Глава 25

Время Усадьбы Сфинкса подходило к концу.

Это явственно ощущалось во всем: в промозглом дыхании настороженно молчаливых, сумрачных коридоров; в жирной холодной копоти на стенах; в напряженной тишине за столом в Обеденном зале; даже в подгоревшей остывшей каше, ныне зачастую составляющей единственное блюдо завтрака.

Стало необычно рано темнеть: такое случается поздней осенью; только вчера, казалось, в это время солнце еще силилось пробиваться сквозь плотные тучи, сероватым свечением охватывая небосвод, а сегодня в тот же час уж не просто сумерки, но кромешная тьма, в которой гудит и воет невидимый ветер.

– Как будто стучится кто-то, – сказал Никита, прислушавшись.

– Это дверь на балкон, – отозвался Эльдар. – Она постоянно болтается, закрыта неплотно.

В те дни мы, словно наши первобытные предки, инстинктивно стремились собраться потеснее вокруг огня, и даже Машенька, обыкновенно чуравшаяся компании, иногда присоединялась к этим по большей части безрадостным посиделкам в Верхней гостиной. Сначала она любезничала, пыталась оживить общество разговорами, смешными историями, и даже предлагала сыграть в карты, но не преуспела: ее веселость пугала, выигрывать было страшно, а поддаваться никто не хотел. Тем не менее, будучи ныне фактической хозяйкой Усадьбы, Машенька не оставляла воспитанников без своего внимания, пусть даже в том, чтобы сидеть у огня у нее не было никакого практического резона: в отличие от комнат третьего этажа, где властвовал цепенящий холод, покои Девичьей башни согревались огромным камином. Все знали, что я уже перебрался туда, несмотря на то что мы с Машенькой не делали по этому поводу никаких объявлений и на людях старались изображать приличествующую дистанцию; впрочем, наше фактическое сожительство было всеми воспринято с равнодушием.

В гостиную вошел Граф. Он коротко поклонился и встал у порога. Машенька отвела задумчивый взгляд от каминного пламени, посмотрела на него и спросила:

– Что папа?

– Пьяны-с, – ответствовал Граф. – Ответа дать не смогли, только потребовали еще мадеры.

Машенька вздохнула и переменила скрещенные на пуфике ноги.

– Что ж, если ситуация затянется более, чем на неделю, я сама решу вопрос с отоплением. Пока не имеет смысла спешить: не сегодня так завтра Академию расформируют, и все отправятся по домам.

– Скорее бы, – буркнул Лаврентий.

– У меня прошлой ночью замерзли уши, – пожаловался Василий Иванович.

– Ах, господа! – раздраженно воскликнула Машенька. – Я же предлагала вам всем вместе временно перебраться сюда, в гостиную, но вы не захотели стесняться. Мне утомительно ваше вечное недовольство. Родион Александрович, окажите любезность, проводите меня до моих комнат.

Мы поднялись, и я ощутил общий отчетливый вздох облегчения.

Машенька вернулась сюда третьего дня ноября совершенной властительницей, вовсе не схожей с той насмерть испуганной девочкой, едва не погибшей в смертельных объятиях брата, что покинула это место в страшную ночь Хэллоуина. Тогда все смешалось: Вольдемар умирал на пропитанном кровью ковре под пронзительные вопли отца, ошеломленный моим ударом Граф едва приходил в себя, бестолково толкались Прах с Резедой, и откуда-то вынырнувшая Дуняша споро подскочила к Машеньке, прерывисто дышавшей у меня в объятиях, умело орудуя бинтами и флакончиком с нашатырем. Мы с Дуняшей подхватили юную баронессу под руки, чтобы отвести вниз к автомобилю; едва придя в чувство, она стала шарить по полу в поисках сорванного с нее перстня, потом, оглядевшись и увидев распростертого у камина мертвого брата, тоже принялась громко кричать, чтобы его убрали отсюда, не смели оставлять в ее комнате, и ее крики перекрывали рыдания Аристарха Леонидовича. Водителя подняли по тревоге: Машеньку следовало везти в больницу; мы усадили ее на заднее сидение белого внедорожника, я хотел ехать тоже, но она запретила и велела оставаться в Усадьбе:

– Отец не в себе, люди в смятении, пожалуйста, присмотри за всем, пока я не возвращусь…

Когда я поднялся в Девичью башню, там уже была мертвая тишина, тягостное молчание, всегда приходящее после первого шока вместе с драматическим осознанием необратимости смерти. Фон Зильбер в неловко задравшемся ночном халате сидел рядом с телом сына. Голые белые колени были перепачканы кровью. Фирсы выстроились у стены. Граф, уже вполне оклемавшийся, покосился на меня и спросил:

– Что будем делать?

За удар в лицо он не злился и даже, как мне показалось, испытал некоторое облегчение, какое чувствует человек, которого избавили от необходимости принимать тяжелое решение самому.

– Нужно унести его, – шепнул я. – Но фон Зильберу скажи это сам, мне сейчас к нему лучше не подходить.

Граф кивнул, подошел к Аристарху Леонидовичу, тронул его за плечо и зашептал что-то в ухо. Тот вздрогнул и закивал.

Мы на руках отнесли труп Вольдемара к нему в комнату на третий этаж, по главной лестнице, на которой в молчании стояли потрясенные юные господа, и светились, будто гротескное траурное убранство, огненные оскалы тыкв со свечами внутри. Голова Вольдемара болталась, из багрово-черной круглой раны в горле все еще капала кровь, отмечая наш путь, словно зернами из страшной сказки; глаза были полуприкрыты, и я иногда встречался с ними взглядом. В комнате мы как можно бережнее уложили тело баронета на койку. Аристарх Леонидович сел рядом на стул и сказал ровным голосом:

– Граф, голубчик, принеси мне из кабинета спутниковый телефон.

Той ночью никто не сомкнул глаз: то и дело в залах, на лестницах и переходах виделись тени и слышались приглушенные голоса, словно разом ожили все привидения старой Усадьбы. Аристарх Леонидович до рассвета просидел рядом с сыном, а наутро позвал нас с Графом.

– Я уведомил о случившемся наших кураторов, – сообщил он тем же бесстрастным голосом, – и получил распоряжение оставаться в Усадьбе и ожидать решения о дальнейшей судьбе Академии. В просьбе отлучиться для похорон сына мне было отказано. Я уже сделал необходимые распоряжения по этому поводу, и за Вольдемаром к обеду прибудет машина. Доверенные люди займутся его погребением. Граф, милейший, не мог бы ты…

Голос его вдруг пресекся. На секунду мне показалось, что Аристарх Леонидович сейчас опять разрыдается, но он овладел собой, выпрямился и выговорил:

– Не мог бы ты принести его бейсболку? Вольдемар очень любил ее, и я хочу, чтобы эта вещь отправилась с ним. Я не нашел ее в комнате. Вероятно, она в его лаборатории.

Граф молча кивнул, взял ключи, и мы вместе отправились в таинственные подвалы Девичьей башни, которые так занимали меня раньше и к которым я ныне утратил всякий интерес. Не то чтобы я всерьез ожидал увидеть некое подобие лаборатории алхимика или колдуна, с паутиной в углах, толстыми рукописными гримуарами на пюпитрах и странными препаратами в склянках из толстого цветного стекла, но подземная обитель молодого фон Зильбера удивила своей жутковатой прозаичностью. Помещение оказалось небольшим, чуть больше будуара его сестры. Прямо напротив двери располагалась огромная печь, похожая на те, что устанавливали раньше в домовых угольных котельных; сейчас она была холодна, из черной разверстой пасти топки за открытой чугунной дверцей высыпался остывший пепел. Справа вдоль каменной стены тянулся во всю длину широкий стол, с виду очень старый, похожий на сколоченный из толстых досок огромный рабочий верстак, укрепленный на вросших в земляной пол пыльных деревянных опорах. На нем во множестве были свалены тетради и исписанные листы бумаги, тут же стояли стеклянные и пластиковые бутылки – некоторые с этикетками чистящих средств и реактивов, другие без опознавательных надписей, полные какой-то коричневой мутью, – тут же ветошь, пара зловещего вида воронок, стопка грязных тарелок с присохшими остатками еды и несколько книг. Я взял ту, что лежала верхней: это оказалась «Жизнь и приключения Робинзона Крузо» Дефо. У стены слева стоял тяжелый стул, даже кресло, если так можно было назвать массивное сооружение из угловатых коричневых брусьев; стул тоже был вмурован в пол, на подлокотниках крепились грубые, заскорузлые ремни с железными пряжками; и подлокотники, и сидение, и высокую спинку покрывали неопрятные бурые пятна. Над стулом, низко, почти над самой спинкой, висел на металлическом костыле портрет – большая черно-белая фотография в рамке, размером в два стандартных листа, с которой смотрела довольно эффектная женщина лет тридцати пяти.

– Это их мать, – пояснил Граф. – Бывшая супруга Аристарха.

Я присмотрелся к портрету. В холодных чертах надменно-красивого лица можно было рассмотреть выраженное сходство с сыном и несколько более отдаленное, но вполне заметное – с Машенькой.

– Мария Аристарховна говорила, что она бросила их в раннем детстве, – заметил я.

– Я слышал, что ее выставил за порог старый фон Зильбер. Он не слишком высоко ценил своего сына, хотя относился к нему снисходительно, а вот внука откровенно не любил, причем с самого рождения, даже называл чем-то вроде «тупиковой ветви» и винил в его странностях мать. Зато постоянно возился с внучкой, которая, кстати, совершенно не похожа ни на брата, ни на отца, а больше всего на свою прабабку по линии деда. Никогда не мог понять, где тут логика.

Я вспомнил про оборотня Петера Штумпфа и его дочь, но не стал додумывать этой мысли, как и того, какого рода опыты проводил Вольдемар в своем подземелье посредством покрытого пятнами стула с ремнями, глядя на портрет женщины, оставившей ему от себя лишь нелепую детскую кепку. Ее я нашел на дальнем краю верстака. Она лежала рядом с тяжелым, скрученным в рулон свертком из брезента защитного цвета. Я потянул сверток за угол: он с увесистым лязгом раскрылся, и внутри я увидел десятка два металлических инструментов, похожих то ли на комплект для рукоделия по металлу, то ли на инструментарий полевого хирурга начала прошлого века – имелась даже ленточная пила. Все были аккуратно разложены по кармашкам, острия зубьев, крючков и лезвий блестели чистотой и идеальной заточкой. Перед уходом я, более повинуясь интуиции, чем рациональным соображениями, зачерпнул горсть холодного пепла из топки и просеял в руке: на ладони остался крошечный обгорелый кусочек кости. Кажется, это был зуб. Я показал его Графу. Тот поморщился, схватил кость, швырнул обратно в печку и вышел.

Вольдемара увезли днем. Аристарх Леонидович удалился к себе, а следующим утром вызвал меня в кабинет. Я вошел; он стоял, повернувшись спиною ко мне у окна, по обыкновению заложив назад руки и сцепив пальцы. Неяркий свет ноябрьского дня наполнял кабинет. Мы молчали, а потом Аристарх Леонидович отрывисто произнес:

– Я вас не виню.

Он говорил высоким, надтреснутым голосом.

– Мой мальчик… Вольдемар был особенным, что не могло его не погубить. Увы, но это стало закономерным итогом. Вас винить так же глупо, как фонарный столб, оказавшийся на пути водителя-лихача, постоянно садящегося пьяным за руль.

Я промолчал.

Он повернулся и сел за стол. Немытые длинные волосы свесились по обе стороны от рыхлого, бледного лица, глаза покраснели, и сейчас Аристарх Леонидович более, чем обычно, напоминал своего покойного сына.

– Академию закрывают, – сказал он. – Мне предписано завершить все дела до исхода этого месяца. Воспитанников станут постепенно забирать их родители. С ними, разумеется, отбудут и фирсы, если так будет угодно молодым господам. И знаете что? Мне не жаль.

Глаза его затуманились. Я не мог понять, пьяный он или трезвый, но ни стаканов, ни бутылок на столе не было, и даже табачный дым не витал под потолком.

– Всю жизнь я искал одобрения своего отца – надо сказать, безуспешно. Он никогда не поддерживал моих идей, и все, на что я мог рассчитывать, это получать содержание за то, что помогаю воплощать малую часть его замыслов. Если бы он был жив, то никогда бы не позволил создать Академию Элиты, эту пародию, пошлый косплей на его евгенические опыты…

– Мне казалось, что вы не замечаете дурновкусия этой затеи, – заметил я.

– Дурновкусие лучше продается, – Аристарх Леонидович горько усмехнулся. – Дурновкусие и пошлость. Элита! Дворянские традиции! Знать! Узколобые хапуги, лавочники и мазурики, ловкачи, вскарабкавшиеся на вершину пищевой пирамиды благодаря беспринципности и хорошо развитому рептильному мозгу. Неужели вы хоть на минуту поверили, что мне приятно пестовать их жалких отпрысков, попутно внушая идеи некоего избранничества в духе Германа Германовича? Я бы с удовольствием занялся моей книгой, но, увы, презренный металл…

В дверь постучали. Аристарх Леонидович осекся, сменил тон и крикнул:

– Войдите!

