Алина стояла посередине огромного круглого зала с потолком в виде полупрозрачного купола, сложенного из неярко светящихся матово-белых стеклянных пятиугольников. Неподалеку оживленно беседовали два человека: это были Шинкарев и Адахамжон. Кажется, они не замечали ее, но Алина попыталась окликнуть их, и тогда оба повернулись. Шинкарев выглядел приветливым и довольным, как человек, у которого жизнь сложилась иначе, чем было на самом деле, и улыбался всеми морщинами, изрезавшими его открытое дружелюбное лицо. Они начали что-то объяснять Алине, но она, хотя и стояла всего в нескольких шагах, ничего не могла разобрать, потому что слова доносились искаженно и глухо, как будто из-под воды, и Адахамжон сокрушенно и, кажется, виновато качал головой. Неожиданно откуда-то появилась щуплая девочка в большой черной кофте с капюшоном. Алина видела ее со спины. Она подошла к Адахамжону и Шинкареву, и те низко поклонились ей и по очереди поцеловали руку. Алина вдруг оказалась совсем близко к ним. Девочка повернулась: Алина снова увидела худое, фарфорово-белое, покрытое болезненной сыпью лицо наркоманки, но только глаза были другими – они светились лазоревым серебром. Девочка взглянула на Алину и произнесла:

– Мое имя Мария Аристарховна фон Зильбер!..

…Алина содрогнулась всем телом так, что ее подбросило на матрасе, и проснулась. Вместо купола над ней был потолок, такой белый, какой бывает только в больничной палате. С пробуждением сразу пришла боль, уже не столь сильная, как в первый день, но все-таки ощутимая – в голове, ребрах, во всем теле, – а потом Алина почувствовала, как ее затягивает обратно в вязкое забытье.

Первые сутки она спала практически непрерывно, лишь изредка приходя в себя и всякий раз с трудом осознавая реальность. Впервые это случилось, когда ее стали укладывать на носилки: она успела различить медиков в форменной синей одежде, торчащие из грязного потолка обломки рухнувшей стены и обрывки свисающих обоев, и тут же снова провалилась в цепенящую черноту. Наверняка она находилась в сознании, когда ее привезли в больницу, когда делали томографию и рентген, везли в операционную, вкалывали инфильтрационную анестезию и обезболивающее, но память этого не сохранила. Алина запомнила только, как, выныривая из сна среди ночи, заметила на соседней кровати сплошь перебинтованную, словно египетская мумия, неподвижно лежащую под капельницей фигуру, а второй раз увидела ее уже лишенной бинтов, неподвижно сидящей на краешке койки, освещенной холодным светом луны, и длинные темные волосы, словно змеи, ниспадали на плечи и грудь. Может быть, и это было лишь видением, как те, к которым Алина постоянно возвращалась, проваливаясь в сон: бесконечная, изнурительная круговерть образов, действий и разговоров – Шинкарев подсказывал, как получше ударить его доской, Адахамжон объяснял устройство пистолета, оба рассказывали Алине о своей жизни, о ее жизни, вообще о жизни, голоса не замолкали ни на секунду, покойники назойливо толклись в ее голове, а в конце обязательно появлялась девочка, всегда говорившая одно и то же:

– Мое имя!..

– …Мария Аристарховна фон Зильбер, – прозвучало рядом, как отраженное реальностью эхо бесконечного сна, и Алина проснулась.

Это было на утро второго дня. У ее кровати стоял фактурный мужчина в безукоризненно белом халате, под которым виднелась столь же безупречная сорочка с респектабельным галстуком, с аккуратно постриженными седыми волосами и в очках без оправы. На лацкане халата блестел золотой кадуцей. За ним стояли еще двое, мужчина и женщина, в таких же идеальных халатах, тоже немолодые, респектабельные, хотя, и это как-то сразу неуловимо ощущалось, словно бы чуть ниже рангом. Еще трое или четверо образовывали в этой делегации третий ряд. Несколько медсестер и санитаров в синем толпились у двери.

– …по распоряжению госпожи фон Зильбер, – повторил седой мужчина и слегка поклонился.

