Часть V. Восток

Тусклый отсвет зари на востоке едва коснулся темных сводов небес над северным горизонтом. Я просидел с записками старого Зильбера всю ночь до утра: начал чтение у себя в комнате, но потом спустился в Библиотеку, чтобы иметь возможность справляться при необходимости в книгах. Болела спина, и давно оплавились свечи, и дымил немилосердно камин, угасавшее слабое пламя которого уступало ледяному влажному воздуху, затекающему в дымоход вместе с тяжелым туманом. Ночи стали по-настоящему холодны, а Аристарх Леонидович экономил: газовая котельная, расположенная в цоколе Западной башни, подавала тепло только в жилые комнаты, так что к утру залы первого этажа выстужались до изморози, а в Библиотеке приходилось сидеть в пальто и жечь камин, чтобы не окостенеть окончательно.

Часы в углу устало захрипели, словно при смерти лежащий курильщик медленно набирал воздуху в грудь перед тем, как сказать последнее слово. Всю ночь они исправно отбивали час, половину и четверть, и у меня было чувство, что делали так исключительно из-за меня, а потому осуждающе косились из своего сумрачного угла, сетуя, что я лишил их ночного покоя. Ныне массивная минутная стрелка готова была коснуться шести, означая половину восьмого часа. В предутренней тишине откуда-то с кровли донесся отчетливый петушиный крик. По голосу было трудно понять, но кажется, то кричал Резеда: похоже, Лаврентию вчера не повезло в карты.

Тетради Леонида Ивановича Зильбера, которые принесла мне вечером Машенька, содержали записи, сделанные в период с 1988 по 1989 год во время работы над двумя его книгами: желтоватые листы в линейку и клеточку, в твердых и мягких обложках, были исписаны заметками, не вошедшими в опубликованные тексты по причинам, ставшим по прочтении более чем очевидными. Стопка тетрадок выглядела так, как будто порывистая влюбленная девочка схватила их кое-как впопыхах, первые, какие попались под руку, но обманываться этим впечатлением не следовало: я объяснил Машеньке свой интерес к дневникам ее деда тем, что прочел его книги – и вот, получил ровно те записи, которые делались во время работы над «Историей русских иллюминатов» и «Философскими основами генетики», хотя можно было быть совершенно уверенным, что мемуарное наследие Леонида Ивановича Зильбера этим далеко не исчерпывается. Мне много раз приходилось видеть, как мгновенно совершается в Машеньке переход от непосредственной взбалмошности, с которой она несет трогательную околесицу и смешно путает слова, к проницательной рассудительности, даже мудрости.

Вера видела в этом угрозу.

Я это обожал.

Некоторые страницы были сплошь исписаны черновыми фрагментами текста, пространными философскими размышлениями и подробными экскурсами в историю; на иных имелись только короткие заметки, порой неразборчивые или старательно вымаранные. Я пробегал их глазами, какие-то пролистывал, на некоторых задерживался подробнее; мне нужно было найти кое-что совершенно конкретное, и, пока я искал, разрозненные записки выстроились в подобие причудливого повествования.

Сфинкс – существо женского рода: ее имя происходит от древнегреческого Σφιγγός, или „сфинга“, что означает „душительница“. Это божественное существо забирает не только жизнь, но и душу, материальную форму которой Платон и Аристотель видели в человеческом дыхании.

Последнее было небрежно начеркано карандашом на полях страницы, и на этом заканчивались записи в последней из тех тетрадей, что принесла Машенька. Из гулких коридоров неслись голоса, и сейчас мне казалось, что это перекликаются призраки каких-то древних химер. В воздухе понемногу начинали распространяться робкие ароматы тепла, жизни и кухни. Голова была тяжелой; хотелось чего-то грубого, осязаемого: омлета, влажных взглядов Дуняши или даже скабрезных анекдотов от Петьки, только чтобы убедиться в том, что мир по-прежнему материален и не слишком изменился с тех пор, как я уселся за чтение. Вопросов, как водится, у меня было куда более, чем ответов – а может быть, что и наоборот, – но теперь я знал главное, то, зачем явился в Усадьбу: так называемый Компендиум Гильдии существует и он находится здесь.

Я кое-как перетерпел завтрак, поднялся к себе, не раздеваясь, упал на кровать и мгновенно уснул. Во сне я стоял у стены Усадьбы рядом с северной террасой и застекленными дверями Большой гостиной; по камням вверх по стене и рядом с ней вились густые заросли дикого винограда. Леонид Иванович Зильбер, в низко надвинутой на глаза старомодной шляпе, лицом похожий на Петера Штумпфа, держал в одной руке раскрытую книгу, а в другой сжимал большой, жуткий серп, которым со свирепой энергичностью орудовал, бормоча недовольно:

– Да кто же это все насажал! Кто это насажал!

