Часть IV. Юго-восток

– Мой дедушка был настоящим чудовищем, – промолвила Мария Аристарховна сквозь слезы.

Зоя кивнула сочувственно, подвинула ей стакан воды и взглянула на Алину: той показалось, что ее не склонная к излишней сентиментальности подруга тоже готова расплакаться. Стрелки часов на стене показывали почти полночь.

Вообще сначала ничто не подавало надежд ни на продолжительность встречи, ни на душевную откровенность беседы. Пока ошеломленные внезапностью визита Алина и Зоя замерли в секундной растерянности на пороге, Мария Аристарховна, вскинув голову, решительно шагнула внутрь, сложила розовый зонт, вручила его Зое, потом, повернувшись, сбросила ей на руки свое пальто так, что та едва успела его подхватить, и вопросительно посмотрела на Алину. Не оставалось ничего другого, как пригласить гостью в переговорную.

Снова зажегся свет; Мария Аристарховна небрежным взмахом отказалась от чая и кофе и сидела с прямой спиной, сложив на столе изумительно изящные руки, пока Алина пыталась собраться с мыслями и избавиться от чувства, словно с неожиданной проверкой к ним пожаловало начальство, или прекрасная маркиза заглянула на огонек, чтобы проверить, так ли хорошо идут дела.

– Итак, – нарушила молчание Мария Аристарховна, – о чем вы так настойчиво стремились со мной поговорить?

Стратегии переговоров к такому случаю не было, и оставалось импровизировать.

– Видите ли, – начала Зоя, и Алина отметила, что ее обычно дерзкий тон сменился едва ли не извиняющимися интонациями, – видите ли, в процессе проведения одного комплексного судебно-медицинского исследования мы столкнулись со сложностью в части генетической экспертизы, вернее, интерпретации ее результатов, которые, как оказалось, лежат в области интересов вашего покойного деда…

– Не понимаю, причем тут я? – перебила Мария Аристарховна. – Если вы интересуетесь научными изысканиями моего дедушки, обратитесь к его коллегам или ученикам. Что вам нужно от родственников?

Зоя бросила взгляд на Алину, вздохнула и принялась что-то говорить про личные архивы, неизвестные широкой публике исследования и прочее в таком духе; юная баронесса парировала с неумолимой логикой, загоняя собеседницу в тот тупик, где пришлось бы с неизбежностью сознаться во вранье. Алина наблюдала: Мария Аристарховна держалась с надменно подчеркнутым самообладанием, но под холодным высокомерием, необычайным для такой молоденькой девушки, едва заметно было нечто иное, будто кто-то или что-то выглядывало на миг из-под ледяного панциря и тут же скрывалось обратно. Несколько раз она ловила взгляд Алины и, как показалось, словно бы растерянно отводила свой. Препирательства с Зоей, очевидно бессмысленные, продолжались еще какое-то время; наконец баронесса взяла со стола свои кремовые перчатки, явно собираясь уйти, и тогда Алина сказала:

– Мы занимаемся расследованием убийства.

Стало тихо; только дождь монотонно шелестел за окном и крупные капли нервно стучали по железным откосам окна. Теперь все смотрели на Алину. Терять было нечего, и она продолжила:

– Точнее, целой серии убийств, совершавшихся на протяжении многих лет, и решились побеспокоить вас потому лишь, что имеем основания считать убийцей вашего деда.

Сжимавшие перчатки пальчики разжались; припухлые нежные губы Машеньки дрогнули, но не проронили ни слова, и только глаза сделались испуганными и одновременно как будто просящими, как у ребенка, которому собираются прочесть страшную сказку, какую он уже знает, но надеялся больше никогда не услышать.

Теперь уже скрывать и умалчивать что-то не имело никакого смысла. Алина взялась рассказывать обо всем с того памятного и как будто очень далекого ныне вечера, когда на месте Машеньки за столом сидела, комкая носовой платок, Катерина Ивановна Белопольская, до загадочных генетических исследований покойного Генриха Осиповича Левина и трагической гибели в «Приморской башне» Анны Бахметьевой и ее родителей. Машенька слушала неподвижно, словно оцепенев; в восхитительно синих глазах начинали блестеть сапфировые слезы, а во время рассказа о судьбе злосчастной Раисы Игнатьевой и ее дневнике она побледнела и вдруг покачнулась в кресле так, что Зоя поспешила налить ей стакан воды. Машенька стискивала его в руках, время от времени отпивая воду маленькими глотками, пока Алина продолжала говорить, то глядя на нее широко распахнутыми глазами, то будто бы уходя в свои мысли. Наконец с рассказом было покончено; все опять замолчали; в тягучей тишине медленно тянулись секунды, и вот тогда Машенька наконец произнесла:

– Мой дедушка был настоящим чудовищем.

Алина подумала, что знает как минимум одного человека, который бы абсолютно согласился с таким мнением. Однако, как следовало со слов Машеньки, к определению покойной полубезумной швеи могли бы присоединиться и другие.

