при этом никогда не желал иной жизни, кроме службы хозяевам, и до самого конца сохранил верность господам и их дому! Достойнейший пример для подражания! Наших фирсов мы набираем на службу в основном из числа бывших военных с соответствующими боевыми навыками и опытом; кроме того, военнослужащие, как правило, уже приучены к дисциплине и беспрекословному подчинению приказам, даже самоубийственным, не говоря уже про какие угодно прочие, так что процесс адаптации к роли слуги проходит легче. У них даже жалование имеется, но небольшое: простых людей большие деньги развращают. Слуга не должен жить хорошо, он должен зависеть от милости господина и быть благодарным, когда тот ее проявляет. А если закармливать деньгами, так им всегда будет мало, и станет хотеться еще, и чем больше платишь, тем больше им будет нужно, так что хоть миллион, хоть два в месяц – они потом за эти деньги тебя же и продадут. Наши фирсы живут здесь же, всегда состоят при молодых господах, исполняют любые распоряжения, а в случае провинности несут наказание: как правило, их секут плетьми на конюшне, причем сами же воспитанники. Это великолепно развивает навык управления у одних и послушание у других. Имен у фирсов нет: как вам должно быть известно, для крепостных и слуг традиционно использовались или сокращенные уничижительные имена – всякие Ваньки, Палашки – или просто клички, как, например, Левша у Лескова. Это же не имя, а просто прозвище, типа Рябого или Кривого. Впрочем, такого сорта публика и сама охотно отказывается от имени, простонародью близка эстетика всяких кличек, погонял и этих… как они называются… погремух. Лично я связываю это с архаическим типом сознания, когда имя скрывалось из суеверных побуждений, чтобы не сглазили или порчу не навели. По моему замыслу, фирсы должны оставаться при господах и после выпуска из Академии, служа им до самой смерти…

– Какой возвышенный смысл для человеческой жизни.

– Вы находите? – Аристарх Леонидович прищурился на меня сквозь дым. – Что ж, тогда вам будет проще принять мое предложение.

– Какое же, позвольте спросить?

Фон Зильбер картинно развел руками.

– Присоединиться к Академии Элиты в качестве одного из фирсов, конечно! У нас, видите ли, может образоваться вакансия. Точнее, наш общий знакомый Граф хочет, чтобы таковая образовалась. Сейчас в Академии учатся шестеро воспитанников, четверых из которых вы видели. Самому младшему, Василию Ивановичу, едва исполнилось пятнадцать, а старшим по восемнадцать лет. Самый взрослый, кстати, мой сын Вольдемар, ему в августе сравнялось девятнадцать. Вы могли обратить на него внимание, такой импозантный, серьезный юноша с длинными волосами…

Я вспомнил ненавидящий взгляд бледно-голубого и бездонного-черного глаз и кивнул.

– Да, обратил.

– Тогда вы заметили также, что Граф – его фирс. Но дело в том, что, помимо обязанностей слуги, Граф командует прочими фирсами, обеспечивает внутреннюю безопасность в Усадьбе, организует несение караульной службы, а еще преподает фехтование и верховую езду, что вступает в определенный диссонанс с его подчиненным положением. Для меня лично во всем этом противоречия нет, но Граф переживает некоторый внутренний раздрай. Он вообще человек интересный и небесталанный: в прошлом боевой офицер, на досуге кропает и даже издает какие-то фантастические книжки, разумеется, под псевдонимом… В общем, я сказал ему, что если он приведет достойного кандидата на позицию фирса для Вольдемара, то я согласен оставить его в должности начальника службы безопасности и учителя, а это совсем другое место в иерархии: прощайте конюшня и плети, здравствуй уважение и обращение по имени с отчеством. Он оказался так впечатлен вашими способностями, проявленными в давешней маленькой стычке, что решил привезти сюда, чтобы проверить, не пригодитесь ли вы нам в качестве его замены. Пока вы дремали, Граф успел съездить в Анненбауме, узнать адрес вашего жилища, поднять с постели и разговорить квартирную хозяйку, побывать у вас на квартире, забрать вещи и вернуться обратно – вот что делает мотивация! Ну а потом впечатлился и я, собрав сведения по своим каналам. Считаю, что вас вполне можно принять на испытательный срок. Ну что, согласны?

