Утро в четверг, двенадцатый день октября, выдалось необычайно туманным. С высоты одиннадцатого этажа казалось, что мир исчез под непроницаемо плотным, мистически-белым покровом, словно бы погрузился на дно потустороннего водоема; лишь деревья на берегу невидимого Муринского ручья чуть возвышались над пеленой белесой клубящейся мглы, и темнел вдалеке сквозь полог тумана массив лесопарка.

Крупные капли измороси покрывали лобовое стекло припаркованного у парадной черного BMW, железные перила крыльца и крашеную небольшую скамейку. Береза стояла недвижно, меж замерших, истончившихся желтых листьев струились нити призрачной дымки. Спортивный топ мгновенно пропитался стылой влагой, будто холодный компресс, так что кожа покрылась мурашками и сжались соски. Алина поежилась, застегнула повыше молнию на спортивной кофте и поспешила перейти на бег. У еще пустынного в этот ранний час перекрестка светофоры перемигивались оранжевым светом. Она пересекла переход, миновала почти полностью скрытое влажной мглой огромное здание больничного комплекса и вбежала в тишину парка.

Здесь все замерло в неподвижном молчании, только поскрипывал под кроссовками мелкий гравий дорожки, да единожды, отдаленно, словно бы из иного мира, прошумела на проспекте машина. Деревья казались колоннами, подпирающими незримые своды; густой туман клубился меж них или висел толстыми тяжелыми пластами, дышал, чуть поднимаясь и снова опускаясь на землю, и, казалось, жил своей отдельной, таинственной жизнью.

Дыхание выровнялось – четыре шага на вдох, четыре на выдох, – и ровный ритм бега помогал сосредоточиться и попытаться упорядочить мысли. Алина чувствовала, что за последние несколько дней в мозгу у нее все смешалось: откровения Машеньки, постоянные посиделки на чьих-то кухнях, старики и старухи, чужие воспоминания, громоздящиеся друг на друга десятки версий – это было похоже на поиски нужного документа или книги в заплесневелом древнем подвале среди отсыревших залежей разрозненных записей, счетов и газет, а еще на попытку навести порядок в старой кладовке, когда стоит лишь тронуть скопившееся на полках барахло, как оно сразу занимает собой все пространство вокруг, перепутывается окончательно, так что в итоге дело оборачивается еще большим хаосом, от которого начинает болеть голова, и остается только запихать все назад, как попало да и забыть навсегда.

То, что почивший пять лет назад старший Зильбер являлся тем самым душителем Сфинксом, которого десятилетия безуспешно искали несколько следственных групп и сотни оперативных сотрудников, можно было считать доказанным фактом, как и то, что он принадлежал к целой династии серийных убийц, придерживающихся определенного образа действия и ритуалов. Также было совершенно точно известно, что он выбирал в качестве жертв юных девушек, имеющих чрезвычайно специфические мутации генного кода. Далее начинались гипотезы и догадки, ни одна из которых не отвечала толком на главный вопрос: кто убивает сейчас? После разговора с Машенькой какое-то время казалось, что на роль убийцы наилучшим образом подходит ее старший брат, но ведь он не покидает Усадьбу Сфинкса, где живет вместе с отцом? Или все-таки наведывается оттуда в город? Продолжатель он или подражатель? Дело в какой-то сумрачной тайне, что передается из поколения в поколение рода Зильберов, или просто в корыстных мотивах, связанных с наследованием, как предположил Адахамжон? Ответ на вопрос мог бы дать детский локон несчастной Александры Белопольской, но он исчез при весьма подозрительных обстоятельствах, которые вызывали новые и очень неприятные вопросы…

Вдруг что-то отвлекло от раздумий: Алина сначала не могла сообразить, что именно заставило ее как будто бы резко очнуться, но через мгновение поняла: к звуку шагов добавилось какое-то странное эхо. Она подумала, что это туман так странно искажает и словно удваивает звучание, и остановилась. Стало тихо, только мглистый холодный пар клубился вокруг. Алина снова побежала; эхо мгновенно откликнулось: теперь оно слышалось сзади и приближалось. Она резко остановилась и на этот раз услышала, как за спиной отчетливо прозвучали шаги, раз и два. Это было не эхо: кто-то бежал за ней следом, примеряясь к темпу и ритму, но сейчас просто не успел вовремя остановиться.

Алина почувствовала, как холодные пальцы тумана пробрались сквозь тонкие ткани одежды и стиснули сердце. Она обернулась: непроницаемая волглая пелена скрывала все далее пяти-шести метров, но там, за белесой завесой, кто-то стоял, выжидая. Алина, чувствуя, как колотится в висках пульс и шумит кровь, побежала вперед; невидимый преследователь тут же пустился следом. Она прибавила скорость; шаги не отставали. Встревоженный туман свивался клубами и как будто тоже старался догнать ее и схватить причудливо изогнутыми, полупрозрачными щупальцами. Мгла скрыла ориентиры; Алина бежала, наугад петляя по казавшимся знакомым дорожкам, пока не почувствовала вдруг, как стискивающий грудь испуг уступает место злости. Она снова остановилась, а потом развернулась и рванула обратно с такой скоростью, что гравий брызнул из-под подошв. Шаги в тумане мгновенно отозвались торопливым топотом. Роли внезапно сменились: теперь преследователь пустился наутек, а Алина, словно валькирия, неслась за ним следом. Она понятия не имела, за кем гонится, и не представляла, что будет делать, если настигнет, но разгорающаяся внутри ярость, словно огонь в каком-то адском паровом котле, гнала ее вперед все быстрей и быстрее. Дыхание сбилось сначала на два шага на вдох и выдох, потом участилось еще, а когда Алина в конце концов вынеслась к переходу через проспект, она уже хватала холодный и влажный воздух широко раскрытым ртом.