– Дедушка ломал всех, кто имел несчастье повстречаться с ним на жизненном пути, – заговорила она. – На работе сотрудники трепетали и подчинялись беспрекословно, исполняя любую его волю, а тех, кто пытался как-то противиться, он без всякого сострадания понижал в должности или увольнял вовсе, и не просто так, но употребляя затем все свое влияние – а он был очень влиятельным человеком в науке! – чтобы изгнанный им человек получил, что называется, «волчий билет» и чтобы карьера его оказалась погубленной безнадежно. В институте, где дедушка преподавал, его лекции были единственными, на которые приходили все без исключения, не решаясь не только прогулять, но даже и пропустить по болезни, ибо была прекрасно известна его мстительность, и того, кто хоть раз не явился на занятия, ожидали неизбежный провал на экзаменах и переэкзаменовках с последующим отчислением. Все должны были записываться в специальные листы посещения, причем у дедушки имелся специальный человек, сверявший почерка, которыми студенты заносили в эти листы свои имена, и горе тому, кто вдруг оказывался записан разной рукой. Рассказывали об одном студенте, которого дедушка преследовал так жестоко, сперва изгнав, а потом препятствуя восстановиться и даже поступить в другие медицинские институты, что несчастный покончил с собой, бросившись под поезд в метро. Но еще более, хотя в это трудно поверить, дедушка проявлял свой чудовищный нрав в семье…

Машенька прервалась и судорожно перевела дыхание. Алина удивлялась происшедшей в ней скорой и разительной перемене: из юной властной гордячки, сумевшей смутить двух куда более взрослых и повидавших жизнь женщин, она на глазах превратилась в беззащитную девочку, почти подростка, так что даже черты лица ее, оставаясь безупречно красивы, как будто чуть истончились и стали более узкими плечи.

– Я не знала своей бабушки, она умерла еще до моего рождения, и мне кажется, что дедушка сыграл в ее ранней смерти не последнюю роль – нет, не прямо, конечно, но тем не менее. Мой отец рос без матери, под абсолютным влиянием деда, и тот полностью сломал ему то, что обычно называют характером, совершенно покорив своей воле. Папа не мог сам решить, где ему учиться, чем заниматься в жизни; дело кончилось тем, что дедушка не только заставил его работать на себя, но даже заставил жениться на девушке, которую сам же выбрал из числа своих подчиненных и принудил к браку с отцом. О, как это на него похоже: утверждать свою власть над чужими жизнями!.. Вот почему я не осуждаю маму за то, что она в итоге не выдержала и ушла, буквально сбежала, бросив меня и брата, хотя и очень любила нас, я это чувствовала. Не знаю, известно ли вам, что такое остаться без материнской любви…

Алина почувствовала, как в сердце ей словно вонзилась ледяная игла.

– Мне известно, – сказала она.

Машенька взглянула с благодарностью.

– Тогда вы меня понимаете… Отец совершенно не знал, что с нами делать: Вольдемар был предоставлен самому себе и ходил в какую-то школу, а меня сначала пристроили в круглосуточный детский сад, а потом – и это был настоящий кошмар! – отправили жить к дедушке в его квартиру на Мойке. Там прошли самые страшные годы моей жизни. Нет, дедушка никогда не бил меня, пальцем не тронул, но ему и не нужно было: он обладал каким-то совершенно жутким, мертвящим магнетизмом, таким, что дыхание останавливалось от ужаса, а тяжелый гипнотический взгляд вызывал оцепенение. Когда он входил в дом, невозможно становилось ни бегать, ни играть, даже как будто просто дышать было сложно. Я пряталась в своей комнате под одеялом с куклами и шептала им успокоительные слова. Даже наша няня, Обида Григорьевна, женщина жестокая и нимало нас не любившая, в сравнении с дедушкой казалась доброй феей-крестной из сказки. Но еще хуже было летом, когда приходилось вместе с дедом ездить в Усадьбу Сфинкса…

– Туда, где находился тот самый Экспериментальный филиал Института генетики? – уточнила Зоя.

– Да, но к тому времени там уже ничего не было, кроме огромного, похожего на заброшенный замок здания, стоявшего в запустении и напоминающего разом все зловещие дома из фильмов ужасов. Мы ненавидели это место: там было постоянно холодно, даже если лето выдавалось солнечным, что редкость в наших широтах; а в пасмурную погоду и во время дождей воздух в залах и коридорах становился таким стылым, что мы не могли согреться, хотя нам иногда позволяли разжечь огонь в каминах. В подвалах и на чердаках все время что-то гудело, скрипело и ухало, каминные трубы выли на разные голоса, порой мы не спали от страха всю ночь, а днем дедушка тащил нас через пустошь в лес, гулять на заброшенном кладбище – можете себе вообразить! Наверное, именно тогда от пережитых ужасов и потрясений Вольдемар так разительно переменился, когда вступил в подростковый возраст. Он стал страдать ночным недержанием, и это было постоянным предметом жестоких насмешек и унижений со стороны дедушки, который зло вышучивал его при отце и приказывал Обиде Григорьевне вывешивать во дворе на виду у всех простыни и матрасы с желтыми пятнами и разводами. Вольдемару вообще доставалось: дедушка почему-то обзывал его девчонкой, издевательски говорил папе, что у него две дочери, так что неудивительно, что в итоге брат стал отращивать волосы, и я не раз заставала его, примеряющего мои платья и даже белье. Вольдемар знал, что я побрезгую надевать после него свои вещи, а потому специально выбирал мои самые любимые, например, длинное белое платье, которое он украл у меня летом и таскал по Усадьбе и пустоши, пока не изорвал в клочья. Тогда же в нем пробудилась тяга к огню и страшная жестокость, с которой он ловил и мучил до смерти несчастных мышей и лягушек.

