– Какой на редкость омерзительный стиль, – слабым голосом проговорила Машенька. – Это гадко – так писать о трагедии.

Ее прекрасное лицо было таким бледным, что напоминало правильное фарфоровое личико старинной куклы и сливалось со стерильной белизной постельного белья; густые русые волосы в беспорядке разметались по подушкам, в почти незаметную вену на одной изящнейшей тонкой руке был вставлен катетер капельницы, на плече другой толстая повязка прикрывала глубокую рваную рану. На покрытой ссадинами коже тоненькой шеи грубо чернели округлые синяки. Машенька выглядела изнуренной; она лежала на высокой кровати в большой, как дворцовый зал, палате той же больницы и на том самом этаже, где совсем недавно приходила в себя после жестокой схватки Алина. Пронизанный нежным светом раннего осеннего утра прозрачный воздух пах чистотой и лекарствами. В успокаивающей тишине едва слышно тикали часы на стене.

– Вика стала четвертой жертвой, – сказала Алина, – и, как обычно, убийца не пощадил никого из тех, кто оказался с ней рядом. Вы чудом избежали участи оказаться пятой и последней.

– Не столько чудом, сколько благодаря Родиону, – томно откликнулась Машенька. – Это его выстрел остановил Вольдемара, когда я уже практически лишилась чувств, хотя для того ему понадобилось отобрать револьвер у начальника охраны Усадьбы! И все это за несколько ужасных мгновений! Знаете, все ведь произошло так быстро: брат пришел ко мне около полуночи, сказал, что хочет поговорить о подготовке к празднованию Самайна, мы поднялись в комнаты наверху, и вдруг он набросился на меня, как безумный! Я успела закричать, и это спасло мне жизнь, потому что затем я почти ничего не помню и даже не ощутила боли, когда Вольдемар так страшно укусил меня за плечо…

Она содрогнулась и замолчала. С длинных ресниц сорвалась и покатилась по белой щеке хрустальная слеза.

– Простите, – с чувством произнесла Алина. – Я ошибалась, полагая, что в Усадьбе вы будете в безопасности, и сама послала вас в руки убийце. Увы, но мой покойный коллега был прав: угроза исходила не извне, а изнутри вашей собственной семьи.

– Ах, не вините себя! – воскликнула Машенька. – Я и сама не могла подумать, что Вольдемар на такое способен. Но ради чего он взялся продолжать страшное дело нашего деда? Неужели действительно причина в наследстве? Или это передалось генетически?..

– Боюсь, мы этого теперь никогда не узнаем. Но главное, что все кончилось и уже повторится едва ли.

Она осторожно взяла Машеньку за руку, и та ответила слабым пожатием. Они стали прощаться.

– Я хочу как можно скорее вернуться в Усадьбу, – сообщила Машенька. – Несмотря на страшные события последних дней, там я чувствую себя покойнее, да и папе сейчас очень нужна моя поддержка и помощь.

Алина хотела было попросить передать привет ее героическому спасителю, но сдержалась.

В просторном коридоре сквозь витражи лился золотистый небесный свет; бородатые античные старцы провожали молчаливыми взглядами. Она вышла из больницы, прошла через уютный небольшой сквер и села в автомобиль. На душе и в мыслях было безмолвно и пусто.