Голова у Алины гудела, как тяжелый колокол, по которому кто-то вдарил кувалдой, и уже начали отпускать анальгетики, потому она не сразу, но все-таки поняла, что к чему. Представительный мужчина в очках оказался главным врачом больницы, который в компании своего заместителя, заведующего отделением травматологии, лечащего врача и еще нескольких специалистов, которых Алина не в состоянии оказалась запомнить, явился сообщить, что ее переводят в лучшую палату платного VIP-отделения по настойчивой просьбе глубокоуважаемой Марии Аристарховны, подкрепившей оную просьбу полной оплатой всех услуг, каковые только могут понадобиться. У Алины не было сил выяснять что-то или противоречить. Когда двое санитаров со всей возможной осторожностью нежно усаживали ее в каталку, Алина посмотрела на соседнюю кровать: та была белоснежно пуста, как арктическая пустыня.

В просторный коридор VIP-отделения из двух высоких окон в северном и южном торце лился холодный свет, казавшийся ярче из-за витражных стекол, изображавших склоняющихся друг к другу старцев в античных тогах. Алине показалось, что ради нее высвободили весь этаж: было тихо, звонко, прохладно, пахло антисептиками и чистотой, а в палате ее встретило цветочное благоухание георгинов, пионов и калл, расставленных в вазах на тумбах, подоконниках и столах.

– Итак, у меня хорошие новости! – бодро сообщил заведующий отделением, через полчаса навестивший Алину вместе с лечащим врачом. К ней вообще теперь все ходили никак не менее, чем по двое, включая очаровательных молоденьких медсестер, которые мгновенно являлись в ответ на нажатие кнопки, чтобы сопроводить Алину куда потребуется, и даже меню с утра ей приносили вдвоем, почтительно ожидая, что она выберет на завтрак, обед и на ужин.

– Коллега, я тоже врач, можно без жизнерадостных прелюдий, – сказала Алина.

Впрочем, новости и в самом деле оказались неплохи и заключались в том, что в целом ей повезло. Несмотря на тяжелую черепно-мозговую травму, обошлось без субдуральной гематомы и трещин в костях черепа. Сломанные ребра не пробили легкие, хотя все шансы на это имелись, учитывая силу ударов и угол, под которым они наносились. Перелом орбиты левого глаза оказался неосложненным и не затронул собственно глазное яблоко. Сломанный нос пришлось вправлять, но и здесь ограничилось небольшой репозицией и тампонадой.

– Возможно, что даже пластика не понадобится в последующем, – оптимистично предположил завотделением, и лечащий врач энергично закивал.

Алина этого энтузиазма не разделяла: она видела себя в зеркале смартфона: чудовищно распухший, закрывшийся иссиня-черный левый глаз, правый обведен темным кругом, багровый нос величиной с баклажан, с резиновыми трубками, торчащими из-под тампонов в ноздрях.

Ей сделали укол обезболивающего и поставили капельницу. Она написала несколько слов благодарности Машеньке и снова уснула, а днем ее разбудила Зоя.

Собственно, это Зоя нашла ее в том полузаброшенном доме, среди руин, крови и трупов, через тридцать минут после того, как Шинкарев испустил свой последний вздох, а Алина потеряла сознание. Едва вырвавшись из рук правосудия и куда более цепкой хватки дюжины разгневанных и до глубины души оскорбленных мужчин, Зоя сразу помчалась на Лиговку, по пути отчаянно названивая попеременно Алине и Адахамжону. Увы, но он навзничь лежал у входа в квартиру, на месте глаза чернела дыра, а под головой растекалась лужа темной, густеющей крови. Коридор был завален обломками дранки и досок; в комнате вытянулся на полу изрешеченный пулями Шинкарев со страшно обезображенным и залитым кровью лицом, из которого торчали изломанные острые щепки. Алина сидела на полу, привалившись к стене, и Зоя в первый момент в ужасе подумала, что и она мертва тоже, как и девочка в большой черной кофте, свернувшаяся клубком на грязном матрасе.

– Она просто спала, представляешь? – сказала Зоя.

Девочку звали Галя Лукина, ей было пятнадцать лет, из которых не меньше трех она употребляла наркотики. К моменту, когда Алина увидела ее в компании Шинкарева, она не ночевала дома уже несколько дней, тусуясь в притонах то ли на Грибоедова, то ли на той же Лиговке. Мать ее отсутствия не заметила: возможно, причиной тому было патологическое алкогольное опьянение, а может быть, она просто путалась в своих семерых детях и с трудом их подсчитывала. В общем, с девочкой все оказалось просто, а вот Шинкарев внезапно принялся посмертно преподносить сюрпризы. Вернее, конечно, не он.