– Не припомните, как именно? – спросила Алина.

– По-разному: в основном просто забивал насмерть, но иногда закапывал живыми, бросал в костер, вешал, топил в банке… Однажды я решилась вступиться и помешать ему; мне было десять, ему – двенадцать, и дело кончилось тем, что Вольдемар избил меня так, что я едва смогла добраться в Усадьбу с пустоши. Тогда я первый и единственный раз обратилась за помощью и защитой к дедушке, но он только махнул рукой и отослал меня прочь.

– А ваш отец?

Машенька печально вздохнула.

– Увы, мой папа человек не злой, но слабый и со сломленной волей, он никогда не мог меня защитить. Знаете, я довольно рано поняла, что моя внешность – это обстоятельство чаще всего отягчающее…

– О да! – воскликнула Зоя.

– И вот, когда мне еще не исполнилось двенадцати лет, ко мне стал приставать один из охранников отца. Я, конечно, была еще слишком маленькой, но прекрасно понимала, что значат его прикосновения, попытки прижаться и намеки на то, что он может помочь мне стать взрослой. Я пожаловалась папе, и знаете, что он сделал? Ничего, просто снова отослал меня к дедушке. Это случилось как раз накануне моего двенадцатого дня рождения, который я вынуждена была провести в этой кошмарной Усадьбе. Он даже этого охранника не уволил, понимаете? Ну а потом просто отправил в свой Пансион… вы же были у нас? Видели госпожу Брутцер?

– Имели такое удовольствие, – подтвердила Алина.

– Не знаю, в чем дело, но она сразу меня возненавидела, – сообщила Машенька. – Может быть, тоже из-за внешности, или потому, что я дочь владельца; как это ни парадоксально, но в первые годы мне там приходилось очень непросто. Она еще и девочек против меня настроила. И снова папа ничего не предпринял, хотя знал про все это. Сейчас я уже как-то более или менее приспособилась, но вот раньше…

Она покачала головой, сделала глоток воды и слабо улыбнулась. От вздорной маленькой баронессы, возникшей некоторое время назад на пороге, не осталось и следа.

– Мне страшно это признать, но я в состоянии принять на веру, что мой дедушка был… что это он десятилетиями совершал такие жуткие преступления, хотя о мотивах, признаться, я не могу даже гадать, – сказала Машенька. – Но дедушка умер пять лет назад, так кто же сейчас убивает этих несчастных девушек?..

Вопрос застыл, тщетно ожидая ответа. Час был поздний, и пора было расходиться.

– Может быть, вас подвезти? – предложила Алина.

– Меня ожидает охранник-водитель, – невесело усмехнулась Машенька, – который то ли защищает меня, то ли стережет. Сомнительный бонус к привилегии быть баронессой фон Зильбер.

Она встала, надела пальто, бережно поданное Зоей, и взяла зонт.

– Я оставлю вам свой номер, пожалуйста, свяжитесь со мной, если вдруг потребуется помощь или узнаете что-то новое. У меня вряд ли получится поговорить: в будни я в Пансионе, а на выходных навещаю отца в Усадьбе Сфинкса, хотя там и скучно, как в склепе. Папа живет затворником, и Вольдемар вместе с ним. Связи нет ни в Пансионе, ни в Усадьбе, но я увижу сообщение и непременно напишу в ответ, как только будет возможность.

– После всего этого вы продолжаете ездить к отцу в то страшное место? – вырвалось у Алины.

На глазах Машеньки снова блеснули крупные слезы.

– Да, ведь все-таки это мой папа.

Дверь открылась, и внутрь дохнуло сумрачной влагой и холодом. Мария Аристарховна фон Зильбер нежным призраком в белом, под розовым зонтом, скользнула в промозглую тьму. За чернотой арки двора у решетки маячил мужской силуэт, освещенный оранжевым золотом уличных фонарей, – наверное, тот самый охранник, о котором говорила юная баронесса.

– Бедная девочка, – с чувством сказала Зоя. – Столько пришлось пережить и тогда, да и сейчас тоже…

– Да, – согласилась Алина, у которой тоже щемило сердце. – Но у нас теперь есть если и не подозреваемый, то персонаж, к которому имеет смысл внимательно приглядеться.

– Триада Макдоналда, – сразу сообразил Адахамжон, – да, согласен, выглядит так, как будто нам презентовали кандидата на роль главного злодея.

По случаю субботы он был без галстука, а классический костюм сменил на коричневый вельветовый пиджак и серые брюки. Ночной дождь под утро закончился, и в окно заглядывал утренний свет, умытый и свежий, как человек, неожиданно проснувшийся в хорошем расположении духа.

– Какая триада? – не поняла Зоя.