Чуть больше двух недель назад она видела, как застрелили Адахамжона, была жестоко избита, едва не погибла сама, выпустила семь пуль в тело уже агонизирующего убийцы и долго восстанавливалась от последствий физических травм и нервного потрясения, а едва оправившись от него, вдруг узнала, что убитый товарищ почти наверняка содействовал тем, кто покрывал последователя серийного душителя, которого они вместе пытались найти. Алина тогда не сказала об этом Зое, предпочитая одной переживать боль предательства. Потом самым неожиданным и драматическим образом отыскался тот, кто давно исчез из ее жизни и кого она так и не способна оказалась забыть, причем в роли то ли охранника, то ли любовника, то ли кого-то вроде верного рыцаря наследницы титула и огромного состояния, удачно совмещающей это в себе с аномальной генетической мутацией, прямым родством с маньяком-убийцей и одновременно с серьезными шансами стать жертвой продолжателя его дела. Осколки своего застывшего и разлетевшегося в дребезги сердца она тогда тоже не показала никому, хотя и думала при случае, может быть, поделиться переживаниями с Зоей – но вот прошло несколько дней, и Зои не стало. В тот день Алина уснула каким-то мертвецки непроницаемым сном, а когда проснулась уже после заката, с трудом понимая, кто она, где и когда, то увидела пять пропущенных звонков от подруги и одно короткое и страшное сообщение:

Мгновенное осознание свершившегося несчастья мигом стряхнуло остатки тяжелой сонливости: Алина перезвонила – сначала ей не ответил никто, а потом трубку взял оперативный сотрудник полиции. Эти пять вызовов, сделанных Зоей, когда она отчаянно нуждалась в помощи, которые Алина просто-напросто проспала, рвали и резали душу, как острые зубья пилы. Да, она понимала, что ничего нельзя было бы сделать: хищник уже орудовал внутри коммунальной квартиры, превратившейся в смертоносную западню, счет шел на минуты, и полицейский наряд не мог бы приехать быстрее, да и вряд ли помог бы, разве что добавилось бы еще два трупа, попробуй они помешать убийце уйти через чердак и по крышам, как тот и сделал; и решительно невозможно было бы остановить Зою, предупредить, чтобы не приближалась к дверям, за которыми убивали ее сестру – но от этого не становилось легче.

Нет, не становилось.

Она так и не попрощалась с подругой. На кладбище, в окружении онемевших от горя родственников, оба гроба, в которых нашли последний приют две сестры, оставались закрытыми. Конечно, Алина могла попросить допустить ее в морг, но видеть Зою распростертой на прозекторском столе, под беспощадно яркой хирургической лампой, обнаженной, со страшной раной, почти полностью рассекшей шею, она не хотела – представившаяся картина была слишком яркой – и потому предпочла запомнить ее такой, как в тот последний вечер у себя дома, за чаем и лимонным печеньем, когда обе они не могли и представить, что видятся в последний раз. Довольно было того, что Лера, не решившаяся ей отказать, подтвердила механическую асфиксию как причину смерти младшей сестры Зои и страшный укус на шее, почти разорвавший аорту.

В груди каменели непролитые слезы.

Когда утром от Машеньки внезапно пришло сообщение «На меня напали, я жива, сейчас в больнице», это стало как будто бы продолжением бесконечно длящегося кошмарного сна, калейдоскопическая череда ужасов которого еще пугает, но уже почти что не ранит. Алина мгновенно собралась, приехала – и вот узнала, что история Сфинкса наконец-таки завершена. В ее финале было какое-то вычурное изящество, жутковатая красота того, что продолжателем серии чудовищных преступлений оказался внук убийцы, в итоге застреленный при попытке задушить собственную сестру, едва не ставшую последней жертвой его первой охоты. Оставались вопросы мотива, методики поиска жертв, но они уже не имели значения: имелись результаты ДНК-теста, попытка удушения и укус – виктимология преступлений и modus operandi убийцы сходились тут идеально. Все было кончено.

Алина не чувствовала по этому поводу ни радости, ни облегчения. Когда несколько лет назад остыли угли пожара, уничтожившего обитель древнего некроманта в лабиринтах дворов, а ее странный напарник бесследно исчез, она чувствовала себя бодрой и злой, раненой, воодушевленной, но полной сил и готовой к новым невероятным событиям, более того, страстно желающей в них погрузиться; когда в клоаке древней подземной трясины сгинула княгиня ведьмовского ковена, Алина испытала мрачное торжество победителя, а голос, неожиданно прозвучавший тогда в динамике телефона, давал поводы для надежд; но сейчас она ощущала только страшную усталость и опустошение. Возможно, потому, что никогда еще цена, заплаченная за участие в приключении, не оказывалась настолько высокой, а свершившаяся победа совершенно не зависела от ее личных усилий, но была следствием неумолимой логики развития событий и меткого выстрела того, кто ныне казался потерянным навсегда.