Сердце бешено колотилось. Светофоры светили зеленым и красным. На пустых тротуарах и переходах никого не было видно, и только ранние автомобили уже наполняли собой перекресток.

Адахамжон, вопреки обыкновению, явился в офис с утра, внезапно, не предупредив о визите ни сообщением, ни звонком. К счастью, никого из посетителей не было. Алина в своем кабинете писала рецензию на экспертизу о телесных повреждениях легкой степени тяжести; дверь была открыта, и она слышала, как Зоя внизу в который раз ругается по телефону с агентством, вот уже несколько месяцев изготавливающим вывеску на дверь офиса.

– Три недели назад вы обещали мне сделать все в ближайшее время! В связи с этим интересуюсь: ближайшее время наступило или еще нет? Теперь когда ждать, в кратчайшие сроки? Это не запуск ракеты на МКС, это дверная табличка! Что значит «вопрос в работе»?!

Алина услышала, как Зоя в сердцах швырнула телефон на стол и крикнула:

– Чертовы зумеры!

В этот момент мелодично запел звонок у входной двери. На часах было одиннадцать.

Адахамжон выглядел растерянным и каким-то немного растрепанным, словно бы его спозаранку подняли и заставили впопыхах одеваться. Он засуетился в прихожей, промахнулся мимо вешалки и чуть не уронил на пол тренч, подхватил его в последний момент, но тут же выронил свой портфель. Наконец он кое-как собрался, прошел в переговорную, уселся за стол, несколькими нервными рывками вытащил ноутбук и положил его перед собой.

– Что-то случилось? – осведомилась Алина.

Он кивнул.

– Я знаю, кого Зильберы наняли для совершения этих убийств.

Алина и Зоя переглянулись. Это тоже было совершенно не похоже на Адахамжона: он никогда не выражался раньше так категорично, предпочитая осторожно предполагать, нежели утверждать, и при этом как можно больше ссылаться на факты и цифры.

– Так, и кто же это? – осторожно поинтересовалась Зоя.

На экране ноутбука появилась фотография, явно взятая из уголовного дела. С нее смотрел довольно невзрачный тип с низким лбом, над которым нависли жидкие прядки прямой челки в народном стиле, с невыразительными блеклыми глазками и большими ушами.

– Шинкарев Игорь Дмитриевич, – сказал Адахамжон. – 1982 года рождения, уроженец Санкт-Петербурга, трижды судим за насильственные преступления, в последний раз в 2020 году по статье 105, части Д и К. Покинул место отбывания наказания в ноябре 2022-го, вернулся домой в мае этого года, за два месяца до первого преступления, которое мы условно называем эпизодом «девственниц-самоубийц». Но это, разумеется, не главное. В рамках своей гипотезы о том, что актуальная серия преступлений является имитацией убийств, совершенных так называемым Сфинксом, и может быть связана с корыстными мотивами, которыми руководствуются отец и сын фон Зильберы, я провел анализ с целью выявить возможных исполнителей. В аналитике учитывались особенности личности и образа поведения потенциальных подозреваемых, их связи со структурами, контролируемыми фон Зильбером, и многие другие параметры. Не буду утомлять вас подробностями работы алгоритмов…

– Отчего же, можно и утомить, – вставила Зоя.

– …потому что тут важен не процесс, но результат, состоящий из нескольких компонентов. Во-первых, установлено, что Шинкарев Игорь Дмитриевич получал путем перевода на банковскую карту денежные средства в размере 350 тысяч рублей в июле, сентябре и октябре этого года в даты, отстоящие не более, чем на два дня от тех, в которые были совершены убийства в общежитии, на Васильевском острове и в «Приморской башне»…

– Как это вы умудрились получить такие сведения без постановления суда? – поинтересовалась Алина.

– Ну я ведь все-таки оперативный сотрудник, – скромно потупился Адахамжон. – Так вот, все переводы осуществлялись от имени одного человека, некоего Э. Б. Шамары, при этом довольно поверхностное изучение информационного пространства позволило установить, что человек с такими же инициалами являлся генеральным директором некоего ЧОП «Хопеш», ныне ликвидированного, но ранее аффилированного через учредителей с уже известным нам фондом «Фивы», которым в настоящий момент управляет по доверенности до наступления совершеннолетия своей дочери Аристарх Леонидович фон Зильбер. Довольно редкое сочетание фамилии и инициалов лица, переводившего Шинкареву деньги, вкупе с его связью с нынешними хозяевами Усадьбы Сфинкса позволяют практически исключить возможность случайного совпадения. Но и это еще не всё. Как я уже упоминал, Шинкарев был судим трижды: дважды за нанесение тяжких телесных повреждений, сопряженных с насильственными действиями сексуального характера, и третий раз за изнасилование и убийство. Во всех случаях его жертвами становились девушки не старше 20 лет, которых он не только избивал, но еще и кусал: у одной был начисто откушен кончик носа, у другой – сосок и часть подбородка, а на теле убитой насчитали восемьдесят семь укусов. Все это есть в материалах уголовных дел.