Это звучало как исполненный первый пункт плана – оказаться внутри Усадьбы и суметь здесь остаться, но в простоте достижения цели мне интуитивно чувствовался какой-то подвох. Я медлил с ответом, и тут Аристарх Леонидович небрежно добавил:

– Но сперва, разумеется, вас следует высечь.

– Что, простите?..

– Высечь, – спокойно повторил он. – Как и полагается, на конюшне. И это еще будет лучший исход для вас, уж поверьте. Вы знаете, чьего сына вчера пнули ногой, как собаку? Полагаю, что и представить не можете. Но даже это еще полбеды, ибо пощечину вы влепили племяннику такого человека, что я даже имя его не произношу всуе, а для себя называю просто лорд-адмирал… Знаете, let those who are in favour with their stars, of public honour and proud titles boast…

– Whilst I, whom fortune of such triumph bars, unlooked for joy in that I honour most.

Аристарх Леонидович негромко похлопал в ладоши.

– Неплохо, неплохо! Ну, раз вы в состоянии цитировать сонеты Шекспира в оригинале, то знаете, что в его времена, дабы спасти от ненависти недалеких мракобесов-пуритан актерские труппы, их официально оформляли как слуг влиятельных вельмож, например, лорда-адмирала или лорда-камергера… Кстати, сын лорда-камергера тоже здесь учится, и к нему, слава богам, вы не приложились. Так вот, пощечина племяннику лорда-адмирала в обычной ситуации без сомнения стоила бы вам жизни, вне зависимости от ваших навыков, связей и опыта. Пусть вас не вводит в заблуждение его, так сказать, непрямое родство: Лаврентий – сын рано овдовевшей сестры лорда-адмирала, которого он воспитал как родного сына, а любит, пожалуй, больше своих собственных детей; такое случается, порой, знаете ли, когда отцы по какой-то причине предпочитают своим сыновьям кого-то другого… Так вот, вас бы нашли в течение часа, где бы вы ни прятались, и переселили в лучший мир, причем, скорее всего, переселение это прошло бы весьма болезненно. И никакой закон не смог бы вас защитить, потому что для людей такого уровня и масштаба закона не существует. Граф спас вам жизнь тем, что притащил сюда, ослушавшись, между прочим, прямого приказа моего сына, за что ему тоже предстоит понести наказание, и весьма чувствительное, ибо Вольдемар имеет жесткий характер и тяжелую руку. Поэтому, Родион Александрович, будьте признательны, примите с достоинством то, что вам причитается, и поступайте на службу. Сейчас для вас это лучший выход.

– Я предпочту иной.

– Какой же?

– Через двери.

Аристарх Леонидович вздохнул и сокрушенно покачал головой.

– Знаете, я много размышлял на тему власти и создал собственную ее формулу, – сообщил он. – Когда-нибудь я разовью свои умозаключения до отдельной монографии, а пока вот вам краткая суть: власть – это возможность убить безнаказанно. Всё, точка. Если вы подумаете, то согласитесь с такой формулировкой. И больше власти у того, кто может, оправдывая себя законом ли, необходимостью, пользой, обычаем или понятиями, убить больше людей, не боясь наказания. Так вот, любезнейший Родион Александрович, здесь, в периметре Усадьбы Сфинкса, моя власть абсолютна. Стоит мне приказать…

– Не успеете.

Фон Зильбер откинулся в кресле и прищурился на меня через дым.

– Вы безоружны, – заявил он.

– У вас на столе нож для бумаг, пресс-папье и несколько перьевых ручек. Можете выбрать.

– Ружье заряжено.

– Даже встать не получится, не говоря уже, чтобы дотянуться.

– За дверью Граф.

– Сочувствую ему.

– Есть и другие.

– У Графа в кобуре револьвер, в нем семь патронов, мне точно хватит, – ответил я и добавил: – Однажды я заколол человека заточенным карандашом. Пробил ему яремную вену. Другого оружия при мне не имелось. Это было на 22-м этаже отеля «Ритц-Карлтон» в Гонконге. И я ушел оттуда целым и невредимым, притом что 21-й и 23-й этажи были полностью заняты охраной убитого. Так что не испытывайте судьбу, Аристарх Леонидович. Благодарю за портвейн.

Я встал. Кабан и лось таращились на меня со стен. Фон Зильбер смотрел с любопытством, а когда я направился к двери, вдруг громко расхохотался.

– Браво! – вскричал он, как мне показалось, немного натянуто и едва не сорвавшись с тенора на фальцет. – Браво! Меньшего я и не ожидал!

