Ночью мне не спалось.

Я вернулся в свою комнату далеко за полночь; можно было бы отправиться и в Библиотеку, но я был слишком возбужден и одновременно рассеян, чтобы сосредоточиться на чтении, а потому, не зажигая света, устроился на стуле с бутылкой шампанского и, положив ноги на низкий подоконник стрельчатого окна, смотрел во внешнюю тьму. Праздник еще продолжался: должно быть, как раз сейчас торжественно выносили торт, украшенный яблоками, виноградом и злаками, древними символами плодородия и осеннего равноденствия. Сквозь толстые стены и перекрытия звуки из Большой гостиной едва доносились на третий этаж, и скорее ощущались, чем слышались; тихими серебристыми перезвонами, словно из потустороннего мира, играл рояль. Двор был еще ярко освещен, сверкала бегущая влага в фонтане, и фонари под сводами исполинских деревьев золотистым пунктиром вдоль аллеи старого парка уходили во мрак, к невидимому горизонту, где тьма стирала границы меж безднами моря и неба.

Около двух часов гости начали разъезжаться. По аллее к невидимым отсюда северным воротам потянулись рубиновые огоньки габаритных огней. Я приоткрыл форточку; вместе с влажным бодрящим воздухом ветер донес оживленные голоса и смех с террасы: похоже, что праздник удался. Сначала автомобили отъезжали один за другим, потом их череда стала реже, пока в четвертом часу утра последний торжественно-черный угловатый внедорожник не удалился прочь по темным аллеям, унося юную княжну Абамелик-Лазареву. Еще через четверть часа погасли фонари, и окрестности погрузились в непроницаемый черный мрак под плотным пологом нависших тяжелых туч.

В дверь постучали. Я зажег настольную лампу – внутри Усадьбы электричество еще не отключили, – и поднялся, чтобы открыть. У порога стоял Скип.

– Дуэль состоится на рассвете, – сообщил он. – В семь утра Граф будет ожидать вас за подъездной дорогой на пустоши неподалеку от Восточной башни. Ваш секундант зайдет за вами и сопроводит к месту поединка. Драться будете на кавалерийских саблях.

– У меня, оказывается, есть секундант? – удивился я. – И кто же?

– Увидите, – мне показалось, что по бесстрастному лицу Скипа мелькнула тень усмешки. Он посмотрел на меня не то с иронией, не то с любопытством и откланялся.

Мне и так была очевидна немного наивная хитрость Графа, не вызвавшего меня на дуэль, но сделавшего все для того, чтобы у меня не осталось иного выбора, кроме как самому бросить ему вызов, а сейчас моя догадка получила свое подтверждение. Будучи вызванным, Граф мог выбрать оружие, и кавалерийская сабля, которой он превосходно владел и даже обучал фехтованию, давала ему существенное преимущество, которого не было бы, выбери он что-то менее экзотическое. Вероятно, он был уверен, что в поединке на саблях шансов победить его нет. Но у меня имелись некоторые основания для оптимизма: я с детства занимался классическими китайскими боевыми искусствами, в семнадцать лет уже был инструктором, неплохо владел саблей люедао и полагал, хотя и с некоторой самоуверенностью, что с европейской кавалерийской саблей тоже управлюсь. Правда, применять фехтовальные навыки в боевой практике мне не доводилось уже лет пятнадцать, если не считать сравнительно недавней схватки, в которой мне пришлось противостоять с ножом вооруженному мечом противнику в поединке на скользкой металлической крыше.

Впрочем, сейчас меня все это не волновало; то ли впечатления вечера были тому причиной, то ли ополовиненная бутылка шампанского, но я чувствовал легкость в мыслях и необыкновенную для меня беспечность и снова устроился у окна, чтобы вполне прочувствовать удовольствие от этих редких ощущений и чувств.

Но опять раздался стук в дверь. На этот раз это была Вера.

– Слышала, ты решил свести счеты с жизнью.

– Почему же?

– А как иначе понимать то, что ты нарвался на дуэль с Графом, да еще и на саблях?

– Я преподал небольшой урок литературы и одновременно скромности Марии Аристарховне, а Граф в ответ, надо полагать, собирается научить меня тому, что в его понимании является хорошими манерами.

– Ты просто какое-то бинго собрал. Осталось только набить морду фон Зильберу и с воспитанниками подраться, хотя это ты уже однажды проделал, – Вера вздохнула. – Знаешь, я начала вспоминать, почему у нас все получилось так, как получилось. И уже не удивляюсь, что ты появился тут в таком жалком виде, словно какой-то хиппи-кочегар из старой ленинградской котельной.

