Алина поскользнулась на размокшей от дождя, истоптанной глине узкой дорожки, едва устояла, чуть не выронила зонт, поскользнулась еще раз и упала бы в лужу, но кто-то подхватил ее под руку.

– Спасибо, – сказала она.

Лицо мужчины было смутно знакомым, но она не могла вспомнить, откуда: то ли кто-то из Следственного комитета, то ли из районного розыска.

– Давайте, я помогу дойти? Тут скользко, да и неудобно на каблуках, – предложил он.

– Не стоит, – улыбнулась Алина. – Я привыкла справляться сама.

Новый участок кладбища начинался там, где обрывался, едва выступая из леса, разбитый асфальт подъездной дороги: огромное, открытое дождю и ветру поле, плоская пустошь из песка и суглинка, по которой до самой сероватой кромки далекого чахлого леса тянулись ряды деревянных крестов с пластиковыми венками, черный и белый мрамор надгробий и свежие ямы могил. Идти было далеко, и длинная цепочка медленно ползущих разноцветных зонтов растянулась на несколько сотен метров.

– Безобразие это, конечно, – послышалось из-под соседнего зонтика. – Человек почти шестьдесят лет отпахал, а в комитете не могли найти для могилы поприличнее места…

Кто-то ответил сочувственным вздохом.

– До последнего дня работал… говорят, на остановке нашли…

Генрих Осипович Левин в последние годы руководил гистологическим отделением в Бюро судебно-медицинской экспертизы, а до того, еще с советских времен, несколько десятков лет работал с розыском и со следствием, был экспертом отдела исследования трупов, одно время даже начальствовал, и у многих имелись основания для признательности. Алина предполагала, что на похоронах соберется немало людей, но все же была удивлена, сколько оказалось тех, кто утром дождливого понедельника счел своим долгом проводить в последний путь тишайшего и мудрейшего Генриха Осиповича. У самой Алины, помимо искреннего уважения, тоже были особенные причины для благодарности своему старому наставнику и коллеге.

Низкое небо, потемневшее и набухшее холодной влагой, тяжело навалилось на кладбище, как мертвецки пьяный сосед в общественном транспорте. Дождь превратился в ливень. Вода заливалась в валторны и геликоны стоящих по щиколотку в луже музыкантов духового оркестра, и траурный марш захлебнулся, уступив монотонному гулу ливня и частой дроби разбивающихся о зонты капель. Глинистые края могилы медленно оползали; яма наполнялась коричневой мутной водой, почти скрывшей уже крышку гроба.

«Прощайте, Генрих Осипович. Спасибо за все».

Алина постояла секунду и отошла. Когда через несколько шагов она обернулась, то увидела, как к могиле подошла высокая женщина в блестящем длинном черном плаще с поднятым широким воротником. В распущенных темных волосах блестели редкие нити серебра, огромные солнечные очки до половины скрывали бледное лицо. Большой черный зонт над ней держал пожилой мужчина с военной осанкой, аккуратной стрижкой и чуть заметной боксерской горбинкой на переносице. Опираясь на его руку, женщина наклонилась, подняла несколько слипшихся комочков глины и бросила в могилу. Алина на секунду отвела взгляд, чтобы разойтись на узкой дорожке с немолодой дамой с букетом ярких тигровых лилий, а когда снова оглянулась, то ни женщины, ни ее спутника не увидела.

Алина пыталась идти осторожно, аккуратно ступая меж луж и осклизлых неровностей, но все равно, когда добралась до подъездной дороги, безнадежно промочила ноги и забрызгала брюки грязью и глиной. Почти новые туфли на каблуке было жаль; может быть, следовало одеться попроще, но Алина решила, что будничные кроссовки и джинсы не подойдут для торжественно-скорбного случая прощания и что хотя бы так, пусть лишь одевшись нарядней обычного, она выкажет Генриху Осиповичу последнюю благодарность.

Старые участки кладбища заросли густым лесом; над узкой дорогой огромные сосны и ели раскинули развесистые широкие ветви, роняя с них крупные дождевые капли. Алина шла вдоль длинного ряда припаркованных автомобилей и черных микроавтобусов и вспоминала, когда видела Генриха Осиповича в последний раз: да, больше года назад, когда зашла к нему в кабинет попрощаться перед своим увольнением из Бюро. Он тогда единственный не пришел ее проводить; может быть, потому что не разделял всеобщего плохо скрываемого ликования по поводу ухода Алины. Зато прочие не сдерживались: в торжественно украшенном актовом зале собрались все, от директора до лаборанток и санитаров из морга, преподнесли Алине чайный сервиз с узором «кобальтовая сетка» на двенадцать персон, а потом на фоне большого баннера с надписью «В добрый путь!» почти час с таким энтузиазмом говорили о том, какое правильное решение она приняла, как важно не бояться выйти из зоны комфорта, идти собственным путем и ни в коем случае не оглядываться, что впору было бы удивиться, отчего они сами остаются на месте, а не маршируют своим путем бодрым шагом в колонне по два.

– Вас все боятся, Алина Сергеевна, – немного стесняясь сообщила ей как-то ассистентка Лера, которой Алина за несколько лет работы не сказала ни одного резкого слова. – Даже я иногда.

Алина об этом прекрасно знала, и знание это удовольствия не доставляло. Причины тоже секретом не являлись. Самые общие были просты: Алину считали чрезмерно строгой, требовательной, не склонной смягчать критику, а еще без колебаний и мгновенно подписывавшей любое с истерикой брошенное на стол заявление об уходе.

– Опять ко мне люди бегали плакать, – с мягкой укоризной выговаривал Алине за чашкой чая директор Бюро в своем кабинете. – Вы уж постарайтесь там с ними помягче как-то, что ли…

– Иван Владиленович, я и так мягкая, как январский снег в морозную ночь, – отвечала Алина. – Все, что я требую от людей, – это качественно делать свою работу, исполнять обещания, соблюдать договоренности и предупреждать, когда сделать этого не удается. Если из-за этого кто-то считает, что я пожираю младенцев и откусываю головы живым голубям, то это их проблемы.

Иван Владиленович смущенно посмеивался, но смотрел настороженно: у него, как и у прочих, существовали и другие, менее очевидные, но более серьезные причины для опасений.

