Дорога на дачный поселок была Алине знакома. Узкая темно-серая полоса мокрого асфальта то ныряла вниз, то уходила резко вверх, то круто сворачивала вправо и влево, словно бы тяготясь монотонностью окрестных пейзажей и пытаясь хоть как-то себя развлечь внезапными извилистыми поворотами. Когда-то она ехала по той же трассе вместе с Семеном Чеканом, чтобы на задворках пустующей дачи в старом поселке осмотреть труп молодой женщины, истерзанной жестокими пытками, задушенной и сожженной. В сравнении с интеллигентнейшим ценителем средневековых ценностей Аркадием Романовичем, получившим известность под прозвищем Инквизитора и орудовавшим молотком и канистрой с бензином, Сфинкс поступал со своими жертвами почти милосердно, с изощренной почтительностью: никаких истязаний и лишних мучений, масло, соль, белые лилии, бережно уложенные тела, и даже диссонирующий с этой ритуальной торжественностью зверский посмертный укус выглядел не проявлением особой жестокости, но скорее извращенным прощальным поцелуем. Но все же чем дальше, тем более Алину охватывало ощущение какой-то стылой жути, которое она почувствовала, еще когда разглядывала фотографии с места убийства Вадима и Александры. Казалось, что несколько лет назад зло было более конкретным и зримым, с ним будто бы можно было бороться и победить; сегодня же оно пронизало собой весь мир, словно смертоносными метастазами или щупальцами того самого спрута, у которого нельзя найти сердца, и от этого заранее опускались руки.

В прошлый раз Алина проезжала здесь ранней весной; сейчас была осень. Считается, что в Петербурге, если вдруг от окружающей безысходности потерял память, а вместе с ней и счет времени, и выглянул в окно, чтобы понять, какое на дворе время года, то легко спутать осень, весну и зиму: нависшие хмурые тучи, холодный дождь, неопрятные пятна талого снега, голые деревья, мокрые крыши – это может быть и январь, и апрель, и ноябрь. Впрочем, сейчас еще был конец сентября, последний его день, и набрякшая влагой увядшая зелень лесов лишь местами пестрела пятнами густых и ярких осенних красок. Осень запаздывала: она уже развесила полотна дождя и тумана, задернула небо серым пологом облаков, пропитала воздух прохладной влагой и взялась было красить кроны деревьев в золотой и бордовый, а потом будто задумалась, отложила в сторону кисть и задремала. Мир тоже погрузился в подобие цепенящего сна, и время клевало носом, нехотя тащась кое-как вперед, и хотелось уснуть вместе с ними и не просыпаться как минимум до весны. Или никогда вовсе.

Зоя сидела рядом, на переднем сидении, Адахамжон устроился сзади, и всю дорогу от самого Петербурга они пререкались. Это становилось привычным: вчера почти весь вечер прошел в спорах, верно ли поступили Кравченко и другие, совершившие, по сути, подлог, чтобы предать суду явного злодея Швеца, но вследствие этого вольно или невольно остановившие поиски другого преступника. Зоя отстаивала справедливость этого решения, а Адахамжон ей оппонировал. Дело в итоге дошло до пристрастного обсуждения татуировок Зои и довольно колкого замечания в адрес Адахамжона, промахнувшегося на пятнадцать лет в определении времени первых убийств, совершенных Сфинксом. Сегодня поводом стало происшествие с младшей сестрой Зои, чье неожиданное и свирепое рукоприкладство она оправдывала и рассказывала о нем с мрачным удовольствием:

– «Божественной комедией» этого мужика уделала, представляете?! Двумя ударами отправила его на пол, а потом еще добавила пинком между ног! Отличный способ радикально снизить уровень тестостерона! Надеюсь, клетки Лейдига у него не восстановятся. О прогулах, конечно, разговор еще будет, и очень серьезный, но вот в этом случае я полностью на ее стороне! Была бы там, еще бы и сама врезала.

– Я не понимаю твоего восхищения тем фактом, что сестра прибегла к насилию там, где это не было необходимостью, – высказался Адахамжон.

– Тебя не хватали за задницу на улице с двенадцати лет, – отрезала Зоя.

– А тебя не называли «чуркой», – парировал он. – Нужно уметь решать проблемы без помощи кулаков и книг из бабушкиной библиотеки там, где есть другой выход. В данном случае он был: твоя сестра могла просто уйти.

– Ну да, а этот тип так бы и продолжал считать, что женщины обязаны отвечать восторгами на его похабные подкаты, а в случае отказа компенсировать агрессией чувство собственной неполноценности. Зато теперь десять раз подумает, прежде чем давать волю своим сексуальным позывам. Скажи еще, что Вика сама виновата в том, что он начал к ней клеиться!

– Не могу этого утверждать, но и не исключаю.

– О, вот и виктимблейминг подъехал!

– Неочевидно, кто в этой ситуации, собственно, виктим.

– Все, спорщики, почти приехали, – сказала Алина. – Там вас помирят.

Зоя фыркнула и замолчала.

Алина свернула с трассы на боковое шоссе; под широкими колесами BMW громче зашуршал грубый асфальт. Через несколько минут показалась уходящая вдаль железнодорожная платформа, своей пустынностью напоминающая о постапокалипсисе, и переезд без шлагбаума, дорога за которым пошла под уклон. Редкий лес по обочинам уступил изгородям и заборам, асфальт сменился плотным песком с суглинком, и дорога превратилась в изрытую лужами поселковую улицу, ограниченную с двух сторон крашеным железом профлиста, металлической сеткой и деревянным штакетником, ограждавшими неказистые загородные владения. Дома были в основном старыми, но кое-как переделанными под новый быт, и импланты пластиковых стеклопакетов со спутниковыми тарелками торчали в обшитых вагонкой стенах, где-то заново выкрашенных, а где-то облупившихся от ветров и дождей. Пару раз печальное однообразие развлекали недостроенные, угловатые остовы коттеджей из красного кирпича, поросшие травой и чахлыми деревцами мемориалы амбициям своих сгинувших где-то хозяев, и два-три кричаще вычурных особняка за каменными оградами, которые словно высосали из окружающего мира всю красоту жизни, чтобы переварить ее в кич. Наверное, в летний сезон по субботам тут было куда больше и машин, и людей, но сейчас поселок выглядел опустевшим, и только над редкими домами поднимался из труб сероватый дымок.