И снова захлопал в ладоши. Я остановился, изображая недоумение.

– Ах, да садитесь же, драгоценнейший Родион Александрович! – Бокалы наполнились снова, а опустевшая бутылка отправилась куда-то под стол. – Я очень рад! Очень!

Мы снова уселись напротив друг друга; со звоном соприкоснулся хрусталь.

– Конечно же, я не собирался предлагать человеку вашего уровня компетенций стать простым фирсом, пусть даже для моего сына – бедняга Граф расстроится, ну и черт с ним! И уж точно не стал бы распивать с вами коллекционный портвейн, если бы счел пригодным только на роль слуги. Это была проверка. Если вдруг, паче чаяния, вы бы согласились быть высеченным в обмен на перспективу всю жизнь провести в качестве няньки и телохранителя, я бы дал Лаврентию выразить при помощи плетки всю степень своего неудовольствия, а потом приказал бы Графу просто вывезти вас в одно место неподалеку и там, так сказать, распрощаться, чтобы никто никогда не нашел. Но вы подтвердили мою правоту и умение разбираться в людях. У меня действительно есть к вам деловое предложение, так что давайте поговорим теперь серьезно. Но сперва я хочу вернуться к тому, с чего мы начали. Итак, что привело вас в Анненбаум?

Наступило время легенды.

– Работа. Вернее, я так предполагал. Потенциальный клиент назначил здесь встречу, но не явился.

– Что за клиент?

– Понятия не имею. Мы общались анонимно, современные информационные технологии это позволяют.

– Увы, это так, – сокрушенно покивал Аристарх Леонидович. – Главное зло современного мира, на мой взгляд. На вашем, с позволения сказать, телефоне только несколько входящих звонков с номеров, на которые нельзя дозвониться.

– Все верно, – согласился я. – Это цифровая телефония. Последний раз мне позвонили девять дней назад, чтобы назвать время и место встречи: здесь, в Анненбауме, в пабе «О’Рурк», где я вчера и встретил Графа с компанией.

– Почему не взяли с собой личный смартфон?

– Деловая этика. Если что-то пойдет не по плану, нужно максимально затруднить получение любой информации обо мне.

– Как видите, в нашем случае это не сработало, – констатировал Аристарх Леонидович. – Но вы, конечно, не могли предположить, с человеком какого масштаба придется иметь дело. Итак, потенциальный клиент не явился на встречу. Почему вы не уехали сразу, а застряли тут на неделю?

– Размышлял, – ответил я. – К тому же, если говорить откровенно, у меня не было других вариантов. Так что не все ли равно, где сидеть без дела – в Анненбауме или в Петербурге?

Аристарх Леонидович помолчал, задумчиво глядя на угасающий под толстым слоем белого пепла тлеющий кончик сигары, и вдруг спросил:

– Что движет вами по жизни, Родион Александрович? Что для вас ценно? Ведь быть не может, что только деньги, вы слишком умны для этого. Вера? Любовь?

– Ни то, ни другое, – ответил я честно. – Жизнь ценится не сама по себе, а потому, что существует страх перед смертью. На самом деле люди не любят жизнь, но лишь боятся смерти.

– Тогда, быть может, надежда?..

– Надежда не более чем морковка, подвешенная у морды осла. А страх смерти – это кнут погонщика, ну или морковка сзади.

Аристарх Леонидович усмехнулся.

– Если вы ни во что не верите, ничего не любите и ни на что не надеетесь, то зачем вы живете?

– Из любопытства. Одна знакомая девушка сказала как-то, что умирать обидно – это как будто уйти из кинотеатра до того, как кончится фильм. Мне интересно досмотреть до конца.

– Звучит довольно амбициозно, – заметил фон Зильбер. – Что ж, меня все устраивает. Перейдем к делу.

Он встал и снова подошел к окну, сцепив за спиной руки и глядя в заштрихованную начавшимся дождиком серую пустоту. Я ждал.