– Ссылку пришлешь? – спросила Зоя после некоторой паузы.

– Да, как всегда. Разумеется.

С улицы донеслись далекие отзвуки тревожных сирен: кто-то торопился то ли на пожар, то ли в погоню за злоумышленниками. Сквозь толстые стекла панорамного окна проникали низкие вибрации ритмичных басов; похоже, этажом выше или по соседству слушали тяжелую музыку. Через двор брел всклокоченный бородатый сосед; он нес на спине огромную клетчатую сумку, из-под вытертого пальто торчали голые ноги в стоптанных шлепанцах, которыми он шаркал по лужам. Несколько голубей, искавших съедобный сор на грязном асфальте, косились опасливо, но улетать не спешили.

– Что вы предлагаете? – спросила Алина.

– Не знаю, – признался Адахамжон. – Но догадываюсь, где найти Шинкарева. Единственный его адрес в Санкт-Петербурге – это старая квартира матери, которая умерла шесть лет назад. Дом в центре города, аварийный, почти расселен, но коммуникации еще не отключили, и в некоторых квартирах продолжают жить люди. Исходя из психологического типа личности, можно с известной уверенностью предполагать, что Шинкарев вернулся туда. Теоретически я мог бы его задержать, хотя у нас нет для этого никаких оснований.

– Но и оставлять дело просто так тоже нельзя, – твердо сказала Алина. – Мы неделями пили чай с пенсионерами на их кухнях, так что можно немного разнообразить компанию и пообщаться с этим вашим Шинкаревым, а там, возможно, найдутся и поводы к задержанию. Вы же оперативник, Адахамжон, не мне вас учить. Персонажа с такой историей запросто можно закрыть на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, а потом, если нужно, сразу еще на столько же. Если он действительно тот, кто нам нужен, мы спасем этим минимум две жизни, а дальше война план покажет.

Она видела, что Адахамжон колеблется, что было вполне объяснимо, но никак не могла разобраться, чем вызвана его нерешительность: щепетильностью по отношению к процессуальным нормам или чем-то другим, похожим на страх, который испытывает человек, вынужденный сделать то, чего делать ему очень не хочется.

– Хорошо, – наконец согласился он. – Мне нужно съездить в отдел и получить табельное оружие. После этого я вернусь, и мы вдвоем поедем на адрес.

– В каком это смысле «вдвоем»?! – возмутилась Зоя. – Вы собираетесь ехать, чтобы ловить убийцу, которого мы вместе пытались вычислить почти месяц, а я останусь, чтобы описывать фингалы, полученные в потасовке за парковку во дворе?! Нет, так не пойдет!

– Я категорически против, – заявил Адахамжон. – Лишние люди там не нужны. Ситуация может начать развиваться непредсказуемо.

– Вот именно поэтому и нужны! – вскричала Зоя. – Алина, ну скажи ты ему!..

– Согласна, – поколебавшись, сказала Алина. – Зоя с нами.

– Ура! – закричала та и захлопала в ладоши.

Адахамжон поджал губы и неодобрительно покачал головой.

– Только мне нужно будет съездить и забрать документы своей мелкой из старой школы, – добавила Зоя. – Она туда ни в какую возвращаться не хочет, и я договорилась уже, что ее примут в другую, недалеко от нашего дома. Какой там адрес у этого злодея?

Адахамжон молча показал карту на экране смартфона.

– Ух ты, Лиговка! Можно сказать, сосед. В общем, мне отсюда до школы примерно час добираться, и обратно до Лиговского еще минут сорок. Давайте решим, в котором часу встретимся там, чтобы всем было удобно?

Адахамжон посмотрел на часы:

– Полагаю, что в 17.00 будет идеально. Беру с запасом на случай, если случатся проволочки с получением табельного.

– Мне все равно, – сообщила Алина. – Пусть будет 17.00.

– У меня есть предчувствие, что сегодня нас ждет великий день! – торжественно провозгласила Зоя.

– О да, – откликнулся Адахамжон и как-то странно, искоса взглянул на нее. – Не сомневаюсь в этом.

Утренний туман, давно покинувший землю, наполнил собой небеса; спокойная бледно-серая дымка словно ждала сумерек, чтобы вновь опуститься и укрыть остывающий город густым цепенящим пологом мглы. Неторопливый осенний день понемногу клонился к вечеру, и солнце, подобно уставшему клерку, считающему минуты до конца унылого рабочего дня, кое-как продолжало подсвечивать тусклое небо.

