Глава 12
У Леры на голове был плотно повязан шелковый цветастый платок, а лицо наполовину закрывали огромные солнечные очки, особенно странно выглядящие осенним пасмурным утром.
– Ты похожа на героиню комедии про шпионов, – заметила Алина. – Так только больше внимания привлекаешь.
Лера подняла повыше воротник бежевого пальто и сделала глоток капучино. Чашку она держала обеими руками и подносила к лицу так, словно хотела там спрятаться.
«…тупая сочетанная травма в виде множественных переломов костей скелета с повреждением внутренних органов, характерная для падения с большой высоты…»
Кафе на углу канала Грибоедова и Невского проспекта было круглосуточным, из тех, куда обычно приходят под утро, когда закрываются даже самые развеселые питейные заведения, чтобы продолжить затянувшуюся вечеринку и еще немного отсрочить неизбежное наступление будней. Сейчас тут сидели несколько осовелых мужчин и наспех накрашенных женщин, вырванных из сонного небытия беспощадной необходимостью куда-то ехать или идти в семь утра понедельника. Крепкий, коротко стриженный человек в черном пальто и с очень красным лицом сидел за пустым столом и растерянно разглядывал свои большие и такие же красные руки.
Утро зябко куталось в одеяло из серых туч и хмуро выглядывало из-за них, как человек, которого невовремя разбудили. Сквозь заплаканное оконное стекло была видна коричнево-серая громада Казанского и призрачный купол Дома Зингера, увенчанный глобусом, который плыл в бледных сумерках, словно причудливая планета или наполненный туманом аэростат. Алина вздохнула, еще раз безуспешно попыталась смахнуть с пластиковой липкой столешницы присохшие крошки и продолжила чтение:
«…значительная часть одежды пропитана темно-бурой жидкостью, имеющей маслянистый блеск за счет костного мозга поврежденных длинных трубчатых костей, а также покрыта фрагментами вещества головного мозга…
…выраженное уплощение головы в переднезаднем направлении с множественными рваными ранами волосистой части, из которых выстоят острые отломки костей черепа…»
Лера позвонила, когда еще не было шести утра, разбудив и изрядно встревожив Алину. В динамике шумел ветер, голос у Леры был запыхавшийся; она попросила о встрече – вот прямо сейчас, утром, сможете? – назвала адрес кафе в центре города и отключилась раньше, чем Алина успела о чем-нибудь ее расспросить. Впрочем, причина и повод, кажется, нашлись в новостях. Вчера Алина уже испытала смутное дурное предчувствие от публикации в новостном канале Slush:
«Опознаны тела двух человек, обнаруженных ранним утром у подножия ЖК „Приморская башня“. Это Глава ГБУ „ПетроКадастр“, бывший руководитель Комитета по земельным ресурсам Бахметьев И. И. и его жена. Предварительно, смерть наступила вследствие падения с высоты».
Вечером в том же канале, по обыкновению пренебрегая ради эффектного текста такими мелочами, как незавершенное следствие и отсутствие каких бы то ни было экспертных заключений, уже выдали версию в качестве факта:
«Предварительно, причиной трагедии стала семейная ссора. Со слов коллег и соседей, из-за проблем на работе Бахметьев последнее время часто бывал подавлен, вступал в конфликты с сослуживцами и женой, а подчиненные массово жаловались на буллинг и неадекватное поведение шефа. Вечером накануне глава семейства, предварительно, во время очередного выяснения отношений с благоверной выбросил ее из окна пентхауса на тридцатом этаже элитного ЖК „Приморская башня“. Затем напал на дочь, которую, предварительно, задушил. Потом осознал, что наделал, и тоже выпрыгнул в окно. Все трое погибли на месте».
В конце имелась типичная для Slush ироничная шуточка:
Алина хотела написать Лере, чтобы все-таки уточнить, по какому случаю встреча, но не смогла найти чат: вся переписка вместе с файлами оказалась удалена.
В ранний час просыпающиеся серые улицы были почти пусты. От своего дома на проспекте Культуры до канала Грибоедова Алина долетела меньше, чем за полчаса, почти наверняка поймав по дороге пару штрафов за превышение скорости. Лера была уже на месте: сидела рядом с окном в темных очках, похожих на глаза вымахавшей до человеческих размеров мухи, и держала на коленях пакет с толстой пачкой бумажных листов.