– Кажется, здесь, – произнес Адахамжон, и с уверенностью добавил, наклонившись вперед: – Да, точно! Вот, нас уже ждут.

В четверг он нашел информацию не только о Раисе Игнатьевой, но и о ее единственной родственнице, двоюродной племяннице по отцу. Дачу, на которой почти всю жизнь прожила ее трагически погибшая тетка, наследовала именно она, и этот факт помог построить легенду и договориться о встрече в ближайший выходной день: Алина в этом сюжете была состоятельной и заинтересованной покупательницей, Зоя – ее ассистенткой, а Адахамжон – предприимчивым агентом по недвижимости, готовым предложить всем сторонам взаимовыгодную сделку. Выглядел он для такой роли идеально: безупречно аккуратный, в бежевом тренче, со вкусом подобранном галстуке, блестящих коричневых туфлях, с дорогим портфелем, белозубо улыбающийся и энергично пожимающий вялую руку наследницы.

– Как-то это чудно все-таки, тетя всего десять дней, как скончалась, а вы уже покупать приехали.

У нее были грязноватые, гладко зачесанные и заколотые ярко-зеленым «крабиком» волосы, землистого цвета лицо и тусклый голос; она куталась в толстую, колючую на вид желтую кофту, доходящую до колен, обтянутых серыми ворсистыми лосинами, заправленными в розовые резиновые сапоги, курила электронную сигарету и говорила медленно, глядя куда-то в сторону.

– Мы и на продажу ничего не выставляли, и наследство еще не оформили даже…

– Оксана Геннадьевна, я же вам объяснял по телефону: серьезные сделки настоящие профессионалы обсуждают заранее, еще до вступления в право собственности на наследуемое имущество. У нас есть система сбора предварительной информации через сотрудников полиции или врачей «скорой помощи»…

– Да, мне вот и похоронный агент то же самое говорил, – немного оживилась наследница. – Мы еще только на опознание приехали, а он уже тут…

– Похоронный агент? А как он выглядел? – вскинулась Алина и тут же мысленно себя отругала.

– Ну, такой маленький, лысый, с рыжей бородой, заикался еще…

– Вот видите! – воскликнул Адахамжон. – Все так работают. Тем более, что земля здесь очень дорогая.

– Ну не знаю, – с сомнением протянула женщина, – у нас поселок не так, чтобы престижный, что же тут дорогого?

– Воздух! – и Адахамжон выразительно вдохнул через нос. – Чувствуете? Вам что-нибудь говорит термин аэрофитотерапия? Я слышал, что со временем именно тут планируется построить климатический курорт, поэтому цена, поверьте, будет только расти.

Тут даже Зоя взглянула на Адахамжона с уважением.

– Ну ладно, если вы такие деньги плотите… Пойдемте.

Она повернулась, зашаркала сапогами к калитке в ограде из ржавой металлической сетки, протянула руку поверх и с лязгом отодвинула щеколду. Алина, перешагивая через глубокие лужи, в которых дрожала коричневая вода с грязной пеной, прошла вперед; за ней, придерживая висящий на плече большой черный шоппер, шла Зоя. Адахамжон, вежливо пропустив их перед собой, двинулся следом.

Участок был плоским и голым. Похоже, когда-то тут росли смородиновые кусты и клубника на грядках, но ныне одичавший кустарник переплелся с сорной травой, от грядок остались только комковатые кочки, да торчали из неровной земли несколько кривых яблонь, меж которых гулял неприкаянный ветер. Дом стоял в глубине участка, вровень с задней границей – типичная небогатая советская дача, выкрашенная в бледно-зеленый цвет и похожая на детский рисунок: квадрат первого этажа с двумя окошками, треугольник двускатной крыши, окно мансарды и белая входная дверь, ведущая в боковую пристройку со сплошными деревянными рамами с мелкой расстекловкой. Рядом с домом высохшая береза колола голыми тонкими ветками пустое небо. Слышно было, как где-то часто падают капли воды.

«Как, должно быть, тут одиноко черными осенними вечерами и длинными зимами, – подумала Алина. – Как тоскливо и одиноко…»

Замка в двери не было, а на его месте ощетинились потемневшие острые щепки.

– Полиция выломала, – пояснила наследница. – Их сосед вызвал. Нам уже позднее позвонили, из морга.

Она потянула за ручку. Дверь со скрипом приотворилась; из дома пахнуло запустением и влажной стужей. В маленькой пристройке был тот характерный беспорядок, что обыкновенно порождается бедностью и одиночеством: под ногами путались какие-то грязные жестяные ведра, в которые вставлены ведра поменьше, корзина с увядшими клубнями картофеля, куча стоптанных пыльных домашних шлепанцев; на обувной полке рядом с калошами лежали газетные свертки с жирными пятнами и пакеты из супермаркетов с неопознанным содержимым. У стены стояла маленькая газовая плита на две конфорки, рядом втиснулась железная раковина с водопроводным краном и мыльницей с присохшим, обгрызенным мышами обмылком, над которой свешивались пара вытертых до дыр полотенец на вбитых в стену гвоздях; на покрытом клеенкой кухонном шкафчике громоздились кастрюли и кое-как составленные большие миски, на крючках вешалки в несколько слоев висели длинные дождевики, изрядно ношенные телогрейки и теплые куртки. В седой паутине по углам широких окон дрожали иссохшие трупики насекомых с длинными тонкими ножками. На верхней притолоке внутренней двери с картонной иконки печально взирала Дева Мария, восседающая на красном троне и держащая на коленях младенца, похожего на подростка.