По Лиговскому проспекту туда и обратно текли плотные потоки автомобилей, то ускоряя свой ход, то замедляясь на переходах и перекрестках, на тротуарах прохожие обгоняли друг друга: худенькая девочка с розовыми волосами и большими белыми наушниками на голове, неторопливая пожилая пара, в которых по некоей неброской изысканности угадывались коренные интеллигентные жители центра; промчался, отчаянно петляя, курьер на электрическом мотоцикле, двое мужчин в одинаковых куртках, обтягивающих схожие по размеру выступающие животы, с деловым видом вели разговор; юная девушка в длинном черном пальто летела стремительным шагом, увлекая следом своего немолодого спутника с сединой в бороде; в подворотне застыла неподвижно сгорбленная старуха с бельмом на выпученном глазу и большой старомодной сумкой в руке, а напротив нее подпирал облупившуюся стену арки высокий худой юноша, испускавший из пластмассового парогенератора такие клубы, что их густоте и размеру вполне позавидовал бы утренний туман. Неряшливые наклейки на витринах предлагали скидки и акции; стритлайн, выставленный посередине тротуара, обещал неслыханно низкие цены на кебаб и шаверму.

Алина чувствовала странный покой: возможно, так действовала обыденность окружающей жизни, уравновешивающая тревогу от предстоящей встречи с насильником и убийцей – в мире скидок на люстры и магазинов «Империя матрасов» как будто бы не было места ни абсолютному злу, ни настоящему счастью. На этот раз она не пробиралась в одиночестве через подземные лабиринты подвалов, отстреливаясь из дробовика от их инфернальных обитателей, не проникала глухой полночью в заброшенный дом на ведьминский шабаш; все словно бы растворилось в ровном и сером, как дымка на небе: и обыденность зла, и сонное равнодушие добра. К тому же на этот раз она была не одна, что давало обоснованные надежды на благополучный исход, укрепляемые мыслями про удостоверение Адахамжона, и в особенности про его пистолет.

Алина свернула с проспекта, осторожно протиснулась мимо прохожих, пересекла тротуар и медленно покатила по подъездной дорожке ко входу в широкий двор-курдонер, ограниченный с трех сторон высокими, в шесть этажей, коричнево-серыми стенами дома, выстроенного столетие назад в надменно-вычурном духе северного модерна. Над въездом тянулась изогнутая металлическая арка, увитая коваными цветами, оставшаяся от исчезнувших ныне ворот. Алина аккуратно въехала во двор, вдоль стен которого теснились припаркованные машины, и нашла себе место между немолодым Volvo и белым китайским джипом, название которого, как водится, невозможно было ни запомнить, ни воспроизвести.

BMW, оставшийся в их компании, ободряюще подмигнул габаритами. Алина прошла через двор, огибая расположенный в центре огромный, как особняк, павильон с помойными баками. По стенам дома тянулись истертые временем, но вполне различимые узоры и барельефы: фантастические цветы раскрывались под маленькими ассиметричными балкончиками, совы и вороны раскидывали крыла над дверями парадных, длинные стебли с резными листьями обвивали оконные ниши, от которых по темно-коричневым стенам тянулись широкие грязные полосы дождевых потеков, словно все окна – малые и большие, овальные и вытянутые вверх – были глазами, из которых веками текли черные слезы.

За первым двором обнаружился еще один, узкий и вытянутый поперек. Автомобилей тут не было; по растрескавшемуся асфальту растеклись глубокие серые лужи, слепо таращившиеся в пустое небо. В пыльном окне виднелась выцветшая табличка «Нотариус»; большинство других окон первого этажа были забраны толстыми прутьями ржавых решеток, словно бы перечеркивающими крест-накрест стекла, покрытые изнутри непроницаемым слоем слипшейся грязи. Из двора вели дальше вглубь четыре низкие арки, две в передней стене и еще две слева и справа. Алина достала смартфон и сверилась с картой: выходило, что надо было идти через подворотню направо. Часы показывали без двадцати минут пять, и, немного поколебавшись, она решила заранее найти нужный дом, а потом вернуться во двор-курдонер и ждать остальных. Алина оглянулась назад: между домов виднелся Лиговский, по которому все также мерно передвигались машины и сновали прохожие – и решительно направилась к зарешеченной арке.

Зоя никогда не была мнительной или суеверной, к модным увлечениям астрологией и гаданиями на картах относилась с иронией и вообще, мыслила рационально, но сейчас ей казалось, что день полон каких-то воодушевляющих знаков от мироздания. Утром автобус, которого обычно приходилось какое-то время ждать, подъехал на остановку с такой точностью, словно сам поджидал ее появления за углом; на работе пришли результаты лабораторных исследований, которые не рассчитывала получить раньше следующей недели; из школы, куда она собиралась перевести Вику, окончательно подтвердили готовность принять документы. Даже бесконечно длящаяся история с вывеской на дверь офиса не испортила настроения, а новости, которые спозаранку принес Адахамжон, и вовсе взбодрили необычайно. Как бы ни относилась к нему Зоя, его рациональная версия происходящего выглядела разумной, а перспектива выехать едва ли не группой захвата на встречу к предполагаемому убийце представлялась будоражащим приключением.

Так иногда никогда не видевший настоящего леса городской мальчик радуется возможности поохотиться на медведя или кабана, не вполне представляя, что его ждет.

В метро поезд, неся перед собой потоки теплого воздуха, выбрался из тоннеля как раз в тот момент, когда Зоя спустилась по ступеням к платформе. На табло электронных часов светились цифры 16:12, и это значило, что на месте она будет с запасом минимум в пятнадцать минут.

Вагон был полупустой. Зоя не любила сидеть в метро, и потому встала у противоположных дверей, достала наушники, включила аудиокнигу и прикрыла глаза, но не проехала и двух остановок, как почувствовала, что на нее кто-то смотрит.