– Экспертизу проводила не я, хотя той ночью дежурила и выезжала на место. Только составила протокол предварительного осмотра, а потом Эдип Михайлович сразу назначил на исследование другого эксперта. Поэтому вчера вечером, когда все ушли, я сняла копию, а сегодня набрала вам. Простите, что так рано. Мне еще на работу нужно успеть.
– Могла бы просто сфотографировать и прислать, – сказала Алина.
Лера отвернулась и промолчала.
«…головной мозг практически отсутствует и представляет собой отдельные фрагменты в виде лоскутов базальных отделов, соединенных с костными осколками черепа…»
– Как ты думаешь, у взрослых повреждения прижизненные?
– Если даже они падали уже мертвыми, то смерть наступила за считаные минуты до удара о землю. Слишком большая высота, почти сотня метров, сложно выделить из комплекса травм те, которые могли быть причинены до падения. Мужчина упал на голову почти вертикально, поэтому кроме раздробленных костей черепа у него многооскольчатые переломы позвонков с полным разрывом спинного мозга, так что практически невозможно сказать, сломали ему до этого шею или нет. Признаков того, что он пытался координировать падение, я не увидела.
«…разрывы куполов диафрагмы, обоих легких, околосердечной сумки и боковых стенок желудочков сердца, множественные разрывы почек, печени, тонких и толстых кишок с гемоперитонеумом…
…рваная рана с выступающими костными отломками бедренной кости от уровня промежности до середины левого бедра со стороны внутренней поверхности…»
– Женщина, наоборот, приземлилась на ноги. Там помимо переломов костей нижних конечностей и разрывов внутренних органов еще и сильнейший компрессионный перелом позвоночника по всей длине столба. При исследовании, может быть, я бы могла установить, есть ли прижизненные переломовывихи в шейном отделе, но визуально, конечно, такое не определить. Но это все не так важно. В квартире наверху была девочка. Вот, посмотрите, я распечатала фото.
Увиденное напомнило Алине посмертные фотографии викторианской эпохи, на которых усопшим придавали вид и позы живых: в кресле с высокой спинкой, напротив большого зеркала, чуть склонив на бок прелестную голову, сидела девушка изумительной красоты; длинные темные волосы обрамляли лицо, чьи застывшие черты не смогла обезобразить даже смерть – казалось, что юная красавица лишь слегка задремала, утомившись созерцанием собственного совершенства. Вокруг кресла лежали длинные белые лилии, словно подношение самой прекрасной из покойниц, принцессе царства теней. Ее глаза были прикрыты, голова поникла к плечу, а на стройной шее темнело что-то, похожее на ожерелье.
«…мягкие ткани органокомплекса шеи окружены темно-красными кровоизлияниями, переломы подъязычной кости и щитовидного хряща с разрывом трахеи в ее нижней трети…»
– Укус на задней стороне шеи, в выйной области, под волосами, – сказала Лера. – Такой же, как у Белопольской, с травматической ампутацией фрагмента кожных покровов и тканей. Я сфотографировала его и тоже распечатала, вы найдете фото в бумагах. Но в заключении экспертизы об укусе нету ни слова.
Мимо них прошел одутловатый мужчина в распахнутой куртке поверх кофты с капюшоном и в стоптанных кроссовках. Он покосился на разложенные фотографии и листы экспертизы, зацепился взглядом, да так и пошел дальше, скосившись, пока едва не врезался в дверь. Алина стала складывать бумаги обратно в пакет.
– Алина Сергеевна, это все, – решительно сказала Лера.
– Что именно?
Лера стиснула руки так, что побелели тонкие пальцы.
– Я, конечно, вас очень боюсь…
– Звучит как-то не очень, – усмехнулась Алина.
– … но есть кое-что, чего я боюсь еще больше.
– Кое-что или кое-кто? Неужели Эдик?
– Нет, – отмахнулась Лера. – Это неважно. Вам лучше не знать. Я сегодня встретилась с вами потому что, не только боялась всегда, но и уважала, и сейчас уважаю, а еще очень благодарна за то, что вы для меня делали все эти годы. Но я прошу, пожалуйста, не звоните мне и не пишите, я не смогу больше помогать вам, не стану. Вы видели, наверное, что я удалила всю нашу переписку, а еще все файлы, которые слала вам, со своего телефона, и вот эти фотографии тоже – распечатала, чтобы вам принести, и удалила сразу. Я знаю, вам это дело по какой-то причине представляется важным, и вы, в отличие от меня, очень смелая, я всегда восхищалась этим, но, поверьте, вам тоже лучше отойти от всей этой истории в сторону, как можно подальше, пока не случилось непоправимого. А бумаги, что я дала вам, просто сожгите. Прощайте.