К моим ногам летели срезанные ветки и лозы, тяжелые от крупных, блестящих, налитых светом и жизнью виноградин. Едва касаясь земли, ягоды чернели и сохли, а Зильбер продолжал безжалостно резать.

– Кто же насажал это, кто насажал…

В редеющих зарослях виноградной лозы я различил одну, непохожую на остальных: она извивалась вдоль стены, как змея, и на ней серебрился единственный плод.

Куча высохших веток с черными ягодами стала огромной, словно кто-то запасал на зиму хворост. Я посмотрел вправо: там стояла девушка в старинном платье из темно-красного бархата, со строгим лицом, зелеными глазами и густыми черными волосами с золотистым отливом.

– Останови его, – сказала она, – иначе он вырежет всех.

– Как? – спросил я.

– Останови его, – повторила девушка. – Отбери книгу.

Старый Зильбер с нечеловеческой скоростью махал серпом, так что уже невозможно было различить бешено мелькающее кривое острое лезвие. Груда мертвой сухой лозы превратилась сначала в изгородь, а потом в стену, она окружала меня и угрожающе нависала над головой.

– Чего ты ждешь? – звенел девичий голос. – Останови его! Чего ты ждешь?!

Я проснулся в поту, с лихорадочно бьющимся сердцем. Голос девушки в красном платье еще звучал у меня в ушах эхом растаявшего сна. В отличие от ее внешности, он был мне знаком очень хорошо. Нам не доводилось увидеться, но слышали друг друга мы неоднократно.

Впервые это произошло несколько лет назад; тогда, в первом нашем телефонном разговоре, она предлагала мне сияющие перспективы сотрудничества, а я недвусмысленно намекал на намерение ее убить. Это случилось сразу после завершения истории, которая началась гибелью злосчастной девушки из бара, а завершилась страшным пожаром в самом центре Санкт-Петербурга и несколькими десятками смертей и в которую леди Вивиен втянула меня против моей воли. Я был тогда зол: от боли потерь и оттого, что чувствовал себя бильярдным шаром, которым опытный игрок воспользовался, чтобы вколотить остальные в нужные ему лузы. С тех пор прошло время, мои злость и боль поутихли: за минувшие годы я нанес себе и получил достаточно новых ран и поводов к ярости, чтобы они заставили поблекнуть старые переживания, – способ действенный, хотя я никому его не советую. Теперь мы работали вместе; леди уверяла, что ничего не скрывает, но меня не покидало интуитивное чувство, как будто я снова качусь по зеленому сукну после крепкого удара кием.

– Мне нужен так называемый Компендиум Гильдии Северной Зари, – сказала она. – По моим данным, он хранится в Усадьбе Сфинкса.

Интерес леди к старинным книгам и мистическим артефактам был мне известен; собственно, ее саму можно считать одним из таковых: семисотлетняя девушка из воспоминаний старого Зильбера, живо интересовавшаяся делами Гильдии Северной Зари. Задача звучала как дело на пару дней: попасть в Усадьбу, войти в доверие, найти книгу и ретироваться. Некоторая сложность ожидалась только вначале, но благодаря потасовке в «О’Рурке» и точному удару рукояткой «нагана» я оказался там, где было нужно. Но вот, взгляните-ка теперь на меня: минул месяц, за который я изрядно улучшил навыки верховой езды, потанцевал на балу котильон, устроил сабельную дуэль, стал причиной того, что достойная семьи Адамсов горничная влила в себя почти литр уксусной кислоты, но вместо искомой книги ознакомился лишь со старыми дневниками почившего академика, из которых выяснил, что моя юная возлюбленная, дочь владетельного лорда окрестных мест, является то ли мистическим воплощением Вечной Женственности, то ли невероятной генетической аномалией, а может быть, и тем, и другим разом.

Моя маленькая богиня с иссиня-серебряными глазами, наивно вравшая, что читала Сартра, чтобы казаться умнее. Интересно, богини так поступают?..