Все сгрудились в тесном пространстве, дыша паром. Зоя споткнулась обо что-то задребезжавшее и чертыхнулась. Наследница открыла дверь. Алина шагнула через порог и остановилась. Сзади изумленно присвистнула Зоя:

– Ничего себе!

Сразу за дверью была маленькая комната с массивной дровяной плитой в углу, служившая, видимо, кухней, в холодном полумраке которой застыл редкостный кавардак, похожий на последствия то ли взрыва, то ли припадка безумия. Из старомодного буфета с застекленными дверцами были вытащены и сброшены на пол ящики со столовыми принадлежностями, которые разлетелись и раскатились по полу вперемешку с россыпями коричневой и серой крупы из валяющихся здесь же жестяных банок. Топка плиты была распахнута, и серый пепел покрывал несколько лежащих рядом поленьев. Тарелки и чашки смела с полок какая-то сила, безжалостно расколотив об пол, и она же зачем-то перевернула и поставила на стол вверх ножками деревянные табуреты, небрежно бросив сверху домотканый стоптанный половик.

Алина, ступая между белеющих осколков и черепков, прошла в смежную комнату. Три небольших окна были плотно завешены выцветшими занавесками, сквозь которые едва сочился слабый свет неяркого дня. Клавиша выключателя на стене беспомощно щелкнула несколько раз, небольшая люстра под потолком осталась безжизненно темной, но даже в приглушенном сероватом сумраке, скрадывающем детали разгрома, беспорядок в комнате выглядел впечатляюще: из распахнутого платяного шкафа вываливалась наружу бесформенная груда перепутанных меж собою кофт, исподнего, полотенец и линялого постельного белья; на полу высились завалы из множества книг, диван был раскрыт и стоял, словно распахнувший пасть бегемот, рядом с которым валялись подушки и одеяла. Вся мебель была сдвинута с места, толстые ножки шкафов и дивана смяли в складки тонкий ковер, и только тяжелый металлический переплетный стол в углу стоял недвижимо.

– Тут все так и было, когда скончалась ваша тетя? – спросила Алина.

Наследница окинула комнату равнодушным взглядом.

– Не знаю, – ответила она. – Тетя Рая на втором этаже повесилась, оттуда ее и забирали. Нам сказали, что следов борьбы или еще чего такого в доме не было. Может, уже потом полиция искала что. А может, тетя всегда так жила: мы у нее редко бывали, она гостей не любила, последний раз, наверное, года три тому.

Некоторое время все молча стояли посреди разоренной комнаты. Зоя присела на корточки и осторожно перебирала книги.

– Сборник публицистики Экзюпери, – она раскрыла один томик, полистала и положила обратно. – Ефремов «Час Быка», полный Диккенс, Мандельштам, «Живое кино» Копполы, даже «Гарри Поттер»… Хорошая библиотека.

– Давайте поднимемся в мансарду, – предложил Адахамжон.

Все вернулись в пристройку и один за одним стали подниматься по ступеням узкой крутой лестницы, почему-то беспорядочно устланным листами старых газет. Могло показаться, что перед самой смертью несчастная Раиса Игнатьева затеяла делать ремонт, но нет: все пространство второго этажа пристройки, похожее на небольшой лофт, отделенный от лестничного проема деревянными перилами, было сплошь завалено нагромождениями газет и журналов. Они устилали пол толстым слоем, рассыпались из высоких, перевязанных бечевками кип, вываливались из приоткрытой двери кладовки и почти до самого потолка возвышались на узкой кровати беспорядочно сваленными на нее толстыми пачками. Распухшие от сырости толстые журналы «Наука и жизнь» лежали вперемешку с потускневшими глянцевыми выпусками советского «Огонька», «Ленинградская правда» соседствовала с «Санкт-Петербургскими ведомостями», завалы из слипшихся номеров «Вечернего Ленинграда» и «Комсомольской правды» высотой до колен были покрыты сверху желтой россыпью «Делового Петербурга» и широкими листами «Аргументов и фактов». Алина обратила внимание, что в газетных развалах нет ни одного экземпляра чего-нибудь развлекательного, со сканвордами и историями из жизни популярных артистов, зато заметила несколько перевязанных пачек журнала «Генетика»: на одной из серо-зеленых обложек стояла дата «сентябрь 1978», а на верхнем экземпляре в другой пачке «январь 2022».

– Ну, в таком беспорядке ваша тетя жила навряд ли, – заметила Зоя.

– Может, шпана забралась, – предположила наследница и зевнула. – Увидели, что дом пустой и двери не заперты, ну и вот. Здесь такое случается.

В просторной мастерской под крутыми сводами крыши не обнаружилось следов такого погрома, как на первом этаже и в пристройке, но все также было сдвинуто с мест: застеленная лоскутным покрывалом кровать, швейная машинка с рабочим столиком, большой стеллаж с лотками для ниток, свернутыми в рулоны выкройками и инструментами, этажерка, массивный комод, на котором стояли остановившиеся часы – все словно сделали шаг от стены к центру комнаты, где стоял большой стол. За десятилетия блеклые обои на стенах еще больше выцвели, мебель потерлась и потемнела, но узнавание было таким ярким, что Алина как будто снова увидела: вот Игорь Пукконен в синем плаще, еще молодой и подтянутый, меряет мастерскую шагами, вот Кравченко разложил перед собой на столе черно-белые крупные фотографии, а вот спиной к ней неподвижно сидит худая женщина в сером платье и с сединой в длинных темно-русых волосах, перехваченных у затылка резинкой…

– Это не полиция, – вывел ее из оцепенения негромкий голос Адахамжона. – И не вандалы. Больше всего похоже на то, что кто-то искал тайники в мебели или что-то наподобие сейфа в стене, но не вполне понимал сам, что ищет.