– Наверное, Адахамжон спешил и ошибся папкой, – предположила Зоя. – Там пусто: ни материалов уголовных дел, о которых он рассказывал, ни данных по платежам и прочего. Я попробовала по нашим контактам в полиции что-то узнать про него, но пока все морозятся. Какой-то человек-загадка получается этот Шинкарев.

– Да, видимо, Адахамжон просто торопился и перепутал что-то, – согласилась Алина, подумав, что их убитый товарищ ничего и никогда не путал и не имел привычки делать что-то невнимательно и впопыхах.

– Это я во всем виновата, – сказала Зоя. – Мне так жаль, как вышло все. Так жаль.

В больших глазах за стеклами круглых очков дрожали слезы; Зоя выглядела бледной, осунувшейся и даже дерзко взъерошенные волосы как будто сникли, а их насыщенный синий цвет поблек и потерял яркость.

– Ты не виновата ни в чем, – ответила Алина.

Звучало слабо, неубедительно, но на большее сил сейчас не было.

– Слушай, ты не знаешь, когда меня опрашивать будут? Сутки прошли, а еще не пришел никто. Я же человека убила.

Зоя не знала.

Ночью к Алине опять явились двое покойников и малолетняя наркоманка: все трое пребывали в превосходном расположении духа, громко разговаривали, хохотали, наперебой что-то рассказывали, и куда бы она ни пыталась от них скрыться, всюду следовали за ней по каким-то сумрачным коридорам, обветшалым залам с каминами, лестницам, пробирались через плотную драпировку, прикрывавшую потайные ходы, находили ее на чердаке, в подвалах и даже на крыше. Алина проснулась совершенно измученной и разбитой, а когда открыла глаза, то подумала, что сон продолжается и даже принимает какой-то совсем уже сюрреалистический характер, ибо на стуле рядом с ее кроватью сидел Эдип.

– Привет, – сказал он и улыбнулся немного грустно. – Как самочувствие?

– Эдик? – вопрос звучал глупо, но Алина не до конца была уверена в реальности происходящего. – Какими судьбами?

– Пришел навестить старую знакомую, – ответил Эдип. – Вот, даже не с пустыми руками, но вижу, что ты и так тут не особо нуждаешься.

Он приподнял руку и показал сетчатую авоську с несколькими апельсинами и три гвоздики.

– Очень тронута, спасибо, – настороженно поблагодарила Алина.

Эдип кивнул, встал, положил апельсины на стол, а гвоздики засунул в большую вазу к пионам.

– Выглядишь, конечно, не очень, – сообщил он после некоторой паузы, сострадательно взирая на Алину.

– Тот парень выглядит еще хуже.

– О да! – согласился Эдип. – Признаться, я за двадцать пять лет практики ничего подобного не видел. Ладно, выдавленный глаз и проломленная теменная кость, дело житейское, хотя ударом доской, да еще и плашмя, ее сломать затруднительно. Но вот разрубленный обломком этой самой доски рот, вместе с мягким небом и носоглоткой, чуть ли не до самого первого позвонка – это, как говорится, мое почтение. Снимаю шляпу.

– Слушай, Эдик, – сообразила Алина, – значит, судебно-медицинскую экспертизу уже проводили?

– А как же. Ведь почти двое суток минуло.

– То есть следственные действия уже ведутся?

– Полным ходом.

– Тогда почему меня еще не допросили?

Эдип усмехнулся.

– А зачем? Ведь тебя, Алина Сергеевна, там не было.

Алину снова охватило ощущение нереальности происходящего.

– Как не было?!

– Ну вот так, – развел руками Эдип. – Ни тебя, ни несчастного мальчишки-стажера. Даже этой маленькой наркоманки не было тоже. А был только потерпевший, который вел антиобщественный и маргинальный образ жизни, и неустановленное лицо, которое на почве внезапно возникших неприязненных отношений обломком доски нанесло потерпевшему травмы, повлекшие смерть. Вот и всё.

– Эдик, – сказала Алина, – я выпустила в него семь пуль.