– Жестокость к животным, пиромания и энурез, – пояснила Алина. – Психиатр Джон Макдоналд в 60-е годы установил, что эти три поведенческие характеристики присущи серийным убийцам, садистам и психопатам, причем в разной степени и необязательно, что все сразу. Но Владимир Аристархович фон Зильбер, суда по рассказу своей сестры, успешно собрал всю комбинацию.

Адахамжон был задумчив и с выводами не спешил.

– Меня смущает отсутствие мотива, – сказал он. – У его деда он был, если согласиться с гипотезой о том, что Сфинкс убивал, выбирая жертв по признакам наличия редкой генетической аномалии…

– Других версий все равно нет, – вставила Зоя.

– …и не принимать во внимание то, что у нас так и нет объяснения, почему именно такие мутации в ДНК становились роковыми для их носителей и как старший Зильбер их обнаруживал, – продолжал Адахамжон. – В отношении его внука к этим же вопросам добавляются и другие: например, его явные психопатические садистские наклонности могли бы удовлетворяться как-то иначе, но почему они проявились именно так – до мельчайших деталей! – как у деда, который, замечу, умер, когда Владимиру было всего лишь тринадцать лет?

– Преемственность?.. – неуверенно предположила Алина.

Адахамжон покачал головой.

– Мы с высокой достоверностью установили, что Леонид Иванович Зильбер был тем Сфинксом, который совершил десятки весьма специфических по своему почерку убийств в течение сорока лет, с 1963 по 2013 год. Более того, я полагаю, все обратили внимание на тот факт, что касторовое масло, которое еще один формально неизвестный убийца использовал в ритуальных действиях по меньшей мере с сороковых годов, сменилось солью после 1958 года, когда скончалась Евгения Ильинична Зильбер, мать будущего академика…

– Боже мой, – потрясенно выдохнула Зоя.

– Обратили, – спокойно подтвердила Алина.

– Итак, оставляя в стороне рассуждения о содержательных причинах совершения убийств в соответствии с реальными или вымышленными метафизическими принципами иллюминатов или еще каких-то оккультных учений, мы можем с известной уверенностью констатировать, что существовала целая династия серийных убийц, а также то, что династия эта прервалась на Леониде Ивановиче Зильбере. Пять лет назад ничего подобного тому, что происходило ранее и что вновь начало происходить сейчас, не случилось: ни задушенных девушек, ни жестоких укусов. Очевидно, что преемственность прервалась, и Аристарх Леонидович фон Зильбер страшное дело своего отца не продолжил. Лично я убежден, что мы имеем дело не с продолжателем, а с подражателем Сфинксу.

– И кто это может быть?

– Вариантов довольно много, – пожал плечами Адахамжон. – В детали и обстоятельства дел были посвящены десятки сотрудников следствия, криминалисты, эксперты. Даже несчастный Чагин откуда-то узнал достаточно, чтобы в его трагический самооговор поверил суд. Может быть, кто-то из причастных к расследованию слишком подробно рассказывал о нем родственникам или знакомым, вот как вы, например, зачем-то поведали обо всем Марии Аристарховне…

– Во-первых, это была необходимая откровенность в обмен на откровенность взаимную, – сказала Алина. – Несмотря на юный возраст, она очень умна, не терпит лжи и уже собиралась прекратить разговор и уйти. Зато теперь у нас есть если и не союзник, то близко расположенный к нам член семьи Зильберов.

– Простите, я не хотел…

– А во-вторых, я знаю, как проверить, имеем мы дело с подражателем Сфинксу или продолжателем его семейного дела. Нам нужно взять образец ДНК одной из последних жертв. На сегодня, исключая Марию Аристарховну Зильбер, только нам троим известно об исследованиях покойного Левина и об особенностях генома убитых девушек. Подражатель может копировать modus operandi, выбирать тот же возраст и условный тип внешности, но он не в курсе совпадения в генотипе.

– Это логично, – согласился Адахамжон.

Раздобыть генетический материал погибшей вместе с двумя подругами Ирины Прозоровой представлялось маловероятным. Можно было бы, наверное, связаться с Лерой и попробовать запугать снова, чтобы заставить принести, например, волос недавно погибшей Анны Бахметьевой – ее тело еще наверняка было в морге, – но Алина решила проявить гуманизм, и вместо того набрала номер Катерины Ивановны Белопольской.

– Я была бы рада помочь, но боюсь, что не смогу найти ничего подходящего, – голос был печальным и тусклым. – Мы забрали все вещи Сашеньки из той роковой квартиры и уже… скажем так, мы избавились от них так же, как и от тех, что были у нас дома. Слишком тяжело хранить это все, да и не нужно… Полагаю, вы меня понимаете. У нас остались только старые фотоальбомы, несколько ее книг, еще некоторые детские игрушки, но ведь это, наверное, не подойдет?

– Может быть, где-то могла случайно остаться, например, старая зубная щетка? Или расческа? Нам достаточно одного волоса.

– Нет, увы… Хотя, постойте! У меня сохранилась совсем небольшая прядка волос, которую срезали еще в младенчестве, на крестинах. Я не знаю, если вам подойдет…

Алина посмотрела на Зою. Та кивнула.

– У ребенка и взрослого ДНК отличаются, но у жертв Сфинкса такой характер мутаций, что будет заметен даже на генном материале новорожденного.