Граф вошел в кабинет и коротко поклонился. Аристарх Леонидович неприязненно вытаращился на него.

– Господин фон Зильбер! – начал Граф, встретился взглядом с хозяином и замялся.

– Чего тебе?

Граф откашлялся и продолжил.

– Ввиду последних событий, с учетом сложившейся обстановки, а также для предотвращения возможных инцидентов прошу вернуться к рассмотрению вопроса о постоянном ношении оружия фирсами…

Я прикусил губу. Фон Зильбер побагровел и медленно поднимался с кресла.

– Каких последних событий?..

Граф растерянно замолчал. Аристарх Леонидович неожиданно выскочил из-за стола и стремительно подлетел к нему.

– У меня погиб сын! – завизжал он в лицо опешившему Графу. – Это ты называешь последними событиями, сволочь?! У меня! Погиб! Сын! А ты жив! Почему ты жив, а он нет?!! Почему?!

Фон Зильбер размахнулся и с силой влепил Графу такую пощечину, что тот едва устоял на ногах.

– Почему! Ты! Жив! А он! Нет!

Пощечины летели слева и справа; Граф мотал головой, терпел и молчал.

– Оружие! Вот тебе оружие! Вот! Тебе! Оружие! Вон! Пошел вон! Вон!!!

Обессиленный Аристарх Леонидович упал в кресло. Граф, усы которого встопорщились от пощечин и казались угольно-черными на фоне пунцово-красной физиономии, развернулся и вышел, печатая шаг. Я поспешил вслед за ним и закрыл за собой дверь.

С того дня Аристарх Леонидович фон Зильбер более не покидал своего кабинета.

Граф быстрым шагом решительно прошел через Рыцарский зал и Китайский залы, миновал Верхнюю гостиную и почти бегом ворвался в казарму. Я шел за ним. Под изумленными взглядами фирсов он выхватил ключи от оружейной, отпер замки и вынес три черные кобуры с «грачами» и свою портупею с «наганом».

– Господа, с этого дня каждый из нас будет постоянно вооружен на случай непредвиденных обстоятельств.

Все переглянулись. Резеда пожал плечами и прицепил кобуру к поясу, за ним последовали остальные.

– А мне? – спросил я.

Граф поколебался, но отрицательно мотнул головой.

– Нет, прости, Родион. Тебе нельзя. Ты учитель.

Я не стал спорить, зная, что теперь у меня есть не один, а четыре варианта при случае раздобыть оружие самостоятельно.

В тот же день, сразу после обеда, из Усадьбы вместе ушли Герасим и Римма с Сережей. Я видел их с Верхней террасы: они двигались по дороге к южному въезду, не торопясь, как семейство, собравшееся в поездку и бредущее с вещами к вокзалу. Герасим тащил два огромных, угловатых чемодана, Римма несла в одной руке большой узел, а другой держала за руку Сережу. Когда эта процессия достигла ворот КПП, их задержали и сразу же попытались связаться по рации с Аристархом Леонидовичем. Ответа не было, и тогда о происходящем сообщили Графу.

– И что делать? – спросил он. – Фон Зильбер не отвечает.

– Набери его по внутреннему, – предложил я. – Ну или хочешь, я наберу?

– Не надо, – мужественно отказался Граф. – Я сам.

На звонок по внутренней связи Аристарх Леонидович действительно отозвался, пусть и не сразу. Граф коротко переговорил с ним и вернулся с ответом.

– Говорит, чтобы шли на все четыре стороны, представляешь?..

Так в Усадьбе Сфинкса из прислуги остались только конюх и одна горничная.

Когда на следующий день вернулась Машенька, ее встречали лишь я, Граф и четыре хмурых воспитанника. Сама она казалась в прекрасном расположении духа, игриво раскланялась с молодыми господами и нежно чмокнула меня в щеку. Отметины на шее исчезли; повязки на плече я не заметил, как позднее, той же ночью, не увидел и шрама. Кожа была нежной и чистой, как будто оттуда не вырвали на днях кусок плоти.

Впрочем, в хорошем настроении Машенька пребывала ровно до начала обеда, когда выяснилось, что состоять он будет из одной перемены, а именно тушеной говядины с гречневой кашей, в качестве разнообразия дополненной консервированными помидорами. Хотя количество едоков в Усадьбе в последнее время порядком уменьшилось, но и число обслуживающего их персонала сократилось критически, и Дуняша в первый же день сбилась с ног, в итоге приготовив одно блюдо и фирсам, и господам.

Пришлось объяснять Машеньке причины скудости обеденного меню.

– В каком это смысле папа их отпустил?! – ледяным тоном осведомилась она, поднялась из-за стола, швырнув на пол скомканную салфетку, и стремительно отправилась в покои Западной башни. Я, чувствуя на себе общие взгляды, на всякий случай поспешил следом и, стоя в Рыцарском зале, слышал, как Машенька кричит и распекает отца так, что я усомнился бы в том, что слышу ее голос и интонации, если ли бы не знал точно, что это она находится в кабинете. Это продолжалось несколько минут, пока наконец не хлопнула дверь – так, что задрожали портьеры, – и не появилась моя маленькая богиня, раскрасневшаяся от гнева. В тот же день она приказала Графу перенести резное кресло с двузубой короной из кабинета отца к себе в Девичью башню. Прах, Резеда и Скип больше часа, едва не надорвавшись, волокли тяжеленный громоздкий трон через всю Усадьбу по лестницам, коридорам и залам, а потом, сжав зубы и изо всех стараясь не материться, втащили его в Машенькин будуар и установили посередине спальни. Теперь она сидела только на нем, покидая иногда для того, чтобы снизойти к обществу в Обеденном зале или Верхней гостиной или же перейти в постель.

Граф, как мог, пытался выправить ситуацию: презрев сословную иерархию, предполагавшую, что фирсы – это слуги классом выше, чем прочие, он отрядил Праха и Скипа на кухню в помощь Дуняше, а Резеда взялся разобраться в работе электрощитовой и котельной. Увы, но в этом он не преуспел: если с электричеством все было проще и его просто перестали отключать на ночь вовсе, то газовое отопление толком отладить не удалось. Батареи в комнатах были едва теплыми, утренний душ превратился в закаливающие процедуры; с каждой ночью становилось все холоднее, пока однажды днем в Зеркальном зале я не заметил, что изо рта идет пар.

Дух запустения, проникнув исподволь, ныне воцарился в Усадьбе. Ледяные сквозняки колыхали в углах бутафорскую хэллоуинскую паутину, которую некому было снять. Дрожавшие в ней гигантские пауки из папье-маше казались живыми, так что даже я невольно ускорял шаг, проходя мимо. Дуняша перебралась на кухню и стелила себе на полу у горячей плиты. Воспитанники допоздна засиживались в Верхней гостиной, теперь уже не ради увеселительных предприятий, но чтобы согреться. Поддерживать огонь во всех каминах не было никакой возможности, и к полуночи холодная тьма затапливала Усадьбу, окружая раскаленные угли и языки пламени в очагах будто первобытная ночь.

– Я отпустил своих крестьян, – сказал однажды Филипп, когда мы сидели вечером у огня.

– Каких? – не сразу сообразил я.

– Ну, которые рыли траншею вдоль ограды. Послал Скипа за деньгами в город, потом поехали к ним, и я каждому выплатил по два миллиона, как обещал.

– Наверное, они были счастливы?

– О да, – подтвердил Филипп. – Настолько, что решили не прекращать работу. Сказали, что, если бесплатно столько копали, то теперь-то уж и подавно. Говорят, кредиты сейчас раздадим, женам с детьми подарки купим и заживем. Даже решили работать в две смены, днем и ночью, чтобы дело быстрее спорилось. Уже совсем рядом со старым кладбищем роют.

– Вы же сказали им, что денег больше не будет? И что они свободны?

– Да, но они не хотят быть свободными. Они хотят продолжать копать.

Мы проводили с Машенькой вместе все дни, вечера и ночи – порою почти без сна. В камине ее будуара жарко пылал огонь, ночь окутывала Девичью башню, как плащ-невидимка, и мы до утра занимались любовью, обсуждая в перерывах планы на будущее и разговаривали часами, прерываясь иногда для любви.

– Мы будем оставаться здесь, пока не решится ситуация с этой глупой папиной Академией, – говорила Машенька, приподнявшись на локте, а я смотрел в ее иссиня-серебристые, как звездные небо, глаза. – Когда все посторонние отсюда уедут, я отошлю папу в его городскую квартиру, а дальше нам предстоит решить, как поступить лучше: оставить тут, например, Архипа присматривать за Усадьбой и криптой, а самим перебраться в дедушкину квартиру на Мойке или все-таки жить тут… Что ты так на меня смотришь?!

И она смеялась серебряным смехом, от которого у меня внутри как будто бы таял воск.

– Хочешь, спою тебе?..

Эти несколько коротких ноябрьских дней и бесконечно длинных, непроницаемо черных ночей в холодной, окутанной мраком старой Усадьбе были счастливейшим временем моей жизни.

Да, время Усадьбы Сфинкса подходило к концу, и наше тоже близилось к завершению.

В обстановке упадка и хаоса кроме Графа хотя бы какую-то видимую стабильность поддерживала Вера, продолжавшая ежедневно вести свои лекции несмотря на то, что осталась единственным действующим преподавателем в Академии, ибо Аристарх Леонидович заперся в своей башне, а я был слишком занят в другой. Туманным утром после той страшной ночи, когда я застрелил Вольдемара, она постучалась ко мне в комнату. Я не спал, думал о Машеньке и в задумчивости листал книгу Компендиума, стараясь успокоить себя поиском числовых закономерностей.

– Решил подтянуть математику на досуге?

– Нет, это просто странная книга из семейной библиотеки фон Зильберов, которую некоторые почему-то считают очень важной.

Вера присела рядом, взяла Компендиум у меня из рук, закрыла и взглянула в глаза.

– Не терзайся. Ты знаешь, я эмоциональный инвалид и не очень-то умею поддерживать, но ты поступил так, как оказался вынужден.

Я был тогда искренне ей благодарен.

Кто мог знать, что именно ответственное отношение Веры к своим учебным занятиям сыграет роковую роль в судьбе Усадьбы Сфинкса.

* * *

В тот день мы собирались на утреннюю прогулку верхом. Легкий мороз посеребрил увянувшую пустошь, погасил последние огоньки листьев в прозрачном лесу, и нам хотелось успеть прокатиться засветло, пока будто поневоле проглянувший день не превратился в предвечерние сумерки.

Чтобы из Девичьей башни спуститься к северной террасе и отправиться на конюшню, нужно было пройти мимо дверей аудитории. В это время там обыкновенно вела занятия Вера, но сейчас помещение было пусто, и только прекрасная Дева на троне, в окружении людей и чудовищ, строго смотрела на нас через раскрытые настежь двери. Как известно, любое отклонение от установленного порядка в этом мире зачастую является знаком беды. Я остановился.

– Что-то не так. Куда они все подевались?

– Ах, милый, да не все ли равно? – Машенька капризно надула губы. – Пойдем скорее, я хочу кататься!

В этот момент из Китайского зала в коридор быстрым шагом почти выбежал Граф. Он увидел нас, одернул китель, подошел ближе и произнес:

– Госпожа фон Зильбер, у нас чрезвычайное происшествие.

Машенька сначала недовольно наморщилась, полагая, что дело пустячное, но ситуация и в самом деле оказалась из ряда вон.

Началось с того, что Лаврентий крепко уснул на лекции, по обыкновению напустив слюней, пока Вера рассказывала что-то про зависимости. Ничего необычного в этом не было, но, видимо, в последнее время нервы стали сдавать даже у самых стойких: Вера щелкнула Лаврентия по макушке и в лучших традициях преподавательской токсичности осведомилась, не мешает ли ему спать. Тот в ответ пробурчал что-то невнятное, и тогда Вера обратила внимание на его обслюнявленный рукав, сообщив во всеуслышание, что неконтролируемое слюноотделение является одним из характерных признаков клинического слабоумия. Лаврентий, теперь уже окончательно проснувшийся, огрызнулся, назвав Веру прислугой и напомнив, кто кому платит. Она тут же отозвалась, что сам Лаврентий не имеет даже копейки, и платить потому никому не может, и что за обучение его лично следовало бы доплачивать отдельно, как при работе с умственно неполноценными. В ответ Лаврентий плюнул Вере в лицо. В следующий миг Филипп молнией подскочил к нему и дал увесистую пощечину. Лаврентий не остался в долгу, так что Эльдар с Никитой с трудом оттащили их друг от друга. Едва отдышавшись, Филипп громко объявил, что вызывает Лаврентия на дуэль, добавив при этом, что считает его ничтожеством и трусом, а потому уверен, что принять вызов ему будет слабо́. Лаврентий крикнул, что вызов принят и что они будут стреляться сегодня же, с барьером на десяти шагах, если, конечно, Филипп не пустозвон и отвечает за свои слова.