Впрочем, природа Машеньки меня волновала менее всего остального: нет проку переживать о том, чего нельзя изменить; а вот исполнением обязательств перед леди Вивиен обеспокоиться стоило. Невозможно было просто послать извинительную телеграмму: простите, передумал, всего наилучшего. У нее наверняка был свой агент в Усадьбе – кто-то ведь вложил мне в книгу записку, – да и вообще, леди не производила впечатление той, кто легко забывает обиды: один престарелый библиограф мог бы подтвердить этот тезис, если бы не сгорел дотла в грязном дворе-колодце. Мне нужен был Компендиум Гильдии, чтобы завершить отношения с леди Вивиен, а еще требовалось объясниться начистоту с Машенькой. Я понятия не имел, как это делать, но рано или поздно такой разговор должен был состояться. Голова от всего этого шла кругом. Я решил, что посвящу предстоящую неделю продолжению поисков, а к приезду Машеньки в пятницу или субботу ситуация так или иначе прояснится. Признаю в этом известную долю малодушия, смешанную с легкомысленным оптимизмом, но дальнейшие события показали, что никогда нельзя недооценивать силу случая.

В среду бесследно пропал Захар. Накануне вечером Никита сорвал себе голос и продул четыре раза подряд, пытаясь из Верхней гостиной дозваться своего фирса, а наутро его не обнаружилось и в казарме, куда разъяренный молодой господин ворвался, грозя карами и плетьми после того, как проспал к завтраку. Граф, весь красный от предчувствия того, как станет объясняться перед фон Зильбером, быстро выяснил, что и на патрулирование Захар не вышел: в два часа ночи он должен был сменить Праха, который в итоге пробыл в карауле до четырех утра, изматерился и совершенно замерз, пока его не сменил Петька. Стало ясно, что ситуация складывается внештатная. Первым делом с пристрастием осмотрели тумбочку Захара, но не нашли ничего, что могло объяснить его таинственное исчезновение. Граф попросил всех фирсов собраться в столовой прислуги, пока воспитанники будут на лекции – я тоже напросился на эту общую встречу, – а сам пошел докладываться в Западную башню. Все ждали молча, из кухни испуганно выглядывала Римма, там же маячил Герасим. На дощатом столе лежали скромные земные пожитки исчезнувшего Захара: теплые носки, завернутые в бумагу, несколько карандашей, стопка журналов со сканвордами и анекдотами, расческа в чехольчике, набор отверток, какая-то изрядно потертая на сгибах, сложенная старая карта и фотография, оправленная в целлулоид. На фотографии на фоне синего южного моря был запечатлен сам Захар – в желтых шортах, шлепанцах, футболке с надписью «СССР», напряженно вытаращившийся в объектив, – дородная женщина, вцепившаяся в его локоть так, как будто собралась конвоировать в суд, и четыре разновозрастные, похожие на Захара девочки со скучающими лицами.

– Его семья, – сказал Прах. – Жена и четыре дочери.

– К бабе какой-то рванул, как пить дать, – заявил Петька. – В Анненбаум или еще дальше.

Я еще раз взглянул на фотографию и подумал, что предположение не лишено смысла. Завязался не слишком горячий спор. Я взял карту и развернул ее: это был хорошо знакомый мне архитектурный план цокольного этажа и подвалов Усадьбы Сфинкса, только более старый; наверху значилось: «Здание Экспериментального филиала Института общей генетики АН СССР» – и дата: «1964 год».

Не скажу, что мне хватило одного взгляда, но со второго все стало ясно.

– Или вздернулся где-нибудь, – предположил Резеда. – Экзистенциальный кризис, такое бывает.

Петька заговорил было, но тут появился Граф, уже не покрасневший, а в белых пятнах. Он встал во главе стола, одернул китель и произнес:

– Итак, господа! Установлено, что Захар не пересекал границы территории Усадьбы: все автомобили на месте, на северном и южном контрольных пунктах его не видели, сигналы о нарушении целостности ограждения не поступали. Следовательно, он в периметре. Необходимо распределить зоны поиска. Я получил разрешение господина фон Зильбера на изменение распорядка в целях безотлагательного осуществления необходимых мероприятий, хотя я не исключаю, что поиски займут несколько дней.

Скип, как самый опытный следопыт, отправился в лес и на кладбище; с ним напросился Петька. Прах и Резеда взяли внедорожник, чтобы осмотреть пустоши и старый парк. Граф оставил за собой, собственно, саму Усадьбу со всеми помещениями, подвалом и чердаком.

– Всеволод, давай помогу? – предложил я. – Могу взять на себя подвал, я его неплохо изучил за последнее время.

Граф поколебался секунду и кивнул.

– Да, спасибо! Очень обяжешь.

– Пустяки. – Я показал ему карту Захара. – Кстати, ты вот это видел?

– Ну да, старая схема, а что?

Он смотрел недоуменно, чистыми голубыми глазами.