Дверь приоткрылась, впустив в духоту кафе прохладный, пропитанный влагой воздух, и снова закрылась за Лерой. Мужчина в черном пальто уснул, засунув руки в карманы. Следующая встреча была запланирована на десять утра, ехать в офис не имело смысла, и Алина, взяв себе большую кружку черного кофе и порцию блинчиков, размышляла, глядя в окно, за которым на набережной понемногу уже собиралась будничная автомобильная пробка. Наверное, стоило бы обдумать слова и поведение Леры, но Алину они странным образом нимало не обеспокоили, даже наоборот: она была бы удивлена более, если бы ничего такого не происходило, по городу за ней не катались бы черные джипы с номерами, которых нет ни в одной базе, а бывшая ассистентка, пугаясь собственной тени, не назначала бы внезапных встреч и, замаскированная, как девушка Бонда, не передавала бы тайком откопированных документов, чтобы потом распрощаться и пропасть навсегда. Она была готова к чему-то подобному с того самого момента, когда взялась, вопреки здравому смыслу и повинуясь исключительно некоей подсознательной тяге, помочь милейшей преподавательнице сольфеджио снять груз неправедных обвинений с возлюбленного ее погибшей дочери. Алина чувствовала, что все странности последних дней как-то связаны с тем, что она прикоснулась к одной из бесчисленного множества нитей таинственной паутины, весь масштаб которой пока невозможно было представить, где в центре угнездился зловещий бессмертный душитель, а потому не удивилась и тому, что сообщила ей Зоя, когда она набрала ее в девять утра:
– Буквально только что звонили из «ПетроСпецПроектМостоСтрой», – сказала она.
– Откуда? – не сразу сообразила Алина.
– Ну, помнишь некоего весьма представительного господина Безбородко, который внезапно появился у нас в офисе и сообщил, что мы выиграли тендер на неприличную сумму? Так вот, он проявляет настойчивость. Точнее, не он, а его менеджер, который с ним приезжал: поинтересовался, нет ли у нас замечаний и корректировок по тексту контракта, уточнил, когда можно ожидать ответ, а еще пообещал рассмотреть увеличение стоимости наших услуг дополнительно на пятнадцать процентов, представляешь? Ну, разумеется, на условиях эксклюзивности, ибо обещано, что работой нас просто завалят, ничем другим заниматься не сможем. Так вот и выделил прямо – ничем другим! – и добавил, что, если возникнут сложности, они сделают предложение, от которого нельзя отказаться. Мне даже как-то не по себе стало. Как думаешь, что он имел в виду?
– Наверное, предложат войти в правление своего «Петро-Как-Его-Там» и контрольный пакет акций в придачу.
Зоя рассмеялась.
– Кстати, через полчаса снова придет клиентка, которой неудачно в губу гиалуронку вкололи. Некроза в итоге не состоялось, но она поймала кураж и продолжает попытки подтвердить ущерб для здоровья: с психикой и сосудами разобрались, так что теперь работаем с версией, что из-за того укола у нее начались проблемы со щитовидкой и стали выпадать волосы. Думаю, там еще на полтора десятка дополнительных исследований наберется.
– Кормилица наша, – с чувством сказала Алина. – С такой нам никакой Безбородко не нужен. Береги ее, Зоя.
Кофе был недурен, а блины несъедобны. Дождь то падал редкими холодными каплями, то растворялся в воздухе, превращаясь в стылую морось. Прохожие дышали ею и выдыхали влажный туман. Алина дошла до парковки у алтарной стены собора, села в машину и неторопливо поехала через город на север.
* * *
– Не возражаете, если я закурю?
Елена Владимировна Адамова, в девичестве Сидорова, когда-то имевшая известность под именем Леночки Смерть, распечатала красную пачку классического «Marlboro», бледными изящными пальцами извлекла сигарету и щелкнула старинной позолоченной зажигалкой. Тихо затрещал, разгораясь, табак; она сделала глубокую затяжку и, округлив яркие губы, медленно выпустила сероватый дымок в сторону открытой форточки уютной небольшой кухни. Алина на миг пожалела, что больше не курит.
– Вы долго работали с Генрихом Осиповичем?