С Белопольской договорились о встрече днем в воскресенье. Они разошлись из офиса: у Адахамжона намечался какой-то семейный праздник, Зоя отправилась решать вопросы в школу к младшей сестре, а Алина поехала на тренировку по боксу. Света была в этот раз особенно беспощадна и совершенно измотала отработкой двоек и троек по лапам.

– Нет акцента, – сетовала она, – не могу понять, почему. С техникой порядок, но на вынос не бьешь. Попробуй разозлиться как следует, я чувствую, в тебе есть это, просто выпусти и вложи в удар. Без злости так и будешь не бить, а гладить. Ну, давай еще!

И, пока Алина колотила по лапам, стараясь найти в себе и выпустить ту самую злость, она рассказала, что самые жестокие бои – это женские и детские, а из них наиболее безжалостные – схватки девочек-подростков.

– Там вообще бьются как будто бы насмерть, – говорила Света. – Взрослые мужики-тяжеловесы, если между ними нет личного, как-то больше берегут друг друга, с уважением дерутся, а эти – просто как кошки дикие, сцепляются так, что не разнимешь. Носы разбиты, кровь хлещет, слезы злые, но ни одна не уступит. Еще и бабушки с мамами орут с трибун: «Галя, давай! Наташа, бей!» – отцы так за сыновей не болеют, как эти.

Вечером Алина уснула раньше обычного, а проснулась в ночи от того, что кто-то пытался отпереть входную дверь.

Она открыла глаза. Ее окружала непроницаемо черная тьма, какой почти никогда не бывает в городе, но только где-нибудь далеко за его пределами, безлунной и пасмурной осенней ночью. Из коридора со стороны двери доносился тихий скрежещущий звук, как будто кто-то ковырялся в замочной скважине. Сердце забилось у горла, болезненно, часто. Алина медленно протянула руку к выключателю над головой, щелкнула пластмассовой клавишей, но свет не зажегся. Она встала, с трудом двигаясь сквозь густую тягучую тьму, прошла через комнату и нажала выключатель на стене. Вокруг по-прежнему оставалось темно. Она пошла к входной двери, лязг и скрежет за которой становились все сильнее, как если бы сквозь нее прогрызалось, стремясь попасть внутрь, какое-то огромное насекомое со стальными острыми жвалами. Вдруг замок щелкнул, и Алина увидела, как опустилась вниз ручка двери. Она успела схватиться за нее как раз в тот момент, когда дверь стала медленно приоткрываться наружу. Алина рванула ручку на себя, но с обратной стороны кто-то неведомый держал ее крепко и тянул с неумолимой силой. Дверь продолжала приоткрываться миллиметр за миллиметром. Алина вцепилась в нее намертво, уперлась ногами, но тут в расширяющуюся щель между дверью и притолокой полилась густая, абсолютная чернота, еще более темная, чем мрак вокруг. Алина почувствовала, как эта чернота будто бы вливается внутрь черепа, как закрываются стремительно налившиеся тяжестью веки, как меркнет сознание; она из последних сил резко встряхнула головой, прогоняя сумрачный морок, – и проснулась, вздрогнув всем телом и задыхаясь.

Ночная синеватая темнота была прозрачна и недвижима. Алина с опаской протянула руку к выключателю, но лампа зажглась, словно бы успокаивая ее желтым уютным светом. Она села на кровати, все еще ощущая, как бешено колотится сердце. Цифры на экране смартфона показывали 03:03. Второй кошмар за последние несколько дней, опять затягивающий вглубь вязкой непроницаемой тьмы, пришедший сначала издалека, из обрывков воспоминаний и мыслей о смерти несчастной Александры Белопольской, а теперь нашедший путь к ее двери, к ней самой. Иррациональное ощущение надвигающейся беды было таким острым, что лечь обратно и попытаться снова уснуть представлялось решительно невозможным. Алина встала, включила верхний свет, проверила входную дверь – та была закрыта и на замок, и на нижнюю задвижку, – решила включить телевизор, это окно в иллюзорный, но успокаивающе предсказуемый мир, и долго не могла найти пульт. В конце концов он неожиданно отыскался на книжной полке, куда Алина никогда его не клала; черное зазеркалье ожило игрой разноцветных теней и призрачных звуков. На кухне под чайником буднично вспыхнул газ. За окном в темноте светились редкие тусклые точки, будто фонарики в руках невидимых театральных рабочих, явившихся сменить декорации к новой сцене завтрашнего спектакля: тот же город, те же и Белопольская, единство времени, места и действия.

Однако утром оказалось, что представление переносится: Катерина Ивановна позвонила сказать, что ей срочно понадобилось уехать на дачу.

– Из правления сообщили, что к нам в дом кто-то забрался, – на заднем плане шумел вокзал и безжизненный голос объявлял отправление электрички. – Охрана заметила, что стекло на веранде разбито, представляете? Придется ехать, наверное, на весь день. Давайте перенесем встречу на понедельник, с раннего утра, перед работой. Вам удобно?

Алина заверила, что вполне, и провела в необыкновенном спокойствии и ничегонеделании все воскресенье – один из тех редких, но восхитительных дней, вся прелесть которых в том, что они решительно ничем не запоминаются.