Не только сотрудники Бюро судебно-медицинской экспертизы, но и многие в полицейском Главке, и в Следственном комитете, и в Прокуратуре знали, что Алина была причастна – нет, скажем больше: активно участвовала в некоторых очень громких событиях, которые по самому скромному определению можно было назвать неоднозначными. Когда остыло пепелище пожаров, были убраны трупы, подчищены неудобные документы, а весьма значительные люди из очень серьезных ведомств договорились о едином взгляде на происшедшее, описание роли Алины во всем случившемся уместилось в несколько формальных строчек на канцелярите: во-первых, она «способствовала раскрытию фактов преступной халатности при осуществлении судебно-медицинских исследований»; во-вторых, «приняла деятельное участие в расследовании серии убийств, завершившемся со смертью подозреваемого», за что, между прочим, получила от Следственного комитета медаль «За содействие».

Все это было чистой правдой, вернее, примерно одной двадцатой той правды, основная часть которой скрывалась за плотной завесой тайны, и простые люди, привыкшие нимало не доверять официальным версиям и заявлениям, с энтузиазмом фантазировали, додумывали и пересказывали друг другу самые невероятные слухи, пугаясь собственных вымыслов. С уверенностью утверждали, например, что Алина непосредственно причастна к бесследному исчезновению предыдущего директора Бюро, харизматичного Даниила Ильича Кобота; в красках рассказывали, как она лично застрелила маньяка-убийцу, известного как Инквизитор, и бросила его обезображенный труп в горящем заброшенном здании; шептались о связях в криминальных кругах, о высоком покровительстве в силовых структурах, и, наконец, о магических способностях, позволяющих сживать со света врагов, а как неопровержимые доказательства наличия колдовского дара приводили то, что Алина уцелела в таких переделках, которые не смог бы пережить ни один человек, а так же золотисто-рыжие волосы в сочетании с зелеными глазами. Какие аргументы тут еще нужны?..

Алину не слишком волновало то, что о ней говорят и что думают; иногда ее это веселило, иногда немного раздражало, и уж точно не расстраивало настолько, чтобы увольняться. Алина занималась патологоанатомической экспертизой много лет, дело свое любила, а от руководства отделом исследования трупов еще не успела устать. Официальной причиной увольнения считалось открытие своего бизнеса: она зарегистрировала частный центр независимых экспертиз, получила лицензию и теперь занималась самостоятельно тем, что раньше делала, находясь внутри системы. Но это было лишь следствием; причина заключалась в другом. Алине нужна была пауза, чтобы привести свою жизнь в порядок – во всяком случае, так она сформулировала это для самой себя. Самое время, когда вдруг осознаешь, что к сорока тебе стало ближе, чем к тридцати. Проблема была в том, что Алина понятия не имела, как должна выглядеть жизнь, приведенная в порядок. Иногда, и в последнее время все чаще, ночью или под утро, глядя в зеркало или лежа в постели без сна, она с досадой спрашивала себя: «Назарова, ты можешь уже наконец жить нормально?», и тут же возражала, отвечая на этот вопрос другим, не имевшим ответа: «Нормально – это как?»

Несколько лет назад и вопроса такого не возникало: была совершенно обыкновенная жизнь, которую жила, может быть, чуть более принципиальная, чуть более требовательная к себе и другим, и да – травмированная пережитой в юности трагической смертью матери, но все же вполне нормальная молодая женщина, перспективный эксперт-патологоанатом, с регулярным набором житейских планов и ценностей. Все изменилось, когда одним октябрьским вечером она согласилась пойти за человеком, показавшим ей другой мир, будто Чарльз Доджсон, который не только продемонстрировал Зазеркалье, но и дал возможность наяву перешагнуть тонкую грань между обыденным и невероятным. Вдруг оказалось, что жизнь вовсе не должна быть обыкновенной, что мир не делится на разум без остатка, а главное, что вот это все – немыслимое, пугающее, страшное, опасное, темное, удивительное – и есть то, что ей всего дороже и ближе. Это было как сон, как сумасшедший роман, как захватывающее путешествие – а ничто из этого не длится долго.

Обыденное может тянуться годы и годы; восхитительному и чудесному отмерены дни и недели.

Сначала исчез он, ее проводник в мир страшноватых чудес, рыцарь черного плаща и кинжала, таинственный интеллектуал-мизантроп, возлюбленная тень, причина долгих бессонных ночей, проведенных в мысленных бесконечных беседах, в которых Алина то объясняла ему, насколько он бесчеловечен, жесток и не прав, то изъяснялась о любви, немного путано и смущенно, но все равно лучше, чем это вышло бы наяву.

Алина осознавала, что ее жизнь уже никогда не станет прежней, да и не хотела этого. Она чувствовала себя как человек, который лишь раз или два попробовал того настоящего, для чего был создан, а потом вновь оказался отброшен в обыденность без всяких шансов вернуться. Это следовало принять: ничто не заменит того, что с ней было, и того, кто с ней был. Не стоит даже пытаться. Предстояло просто как-то научиться жить так, чтобы не ждать, смириться с тем, что прошлое неповторимо, и не искать более приключений. Наверное, это и значило привести свою жизнь в порядок.

Черный BMW M5 подмигнул габаритами и заворчал двигателем. Какой-то мужчина, проходя мимо, с любопытством посмотрел на автомобиль и Алину, усаживающуюся на водительское место. Машина была последним подарком отца, дела которого в последнее время пошли из рук вон плохо. Сначала вся отрасль импортной виноторговли получила несколько жестоких ударов; отец кое-как справился, удержал компанию на плаву, перестроил логистику, но все же в итоге оказался вынужден продать дело, которым занимался всю жизнь. Покупатели в один прекрасный день появились, что называется, на пороге с предложением купить компанию по цене ниже рыночной втрое, подкрепленным тут же продемонстрированной объемистой папкой с аккуратно составленным перечнем всех налоговых и других нарушений за последние двадцать лет. Выбор был очевиден.

– Кто покупатель?! – негодовала Алина.

– Какой-то генерал.

– Какой генерал? Генерал чего?! – Алина перебирала в уме, к кому могла обратиться, и готова была даже остаться в долгу, лишь бы помочь отцу.

– Генерал чего-то, – устало отвечал ей отец. – Я прошу тебя, дочка, только вот в это не лезь, не нужно… Пусть будет так. Это еще не худший вариант из возможных в такой ситуации.