– Я уже говорил вам, что жизнь знати – это не возлежание на перинах из облаков, как представляется простонародью, а постоянная борьба, прежде всего, друг с другом. В этом нет ничего нового, возьмите хоть мифологию, хоть историю: от античного Олимпа до двора Короля-Солнце и наших времен вы увидите одно и то же. Я пользуюсь покровительством в самых высших кругах нашей аристократии: мой проект курирует лично лорд-камергер, входящий в попечительский совет вместе с лордом-адмиралом, но при этом отношения между ними самими весьма напряженные. Говоря языком обывателей, они возглавляют две противостоящие друг другу башни. Отцы остальных воспитанников не сталкиваются друг с другом прямо, но тоже ведут свои сложные игры, поэтому, хочу я того или нет, но и Академия Элиты оказывается встроенной в систему сдержек и противовесов, к сожалению, в качестве объекта, а не субъекта.

Аристарх Леонидович помолчал и вздохнул:

– Когда бы грек увидел наши игры!..

Потом снова сел в кресло и продолжил:

– В начале июня у нас произошла трагедия: погиб воспитанник. Упал и сломал себе шею. Его нашли рано утром, в холле первого этажа, у подножия лестницы. Видимо, неловко оступился в темноте и скатился со ступеней. Куда он пробирался средь ночи, осталось неизвестным: никто ничего не знал, не видел, не слышал, ну или просто не счел нужным рассказывать.

– А камеры?..

– В Усадьбе Сфинкса нет камер видеонаблюдения, – отрезал фон Зильбер. – И не будет. Это принципиально важно. Безопасность обеспечивается иным образом, я расскажу в двух словах, если уж зашел разговор. Территория вокруг Усадьбы – а это, чтоб вы понимали, больше сорока квадратных километров, включая лес на юго-западе, речку, старый парк и прочее – обнесена проволочной изгородью под напряжением и со сверхчувствительными датчиками. Въезд возможен через два контрольно-пропускных пункта: на юго-востоке, ближе к Анненбауму, через который вас сюда привезли, и на севере. На КПП постоянно дежурят вооруженные группы быстрого реагирования. Они мне не подчинены и не подотчетны, это структуры лорда-камергера. В случае нарушения ограды периметра на место немедленно вылетает дрон с камерой; если изгороди коснулось животное, что случается редко, то на место по необходимости выезжает бригада ремонтников. Если вдруг через ограду попытается проникнуть человек, то очень быстро приедут специалисты другого профиля. Но такого не бывало ни разу. Далее – и это особенно важно в контексте последующего рассказа – на КПП установлены… не знаю, как сказать правильно… глушители, создающие помехи, полностью исключающие возможность любого вида связи с территории Усадьбы. Единственное исключение сделано для частоты, на которой работает мой спутниковый телефон, но при попытках воспользоваться ею с другого аппарата, источник сигнала будет немедленно обнаружен и к нему сразу выдвинется охрана. Внутри Усадьбы фирсы при необходимости используют рации, работающие на расстоянии не более двух-трех сотен метров, и также не имеющие возможности преодолеть внешнюю помеху. Есть внутренний телефон – вот, аппарат у меня на столе, такие же установлены в холлах всех трех этажей, в комнате экономки, в казарме у фирсов и в будуаре Восточной башни; еще имеется система громкой связи, работающая из моего кабинета, и кнопка, включающая сирену тревоги. Она вот здесь, под столом. Кроме того, в обязанность фирсов входит несение караульной службы в ночное время, проще говоря, дежурство по периметру здания. Все эти меры я лично считаю исчерпывающими для обеспечения безопасности воспитанников. Поэтому никакого видеонаблюдения, повторюсь, у нас нет и не будет. Здесь формируют навыки поведения будущих аристократов, свободных от электронной слежки.

– Возможно, такая слежка помогла бы прояснить обстоятельства смерти одного из этих аристократов, – заметил я.

– Не усложняйте, – нахмурился Аристарх Леонидович. – Мальчик погиб в результате несчастного случая, который стал следствием нарушения режима: вместо того, чтобы спать, бог весть куда отправился ночью. Да, событие неприятное, но дело в другом: его отец узнал обо всем прежде, чем я сообщил. И попечительский совет тоже, причем в лице лорда-адмирала. Я не стал докладывать сразу, взял время, чтобы во всем разобраться, но мне позвонили буквально через двадцать минут после того, как обнаружили тело.

– Осведомитель?