У соседней двери стоял высокий широкоплечий мужик в мешковатой кожаной куртке, с полиэтиленовым пакетом в руке и длинной растрепанной бородой. В ушах торчали белые наушники, напоминающие серьги папуаса, редкие волосы прилипли к шишковатой большой голове, а один глаз, похоже, был искусственным: он сидел глубоко в глазнице и закатился немного вверх, словно бы с изумлением созерцая содержимое черепной коробки, в то время как другой, злой и белесый, с неприязнью уставился на Зою. Она проследила направление взгляда: похоже, что он был устремлен на ее шоппер, точнее, на принт с репродукцией картины Мостарта, изображающей отсеченную голову Иоанна Крестителя. Мужчина увидел, что Зоя его заметила, извлек телефон и навел на нее камеру.

Зое стало не по себе. Она перевесила шоппер на другое плечо и отвернулась. Поезд остановился, со вздохом открылись двери.

– Станция «Балтийская»! – объявил механический голос.

У Зои мелькнула мысль о том, что лучше было бы выйти, но ехать оставалось недолго. Она осталась в вагоне, о чем почти сразу же пожалела. Едва двери сомкнулись и поезд двинулся с места, мужик, хватаясь за поручни, решительно двинулся к ней. Зоя сжалась, чувствуя, как в голове начинает шуметь: какой бы дерзкой и решительной она ни была, как бы смело ни отшивала назойливых уличных ухажеров, но с явной агрессией, как и всякому человеку, ей приходилось встречаться нечасто, а бородатый мужик уж точно не собирался говорить комплименты и навязываться на свидание. Она закрыла глаза в последней попытке как-то отгородиться, но почувствовала сильный тычок в плечо. Мужчина навис над ней; он был на полголовы выше, гораздо больше и что-то яростно выговаривал, тыкая пальцем в грудь и пытаясь перекричать рев и завывание мчащегося сквозь тоннель поезда. Зоя замотала головой и попробовала выйти из угла между поручнями сидений и дверью. Мужик преградил ей дорогу, свирепо вращая единственным глазом, а потом вдруг схватил за лямку шоппера и сильно дернул. Зоя оттолкнула его и потянула сумку к себе. Ситуация была пугающей и нелепой одновременно: толкаясь, они оказались на середине вагона, и оба с силой тянули к себе злосчастный шоппер. Зоя в отчаянии оглянулась: несколько сидящих мужчин старательно отворачивались или смотрели в экраны смартфонов, а один, глазевший на нее всю дорогу, и вовсе внезапно уснул крепким сном. Кто-то в дальнем конце вагона уже доставал телефон, готовясь снимать.

Поезд замедлил ход, за окнами замелькала платформа.

– Станция «Технологический институт»!

Зоя отчаянным рывком высвободила лямку шоппера, пнула противника в голень и опрометью бросилась вон, расталкивая людей на платформе, но успела пробежать лишь несколько шагов. Сильная рука схватила ее за плечо и развернула. Она попыталась вырваться, но преследователь крепко вцепился в ее пальто и тряс, что-то выкрикивая. Зоя не понимала ни слова: в ушах шумело, мир сузился, она почти ничего не замечала вокруг и совершенно инстинктивно сунула руку в шоппер, выхватила оттуда перцовый баллончик и направила жгучую оранжевую струю мужчине в глаза. Он взревел, выронил свой пакет, из которого что-то вывалилось и раскатилось, и согнулся, прижав ладони к лицу. Вокруг мгновенно образовалось пустое пространство; кто-то пронзительно закричал. Зоя, не помня себя, продолжала жать на кнопку баллончика, поливая затылок и спину своего оппонента, который, рыча, тыкался головой в стену, как будто пытаясь найти в ней тайный проход. В этот момент кто-то перехватил Зою за руку. Она резко высвободилась, развернулась и только чудом не брызнула в ответ перцовкой, что, без сомнения, было большой удачей, ибо перед ней стоял полицейский; двое других возились рядом с согнувшимся бородатым мужиком.

Зоя почти не помнила, как их обоих вели по платформе, как они поднимались по эскалатору и входили в полицейский отдел, и только успела написать Алине и Адахамжону в общий чат:

Стрелки часов в верхнем вестибюле показывали половину пятого.

Решетки ворот в низкой арке двора были намертво схвачены ржавой цепью, запертой на висячий замок, который выглядел так, словно ключ от него потеряли еще в позапрошлом веке. Оставалась калитка; Алина подергала ее, посмотрела и заметила с внутренней стороны накладную механическую защелку. Она протянула руку сквозь прутья, нащупала рычажок пружины и нажала – раздался щелчок, калитка с легким скрипом открылась.

Арка была полутемной, узкой и длинной, как коридор со сводчатым потолком и неподвижной черной лужей посередине. Подворотня изгибалась чуть влево и вела в тесный, как шкаф, квадратный глухой двор-колодец, словно выдолбленный потоками холодных дождей в сплошном массиве сумрачных старых домов. Казалось, что двор тупиковый, но Алина заметила неширокий просвет в углу и протиснулась в щель меж шершавых коричневых стен.