– Каких пуль? – Эдип смотрел на нее, и в его глазах, в невеселой улыбке Алина увидела какую-то печальную мудрость. – Я лично проводил патологоанатомическое исследование и никаких пуль не нашел. Все отражено в экспертном заключении. Если ты, конечно, не захочешь его оспорить.

Алина промолчала. Эдип поднялся, подошел к двери и обернулся:

– Каким-то невероятным образом, вопреки всему, ты опять приобрела новых, очень влиятельных друзей. Не знаю, как у тебя это получается.

Он немного помялся у порога, как будто хотел сказать еще что-то, но произнес только:

– Прощай, – и вышел.

На третий день дела пошли на поправку. Призраки наконец оставили ее в покое, и Алина впервые проспала всю ночь, провалившись в сон, как в темную глухую перину, мягкую и уютную. Цветы в палате поменяли на свежие. Тампоны из носа, к огромному облегчению, извлекли, и опухоль вокруг левого глаза немного спала. Сломанные ребра порой простреливали острой болью, но, если приспособиться и помнить, в каком положении нужно лежать, ситуация стала терпимой. Сообщение Марии Аристарховне фон Зильбер было доставлено, но оставалось пока непрочтенным. Зоя звонила и писала несколько раз в день: рассказывала о состоянии текущих дел, а еще о том, что так и не узнала, кого же на самом деле убила Алина в том роковом доме. Потом приехал отец, свежий, трезвый и бодрый, и принес прекрасные новости: нашелся инвестор, готовый не просто вложить деньги в новый проект, а выкупить у того самого зловещего генерала его старый бизнес и снова впустить в долю в обмен на работу генеральным директором.

– Я предвидел, что без меня они просто загубят дело! Видимо, все пошло совсем плохо, и генерал стал срочно искать, кому скинуть проблемный актив. Ну, а эти ребята совершенно логично решили, что самым правильным будет вернуть меня в управление, и тогда ситуация изменится. Да, они дают всего тридцать процентов, но я еще поторгуюсь!..

– А что за инвесторы, папа? – спросила Алина.

– Какой-то фонд, такое название еще, египетское… кажется, «Фивы».

Отец еще долго рассказывал про инвестиции и перспективы. О том, как Алина попала в переделку, которая привела ее на больничную койку, он спросить позабыл.

В понедельник Алина заговорила о выписке. Собравшийся консилиум – главный врач, заведующий отделением, лечащий врач, терапевт, – после некоторых колебаний постановил, что к четвергу можно будет перейти на амбулаторное лечение. А во вторник в мессенджер пришло сообщение:

Утром в четверг Алина приехала домой, в место, где, как известно, от всего помогают и стены, даже если они хранят дырки от автоматных пуль и воспоминания о том, кто черным призраком явился некогда к ней на помощь, спас, увлек за собой в жизнь настолько необычайную, что сейчас, по прошествии времени, во многое даже не верилось, а потом точно так же, как призрак, бесследно исчез.

Бывают воспоминания, от которых хочешь избавиться так же сильно, как и сохранить в своем сердце навечно.

Алина смыла чужие больничные запахи и кое-как привела себя в порядок. Конечно, на встречу выпускников с таким лицом она бы вряд ли пошла, но люди, пригласившие ее на поминки, явно были осведомлены как об обстоятельствах смерти Адахамжона, так и о том, как получены ее синяки и травмы.

Без четверти три за Алиной прибыл автомобиль, черный V-class с двумя роскошными глубокими креслами и перегородкой между водителем и салоном. Город, окутанный влажной дымкой, неспешно проплывал за дымчатыми стеклами: недвижные деревья погруженного в осеннюю дремоту парка, давно знакомые дома, перекрестки, проспекты, мосты – все было таким, как и всегда, и в этой обыденности Алина чувствовала поддержку. Так в холодной семье, где не умеют сострадать и показывать чувства, пытаются помочь в горе тем, что держатся подчеркнуто равнодушно и делают вид, что ничего не случилось.

Автомобиль пересек по мосту темные воды неширокой реки и въехал на Аптекарский остров. Справа за аллеей виделся старинный трехэтажный особняк: некогда пребывавшая в сумрачном запустении, грозная Вилла Боргезе, пристанище людоедов и ведьм, ныне была аккуратно отреставрирована – розовая, умытая, благообразная, похожая на исцелившегося алкоголика, которого родственники привели в порядок, причесали и вставили зубы. Внутри расположился юридический факультет, где обучали будущих судей и прокуроров, против которых, как хорошо известно, бессильна любая инфернальная нечисть. Слева за коваными решетками ограды был сад; высокие деревья из последних сил удерживали на ветвях налитые тяжелым багровым золотом листья над террасами деревянной купеческой дачи и живописным прудом. Вдалеке на другом берегу в мглистом воздухе желтели фасады дворца.