В подвал я спустился через вход в Восточном крыле. Непроницаемо черная промозглая тьма обняла, как старого друга, и от этих объятий я мгновенно продрог до костей. Желтоватый луч фонаря высветил узкий проход между рядами массивных деревянных ящиков с металлическими уголками. Я неспеша двинулся вперед, посматривая под ноги; в слипшейся пыли различались только мои отпечатки, оставшиеся с прошлой недели. Над головой, за пределами тьмы и метровой каменной кладки, располагался спортзал, а дальше заброшенные комнаты и переходы, ведущие к лаборатории Вольдемара. Сюда, в подвальную тишь, ниоткуда не доносилось ни звука, но и без того в последние недели в личном логове фон Зильбера-младшего царило безмолвие, и призрачный плач и рыдания смолкли, словно в аду, который застыл навсегда.

Я прошел сквозь темную слипшуюся духоту до массивного кирпичного основания дымохода, в который выходили жерла каминов Бального зала и Картинной галереи, сверился с картой Захара, обогнул дымоход и отправился в обратном направлении по коридору, образованному каменной кладкой и покосившимися штабелями обернутых пленкой картонных коробок. Коридор расширился, и я вышел на пустую площадку, ограниченную теряющимися в темноте несущими стенами; справа чернел вход в знакомую мне камеру с оружием и доспехами, прямо передо мной вздымались массивные плиты пола, под которыми неизвестные копатели вырыли неглубокую яму. Под тонким слоем песка на дне тускло поблескивал камень, поцарапанный кирками или мотыгой. Впереди была стена, ограничивающая подвал с северной стороны, в нескольких метрах над ней вверху располагались окна Бального зала. В углу у стены я заметил сваленные в беспорядке коробки, листы железа и доски. Я подошел ближе и посветил фонарем: каменный пол был вытерт подошвами, а на ящиках и фанерных листах в куче хлама отчетливо различались следы множества рук.

Разобрать завал было делом нескольких минут, пары заноз и ушибленной ноги, на которую неловко свалился пустой деревянный ящик. Карта Захара оказалась точна: из стены выступал короткий обрезок старой газовой трубы. Похоже, что после закрытия филиала Института генетики здание оказалось отрезано от коммуникаций, которые много позже, во время реконструкции несколько лет назад, были проведены заново. Ненужные телефонные линии, как и говорил Граф, обрезали, люки, ведущие к ним, залили цементом из соображений безопасности. Новые внешние трубопроводы находились под постоянным контролем, но вот проверить, не осталось ли ведущих наружу старых труб, Граф не удосужился. Зато про них вспомнил кое-кто другой, тот, кому нужно было найти способ оперативно связываться с внешним миром из накрытой колпаком радиоэлектронных помех Усадьбы Сфинкса.

К трубе была прочно прикручена стальная пластина, а на ней укреплен четырьмя болтами небольшой металлический ящичек скучного армейского цвета, закрывающийся на защелку. Я поднял крышку: внутри был тумблер, сейчас находящийся в положении «выкл.» и несколько клавиш – немудреный, но очень надежный трубопроводный передатчик, состоящий из усилителя, шифратора и формирователя команд. Вероятно, сейчас где-нибудь на давно отключенной газовой станции в десятке-другом километрах отсюда, рядом с таким же обрезком трубы скучает кто-то на круглосуточном посменном дежурстве, готовый принять срочный вызов и оперативную информацию.

Теперь нужно было найти Захара. Я полагал, что он отыщется где-то неподалеку, и оказался прав. Сначала луч фонаря выхватил из темноты извилистый пунктир бурых капель на каменных плитах пола; они сливались, собирались небольшими засохшими пятнами, хорошо различимыми потому, что пыли на полу в этом месте не было: ее всю вытерли, когда волокли что-то тяжелое от передатчика до проема в стене, ведущего в оружейную комнату. Внутри обнаружился Захар: он лежал на боку у стены, грузно вытянувшись среди разбросанных сабель и алебард, одна из которых торчала у него из груди. Я присел рядом. Большое рыхлое лицо Захара было застывшим и белым, как непропеченный ком теста, под приопущенными веками тускло поблескивали закатившиеся глаза. Заостренное навершие алебарды торчало ровно из алой буквы А, окруженной расплывшимся темным пятном. Я взял его руку: она была холодной и твердой, как промерзшая насквозь рулька. Захар уже порядочно окоченел, чему явно способствовала промозглая сырость подвала. Когда-то я был знаком с одним толковым судебно-медицинским экспертом, женщиной, которая помогала мне разобраться с тем самым делом, в которое вовлекла меня леди Вивиен. Странно, что сейчас я не мог припомнить ее имени, но вот она, я уверен, смогла бы определить время смерти Захара с точностью до получаса. Впрочем, мне тоже пришлось повидать в жизни несколько трупов, и, судя по состоянию тела, душа покинула его примерно в полночь. Я взялся за древко алебарды, чтобы вытащить из раны, и в этом момент прозвучали шаги.