Утро понедельника выдалось тихим и ясным; время как будто застыло в золотистом янтаре восходящего солнца, а с ним и облака, и деревья, и город. Угловатые скулы урбанистического пейзажа порозовели нежным румянцем. Панельные пятиэтажки, тронутые розовато-оранжевым светом, на мгновение стали красивы, словно немолодая усталая женщина, вдруг вспомнившая свою юность и первую любовь. Алина заехала за Зоей, и они вместе отправились в кварталы старого юга, где располагалась резиденция Белопольских.

Район, в котором они жили, не относился к числу фешенебельных, и дом с первого взгляда казался вполне заурядным: обычная серая кирпичная девятиэтажка с витринами универмагов и банков на первом этаже, вытянувшаяся вдоль проспекта. Однако въезд во двор преграждали шлагбаумы, за которыми обнаружилась уютная, обнесенная решеткой площадка с лавочками и фонтаном, несколько ухоженных клумб и дворник, с достоинством сметавший с дорожек красно-оранжевую сухую листву электрическим воздуходувом. У дверей парадных вместо домофонов были установлены кнопки вызова консьержа, но переговоры вести не понадобилось: навстречу Алине и Зое вышла миловидная пожилая дама в красной кепке и с тремя таксами на поводках, которые немедленно разразились звонким задорным лаем.

– Выглядит как дом, куда хочется переехать на пенсии, – заметила Зоя.

Они поднялись на седьмой этаж. В квартире пахло кофе и возрастными духами; Катерина Ивановна собиралась на работу и была одета в черную юбку и бежевую блузку с высоким воротником. Она проводила Алину и Зою в светлую кухню, извинилась и вышла:

– Простите, я только час как приехала с дачи, едва успеваю собраться, уроки начинаются через сорок минут, а у моих сегодня последнее занятие перед концертом, – голос доносился из комнат. – Муж все еще в клинике, пришлось ехать самой, и дело заняло время, а возвращаться на электричке одной и впотьмах я не решилась.

Катерина Ивановна вернулась; поверх блузки теперь оказался надет пиджак, под воротником она повязывала большой галстук-бант.

– Это очень странная история, – продолжала она. – Я не припомню, чтобы у нас в поселке кого-то обворовали, там просто брать нечего: дачи у всех очень скромные, участки маленькие, по шесть соток, все в основном огородничают, поэтому деревьев немного, так что лезть в дом не только бессмысленно, но и опасно, увидеть могут. И вот, скажите на милость: кто-то высадил стекло, забрался к нам и украл – что бы вы думали? Старый маленький телевизор, ему лет тридцать уже. Его даже не продать никому толком. Я и заявление писать не хотела, но наша председатель правления настояла, так что пока дождалась милиционера…

Сейчас, в свете ясного осеннего утра, льющегося из окна с белой чистенькой занавеской, на этой опрятной кухне – скромная коллекция магнитиков на холодильнике, солонка и перечница в виде веселых керамических котиков, пестрая рукавица-прихватка – Катерина Ивановна Белопольская выглядела словно бы посвежевшей и помолодевшей, совсем другой, чем в тот памятный вечер, когда они встретились с нею впервые.

– Она неплохо справляется, – заметила Зоя, когда Белопольская снова вышла.

– Очень трудно, почти невозможно пережить потерю кого-то или чего-то – жены, мужа, работы, ребенка, нажитого состояния, – если в жизни нет ничего, кроме этого, никаких других смыслов. У нее, судя по всему, есть работа и ученики.

Катерина Ивановна вернулась, держа в руках объемную деревянную шкатулку, с виду довольно старую, украшенную резьбой.

– Моя покойная мама, Сашенькина бабушка, хранила тут памятные вещицы со дня ее крестин, – она открыла шкатулку. – Вот, собственно, свидетельство о крещении… так забавно, как будто его кто-то будет когда-нибудь спрашивать и придется предъявлять… хотя я ничему не удивлюсь уже. Вот это крестильная рубашечка, такая маленькая, не верится, что Сашенька когда-то была…

Она осеклась, но взяла себя в руки и продолжила.

– Это свечки… тут крестик, Саша его не носила… А вот… хотя нет, как странно…

Катерина Ивановна растерянно смотрела в шкатулку.

– Тут еще должен был быть конвертик с прядкой волос, я же прекрасно помню… Не может быть, чтобы он вдруг пропал!

Алина и Зоя переглянулись.

Катерина Ивановна еще раз внимательно перебрала содержимое шкатулки, вышла и вернулась заметно расстроенной. Конвертик с волосами Александры Белопольской бесследно пропал.

– Я непременно еще поищу, может быть, просто переложила куда-то и забыла об этом. Так жаль, если пропадет, это семейная реликвия…

И тут Алина вспомнила.

– Катерина Ивановна, помните, при последней встрече у нас в офисе вы сказали, что были уверены в невиновности Вадима? И скорее поверили бы, если бы, напротив, в его убийстве стали винить Александру?

– Я так сказала? Что ж, да, возможно.

– Но почему?

Белопольская удивленно подняла брови.

– Вы не знали? Впрочем, откуда же… – она бросила взгляд на часы. – Ну, если в двух словах, то дело в дурной наследственности.