Алина кивнула.

– Что ж, кажется, мы всё посмотрели! – сказала она громко. – Спасибо, что уделили нам время.

После сумрачной промозглости дома осенний воздух снаружи показался свежим и теплым, и даже растворенное в облачной дымке солнце как будто бы грело рассеянным светом лучей. Они вышли на улицу; наследница снова замкнула задвижкой калитку. Адахамжон чуть замешкался, Алина и Зоя пошли к машине.

– Я извиняюсь, – вдруг послышался низкий и сиплый голос, – а вы, случайно, не из этих?..

У забора участка напротив стоял кряжистый невысокий мужик в ватнике и кепке, надвинутой на брови так низко, что из-под широкого козырька виднелся только расплющенный нос и впечатляющая квадратная челюсть, поросшая седой щетиной. Из зарослей кустистых бровей поблескивал подозрительный цепкий взгляд, внимательно оглядывающий Алину в брючном костюме, и особенно ее синевласую спутницу со множеством колец и татуировок на пальцах.

– Нет, а вы? – быстро ответила Зоя.

Мужик усмехнулся, вынул из зубов черный погасший окурок изжеванной папиросы и протяжно сплюнул коричневой тягучей слюной. Алина незаметно ткнула Зою в бок, шагнула вперед, протянула руку и приветливо улыбнулась.

– Здравствуйте! Меня зовут Алина, очень приятно!

– Николай Степанович.

Ладонь у Николая Степановича была широченной и такой шершавой и грубой, что ею можно было бы ошкурить облупившийся штакетник забора, на который он опирался. За его спиной виднелся крепкий приземистый дом, несколько надворных построек и навес, под которым стояла видавшая виды «Нива» армейского цвета. По участку носился большой лохматый пес: он увидел Алину, подбежал, коротко гавкнул и умчался, размахивая хвостом и вывалив розовый слюнявый язык.

– Родственники? – осведомился Николай Степанович.

– Я покупатель, – любезно отозвалась Алина. – Присматриваю себе домик.

Он прищурился.

– Удавленницу не боитесь?

– Кого? – не сразу поняла Алина.

– Ну Раиску-удавленницу, – пояснил Николай Степанович. – Дом которой вы покупать собрались. Она же повесилась, знаете, наверное?

– Я придерживаюсь убеждения, что больше нужно бояться живых, а не мертвых. К тому же в этом случае можно рассчитывать на хорошую скидку.

Алина хитро подмигнула. Николай Степанович заухал, заскрежетал и вытянул из кармана новую папиросу. Адахамжон и Зоя наблюдали за мизансценой поодаль.

– Вы хорошо знали Раису? – спросила Алина.

– А то! Почти полвека соседи. Нас тут мало таких, кто постоянно живет, все в основном приезжают только на лето. Она, конечно, чиканутая немного была, – Николай Степанович повертел у виска растопыренной пятерней, – заговаривалась иногда, все думала, что за ней непременно придет то ли зверь какой-то, то ли чудище, но вообще баба незлая. Была.

– Говорят, она из дома никогда не выходила?

– Ну как не выходила, случалось до магазина дойти или до почты. Она газеты и журналы выписывала, читала много. В последние годы, конечно, уже все больше доставку заказывала. Но все равно, бывало, выйдет воздухом подышать к себе на участок, а я увижу, да и подойду к калитке, перекинемся парой слов. Я ведь ее, можно сказать, и нашел, я и полицию вызвал.

Он затянулся, выдохнул клубы серого дыма, откашлялся и продолжил:

– Выхожу как-то утром, смотрю: наверху у нее свет горит и Раиска стоит у окна. Ну я ей рукой помахал и пошел по делам. В правление надо было. Возвращаюсь: она все так же у окошка стоит и не шелохнется. Ну ладно, может, задумалась. Потом к вечеру: и окно светится, и Раиска маячит. Помахал снова. Она ничего. И утром опять: выхожу – а она тут как тут, будто и не ложилась. Ну я тогда к калитке ее подошел ближе, давай опять рукой махать, а она только смотрит сверху и не шевелится. Тут уж я сообразил, позвонил в сто двенадцать, сначала «скорая» приехала, а потом и полиция. Оказалось, что Раиска прямо в оконном проеме и удавилась, а я, получается, два дня покойнице руками махал. Вот как.

Алина заохала, сделала большие глаза и потрясенно покачала головой. Николай Степанович гордо курил, довольный произведенным эффектом.

– Неужели за все эти годы к ней так никто и не приезжал?

– Только курьеры да почтальоны. Родственников я тут уже несколько лет как не видел, да они и раньше к ней не частили. Может, и являлся кто еще, но так давно, что уже и не вспомнить. Но вот что интересно: через день после того, как Раиска повесилась, тут машина стояла, ровно между нашими участками, на дороге.

– Какая машина?

– А вот на каких начальство ездит: большой такой черный джип размером с сарай. Постоял час-полтора и уехал. Не знаю, к ней в дом наведывались или нет. Я из окошка смотрел. От греха подальше.

Алина подумала, что у Николая Степановича прекрасно развито чутье, у кого можно поинтересоваться, из «этих» они или нет, а к кому лучше даже не приближаться с вопросами.

– Как вы думаете, почему Раиса покончила с собой? – спросила она.

– Так от тоски. У нас тут от нее многие лезли кто в бутылку, кто в петлю. Она еще и пела перед тем, как повеситься, так жалобно-жалобно…

– Пела? Кто?