– Несомненно. Причем в случае гибели этого несчастного Глеба я, хоть и выслушал претензии в том, что не доложил тотчас, то все равно сообщил бы наверх, такое не утаишь. Но у нас порой бывают незначительные происшествия, так сказать, сор, который я бы не хотел выносить за порог, но кто-то его туда постоянно вытаскивает, причем порой раньше, чем я сам узнаю. Например, про драку или про то, что кто-то ухитрился пронести в Усадьбу спиртное. Как это можно сделать, учитывая полную информационную блокаду и средства радиоэлектронного подавления, совершенно неясно. Причем вся эта информация сразу идет в те круги, к которым принадлежит лорд-камергер, и неприятно сказывается на его репутации. Казалось бы, мелочи, и Академия Элиты – не самый большой из проектов, но тут учатся дети отцов, которые так или иначе ему доверяют, и потерять такое доверие будет очень неприятно в ситуации непрекращающейся аппаратной борьбы.

– Похоже на подрывную деятельность, – заметил я.

– Не просто похоже! Это она и есть в чистом виде. Более того, кое-кто из ближнего круга лорда-камергера прямо предупредил меня, что в отношении Академии в скором времени готовятся провокации и что, вероятнее всего, внутри действует агент влияния. К огромному сожалению, у меня нет ресурсов, чтобы его обнаружить.

– У вас тут полдюжины бывших военных со спецподготовкой.

– Ах, бросьте! – отмахнулся Аристарх Леонидович. – Умение ломать кости и стрелять без промаха не делает их пригодными к работе контрразведчика. Они просто ловкие убийцы и громилы, слуги с соответствующей ментальностью и интеллектом. Кроме того, я никого из них не нанимал лично, в отличие от преподавателей и прислуги. У меня нет возможности вербовать отставных военнослужащих или вышедших в тираж наемников. Я согласовывал, конечно, кандидатуры, но всех присылали из попечительского совета, а следовательно, доверять им полностью я не могу.

– Попросите помощи у лорда-камергера. У него наверняка найдутся профильные специалисты.

– Не хочу его беспокоить.

«И сообщать, что не в состоянии решить проблему самостоятельно», – подумал я.

– Я посвятил в ситуацию Графа и попросил его разобраться, – он понизил голос. – Кстати, как вам Граф?

– Полагаю, он человек чести, – деликатно ответил я.

Фон Зильбер расхохотался.

– Как дипломатично и как точно! Вы правы: да, Граф верит в этот набор архаизмов, называемых честью, предназначенный для манипуляции человеческим поведением там, где нет четких предписаний закона. Лично я считаю, что честь придумали, чтобы не переплачивать. Человек чести, вот именно… – Аристарх Леонидович покачал головой. – В общем, Граф в поисках агента влияния не преуспел, хотя знает тут всех и служит в Академии с самого основания, уже три года. И тут вдруг вы.

– Признаюсь, мне удивительно ваше доверие.

– Видите ли, незнакомцу иногда проще довериться именно потому, что он явился со стороны, а значит, непредвзят, беспристрастен и никем не завербован. Хотя я человек не беспечный и, более того, подозрительный. Если бы с такими навыками и опытом вы сами спровоцировали моих воспитанников и их дуболомов где-нибудь на улице, я бы решил, что это попытка внедрения, и позвонил куда следует, чтобы вас разговорили перед тем, как закопать. Или сам бы отдал такой приказ Графу. Но дело в том, что абсолютно невозможно было просчитать ту случайность, которая столкнула вас всех в той жалкой распивочной, подобное невозможно подстроить. А я в случайностях всегда вижу возможность. И для меня она сейчас очевидна, если, конечно, вы сочтете достаточно интересным для продолжения своего фильма сюжетный ход, в котором оказываете мне услугу по поиску осведомителя, скрывающегося в стенах Усадьбы.

Я для приличия изобразил раздумье, глядя по сторонам. Из-за покрытого желтоватой патиной края большого зеркала высунулся я в отражении, поправил узел черного галстука и заговорщицки подмигнул.

– Мне понадобится доступ во все помещения Усадьбы и право свободного перемещения по территории.

– Они у вас будут.

– Оружие?

– Исключено. В стенах Усадьбы оно под запретом, тем более для учителей.

– Граф расхаживает с револьвером.

– Только потому, что сопровождал вас. Все оружие в Усадьбе хранится под замком, ключ есть у Графа и у меня. Фирсы получают его, когда выезжают вместе с воспитанниками за территорию, а потом возвращают обратно. Исключения составляют случаи, подобные сегодняшнему, и занятия по стрельбе. Еще дуэли, но это сугубо теоретически.

– Дуэли?

– Узнаете позже.

– Еще потребуется информация.

– Говорите.