– Василий Митрофанович Белопольский, известный как Гатчинский Мясник, был первым в советской истории серийным убийцей, действовавшим на территории Петрограда и его окрестностей. В период с 1921 по 1923 год он убил не менее тридцати человек: все они были покупателями на рынке, где Белопольский торговал мясом. Он обещал им продать товар лучше и подешевле, чем на прилавке, заманивал в дом и забивал молотком, после чего расчленял, разделывал, останки закапывал у себя на огороде, а мясо частично употреблял в пищу, частично продавал на том же рынке. В этой деятельности ему активно помогала жена, впоследствии расстрелянная вместе с ним по приговору суда. Их малолетний ребенок был отправлен в детский приют: собственно, изобличить Белопольского удалось именно потому, что голова одной из жертв была завернута в детскую пеленку с инициалами. Александре Белопольской он приходится прадедом.

Зоя кликнула мышкой и продолжила:

– Михаил Викторович Горемыкин, начальник печально знаменитого «отдела зачистки» Петроградской ЧК, тот самый, который на месте расстреливал целые семьи, включая несовершеннолетних детей, определяя врагов трудового народа по количеству книг в домашней библиотеке: если их было более сотни, смертный приговор приводился в исполнение немедленно, во дворе или у стены дома прямо на улице. Любил лично расстреливать своих жертв, причем начинал с жен и детей, чтобы причинять особые муки отцам и мужьям. По некоторым сведениям, носил перчатки и сапоги из человеческой кожи, но это, скорее всего, просто слухи. Сам был прекрасным семьянином, отцом пятерых сыновей и трех дочерей. Арестован в 1934 году по обвинению в шпионаже в пользу Японии и казнен после пыток. Реабилитирован в 1989 году. Дед убитой в 1963 году Виктории Горемыкиной.

Виолетта Саабир, звезда эстрады Петербурга начала прошлого века, любимица публики, вдохновлявшая Зенкевича, Городецкого и других поэтов на любовную лирику, а купца Балясина, своего самого преданного поклонника, которому она родила двух внебрачных детей, смогла воодушевить на покупку ей нескольких доходных домов. Умерла в сорок лет, возможно, отравленная ревнивой женой какого-то из своих многочисленных любовников. Погребена в отдельном склепе на Никольском кладбище, что в Александро-Невской Лавре. Уже после ее смерти разразился скандал, когда стало известно, что она лично и через прислугу приобретала младенцев у нищих и убивала их, чтобы использовать кровь для омоложения. Документального подтверждения этому факту не нашлось, но имеются ссылки на свидетельские показания. Приходится бабкой Агриппине Саабир, задушенной в 1963 году: дочери одного из детей, рожденных от уже упомянутого купца, который усыновил их и оставил фамилию матери.

Викентий Евсеевич Чернов, матрос брига «Отважный». Кандидат на звание «русского Джека Потрошителя»: в 1899 году подозревался в убийстве 11 проституток в Санкт-Петербурге, однако же следствию в итоге удалось доказать всего один, последний эпизод, когда Чернова задержали буквально через несколько минут после того, как он в номере гостиницы «Фуксия», что располагалась на Лиговке, отрезал голову своей жертве. Впрочем, этого хватило для смертного приговора. Прадед Ольги Черновой, убитой Сфинксом в 1973 году.

Николай Степанович Арцыбашев, в 1831 году указом императора Николая I был лишен дворянства и отправлен на службу в солдаты за систематические истязания своих крепостных, иногда заканчивавшиеся смертью. Так, например, обвиненная в краже носового платка горничная была подвергнута пыткам и скончалась от болевого шока, когда Арцыбашев при помощи раскаленных щипцов лично оторвал ей соски. Задушенной в пионерском лагере Елене Арцыбашевой он приходится прапра… я запуталась, но тоже, в общем, каким-то прямым предком.

Итого, вместе с прадедом Белопольской, четыре случая присутствия в роду жертв отборных садистов, убийц и психопатов, причем найденных довольно легко, при помощи обычного поиска в интернете, без использования секретных полицейских архивов. Уверена, что при более глубоких изысканиях найдется еще больше чего-нибудь в таком роде.

– Очень неплохо для дилетанта, – признал Адахамжон. – Но что это нам дает?

– Зоя предполагает, что обнаруженные у всех жертв Сфинкса мутации ДНК являются чем-то вроде гена убийцы, – объяснила Алина.

– Разве такой существует?

– Строго говоря, нет, – согласилась Зоя, – но есть набор генетических факторов, которые могут предопределять соответствующее поведение. Например, гены CDH13 и МАО-А, которые, кстати, называют генами воина: научно доказано, что люди, обладающие обоими вариантами этих генов, совершают тяжкие насильственные преступления в 13 раз чаще других. Более того, специально для любителей документальных фактов могу сообщить, что генетическую предрасположенность к преступному поведению учитывают даже в суде: например, в Италии некоему Абдемалеку Баиту суд сократил срок, назначенный за убийство, после того, как было доказано, что он генетически предрасположен к агрессивному поведению. А в США присяжные и вовсе отказались признать виновным Брэдли Уолдропа, напавшего на жену и убившего ее подругу, потому что их убедили данные исследования о наличии у него сочетания генов, присущих убийцам. Это, конечно, полная дикость с точки зрения права, но тем не менее.