Алина понимала, что теперь следует подвести черту под прошедшими двумя месяцами и жить дальше, возвращаться к обычному своему распорядку и заброшенной в последнее время работе. Нужно было хотя бы просто заставить себя снова приехать в офис. Договорившись сама с собой, она взяла несколько дней на то, чтобы набраться сил, и в понедельник с утра отправилась на работу.

Солнце раздвинуло тучи, вышло по каким-то своим делам: позолотить иглы Петропавловки и Адмиралтейства, прикоснуться неярким блеском к храмовым куполам и большим окнам на фасадах флегматичных дворцов – последний обход перед сумраком долгой зимы. Город был буднично равнодушен: еще одно осеннее утро, еще один наступивший ноябрь, городские парки снова стали прозрачными, как паутина, опять впереди полгода ледяной непроницаемой тьмы, и опять похоронены и забыты свои мертвецы.

Панорамные окна выглядели пустыми и темными, стекла покрывали снаружи пыль и сероватые потеки грязной воды, так что офис был похож на заброшенный дом, и у Алины болезненно сжалось сердце. Она не была здесь с того самого дня, как выехала по роковому адресу на Лиговском; больше двух недель сюда не приходил никто вовсе. Внутри, в прохладном полумраке, еще витали едва ощутимые знакомые ароматы – сандалового парфюма, молотых кофейных зерен, – чашки с узором из синей сетки были аккуратно составлены на тумбочке рядом с кофемашиной, в вазочке из того же сервиза осталось несколько подсохших конфет, на краю длинного стола в переговорной сложены какие-то распечатки. Алина почувствовала, как защипало глаза. Она сняла пальто, положила сумку на стол, включила свет. Лампы едва слышно загудели под потолком. Вдруг зазвонил телефон; Алина вздрогнула от неожиданности и подняла трубку. В динамике шумела улица, и юношеский тенорок скороговоркой выпалил:

– Здравствуйте, это курьер, у меня доставка по вашему адресу, подскажите, вы будете на месте в ближайшие десять минут?

Алина ответила, что никуда не собирается уходить.

Вскоре во дворе появился долговязый худой паренек в колпаке, большой куртке, как будто с чужого плеча, широких штанах и с рюкзаком. Он потерянно огляделся и, покачиваясь, стал обходить двор по широкой дуге, толкаясь в парадные и разглядывая домофоны. Алина наблюдала за его маневрами через окно и не помогала. Наконец паренек достиг двери офиса, помялся немного и через пару минут отыскал кнопку звонка. Когда Алина открыла, он извлек из рюкзака объемистый прямоугольный сверток в плотной желтой бумаге, пожелал хорошего дня и побрел прочь, спотыкаясь и наступая в лужи. Алина поднялась в кабинет, закрыла дверь, села за стол и не без труда распаковала посылку. Внутри оказалась изящно выполненная табличка. Выпуклые серебристые буквы строгого шрифта на синем фоне образовывали надпись:

Некоторое время она сидела, поглаживая буквы и пытаясь проглотить комок в горле. Потом сморгнула слезы и посмотрела перед собой: напротив, в зеркале двери, отражение смотрело на нее в упор. Левый глаз обводила легкая тень и была заметна припухлость на переносице.

– Ну что? – спросила Алина. – Стоило оно того?

Отражение не ответило, но только упрямо поджало губы.

– Ладно, у тебя много дел. Надо разобраться с текучкой, повесить табличку. Заказать клининг, чтобы помыли окна. Найти новую ассистентку.