В темноте замелькали отсветы фонарей. Кажется, шли два человека, но разобрать было сложно, потому что шаги одного заглушала тяжелая поступь другого: это был лязгающий, скрежещущий грохот, с которым железо врезалось в камень. Лучи фонарей приближались, то появляясь, то исчезая во мраке подвального лабиринта. Кто-то уверенно направлялся прямо сюда, и вряд ли затем, чтобы напомнить про время обеда.

Существует неверное мнение, что рыцарь, облаченный в стальной доспех, был неуклюж, неповоротлив, а если падал, то не имел возможности встать без посторонней помощи. Меж тем полный вес классического готического или миланского доспеха составлял всего двадцать пять килограммов, распределенных по телу; современный штурмовик-пехотинец иногда таскает на себе больше. Рыцарь в доспехе легко двигался, приседал и вставал, а некий Жан ле Менгр в полном боевом облачении запросто карабкался на стены по штурмовой лестнице просто ради тренировки. При этом уязвимых мест, кроме узких щелей меж сочленениями разных элементов доспеха, у рыцаря почти не имелось, так что можно сказать, что он был настоящим живым танком своего времени, мощным, быстрым и непробиваемым.

Именно такой танк сейчас высился передо мной в полумраке, появившись из узкого прохода между стеной и штабелями коробок. Отсветы лампы, зажатой в латной перчатке, тускло отражались в серой стали рифленой кирасы, наплечниках и круглых ронделях, прикрывавших подмышки. Лицо было скрыто под опущенным забралом-«гармошкой», мощные ноги в широченных железных сабатонах прочно упирались в каменный пол, а в правой руке покачивалась увесистая алебарда. Это выглядело жутко и неправдоподобно, но в то же время устрашающе органично здесь, в мрачном подвале старинного замка. В какой-то момент мне показалось, будто передо мной просто ожившие латы, в которые вселился какой-нибудь фантастический ископаемый паразит, однако, присмотревшись, я убедился, что превосходный образец максимилиановского доспеха надет на человека, состоящего из крови и весьма внушительной плоти, ростом никак не менее двух метров и весом за полтораста кило. Набедренники едва прикрывали переднюю часть толстых, как бревна, ног, а кираса, туго стянутая ремнями, не сходилась на могучем торсе, оставляя открытыми бока. Из-под шлема в разные стороны торчала жесткая борода. Он поставил лампу на землю, легко, будто сачком для ловли бабочек, взмахнул алебардой и пошел на меня.

– Не припомню, чтобы получал приглашение на фестиваль реконструкторов, – сказал я и тоже поставил свой фонарь на пол. – Наверное, затерялось в прочей корреспонденции.

Я шагнул в круг света, поднял меч и встал в стойку.

У меня было полминуты на то, чтобы найти в каморке с оружием что-то, подходящее случаю. Конечно, лучше всего подошел бы полэкс или кеттенморгенштерн, но и датский двуручный меч, полутораметровый увесистый лом с удлиненной рукоятью, скромно стоявший в углу, был отличной находкой.

Рыцарь приостановился, словно бы сомневаясь, но потом перехватил алебарду и стал обходить меня слева. Я начал кружить в противоположную сторону, держа меч над головой. Он сделал неуверенный выпад; я легко парировал и атаковал, направив острие клинка в щели забрала. Человек в доспехах отпрянул, махнул алебардой и снова принялся обходить меня кругом, тяжело лязгая железными ножищами по камням. Судя по всему, мой визави не ожидал, что я окажусь вооружен, и теперь проводил разведку, прощупывая слабые стороны, но, когда он решит нападать, шансы в схватке с закованным в доспех и вооруженным алебардой врагом будут ничтожны. Я вспомнил Машеньку, звавшую меня героем за то, что однажды мне повезло одолеть в драке вервольфа, и решил, что сгинуть в подвале ее родового гнезда, прибитым каким-то громилой в доспехе XVI века, будет этого звания недостойным.

Нужно было атаковать первым.