– Ну так Раиска же, кто еще? Ночью накануне, уж поздно было, у нас тут темень – глаз выколи, вдруг слышу: как будто поет кто-то еле слышно, вот так…

Николай Степанович поднапрягся и издал горлом странные звуки, словно где-то пищал изрядно охрипший от курева голодный котенок.

– Арап, пес мой, сначала как услышал – уши навострил и к дверям, а потом раз – и под кровать спрятался, так и сидел там до утра. Даже его проняло. Я в окно поглядел, вижу: вроде Раиска идет у себя по участку, вся в белом, а вроде и не она, померещилось. Но если подумать: а кто, кроме нее, мог там петь и ходить среди ночи? Может, хуже ей стало, совсем спятила, вот и удавилась… Так что, домик-то покупать будете? А то Раиски не стало, а она, хоть и тронутая умом, а все же живая душа по соседству…

Обратно ехали молча. Алина была раздосадована очевидной безрезультатностью их загородной вылазки – собственно, как и почти всего, предпринятого ею с момента, когда порог их офиса переступила Катерина Ивановна Белопольская.

Она нагнала ужаса на несчастного Эдипа, в итоге лишь подтвердив то, в чем и так была совершенно уверена: Вадим Тихомиров не убивал и тем более не кусал свою задушенную подругу, и ничего не добилась своим кавалерийским наскоком на следователя Мартовского. Самым ценным источником информации оказался очень кстати присланный Чеканом ей на подмогу Адахамжон, но и собранная им мрачная летопись трагических событий минувших дней, которой добавил деталей и красок старый следователь Олег Кравченко, никак не помогала разгадать загадку зловещего Сфинкса и более напоминала интригующую историю в стиле «тру крайм» о неуловимых убийцах из прошлого, типа Джека Потрошителя или Зодиака, нежели годилась для применения в практических целях изобличения убийцы или убийц. Да, от визита на дачу погибшей Раисы Игнатьевой она не ждала ничего конкретного, но интуитивно чувствовала, что там может найтись некий след, подобие следа, который выведет хотя бы к намекам на какой-то ответ. Но вот они побывали там, увидели явные признаки хаотичного обыска, узнали о черном джипе, появившемся у дома Раисы на следующий день после смерти, и все это было маркерами сокрытой жизни, тайных движений, происходящих в темных глубинах обители левиафана, которые нимало не приближали к тому, чтобы увидеть его самого. Кроме того, Алину тяготило осознание, что смерть в петле настигла последнюю свидетельницу Сфинкса на следующий день после того, как она сама заставила Эдипа разрешить ей осмотреть тела Вадима и Александры, – совпадение слишком очевидное, чтобы его проигнорировать.

Коротко звякнул сигнал сообщения. Алина покосилась на экран и попросила:

– Зоя, это Лера пишет. Я задала ей вопрос про Игнатьеву, можешь прочесть?

Зоя взяла смартфон.

– Укуса нет, следов сопротивления тоже. Переломовывихи третьего и четвертого позвонков, не асфиксия. Странгуляционная борозда посмертная. Запроса от следствия не было. Тело выдано родственникам.

– Это он, – сказала Алина. – Его почерк устранения сопутствующих жертв, а в данном случае – свидетельницы.

Она подумала о девочке, давным-давно спрятавшейся в шкафу от чудища, задушившего ее старшую сестру; о женщине, всю жизнь скрывавшейся от этого же чудовища на старой даче, страшившейся зверя – и он действительно явился за ней полвека спустя и исторг ее душу.

– Странно, что при таких результатах экспертизы не было возбуждено дело об убийстве, – заметила Зоя.

– В данном случае это не связанные между собой действия. Если голова в веревке по месту постоянного пребывания, криминалистами следов присутствия посторонних и борьбы на момент обнаружения трупа не зафиксировано, то следователь возбуждаться не пойдет, он не дурак. Составят материал проверки по признакам преступления и отпишут отказ в возбуждении уголовного дела. Родственники могли бы на основании патологоанатомического исследования это решение обжаловать через прокурора, но что-то подсказывает, что Оксана Геннадьевна в том нисколько не заинтересована.

День проваливался в сизые сумерки; в небе поднявшийся ветер разорвал паруса облаков, сквозь прорехи в которых виднелась густая темная синева.

Адахамжон попросил высадить его у метро. Они попрощались.

– Зоя, ты домой? – спросила Алина.

Та кивнула.

Некоторое время они ехали в тишине. За окнами промелькнули двухэтажные «немецкие» домики на проспекте Энгельса, проползли ряды серых пятиэтажек Ланского шоссе, и вскоре автомобиль по Ушаковской развязке взлетел над черными водами Большой Невки, в глянцевых волнах которой дробились, дрожа, будто слезы, оранжевые и голубые отражения речных фонарей.

– Слушай, – вдруг заговорила Зоя, – не уверена, важно это или нет… Но я заметила кое-что странное сегодня в доме Игнатьевой.

– Так?

– Помнишь, в комнате на первом этаже были разбросаны книги? Целый библиотечный фонд, в основном из зарубежной и русской классики. Среди них было полное собрание сочинений Диккенса, я его хорошо знаю: мне бабушка перед сном читала «Оливера Твиста», когда я приезжала к ней на каникулы. Это издание до сих пор стоит в комнате у мелкой. Так вот, в нем ровно тридцать томов, а я заметила на полу тридцать первый…

Алина сбросила скорость и перестроилась вправо.

– Ты уверена?

– Конечно: зеленый томик, в точно таком же переплете, как и все остальные, и даже потрепан слегка, но на корешке золотистыми цифрами по черной плашке написано «31».

– Почему не сказала сразу? Ждала, когда Адахамжон выйдет?