Она открыла ноутбук. На глаза попалась ссылка, которую Адахамжон отправил ей и Зое в тот самый день, что стал для него последним: она вела к папке, в которой должны были содержаться материалы на Шинкарева, но которая потом оказалась пустой. Пуста она была и сейчас. Алина машинально щелкнула курсором на корневой каталог, и на экране внезапно появились несколько десятков одинаковых желтых ярлыков. Похоже, что в спешке или от волнения Адахамжон отправил им ссылку не на одну папку, а дал доступ ко всему своему внешнему диску. Алина рассеянно стала листать: ожидаемо, в хранилище аккуратного Адахамжона царил образцовый порядок – никаких разрозненных фотографий, кое-как набросанных файлов; все было разобрано и рассортировано по годам. Она открыла папку текущего года и перешла во внутренний каталог: «Стажировка», «Диссертация_1», «Фото_каникулы», «Папа_архив», «Библиотека», «Дело Сфинкса» …

Алина снова кликнула мышкой. Список папок начинался с пронумерованных цифрами 1, 2, 3, 4 и 5. Пятая предсказуемо оказалась пуста – бедняга Адахамжон просто не успел ее чем-то заполнить. В первой оказались материалы по делу «девственниц-самоубийц»: копии протокола осмотра места происшествия, фотографии, результаты судебно-медицинской экспертизы, свидетельские показания и прочее в таком роде. Алина открыла вторую, ожидая найти информацию по убийству Александры Белопольской и ее злополучного жениха, но вместо того вдруг увидела в наименовании файлов другое имя.

Она нахмурилась, закрыла папку, потом открыла третью и четвертую: да, тут все было верно – документы по Белопольской, фотографии, протоколы и экспертизы по делу тройного убийства в Приморской башне. Алина вернулась ко второй папке и стала читать.

Тело Маргариты Анатольевны Островской, пятнадцати лирических лет от роду, было обнаружено 12 августа владельцами дачного дома в поселке Дибуны, которых ранним утром субботы встретило разбитое окно на веранде и сорванная с петель дверь, ведущая в дом. Вернее, обнаружено не ими, а высланным по адресу в ответ на тревожный вызов экипажем ППС: полицейские вошли внутрь, увидели мертвую девушку, лежащую на кухонном столе в окружении множества рассыпанных лилий, и вызвали следственную группу. В заключении патологоанатомической экспертизы, проведенной в судебно-медицинском бюро по месту обнаружения трупа, констатировали смерть от отравления неизвестными веществами. Такая версия вполне сочеталась с тем фактом, что погибшая являлась воспитанницей детского дома для трудных подростков и неоднократно самовольно покидала это учреждение, последний раз совершив побег за три дня до обнаружения ее тела и за два дня до предполагаемого времени смерти. Про повреждения, характерные для удушения, или следы борьбы не было написано ни единого слова, зато на фотографиях с места происшествия на левом предплечье девушки отчетливо различалась рана, похожая на укус с ампутацией части кожных покровов и мышечных тканей. Ее, кстати, эксперт по фамилии Осадчий добросовестно описал, квалифицировав как посмертное повреждение от воздействия зубов мелких хищников или грызунов.

Алина открыла фото: пятнадцатилетняя Маргарита Анатольевна была чудо как хороша собой и чем-то напоминала одну из знаменитых итальянских актрис, имя которой сейчас никак не приходило на память.

Это было так странно, настолько не укладывалось в уже сложившуюся картину событий и обстоятельств, что Алина несколько минут не могла осознать смысл того, что ей открылось. Но потом поняла и почувствовала такой холод, что перехватило дыхание.