Длинный прямой клинок с гудением рассек густой воздух и устремился по широкой дуге наискось. Я был уверен, что мой противник парирует его или уйдет, шагнув вправо, но удар совершенно неожиданно достиг цели, и меч с силой врезался в левый наплечник. Человек в доспехах качнулся и отступил. Я вернул меч, крутанулся и с разворота ударил с другой стороны. На этот раз он успел подставить свою алебарду, но вышло неловко, и клинок ударил его сбоку по шлему. Он снова попятился. Раздумывать было некогда, и я пошел на него, нанося удары и слева, и справа, одновременно пытаясь достать незащищенные места на бедрах и на боках. Двухметровый гигант в доспехах растерянно отступал, время от времени неуклюже размахивая и тыкая в меня своим оружием так, словно орудовал вилами или оглоблей. Я легко уходил от размашистых неточных ударов и продолжал теснить его в сторону раскопа в полу. Один из моих ударов угодил по забралу и, похоже, оказался довольно чувствительным, ибо противник взревел и взмахнул алебардой с такой неистовой силой, что, попади он по мне, то пробил бы мной стены и отправил в полет, как мячик для гольфа, до самого Анненбаума. Я едва успел отшатнуться, почувствовав, как взрезанный воздух хлестнул по лицу, будто рядом промчался скоростной поезд, и увидел, что, увлекаемый силой инерции своего удара, человек в доспехах потерял равновесие. Это был шанс; я нырнул вниз, упер острие меча в пол и клинком заплел противнику ноги. Он закачался, перешагнул, устоял было, но споткнулся о торчащие плиты пола, взмахнул руками и тяжело рухнул в раскоп. Раздался грохот, как будто перевернули груженую кастрюлями тележку из супермаркета. Алебарда отлетела далеко в сторону. Он попытался подняться, но обе ноги оказались задраны вверх, а спина впечатана в песчаный раскоп. Я отбросил меч, прыгнул сверху, прижал, выхватил нож, разрезал ремни шлема и сорвал его с головы.

– Ну и ну, – сказал я. – Слуга, нарядившийся рыцарем! Как был бы расстроен Аристарх Леонидович!

– Ваша милость, – прохрипел Герасим, на лбу которого стремительно надувалась багровая шишка. – Не погубите!

– Ты, голубчик, собирался убить меня алебардой, а теперь – не погубите?

– Не со зла!..

За коробками зашуршало.

– Кто это там с тобой?

Герасим замычал и замотал головой. Я приставил лезвие ножа ему под бороду и пообещал:

– Если не выйдет, перережу горло.

Что-то с мягким шумом обрушилось. На площадку выпала Римма, бухнулась на колени и заголосила:

– Родион Александрович, отпустите его, богом прошу!

Ситуация окончательно превратилась в фарс. Я поднялся, убрал нож, пинком отшвырнул алебарду и сказал:

– Насчет того, отпустить вас или нет, я подумаю. Это будет зависеть от степени вашей откровенности, в частности, при рассказе о том, за что вы убили Захара.

Римма испуганно замотала головой.

– Это не мы!

– Не мы, – глухо отозвался Герасим, ворочаясь в яме.

История звучала достаточно нелепо, чтобы быть правдой и чтобы ее нельзя было придумать нарочно.

Падкий на рассказы про чужое богатство Захар был уверен в существовании таинственного клада фон Зильберов, скрытого где-то в подземельях Усадьбы Сфинкса. Он вычитал про него еще до поступления на службу фирсом к Никите, по дороге сюда, и всякий раз, когда случалось оказаться в Анненбауме, где была связь и работали мобильные телефоны, собирал в интернете редкие, но впечатляющие слухи и небылицы. Как известно, для поиска сокровищ требуется карта и единомышленники. Старые архитектурные схемы Захар раскопал в одном из старых шкафов, когда проводил первые вылазки для разведки подвалов, а союзников приобрел, постоянно ошиваясь на кухне и рассказывая Римме про невероятные богатства ныне арестованного генерала, у которого он служил, но чаще о тех сокровищах, которые они могут найти буквально у себя под ногами.

– Задурил голову, в общем, – с готовностью каялась Римма.

Не решаясь пуститься в кладоискательство в одиночку, Римма посвятила в тайну Герасима, с которым давно состояла в отношениях, далеко ушедших за рамки дружеских. Памятуя о нраве покойной Обиды Григорьевны, я его не судил. Так составилась странная группа искателей кладов, регулярно исследовавших подземелья Усадьбы – правда, пока безуспешно.

– Стены простукивали, пробовали закрытые двери вскрывать, тайники искали, – бубнил Герасим.

Недавно Захар пришел с вестью, что теперь-то уж точно обнаружил искомое, и нужно только приподнять плиты пола в определенном месте. Предприятие это заняло несколько дней, но успеха не принесло, ибо под сравнительно тонким насыпным слоем оказалась еще одна каменная кладка. Вчера вечером Захар собирался снова отправиться к раскопу, но назад не вернулся. Когда утром его спохватились, Герасим наведался вниз и, к своему ужасу, в камере с рыцарским вооружением обнаружил мертвое тело.