Она окинула взглядом комнату, посмотрела на бутылку шампанского и добавила:

– Постарайся поспать хоть немного. И не напивайся, иначе Граф голову срежет тебе, как одуванчику.

Но сон не шел. В Усадьбе тоже спали не все: воспитанники давно угомонились в своих комнатах, фирсы отправились в казарму, а Обида Григорьевна, Дуняша, Архип, Герасим и Марта убирали в гостиной и залах первого этажа следы прошедшего торжества; Римма с Сережей, наверное, и вовсе не ложились спать до утра, и потому свет не тушили почти всю ночь.

Бутылка шампанского опустела. Я так и сидел, глядя в черную темноту за окном, погрузившись в странное состояние сродни медитации, и, видимо, все же незаметно для себя задремал, перейдя границу между реальностью и тем, что называется тонким сном, когда не знаешь, проснулся ты или еще спишь.

Мне показалось, что я, вздрогнув, очнулся сидя на стуле, от сонного забытья из-за ощущения чужого присутствия, едва ли не легкого прикосновения к щеке и шее. Кроме непроницаемой тьмы меня окружала столь же полная, глухая тишина мертвого предутреннего часа, я не видел и не слышал решительно ничего, но будто бы чувствовал легкий цветочный запах. Я протянул руку к лампе – она не зажглась. Я наощупь стал искать на столе спички, задел и чуть не сшиб пустую бутылку и в конце концов обнаружил коробок не у свечи, где оставляю обычно, а на подоконнике. Спичка вспыхнула, синеватое пламя перебежало на черный и тонкий свечной фитиль. В комнате было пусто. Ниоткуда не доносилось ни скрипа, ни шороха. Дверь была плотно прикрыта, но я потянул ручку, и она приотворилась: ключ в замке не был повернут, а я не мог вспомнить, запирался ли перед сном. Я закрыл дверь, оставил зажженной свечу и уже не уснул, дождавшись, пока мрак за окном не начал уступать тусклому свечению осеннего утра.

Мой секундант явился без десяти минут семь. Петька раздобыл где-то линялый и битый цилиндр, натянул на свои лапищи лопнувшие по шву грязные белые перчатки и был похож на жутковатого гнома, подгулявшего на празднике у горного короля.

– Сильвупле, господин учитель! Не угодно ли проследовать к месту поединка?

Петька довольно скалил большие желтые зубы. Мне тоже стало весело.

– Авек плезир, господин секундант! Вытащил короткую спичку, когда бросали жребий?

– Не мог отказать себе в удовольствии сопроводить в последний путь, – плотоядно ощерился Петька. – Как по фехтованию успевали в педагогическом?

– На отлично с отличием, – заверил я, набросил пальто, и мы отправились в путь.

В Усадьбе витали запахи погасших свечей и прошедшего праздника. Из кухни тянуло ароматами скорого завтрака. Мы спустились по лестницам, пересекли Холл первого этажа и вышли на южную террасу.

Занимался пасмурный сонный рассвет. Где-то в сером небе потерялось холодное солнце. Над пустошью висел низкий туман; на каменных лицах огромных сфинксов поблескивали капли влажной испарины, широкие ступени, ведущие вниз, были сырыми и скользкими. На пустоши слои тумана доходили до пояса, высокая трава шуршала от наших шагов, и ткань брюк сразу намокла тяжелым холодом. Усадьба осталась позади; я обернулся, и мне показалось, что в окне Девичьей башни дрогнула занавеска и мелькнул тоненький силуэт.

На месте нас ждали. Захар шмыгал от холода краснеющим носом; Резеда и Прах зябко зевали, кутаясь в куртки; Скип держал широкий продолговатый футляр, отделанный бархатом. Тут же стояла Марта, так и не переодевшаяся с вечера и возвышавшаяся в своем облачении готической горничной с подносом в руках, на котором стояла бутылка шампанского и два высоких бокала. Неподалеку от нее я увидел моего двойника: он был едва различим, как туманный мираж, стоял, не касаясь травы, и держал в руках старомодную фуражку, из которой выбирал по одной и с аппетитом отправлял в рот крупные ягоды черешни. Граф тоже был уже здесь: в черных брюках с широким шелковым поясом, белой рубашке с расстегнутым воротом, воинственно подкрученными усами и взглядом холодным, как роса на траве. Он посмотрел на мою черную водолазку и презрительно скривился.

– Желаете умереть в свитере?

– Боюсь простудиться, сегодня сыро и довольно свежо.

– Это последнее, о чем бы на вашем месте я волновался.