О смерти Александры Белопольской рассказала им ее мать, переступившая порог их офиса в поисках помощи и справедливости. Про «девственниц-самоубийц» и обстоятельства смерти Анны Бахметьевой и ее родителей стало известно от Леры, изрядно запуганной и собравшей тогда в последнем усилии воли все свое мужество, чтобы передать результаты экспертных исследований. Но об убитой божественно красивой девушке, найденной в дачном домике среди мертвых, разбросанных лилий, они узнать не могли. Это знал только Адахамжон, и он это утаил.

Алина открыла календарь и быстро посчитала: 17 июля – трое девушек в общежитии, 11 августа – Маргарита Островская, 5 сентября – Саша Белопольская и Вадим Тихомиров, ночь на 1 октября – убийства в Башне, 25 октября – Вика, Зоя и еще пятеро случайных жертв, имевших несчастье оказаться в тот роковой вечер рядом. Пять девушек, пять целей, пять нападений убийцы, совершенных с интервалами в 25 дней. Очередная кровавая серия завершилась, и нападение на Марию Аристарховну фон Зильбер, совершенное ее родным братом через пять дней после страшной бойни в квартире на Лиговском, не имело к этой серии ни малейшего отношения.

Огромный кусок головоломной мозаики перевернулся, разом изменив всю картину. Все ее элементы теперь были на местах, оставались только несущественные детали. Алина, глядя в зеркало, медленно стянула с себя пиджак, подняла руку, вывернула шею и укусила. Сквозь тонкую ткань рубашки зубы впились в тело там же, где нежное плечо Машеньки прикрывала повязка. Конечно, выхватить таким манером у себя кусок плоти вряд ли бы получилось, но…

– И человек, и нечеловек одновременно, как будто вампир какой-нибудь или химера, – прошептала Алина, вспомнив слова Зои. – А эти твари способны на все.

Нужно было лишь понять, что теперь с этим делать.

Она подумала и решила, что неплохо бы навестить папу.

Домой Алина вернулась под вечер. Она вышла из машины, но, не доходя до парадной, остановилась.

Был миг предзакатной неподвижности и тишины. Ее вдруг охватило знакомое с юности чувство изумления материальностью мира: мгновение замерло, и вот плитки дорожки, и земля, и освещенная закатной солнечной медью детская деревянная горка, и хочется все это потрогать, чтобы убедиться в реальности существования. У Сартра из этого чувства родилась тошнота, а у Алины всякий раз появлялось ощущение созерцательного восторга и чуда – вот, воробей слетел на траву, и его грудка тоже освещена заходящим солнцем.

В квартире она, не зажигая света, села в кресло у столика напротив окна, где днями ранее пила чай в компании юной баронессы фон Зильбер, и стала смотреть на город. Высокие дома были освещены нежно-розовым, их окна пылающей бронзой отражали закатный пожар. Алина сидела и думала о романтиках, сделавших важной частью своей эстетики подражание природе; о том, что теперь бы они искали свое вдохновение не на излучинах рек, не у морского прибоя, а в созерцании отвесных склонов городских многоэтажек, запутанных лабиринтах и норах дворов, в этих новых горах и лесах, ландшафте современного человека, куда он ушел, разорвав связи с дикой природой, и откуда, быть может, вновь вернется на ее лоно.

В прихожей тихо, но отчетливо лязгнул металл. Алина не сразу узнала этот звук, потому что ей никогда не приходилось слышать его из комнаты: так отпиралась задвижка входной двери. Бежать было некуда, драться нечем, и она просто осталась сидеть в кресле, глядя на дверь в комнату и чувствуя, как медленно и тяжело бьется сердце.

Из темноты дверного проема в комнату шагнул человек в черном. Алина узнала его: то был Амон, дядя Адахамжона. Он предупредительно приподнял руки, показывая ладони, и произнес:

– Прошу извинить меня за непрошеное вторжение, Алина Сергеевна, но я пришел с миром. Пожалуйста, уделите мне буквально несколько минут своего времени.