– Личные дела прислуги и фирсов.

– Прислуги – без проблем, фирсов – ограниченно, это связано в некоторых случаях с государственной тайной.

– Полные сведения о воспитанниках и их семьях.

– Тут пока воздержимся. Всему свое время. Что-то еще?

– Кто была та девушка, которую вчера преследовали?..

По лицу Аристарха Леонидовича прошла тень.

– Доверие – это путь, – назидательно сказал он. – И мы с вами сделали по нему пока только первый шаг. Повторюсь: всему свое время. Давайте лучше поговорим о вознаграждении. Но сразу предупреждаю, что много заплатить не смогу, увы.

– Опасаетесь, что большие деньги меня развратят, как всякого простолюдина?

– Нет, ну что вы. Дело в другом: мой бюджет ограничен, хотите верьте, хотите нет.

– Родители будущих аристократов неохотно сдают деньги на шторы?

– Дело же не только в доходах, но и в расходах! Да и доходы, честно признаюсь, не так чтобы очень… Это звучит только впечатляюще: стоимость обучения – миллиард рублей в год! Но если разобраться и посчитать по старинке, что такое этот миллиард? Десять миллионов долларов. Мальчики живут тут десять месяцев в году, так что выходит всего миллион долларов в месяц – и уже не так звонко, правда? Меньше ста миллионов рублей всего. Пять раз модных артистов пригласить на корпоратив – вот и сто миллионов. Для их родителей это пустяки, не говоря уже о том, что они за десять месяцев могли бы ровно столько же и потратить, с учетом оплаты модных школ, колледжей, психологов, рехабов, карманных денег, подарков, машин, развлечений и решения вопросов то с наркотиками, то с изнасилованиями, то с драками, то с автомобильными авариями со смертельным исходом, а то и со всем вместе сразу. Кстати, это вовсе не предположения: вот Эльдар, к примеру, которого вы так бесцеремонно пнули, уже избил однажды какого-то парня то ли на дискотеке, то ли в ресторане, да так, что тот через несколько дней умер. А его приятель Никита – с ним вы еще познакомитесь – на подаренной ему неприлично дорогой и столь же неприлично безвкусной машине в пьяном виде протаранил автобусную остановку с людьми, некоторые остались калеками. К сожалению, мир еще не совершенен, приходится считаться с общественным мнением, так что отец был вынужден решать все деньгами, чтобы не ломать мальчику его семнадцатилетнюю жизнь. Поэтому для семей наших воспитанников эти десять миллионов долларов в год – пыль, вздор и одна выгода, а для меня – выручка, на которую требуется содержать всю Усадьбу, а это очень недешево, уж поверьте! Почти три тысячи квадратных метров здания XVIII века постройки, и это не считая конюшни, псарни, подсобных помещений и прилегающей территории. Я в Восточном крыле ремонт не могу закончить который год. Плюс вода в подвалах, ржавеющая кровля, с электричеством бывают перебои, канализация древняя – из рук вон: с точки зрения, так сказать, необходимых суровых условий для воспитания это даже неплохо, родителям нравится, напоминает их бурную молодость, но и оставлять нельзя это все без внимания, развалится ведь окончательно. Обязательств, связанных с охраной объекта культурного наследия, никто не отменял. Оперативные расходы опять же, еще и зарплаты все себе требуют, да и делиться, как вы понимаете, тоже нужно. – Аристарх Леонидович многозначительно показал пальцем в потолок. – К тому же, у меня есть и другие проекты, требующие инвестиций, например аналогичное заведение для девушек, Пансион благородных девиц в Петербурге – там, кстати, учится моя младшая, Машенька… В общем, постоянно приходится выкручиваться как-то, экономить на всем, не раздувать штат. Но я не жалуюсь, нет. Я несу свою бедность с достоинством. Прошу лишь учесть это при обсуждении гонорара. Итак, ваша цена?..

– Мне не нужны деньги, – сказал я.

– Я в восхищении! – вскричал фон Зильбер. – Неужели за идею? Или ради спортивного интереса?

– Не совсем. Видите ли, я тоже нахожу возможность в случайности. И если случай подарил мне беспрецедентный шанс поработать с таким человеком, как вы, то обменивать его на деньги было бы просто глупо. Давайте поступим так: я сделаю все, от меня зависящее, чтобы решить вашу проблему, и, может быть, позже обращусь с какой-нибудь просьбой, исполнение которой будет зависеть от достигнутых результатов, но останется полностью на ваше усмотрение.