– Не желаете ли шампанского, господа дуэлянты? – церемонно осведомился Петька. – Аристарх Леонидович по такому случаю изволили прислать из своих запасов.

– А что же он сам не почтил нас присутствием? – поинтересовался я.

– Господин фон Зильбер не выносит вида крови, – негромко сказал Скип.

Марта подала нам бокалы; мы выпили. Граф опрокинул свой залпом и картинно бросил через плечо. У меня в голове еще шумело ночное проссеко, поэтому я едва пригубил и поставил бокал на поднос.

– Будут какие-нибудь предложения? – спросил я. – Примириться? Разойтись полюбовно? Признать ошибки?

– А смысл?

Скип открыл футляр. Внутри были две настоящие офицерские кавалерийские сабли начала прошлого века, с длинными, чуть потемневшими от времени, изогнутыми клинками и золочеными скобками гард. Рукоять была оплетена потертой крученой проволокой и холодила ладонь. Граф отошел в сторону и сделал несколько энергичных взмахов крест-накрест, с гудением рассекая прохладный росистый воздух. Я тоже попробовал; сабля легла в руку удобно, но баланс был непривычным.

– Начнем, пожалуй, – предложил я. – Не хотелось бы опоздать к завтраку.

– Я уже предупредил, что готовить следует на одну персону меньше, – надменно отозвался Граф.

Мы встали в пяти шагах друг от друга. Фирсы и Марта отступили подальше. Мой двойник смотрел с любопытством и не забывал о черешне.

– Ангард! – рявкнул Петька. – Эт ву пре?

Граф встал ко мне боком, чуть присел, заложил левую руку за спину, а правую согнул в локте, выставив вперед клинок.

– Алле!!!

Острие сабли оказалось у моего лица с такой быстротой, что я едва успел увернуться, а потом с трудом уклонился еще раз, чуть не потеряв равновесие. Граф сделал быстрый шаг в сторону и стремительно атаковал снова. Я парировал; зазвенела острая сталь. Сабля неловко повернулась у меня в руке; Граф заметил и мощным ударом, нацеленным в основание клинка у самой гарды, только чудом не выбил оружие у меня из рук. Раздались ободряющие возгласы. Я кое-как отмахнулся от вновь налетевшего Графа, он легко отбил мои удары, сменил позицию и приготовился к новой атаке.

Я мысленно выругался на себя за легкомыслие, с которым вышел против опытного, искусного фехтовальщика с непривычным для себя оружием и надеясь только на старые навыки. Граф был действительно очень хорош, двигался быстро, и клинок его сабли вылетал на меня с разных сторон, сверху и снизу, заставляя постоянно парировать и отступать, не давая возможности перехватить инициативу и перестроиться для атаки. В один момент мне удалось разорвать дистанцию и контрактовать; я сделал быстрый выпад, но сабля поразила пустоту, а я с трудом успел отдернуть назад руку и спасти ее от удара, который бы наверняка перерубил бы мне кисть.

Вокруг возбужденно улюлюкали и свистели. Я все-таки приноровился к сабле и стал кружить, пытаясь выиграть за счет динамики, но Граф ничуть не уступал, перемещаясь то влево, то вправо. Клинки звенели и скрежетали; в какой-то момент мне показалось, что Граф понемногу стал задыхаться; я усилил напор, но он вдруг с невероятной прытью понесся вперед на полусогнутых и осыпал меня градом быстрых и сильных ударов, снова заставив обороняться. Я отступал, едва не запнулся в траве, на долю мгновения потерял концентрацию, пропустил горизонтальный режущий взмах, которым Граф полоснул меня по груди, и едва уклонился от удара в голову.

Мы отскочили друг от друга и остановились, переводя дух. К счастью, лезвие лишь слегка задело меня, но этого оказалось достаточно, чтобы из длинного пореза в черной шерстяной ткани моей водолазки выступила кровь.

– Что же вы не шутите, господин Гронский? – холодно осведомился Граф. – Уже не так смешно? Жалеете, что не умели держать за зубами свой длинный язык?

– Увы, это выше моих сил, – ответил я.

– Тогда придется его вам укоротить!

И он снова набросился на меня, размахивая своей саблей.

Очевидно было, что удачу следовало искать в нападении: в схватке с превосходящим по искусности и силе бойцом в этом единственный шанс на успех, в то время как постоянная оборона неизбежно приведет к поражению. Граф единожды уже достал меня острием, и можно было не сомневаться, что, если я не смогу предпринять ничего более, кроме парирования его атак, исход схватки будет печальным и скорым. На длинной дистанции нечего было и думать победить Графа в искусстве фехтования; он владел саблей объективно лучше меня. Свое превосходство я мог реализовать в ближнем бою, но Граф держал меня на комфортном для себя расстоянии, перекрывая все возможности подобраться поближе. Оставался крайне рискованный, но единственный вариант – пойти на размен.