У нее был приятный грудной голос; пронзительно голубые глаза, чуть прищурившись, внимательно смотрели сквозь дым. Алина пыталась представить, какой ее собеседница была в годы молодости, когда получила свое знаменитое прозвище. В ее внешности и сейчас тонко звучало что-то готическое: необычно бледная кожа, заостренные черты лица, черные волосы с медным отливом, частые серебристые нити в которых изысканным узором переплетались в короткой косе, – а лет сорок назад этот специфический шарм вкупе с родом деятельности наверняка производили сильное и своеобразное впечатление, примерно такое, благодаря которому Алина обратила внимание и запомнила ее на похоронах Левина, стоящей в длинном черном блестящем плаще у края могилы и роняющей в разверстую яму комочек мокрой земли.
– Почти десять лет, – ответила Алина. – Потом я уволилась из Бюро, и полтора года мы совсем не общались. К сожалению.
Адамова еще раз затянулась и стряхнула пепел в фарфоровую пепельницу в виде двустворчатой ракушки. Дым завитками собрался вокруг оранжевого пластикового абажура и медленно поплыл по кухне мимо аккуратных шкафчиков на стенах и беззвучно работающего старенького лампового телевизора на полке под потолком.
– А вот я работала с ним не так долго, как вы, зато общалась потом, можно сказать, всю жизнь. Последний раз созванивалась за день до его смерти. Мы были друзьями, именно друзьями, как бы ни хотелось некоторым увидеть в наших с ним отношениях нечто скандальное, – она поправила на груди черный халат. – Но друзьями действительно очень близкими. Кстати, отчасти благодаря ему я познакомилась с Витей, моим мужем: Генрих Осипович вовлек его тогда в одно дело… Впрочем, то история давняя и уже позабытая. В 85-м году я вышла замуж, потом довольно быстро ушла в декрет, затем еще раз, и к практической работе в экспертизе уже не вернулась, о чем очень жалею, да… Только преподавала немного, и все.
– Елена Владимировна… – начала Алина.
Та взмахнула рукой с сигаретой.
– Я умоляю вас, просто Лена! Мне, конечно, уже под семьдесят, но чувствовать себя старушенцией я отказываюсь категорически.
– Хорошо, – улыбнулась Алина. – Лена, может быть, вы припомните, не рассказывал ли Генрих Осипович о некоем Сфинксе?
– Безусловно, припомню, – серьезно кивнула Адамова. – Рассказывал. Могу поинтересоваться, в связи с чем вопрос?
Хитрить и изобретать легенды не было никакого смысла; к тому же Алина была уверена, что Леночка Смерть с ее прицельным внимательным взглядом моментально распознает любое вранье и тогда, без долгих прощаний и церемоний, просто выставит из квартиры за дверь. Она умолчала только про приключения на старой даче и дневник злосчастной Раисы Игнатьевой, ограничившись упоминанием о смерти единственной свидетельницы по делу Сфинкса. Адамова слушала с интересом, и даже рассмеялась – у нее был удивительно молодой, звонкий смех, – когда Алина рассказывала о визите в Бюро к своему бывшему шефу Эдипу. К тому времени, как она подошла к описанию трагических событий в «Приморской башне», в пепельнице был раздавлен третий окурок, а на плите пронзительно засвистел чайник. Хозяйка вооружилась пестрой прихваткой и стала разливать заварку и кипяток.
– Вам покрепче? Лично я люблю очень крепкий, черный, как нефть.
Алина заверила, что нефть для нее тоже подойдет идеально.
– Так странно, – задумчиво произнесла Леночка Смерть, – что вы сейчас пришли ко мне с этим. Хотя я столько видела в жизни, что пора бы уже перестать удивляться, особенно если это связано с Генрихом Осиповичем. Дело в том, что в нашей последней телефонной беседе он заговорил именно про дело Сфинкса. А еще упомянул вас.
Дверь в кухню вдруг отворилась. Пожилой, но подтянутый и поджарый мужчина с аккуратно постриженными пепельно-седыми волосами, стоял на пороге и внимательно смотрел на Алину. Она вспомнила, что видела его раньше держащим над своей женой большой черный зонт.
– Витя, познакомься, это Алина Назарова, – Адамова заговорила чуть отчетливее и громче, чем обычно; так иногда разговаривают со слабослышащими, иностранцами и детьми. – Она моя бывшая коллега, пришла поговорить про Генриха Осиповича.
Мужчина некоторое время постоял молча, потом развернулся, вышел и закрыл за собой дверь.