– Почему не сообщили сразу? – спросил я, хотя ответ был очевиден.

Вся эта кладоискательская эпопея проходила в секрете, и вряд ли фон Зильбер одобрил бы такие инициативы. Уже поэтому было сложно объяснить, откуда Герасим знал, где искать тело Захара, но была и еще причина: их самих могли заподозрить в убийстве – например, из-за разногласий при дележе еще не полученной прибыли. В смятении они сначала хотели все оставить как есть, но тут увидели, как я с картой Захара отправляюсь в подвал, и решили действовать на опережение.

– Перепугались, – сокрушенно сказала Римма, – что вы-то уж точно про клад догадаетесь и решите, что это мы… в общем… Захара…

– Ну а доспехи ты зачем надел?

– А как иначе? – искренне удивился Герасим. – Вы господина Графа, говорят, на саблях одной левой одолели, стреляете лучше всех, как же на вас без доспехов-то?

– Вы уж простите нас, – добавила Римма. – Мы к вам со всем уважением, Родион Александрович, просто страшно нам стало, что выйдет, как с Мартой…

– В каком смысле?

– Ну вы только на нее посмотрели с подозрением, а она сразу же кислоту выпила, поняла, что не оправдаться. Вас все побаиваются, не примите за грубость. А ведь Марта тоже была не виновата.

– Вот как? И кто же тогда убил Обиду Григорьевну?

– Белая Дева, – убежденно сказала Римма.

– Она, – кивнул Герасим. – Белая Дева.

Говорить более было не о чем. Я велел Герасиму снять доспехи и отправил обоих наверх, строго запретив кому бы то ни было рассказывать о произошедшем. Последнее, впрочем, было явно излишним. Я отнес датский меч обратно и снова присел у тела злосчастного Захара. Кое-что не вязалось, и первое – это рана в груди.

Я выдернул пробившее эмблему Академии острие. Темный подвал и пара ручных фонарей – не лучшие условия для проведения патологоанатомической экспертизы, но даже в таких условиях было заметно, что края раны чуть шире, чем навершие алебарды, и имеют разрез по бокам. Похоже, Захара закололи ножом в сердце: удар был один, очень точный, уверенный, сильный. После этого тело оттащили в оружейную комнату и бросили у стены под провалом в потолке, ведущим наверх, в абандон. Вероятно, замысел заключался в том, чтобы создать видимость трагической случайности, вследствие которой Захар провалился сквозь дырку в полу и неудачно напоролся на острие алебарды. Сделано было явно второпях и на скорую руку, но в Усадьбе запросто могло бы сойти за правду: криминалисты и судебно-медицинские эксперты навряд ли бы появились в сумрачных лабиринтах подвала, а фон Зильбер до последнего защищал бы любую версию, кроме очередного убийства на подведомственной территории.

Мне нужно было подумать.

– Не возражаешь, если я тут немного с тобой посижу? – спросил я у Захара.

Тот смотрел на меня из-под век посиневшими белками закатившихся глаз и, похоже, не возражал.

Случившееся было для меня очевидным: злополучный искатель сокровищ нарвался на осведомителя, когда тот работал со своим передатчиком, и получил ножом в сердце. Это сделал кто-то умелый, но не слишком умный, судя по попыткам представить дело случайностью, что исключало из числа подозреваемых, например, Веру. Но мне сейчас было важнее не то, кто именно заколол Захара, а что с этим делать.

На первый взгляд, это было очевидно: сообщить всем, что с Захаром приключился несчастный случай, чтобы усыпить бдительность шпиона, потом устроить засаду, взять его на месте с поличным и отдать фон Зильберу, назвав в качестве цены Компендиум Гильдии. Однако насчет последнего имелись обоснованные сомнения, и дело было даже не в том, что, как известно, оказанная услуга уже ничего не стоит. Аристарх Леонидович, как и в случае с дневниками, запросто мог просто не иметь доступа к Компендиуму. Это означало, что потребуется вновь обращаться к Машеньке, а следовательно, и объяснять свой интерес к ее семейным реликвиям.