Я уже немного изучил манеру боя моего визави, и, когда он снова понесся вперед, не стал отступать, а остался на месте, отбивая сыплющиеся отовсюду удары. Граф насел; вокруг на разные голоса завопили. Я выбрал момент, и, когда он нанес быстрый колющий удар, убрал защиту и только чуть развернул корпус. Вместо того, чтобы вонзиться мне в левую часть груди, острие клинка разорвало на плече водолазку и скользнуло дальше, разрезая кожу и мышцы. Граф по инерции последовал за своей саблей, провалившись в глубокий выпад, и на миг мы оказались с ним лицом к лицу. Я видел, что он мгновенно все понял, отпрянул назад, но было поздно: ударом тяжелой металлической гарды в запястье я выбил оружие у него из руки, одновременно подсекая ногой. Сабля далеко отлетела и вонзилась острием в землю, дрожа и раскачиваясь, будто в бессильной ярости; Граф упал на одно колено. Я быстро отступил на полшага, размахнулся и с разворота, по широкой дуге направил со свистом рассекающий воздух клинок точно в горло под подбородком.

Наступила полная тишина. Все замерло. Даже Петька застыл неподвижно, раскрыв рот и растопырив толстые пальцы, будто гротескный уродливый тролль, которого застал восход солнца.

Из-под лезвия моей сабли, приставленной к горлу Графа, выступила и скатилась по жилистой белой шее ярко-алая капля крови. Граф смотрел ошеломленно. Я убрал саблю и громко произнес:

– Я удовлетворен!

– Господа, поединок окончен! – объявил Скип.

Петька засвистел и бешено зааплодировал так, что его перчатки разорвались окончательно. Снова загомонили возбужденные голоса. Прах отправился забирать воткнувшуюся в землю саблю, Марта, подхватив в одну руку бутылку с бокалами, а в другую поднос, заспешила в сторону Усадьбы. Граф поднялся. Я протянул ему руку. Он пожал ее и сказал вполголоса:

– Всеволод.

Взгляд голубых глаз был прямым и серьезным.

– Родион, – сказал я и ответил на рукопожатие.

Все отправились обратно. Я шел отдельно, чувствуя, как саднит грудь и как левое плечо наливается горячей тяжелой болью. Саблю я нес с собой: сшибал клинком набрякшие влагой, понурые верхушки высокой травы, а когда поравнялся с Девичьей башней, отсалютовал ею в сторону трепещущей в высоком окне занавески.

В комнате я стянул в себя пропитанную кровью, изорванную водолазку и встал у зеркала, чтобы осмотреть раны. Длинный порез поперек груди сильно кровоточил, но не был глубоким, а вот плечо выглядело похуже: острие клинка разорвало мышцу, а лезвие удлинило рану, так что без визита в местный медицинский пункт обойтись бы точно не удалось. Адреналин схлынул, и боль свирепо вгрызалась в тело и нервы так, что пару раз у меня нехорошо потемнело в глазах. Я разорвал злосчастную водолазку и наскоро соорудил временные повязки. Мой зеркальный двойник – подтянутый, свежий, в безупречном костюме, хоть сейчас на светскую вечеринку, – снисходительно наблюдал за этими манипуляциями.

– Ты мог снести ему голову одним ударом.

– Да, но что бы это дало? Я стал бы виновником еще одного происшествия со смертельным исходом в Усадьбе и наверняка привлек бы этим к себе совершенно ненужное внимание со стороны внешних кураторов. Это бы не упрочило моего положения здесь, не укрепило бы отношений с фон Зильбером, которому я таким образом только доставил бы новых неприятностей вместо того, чтобы помогать избавиться от проблем, и уж точно никак не приблизился бы к своей цели. Зато теперь по так называемым законам чести Граф – командир фирсов, отвечающий за внутреннюю безопасность, несколько лет работающий в Академии и личный фирс сына ее главы – мой должник, а это для него, как известно, не пустой звук. Такой человек куда полезнее в качестве живого друга, чем мертвого врага.

– И все-таки жаль, что не получилось увидеть, как голова упадет в траву, и как плеснет тяжелой широкой струей темная кровь, и как тело медленно повалится навзничь.

– Такова цена.