– Простите его, – попросила Леночка. – И ни в коем случае не принимайте на свой счет. Видите ли, год назад у нас погиб сын, Илья…
– Как?! – невольно вырвалось у Алины.
– Он был военным летчиком. Майор авиации, пилот штурмовика. Нам всем тогда пришлось трудно, но Витя перенес это как-то особенно тяжело: уходил один в комнату, постоянно чертыхался, а потом громко с кем-то как будто спорил на высоких тонах и кричал, что его обманули. Со мной говорить об этом и объяснять что-то он наотрез отказался. Наша младшая дочь, она психиатр, считает, что это последствия стресса. Может быть, что и так. В целом он в порядке, но иногда ведет себя странно: не так давно, например, стал постоянно твердить о какой-то тетради, которую у него якобы кто-то украл в поезде, хотя я лично вообще не припомню, чтобы он в последние несколько лет ездил куда-то один… Впрочем, как говорил один мудрый соплеменник Генриха Осиповича, и это пройдет.
Они помолчали. Алина сделала глоток чая: он был терпкий и черный, как будто смола. Леночка вытащила из пачки новую сигарету, с сомнением повертела в пальцах, но все-таки еще раз закурила.
– Генрих Осипович однажды поделился со мной идеей. Это было давно, кажется, в конце 87-го… Да, Илюше как раз исполнилось два года, и он подарил ему такого забавного надувного крокодила, очень зеленого…
Алине показалось, что голубые глаза на мгновение заблестели. Адамова моргнула несколько раз и продолжила.
– Как вы помните, следствие так и не установило, по какому принципу убийца, тот самый Сфинкс, выбирает жертв, а ведь он зачастую всерьез рисковал, только чтобы добраться до определенной девушки. Понимание принципа этого выбора могло бы очень помочь в установлении его личности, но ничего, кроме набора очевидных общих признаков, типа пола, возраста, внешности и места жительства, у сыска не было. Дельных рабочих версий так и не появилось ни у кого по сей день. Генрих Осипович был человеком, который не может… не мог спокойно пройти мимо загадочной головоломки, ему хотелось непременно ее разгадать, и, даже если формально он соглашался с какой-то официальной версией и поддерживал ее экспертным заключением, стремление к разгадке не давало ему покоя. И вот был декабрь 87-го, довольно морозный, мы гуляли в Сосновке, я катила саночки с сыном, и Генрих Осипович рассказал мне, что хочет провести генотипическое исследование жертв Сфинкса. В то время на Западе уже применяли ДНК-тесты в криминалистике, у нас начали изучение человеческого генома, а он всегда был в курсе, как сказали бы сейчас, актуальных научных повесток и трендов. Правда, в случае обнаружения в геноме жертв неких уникальных с точки зрения ДНК человека, но схожих между собой мутаций, все равно бы оставался вопрос, как про них узнает убийца, однако это уже касалось практики сыска, а теоретически мысль выглядела интересной. Генрих Осипович тогда, что называется, загорелся. Очень немногие лаборатории, в которых можно было провести необходимые исследования, находились в ведении Института генетики. На первый взгляд, обстоятельства благоприятствовали: его бывший однокашник, некий Леонид Иванович Зильбер, был руководителем Экспериментального филиала НИИ Генетики и как раз получил звание академика. Казалось, что карты легли удачно, но не тут-то было.
Сначала Зильбер тянул с ответом, ссылаясь на бюрократические проволочки. Меж тем осенью 88-го снова началась серия убийств, отмеченных характерных почерком Сфинкса. Лучше момента для того, чтобы добиться проверки идеи и получить разрешение на проведение генетического исследования жертв, нельзя было и придумать, но Зильбер вдруг ответил отказом. Основания звучали довольно туманно, и Генрих Осипович решил добиться своего через руководство милицейского Главка. Как водится, собрали комиссию. Помню, как он позвонил мне тогда поздно вечером в чрезвычайно растрепанных чувствах. Не знаю точно, что у них там произошло, но он сказал, что его отчитали как школьника, а Зильбер, применив силу академического авторитета и используя неосведомленность присутствующих, аргументировал несостоятельность предложения азбучными истинами, наподобие совпадения ДНК разных людей на 99,9 %. Это, впрочем, не помешало спустя десять лет, ссылаясь на результаты исследования той же самой ДНК, вынести обвинительное заключение – да, несомненному мерзавцу, убийце и педофилу, но вряд ли пресловутому Сфинксу. К тому времени филиал НИИ Генетики уже прекратил работу, так что исследование проводили в Москве. Руководил процессом лично академик Зильбер, и чего стоило Генриху Осиповичу работать с ним вместе, а потом еще и подписать сомнительное заключение, я могу только догадываться. После этого я от него про идею генотипирования жертв Сфинкса очень долго не слышала. И про самого Сфинкса тоже.