– Они совершенно серьезно намерены драться, – сказал Граф, – и о примирении не хотят даже слышать. Учитывая их статус, в случае трагического исхода дуэли последствия будут непредсказуемыми, а такой исход очень возможен, так как оба стреляют весьма неплохо. Сама возможность дуэли прописана в академическом уставе, и запретить ее я не могу.

– Чего же вы ожидаете от меня?

– К сожалению, ваш батюшка отказался от решения этой проблемы. Возможно, учитывая его теперешнее состояние, он просто не в силах осознать всю серьезность положения, поэтому я обращаюсь к вам.

Машенька задумалась.

– Запретить мальчикам драться на дуэли действительно не получится, – сказала она. – Даже если я так сделаю, в этой ситуации они найдут, как и чем свести друг с другом счеты. Может быть, у вас есть свои предложения?

Граф кивнул.

– Так точно, госпожа фон Зильбер. Я прошу разрешения зарядить пистолеты холостыми патронами. В этом случае, даже если они решатся стрелять друг в друга на поражение, все можно будет списать на промах. Поверьте, ничто так не способствует снижению градуса накала эмоций, как участие в смертельном поединке с переживанием реальной возможности получить пулю, так что после него конфликт наверняка потеряет свою остроту.

– Что ж, действуйте!

Граф откланялся и ушел. Настроение кататься верхом у меня пропало; я сказал о том Машеньке, и она, хотя и сделала недовольное лицо, все же разрешила мне остаться в Усадьбе. Я поднялся на третий этаж и постучал в комнату Веры. Она открыла не сразу, и я уже было вспомнил про пуговицу от форменной куртки, закатившуюся под стул в ее комнате. Но Вера была одна; я рассказал ей про план Графа, и мне показалось, что она выдохнула с облегчением.

– Я не ожидала, что дойдет до такого. Надеюсь, что мальчики выпустят пар и все обойдется, или даже раньше одумаются. Насколько я понимаю, дуэль состоится через несколько часов?

Стреляться назначили на закате. Граф в казарме заранее подготовил и выложил два пистолета, зарядив в магазины по одному холостому патрону, и еще два положил на всякий случай в карман. Обед прошел в напряженном молчании, и только после десерта Граф, обращаясь к Лаврентию и Филиппу, сказал:

– Господа, мы будем ожидать вас через полтора часа в нижнем холле.

Смеркалось рано. К половине пятого вечера темно-серое небо тяжко нависло над пустошью, редкие ледяные капли срывались с него, как с низких сводов мрачного подземелья, в котором медленно угасали слабые отсветы уходящего дня. Вместе с двумя дуэлянтами шли только фирсы и я: никому более не было позволено присутствовать при поединке, – впрочем, никто и не изъявлял такого желания. Ноги путались в осклизлой залегшей траве. Безжалостно холодный порывистый ветер пробирал насквозь; я прятался за поднятый воротник пальто, Лаврентий кутался в шарф, повязанный поверх толстого дафлкота. Филипп шел в демонстративно распахнутой куртке, под которой пузырем надувалась белая рубашка; ветер трепал его длинные волосы, и, когда они закрывали глаза, он откидывал их рукой. Мы вышли к тому же месту, где некогда состоялся наш поединок с Графом; он сам, даже сейчас не забывая про условности и церемонии, вонзил в землю саблю, возможно, одну из тех, которыми мы с ним едва не изрубили друг друга, отсчитал десять шагов и так же воткнул другую.

– Итак, барьер установлен на десяти шагах. Сходиться с двадцати пяти. У каждого есть один выстрел. Патроны уже в патронниках. Дуэль считается состоявшейся, когда оба выстрела будут сделаны вне зависимости от их результатов. Эти условия всем понятны?

Филипп и Лаврентий мрачно кивнули, стараясь не глядеть друг на друга.

– Я в последний раз предлагаю вам примириться.

Оба молчали. По мертвой траве пробежала серая рябь.

– Тогда приступим.

Резеда и Скип, исполнявшие роль секундантов, подошли к своим господам и протянули им пистолеты. Мы с Прахом встали неподалеку. Дуэлянты разошлись на позиции и повернулись друг к другу боком; Филипп держал пистолет в опущенной руке, Лаврентий поднял свой стволом вверх. Меня охватило дурное предчувствие, которое усилилось, когда я заметил, что Скип расстегнул свою кобуру и положил ладонь на рукоять пистолета.

– Теперь сходитесь! – крикнул Граф.

Двое мальчишек двинулись друг на друга. Лаврентий по-прежнему держал оружие стволом вверх. Они прошли четыре шага; Филипп стал медленно поднимать свой пистолет. Еще два шага, и Лаврентий, прищурив левый глаз, нацелил оружие, но тут Филипп, остановившись, вдруг резко вскинул руку. В сыром воздухе отрывисто хлопнул выстрел.

Ровно посередине широкого белого лба Лаврентия появилось маленькое круглое отверстие, из которого медленно стекла вниз густая тягучая капля. Лаврентий остановился, взглянул перед собой словно бы в изумлении и тяжело повалился на траву.

В следующее мгновение Скип молниеносно выхватил пистолет и дважды выстрелил. Резеда, крутанувшись, упал ничком. Прах подпрыгнул, закричал и направил свой «грач» на Скипа.

– Ты что?! Ты что?!!

Скип молча прицелился в Праха в ответ. Ошеломленный Граф выдернул «наган» из кобуры и попеременно наводил его то на одного, то на другого.

– Ты что?!

– Отставить! Убрать оружие!

– Ты что?!

– Брось ствол!

– Бросай!

– Отставить!!!

Я поднял обе руки, прицелился вытянутыми пальцами разом в троих и заорал, что было силы. Все замолчали и уставились на меня.

– Теперь можно поговорить спокойно?! Скип, ради всего святого, что ты делаешь?

– Выигрываю нам время. Здесь только что при нашем участии застрелили племянника лорда-адмирала. Пока тот не знает об этом, у всех есть шанс убраться отсюда живыми. Резеда сообщил бы о случившемся сразу, как добрался бы до рации на КПП или спутникового телефона фон Зильбера.

– Почему?

– Потому что он фирс Лаврентия. И стукач, который все это время докладывал о происходящем лорду-адмиралу.

– Это тебе твоя Лиза сказала? – спросил Прах, нервно облизываясь.

– Здравый смысл. Мертвый Захар осведомителем не был. Стучать начали с лета, когда вы двое тут появились. Я подумал бы на тебя, но Захара закололи одним ударом в сердце, для этого нужен особый навык, а Резеда преподавал ножевой бой. Да и фирсом племянника лорда-адмирала просто так не становятся.

– Господа, – произнес Граф, – нам всем стоит успокоиться.

Он первым опустил револьвер. Прах, поколебавшись, засунул пистолет в кобуру. Скип убрал оружие последним.

– Почему пистолет оказался заряженным? – спросил я.

Граф засунул руку в карман и вытащил оттуда два запасных патрона. Оба были без пули. Он в смятении посмотрел на меня. Я подошел к телу Лаврентия: он лежал лицом вверх, широко разбросав в стороны руки; пистолет валялся рядом в траве. Я поднял его и извлек магазин: единственный патрон был боевым. Граф замотал головой.

– Этого не может быть! Я не мог перепутать.

– Но кто-то мог просто их подменить.

– Я вообще был не в курсе про холостые, – заявил Прах.

– Я тоже, – сказал Скип. – И это точно не в моих интересах.

– И не в наших, – подытожил я. – Сейчас нужно решать, что делать дальше. Просто бежать в такой ситуации бессмысленно и опасно. Нужно срочно связываться с лордом-камергером и объяснять, в какую переделку попал его сын.

Филипп, склонив голову, неподвижно стоял над телом Лаврентия, и лицо его могло соперничать белизной с ликом покойного племянника лорда-адмирала, для которого все волнения и тревоги были уже позади. Я подошел к нему и обнял за плечи. Филипп вздрогнул, но не отстранился.

– Пойдем, дружок, – сказал я. – Позвоним твоему папе.

Через полчаса тьма за окнами стала кромешной; при известной доле фантазии не составляло труда вообразить, что Усадьба Сфинкса повисла где-то вне пространства и времени, в черноте абсолютного ничто, если бы по стеклам, подоконникам и гулкой железной крыше барабанили тяжелые крупные капли ледяного дождя.

Тело Лаврентия Прах и Скип кое-как дотащили до его комнаты. Резеду бросили на пустоши, там, где его нашла смерть. Мы с Графом собрали всех в Обеденном зале. Это было несложно: из числа прежних обитателей этого места ныне тут оставались только четверо воспитанников, трое фирсов, Машенька, Вера, я да Архип с перепуганной насмерть Дуняшей, стоявшие возле дверей в кухню. Не было ни криков, ни истерик, ни слез: все слушали в напряженном, сосредоточенном молчании, какое бывает обычно, когда люди сталкиваются с настоящей опасностью или бедой.

– Я тоже хочу позвонить отцу, – сказал Эльдар. – Он стопудово придумает что-нибудь.

– И я, – добавил Никита.

– Я тоже! – выкрикнул Василий Иванович. – Хотя он пока заграницей.

Обращаться на КПП было нельзя: охрана периметра была Усадьбе не подконтрольна; требовался Аристарх Леонидович с его спутниковым телефоном. Граф связался с ним по внутренней связи и рассказал о случившемся.

– И как он? – спросил я.

– Воспринял спокойно, как это ни удивительно, – ответил Граф. – Голос вроде бы трезвый. Велел зайти через четверть часа.

Меня это насторожило. Минут пять спустя я заметил, как Дуняша пробежала из кухни в сторону Западной башни с бутылкой виски в руках. Назвать такое хорошей приметой было никак невозможно. Я взял с собой Графа, и мы отправились к кабинету фон Зильбера.

– Аристарх Леонидович! – барабанил Граф в дверь. – Господин фон Зильбер! Откройте!

Дверь дрожала, но ответом нам было немое молчание.

– Аристарх Леонидович!

– Надо ломать, – сказал я.

К счастью, в приемной было, где разбежаться. Мы с Графом заключили друг друга в объятия, разбежались вдвоем и с силой врезались в дверь. Первый раз она устояла, и мы оба рухнули на пол, но со второго раза, отбив плечи и с треском разломав косяки, нам удалось выбить ее из дверного короба и ударами ног опрокинуть на пол кабинета. Мы ворвались внутрь. Под потолком ярко горела люстра. На столе стояла ополовиненная бутылка и огромный хрустальный бокал. Аристарх Леонидович, скрючившись, сидел в вольтеровском кресле. Два ствола снятого со стенки короткого ружья он засунул себе глубоко в рот, а приклад упер в кресло напротив. Курки были взведены, и фон Зильбер, вытянув руку, уже касался пальцами спусковых крючков.

– Нет! – закричал Граф.

В этот момент Аристарх Леонидович нажал на спуск. Раздался сухой щелчок. Я подскочил и вырвал ружье у него из рук. Он попытался уцепиться за ствол, но вдруг побледнел и повалился с кресла без чувств. Я переломил двустволку: в обоих стволах было заряжено по патрону кабаньей картечи, которой хватило бы, чтобы снести голову напрочь.

– Похоже, что просто отсырел порох, – предположил Граф. – Это ружье последний раз перезаряжали лет пять назад.

Аристарх Леонидович лежал на полу и прерывисто, тяжко дышал. Мы прошли по кабинету и нашли спутниковый телефон. Я прихватил ружье и бутылку.

– Что будем с ним делать? Оставим так?

Граф пожал плечами.

– Ладно, тогда идем.

– Подожди-ка, – сказал Граф.

Он вынул из кобуры револьвер, откинул барабан и вытряхнул патроны в ладонь. Потом вставил обратно один и положил револьвер на стол рядом с бокалом.

– Вот теперь пойдем.

В Обеденном зале Эльдар, Никита и Василий Иванович с аппетитом уплетали перловку с мясом прямо из консервных банок. Филиппа не было видно; мы нашли его у себя в комнате: он лежал на кровати одетым, с открытыми глазами, не зажигая свет. На стене комнаты сияли золотистые клинья света уличных фонарей. Граф протянул ему телефон.

– Вы помните номер отца?..

Филипп кивнул.

– Я позвоню через приемную. Там соединят.