Можно было попробовать еще раз поторговаться с Графом на тему ключей от всех закрытых дверей в Усадьбе, предложив на обмен разделить успех поимки злокозненного осведомителя, но этот вариант я отбросил почти сразу же: Граф был не в состоянии внимательно сравнить старую и новые карты вверенной его попечению территории и сделать элементарные выводы, но в вопросах чести оставался неколебим. Тем хуже для него: у меня уже появилась идея, как максимально усилить свои переговорные позиции с Аристархом Леонидовичем, существенно укрепить свое положение в Усадьбе Сфинкса, получить практически неограниченные полномочия, а вместе с ними и те самые ключи в придачу. Для этого нужно было всего лишь пригласить Графа посмотреть на передатчик, а потом убить якобы при попытке оказать сопротивление, выставив его тем самым осведомителем и потребовав от фон Зильбера за услуги или Компендиум, или должность начальника службы собственной безопасности. План позволял решить задачу в два хода или улучшить свое положение и приблизиться к решению максимально. Имелся только один нюанс: мне требовался помощник, свидетель, достаточно беспринципный, чтобы подтвердить вину Графа и обстоятельства его смерти.

Кажется, наступило время использовать знание о тайнике в стойле у великолепного каурого Буцефала. В том, что Петька для сохранения своей синекуры подтвердит при необходимости, что шпионом является сам фон Зильбер, а заодно лично поможет зарезать или удавить Графа, я не сомневался. Лучшего помощника в таком деле нельзя было и пожелать.

В том кейсе с убийством торговца оружием заточенным карандашом в отеле «Ритц-Карлтон», о котором я в первый день знакомства рассказывал Аристарху Леонидовичу, был один нюанс. Уйти оттуда незамеченным и невредимым мне помогла девушка, старшая горничная по имени Мэй. Она была влюблена в меня, считала своей судьбой и кем-то наподобие полубога – характерный эффект, которого без особых усилий удалось добиться за три недели. Через час после того, как я вышел через служебные двери отеля, вертолет доставил меня в аэропорт Гуанчжоу, как раз к окончанию посадки на рейс, вылетавший в Алматы. Мэй я больше никогда в жизни не видел, не слышал, и только спустя время случайно узнал, что ее убили после нескольких дней пыток, стремясь узнать правду о том, кто я такой.

Забавно, что я и сам бы вряд ли ответил на этот вопрос даже себе самому.

Мне было тогда жаль ее, жаль и сейчас, но внутри, там, где обыкновенно располагаются чувства, я не испытал ничего. Но сейчас, направляясь сделать Петьке предложение, от которого тот не откажется, я почему-то чувствовал себя препаршиво.

Казарма была заперта. Я спустился по главной лестнице на первый этаж, прошел через Обеденный зал и вошел в кухню. Римма увидела меня, побледнела, вздрогнула и уронила в большую кастрюлю вместе с нарезанными овощами доску и большой нож. Из столовой прислуги неслись голоса: Скип с Петькой и Прах с Резедой приехали пообедать. Кое-кто очень знакомый разухабисто вещал:

– …в домике этом! И я так скажу: пока целка – да, имеет право лепить из себя недотрогу, но если уже девку распечатали, то значит, всем можно, а не только одному кому-то, правильно? Я вот, к примеру, чем хуже?

Грянул хохот. Я вошел и прислонился к притолоке.

– А, Родион Саныч! – ослабился Петька, как мне показалось, немного испуганно. – Мы тут вот трапезничаем, не желаете ли присоединиться?

Между больших желтых зубов у него застряла кожура помидора. Маленькие белесые глаза, блестящие от смешливой слезы, настороженно прятались в разбегающихся морщинах. В больших толстых пальцах была зажата алюминиевая ложка, которой он приглашающе помавал в воздухе.

– Родион Саныч! Так ты чего хотел-то?

Вещи Захара все еще лежали на столе, сдвинутые к углу.

– Отвертки взять, – ответил я. – Покойнику они уже все равно ни к чему.

Все уставились на меня, раскрыв рты. Я быстро, чтобы не передумать, вернулся в подвал, злясь на себя, пинками разбросал пустые ящики и фанеру, прикрывавшие трубопроводный передатчик, и отвинтил его от металлического основания. Потом завернул в пиджак, на всякий случай заглянул проверить Захара – покойник все так же лежал на боку среди разбросанных артефактов забытых войн, – и поднялся к себе. Передатчик я запихнул под кровать и прикрыл кое-как сумкой. Перед тем, как снова выйти из комнаты, я посмотрел в зеркало: отражение было бледным, изрядно заросшим, бородатым и смотрело недружелюбно.

Графа я нашел на чердаке Девичьей башни: он пробирался ко мне навстречу между стропил, понурый и весь покрытый липкими лохмотьями серой паутины.

– Всеволод, – сказал я, – есть разговор.

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Я отыскал Захара, он мертв. Но это еще не все: кажется, я знаю, кто наш осведомитель.