Бесить людей, как и располагать их к себе – умения, расположенные на двух сторонах одной медали, и обоими я владею почти в совершенстве. Сейчас наступило время для второго. Бледное лицо Аристарха Леонидовича чуть порозовело, губы тронула снисходительная улыбка; он протянул мне руку и молвил:

– Вновь убеждаюсь, что не ошибся в вас, Родион Александрович. Мы договорились.

Я пожал белую, немного влажную ладонь и поинтересовался:

– Осталось решить, как мы урегулируем малоприятный инцидент с пинками и пощечинами. Какова будет легенда?

– Все уже решено, – величественно сообщил Аристарх Леонидович. – У меня на этот случай был план, когда вы еще пребывали без чувств.

– Я потрясен.

– Понимаю. Итак, во-первых, мы представим сам инцидент как своего рода коллективный экзамен, полевую проверку на взаимодействие и боеготовность. Это объяснит полученные затрещины, а Лаврентий с Эльдаром получат возможность избавиться от гнева, выпоров как следует своих фирсов за то, что те не смогли их защитить. Так, кстати, будет справедливо. Во-вторых, я представлю Вас как нового преподавателя Академии. Насколько мне известно, вы учились на восточном отделении филологического факультета, а судя по знанию сонетов Шекспира, китаистикой не ограничились. Сейчас я читаю воспитанникам авторский курс истории и социальной культуры; Вера Андреевна – еще один наш педагог, она тоже живет в Усадьбе – преподает психологию, логику и риторику, по философии у нас есть приезжающий преподаватель… Как насчет мировой художественной культуры? Я пару раз в месяц рассказываю что-то на эту тему, но неплохо бы уделить больше внимания.

– Может быть, история литературы?

– Прекрасно! Поставим вам одну пару раз в две недели, исключительно для проформы. Что ж, давайте звать Графа – я все объясню ему и распоряжусь помочь с комнатой, обустройством, ну и посодействовать, так сказать… Граф, голубчик! Поди-ка сюда, милейший!

От новости о том, что он продолжит служить фирсом у Вольдемара, Граф побледнел; когда узнал, что я остаюсь в Усадьбе в качестве учителя, пошел красными пятнами, а после того как Аристарх Леонидович сообщил о моей тайной миссии и велел помогать во всем, его аккуратно подвитые усы встопорщились, а ноздри стали раздуваться так, будто он пробежал стометровку. Но делать было нечего: Граф кивнул, щелкнул каблуками и, едва не печатая шаг, вышел за дверь. Я еще раз пожал Аристарху Леонидовичу потную мягкую руку и поспешил следом. Мы прошли через Рыцарский зал, миновали еще один, увешанный китайскими гравюрами и гобеленами; я нагнал Графа в коридоре между входом в холл второго этажа и высокими, изукрашенными причудливой резьбой двустворчатыми дверьми и поймал за пуговицу кителя.

– Граф, голубчик, – начал я, – давай-ка назначим время, чтобы обсудить наши планы…

Он свирепо вытаращился и засопел. Я весело подмигнул, выбирая, как продолжить разговор, чтобы вывести его из себя окончательно, но в этот момент одна из резных дверей приоткрылась. В коридор выскочил невысокий стройный паренек с немного растрепанными темными волосами. Мне показалось, что он не ожидал нас увидеть и на миг растерялся, но тут же взял себя в руки, бросил строгий взгляд на Графа, потом на меня, застегнул воротник серой форменной курточки и проскочил в холл. Зазвучало эхо торопливых шагов по ступеням. Через несколько секунд из дверей следом вышла высокая женщина, одергивая серую узкую юбку, обтягивающую крутые бедра и длинные стройные ноги. У нее были коротко остриженные темные волосы. Я увидел ее со спины, но узнал сразу, как будто и не прошло больше двадцати лет.

– Вера Андреевна, – заговорил Граф сквозь зубы, бросая на меня раскаленные взгляды, – спешу вам представить, наш новый учитель…

Она повернулась ко мне, я встретился взглядом с ее темно-карими, почти черными глазами, похожими на бездонные озера в заповедной лесной глуши, и понял, что она тоже узнала меня. Но не подала виду ни на мгновение.

– Вера, – она улыбнулась и протянула руку. Я машинально пожал холодные длинные пальцы. – А как зовут вас?..