Пространство внезапно раскрылось, впереди и вверху раскинулось бледное небо. Прямо напротив вросли в разбитый асфальт два гаража, так густо покрытых пестрыми граффити, что почти невозможно было отличить деревянные ворота от стен. Справа возвышался брандмауэр, лишенный окон, покрытый пятнами отвалившейся штукатурки. Слева располагался бетонный строительный забор с остатками колючей проволоки наверху и проломом посередине, рядом с которым стоял деревянный дощатый ящик, а поверх забора за небольшим пустырем виднелись железнодорожные платформы и ангары товарной станции. Нужный дом ограничивал этот небольшой двор сзади: простые, голые серые стены, рассохшиеся рамы окон с картонками вместо выбитых стекол, настежь раскрытая, покосившаяся входная дверь – выстроенный некогда для беднейших из обитателей Лиговки, он и ныне остался верен своему скорбному предназначению. Пространство между домом и гаражами было усеяно обрывками пластика, размокшим картоном, битым стеклом, бутылками, в углу у забора валялся бесформенный рваный башмак, что-то невнятное комкалось рядом с неровной дырой в асфальте.

Мусорная корзина времени, потусторонняя свалка.

Алина решила вернуться, но в этот момент из пролома в заборе показался человек. Она сразу узнала его: низкий покатый лоб, большие уши, жидкая челка, только лицо было изрезано глубокими морщинами, отчего кожа как будто свисала, собираясь в толстые складки. Шинкарев был одет в черную короткую куртку и защитной расцветки широкие брюки; он неспеша перелез через забор, спустился на землю, а потом повернулся, протянув руки. Алина притаилась в щели между стен и наблюдала. В пролом пробиралась щуплая, небольшая фигурка в огромной мешковатой кофте, болтающейся на узких плечах. Из-под накинутого на голову капюшона свисала длинная осветленная прядь – это была девочка, которой издали на вид можно было дать лет двенадцать. Шинкарев ловко подхватил ее, легко спустил вниз, засмеялся, приобнял за плечи и повел к открытой двери дома.

Алина отшатнулась и достала смартфон.

Сообщение пришло пятнадцать минут назад. Она шепотом чертыхнулась и быстро написала несколько слов. Шинкарев с девочкой уже вошли в дом. Алина убрала телефон, вздохнула и шагнула во двор.

Адахамжон с силой ударил руками о руль и в отчаянии уставился на светофор. Тот бесстрастно светился красным, таймер педантично отсчитывал оставшиеся секунды: 88… 87… 86…

Пять минут назад он выскочил из отделения полиции метрополитена на «Технологическом институте», и сейчас отчаянно жалел, что отправился туда вовсе. Но сообщение от Зои пришло как раз в тот момент, когда он только свернул на Загородный проспект, станция была буквально в одной минуте, к тому же времени до встречи на Лиговке оставалось еще достаточно, а ситуация вызывала тревогу.

В отделе внезапно оказалось шумно и многолюдно. Несколько уверенных в себе мужчин, одинаково крепких, широкогрудых, бородатых, с маленькими сумочками через плечо, столпились вокруг сидящего за столом сотрудника, а самый высокий из них, обладавший при этом и самой впечатляющей бородой, громогласно вещал:

– Как юрист я настаиваю на том, что мы будем подавать заявление об умышленном причинении средней тяжести вреда здоровью, совершенном из хулиганских побуждений! Также мы намерены немедленно подать заявление об оскорблении…

– Листочек и ручку я вам выдам, конечно, не откажу, но регистрировать все это будете не у нас, а в районном отделе, – звучало в ответ.

Один из мужчин увидел Адахамжона, нахмурился и решительно преградил ему дорогу:

– Так, ты куда собрался? Ваших тут никого нет!

Адахамжон побледнел, но сдержался. Он достал удостоверение, раскрыл его и сообщил:

– Ошибаетесь: все наши как раз здесь.

Мужчина внимательно изучил удостоверение и скривился.

– Этнический отдел, что ли?..

Но в сторону отошел.

Адахамжон протолкался сквозь атлетичные торсы и плечи к двери, за которой в крошечном кабинете за столом сидела Зоя, взъерошенная, как воробей, выдержавший схватку с котом, а сотрудник напротив выговаривал монотонно:

– Также необходимо пояснить, в какое время, в какой торговой точке и с какой целью была приобретена данная сумка, содержащая изображение…

Зоя увидела Адахамжона и просияла, впервые обрадовавшись ему, как родному.

Некоторое время ушло на выяснение сути дела; еще несколько долгих минут потребовалось, чтобы убедить Зою спокойно дописать объяснения, дождаться оформления протокола, подписать его, и только потом уже идти и ехать, куда заблагорассудится. До пяти еще оставалось около четверти часа. К счастью, каршеринговый автомобиль, на котором Адахамжон приехал сюда, так и остался стоять неподалеку. Добраться до Лиговского можно было минут за десять; стоя на светофоре, Адахамжон взял смартфон, чтобы на всякий случай предупредить Алину о том, что он может задержаться на пару минут, и в этот момент в общем чате появилось новое сообщение:

Адахамжон стиснул зубы и вдавил педаль газа.

Глухая тишина была пропитана тяжелыми запахами пустого дома: плесени, тлена и отсыревшего дерева. Узкая лестница с осклизлыми вытертыми ступенями поднималась вверх, к площадке первого этажа, на которую выходили две двери: одна была плотно закрыта, за другой, приоткрытой, с выломанным замком, лежал лист железа и виднелся полутемный, замусоренный коридор. Алина прислушалась: откуда-то сверху доносились приглушенные ритмичные басовые звуки.