– Нам не удалось получить образец ДНК Александры Белопольской, но собранные Зоей факты могут быть косвенным подтверждением идентичности генома прежних и нынешних жертв, – сказала Алина. – Это дает нам возможность обоснованно предположить мотив Сфинкса: скорее всего, он так называемый чистильщик, серийный убийца, убежденный, что избавляет мир от зла. Мне приходилось встречать одного, уверенного в том, что истребляет ведьм. Возможно, старший Зильбер полагал, что уничтожает носителей гена убийцы, и теперь у него появился последователь.

– Или подражатель, немного изучивший биографии прошлых жертв.

– Чувствую скепсис, – заметила Зоя.

Адахамжон смущенно рассмеялся.

– Понимаете, все это очень интересно, но никак не помогает понять главного: кто убивает сегодня? Считал себя Леонид Иванович Зильбер, а еще, скорее всего, его мама, чистильщиком или кем-то другим, уже неважно. Я снова обращаю внимание на то, что пять лет назад преемственность очевидно прервалась, и Аристарх Леонидович не продолжил, по примеру отца, душить молодых девушек и откусывать от них куски плоти. Все закончилось, но вот теперь почему-то началось снова, и я убежден, что для этого существует вполне рациональный мотив. Если позволите…

Он раскрыл ноутбук.

– Я тоже изучил кое-какую информацию, пусть и не настолько захватывающую, как новеллы про злодеев прошедших веков.

Зоя фыркнула.

– Напомню несколько приземленных фактов: после смерти Леонида Ивановича Зильбера остался учрежденный им некоммерческий фонд «Фивы», в собственности которого находится небезызвестная Усадьба Сфинкса. Помимо этого, тому же фонду принадлежит и компания, которой в настоящее время руководит Аристарх Леонидович фон Зильбер и которая ведет коммерческую деятельность, связанную с Усадьбой. Более того, как мне удалось выяснить, незадолго до смерти старший Зильбер передал этому же фонду несколько объектов недвижимости, а именно две принадлежащие его семье квартиры площадью 353 и 125 квадратных метров на набережной Мойки и на Московском проспекте соответственно. После этого не стало неожиданностью то, что основным учредителем прочих юридических лиц, связанных с семьей фон Зильберов и ныне возглавляемых Аристархом Леонидовичем, является все тот же фонд «Фивы». И вот теперь главное…

Адахамжон сделал паузу, как фокусник, готовящийся превратить горящую свечку в розу.

– Леонид Иванович завещал после смерти все свое имущество, включая долю в 51 % в фонде «Фивы», своей внучке Марии Аристарховне фон Зильбер. До наступления совершеннолетия ее отец управляет всем как доверенное лицо и опекун, но всего через полгода, когда ей исполнится восемнадцать, она станет хозяйкой абсолютно всего, включая саму Усадьбу Сфинкса, коммерческие фирмы и квартиры, после чего, при желании, может, согласно грубоватой поговорке, выгнать отца и нелюбимого брата с голыми ягодицами на мороз. Разумеется, этого не произойдет, если по какой-то причине Мария Аристарховна не сможет вступить в право наследования. Например, в случае своей смерти. Я ничего не утверждаю, но только излагаю факты. И вот еще один: будущая наследница состояния семейства фон Зильберов идеально подходит на роль жертвы Сфинкса и по возрасту, и по внешности. Как вы верно заметили, подражатель не может знать, известно ли нам о том, что убийцей был Леонид Иванович Зильбер, равно как и про генетические аномалии его жертв. Но он, будучи превосходно осведомленным об обстоятельствах старого дела Сфинкса, может имитировать возвращение неуловимого преступника только лишь для того, чтобы совершить одно, необходимое для него убийство.

– Как объяснить совпадение генома прошлых и нынешних жертв? – спросила Зоя.

– Это только предположение. Совпадают несколько фактов наличия в роду малоприятных предков, этого недостаточно для выводов.

– Отец и сын фон Зильберы не покидают Усадьбу, – заметила Алина.

– Нет проблем в том, чтобы кого-то нанять для грязной работы. Особенно если в силу некоторых семейных обстоятельств очень хорошо знаешь детали некогда совершенных убийств.

Алина вспомнила задрожавшие губы, сверкающие слезы в синих глазах, тонкие пальцы, стиснувшие кремовые перчатки.

– Если так, то Марии Аристарховне не помешает помощь, – сказала она. – Но все же я хочу удостовериться, угрожает ей продолжатель миссии Сфинкса или подражатели, использующие его образ действия, чтобы расправиться с наследницей.

– Первое нелогично, – возразил Адахамжон. – Получится, что дед должен был бы убить свою внучку.

Алина улыбнулась.

– Видите ли, не только вы обратили внимание, насколько Мария Аристарховна фон Зильбер подходит под описание типичных жертв Сфинкса, поэтому я решила, что имеет смысл сделать анализ ее ДНК.

– Полагаете, она согласится?

– Мы не спросим, – Алина заговорщицки подмигнула. – У нас есть стакан, из которого она пила накануне. И я уже отправила его на экспертизу.