Мягко ступая, он подошел ближе. Тускло блеснул уже знакомый золотой перстень, и в руке Амона Алина заметила необычные черные четки с крупными бусинами, разделенными по пять.

– Присядете? – предложила она.

– Благодарю, но я ненадолго, – покачал головой Амон, становясь у окна. – Мне поручено передать вам послание.

– Отчего же было просто не позвонить? По меньшей мере, можно было хотя бы воспользоваться домофоном. Желали произвести впечатление, чтобы создать нужный переговорный фон?

Амон смущенно развел руками.

– Вы могли отказаться от разговора или не до конца осознать серьезность сказанного. Так, возможно, выйдет несколько убедительнее.

– Что ж, извольте.

– Мария Аристарховна фон Зильбер выражает вам расположение и шлет предложение своей дружбы. Она также высказывает надежду, что взамен вы не станете продолжать изыскания, касающиеся ее семьи, искать встречи с ней или ее избранником без предварительного уведомления и разрешения, а также приближаться к Усадьбе Сфинкса.

– У Марии Аристарховны своеобразные представления о дружбе, – заметила Алина. – Но почему вы явились с этим именно сейчас?

Амон вздохнул и отвернулся к окну, заложив за спину руки.

– Мои люди, отвечающие за информационную безопасность, установили, что вы ознакомились с материалами, для вас категорически не предназначенными. Увы, то, что вам был открыт к ним доступ, они заметили только сейчас. К сожалению, современной молодежи решительно нельзя поручить никакого серьезного дела. Знаете, людей моего возраста принято критиковать за косность, за готовность исполнять чужие приказы, иногда за неспособность сочувствовать или за жестокость. Но таково наше отверженное поколение, воспитанное холодными матерями, которые спокойно сидели в соседней комнате, пока миллионы детей заходились воплем отчаяния в своих колыбельках, и первое убеждение, которое формировалось в младенческом подсознании, было пониманием, что все тщетно, кричать бесполезно, ты абсолютно беспомощен, а мама никогда не придет. Родители учили нас, что нельзя мучить животных, но при том с удивительным равнодушием мучили нас. В то время забавным считалось напугать ребенка до слез страшной сказкой или обмануть его – пустым свернутым фантиком от конфеты, злой шуткой, – а потом весело посмеяться всем вместе: какой глупый! И вот мы выросли, и многие из нас, кто умней и сильнее, решили, что наших детей мы будем воспитывать совсем иначе, будем с ними мягкими, внимательными, понимающими…

– К чему эта преамбула?

– Простите, я немного увлекся. Но вот, к примеру мой несчастный племянник Адахамжон. Его растили в очень чуткой семье, где ни разу не повысили голос, не говоря уже, чтобы наказать или ударить, и что в итоге? Пока от него требовалось, чтобы он просто сообщал нам о ходе вашего расследования, выдавал вам информацию под нашим строгим контролем и вовремя сообщал о вероятных осложнениях – вот как в ситуации с выжившей свидетельницей или с прядью волос Белопольской, – он еще худо-бедно справлялся, пусть и терзался времени от времени рефлексией. Но потом все стало серьезнее. Вы совершенно отказывались понимать намеки и принимать от нас знаки доброй воли: ну, отчего же было не согласиться на выгоднейшее предложение господина Безбородко и не отказаться от погони за призраками? Не оценить довольно широкий жест в отношении вашего батюшки? Это, кстати, стоило нам немалых усилий и средств. Уже тогда нам стало понятно, что пора перейти к решительным мерам, но Адахамжон проникся к вам и вашей подруге симпатией и взялся уговорить принять его версию, чтобы отвести подозрение на членов семьи, и, конечно же, не преуспел. Ну, а когда вы довольно хитроумно взяли у Марии Аристарховны образец ДНК, медлить более было нельзя. Все, что требовалось от Адахамжона, – это убедить вас в том, что он отыскал истинного убийцу, и привести в нужное место. В живых не должны были оставаться ни вы, ни этот отвратительный Шинкарев. Мы даже сделали так, что вашу помощницу задержали в метро. Но увы! Мой мягкосердечный племянник оказался не в состоянии просто нажать на спусковой крючок пистолета.