Алина последний раз приезжала к отцу пару недель назад: участок вокруг дома выглядел запущенным, кусты разрослись, дорожки не подметены, домовая прислуга отпущена. Папа старался держаться, но в доме было не прибрано, а сам он, кажется, слишком усердно налегал на оставшиеся запасы из винного погреба…

Жизнь ощутимо менялась, как будто сжимаясь, и становилось понятно, что чуду в ней места все меньше и меньше.

Алина в порыве желания хоть как-то помочь готова была вернуть отцу автомобиль, но он, разумеется, отказался. Она обрадовалась, хотя от этого чувства стало неловко. Машина ей очень нравилась и была еще одним источником памяти о том, что надлежало оставить в прошлом: например, как вибрирует руль, когда четыре сотни вороных лошадей разгоняются до максимальных оборотов под вой турбины, чтобы перелететь полутораметровую пропасть между расходящимися пролетами разводного моста…

От воспоминаний отвлек сигнал телефона. Алина вздрогнула, посмотрела на экран и ответила:

– Привет, Зоя.

– Привет! Ты как?

– Ну… соответственно ситуации. Проводила.

– Ой, я сочувствую… Прости, что побеспокоила, но звоню уточнить: ты будешь в офисе?

Алине вздохнула, посмотрела на туфли и ответила:

– А что у нас на сегодня?

– У нас труп, возможно, криминал! – пошутила Зоя, но осеклась. – Извини. Одна женщина на вечер, насколько я поняла, запрос на рецензию экспертизы трупа с признаками насильственной смерти… двух трупов, точнее. Но я могу перенести, если хочешь.

Такое бывало редко. Как правило, в частные судебно-медицинские бюро обращаются за экспертизой оказания медицинской помощи, когда наступили тяжкие или не очень последствия, в основном, после визитов к косметологу. Немного реже приходится иметь дело с травмами после автомобильных аварий и несчастными случаями на производстве или побоями, причем далеко не всегда с перспективой уголовного дела. Случаями насильственной смерти Алине в своем новом качестве независимого эксперта заниматься не приходилось ни разу.

– Не нужно, я приеду. На какое время запись?

– На семь вечера.

Оставалось время съездить домой, переодеться, привести себя в порядок и пообедать.

Низкое небо оседало на город моросящим дождем, туманная влажная пелена ниспадала от серой пустоты наверху до свинцовой холодной ряби Невы, висела в воздухе, окутывая дома, набережные, дворцы и золоченые шпили. С Троицкого моста все виделось бесконечным: и мглистые небеса, и воды реки, и монотонный дождь, словно собиравшийся идти целую вечность, подобно снегопаду мистической зимы в германских мифах, предвещающей конец света.

Алина съехала с моста и свернула на Дворцовую набережную. Слева замелькали решетки на больших окнах и зеленоватый фасад Зимнего, справа в дождливых сумерках проступали призрачные очертания ростральных колонн, здания Биржи и Кунсткамеры на Васильевском острове. Алина очень хотела работать именно в центре, но так, чтобы офис был в каком-нибудь старинном доме, с отдельным входом, и к нему не приходилось бы проходить мимо охранников, через турникеты и подниматься в лифте вместе с заспанными клерками с портфелями и картонными стаканчиками кофе в руках. Удача оказалась к ней благосклонна: как это часто случается в последнее время, знакомые бывшей сокурсницы вдруг куда-то спешно засобирались и срочно продавали переуступку права аренды скромного офиса на Большой Морской, неподалеку от окутанного зелеными тенетами реконструкции ДК Связи. Тут несколько лет работало маленькое дизайнерское агентство. Все было идеально: закрытый решетчатыми воротами типичный петербургский двор, где можно ставить машину, симпатичная дверь под украшенным кованым кружевом козырьком, и вертикальная планировка в два этажа – на первом просторная, но не слишком, общая комната, которую можно было использовать как переговорную, и два кабинета на втором. Большие окна выходили во двор; Алина была так рада, что настроение ей не портили даже вид на низкую полутемную арку и неровную грязно-желтую стену дома напротив, покрытую сероватыми, похожими на копоть потеками, с пыльными и местами разбитыми стеклами окон, за которыми белесыми пятнами маячили то ли старые занавески, то ли чьи-то неподвижные лица. Продавцы, пообещавшие тихих соседей, не обманули: во двор выходили кривоватые двери двух лестниц, обитателями которых были люди неприметные и пожилые, а единственное исключение составлял рослый, бородатый и изрядно оборванный полусумасшедший мужик, впрочем, вполне безобидный, хотя первое время Алине было не по себе, когда он таращился на нее через панорамные окна офиса или застывал в странных позах на пороге своей парадной.

Единственным недостатком было то, что ворота во двор приходилось отпирать большим железным ключом и открывать вручную, с усилием налегая на чугунные створки и проворачивая их в заржавленных петлях. Алина обещала себе непременно что-то сделать с этой чрезмерной петербургской аутентичностью, одолеть которую не смогли предыдущие арендаторы. Зато дверь в офис была современной, с электронным замком, подмигнувшим Алине зеленым глазом.

До прихода поздней клиентки оставалось еще полчаса. Зоя сварила кофе, они сели вдвоем в комнате на первом этаже у окна, молча пили горячий американо из чайных чашек с «кобальтовой сеткой» и смотрели в окно. Есть что-то гипнотическое в созерцании льющегося дождя и капель, сползающих по стеклу длинными извилистыми потеками. Конечно, на такую погоду лучше смотреть из теплого и светлого дома, с чашкой кофе или чая в руке, чем оказаться снаружи… кажется, есть даже такое слово в одном из северных языков, чтобы называть чувство уюта, охватывающее при созерцании ненастья. Сейчас, в постепенно густеющих влажных сумерках, сквозь которые желтоватыми неровными пятнами светились окна, потоки дождя казались мистической завесой, отделяющей обыденность от потустороннего, готового явиться из волглой тьмы…

Алина покосилась на Зою. Та тоже молчала, думая о чем-то своем. Если найти отдельный офис в центре за очень скромные деньги было удачей, то встречу с Зоей Алина считала настоящим везением.

Хотя могло сложиться по-разному.