Зоя промолчала. BMW коротко зарычал и резко рванул вперед; Алина крутанула руль, ушла направо на набережную и тут же развернулась через полосу так резко, что взвизгнули покрышки, а Зою прижало к дверце. Сзади зазвучали сигналы и яростно замигали фары.

– Куда ты?!

– Кроме пошива убитая Раиса Игнатьева занималась переплетным делом, – сказала Алина. – Похоже, что с одной из ее работ нам просто необходимо познакомиться ближе.

…Уличного освещения в дачном поселке не имелось, и темнота была антрацитово-черной, какой бывает только осенней ночью далеко за пределами города. Автомобиль словно пробирался по узкому лабиринту сквозь коридоры, пронизанные лучами дальнего света и стиснутыми по сторонам причудливыми угловатыми силуэтами темных домов, оград и деревьев.

Алина аккуратно въехала в небольшой тупичок между двумя участками, остановилась и выключила фары.

– Все, дальше пешком.

В бардачке нашелся фонарик, а в багажнике – о чудо! – пара кроссовок. Черный M5 подмигнул габаритами и растворился во тьме. Алина рассчитывала добраться до места, не зажигая фонарь, инстинктивно не желая быть замеченной в темноте, но это оказалось решительно невозможным: хотя время еще только подходило к восьми и где-то в полусотне километров отсюда огромный город сиял негаснущим багрово-оранжевым заревом, тут словно уже наступила глухая полночь – окружающая чернота казалась осязаемой, как смола, и нигде не было ни проблеска, ни искорки света. Желтоватый неяркий луч выхватил из кромешного мрака изрытую дождевыми промоинами дорогу; в ватной тиши скрип мокрого песка под ногами звучал вызывающе громко. В темных зарослях за невидимыми заборами что-то шуршало, и двигалось, и шелестело в толще опавших листьев, в этих шорохах слышались то пыхтенье, то шепот, и Алина подумала, что невозможно, даже раз оказавшись в ночном лесу, не сочинить сказок и небылиц про русалок и леших.

Их новый знакомый Николай Степанович сказал правду: во всей округе только окно его дома светилось приглушенным красновато-оранжевым светом. Занавески были задернуты. Алина передала фонарик Зое и потихоньку начала отодвигать тугую щеколду калитки. Она двигала ею медленно и аккуратно, но все равно засов звякнул, выскочив из паза в металлическом столбе. С участка напротив послышался приглушенный отрывистый лай. Алина замерла.

– Он в доме, – прошептала Зоя.

Калитка открылась, и они прошли на участок. В темноте дом казался огромным, как готический особняк; в окне мансарды поблескивали черные стекла. Дверь отворилась с легким скрипом и так легко, словно внутри их уже поджидали. Зоя включила фонарик смартфона, и к желтому лучу света добавился бело-голубой. В безжалостно разоренном пустом доме, на втором этаже которого несколько дней висела в веревочной петле его хозяйка, и при свете дня было не по себе; теперь же все выглядело особенно зловещим, словно проснувшиеся с наступлением ночи чудища сбросили свои мнимые облики и перестали маскироваться под шкаф, или стол, или раскрытый диван, или широкие бесформенные оползни книг, над которыми склонилась Зоя…

– Нашла!

Она держала в руках небольшую книжку в темно-зеленом переплете, на слегка потрепанном корешке которого было написано ДИККЕНС и цифра 31. Зоя раскрыла обложку и попробовала пролистать страницы, но они оказались плотно скреплены, как будто бы склеены или сшиты друг с другом.

– Забираем и уходим, – сказала Алина.

Зоя кивнула, засунула книгу в шоппер, и в этот момент наверху раздался громкий удар. Звук был такой, словно кто-то огромный и неуклюжий спрыгнул со стола на пол. Алина почувствовала, как сердце ухнуло вниз, а потом подскочило снова и забилось где-то у горла. Зоя непроизвольно вцепилась ей в руку; глаза у нее стали огромными, почти как круглые стекла очков. Потянулись вязкие мгновения тишины – и удар повторился снова, такой сильный, что с потолка посыпался сор и зашуршал по разбросанным книгам, а потом заскрипели и застонали наверху половицы, будто под чьими-то тяжелыми шагами.

Зоя, вся белая, вытянула из шоппера перцовый баллончик. Страх был похож на старого знакомого, с которым давно не виделись, и вместе с ним Алина испытывала странное, острое удовольствие. С минуту не доносилось ни звука, а потом скрипучей разноголосицей ожили ступени лестницы, и весь дом затрясся частой ритмичной дрожью, от которой зашевелились беспорядочные груды книг и тоненько зазвенели на кухне черепки разбитой посуды.

– Это поезд, – шепнула Алина, и словно бы в подтверждение ее слов издалека донесся протяжный паровозный гудок.

Через полминуты все снова замерло. От тишины звенело в ушах. Алина немного выждала и, бесшумно ступая, медленно направилась к выходу. Позади, не дыша, двигалась Зоя. Едва они прошли в кухню, за спиной с громким шорохом сползли с беспорядочного развала несколько книг. Зоя издала сдавленный звук и зажала себя рот рукой.

За дверью пристройки было тихо. Алина немного помедлила, глубоко вздохнула и резко распахнула дверь. Сзади через плечо протянулась рука Зои с зажатым баллончиком. Мгновение помедлив, они рванулись вперед, роняя кастрюли и ведра, разлетающиеся с душераздирающим звоном и грохотом, который, казалось, способен был поднять на ноги весь поселок, а заодно и половину Петербурга в придачу, и выскочили из дома. Алина, отбросив церемонии и осторожность, одним движением выдернула засов калитки из паза. Громко лязгнула сталь – путь был свободен, и они устремились сквозь темноту, провожаемые глухим басовитым лаем огромного пса, доносившимся словно из потустороннего мира…

Дыхание чуть успокоилось и сердце перестало яростно колотиться только после переезда и поворота на трассу. Автомобиль стремительно уносил их все дальше от выморочного поселка.