Разговор занял едва ли более пары минут: лорд-камергер выслушал сына и велел дожидаться эвакуации. Теперь и нам не оставалось ничего больше, кроме как ждать. Мы с Графом решили, что прочим воспитанникам лучше пока не давать возможности для звонков отцам: неизвестно, как бы они поступили и что предприняли, поэтому существовали риски утечки весьма чувствительной информации к лорду-адмиралу, а мы понимали, что это будет значить для всех. В Библиотеке часы бесстрастно и хрипло пробили без четверти шесть. Граф на всякий случай отослал Праха к Верхней террасе следить за дорогой от южного КПП, а Скип занял наблюдательную позицию на чердаке. Мальчишки отправились собирать сумки. Я пошел в Девичью башню.

– Тебе следует уезжать, и как можно быстрее, – сказал я Машеньке. – Тут становится небезопасно.

– Это решительно невозможно! – возразила она, восседая под двузубой короной – Именно сейчас ни в коем случае нельзя оставлять Усадьбу без моего присмотра. Отец полностью утратил дееспособность, для других это место чужое, что же до прочего, то какая опасность нам может грозить со стороны лорда-адмирала или кого-то еще? Я невиновна в смерти его племянника и не покину свой дом.

Уговаривать было бессмысленно.

Через четыре часа к монотонному гулу дождя и стонам ветра добавился шелестящий свист лопастей, взрезающих волглую тьму. Из мрака ночи над площадкой за фонтаном с клепсидрой, между парковкой и конюшней, соткался вытянутый силуэт черного вертолета, похожий на чудовищное насекомое, вдруг явившееся из-за грани реальности. Вертолет бесшумно завис, развернулся, покачиваясь, и начал спускаться вниз. Машенька оставалась в башне; я спустился в Большую гостиную, где уже собрались воспитанники и фирсы. Из вертолета вышли три человека: один был в коротком пальто, под которым белел треугольник рубашки с галстуком, у двоих других поверх черных бронежилетов висели штурмовые автоматические винтовки с приборами для ночной стрельбы. Лопасти вертолета крутились на холостом ходу, разбрызгивая черную воду из черных чаш и заставляя словно в испуге раскачиваться и метаться голые лозы дикого винограда на стене.

Трое вошли внутрь; автоматчики встали у двери, человек в пальто направился к нам, отряхивая крупные капли дождя. У него было усталое лицо и волосы с проседью.

– Филипп Витальевич, нас послал ваш отец. Прошу лететь с нами.

Граф шагнул вперед. Человек в пальто вопросительно взглянул на него.

– Я начальник службы безопасности Академии. Здесь еще трое воспитанников и их слуг. Я прошу вас тоже принять их на борт.

– У нас нет на этот счет никаких распоряжений.

– Я настаиваю, – произнес Филипп. – Это мои друзья.

– Кроме вас мы можем взять еще четверых, – поколебавшись, ответил человек в пальто. – Но следует поторопиться.

Филипп оглянулся, ища кого-то глазами. Я все понял.

– Минуту, я сейчас ее приведу.

Веры не было вместе с нами в гостиной; я вообще не видел ее с тех самых пор, как мы с Графом отправились высаживать двери в кабинете фон Зильбера. Я предполагал, что она все это время как-то поддерживала беднягу Филиппа, что было бы для него сейчас весьма нелишне, но теперь оказалось, что это не так. Я постучался в дверь ее комнаты – она оказалась открыта. Внутри было пусто; я заглянул в шкаф: вещи висели на месте. Все это было странно и, как любая странность, вызывало тревогу. Ведомый ею, я заглянул к себе: на столе, прижатый моим кухонным ножиком, белел сложенный вдвое лист бумаги. Я развернул его и прочел:

«Дорогой Родион!

Искренне надеюсь, что ты найдешь мое письмо как можно раньше, ибо это все, что в сложившихся обстоятельствах я могу для тебя сделать. Если ты до сих не получил обо мне никаких известий, в Усадьбе не объявили тревогу, а Граф с остатками своего доблестного воинства не мечется, потрясая оружием, значит, у меня все получилось.

Я действительно работаю на Кардинала: к нему обратился некто, желающий нарушить балансы сил на самом верху и столкнуть друг с другом двух очень могущественных людей – полагаю, ты понимаешь, о ком я. Сделать это посредством их отпрысков представилось оптимальным способом. Так я оказалась в Академии. Для меня не составило большого труда расположить к себе этого мальчика, Филиппа, – он славный, я надеюсь, что с ним все будет в порядке. Устроить так, чтобы он бросился меня защищать от этого недалекого увальня, я могла бы уже давно. Это было не сложнее, чем заменить холостые патроны на боевые в пистолетах, которые Граф оставил лежать без присмотра на столе в казарме, благо мои подходили им по калибру. Спасибо, что предупредил об этом нехитром замысле: если бы не удалось поменять боеприпасы, я рассказала бы Филиппу о планах превратить его героическую защиту моей чести в фарс.

Однако есть еще одно обстоятельство, о котором ты вполне мог догадаться: все же мы учились с тобой в одной школе, только ты те уроки, видимо, подзабыл. Речь об одной юной леди, которая по удивительному стечению обстоятельств является нашим общим работодателем. Мы познакомились, когда она связалась со мной, узнав, что мне предстоит внедриться в Усадьбу Сфинкса. Леди попросила меня отыскать здесь для нее некую книгу; задача звучало просто, но скоро выяснилось, что для этого нужно стать очень близким человеком для Марии Аристарховны фон Зильбер, чего у меня по причинам естественного свойства получиться никак не могло. Так появился ты. Леди предупредила меня о твоем скором прибытии в Усадьбу. Кстати, ты ведь виделся с нею лично: неужели тебя все это время не занимал вопрос, почему и как девушка, спасавшаяся от преследования Вольдемара с его группой поддержки, забежала именно в то место и время, где тебе велела быть леди? Это удивительно, как и то, что ты не догадывался обо мне: ведь я передавала тебе от нее послание, ты знал, что в Усадьбе есть еще один ее агент! Неужели ты полагал, что это кто-то из фирсов?

Как бы то ни было, со своей миссией ты справился. Извини, что забираю Компендиум: твое нынешнее состояние внушает мне опасения, и ты запросто можешь передумать отдавать его. Такое развитие событий мы тоже предполагали.

Я буду уходить через северный КПП. К тому времени, как ты прочтешь эти строки, охраны там уже не будет. Оставляю для тебя эту дверь открытой. Это твой шанс: немедленно беги из Усадьбы, один или со своей пассией, потому что на этот момент я уже сообщила лорду-адмиралу о том, что его племянник убит, так что тут скоро сделается очень жарко.

Береги себя!

Целую, В.

P. S. Еще раз прости, что так вышло: в наше время женщине приходится работать сразу на двух работах, чтобы хоть как-то себя обеспечивать. Ты не представляешь, сколько стоит один только косметолог!

P.P.S. Была очень рада нашей встрече! Быть может, еще увидимся».

Я открыл ящик стола: разумеется, он был пуст. Некоторое время я просто стоял, комкая лист бумаги и глядя в окно на бесшумно вращающий двойным винтом вертолет на площадке, и тут вдруг заметил рядом с автомобильным навесом машину, которой тут раньше не было, – черный BMW M5, показавшийся смутно знакомым.

* * *

– Алиса, выключи музыку!

Василиса посмотрела на экран вибрирующего смартфона и поморщилась. Куратор звонил ей редко, и она никогда не встречалась с ним лично, но заочно не любила: было что-то липкое в его голосе, из-за чего представлялся тридцатилетний полнеющий неудачник в криво сидящих очках, с пятнами на галстуке, крошками на пиджаке, и в рубашке, собравшейся складками под выпирающим пузом, из тех, кто любит взламывать чужие аккаунты и старается не пыхтеть слишком громко, чтобы не разбудить жену, когда мастурбирует ночью на фотографии недоступных красавиц. Может быть, она заблуждалась, но кого еще могут отправить курировать канал «Дуб Анны Иоанновны» на две тысячи человек, пишущий про новости и культуру в малоизвестном городе Ленинградской области?

– Привет, – прозвучало в динамике, – дело к тебе есть.

– Здравствуйте, Леонид Ильич, – со вздохом отозвалась Василиса.

– Ты чего грустная-то?

Василиса промолчала и постаралась сосредоточиться на листании бесшумно мелькающих рилсов.

– Короче, – не стал дожидаться ответа Леонид Ильич, – сегодня в течение ночи у вас там в окрестностях возможны хлопки и свечение. И мобильная связь на несколько часов, вероятнее всего, пропадет.

– В связи с чем? – полюбопытствовала Василиса.

– Неважно, – веско ответил куратор. – Напишешь, что вследствие нарушения правил техники безопасности при проведении ремонтных работ на территории комплекса исторических зданий «Усадьба Сфинкса» произошло возгорание. С последующим задымлением.

– Что возгорелось?

– Ну не знаю. Наверное, как обычно, сухая трава.

– Сейчас ноябрь, – заметила Василиса. – Пора бы поменять скрипт.

– Не надо умничать, – строго сказал Леонид Ильич. – Знаешь, что с умниками бывает?

Василиса снова вздохнула.

– Не буду. А связь почему пропадет?

– Плановые работы.

– Хорошо, приняла.

– Слушай, я тут скоро собираюсь в ваши края, может быть, прогуляемся?

– Вы летом приезжайте, – посоветовала Василиса. – У нас летом хорошо.

И положила трубку.

* * *

Сине-белый автомобиль ДПС, бесшумно мигнув проблесковыми маячками, притормозил, развернулся поперек узкого двухполосного шоссе и остановился. С одной стороны едва различались в ненастной тьме скудные чахлые перелески с проплешинами унылых пустошей; с другой протяжно дышало солью и холодом невидимое черное море. О лобовое стекло разбивались крупные редкие капли дождя.

– «Дуб пятьдесят пять», перекрытие Приморской трассы осуществлено, – произнес в рацию сотрудник, который сидел за рулем.

Эфир отозвался нечленораздельным сердитым шипением.

– Зачем вообще тут ставить пост, все равно не ездит никто, – недовольно пробурчал другой.

– Какая тебе разница? Наше дело исполнить, а думает пусть начальство, у него голова большая.

– Смотри! Видишь? Вон там, у обочины?

Впереди по шоссе примерно метрах в двухстах светились угольно-красные огни. Какой-то автомобиль стоял у обочины, словно притаившись во тьме, но через пару секунд мигнул габаритами, тронулся с места и стал стремительно удаляться по трассе на запад.

– Может, догоним?

– Оно тебе надо? Это кто-то из Усадьбы, видишь, в ту сторону едет. А в их дела нам лучше не лезть. Пусть разбираются сами.

* * *

Почтенный Амон, навестивший Алину тем вечером и рассуждавший о смысле человеческого бытия, так увлекся своим философствованием, что не потрудился внимательнее присмотреться к ней самой. Если бы он это сделал, то понял бы, что предупреждения и угрожающие намеки не только не поколебали ее уверенности в уже принятом на то время решении, но лишь укрепили его. Алина ответила искренне на вопрос Амона о том, что движет ею по жизни: да, это было собственное ощущение правды и справедливости, но особенно оно обострялось, когда на нее пытались давить и так или иначе заставлять делать то, чего она не хотела или с чем была не согласна. Так было всегда, с детства, в юные годы, а сейчас как будто усилилось кратно: попытки подкупа она отвергала, угрозы вызывали агрессию.

Двадцать пять погребальных лилий, многозначительно оставленных на столике в коридоре, привели ее в холодное бешенство.

Алина вышла из дома минут через пятнадцать после того, как за Амоном закрылась входная дверь. Она немного покружила по микрорайону, меняя скорость и направление, но не заметила слежки; ни черный джип с неопознаваемыми номерами, ни кто-либо еще не мелькали подозрительными тенями в зеркалах заднего вида, и этот признак уверенности в том, что она все поняла, осознала, что будет сидеть, помалкивать, радоваться обещанному билету в экономическом классе чудо-поезда Маши фон Зильбер, что забудет убитую Зою, несчастного Адахамжона, до конца разрывавшегося между долгом и совестью, – все это наполняло ее ледяной, расчетливой яростью.

По кольцевой через Кронштадт на другой берег залива Алина добралась чуть более, чем за час. Можно было бы домчать и быстрее, но на заднем сидении, кое-как прикрытый старым пледом, лежал дробовик с магазином на семь патронов, который она днем взяла у отца, и привлекать к себе внимание сотрудников полиции не хотелось. Машины встречались редко, и Алина летела над глянцево-черными водами моря сквозь ночной сумрак почти в одиночестве, как будто пересекала мифический мост, чтобы проникнуть в потустороннюю обитель колдунов и чудовищ.

После съезда со скоростной трассы дорога стала куда хуже и гораздо запутаннее. Теперь ехать тише пришлось уже для того, чтобы не угробить подвеску; вокруг то появлялись и пропадали какие-то темные избы, то светились в отдалении огни многоэтажек, то мелькали кривые голые кусты и деревья. Вдобавок, в нескольких километрах от Усадьбы Сфинкса внезапно пропала связь, а вместе с ней и возможность пользоваться картой в смартфоне. Алина продолжала путь, полагаясь на память, но потом все же остановилась на пару минут, чтобы проверить, не завалялась ли в бардачке каким-то чудом старая бумажная карта. Такой не нашлось, зато позади вдруг мелькнули сполохи полицейских огней, и Алина поспешила уехать дальше, надеясь, что узкая полоса разбитого асфальта между пустошами и морем выведет ее к северным воротам владений семейства фон Зильбер.