Медицинский кабинет находился на втором этаже Западного крыла, сразу за Малой гостиной, между казармой и закрытой на висячий замок каптеркой. Я заверил открывшую мне дверь в кабинет Дуняшу, что справлюсь сам, но она не хотела и слушать об этом и настояла, что непременно поможет. Я согласился и не пожалел: она умело и быстро обработала раны, наложила мне на грудь повязку из перевязочного пакета, а потом взялась зашивать плечо, милосердно вколов до того шприц-тюбик нефопама.

– Все только о вас и говорят, Родион Александрович, – шептала Дуняша, ловко орудуя кривой хирургической иглой. У нее были сильные пальчики с по-детски коротко остриженными ногтями, и от старания она приоткрывала розовые пухлые губы. – И Марта рассказала, а потом еще Захар к нам спустился, и тоже рассказывал, как вы победили Графа, и все обсуждают, что его никто никогда не мог одолеть на саблях один на один. А еще все говорят о том, какой вы великодушный.

Пока я думал, насколько такая характеристика будет полезна для моего имиджа, в кабинет заглянула Вера.

– Поздравляю, ты герой дня! – сообщила она. – Не знаю, как тебе удалось такое, но я искренне рада видеть тебя живым. Дуняша, ты с ним не церемонься, к чему эти нежности: судя по отметкам на торсе, Родион Александрович привык к приключениям. Кстати, когда закончите тут, зайди к фон Зильберу. Он хочет с тобой поговорить.

Дуняша перекусила зубками нить, наложила бинты, и настрого велела приходить завтра утром на перевязку.

– У вас очень плохая рана, рваная, такие с трудом заживают. Нужно обрабатывать постоянно и повязки менять почаще.

Я поднялся к себе, переоделся и отправился на аудиенцию к Аристарху Леонидовичу. У меня было несколько возможных сценариев предстоящего разговора, но к тому, что меня ждало, я оказался совсем не готов.

Он был не один. Сам Аристарх Леонидович стоял рядом со своим столом у окна и выглядел, как мне показалось, немного смущенным, а в вольтеровском кресле, где я сидел вчера с бокалом портвейна и подначивал Графа, расположилась Машенька. Она была чудо как хороша в голубом платье с широким белым отложным воротником и сидела, положив ногу на ногу. Когда я вошел, Машенька скользнула по мне равнодушным взглядом и со скучающим видом отвернулась.

– Родион Александрович! – радушно воскликнул Аристарх Леонидович. – Рад видеть вас в добром здравии! Ну, садитесь, садитесь же!

Это настораживало. Я сел в кресло напротив Машеньки, которая рассеянно разглядывала что-то у меня за спиной. Фон Зильбер тоже уселся за стол.

– Примите мою признательность за то, как вы разрешили эту щекотливую ситуацию с Графом! Я не вмешивался, дуэли в Академии разрешены и являются частью, так сказать, нашей системы ценностей, но за итоги, если честно, чрезвычайно переживал. То, как все закончилось, есть поистине наилучший исход, хотя ради него вам пришлось некоторым образом пострадать и пролить кровь. Искренне благодарю!

– Не стоит благодарности, – коротко ответил я.

С каждым словом Аристарха Леонидовича мои тревожные подозрения только усиливались: опыт показывал, что за такими преувеличенными проявлениями признательности обычно следует какое-то «но», и, вероятнее всего, это «но» сидело сейчас напротив и покачивало носочком белой туфельки.

– Вы, конечно же, знакомы с моей дочерью?

Машенька наконец взглянула на меня. Я кивнул.

– Имею такую честь и ни с чем не сравнимое удовольствие.

Она дернула ножкой и опять отвернулась.

– Видите ли, после бала Машенька обратилась ко мне с неожиданной и даже категорической просьбой, – начал Аристарх Леонидович медленно, как будто подбирая слова. – Я понимаю, что у нас с вами есть определенные договоренности, и я чрезвычайно ценю вас как человека и профессионала, и то, что вы уже сделали для Академии… пусть и совсем пока немного, но все же… Полагаю, вы согласитесь, что гибкость в принятии решений важнее принципиального следования букве заключенного договора?

– В некоторых обстоятельствах, – ответил я, с лихорадочной скоростью прокручивая в голове десятки вариантов дальнейших событий.

– Я питаю вполне объяснимую отцовскую слабость к моим детям, – Аристарх Леонидович с кроткой улыбкой развел руками, как папа, объясняющий, что не может отказать дочери в покупке пони. – И, хотя и считаю, что в чем-то разбаловал и Вольдемара, и Машеньку, но совершенно бессилен перед их желаниями и даже капризами.

Теперь взгляд изумительных синих глаз был устремлен на меня.

– Моя дочь просит, чтобы вы давали ей частные уроки литературы. Вы согласны?