Частный центр судебно-медицинской экспертизы работает по принципу агентства: нет смысла держать в штате патологоанатомов и врачей, оборудовать собственные исследовательские центры или устраивать в подвале небольшой уютный морг с холодильниками на десяток мест. Специалисты работают по договору и привлекаются к сотрудничеству по мере надобности, лаборатории арендуются вместе с персоналом, а с моргами договариваются в установленном порядке, если требуется произвести аутопсию, что, впрочем, случается редко. Алина достаточно давно работала в этой сфере, чтобы быстро наладить нужные связи и договоренности, но все они должны были подкрепляться документально, их следовало оформлять, управлять ими, а с этим обстояло гораздо сложнее. Бухгалтер работал удаленно, и Алине необходим был кто-то в офисе для ведения дел, причем желательно со знанием специфики отрасли, поэтому полгода назад она стала искать себе ассистентку. Дело не шло: то не устраивала квалификация, то не возникало какой-то химии – это ведь очень важно, чтобы с человеком было приятно работать, а не впадать в уныние при одной мысли о том, что вот сейчас ты приедешь на работу, а он там сидит и смотрит. Алина почти уже махнула рукой на поиски, очередной раз обвинив во всем свой трудный характер, как появилась Зоя.

Зоя была высокой, стройной, длинноногой, с полной тугой грудью, узкой талией и выпуклой круглой задницей – не фигура, а универсальная мечта для обоих полов, Алина даже засмотрелась невольно. Затылок и виски у Зои были коротко выстрижены, густые короткие волосы выкрашены в ярко-синий цвет, разлохмачены и торчали вверх, как у панка; ногти были черными, идеально очерченные губы – фиолетовыми, в ноздрях классического прямого носа красовались тонкие серебряные серьги, а серые глаза казались еще больше за стеклами круглых очков в тонкой железной оправе. На дворе стояло жаркое лето, и Зоя явилась на собеседование в коротком легком платье, не скрывавшем множества татуировок: знаки, символы, какие-то перечеркнутые буквы, рисунки, похожие на детские, пунктирные линии – покрывавших руки от плеч и до кончиков пальцев и ноги от середины бедер до голени, а возможно, и ниже, но прочее было скрыто тяжелыми ботинками на высокой шнуровке, органично дополнявшими образ.

У Зои имелось прекрасное образование: Первый медицинский университет с красным дипломом по специальности «клиническая биохимия», ординатура с отличием и хорошими рекомендациями; но при этом резюме представляло собой пеструю историю человека, нигде дольше полугода не задерживавшегося. С последним местом работы Зоя рассталась год назад и на этом ее карьера взяла вынужденную, но объяснимую паузу.

– Причина увольнения?

– Мой непосредственный руководитель был бытовым сексистом с ярко выраженной мизогинией.

Алина подумала и решила рискнуть. Наверное, потому, что и сама в глубине души хотела бы выкраситься во что-нибудь радикальное, набить по всему телу татуировок и плевать на общественный вкус.

Как сотрудница Зоя оказалась находкой, а как личность была соткана из противоречий. По опыту Алина знала, что экзотические расцветки волос и татуировки обыкновенно сочетаются с зефирной душевной организацией инфантильных снежинок из поколения Z, тающих в луже слез, если им не пожелать «хорошего дня», испытывающих стресс от любых рабочих задач и способных уволиться в один день, если вдруг заскучают. Синевласая и расписная Зоя удивительно быстро наладила процессы взаимодействия и коммуникацию с внештатными специалистами и партнерами, четко сопровождала клиентов по инстанциям и процедурам, наладила документооборот, а еще не таращилась в экран, когда с ней разговаривали, обладала прекрасным чувством времени, отвечала за слова и не делала трагедии из ненормированного рабочего дня. Она даже по собственной инициативе взялась заказать вывеску, чтобы прикрыть выцветший бледно-голубой прямоугольник на стене рядом с дверью, где раньше висела табличка дизайнерской студии.

– А какое название? – удивилась Алина.

– Это будет сюрприз, – заявила Зоя. – Уверена, тебе понравится. Я и для уличной консоли подала документы на согласование, а то нас трудно найти.

Тем же летом Алина, в рамках программы приведения жизни в порядок, начала заниматься боксом: нужно было куда-то выпускать пар. Раньше она выпускала его, расстреливая десяток обойм из «глока» или «зиг зауэра» в тире на Матисовом острове, а если и после стрельбы давление пара еще ощущалось, то в ход шел верный вибратор-кролик. Но потом стало маловато и этого. Женщина-тренер по имени Света, чемпион всех возможных соревнований и ассоциаций, отнеслась поначалу к Алине со скепсисом, ставила на мешки, без энтузиазма давала работать по лапам, пока Алина не попросилась в спарринг.

– Вас, наверное, нельзя бить по лицу? – кисло спросила Света.

Алина заверила, что можно и нужно. Света прониклась, и тренировки сразу стали куда веселее, пар выпускался со свистом, а на работу Алина однажды пришла с обширным синяком на скуле. Зоя заметила, поджала губы, весь день ходила вокруг и около, как бы невзначай завела разговор о домашнем насилии, абьюзе, кризисных центрах и в итоге предложила свою помощь. Алина сначала не поняла, а потом рассказала про бокс. Зоя немедленно восхитилась и заявила, что тоже пойдет заниматься. Алину это участие очень тронуло: она не помнила, кто и когда еще проявлял к ней такое внимание и заботу.

Алина всегда уверяла себя, что ей безразлична собственная внешность и нипочем возраст, пусть даже золото густых волос очевидно тускнело, а зеленые глаза стали цветом похожи на увядшую траву на дне ледяной зимней лужи. Но однажды утром, расчесываясь у зеркала, она вдруг заметила у себя седой волос. Это было похоже на официальное уведомление о старости, скрепленное печатью времени. Алина неожиданно распереживалась так, что рассказала об этом событии Зое. Та немедленно разразилась целым гимном радости приятия себя и красоте женской седины, которую ни в коем случае нельзя закрашивать в угоду токсичной феминности, что звучало немного странно от молодой женщины, закрасившей синим не то чтобы седину, но и просто естественный цвет волос. Впрочем, это тоже относилось к противоречиям сложной натуры Зои, которая, например, считала себя прогрессивной феминисткой, использовала слова «авторка» и «режиссерка», сочувствовала экологическим активистам и заокеанскому движению BLM, но при этом кривилась и закатывала глаза, если видела в приложении такси, что к ней едет водитель с именем типа «Фарходжон».