Она сразу же поняла, что добралась до цели: слева воздвиглись две приземистые, коренастые башни из железобетона, с затемненными, узкими, как бойницы, окнами, системой видеокамер, зеркал и разнообразными антеннами наверху. Между башнями сходились мощные прутья раздвижных железных ворот, которые сейчас почему-то были открыты. Алина колебалась всего секунду: у нее не было плана, она понятия не имела, каким образом попадет на полностью закрытую от посторонних территорию Усадьбы Сфинкса, и собиралась действовать, полагаясь на интуицию и исходя из обстоятельств, так что распахнутые ворота показались знаком судьбы. Она проехала внутрь и остановилась. Внутренние окна караульных башен оказались заметно больше тех, что выходили наружу, и за ними сейчас не было ни огня, ни движения. Обе боковые двери стояли чуть приоткрытыми. Не глуша двигателя, Алина вышла из автомобиля и осторожно приблизилась к одной из них. Внутри было темно и тихо; едва различались очертания безжизненных пультов и раскатившихся в стороны кресел на колесиках. Под ногами поблескивали осколки, а еще Алина почувствовала запах, который мгновенно узнала и который не перепутала бы ни с чем: густой, немного железистый аромат с нотками сырого мяса – запах недавно пролитой крови, которая успела уже загустеть. Здесь пахло насильственной смертью, и Алина подумала, что Усадьба Сфинкса встречает ее, как истинная обитель мертвых.

Она вернулась в машину, переложила дробовик на сидение рядом и поехала вперед по узкой темной аллее меж неправдоподобно огромных деревьев, возвышавшихся по обе стороны, как древние мегалиты. Далеко в конце этого величественного растительного тоннеля замелькала россыпь золотистых огней, и Алина погасила фары, медленно продвигаясь вперед и ориентируясь на свет приближающихся фонарей и стрельчатых окон. Усадьба надвигалась на нее, словно исполинский призрак медленно материализовывался из небытия: прозрачные двери за широкой, низкой террасой, ведущие в ярко освещенные пустынные залы, нависающий фронтон с огромным витражным окном, высокие каменные стены, массивные угловатые башни, вздымающие в ненастное небо проржавленные остроконечные шпили, и боковые длинные крылья, обнимающие с двух сторон просторный двор, залитый светом фонарей. Это было похоже на заколдованный замок посреди мертвого леса, где всегда поджидают гостей, но переступать порог которого небезопасно.

В центре двора располагался фонтан, полный черной воды; справа тянулись деревянные строения, похожие на сараи или конюшни, а слева Алина увидела навес и стоящие под ним автомобили. Вокруг по-прежнему было пусто. Она свернула, остановилась рядом с угловатым черным внедорожником, взяла дробовик, прихватила небольшой фонарик и вышла из машины под нервный, порывистый ветер. Нужно было решать, что делать дальше. Ломиться прямо через террасу значило бы уже слишком испытывать и без того чересчур благосклонную удачу; Алина огляделась и увидела в торце ближайшего к ней крыла простую деревянную дверь. Она подошла и потянула за ручку – та оказалась не заперта и открылась. Через маленький тамбур, в котором с одной стороны была еще одна дверь, а с другой куда-то вниз уходили ступени, Алина попала в большой темный зал, освещенный только уличным светом, проникающим через большие окна. Видимо, это место использовали для спортивных занятий: вдоль стен были установлены деревянные шведские лестницы, в углу громоздилась высокая стопка тонких матов, с потолка свешивалась на цепях пара боксерских мешков, обмотанных серым широким скотчем. Алина, тихо ступая, прошла до конца зала; там обнаружился примерно такой же тамбур, одна дверь которого выходила к ступеням террасы, а во тьме за другой луч фонаря высветил залежи каких-то мешков, штабели досок, строительный мусор и заложенные кирпичом окна. Алина чувствовала себя так, словно идет наугад по болотистым кочкам, не зная дороги, и пока всякий раз ей удавалось делать правильный шаг. Она вернулась в спортзал, и тут снаружи послышался странный гул и шелест, превратившийся в пронзительный свист. Алина быстро присела рядом с окном и, едва подняв голову над подоконником, выглянула наружу: на площадку рядом с фонтаном приземлялся, покачиваясь под порывами ветра, необычного вида черный вертолет.

* * *

Времени на воспоминания и раздумья о невесть откуда взявшемся BMW не было. Судя по письму Веры, счет шел на минуты. Следовало немедленно отправлять воспитанников вертолетом, а потом сразу уходить из Усадьбы самим, чем скорее, тем лучше.

Перепрыгивая через ступени, я пронесся по широким пролетам главной лестницы вниз и вбежал в Большую гостиную. Все повернулись ко мне: двое автоматчиков в бронежилетах, все так же стоявших у входа, усталый человек в черном пальто, Граф, Прах со Скипом, Филипп, Василий Иванович, Эльдар и Никита, даже Архип и Дуняша, которые стояли рядом с дверью в Обеденный зал. У меня мелькнула мысль, что тут все, кроме двух хозяев Усадьбы, одного из которых мы несколько часов назад оставили лежащим без чувств на полу его кабинета, и другой, сидящей на фамильном троне в Девичьей башне. Я взмахнул рукой, собираясь заговорить, но в это мгновение мир с душераздирающим грохотом разлетелся.

Удар был такой силы, что, казалось, сотряс каменное основание старой Усадьбы. Полыхнуло яркое пламя, громыхнул взрыв, и вертолет разметало на части так, что осталось только днище с полыхающими колесами шасси. Оплавленные и горящие куски черного углепластика разлетелись в стороны, как чудовищная шрапнель; изогнутая лопасть винта ударила одного из автоматчиков в спину, разрубила его почти пополам и швырнула о стену. Выбитые ударной волной рамы рухнули, и осколки стекол влетели в гостиную, будто острые градины, подхваченные ураганом. Я едва успел отвернуться и заслонить рукою лицо. Весь свет погас, во внезапно обрушившейся темноте кричали, под ногами звенело и скрипело стекло. На меня налетел кто-то, едва не сшибив с ног. Это оказался Василий Иванович. Я крепко схватил его и потащил, прикрывая собой.

– В холл! Все в холл! – раздался из темноты голос Графа.

Мрак вокруг наполнился хаотичным движением. В ушах звенело, перед глазами плыли огненные круги, и я пробирался к дверям, более ориентируясь не на органы чувств, но повинуясь инстинктам; впрочем, и они, похоже, оказались оглушены взрывом, ибо в конце концов я уперся в стену рядом с притолокой. Теперь уже Василий Иванович потянул меня за собой. Кое-как мы выбрались в холл, свернули вправо и упали на нижние ступени лестницы. Здесь же собрались и остальные. Скип чиркнул зажигалкой: пляшущий огонек выхватил из темноты ошалевшие лица с блестящими глазами, огромными, словно у глубоководных рыб.

– Все целы? Есть раненые?

Мы кое-как сосчитали друг друга: не хватало только убитого вертолетной лопастью автоматчика и Дуняши. Я посмотрел на Архипа: тот провел ладонью по волосам и опустил голову. Почти все были в мелких порезах; сильнее всего досталось человеку в пальто: его левый глаз заливала яркая кровь из раны на лбу, а из плеча он с изумительным хладнокровием вынул длинный и острый, как наконечник копья, осколок, вошедший глубоко в тело. Я чувствовал, что у меня намокают горячим и липким волосы на затылке.

– ПТУРСом шарахнули, сто процентов, – произнес Скип. – В вертолете был кто-то?

– Двое наших, – ответил человек в пальто.

– Соболезную.

Вдруг вспыхнул свет, но не в Усадьбе, а снаружи: два ослепительных бело-голубых луча ворвались сквозь разбитые двери и пронизали пространство насквозь, от террасы до закрытой двери главного холла. Скип чуть высунул голову и сразу отдернул обратно: в воздухе коротко просвистело и дважды с силой ударило в стену и дубовую дверь. Посыпались щепки и штукатурка. С потолка таращился чудовищный глаз, и в его взгляде сейчас различался жадный голод.

– Снайперская, крупный калибр, – прокомментировал Скип. – Свет они нам отрубили, всю связь наверняка тоже. Пока ждут, присматриваются.

– Вот что, – сказал Граф, – прежде всего нужно обезопасить воспитанников. Прах, отведешь молодых господ в подвал. Потом возвращайся, мы продумаем оборону и…

– Я не согласен, – заявил Прах. – Меня не греет умирать тут за чужие грехи. Со всем уважением, не обессудьте, как говорится, но пришли они за Филиппом Витальевичем, а не за нами.

– Что ты предлагаешь? – осведомился Граф.

– Сдаться! Я на сто процентов уверен, что люди там проинструктированы, чьи сыновья здесь находятся. У Эльдара Максутовича, между прочим, отец тоже не последний человек. Надо просто выйти, и все.

– Это плохая идея, – сказал Скип.

– Опять Лиза твоя тебе подсказала?

– Здравый смысл.

– Короче говоря, мы уходим, – Прах поднялся. – Эльдар Максутович, вы согласны?

Тот некоторое время колебался, но потом кивнул.

– Да.

– Только вы, пожалуйста, первым идите, чтобы вас сразу увидели, а я следом.

Эльдар встал со ступенек, отряхнул спортивные штаны, глубоко вздохнул, поднял руки и шагнул в луч яркого белого света. Мелкие порезы на красивом лице казались сейчас ярко-черными, как будто раны на мертвеце. Все замерли. Эльдар постоял немного и медленно пошел в сторону разбитых дверей.

– Ну что я говорил! – Прах подмигнул, задрал руки вверх и отправился за Эльдаром.

Мы смотрели им вслед. Они шли, освещенные перекрестьем прожекторов, один за другим, подняв руки, слегка отводя лица от яркого света, слепившего им глаза. До оскалившихся обломками рам, выбитых взрывом дверей оставалось несколько шагов.

Выстрелов почти не было слышно: только серия быстрых, частых хлопков, да посыпались со звоном осколки случайно уцелевших оконных стекол. Эльдар упал на пол. Прах замахал руками, попятился, поскользнулся на битом стекле, скорчился и уже не вставал. В воздухе опять свистнуло, пуля ударила в перила лестницы. Все поспешно вернулись к ступеням.

– Эксперимент можно считать завершенным, – спокойно сказал Граф. – Они пришли не за одним человеком. Им приказано убить всех.

На некоторое время повисла ошеломленная тишина.

– У нас мало людей, но воспитанников нужно немедленно увести в подвал… Господа, может быть, кому-то из вас приходилось бывать в подземелье?

Филипп и Никита молча покачали головами.

– Я бывал! – вдруг сказал Василий Иванович и смущенно добавил: – Мы с Петькой там в прятки играли.

– Отлично! Пожалуйста, проводите товарищей в подвал через лестницу в кухне. Коллега, – обратился Граф к человеку в пальто, – вы при оружии?

Тот молча откинул полу, продемонстрировав на поясе кобуру с внушительной «гюрзой».

– Предлагаю вам двоим занять оборонительные позиции на кухне и удерживать их, сколько возможно, если противник попытается пройти через двери в Западном крыле. В Восточном только спортзал, а дальше заброшенные помещения, через них в основное здание не попасть. Мы вчетвером поднимемся в казарму и вооружимся, после чего Скип возьмет на себя контроль северной стороны периметра. Архип, ты расположишься на Нижней террасе на случай атаки с юга. Я и Родион прикроем лестницу на уровне второго этажа, чтобы исключить продвижение атакующих выше.

– Всеволод, я не могу пойти с вами, – сказал я.

– Понимаю, – отозвался он, помолчав. – У тебя есть свой долг. Спасай баронессу.

– Я постараюсь спасти всех нас.

Наверх отправились вместе: пройти в кухню через пронизанную зловещими лучами гостиную и Обеденный зал было немыслимо.

– Господа, под окнами Верхней гостиной передвигаться придется ползком, – прошептал Граф.

Скип снял с ремня кобуру и протянул мне.

– Держи. Тебе пригодится, а мы все равно в оружейку.

Оставалась надежда, что они успеют добраться к подвалам и до казармы раньше, чем люди лорда-адмирала пойдут на штурм, но, едва я вошел в Зеркальный зал, как снаружи тишину разорвали пулеметные очереди, а потом громыхнуло еще раз.