Алину встречали. У парадной высокого дома напротив сада стоял немолодой, крепкий мужчина в черном костюме и черной рубашке, с густыми, зачесанными назад волосами, в которых ярко белели седые пряди; на шее висели очки на серебряной цепочке. Он протянул руку – на пальце тускло блеснул золотом крупный перстень с печаткой, – помог Алине выйти из автомобиля и представился:

– Меня зовут Амон, я дядя Адахамжона. Благодарю, что нашли время и силы приехать.

Дом был из тех, что называют «академическими»: широкая лестница почтенной парадной, мозаичная плитка, высокие двустворчатые двери квартир, гулкое эхо, чистота и цветы на окнах с сохранившимися витражами. Лифта не было, и Амон почтительно поддерживал Алину под локоть, пока они поднимались на пятый этаж.

– Наш дед приехал в Ленинград сразу после войны, – сказал Амон. – Он был ученым-биологом, возглавлял кафедру в университете, тогда и получил здесь квартиру. Она довольно большая, мы долго жили тут всей семьей.

Квартира действительно оказалась огромной: высоченные потолки, просторные коридоры и анфилады комнат, наполненных со вкусом подобранной старой мебелью, запахом книг, мастики и тишиной, которую сейчас нарушали только шепот и шарканье ног. Едва Алина вошла, ее встретили пожилой мужчина, одновременно похожий и на Адахамжона, и на его дядю, и невысокая женщина с заплаканными глазами. Оба были одеты в черное.

– Отец и мама, – шепнул на ухо Амон.

– Спасибо вам! – сказал мужчина и осторожно пожал руку Алине. В его глазах блеснули слезы.

– Спасибо! – повторила женщина, заключая Алину в крепкие объятия.

Подходили другие люди: молодые и старые, мужчины и женщины; двое высоких юношей подвели под руки совсем седую маленькую старушку; красивая девушка обняла Алину, а потом то же самое сделали и ее сестры, причем к самой маленькой ей пришлось нагибаться; все были в черном, тихие, очень почтительные, и все почему-то говорили «Спасибо!».

– Брат… сестра… двоюродный брат… троюродный дядя… прабабушка…

В большой гостиной, за двумя высокими окнами которой виднелись тяжелые оранжево-красные кроны деревьев и дворец за рекой, был накрыт длинный стол. Алину посадили рядом с родителями Адахамжона, справа занял место Амон. Алкоголя не было, зато имелся совершенно восхитительный плов, лепешки и домашняя лапша с куриным бульоном.

– Если почувствуете, что устали, дайте знать, – тихо сказал Амон.

Алина продержалась до второй перемены блюд, когда подали сладкое и изюм, и поднялась из-за стола. Голова немного кружилась.

– Я хочу подышать воздухом, – сказала она, и Амон проводил ее на небольшую треугольную террасу, выходившую во внутренний двор. Вокруг были угловатые железные крыши, мансарды и широкие трубы, над которыми дышало холодом серое небо.

– Не возражаете, если я закурю? – спросил Амон.

Алина не возражала. Он достал длинную черную сигарету и лязгнул крышечкой золотой зажигалки.

– Почему меня все благодарят? – спросила она.

– Вы убили убийцу нашего родича. Для всех вы герой.

«Тебя там не было, – вспомнила Алина. – Ни тебя, ни несчастного мальчишки-стажера».

Амон поднял руку и глубоко затянулся. Перстень на его руке оказался ближе, и Алина смогла рассмотреть гравировку: странная двузубая корона и три точки над ней.

– Вся наша семья была так или иначе связана с наукой, – сказал он. – И дед, и отец, и мой брат – он врач-онколог, между прочим, очень известный. Но Адахамжон решил почему-то пойти в полицейские. Мы не отговаривали его, решили, что каждый волен выбирать свой путь самостоятельно, но, видимо, зря. Я знал, что такая работа не для него.

– Почему?