Из боксерских упражнений Алины и кейса с седым волосом Зоя сделала некоторые выводы – да и кто бы не сделал? – и как-то однажды, когда они дольше обычного задержались в офисе, завела разговор про интимное. Алина, не ожидая сама от себя, тему поддержала. Нет, она не рассказала Зое про свою возлюбленную тень; о том, как ведет яростные споры с ним по ночам; как вздрагивает, увидев на улице высокий силуэт в черном пальто, и как однажды, совершенно уверенная, что это он, бежала от Почтамтского до Поцелуева моста за незнакомцем, который оказался вовсе на него не похож. Ничего этого она не рассказала, но Зое хватило и малого.

– Тебе обязательно нужно с кем-то познакомиться, – твердо сказала Зоя. – В конце концов, необходимо заботиться о своем женском начале! Не говоря уже о здоровье. Ты анализы на гормоны когда в последний раз сдавала?

Аргумент про здоровье и гормоны объективно крыть было нечем, так что Алина согласилась установить себе приложение для быстрых знакомств и загрузить туда фотографию. Довольно скоро нашелся некий Олег, и Алина сразу же, чтобы не дать себе возможности передумать, согласилась пойти на свидание.

Олег был обходительный, с приятной внешностью, которую трудно описать и невозможно запомнить. Ресторан выбрал приличный, не опоздал, пришел с розами и даже подвинул стул, когда Алина садилась. Поговорили о личном: тридцать восемь, разведен, двое детей, с бывшей женой отношения хорошие. Потом о бизнесе: мы единственные на Северо-Западе, кто работает с таким оборудованием, причем у нас не только монтаж, но и сервис, представляешь? А еще недавно ездил в Китай на производство. Не забыл рассказать про планы: поменять машину и встретить Новый год на Бали. И про хобби: фитнес и горный велосипед.

Никаких международных шпионских организаций, убийств и стрельбы из армейского огнемета во дворе-колодце.

– А ты чем увлекаешься?

Алина рассказала про бокс и тир на Матисовом острове. Олег активно слушал и с энтузиазмом кивал головой.

После ужина на такси поехали к Алине домой. «Если уж начала, то нужно идти до конца», – сказала она себе, но пожалела уже на середине прелюдии и пыталась сосредоточиться на процессе, отгоняя мысли о том, что могла бы сейчас с бокалом белого вина смотреть сериал. Олег очень старался, и когда он в четвертый раз спросил, хорошо ли ей, Алина, чувствуя себя преглупо, будто героиня какой-то молодежной комедии, как могла, сымитировала оргазм. Нужно было завершать этот фарс, да и клитор, натертый старательным Олегом, уже побаливал.

Перспектива провести так всю ночь вызывала желание прыгнуть в окно, и, хотя время приближалось к полуночи, Алина написала Зое: «Набери меня». И – о чудо! – она набрала.

– Алло! Что? Слушай, мне так неудобно сейчас… А без меня точно никак? Ладно, выезжаю!

Олег все понял, собрался быстро и деликатно отказался от кофе. Уходя, заметил следы зашпаклеванных отверстий в шкафах и стенах прихожей.

– Висело что-то?

– Нет, – ответила Алина. – Это от пуль.

– Каких пуль?

– Из автомата Калашникова.

– Смешная шутка!

– А я не шучу.

Олег исчез в ночи и больше не давал о себе знать. Алина дважды приняла душ и четыре раза чистила зубы. Той ночью она ни с кем не разговаривала.

Подруг у Алины не было. Так сложилось, что все как-то пропали и не появлялись больше, а давали о себе знать, только если становились вдруг коучами, и тогда врывались во все сторис мессенджеров и социальных сетей с прогревом, напором и приглашениями на сессию по проявленности в стиле «Возьму только четверых, успевайте!». И всё, хоть отписывайся.

А теперь, глядя на Зою, сидящую рядом и задумчиво пьющую кофе, Алина подумала, что, по странной иронии судьбы, подругу она себе буквально наняла на работу.

Посетительница позвонила в дверь в пятнадцать минут восьмого. Негромко поздоровалась, тихо поблагодарила Зою, которая помогла ей снять промокший плащ, и молчаливым покачиванием головы отказалась от чая и кофе. На вид ей было около сорока пяти; забранные в аккуратный пучок волосы с проседью, приятное интеллигентное лицо с очень бледными, искусанными губами, руки учительницы или библиотекаря: мягкие, с ровно остриженными ногтями, привыкшие к мелу и книгам больше, чем к прикосновениям маникюрши; серый опрятный костюм из вязаной ткани и яркая шелковая косынка на шее, повязанная по привычке. Она поставила на стул рядом обширную сумку и представилась.

– Меня зовут Катерина Ивановна Белопольская.

Голос был негромкий и ровный, как шелест дождя за окном.

– Простите, что задержалась, искала глазами вывеску или табличку, а вы во дворе… Я пришла сюда от имени двух семей, – продолжала она. – К сожалению, я единственная, кто смог взять на себя эту миссию: Яков Евгеньевич, мой супруг, в настоящее время находится в госпитале Военно-медицинской академии… видите ли, он и сам военный, офицер в запасе… неважно… Он в предынфарктном состоянии, а Тихомировы, Любочка и Володя, сейчас просто не в силах выйти из дома после недавнего разговора со следователем…

Катерина Ивановна замолчала и посмотрела на Алину. У нее были красивые светло-голубые глаза, чуть запавшие и очень сухие. Так выглядят глаза, в которых не осталось слез. Она вытащила из кармана пиджака тонкий белый платок и стала сжимать его в руках.

– Видите ли, на днях Тихомировых вызвали и сообщили о решении прекратить уголовное дело в связи со смертью подозреваемого. Что проведены все необходимые экспертизы, и у следствия нет сомнений… Они были в шоковом состоянии, что можно понять, поэтому совершенно не глядя подписали какую-то бумажку, которую подсунул им следователь, и оказалось, что это согласие на прекращение дела, но, конечно же, на самом деле ни они, ни мы не согласны…

Платок перекрутился и впился в пальцы до багровых рубцов.

– Катерина Ивановна, – мягко сказала Алина. – Я прошу вас рассказать мне все по порядку, с самого начала, хорошо? Как я могу помочь вам это сделать?