– Это дом, – заговорила Зоя. – Загородные дома по ночам иногда издают странные звуки, я читала про это. Дерево то ли усыхает, то ли остывает, и поэтому кажется, что падает что-то, или слышатся чьи-то шаги, или даже голоса. Да, совершенно определенно, это дом. Кстати, ты знала, отчего в городской квартире иногда ночью раздается такой звук, будто наверху катают тяжеленные каменные шары?

– Книга с тобой? – спросила Алина.

– Да, – Зоя постучала по шопперу. – Порядок.

Последние клочья разорванных туч исчезли, подхваченные бесшумным невидимым ураганом, и в небе словно раздвинули шторы, распахнув темные ночные глубины. Справа, за черными силуэтами сосен и елей, вставала Луна. Она была неправдоподобно огромной и яркой, как предвестник Армагеддона, и сероватые очертания морей и хребтов были так хорошо различимы и настолько близки, что, казалось, до них запросто можно добраться за час-другой на автомобиле, стоит лишь поднажать немного. Луна медленно поднималась над горизонтом, словно исполинский аэростат, и к тому времени, когда Алина и Зоя добрались до офиса, приобрела привычные очертания и размер, повиснув над городом петербургским ночным фонарем.

Зоя зажгла свет, опустила жалюзи и положила книгу на стол. Листы под переплетом были искусно обрезаны и насквозь сшиты толстой нитью по периметру таким образом, чтобы прошивка не была заметна со стороны, а книга не раскрылась случайно. Алина взяла канцелярский нож и аккуратно срезала швы.

Из примерно двухсот листов было исписано около половины. Первую страницу открывал заголовок, крупно выведенный старательным девичьим почерком:

Все буквы были написаны разноцветными фломастерами: красными, черными, зелеными, синими, оранжевыми – как будто в красиво оформленной тетрадке отличницы или в секретной анкете, где подружки отвечают на вопросы о том, кто из мальчиков им симпатичен. Слева от заголовка была нарисована морда какого-то дракона или хищного зверя с открытой пастью и острыми большими клыками, с которых капала кровь; справа к буквам протягивала неестественно длинные руки вытянутая человеческая фигура в сером плаще и низко надвинутой шляпе. Первая запись, сделанная синей шариковой ручкой, гласила:

– Кравченко рассказывал, что Раиса замкнулась и скрылась на родительской даче сразу после окончания школы, – сказала Алина. – Похоже, это случилось как раз в июле 77-го. Выходит, причиной стало то, что она встретила убийцу своей сестры.

– Но где? И что значит «успела сжечь»?

– Давай читать дальше.

Записи в дневнике делались почти ежегодно, иногда два или три раза в год. Все они были примерно одинаковыми по смыслу:

Иногда в дневнике встречались рисунки: долговязая серая фигура простирала руки над спящей в кровати девушкой с длинной косой; чудище с львиной гривой и уродливой мордой лезло в раскрытое настежь окно, протягивая вперед белые длинные лапы со скрюченными пальцами. С годами и возрастом менялся почерк, буквы усыхали, строчки становились убористее, но формулировки почти не менялись.

Были годы, за которые в дневнике не имелось ни одной записи – например, 1979, 1984, 1988, 1993, 1997, 2001 – и тогда 31 декабря Раиса обязательно писала что-нибудь вроде:

А в конце 2002-го было написано:

Совпадений с годами, когда Сфинкс выходил на охоту, как будто не было, но Алина на всякий случай спросила:

– Зоя, Адахамжон передавал тебе материалы по делу Сфинкса?

– Да, отправил ссылку на папку.

– Проверь, пожалуйста, вдруг какие-то конкретные записи идентичны с датами, в которые происходили убийства.

Таких не оказалось ни одного. Что характерно, в записях за 1998 год не было упоминания про визит Кравченко и Пукконена и истории со Швецом; это подтверждало тот факт, что Раиса Игнатьева просто позволила себя убедить дать нужные показания, а не считала, будто сыщики задержали то самое Чудовище, но и к разгадке тайны Сфинкса это нисколько не приближало.

Предпоследняя запись в дневнике была датирована 2018-м годом и обведена несколько раз в рамку из разноцветных линий:

И наконец через четыре года Раиса последний раз написала:

– Похоже, Чудовище вернулось и добралось до нее раньше, чем Раиса успела его заметить, – задумчиво сказала Зоя. – Но где она его видела все это время?

– Где угодно: во сне, в галлюцинациях, в своем собственном больном воображении. То, что у нее на глазах случилось с сестрой, совершенно точно повлияло на психику. Но попробовать найти логику в ее видениях нужно, все равно ничего другого, кроме этих записок, у нас сейчас нет. И для этого нам понадобится помощь того, кто умеет работать с большими данными и находить закономерности в разрозненной информации.

Зоя насупилась, но промолчала.

Когда они вышли из офиса, полная Луна с чуть заметной тончайшей тенью на правой кромке яркого диска висела высоко над двором. Бородатый оборванец в свалявшейся женской шубе стоял в дверях соседней парадной и грозил Луне кулаком.

Ветер протяжно гудел во мраке осенней ночи, завывал на разные голоса подобно хору вырвавшихся на волю демонических духов, свистел, проникая в тончайшие щели меж рамами панорамных окон, гремел металлическими откосами. Внизу он не ощущался так сильно – лишь шуршали кроны редких деревьев вдоль аллеи, да легкая рябь бежала по черным лужам, – но здесь, на высоте более сотни метров, бушевал неистовым ураганом, уже расправившись с тучами и как будто ища, на что еще обратить свою ярость. Яркие звезды мерцали, словно щурясь от свирепых порывов, но Луна светила невозмутимо и ярко, заглядывая в окно.