Она стала подниматься, стараясь не торопиться, чтобы шаги по битым стеклам и крошеву осыпающейся штукатурки звучали не слишком громко, но и не медлить; худенькая девчоночья фигурка в черной безразмерной кофте стояла перед глазами. На площадке второго этажа ей пришлось пробираться через залежи пластиковых мешков, полных сгнившего, источающего зловоние мусора; здесь же в углу стояла крытая детская коляска на заржавленном железном каркасе. Звуки музыки становились слышнее. На третьем этаже Алина остановилась. Да, так и есть: теперь можно было различить не только басы, но и разухабистую мелодию, несущуюся из-за двери, на которой белой краской была намалевана цифра 25.

Ни ручки, ни замка на двери не было. Алина толкнула ее и вошла. За дверью оказался полутемный коридорчик, заканчивавшийся тупиком. Со стен свисали шелушащиеся лохмотья обоев. Звуки слышались справа, из-за облезлой до потемневшей от времени дранки хлипкой стены, проем в которой едва прикрывала криво висящая на петлях, облупившаяся белая дверь.

Алина вошла, разом окинув взглядом небольшую убогую комнату: два грязных окна, остатки обоев, продавленное низкое кресло, две табуретки, стол, кое-как сбитый из широких досок, приколоченных к подоконнику. На столе стояла музыкальная колонка, исторгавшая ритмичные звуки, напоминающие музыку, две бутылки вина и коробка шоколадных конфет. Слева в углу, у стены, был брошен матрас; девочка сидела на нем, обняв руками колени и опустив голову, скрытую капюшоном. Шинкарев стоял у стола, в руках у него были две фарфоровые кружки, наполненные рубиновой жидкостью. Он обернулся на звук открывшейся двери и увидел Алину.

На бесконечно долгое мгновение все замерло.

– Оп-па!!!

Шинкарев уронил кружки и кинулся на Алину. Она мгновенно выбросила ему навстречу классическую «двойку», раз и два. Оба хлестких удара попали в цель: левый кулак угодил по жесткой скуле, костяшки правого осаднились кровью от удара о зубы – но Шинкарев только мотнул головой, налетел на Алину и вцепился ей в горло.

Шинкарев был невысоким и тощим, но жилистым, сильным, с большими руками и железными, толстыми пальцами, которыми он с невероятной силой стиснул шею Алины. Она попыталась сбить его руки ударами по сгибам локтей, но не вышло. Шинкарев зарычал и прижал ее спиною к стене. Дыхание перехватило, перед глазами замелькали черные точки. Алина снова принялась бить его по рукам, потом пинать ногами, наугад целя каблуками по голеням и в колени, ощущая, как вместе с воздухом стремительно уходят и силы. Шинкарев, похоже, тоже почувствовал, что Алина слабеет: не разжимая смертельной хватки, он согнул руки, приблизился, растянул потрескавшиеся белые губы и раскрыл рот с острыми, мелкими зубами. Изо рта несло вином и гнилой кровью. Он придвинулся еще ближе, и в этот момент Алина, собравшись в последнем усилии, вонзила большие пальцы Шинкареву в глаза. Он пронзительно завопил, но не отпустил рук, хотя и чуть ослабил смертельную хватку. Алина почувствовала, как по правой руке стекает что-то горячее, вязкое, липкое, и со всей силы принялась продавливать большой палец левой сквозь судорожно сжатые жесткие веки. Шинкарев наконец отпустил ее и попятился, широко отмахиваясь руками. Алина судорожно вздохнула, оттолкнулась спиной и врезала противнику ногой в грудь. Он с размаху уселся на табурет, потерял равновесие, рухнул на спину, но через мгновение снова вскочил. Его левый глаз стремительно набухал, становясь похожим на неправдоподобно огромное, багровое кожистое яйцо, между слипшихся раздувшихся век сочилась кровавая слизь; правый налился кровью и безумно вращался. Алина бросилась в сторону – схватить табуретку, бутылку со стола, что угодно еще, – но Шинкарев заорал и яростно кинулся на нее, согнувшись и расставив перед собой руки. Костлявое плечо врезалось ей в живот, она почувствовала, как ноги отрываются от земли, и в следующий миг с размаха врезалась в стену. Ветхая дранка не выдержала, раздался треск, стена рухнула, и они вдвоем вывалились в коридор, задыхаясь от осыпающейся известки и пыли. Шинкарев оказался сверху; он уселся Алине на грудь и с силой ударил кулаком в лицо. Звонкая резкая боль разлетелась от сломавшейся переносицы. Шинкарев, оскалившись, продолжал бить: следующий удар пришелся в глаз, еще один рассек губы. Алина уперлась ногами и резким движением подняла бедра. Шинкарев потерял равновесие, скатился с нее, но тут же вскочил и ударил ногой. Алина откатилась к стене. Он подпрыгнул и, приземлившись сверху, обеими ногами с силой вбил ее в пол. Ребра хрустнули, воздух вырвался из легких с надсадным кашлем. Прыжок вышел неловким, и Шинкарев снова повалился на пол, изрыгая чудовищные ругательства. Алина попыталась лежа ударить его каблуком в пах, но промахнулась. Он поднялся, уперся для устойчивости ладонями в стену и принялся пинать и топтать ее с неистовым остервенением. Алина пыталась сжиматься, прикрываться руками, но яростные удары все равно попадали по почкам, в живот, по уже поломанным ребрам. Внутри пульсировала пронзительная, раздирающая нервы боль. Алина в отчаянии попробовала схватить Шинкарева за ногу, и тут же получила жестокий удар в голову.