– Потому что он не сумел выстрелить, когда это было нужно. Не смог убить человека. А вы смогли.

– Звучит как довольно сомнительная похвала.

– Вовсе нет, – серьезно ответил Амон.

Некоторое время они молчали. Табачный дым ароматным туманом плыл над двором.

– Знаете, случилась престранная вещь, – задумчиво сказала Алина. – Пропали все данные по убийце вашего племянника, которые, собственно, и привели нас в тот дом: материалы уголовных дел, информация о банковском счете, вообще все, что нашел Адахамжон. Так что я даже не знаю, кем был тот, кого я убила.

– О, будьте уверены: он был законченным негодяем! – заверил Амон. – Вам не стоит об этом переживать. Я бы, если позволите, высказал предположение, что вам вообще не следует беспокоиться более ни о чем вовсе. Отдыхайте, набирайтесь сил. Вы это заслужили.

– Вы сказали, что вся ваша семья была связана с наукой. А чем занимаетесь вы, Амон?

Он усмехнулся.

– Я помогаю хорошим людям. Сейчас вот вам, например.

На прощание Алина снова прошла через череду объятий и благодарностей. Внизу у парадной стояли два автомобиля: минивэн для Алины, рядом с открытой дверцей которого уже ждал водитель, и большой черный джип.

– Мне было очень приятно познакомиться с вами лично, – сказал на прощание Амон. – Если что-то понадобится, не раздумывая, обращайтесь. Буду счастлив помочь.

Алина смотрела, как он сел в черный джип. Она доверяла своей памяти, но уже в салоне минивэна открыла фотографию на смартфоне и на всякий случай перепроверила: номера на автомобиле Амона были теми же, установить принадлежность которых не смог ни знакомый из ГИБДД, ни оперативник Чекан, ни племянник Амона, Адахамжон. Теперь это уже не казалось столь странным.

Вечером в пятницу в гости приехала Зоя и долго рассказывала о том, как идут дела на работе, про табличку, которую так и не изготовили, про клиентку, потерпевшую сначала от инъекции красоты, а ныне обратившуюся, чтобы зафиксировать вред здоровью после применения купленного с рук по знакомству средства для ингаляции, про младшую сестру Вику, которая снова пошла в школу. Алина ждала.

– В общем, пришли результаты анализа ДНК Марии фон Зильбер, – наконец сказала Зоя.

Она помялась, странно взглянула на Алину и полезла в сумку.

– Вот, я распечатала, но могу в двух словах.

– Не томи.

– Исследование проводила Нечайкина у себя в лаборатории, а ты знаешь ее, она педантка и перфекционистка, я подумала, что для такого дела подойдет идеально. Переделывала несколько раз, ибо не могла осознать результаты. Сказала мне, что образец, вероятно, испорчен или загрязнен, но я попросила отправить итоговые данные, как есть. Помнишь, мы говорили, что доля транспозонов в геноме жертв Сфинкса превышает норму в два раза? Так вот, у нашей юной знакомой транспозоны составляют более 90 %, а количество аномалий в нуклеотидах ДНК получится определить только оценочно, и оно составит точно более десятков, может быть, сотен тысяч, при одной-двух сотнях у обычного человека. Добавь сюда еще аномальное расположение энхансеров в зонах ускоренной мутации, и станет понятно, почему Нечайкина предпочла не верить глазам своим: строго говоря, с точки зрения генетики, при наличии человеческого набора хромосом ДНК, Мария фон Зильбер не является человеком. Это дико звучит…

– Нет, почему же, – негромко сказала Алина.

– …но тут какой-то генетический кот Шредингера: она и человек, и нечеловек одновременно, как будто вампир какой-нибудь, ну или химера…

– Или очередная идеальная жертва для Сфинкса. Похоже, у нас все-таки продолжатель, и тогда он нападет еще дважды: на Машеньку и еще на одну, неизвестную нам носительницу генных мутаций.

Зоя кивнула.

– Это еще не всё. Не знаю, важно ли, но… В лаборатории так вдохновились аномальным генетическим образцом, что провели с ним несколько разных исследований, просто чтобы посмотреть, какие результаты будут давать другие виды тестирования. В том числе сделали анализ на хорионический гонадотропин в слюне. Объем материала мал, возможны погрешности, но… скорее всего, Мария Аристарховна фон Зильбер беременна.