* * *

Алина чудом успела присесть и спрятать лицо за доли секунды до того, как страшный взрыв выбил окна спортзала, иначе, скорее всего, лишилась бы глаз. Битое стекло посыпалось на волосы и за воротник. Она ползком добралась до гимнастических матов, укрылась за ними так, что ее не было видно из окон и от двери, и передернула затвор ружья, дослав патрон в ствол. Снаружи стало темно, но затем вспыхнул ослепительно яркий свет, и через некоторое время послышался частый сухой треск: Алине был знаком этот звук – впервые она услышала его много лет назад, когда так же пряталась за штабелями паллет на заброшенном заводе, а совсем рядом с ней гремела ураганная перестрелка. Похоже, дела в Усадьбе шли не лучшим образом, ибо вряд ли подрыв вертолетов и стрельба из автоматического оружия составляли ежедневную будничную рутину этого места.

По деревянному полу быстро мелькнула тень: кто-то прошел мимо окна, на мгновение заслонив свет прожектора. Снова послышались выстрелы, на этот раз они доносились откуда-то изнутри и торопливо перекрывали друга, как бывает, когда стреляют сразу несколько человек. Вдруг дальняя дверь приоткрылась. В зал, бесшумно, как тени, один за другим скользнули трое в черном; Алина различила очертания шлемов и характерные силуэты тяжелых бронежилетов. Один остался у входа, присев на колено и выставив перед собой ствол автомата; двое с оружием наизготовку медленно, на полусогнутых ногах стали обходить зал, шаг за шагом приближаясь к Алине. Сердце колотилось так, что отдавало в висках, и она, не давая себе времени на раздумья, вскочила, мгновенно прицелилась и нажала на спуск. Вспышка и грохот выстрела разорвали напряженную тишину. Шедший впереди человек в черном рухнул на пол, вокруг разлетелись осколки тактических очков, шлем слетел с головы и покатился к стене. Второй что-то крикнул и вскинул оружие. Алина мгновенно присела обратно. Затрещали выстрелы, пули взлохматили обивку матов. Она на миг высунулась из укрытия, увидела, как один человек в черном волочет по полу безжизненное тело товарища, пока тот, что остался у двери, прикрывает отход, и не целясь выстрелила еще раз. Нападавшие скрылись за дверью. Алина лихорадочно пыталась сообразить, куда ей бежать теперь, но в этот миг загрохотали увесистые очереди, и целый ливень крупнокалиберных пуль обрушился в зал через разбитые окна, разламывая шведские лестницы и кроша стены. Следом внутрь влетела пара небольших темных предметов; Алина едва успела сжаться за матами, зажав уши и открыв рот, как один за другим оглушительно прогрохотали два взрыва. Зал наполнился едким дымом и запахом гари. Нужно было уходить немедленно, до появления следующей штурмовой группы. Разрезая ладони о битые стекла, Алина проползла на четвереньках к распахнутой двери входного тамбура и скатилась по каменным узким ступеням в холодную, непроницаемую темноту.

* * *

Машенька восседала на своем резном деревянном престоле, облаченная в длинное белое платье, цветом и кроем точно такое же, как на ее детском портрете. Но сейчас здесь сидела не девочка, но Дева, Хозяйка Усадьбы; мне показалось – нет, я был в том совершенно уверен, – что она стала еще выше ростом, приобретя истинно царственную осанку, так что огромное кресло теперь приходилось ей впору, двузубая корона идеально венчала распущенные русые волосы, а нежные обнаженные ступни ровно стояли на багрово-черном ковре. Машенька была величественно-неподвижна, словно и сама превратилась в резную фигуру, изваяние собственного божества, и никогда еще я не ощущал так явственно ее органической связи с Усадьбой и всем, что связано с миром ее тайн и легенд. Перед ней хотелось склониться и встать на одно колено.

Я рассказал ей про взрыв, смерть Эльдара и Праха, атаку и штурм. Вначале мне показалось, что Машенька вовсе не слушает и не слышит меня, устремив отрешенно-задумчивый взгляд куда-то перед собой, но, когда я повторил еще раз, что ей нужно покинуть Усадьбу, она нахмурилась.

– Моя прабабушка не покинула это место даже тогда, когда сюда явились фашисты, – отрезала Машенька, – а ее мать не стала бежать от большевиков. Неужели теперь я брошу Усадьбу Сфинкса из-за пустячной размолвки двух вздорных вельмож, каких мой род веками покупал для своих услуг оптом и в розницу?

– При всем уважении, но тем, кто явился сюда с оружием, глубоко безразлично, к какому роду ты принадлежишь. Они просто придут и застрелят тебя, вот и все. И я буду бессилен им помешать.

Машенька вздернула подбородок.

– Что ж, раз ты не можешь меня защитить, это сделают мои люди. Уверена, что они уже знают о происходящем и принимают меры, чтобы это прекратить.

– Если успеют.

По ее лицу как будто бы пробежала тень, а может, то был просто отсвет пламени, тревожно метавшегося в огромном камине. Машенька печально вздохнула и прикрыла глаза рукой. У меня защемило сердце.

– Послушай, – сказал я, – ты самое дорогое, что есть в моей жизни, может быть, и не только в моей, и я буду защищать тебя, пока жив. Но мы не можем тобой рисковать, тем более что есть возможность безопасно уйти через подземный ход в крипте, а потом или переждать в кладбищенском домике, пока уляжется суматоха, или пройти через лес. Это не бегство, ты не бросаешь Усадьбу. Ты спасаешь главное в ней.

Машенька задумалась.

– Хорошо, пусть будет так. Все равно механизмы откроют возможность попасть в крипту лишь через час с небольшим. Если к тому времени ситуация не исправится, я согласна уйти.

– И взять с собою воспитанников.

– Что? – удивленно воззрилась на меня Машенька. – Ты сошел с ума?!

– Сейчас в подвале прячутся трое насмерть перепуганных мальчиков, мы с Графом и Скипом можем остаться и прикрывать ваш отход, но…

– Родион, я кое-что тебе объясню, – остановила меня Машенька, и льда в ее голосе хватило бы, чтобы погасить пламя в камине, а заодно и пылающие остатки вертолета во дворе. – Никогда за два с лишним столетия ни один посторонний, даже самые близкие друзья и самые верные слуги, даже члены «молчаливого братства», что там – самые знатные из русских иллюминатов не спускались в крипту. В нее имели доступ только члены семьи. И ты, в данном случае, не исключение. Ты – правило. И оно соблюдалось веками. Главы рода не покидали Усадьбу, иногда рискуя собой, именно для того, чтобы оберегать крипту и находящийся в ней Компендиум, а в случае реальной угрозы сделать так, чтобы он не попал в руки не посвященным, уничтожить…

– Уничтожить?

Машенька кивнула.

– Один из скрытых здесь механизмов позволяет затопить крипту водой из подземных источников, питающих болото, пруд и ручьи. Система настроена так, что поток выбьет замковые камни сводов и не только затопит, но и обрушит все подземелье. Ее приводящие механизмы находятся в хозяйских покоях двух башен, здесь и в апартаментах, которые занимает отец. Теперь ты понимаешь, что никто, кроме нас, не может воспользоваться подземным ходом?..

– Да. Понимаю.

Звуки боя извне почти не долетали до покоев в Девичьей башне, и я скорее ощущал, чем слышал, как разгорается схватка.

– Мне надо идти, – сказал я. – Как бы то ни было, но необходимо удерживать оборону до тех пор, пока не вмешаются твои люди, или до момента, когда можно будет спуститься в крипту.

Машенька знаком подозвала меня к себе. Я подошел ближе; она провела ладонью по моей щеке, взглянула в глаза и шепнула:

– Береги себя. Ты мне нужен.

Никакое тепло очага, до которого наконец добрался сквозь стужу и вьюгу замерзший путник, не могло сравниться с тем чувством, что я испытал в этот миг.

* * *

У Алины было такое впечатление, что она не спустилась в подвал, но, подобно девочке из сказки Льюиса Кэрролла, провалилась в какую-то мрачную нору. Правда, при этом ей повезло куда меньше, чем юной Алисе: вдоль стен тут не было полок с книжками и вареньем, но тянулись завалы из каких-то старых ящиков, коробок и плесневелого хлама. Впрочем, выбирать не приходилось: наверху еще дважды ударили взрывы гранат и вниз явственно потянуло горелым. Алина включила фонарь: пока она катилась кубарем по ступенькам, стекло разбилось, и лампочка стала светить тусклым, мерцающим светом. Она начала пробираться вперед; узкий проход, наполненный сырой духотой, виделся бесконечным. Шагов через пятьдесят луч фонаря уперся в потрескавшуюся, ветхую дверь; Алина толкнула ее и оказалась в подвале просторнее. Тут тоже громоздились сплющенные от старости мешки, доски и деревянные ящики, укутанные в целлофан, но пространство скорее напоминало вытянутый зал, а не узкий лаз. Внезапно она почувствовало чей-то взгляд; ощущение было настолько отчетливым, что Алина стремительно обернулась, вскинув ружье, но вокруг нее по-прежнему были только мрак и пустота, наполненные запахом тления. Однако неприятное чувство того, что за ней наблюдают, не проходило, напротив, усилилось так, что Алине захотелось пальнуть из дробовика в темноту. Где-то наверху прогремел раскатистый взрыв: на этот раз он был такой силы, что дрогнул даже земляной пол под ногами, а по каменной кладке стен побежали, шурша, песчаные струйки.

Алина миновала то ли пролом, то ли просто широкий проем в толстой кирпичной стене, и увидела слева в нише ступени, уходящие вверх. Пролеты лестницы были очень крутыми, узкими, и вели от одной крошечной площадки к другой. Она повесила дробовик на плечо и стала карабкаться, как будто взбираясь по какому-то странному дымоходу или вентиляционной шахте. Наверху замерцал свет, а потом лестница вывела в просторную, почти пустую комнату с книжными стеллажами у стен. Из-за закрытой двери в стене напротив отчетливо потянуло гарью, а потом по стенам пронесся низкий, вибрирующий гул новых взрывов: одного и сразу другого. Неяркий свет проникал сверху, куда вела еще одна лестница, но уже другая – широкая, слегка закругляющаяся, с красивыми витыми перилами. Сердце забилось чаще. Ощущение присутствия, взгляда стало таким сильным, словно кто-то положил руку на плечо или взялся под локоть. Алина засунула фонарик в карман, сняла с плеча дробовик, поднялась по ступеням, укрытым пурпурной ковровой дорожкой, и замерла на пороге.

– Проходи, не стесняйся. Я тебя жду.

* * *

В залах и коридорах Усадьбы снова стало темно: сине-белый убийственный свет прожекторов погас, и тьма внутри была почти неотличима от аспидно-черного мрака ненастной ноябрьской ночи снаружи. Где-то рядом отрывисто ударили одиночные выстрелы, раз и другой. Я достал пистолет, и, держась возле стен, пошел на звук. Стреляли в Верхней гостиной. Едва я миновал Аудиторию, как мне навстречу стремительно метнулась тень. Я едва не выстрелил, но это оказался Скип. Он держал в руках длинную винтовку и крикнул мне на бегу:

– Быстро! Быстро! Быстро!

Со стороны Верхней гостиной раздался звук, как будто что-то с треском сломалось и разлетелось обломками по полу. Я побежал за Скипом; мы влетели в Библиотеку и вместе упали на пол под окном между двух стеллажей.

– Меняю позицию, – объяснил Скип.

Я обратил внимание на его оружие: это была автоматическая снайперская винтовка с пламегасителем и прицелом с лазерным дальномером.

– Кажется, у Графа собрался неплохой арсенал.

Скип усмехнулся.

– Это еще что, Архипу он выдал ручной пулемет и послал стеречь супостата на Нижней террасе, рядом со сфинксами. Правильно сделал, кстати. Оттуда группа пыталась зайти, Архип отогнал. Так-то полно всего, и гранат, и патронов, только бестолково: Граф попросил меня погасить им прожектора – ну я сделал, а приборов ночного видения у нас не оказалось. Один бинокль, и все. А вот у этих ребят с экипировкой отлично: у них и «ночники» есть, и дроны-разведчики с инфракрасными камерами. Я три штуки таких сбил, но их все равно полно еще, вдоль окон летают. Сквозь стены не видят, но без надобности лучше не высовываться. Если бы не моя Лиза, то хана вообще.

– Что с остальными?

– Людям лорда-камергера не повезло: нас атаковали раньше, чем они добрались до кухни, а мы – до казармы. Мальчишек они успели отправить в подвал, а сами приняли бой в гостиной. Автоматчика снайпер застрелил сразу. Тому, который в пальто, гранатой оторвало ногу, но он еще отстреливался с минуту, пока его второй не накрыли. Удача, что эти вдруг отошли и стали по спортзалу долбить из крупнокалиберного и забросали гранатами – вон, дымится там все до сих пор, – а потом группу туда послали. Почему, понятия не имею, там вроде наших нет никого. Мы успели вооружиться, а я их пулеметчика снял, когда он огнем себя обнаружил. В общем, кое-как отмахались пока.