Алина вспомнила Адахамжона, его педантичную тщательность во всем, что касалось работы, и подумала, что упомянутая его дядей симпатия наилучшим образом объясняет, почему он послал ей ссылку на все папки своего внешнего диска. Случайность или волнение были тут ни при чем.

– Почему в таком случае я до сих пор жива? В больнице меня можно было бы легко отправить на тот свет при помощи простого укола – так же, как меня усыпили в тот день, когда были убиты Зоя с сестрой, а с ними еще пять человек.

– Такова воля Марии Аристарховны, – многозначительно ответил Амон, – которая бывает подчас непредсказуемой и часто меняет мнение под влиянием эмоций или момента. В конце концов, она ведь, по сути, еще почти что ребенок. Ваша победа в рукопашной схватке над противником, перед которым спасовали бы девяносто девять из ста мужчин, так впечатлила ее, что она распорядилась оставить вам жизнь.

– Но к чему был разыгран весь этот спектакль с мнимым нападением брата?!

Амон пожал плечами.

– Для Марии Аристарховны важно производить хорошее впечатление на людей, особенно тех, кто ей симпатичен. Как я говорил, наша Дева еще очень юна, и для нее это многое значит. Она хотела выглядеть в ваших глазах невинной жертвой, а заодно и перед своим избранником. К тому же это должно было убедить вас, что дело Сфинкса завершено. Если же добавить сюда изящное устранение своего крайне несимпатичного брата… Я очень часто замечал, что за кажущейся экзальтацией и детской порывистостью решений и поступков Девы таится интуитивная мудрость. В конце концов, как вам хорошо известно, она в сравнении с нами высшее существо. Уже ее дед обрел возможность трансформировать собственный облик в момент охоты, но Мария Аристарховна есть истинное совершенство даже в сравнении с ним.

– Насколько я понимаю, он десятилетиями занимался тем, что устранял потенциальных конкуренток своей маленькой внучки?

– Скорее, прореживал сорняки. Леонид Иванович был истинным виртуозом своего дела и продолжателем древних традиций, а потому исполнял свою миссию сам, не перепоручая другим, с соблюдением всех ритуалов, которые перенял от своей матушки. Он успел передать эти знания своей внучке, но, к сожалению, скоропостижная смерть забрала его раньше, чем она вступила в возраст охоты. Пропуск одной фазы пятилетнего цикла привел к тому, что в одном из родов мутации накопились почти до критической стадии. То, что Мария Аристарховна не только унаследовала традиции рода в части борьбы за существование и изумительно точно следовала им, но и смогла лично одолеть в схватке самую сильную из стихийно проявившихся соперниц, подтверждает, что она есть истинная Белая Дева.

– И кто же был этой самой сильной соперницей?

– Сестра вашей подруги, разумеется.

Алина сжала зубы до скрипа.

– Я почти все поняла, кроме того, как старый Зильбер находил того, кого хотел… проредить? Генетическое тестирование появилось не так давно, к тому же, невозможно представить, как взять такое огромное количество образцов ДНК.

– Ничего подобного и не требуется. Не могу открыть всех подробностей, но сообщество, к которому я принадлежу, еще более двухсот лет назад разработало своего рода методу, благодаря которой возможно определить время рождения определенного человека с точностью до минуты. Сейчас в стране ежеминутно рождается всего трое младенцев, а в Петербурге гораздо, гораздо меньше. Если иметь через доверенных лиц доступ к метрическим книгам, а потом к записям родильных домов…

– И что же, все двести лет ваше общество занималось лишь тем, что пропалывало грядку, на которой должна была произрасти в итоге Мария Аристарховна фон Зильбер?