Катерина Ивановна вздохнула и выпрямилась.

– Простите меня. Всё. Я взяла себя в руки. Просто еще слишком мало времени…

Зоя бесшумно поставила перед Катериной Ивановной стакан воды. Та кивнула с благодарностью, сделала глоток, зажала платочек в кулак и заговорила размеренно и негромко, так, как делает человек, рассказывавший одно и то же несколько раз и научившийся в повторяемости формы прятать боль и скорбь.

– Мы дружим семьями уже три года: я с моим мужем и Тихомировы – с того времени, как наши дети еще в девятом классе полюбили друг друга… Можно же так сказать, полюбили? Это немного старомодно звучит, сейчас говорят что-то вроде «стали встречаться», но все оттого, что не могут подобрать иного определения тем отношениям, в которые вступают меж собой люди. Но мы привыкли к другому, и я хочу подчеркнуть, что Сашенька и Вадюша именно полюбили друг друга, никак не менее… Как в старых фильмах, знаете?.. Ну, и мы тоже сдружились, что неудивительно, ибо, если можно так выразиться, люди одного круга: я педагог в музыкальной школе, мой муж – бывший военнослужащий, офицер… я говорила, кажется… Люба Тихомирова научный сотрудник на кафедре лингвистики в Университете, а Володя работает в какой-то нефтяной компании, он геолог-разведчик. Я так подробно рассказываю для того, чтобы вы знали: наши дети из интеллигентных семей, где привыкли уважать, доверять и где приняты открытые отношения друг с другом. Любовь наших детей развивалась у нас на глазах, мы поддерживали их, иногда помогали справляться с какими-то мелкими ссорами – мелкими, я подчеркну это… Никогда не было и речи о том, чтобы кто-то из них, даже повздорив, сказал о другом резкое слово, не говоря уже чтобы ударить – о таком нельзя и помыслить. Мы с дочерью очень близки… были близки, она делилась со мной в том числе интимными тайнами, когда настало для этого время… да, может быть, у современной молодежи оно настает несколько раньше, чем у нашего поколения… так вот, и в интимной сфере их отношения были… как сказать… нежными и бережными, да. Бережными. И очень красивыми. Они и сами были очень красивой парой, вот, посмотрите.

Катерина Ивановна протянула смартфон. Зоя встала, подошла посмотреть и вздохнула. Молодой человек был симпатичным, но вполне обыкновенным: рыжеватый, чуть лопоухий, мальчишески вытянувшийся, и оттого худощавый. А вот Александра Белопольская оказалась изумительно красива какой-то величественной северной красотой: мягкий овал лица, большие голубые глаза с томной поволокой, еще по-детски припухлые, нежные губы и длинные, густые, пшеничного цвета косы. На фото она стояла почти вровень по росту с долговязым Вадимом, и казалась более статной и совсем чуть-чуть полноватой, что бывает у девушек ее типажа, только вступающих в период зрелости, и что совсем ее не портило.

– Вот это мы все вместе ездили в Крым… а вот это с выпускного: вот мой муж, а вот Тихомировы рядом с Вадюшей…

В чертах юной красавицы Саши с трудом, но можно было увидеть что-то от интеллигентной внешности Катерины Ивановны, зато на своего отца, невысокого лысоватого человека с квадратным лицом и маленькими глазками, она не походила вовсе.

– Действительно, очень красивая пара, – сказала Алина. – Никак не могу понять, на кого Александра больше похожа: на вас или на вашего мужа?

Бледные губы Катерины Ивановны впервые дрогнули в подобии слабой улыбки.

– Вы тоже заметили? Да, Сашенька внешностью пошла совсем не в нас, зато удивительно схожа с моей бабушкой, своей прабабкой, почти одно лицо, насколько можно судить по старым фотокарточкам… Странные причуды генетики.

Катерина Ивановна помолчала, убрала телефон и продолжила.

– Ребята закончили в этом году школу и поступили в один университет и даже на один факультет, чтобы быть вместе, – продолжала Катерина Ивановна. – В Горный, знаете? Там еще форма такая, немного старомодная… Вадим, конечно, был увлечен геологией с подачи отца, ну а Сашенька подстроилась. У них ведь все было очень серьезно. И вот мы с Тихомировыми вместе решили, что не будет ничего дурного в том, что ребята станут жить вместе, тем более что Саше как раз в конце августа исполнилось восемнадцать. Средств на покупку квартиры у нас нет, брать в долг или разменивать жилье никто не хотел: это такая морока, да и зачем? Мы скинулись, и в июле через знакомых сняли ребятам очень симпатичную отдельную квартирку недалеко от Университета, чтобы можно было пешком ходить, на 16-й Линии… Они так радовались! Я вот думаю часто, что если бы они остались жить с нами, то кто знает…

Белый платок снова врезался в руку. Катерина Ивановна помолчала и продолжила.

– Они прожили там чуть больше месяца. В этой квартире их и нашли. Ребята каждый день с нами созванивались, и вполне естественно, что когда дети не позвонили сами, не отвечали на наши звонки и сообщения ни днем, ни вечером, ни ночью, то на следующее утро мы все четверо собрались и поехали…

– Катерина Ивановна, – сказала Алина. – Пожалуйста, вот с этого момента постарайтесь все вспомнить в мельчайших подробностях. Я знаю, это непросто, но вы попытайтесь.

Катерина Ивановна кивнула.

– Я уже рассказывала это и оперативному сотруднику, и следователю… Думаю, что смогу повторить.

Влажная тьма прильнула снаружи к окну, будто прислушиваясь. Чья-то тень появилась из провала арки двора, преломилась в свете единственного фонаря на стене, заскользила по стенам, словно вдруг превратившись из человека в какое-то жутковатое хищное существо, отразилась на миг в сотнях дождевых капель и снова исчезла. Алина внимательно слушала.

…Раннее осеннее утро, сквозь плотные тучи едва пробивается тусклое свечение нехотя просыпающегося солнца. На узкой улице пусто; еще только зажигаются первые окна, за которыми кое-как под назойливые призывы будильников выбираются из вязкого утреннего сна обитатели окрестных домов; покрытые каплями влаги автомобили не тронулись с места, и прохожие, зябко поеживаясь, еще не зашагали к метро; только какая-то фигура в бесформенном длинном плаще маячит во мгле, ведя на поводке большого понурого мокрого пса.