Где-то в комнатах негромко бормотал телевизор. За окном на березовую тонкую ветку тяжко уселась ворона, раскачиваясь и стряхивая крупные капли с покрытых черными точками желтых листьев. Алина вспомнила Левина и его всегда немного печальный взгляд человека, мудрость которого рождена многим и прискорбным жизненным опытом.
– Насколько я знала Генриха Осиповича, – сказала она, – он мог отступить, но не сдаться.
– Получается, что знали вы его хорошо, – согласилась Леночка Смерть. – Потому что пять лет назад, в самом конце 18-го, прямо под Новый год, он позвонил мне и поинтересовался, можно ли заехать на часок в гости, причем переспросил несколько раз, будет ли муж дома. Мы тогда давно уже жили одни, дети разъехались и разлетелись. Я сообразила, вечерком завела разговор про добрые старые дни, про времена службы в милиции, про друзей, которые еще остались в живых – а Витя очень чувствительный во всем, что касается прошлого, любит повспоминать, иногда даже то, чего не было, – и в итоге на следующий день он отправился встретиться с одним своим старым приятелем-сослуживцем. Я позвонила Генриху Осиповичу. Он приехал. Сначала, как обычно, посидел, поговорил про разное, помялся немного, а потом достал флешку.
Разумеется, про свою идею он не забыл. С начала нулевых, когда лабораторий генотипоскопии в системе МВД становилось все больше и больше с каждым годом, он, со свойственной ему педантичной тщательностью, проводил исследования генома несчастных девушек, задушенных таинственным Сфинксом. Вы сегодня говорили про то, что серии из пяти убийств продолжались, но не расследовались, а дела прекращались по различным основаниям, – Генрих Осипович рассказал мне об этом пять лет назад. Из отдела экспертизы трупов он перешел на позицию руководителя гистологической лаборатории: во-первых, это исключало необходимость подписывать заведомо ложные заключения судебно-медицинских исследований, что претило его совести; во-вторых, облегчало коммуникацию с различными учреждениями, куда он отправлял под разными предлогами раздобытые образцы ДНК, как правило, вместе с заявками на исследования по другим делам. В итоге ему удалось провести генетический анализ четырнадцати жертв Сфинкса с 2003-го по 2015 год. В 2018-м, как вам известно, убийца пропал. Генриху Осиповичу к тому времени было уже изрядно за семьдесят, и он опасался, что результаты его изысканий пропадут, когда произойдет неизбежное. Близких родственников он не имел, но даже если бы и не так, все равно доверить подобную информацию жене или детям решился бы вряд ли. Я много лет оставалась его другом и единомышленником; он знал, что не просто может довериться мне, но что я пойму всю серьезность и ценность того, что попало мне в руки.
– Он нашел то, что искал?..
– Да, – Леночка Смерть кивнула. – По его словам, удалось выявить уникальные индуцированные мутации, которые не встречаются ни в одном известном науке человеческом геноме, но являются общими для всех жертв Сфинкса. Проблема в том, что в генетике я разбираюсь весьма поверхностно, а Генрих Осипович не объяснил мне, в чем именно заключена выявленная общность. Пять лет назад он просто попросил сохранить его флешку и сказал, что время для огласки выводов еще не настало. Знаете, я страшно любопытная по натуре, просто беда, и, признаюсь, сунула нос в его документы: там несколько десятков таблиц с результатами различных тестов по каждому образцу, всего больше трех сотен файлов, причем без расшифровки и комментариев, просто цифры, буквы, аббревиатуры, похожие на математические формулы – в общем, для понимания сути нужна экспертность, которой я не обладаю, а привлекать кого-то для помощи в расшифровке означало бы нарушить доверенную мне тайну.
– Лена, вы сказали, что Генрих Осипович упоминал меня?