Мир исчез в ослепительной белой вспышке. Уши наполнил тонкий, зудящий звон. Шинкарев продолжал бить, но Алина уже не чувствовала боли. Тело стало чужим, сознание медленно уплывало. Удары обрушивались, тяжелые, беспощадные, словно кто-то забивал сваи, и Алина отчетливо поняла, что Шинкарев не просто бьет – он ее убивает, и не остановится, пока не убьет, не затопчет, но и тогда еще долго будет пинать бездыханное тело, хрипло выкрикивая, как сейчас:

– Сука! Сука! Сука! Сука!!!

– Стоять! Полиция!

Шинкарев, тяжело дыша, обернулся. У входной двери стоял Адахамжон. Двумя руками он держал пистолет, и ствол его был направлен на Шинкарева.

– Стоять!

Алина с трудом повернулась. Сознание возвращалось толчками вместе с болью.

Шинкарев сплюнул и пошел на Адахамжона.

– Стой! Буду стрелять! – крикнул тот.

– Ну, стреляй! – заорал Шинкарев, продолжая идти. – Ну! Стреляй! Чё ты?! Чё ты?! Стреляй, чё ты?!

Адахамжон держал пистолет твердо, но губы его дрожали.

– Я буду стрелять, – сказал он.

– Ну! Так стреляй! Ну! Ну чё?!

Шинкарев махнул рукой, умело перехватил пистолет сверху и вырвал его из рук Адахамжона.

– Как ты стрелять собирался в меня, чепушила? Ты с предохранителя даже не снял его!

Раздался щелчок и лязгнул затвор. Шинкарев вскинул руку. Коротко хлопнул выстрел. Пуля попала Адахамжону в левый глаз и вышла через затылок, вонзившись в трухлявую дверную притолоку и забрызгав ее кровью и мозгом. Он запрокинул голову, упал навзничь, дернулся и затих.

– Гондон, – изрек Шинкарев. – Чебурашка черномазая.

В следующий миг сокрушительный удар обрушился ему на затылок.

Шинкарев покачнулся и выронил пистолет. Алина, едва стоя на подкашивающихся ногах, широко размахнулась подобранной среди обломков стены неструганой, толстой доской и врезала еще раз. Шинкарев упал на четвереньки и пополз в комнату, тряся головой. Алина, покачиваясь, шла за ним следом. Третий удар опрокинул его на спину; доска переломилась, оскалившись длинными тонкими щепками. Шинкарев лежал, поводя руками и ловя воздух широко раззявленным ртом. Алина с размаха уселась на него сверху, перехватила обломок доски вертикально и силой опустила вниз. Удар широкой и острой, как лезвие, щепы пришелся в раскрытый рот, разрубил почти полностью щеки и перерезал язык. Волна густой темной крови мгновенно залила ему лицо и горло. Алина закричала, и с силой опустила доску еще раз, и еще, пока обломок щепы не сломался, застряв в челюстных мышцах.

Она поднялась. Шинкарев лежал на спине; кровь толчками выплескивалась из глубоких рубленых ран и клокотала в горле, откуда вместе с бульканьем вырывалось ритмичное:

– …а… а… а… а…

Алина, поднялась, облизнула и вытерла залитые кровью губы и, пошатываясь, вышла в коридор. Пистолет валялся у стены. Она трудом нагнулась, подняла его, вернулась в комнату и выстрелила. Пуля взлохматила ткань черной куртки, по которой стало медленно расплываться темное сырое пятно.

– …а …а…

Алина, не целясь, выстрел за выстрелом разрядила в лежащего Шинкарева весь магазин. Затвор замер, обнажив ствол.

Все звуки стихли.

Пол вдруг накренился, ушел из-под ног, а стена, резко надвинувшись, ударила в спину. Боль в сломанных ребрах отозвалась во рту металлической горечью. Алина посидела немного и попыталась встать на ноги. Сделать это получилось с трудом. Она подошла к девочке: та все так же неподвижно сидела в углу на матрасе, пряча в коленях лицо.

– Эй, – тихо позвала Алина. – Не бойся, все кончилось. Он больше тебя не обидит. Тебя никто не обидит.

Девочка молчала, не шелохнувшись.

– Эй, – сказала Алина и тронула ее за плечо.

Та вдруг вскинула голову и оскалилась. Алина увидела совершенно белое, покрытое красными прыщами лицо, черные зубы и едва заметные булавочные точки зрачков в водянистых глазах.

– Я сама с ним пошла! – закричала девочка тонким, визгливым голосом. – Сама, понятно тебе! Сама!!!

Она выхватила из широкого переднего кармана кофты какие-то бумажки и швырнула ими в Алину. Это были смятые сторублевки.

– Я сама! Сама пошла!!! Сама!

Алина привалилась к стене и закрыла глаза.