У четырех человек, вышедших из такси у парадной четырехэтажного дома красного кирпича, напряженные и немного растерянные лица, как у людей, нечасто сталкивающихся с бедой. Они поднимают головы и смотрят наверх: три окна на четвертом этаже безнадежно темны, рама одного чуть-чуть приоткрыта. За поблескивающими в свете фонарей стеклами застыла пугающая неизвестность.

– Ну, заходим, – неуверенно проговорил кто-то.

Стены полутемной парадной лестницы отзываются шепотом эха на шорох шагов. Мужчины тяжело дышат, женщины переговариваются негромко:

– Мы уже разное думали, может быть, ушли в гости к кому-то, а телефоны дома оставили, или не зарядили вовремя и не заметили, а может быть, их обокрали, и они сейчас в полиции заявление пишут…

За дверью квартиры непроницаемая ватная тишина. Тускло звякнула связка ключей. Лязгнул, отпираясь, замок, раз и другой. Дверь дернулась, но не открылась: ее держал засов, задвинутый изнутри.

– И вот тут нам стало ясно, что случилось какое-то страшное несчастье. Я немедленно позвонила хозяйке квартиры, она неподалеку живет и сразу пришла, и тогда уже вызвали специальную службу, чтобы вскрыть дверь…

Четверть часа, когда ждали хозяйку, и потом еще полчаса, пока через просыпающийся город спешили мастера взлома, они почти непрерывно звонили, раз за разом нажимая кнопку, откликающуюся пронзительным зуммером за запертой дверью, разрываясь между надеждой услышать шаги и звук отпираемого засова и ужасом осознания, что этого не произойдет. Нет ничего хуже ожидания тогда, когда беда уже очевидно стряслась и разбуженная тревогой фантазия рисует образы и ситуации, одни страшнее других, но, как бы ни были ужасны созданные воображением чудовищные картины, реальность очень часто их превосходит…

– Дверь наконец вскрыли, и я вошла первой. Знаете, я еще на лестнице чувствовала этот запах, а в квартире он был густой, как патока…

Недвижный сумрак квартиры был полон густым цветочным ароматом. Слева от входа светилось окно кухни, на вешалке в коридоре висела одежда, стояла на тумбочке женская сумочка. Дверь в комнату была закрыта. Из-под нее сочился холодный сквозняк и запах цветов. Катерина Ивановна, шедшая первой, толкнула дверь, открыла и остановилась на пороге, будто наткнувшись на стену. Через мгновение сзади пронзительно вскрикнула и упала, лишившись чувств, мама Вадима.

– Знаете, мертвое тело выглядит жутко неправдоподобно, как будто какой-то чудовищный манекен, чья-то злая пародия на человека, которого ты знал и любил…

В неверном сероватом свете, льющемся из двух высоких окон, труп на стене был похож на видение, явившееся из кошмарного сна. Вадим висел между окон на коротком, вбитом в стену крюке; лицо с искаженными смертью чертами казалось синюшной маской с искривленными черными губами. Веревочная петля, глубоко вонзившаяся в его шею, была короткой, и голова упиралась затылком в крюк, закрывая его, отчего казалось, что труп повис в воздухе, удерживаемый неведомой силой. У его ног стояла снятая со стены большая картина в тяжелой раме.

– Пейзаж какой-то… это картина хозяйки, полуизвестного автора начала прошлого века, она не захотела ее забирать…

Старинную широкую кровать с высокой резной спинкой справа от двери устилали увядающие белоснежные лилии, целое покрывало из длинных белых цветов, запах которых был таким тяжелым и приторным, что казался сладким убийственным ядом, затопившим пространство комнаты. Посередине кровати, среди рассыпанных лилий, лежала Александра: на спине, ноги выпрямлены, руки вытянуты вдоль тела, прикрытого тонкой тканью ночной рубашки от груди до лодыжек; голова покоилась на глубокой подушке; длинные светлые волосы распущены, но не растрепаны в беспорядке, а аккуратно расчесаны; глаза закрыты, черты бледного лица покойны, будто у спящей. Она походила бы на погруженную в заколдованный сон деву из старых сказок, но белую, как лилии, кожу на шее покрывали багрово-черные отпечатки, а на левом плече чернела страшная рана, кроваво-багровая дыра размером с яйцо, оставшаяся на месте отсутствующего куска плоти.

– Этот ужасный укус…

– Кто вам сказал, что это укус?

– Я как-то сразу сама поняла… Да и в заключении судебно-медицинской экспертизы так написано: травматическое удаление фрагментов кожи и мышц на левом предплечье, предположительно, в результате укуса… Я в тот момент почему-то все очень четко осознавала, как будто восприятие обострилось, но почти ничего не чувствовала, это все потом уже нахлынуло. А тогда Люба лежала без чувств, мужчины возились с ней и я вызвала полицию, медиков, а потом по какому-то наитию стала все фотографировать на телефон на всякий случай. Вот, извольте.

Алина молча листала длинную галерею кошмарных фотографических зарисовок и чувствовала знакомый колючий холод, какое-то необъяснимое, но отчетливое ощущение потусторонней жути, которой веяло от всего, что запечатлела камера: обезображенное удушьем лицо трупа в петле на стене и аккуратно прислонившаяся к стене под его босыми ногами тяжелая рама старинной картины; трогательные предметы быта молодой пары: ноутбук с наклейками на крышке, лежащий в глубоком кресле; несколько коллекционных фигурок персонажей комиксов на полке среди книг; приоткрытое окно, через которое в квартиру проникал осенний ночной холод, доска скейтборда под рабочим столом – и бледный лик юной красавицы, обрамленный раскрытыми лилиями, словно хищно распахнутыми жадными ртами, и со страшным ожерельем из темных отпечатков на шее.

– Катерина Ивановна, напомните, кем вы работаете?

– Я всю жизнь преподавала сольфеджио в музыкальной школе, – было ответом. – А что?

– Вы очень сильная женщина, если смогли сделать подробные и четкие снимки в такой страшный момент.

– Знаете, я и сама от себя подобного не ожидала. Но тогда действовала словно бы бессознательно.