– Он позвонил мне за тридцать шесть часов до того, как его бездыханным нашли на автобусной остановке. Спросил о чем-то незначащем, а потом поинтересовался, словно бы невзначай, не потеряла ли я его флешку. Я ответила, что храню ее бережно. Тогда он ответил – с оговорками, как всегда, – что, может быть, но это не точно, информации на ней скоро найдется применение, и добавил, чтобы если с ним что-то случится, то я не отдавала ее никому, кроме вас. Я в последние годы от него периодически слышала разговоры про смерть и все вот такое – оно и понятно, возраст, но кого-то еще в этом контексте он упомянул впервые. Поэтому, – она встала, – подождите немного.
И вышла. Алина смотрела в окно на соседнюю девятиэтажку и серое небо. На стене тикали часы в виде круглой тарелки с глазами. Через несколько минут Леночка Смерть вернулась и положила на клетчатую клеенку стола маленькую серую флешку.
– Теперь это ваше.
Она снова села за стол и сделала глоток остывшего черного чая.
– И вот что еще: не хочется выглядеть паникершей, но и дурой тоже быть не пристало, поэтому скажу то, что вы и сами наверняка заметили: Генрих Осипович позвонил мне с вопросом про флешку с результатами исследования генома жертв Сфинкса через десять дней после того, как тот убил двоих в квартире на Васильевском острове. А еще через два дня у него оторвался тромб – во всяком случае, так утверждает та молоденькая девочка-патологоанатом, которая делала вскрытие. Искренне надеюсь на то, что у вас здоровое сердце.
– Я регулярно его тренирую, – отозвалась Алина.
– Вот и прекрасно. Вы мне очень понравились, я как будто узнаю себя сорок лет назад, ту, которой была тогда дерзкой и смелой. Я бы хотела и сейчас быть такой. Знаете, я терпеть не могу всяких выражений наподобие «жизнь сложилась…» или «заставила»: мы сами складываем ее, и никто нас не заставляет, к примеру, выходить замуж, рожать детей, но… Порой приходится о чем-то жалеть.
Алина снова увидела блеск в голубых глазах – на этот раз то была давняя, много времени не получавшая выхода страсть к загадкам и приключениям, так хорошо знакомая ей и жившая у нее в душе так же, как и в Леночке Смерть, отказывающейся даже на исходе седьмого десятка лет становиться Еленой Владимировной. Она встала и протянула руку.
– Спасибо вам огромное, Лена. Мы обязательно будем на связи.
– Очень на это надеюсь, – ответное рукопожатие было холодным и твердым. – Если выживете, непременно дайте мне знать, чем все закончилось. Я просто смерть как любопытна.
* * *
В машине Алина взяла телефон, чтобы написать Адахамжону: он был явно уязвлен тем, что они с Зоей вдвоем предприняли ночную вылазку на дачу покойной Раисы буквально сразу после того, как высадили его из машины, хотя и старался не показывать, что обижен, когда выслушивал рассказ про их похождения и забирал копию дневника. Теперь она хотела исправиться и пригласить его в офис, чтобы рассказать о встрече с Леночкой Смерть и вместе посмотреть, что обнаружится на флеш-карте от Генриха Осиповича, но увидела один пропущенный звонок и сообщение:
«Алина Сергеевна, здравствуйте! Подскажите, удобно ли будет вечером встретиться? Есть новости насчет дневника».
Похоже, сегодня был день открытий.
Адахамжон появился точно в назначенный час, к шести вечера, когда во дворе сгустились сизые сумерки, словно кто-то обмакнул в прозрачную воду кисточку с аквамариновой акварелью. Солнце еще не зашло, но его не было видно из-за низких туч и домов, и день, словно пораженный осенней сонливостью, клонился в дремоту.
Алина рассказала про исследования покойного Левина и показала флешку, вызвав прилив оптимизма у Зои и вежливый интерес Адахамжона.
– Безусловно, это любопытная информация, но сама по себе она вряд ли может иметь практическое применение без понимания, как именно преступник определял носителей некоей генетической аномалии, о которой идет речь.
– Но если мы это поймем, то и вычислить злодея станет гораздо проще, – возразила Зоя.
– Зачем его вычислять? Раиса Игнатьева буквально указала нам на него в своем дневнике.
Адахамжон держался по обыкновению бесстрастно, но Алине показалось, что он хотя бы немного, но наслаждается ситуацией. Они с Зоей уселись за стол. Адахамжон расположился напротив и открыл ноутбук, похожий на консультанта, готового начать презентацию проекта трансформации корпоративной культуры.