Я хотел спросить что-то, но тут вдруг Скип произнес:

– От фонтана на два часа через три… два… один…

Голос был совершенно чужим, тоненьким и писклявым, как у ребенка. Скип быстро высунулся в окно, выстрелил и спрятался снова.

– Их второй снайпер менял позицию, – объяснил он как ни в чем не бывало. – Теперь один остался, но ничего, тоже найдем. Нет, без Лизы никак бы…

Я не стал спорить, а Скип посмотрел на меня с каким-то диковатым весельем, подмигнул и тем же детским голосом выкрикнул:

– Двое у лунных часов, три… два… один…

Скип выстрелил три раза подряд и успел нырнуть под окно прежде, чем несколько пуль, просвистев, пробили на полках книжные корешки.

– Надо и нам уже место менять, пристрелялись.

В этот момент от соседства во мраке Библиотеки со Скипом и его Лизой мне было не по себе более, чем от летящих в окно пуль.

– А где Граф? – спросил я.

– На первом этаже, в холле, прикрывает лестницы на случай атаки. Только от этого…

Он как будто прислушался, а потом внезапно вытаращился, вскочил, схватил меня и отшвырнул от окна.

– Беги!!!

Я успел заметить, как в оконном проеме мелькнула черная крылатая тень. Через мгновение, оглушенного и ослепленного взрывом, меня бросило на пол, а сверху обрушился, осыпав книгами, массивный стеллаж. Должно быть, я лишился чувств – на несколько минут или меньше, – и очнулся оттого, что задыхаюсь в сером, едком дыму. Рядом тлел томик Плутарха. Высвободиться из-под впечатавших меня в пол книжных полок вышло с трудом. Я огляделся: Библиотека пылала. Стеллажи были опрокинуты, по рассыпавшимся, изорванным книгам метался огонь. От окна осталась дыра, и яростный ветер, врываясь внутрь, ледяным дыханием сильнее раздувал уничтожающее Библиотеку пламя. Я в ужасе взглянул на часы – к счастью, они уцелели, и, хотя корпус из мореного дуба пересекала сверху вниз широкая трещина, внутри по-прежнему мерно качался маятник, а за покрытым сажей стеклом медленно ползли стрелки, отмеряя минуты до открытия крипты.

Я поискал глазами Скипа. Он полулежал среди разломанных стеллажей. Серая куртка на груди была залита кровью так, что полностью скрыла алую букву А. Нижнюю челюсть вырвало взрывом, на ее месте болтался длинный окровавленный лоскут языка, а из груди торчал пробивший ее насквозь толстый деревянный обломок.

Пошатываясь и откашливая копоть из легких, я кое-как добрел до лестницы, и в этот момент еще один взрыв прогремел в Верхней гостиной – в коридор вырвалось пламя и повалили клубы едкого дыма, – а потом сразу же еще один, наверху, видимо, на чердаке. Всюду были дым и испепеляющий жар. На верхних ступенях лестницы я оглянулся: сквозь приоткрытые двери Аудитории смутно различался силуэт царственной Девы на троне. То ли шок, то ли дым и сумерки стали тому причиной, но сходство показалось настолько разительным, что я невольно остановился. Вдруг витраж засветился: заполыхало пламя на факеле в руках Девы, многоцветие стекол засияло синевой, пурпуром, багрянцем и золотом, а через мгновение длинная крылатая тень перечеркнула его, и изображение взорвалось, разлетевшись мириадами огненных капель, подхваченных пламенем взрыва.

Внизу я нашел Графа. Он стоял посреди холла с автоматом на шее, напротив искореженных взрывом дверей Большой гостиной и курил, похожий на белогвардейского офицера, с презрением глядящего из ямы на красноармейцев расстрельной команды. Правое предплечье было перетянуто промокшей от крови повязкой. Он молча кивнул мне и глубоко затянулся.

– Последняя сигарета?

– Жду, когда полезет пехота, – ответствовал Граф, явно вознамерившийся уйти из этого мира по правилам чести.

– Не торопись, – сказал я. – Есть вариант выжить самим и вытащить отсюда мальчишек.

Он покосился с сомнением, но сигарету отбросил и сел на ступени. Я рассказал ему все: о связи часов и запирающего механизма подземной крипты, сторонах света, подвижных крессетах и потайном ходе, ведущем на кладбище, умолчав только о Компендиуме. Граф слушал спокойно, как будто без удивления, и только в конце усмехнулся:

– Выходит, он все-таки существует, этот таинственный клад фон Зильберов.

– И может всех нас спасти.

– Мария Аристарховна знает об этом плане? Она с ним согласна?

– Да, – твердо ответил я. – Спускайся к мальчикам, идите в подвал под домовым храмом и ждите нас там. По пути мы захватим Архипа. Если не появимся без четверти час ночи, уходите одни.

Граф с сомнением посмотрел на разбитые двери гостиной; мне показалось, что в нем спорили стремление к героической смерти и естественное человеческое желание выжить, причем последнее, без сомнения, проиграло бы, если бы его не укрепила ответственность за чужие жизни. Мы пожали руки. Наверху грозно гудело пламя, трещала горящая мебель, со звоном лопались уцелевшие стекла, раскаленные вихри несли по Усадьбе жар и удушливый дым. Граф отправился в обход по Верхней террасе, чтобы через окна Малой гостиной пробраться в Обеденный зал и оттуда уже пройти в кухню. У меня не было иного пути, кроме как сквозь пожар, и оставалось только надеяться, что я не сгорю и не задохнусь прежде, чем достигну будуара Девичьей башни.

* * *

– У меня один вопрос, – сказала Алина, передернув затвор. – Как ты узнала, что я знакома с твоим ухажером, к которому через своего человека запретила мне приближаться?

– Ты не удивилась истории про волка-оборотня, – ответила Машенька. – И что теперь? Застрелишь меня?

Отовсюду медленно наползал дым, окутывая сидящую на деревянном троне Деву полупрозрачной мистической завесой, и завивался у ее ног, словно клубок змей, явившихся послужить своей госпоже. Сквозь едкую дымную пелену глаза Девы светились, как расплавленное серебро. Вдруг прокатился еще один взрыв, сильнее и ближе прежних; дым взвился, заколыхались белесые покрывала на балдахине.

– Такой был план.

– Зачем? Неужели из чувства мести?

– Это ничем не хуже, чем убивать ради веры в то, что создаешь сверхчеловека, получив вместо него мутировавшую психопатку.

Машенька расхохоталась.

– Ты говоришь, как неудачница! Я подозревала, что ты заявишься, несмотря на мои просьбы и предупреждения, но все же надеялась обойтись без окончательного разочарования в человечестве. Пока не знаешь, ради чего живешь, не сможешь ответить и на вопрос, зачем убиваешь. В тебе определенно есть скрытая сила, но в том, что ты делаешь, нет никакого высшего смысла.

– Но я держу тебя на прицеле.

– Думаешь, что сможешь меня застрелить?

Сияние серебряных глаз стало ярче, и Алина увидела, как очертания девичьей фигуры на троне стали неуловимо меняться. Вначале она подумала, что это дымный морок, мираж, но преображение продолжалось, телесное, зримое, и в нем содержалось столько животной, витальной силы, что Алина невольно попятилась. Силуэт вытянулся, плечи расширились, руки и ноги обвили мощные гибкие мышцы, плотно охваченные белой тканью платья, которое, казалось, следовало изменениям, будто стало частью того странного существа, которое ныне представало перед Алиной, но особенно изменилось лицо: выдвинувшиеся скулы придали ему очертания звериной морды, глаза сузились, рот раскрылся, как пасть, обнажая выдающиеся клыки, еще миг – и напротив Алины, возвышаясь над нею почти на две головы, предстала хищница-сфинга во всем своем грозном великолепии.

– Неплохо, – проговорила Алина. – Но я видала и пострашнее.

Она вскинула ружье, и в этот момент сфинга прыгнула. Грянул выстрел; пуля пролетела мимо, отрикошетила от каминной полки и ушла в потолок, но и сфинга неожиданно для себя промахнулась. Этого не могло быть, прыжок был идеально точно рассчитан, но скрюченные пальцы на лапах вместо горла противницы схватились за пустоту, а сама она налетела на стену и упала, пребольно ударившись боком. Сфинга зашипела от злости, вскочила и прыгнула снова. Алина не успела дослать в ствол новый патрон и, перехватив дробовик на ствол, врезала им, как бейсбольной битой, с невероятной силой и точностью. Сфинге лишь в последний момент удалось подставить под удар приклада лапу, чтобы защитить голову, и она взвизгнула от пронзительной боли в предплечье. Происходящее было решительно невозможным. Она попятилась к трону; Алина мгновенно перезарядила ружье, быстро прицелилась и ошеломленно застыла. На кресле сжалась дрожащим комочком Машенька; тоненькие плечи тряслись не то от страха, не то от рыданий, она в ужасе прикрывала лицо руками и поджимала босые ножки, путающиеся в длинном подоле белого платья. Это было так неожиданно, что Алина опустила оружие, но уже в следующий миг поняла причину внезапной метаморфозы.

– Брось ружье, – произнес позади нее голос, от которого перехватило дыхание.

Совсем недавно она готова была отдать что угодно за эту встречу. Сейчас никакая цена не казалась высокой, только бы встреча эта не состоялась.

Алина медленно повернулась. Его лицо было покрыто мелкими ранами от порезов и пятнами копоти, волосы отросли едва не до плеч, щетина превратилась в бороду, но глаза были теми же, серыми, холодными и бесстрастными, совсем как в тот день, когда он выставил ее из своей квартиры, чтобы потом бесследно исчезнуть – как думала она, навсегда. В руке он держал пистолет, ствол которого был направлен ей в грудь.

– Машенька, это Алина, – проговорил Гронский, не сводя с нее взгляда. – Она периодически преследует и убивает моих женщин.

– Только тех, кто не вполне человек, – ответила Алина.

– Мы уходим, – сказал Гронский. – Граф с воспитанниками уже ждет нас в подземелье у крипты, и…

Машенька с воплем подскочила на кресле. Крик был таким, как будто в нее воткнули разом десяток ножей.

– Что ты наделал! Я же запретила тебе! Что ты наделал!!!

По лицу Гронского промелькнуло что-то, похожее на растерянность. Алина, внимательно наблюдая и не выпуская ружье из рук, чуть сместилась в сторону. Машенька заметалась по спальне, схватилась за раму большого портрета с изображением девочки в белом платье, стоящего у стены на полу, и опрокинула его. За портретом в стене обнаружилась металлическая, медного цвета дверца с большим цилиндром из нескольких цифровых дисков, укрепленных посередине. Крича от отчаяния, Машенька принялась крутить их, набирая шифр замка.

– Что ты наделал! Я же просила тебя! Я просила!

Дверца открылась. За ней в небольшом углублении оказался рычаг с похожей на петлю рукояткой. Машенька схватилась за нее, с силой потянула на себя и повернула. Что-то звонко щелкнуло и как будто бы отозвалось металлическим эхом, прокатившимся среди отдаленного гула пламени и звуков бушующего пожара.

– Полчаса! – вскричала Машенька. – Гидравлическая система наполнится только через полчаса, и за это время…

Момент казался благоприятным. Алина отступила на шаг, одновременно поднимая ружье, но в тот же миг боковым зрением увидела, как Гронский вскинул свой пистолет. Не было времени ни думать, ни взвешивать, ни вспоминать, ни колебаться, и Алина, резко развернувшись, навела дробовик и выстрелила за мгновение до того, как это мог сделать Гронский. Выстрел из ружья двенадцатого калибра с расстояния в пять шагов отбросил его за дверь, он рухнул спиной на ступени лестницы и скатился вниз. Алина замерла на мгновение, и тут же почувствовала такой сильный рывок за ружье, что едва удержала его в руках. Машенька, налетев с боку, схватилась за ствол дробовика и пыталась вырвать его у Алины, которая инстинктивно тянула ружье к себе. Они закружились по спальне, и вдруг Машенька, крутанувшись из всех сил, выпустила ствол из рук. Алина в последний миг поняла, что происходит, но было поздно: потеряв равновесие, сжимая ружье в руках, она врезалась спиной в окно, высадила стекло и полетела из окна башни на плоскую крышу портика над Восточным крылом, навстречу страшному удару и тьме…

* * *

Я понимал, почему остался жив: ружейная пуля по счастливой случайности лишь скользнула по черепу, разорвав кожу и на несколько минут оглушив. Чего я не в состоянии был понять, так это того, как моя старая знакомая, которая, насколько мне было известно, работала судебно-медицинским экспертом, а не служила в спецназе, ухитрилась управиться с дробовиком быстрее, чем я с пистолетом? Это казалось более невероятным, чем ее внезапное появление здесь.

– Ты размяк, словно булочка, – сказал я себе, пытаясь подняться. – Мягкое легче съесть.