– Вам это представляется странным? – он опять отвернулся к окну. – Посмотрите сюда. Что вы видите?

Солнце уже зашло, опустились серые сумерки, и сейчас с высоты город казался пугающе бескрайним, как холодный лабиринт из асфальта и камня, простирающийся до горизонта, размытого в серой промозглой дымке.

– Я вижу мир, который к концу своего существования зашел во все возможные тупики и не в состоянии уже из них выбраться. Любой, кто обладает достаточно внимательным взглядом, а главное, смелостью признавать очевидное, увидит это в трескучем житейском шуме, в громе и грохоте новостей, в потере не только внятного представления о смысле существования человечества, но и самого понятия того, что есть человек. Позвольте поинтересоваться, что вами движет по жизни, Алина Сергеевна?

– Мое личное ощущение правды.

Амон усмехнулся.

– Помните, как у Пушкина: «Нет правды на земле, но правды нет и выше». Это звучало в его времена очень смело, но я продолжу: нет правды на земле, и нет никакого «выше». Страшно, когда мир людей представляется тонкой линией меж двумя безднами, равно полными монстров, и еще страшнее, если никаких монстров не существует, но есть только бесконечная пустота. Ад опустел, все демоны здесь, но и небеса пусты тоже, ибо и ангелы тут, настоящие истребители, боги-убийцы. Наш лукавый и хитроумный мозг придумал для нас сказку о душе и бессмертии, чтобы немного смягчить ужас ожидания неминуемой смерти – так поступает родитель, успокаивающий ребенка, боящегося темноты. Но тем и отличается взрослый, что имеет мужество смотреть в эту темноту смерти в упор, не утешая себя сочинениями о загробных радостях и добрых богах. Нас никто не придет спасать; если хотим спастись, мы должны сами установить на Земле ту самую правду, без помощи Бога или героя. Но вот только мы все перепробовали, да ничего не выходит, ибо сил и способностей обычного человека для того недостаточно. Мы как вид достигли точки бифуркации, в которой или погибнем, например, уступив место новой небиологической форме разумной жизни, или пройдем ее, но лишь при условии, что сможем эволюционировать, измениться. Так неужели содействие этой эволюционной цели не есть достойная миссия, которую можно исполнять не двести, но две тысячи, или же двадцать тысяч лет? Истинное бессмертие в том, что мы оставляем после себя: учеников, книги, изобретения – то, что не смогут растранжирить и погубить жадные до денег наследники, чего не уничтожить самому времени. Я хочу покинуть этот мир, зная, что стоял у истоков нового, преобразившегося человечества.

– Так что же вы предлагаете мне помимо дружбы на расстоянии с баронессой фон Зильбер? Постоять рядом у истоков?

– Я предлагаю вам выбор, – веско ответил Амон, – ехать вместе с нами на поезде или броситься под него, зная, что этим его не остановить и что он все равно продолжит ехать своей дорогой. Билета в бизнес-класс не обещаю, но поверьте, оказаться даже в экономическом будет куда предпочтительнее, чем остаться со всеми прочими на перроне.

– И что вы сделаете, если я откажусь?

– Ничего, – Амон печально покачал головой. – Я просто уйду, но очень скоро явится кто-то другой. И поверьте, этот исход огорчит всех нас, включая мою госпожу.

Он слегка поклонился и направился к двери. Алина осталась сидеть в кресле.

– В коридоре вас ждет небольшой знак внимания, – обернулся Амон на пороге, – скромный подарок, просто затем, чтобы помочь вам принять правильное решение.

Снова негромко щелкнул замок. Алина еще посидела немного, ожидая, когда уймется злая нервная дрожь, потом встала, включила свет и вышла в прихожую.

В нос ударил тошнотворно знакомый приторный запах. Перевязанный красной лентой, на перчаточном столике лежал огромный букет из длинных лилий ядовито-белого цвета.