Пришло время печальной и равнодушной рутины, следующей за насильственной смертью, как долгие титры после трагически-торжественного финала кинофильма: разговоры с розыском, потом со следователем. Тела забрали на экспертизу, и вот, по прошествии двенадцати дней, родителям Вадима и Саши сообщили, что следственные действия завершены, и предложили подписать согласие на прекращение дела в связи со смертью подозреваемого.

Предсказуемо, основной и единственной версией следствия стало убийство и последующее самоубийство. В материалах было изложено, что Тихомиров В. В. «по неустановленной причине» задушил Белопольскую А. Я., при этом «нанеся потерпевшей не менее одного укуса в область левого предплечья, что повлекло за собой отделение фрагмента кожного покрова и поверхностных мышц», после чего повесился сам. Двадцать пять лилий, которыми было убрано смертное ложе несчастной девушки, следствие проигнорировало, зато упомянуло задвинутый изнутри засов на двери, отсутствие следов борьбы, сохранившиеся в квартире ценные вещи и деньги.

– Следователь убеждает меня поверить в то, что наши дети занимались какими-то извращенными играми с удушением и укусами, – бледное лицо Катерины Ивановны зарделось. – Что Вадим, который не то что Сашу, а никого в жизни своей пальцем не тронул, задушил ее, потом впился в тело так, как не каждый зверь может укусить, после чего повесил себя на крюке от картины. От раскаяния. Я спросила про цветы: Саша лилии терпеть не могла и запаха их не выносила, как они вообще оказались в квартире, да еще в таком количестве? Но на это ответов нет, зато версия про сексуальные, простите меня за вульгарность, игрища – в наличии. Такого ни я, ни мой муж, ни родители Вадима принять не можем и никогда с этим не согласимся. Да и что можно расследовать чуть больше, чем за неделю: ребята погибли в ночь на 5 сентября, а в прошедшую пятницу, через десять дней, нам предложили согласиться с этой чудовищной гипотезой!

– Вы что-то уже предприняли?

Катерина Ивановна сверкнула глазами.

– Безусловно! В субботу я была у адвоката. У Володи на работе порекомендовали одного, сказали, что он неплох. По виду действительно вызывает доверие. Адвокат объяснил, что прекращение дела в связи со смертью подозреваемого – это нереабилитирующее основание, что означает фактическое признание Вадима убийцей. Для подобного требуется согласие родственников подозреваемого, которое Тихомировы от потрясения, от растерянности, под давлением – я не знаю, как и почему, но очень неосторожно – подписали, и теперь понадобится решение прокурора об отмене постановления о прекращении уголовного дела. Но для обращения в Прокуратуру потребуются какие-то доводы, и нам сказали, что можно поставить под сомнения результаты проведенных экспертиз, на основании которых было решено прекратить следствие. В данном случае это судебно-медицинское исследование… трупов, – Катерина Ивановна проглотила комок в горле, – и поэтому, собственно, я здесь. Я прошу вас провести рецензию патологоанатомической экспертизы, чтобы выявить там… не знаю… неполноту, нарушения, ну хоть что-нибудь.

Случаи, когда следствие прекращало с помощью экспертизы глухое дело, были Алине знакомы. Самым памятным было заключение о смерти от коронавирусной инфекции, сделанное в отношении найденного на улице трупа бездомного, на котором не было живого места от кровоподтеков и ссадин. Иногда на основании искусно поставленных вопросов для исследования создавались креативные полотна, достойные романа: например, история обезображенного, лишенного руки неопознанного трупа без штанов, найденного в лесу в двадцати метрах от железной дороги: по официальной версии, потерпевший повесился на собственных брюках в опасной близости от железнодорожного полотна, так что проходящий мимо состав сбил его с ветки дерева, оторвал руку, отбросил тело на несколько десятков метров в лес, а штаны унес в неведомую даль. Но сейчас было другое. Какой бы поспешной не выглядела версия следствия в отношении гибели Вадима и Александры, места для другой практически не оставалось.

– Наркологический анализ проводили?

– Да. Разумеется, там все чисто. Наши дети не были ни алкоголиками, ни наркоманами. Ни сумасшедшими, хотя следователь настойчиво и долго выспрашивал и у нас, и у несчастных Тихомировых, не было ли у Вадима странностей в поведении. Не было. Равно как и склонностей к половым перверсиям – поверьте, я бы об этом знала.

– Кто следователь?

– Мартовский Дмитрий Геннадьевич, следователь СК по Василеостровскому району.

Имя было как будто знакомое.

– А с кем из оперативных сотрудников общались, припомните?

– Да, такой представительный мужчина с необычной фамилией… Кажется, Чекан. Да, точно! Семен Чекан.

– Дежавю, – негромко проговорила Алина и усмехнулась. – А кто подписывал заключение судебно-медицинской экспертизы?

– Сейчас… у меня с собой копия есть.

Катерина Ивановна открыла сумку и достала папку.

– Вот, пожалуйста.

Алина взяла, полистала, увидела подпись и оскалилась. Фамилия подписавшего была ей хорошо известна. Просто знаки какие-то.

– Я первая, к кому вы обратились?

– Нет, – Катерина Ивановна смущенно замялась. – Вы последняя… простите. Вчера и сегодня я побывала в нескольких частных центрах экспертизы, начиная с самых крупных. Сначала по телефону все отвечали, что готовы взяться за рецензирование результатов судебно-медицинской экспертизы, а потом при встрече, когда я рассказывала подробности, все отказывались… почему-то.

«И я прекрасно понимаю, почему», – подумала Алина.

– Вы не могли бы подождать пару минут? Зоя, побудь с нашей гостьей.

Алина поднялась к себе в кабинет и закрыла дверь, с обратной стороны которой висело большое зеркало.

– Отсутствие следов борьбы, запертая изнутри квартира, внутри задушенная девушка и ее повесившийся молодой человек, – сообщила она своему отражению. – Если что-то выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то кто это?..

Но Алина по опыту знала, что внутри любой утки может оказаться яйцо с иглой, на конце которой – смерть древнего некроманта. А эта утка крякала так, что кровь стыла в жилах.

– Взяться за эту историю – это почти наверняка вступить в конфликт с Бюро и продемонстрировать желание испортить жизнь следствию. Это очень, очень много неприятных последствий, в том числе и для бизнеса, при совершенно неочевидном результате. Вот оно тебе надо, Назарова? Надо?

Отражение улыбнулось в ответ и его глаза засветились изумрудно-зеленым огнем.