Дым разъедал глаза, и дышать становилось труднее. Я добрался до спальни: разумеется, Машеньки там уже не было. Это не удивило меня, как не огорчило и то, что она оставила меня в башне объятой пожаром Усадьбы; все было правильно, как и должно: рыцарь умирает, дева остается жить, но вот только я пока еще не покинул земную юдоль, а значит, должен следовать за своей госпожой. Из раскрытого люка в стене торчал металлический длинный рычаг. Я посмотрел на часы: Граф с мальчиками должны были уйти по подземному ходу пятнадцать минут назад, и оставалось лишь надеяться, что они успеют выбраться до тех пор, пока безжалостные механизмы не обрушат на них разрушительные потоки воды.

Не могло быть и речи, чтобы выйти наружу через Усадьбу, превратившуюся в огромную топку, полную жара и дыма. Я кое-как вылез из окна Зеркального зала на длинный балкон над Верхней террасой и огляделся.

По темной пустоши метались зловещие сполохи пламени, в огненных отсветах с темного неба ниспадали потоки дождя и мокрого снега. Правее, там, где к кладбищу уходила памятная тропинка, черноту леса прорезала длинная и прямая рана, протянувшаяся до середины пустоши и заканчивавшаяся угловатой бронированной тушей армейского танка, протащившегося сюда сквозь заросли и болота. Его башня была повернута, длинный ствол пушки указывал на Нижнюю террасу: там на месте одного сфинкса остались лишь осколки и куски постамента, у другого отсутствовала голова – результат обстрела позиций, которые оборонял бедняга Архип.

Позади меня дым валил из окон. Я примерился, перешагнул через перила и прыгнул вниз. Сильный удар о каменные плиты отозвался болью в контуженной голове, но я погасил его кувырком и поднялся на ноги. Стрельбы не было слышно; пропали как будто все вообще звуки, кроме ровного гула пламени, пожирающего Усадьбу. Я спустился на Нижнюю террасу, а с нее на дорожку, по которой совсем недавно ночами бродили караульные фирсы. Идти стало трудно: прыжок все же отдавался болью в колене. Я старался держаться поближе к стенам; судя по всему, люди лорда-адмирала не стали предпринимать нового штурма, но ожидали неподалеку, когда пламя и удушливый чад сделают за них всю работу. Я прошел мимо Восточного крыла – его окна были темны, стекла во многих разбиты – и доковылял до конюшни. Ворота стояли открытыми настежь. Рядом с ними сидел Архип. Кровь из раны на животе растеклась под ним широким пятном и впиталась в песок. Когда я подошел, он поднял голову; лицо было белым, как седина спутанной шевелюры.

– Мария Аристарховна… госпожа фон Зильбер… – прошептал он.

Я присел рядом.

– Что, друг мой? Что ты говоришь про молодую госпожу?

– Ускакали… Медуза… минуты три как…

Архип затих. Я прошел по конюшне к стойлу Сибиллы. Мне показалось, что она смотрит на меня понимающе. Может быть, поэтому забраться на нее без упряжи и седла у меня вышло всего со второго раза.

Из конюшни мы вышли шагом, но с возвышенности я смог различить в темноте впереди стремительно удаляющийся серебристый силуэт всадницы, летящий сквозь мрак на северо-запад, в сторону заболоченного ручья, и тогда, вцепившись в гриву Сибилле, пустил ее сходу в галоп. Конечно, мы не догнали Медузу, это вряд было возможно, особенно когда скакала на ней Мария Аристарховна фон Зильбер; но мы подскакали достаточно близко, чтобы увидеть то, что произошло.

Я не слышал выстрела пушки, и уж тем более не мог заметить, как танк развернул свою башню. Но я видел, как на том месте, где только что шла галопом Медуза, разорвалась мгновенная вспышка темно-красного пламени; из земли вверх взметнулся неправдоподобно огромный поток земли, вырванных из грунта камней, и за долю мгновения до того, как взрывная волна ударила по мне и Сибилле, я успел заметить летящий по воздуху тоненький белый шарф, похожий на волшебного мотылька.

* * *

Граф шел впереди, освещая подземный ход мощным ручным фонарем. Первые несколько сот метров в другой руке он сжимал пистолет, но после убрал его в кобуру. Было понятно, что неожиданностей того рода, от которых может помочь огнестрельное оружие, тут ждать не приходится. Идти приходилось немного пригнувшись, но земляной пол был ровным, выложенные кирпичом своды стен выглядели прочными, и казалось, что тут прибираются, причем едва ли не чаще, чем в Усадьбе. Сразу за ним шел Никита, в середине Василий Иванович, замыкал шеренгу Филипп.

Гронского они не дождались.

Все действительно сработало так, как он и сказал: без четверти час ночи северный крессет в подвале под домовым храмом при нажатии ушел в невидимый паз и открылась крипта, в задней части которой, за какими-то саркофагами, чернел зев похожего на трубу подземного хода. Они молча ждали внизу три минуты, косясь на странный металлический агрегат, напоминающий то ли машину Тьюринга, то ли реквизит для фильма в стиле стимпанк, а потом Граф повел их сквозь темноту.

Песок под ногами стал как будто чуть более рыхлым. Да, точно: ноги теперь немного вязли, словно в болоте.

– Я промочил ботинки, – пожаловался Василий Иванович.

– Я тоже, – отозвался Никита.

Граф посветил фонарем: пол стремительно намокал, сквозь песок быстро проступала вода. Он прислушался: откуда-то издалека доносился звук, похожий на приглушенный гул.

– Вот что, господа, – сказал он решительно, – давайте-ка прибавим шагу.

Они пошли быстрее, потом побежали. Вода прибывала сначала немного, потом все скорее, так что уже очень скоро дошла Графу почти до колен, а Василий Иванович и вовсе брел со все большим трудом. Влага начинала сочиться сквозь кирпичную кладку, и Граф вдруг отчетливо осознал, что они находятся в огромной водопроводной трубе, на другом конце которой кто-то открыл кран.

Широкий луч фонаря уперся в тупик. Дальше ход шел вертикально вверх, поднимаясь метров на пять до круглого железного люка, к которому вели вбитые в стену скобы.

– Скорее! Скорее! Вверх, господа, лезьте вверх!

Граф поднимался последним и, бросив последний взгляд в подземный ход, увидел, как на него стремительно несется, наполняя тоннель, вал грязно-коричневой, бурлящей воды. Он едва успел прыгнуть и зацепиться за ступени повыше, как вода, скручиваясь водоворотом, стала стремительно подниматься следом. Наверху Филипп и Никита, вцепившись в железную ручку, пытались открыть люк, но смогли лишь немного поднять его так, что образовалась щель, достаточная, чтобы просунуть руку, но слишком маленькая, чтобы пролезть смог даже Василий Иванович. Через нее были видны в темноте деревья, мятущееся серое небо и израненная земля, безжалостно взрытая гусеницами танка, который, идя через лес, снес и раздавил в щепки розовый кладбищенский домик, одновременно заклинив механизм отпирания секретного люка под черным надгробным камнем.

Вода доходила Графу уже до пояса. Он поднялся, как мог, высоко, схватившись за одни ступени с Василием Ивановичем, и в отчаянии наблюдал, как мутная глинистая вода неумолимо поднимается выше, понимая, что здесь они и погибнут, нелепо и глупо. Василий Иванович пытался залезть выше, но не помещался на узких ступенях со старшими, и расплакался.

– Становитесь мне на плечи, Василий Иванович, – сказал Граф. – Ну же, становитесь!

Где-то в черноте леса мелькнули огни.

– Эй! – закричал Филипп, что было силы. – Эй!!! Помогите! Мы здесь!

Во тьме что-то зашевелилось, огни стали ближе. Теперь можно было отчетливо различить троих человек с лопатами и кирками, настороженно двигавшихся на крики.

– Эй!!! – надрывался Филипп, и вдруг сообразил. – Это Филипп Витальевич! Я тут!

Коричневая вода уже пузырилась у подбородка Графа, так что для вдоха ему приходилось задирать лицо вверх.

– Филипп Витальевич! – зазвучали наверху голоса. – Вот дела! Как же вы так?! Ну, погодите-ка, мы мигом!

Зазвенел металл, ударяясь о камень, вниз посыпалась земля и суглинок, засыпав Графу глаза. Он изо всех сил пытался держаться, но чувствовал, что силы его покидают. Через минуту сверху хлынула целая земляная лавина вместе с влажным, холодным воздухом, пропитанным лесными запахами прелой листвы. Камень тяжело отвалился в сторону, и несколько рук принялись вытаскивать воспитанников из ямы. Последним был Василий Иванович.

– Там Граф! – кричал он. – Граф остался!

В яме шипела и булькала бурая вода. Филипп вырвался из рук, уже кутавших его ватником, и прыгнул вниз, уцепившись одной рукой за верхнюю скобу, а другой шаря внизу. Пальцы хватали только воду и грязь.

– Никита, держи меня!

Тот бултыхнулся следом и вцепился товарищу в пояс. Филипп нырнул.

– Ну, чего там? Веревку бы! – переживали вокруг.

Вода забурлила, и над поверхностью показался Филипп, весь покрытый глинистой жижей и держащий под мышки Графа. Тот был без чувств.

– Помогите! Ну же! Вытаскивайте его!

Графа уложили на валяющуюся рядом дверь, некогда закрывавшую вход в кладбищенский домик, и столпились вокруг.

– Надо по щекам его похлестать!

– Себе похлещи!

– Набок переверните его! Вот так, видите, потекло!

– Я водки сейчас принесу! Мне от всех болезней всегда помогает.

При упоминании водки Никита оживился и сказал, что ему тоже потребно лечение. Граф закашлялся и открыл глаза.

– Что же за переполох там у вас, Филипп Витальевич? Мы слышим, стреляют как будто, а потом вдруг танк! Ну хорошо, мимо прошел. Только ограду снес и вот, старый дом развалил. А сейчас зарево. Случилось что?

Филипп отер лицо протянутым полотенцем, поплотнее натянул ватник, унял дрожь и ответил:

– Все в порядке у нас, мужики. Учения.

* * *

Вы, наверное, удивлены, что я еще жив? Благодарю, если искренне переживали и тревожились на мой счет: я сам умею беспокоиться лишь о других, но не о себе, и мне приятно внимание, хоть иногда по мне этого и не скажешь.

Сегодня мне не раз доставалось, но в последний раз как-то особенно крепко. Я лежал, засыпанный комьями жесткой земли, мелкими камешками и еще чем-то липким, скользким и теплым, и смотрел вверх. Небо казалось так близко, что, казалось, нависло над самым лицом: когда все вокруг – тьма, исчезает и время, и расстояние. Мысли были спокойными и плыли неспешно, как будто во сне.

Я лежал и думал, как обидно выходит: только решился наконец изменить свою жизнь, как оказалось, что менять уже нечего. Для меня нет места ни в каком из вариантов светлого будущего, как ни крути. Я и построить помогу его вряд ли. Но без меня вы не избавитесь от старого мира, а потом, если угодно, я вместе с ним отправлюсь на свалку.

Мне вспомнился Аристарх Леонидович, которого мы бросили умирать в его башне. Стала ли она ему мавзолеем? Воспользовался ли «наганом» Графа или задохнулся в дыму? А может быть, ему удалось спастись? Потом я вспомнил про Алину: так странно, что она появилась здесь в это время. Почему Алина хотела в меня выстрелить? И почему хотел я?

Мне казалось, что я должен вспомнить о чем-то еще, но не помнил, о чем и о ком.

По моим щекам текли капли. Я думал, что это слезы, но поймал одну языком – она была пресной, – и понял, что это всего лишь дождь.

У меня было такое чувство, что я будто бы умер, только почему-то задержался еще на земле, и сейчас уже наконец разверзнется сакраментальная мистическая воронка, забрезжит свет в конце тоннеля, явятся ангелы или просто наконец обрушится благословенное, слепое ничто.

Похоже, что в моем случае победила консервативная трактовка мистического. Ангел действительно появился. Он подполз ко мне по мерзлой траве и профессиональным жестом проверил на шее пульс. Я скосил взгляд: у ангела было милое круглое личико и знакомые блестящие карие глазки.

Пискнула рация.

– Группа эвакуации, я Усадьба-1… квадрат 51–64… да… живой… она предупреждала, что их будет двое… нет… нет… нет… жду группу.

Я повернул голову. Слева от меня на возвышенности полыхала Усадьба, и на пустоши было светло, как в первый день наступившего Армагеддона. Крыша полностью скрылась в косматом пламени, из окон вырывались торжественно-грозные языки огня, густой дым превращался в тучи, чтобы потом где-нибудь в другом месте пролиться дождем из гари и пепла. То не было уничтожительным пламенем, что некогда испепелило Содом и Гоморру.

Усадьба Сфинкса горела как маяк, указующий путь.

Как сигнальные огни на горных вершинах.

Это был божественный пламень факела Прометея.

* * *

Конец книги

Назад: Глава 24

На главную: Предисловие