– Как вам известно, я использую в работе алгоритмы искусственного интеллекта, что очень помогает в поиске и систематизации информации, после чего на основе проведенного анализа предлагаю возможные выводы, имеющие ту или иную степень достоверности. Однако в данном случае ответ на так называемую загадку дневника очевиден настолько, что я мог бы дать его практически сразу, если бы вы сочли нужным предложить мне присоединиться к вашим изысканиям в доме Игнатьевой.
Он сделал паузу. Алина и Зоя скромно промолчали. Адахамжон продолжал.
– Первый вопрос, который приходит в голову при чтении так называемого «Дневника наблюдения за чудовищем», это где именно Раиса могла его наблюдать? Если отбросить версию сумасшествия и галлюцинаций, которая сразу обессмысливает попытки логического анализа, то вариантов остается не так много, с учетом того, что Игнатьева почти всю свою жизнь провела, не выходя дальше магазина и почты в дачном поселке. Уже на этом этапе многое делается очевидным даже для простого читателя детективов, причем не из самых сообразительных…
– Вот как я, например, – заметила Зоя.
– А я и детективов не читаю, – отозвалась Алина.
– Простите, – Адахамжон слегка покраснел. – Я немного увлекся. Тем не менее, ответ на вопрос буквально лежал у нас под ногами, а подсказка в первой же дневниковой записи не оставляла сомнений: «…я успела его сжечь…»
– Похоже, я как раз не из самых сообразительных, – сокрушенно констатировала Алина.
Адахамжон покраснел еще больше.
– Еще один вопрос, напрашивающийся после посещения дачи Игнатьевой: зачем уединенно живущая швея выписывала такое огромное количество периодических изданий самой разной тематики, в том числе и достаточно узкоспециализированных, например, журнал «Генетика»? Совершенно явные ответы на эти вопросы в сочетании с четкой датировкой в дневнике не оставляли вариантов для разных гипотез. С помощью алгоритмов я сделал обзор публикаций в газетах и журналах за июль 1977 года, а потом провел аналитику. Разгадка нашлась практически сразу в седьмом номере «Наука и жизнь».
– Господи, – выдохнула Зоя. – Она увидела Сфинкса в журнале.
– Совершенно верно, – подтвердил Адахамжон. – Судя по всему, это и явилось тем потрясением, которое определило всю ее дальнейшую жизнь.
– Она сожгла тот выпуск, но потом стала следить за теми изданиями, где публикации о нем могли появиться с наибольшей степенью вероятности, – подхватила Алина, – и всякий раз, когда находила эти статьи, делала запись в дневник.
– Похоже, у нашего Сфинкса впечатляюще обширный пресс-кит.
Адахамжон кивнул.
– После положительного подтверждения первичной гипотезы я скорректировал задачу для алгоритма, добавив к условиям датировку и уже известное имя. Совпадение оказалось стопроцентным: во все указанные в дневнике даты в различных газетах или журналах были опубликованы статьи с фотографиями одного и того же человека.
Жестом фокусника, достающего шарик пинг-понга из-за уха потрясенного зрителя, Адахамжон развернул ноутбук к Алине и Зое. На экране появилась обложка «Науки и жизнь» от июля 1977-го: какие-то пальмы, группа людей на фоне города, лежащего в тумане на берегу моря, и текст с лидами.
«Советское Закавказье – это гармонически развивающаяся промышленность и сельское хозяйство, переходящее на индустриальные рельсы – Репортаж с Филиппин разоблачает сенсационные „операции голыми руками“ – Пятый век до нашей эры: древнеримские стандарты предусматривали дороги четырех категорий, от пешеходной тропы до двухполосного пути».
Адахамжон сделал несколько кликов мышкой, перелистывая страницы, и остановился. На правой полосе крупным шрифтом был напечатан заголовок: «В БУДУЩЕЕ – С ОПТИМИЗМОМ!» Ниже располагалась зернистая фотография величественного, похожего на замок здания в стиле позднего Ренессанса с двумя угловатыми массивными башнями. Дальше шел текст, а под ним на еще одной фотографии представительный высокий мужчина, немного сутулый, но широкоплечий, с породистым, волевым лицом, зачесанными назад волосами, в костюме и галстуке, говорил о чем-то группе внимательно слушающих людей. Все они казались на голову ниже него. Надпись под фото гласила:
«Об успехах в создании новых сельскохозяйственных культур рассказывает директор Экспериментального филиала НИИ Генетики СССР Леонид Иванович Зильбер».