Анечка встала, прошлась по комнате, улыбнулась Луне и прикоснулась пальчиками к холодному толстому стеклу. Если бы припозднившийся пешеход, идя вдоль проспекта, вздумал поднять голову, чтобы посмотреть на редкие серебристо-яркие звезды на черном небе, он мог бы различить в вышине ее силуэт – тоненькую тень на фоне ярко освещенных окон двухуровневого пентхауса, полукруглым широким выступом венчающего тридцатиэтажную башню жилого комплекса. Папа называл их квартиру замком, и Анечке нравилось такое сравнение: она представлялась себе принцессой или какой-нибудь другой титулованной и богатой юной особой, дочерью барона или ленд-лорда. Тем более что папа действительно, по выражению мамы, «занимал высокий пост» и был как-то связан с землей: вроде бы много лет назад он поспособствовал в том числе и тому, чтобы разрешить построить на месте городского сквера ту башню, на вершине которой они жили сейчас, и вообще имел в городе вес и влияние. Сам папа утверждал, что их род Бахметьевых появился в Санкт-Петербурге еще во времена императора Петра Первого, что они всегда занимались градостроительством и землепользованием и едва ли не расчертили лет на триста вперед всю карту города. Он чрезвычайно этим гордился, равно как и их замком, и особенно – его неприступностью. В 90-е годы папа отчего-то приобрел повышенную тревожность, и огромная квартира на высоте ста метров над городом, отдельный лифт, на котором никто не мог бы подняться в пентхаус без их разрешения, бронированная дверь с сейфовым замком, огражденный двор, охраняемая парковка и двухуровневая система доступа в парадную помогали эту тревожность несколько снизить.

К сожалению, при всех плюсах папиного положения оно же было для Анечки источником некоторых затруднений. Точнее, не для нее, а для того жизненного плана, который она для себя составила еще год назад, едва окончив девятый класс. Мама часто говорила, что пятнадцать лет – это самое беззаботное время. Может быть, так оно было во времена ее юности или сейчас для тех, кто не имеет амбициозных планов на жизнь и не собирается к восемнадцати годам стать блогером-миллионником, медийной звездой, телеведущей и актрисой – именно в такой последовательности и сочетании. Все необходимое для этого имелось: Анечка прекрасно осознавала, что очень красива – у самой иногда даже дыхание перехватывало, когда видела себя в зеркале, – и этот подарок судьбы и природы она совершенно не собиралась разменивать на воздыхания сверстников или на сомнительных ухажеров. Красота – это ресурс, и Анечка намеревалась использовать его максимально эффективно. Кое-что уже было сделано: в Тик-Токе у Анечки набралось почти четыреста тысяч подписчиков – результат целого года разучивания и съемок танцев под тренды. Но обольщаться не стоило: во-первых, столько же легко собирали аккаунты владельцев какой-нибудь забавной собаки, а во-вторых, подписчики тут стоили недорого и имели ценность, только если получится конвертировать их в другую социальную сеть, куда хоть и приходилось последнее время заходить при помощи определенных ухищрений, но которая оставалась самой важной площадкой для того карьерного трека, который избрала себе Анечка. Здесь дело обстояло немного сложнее и одними танцами было бы не обойтись. С одной стороны, Анечке не требовалось обкалывать себя гиалуронкой, коллагеном, полипептидами и всем прочим такого рода, чтобы соответствовать популярным представлениям о красоте: у нее от природы были выразительные пухлые губы, кошачий разрез глаз, высокие скулы, оливковая гладкая кожа и густые темные волосы восхитительного орехового оттенка, и все это усиливалось очарованием и непосредственностью юности. В принципе, одного этого хватило бы, чтобы в русском сегменте постепенно набрать в подписчики две-три сотни тысяч любителей поглазеть на красивых девушек; важно только регулярно снимать и выкладывать симпатичный контент из салона красоты или спортзала, а если засветиться в каком-нибудь шоу, сыграть эпизодическую роль в сериале или хотя бы уметь изобразить, как пищит бурундук, то, не представляя из себя ничего вовсе, даже без гивов и коллабораций запросто можно рассчитывать на полмиллиона, а то и побольше. Достаточно томных вздохов в сторис и позаимствованного глубокомыслия в публикациях. Но Анечка поставила себе план минимум в миллион за три года, и тут уже нужно было одно из двух: брать медийностью, с которой пока обстояло никак, или добавлять эротичности. Миллион подписчиков можно набрать и одной только округлой попой, примеров тому немало, но для этого попу следует без ложной скромности демонстрировать. Кроме завораживающе красивого лица у Анечки уже было, что показать, женственность форм начала формироваться у нее довольно рано, но о том, чтобы использовать это преимущество, не могло быть и речи – как раз из-за папы и его «высокого поста». Во-первых, он сам Анечку в ее начинаниях не поддерживал, к lifestyle-блогерам относился с пренебрежением, а их подписчиков без всякого политеса называл «дрочерами-олигофренами». Смышленая Анечка с этим определением в принципе была согласна, но какая разница, если вместе с охватами приходят рекламные интеграции и возможность попасть на телевидение и в кино? Как говорится, если хочешь быть богатым – зарабатывай на бедных, в том числе и на бедных умом. А во-вторых, мама постоянно напоминала Анечке про папино положение в обществе и про то, что в связи с этим нужно не болтать лишнего, не писать лишнего, не читать лишнего, а еще одеваться и вести себя скромно. Мама переживала даже просто из-за того, что у дочери есть аккаунт в зарубежных социальных сетях, так что ни о какой эротике и просто сколько-либо откровенных нарядах речи идти не могло. И как, скажите на милость, в таких условиях превратить имеющиеся тридцать тысяч подписчиков в миллион? Можно, конечно, попробовать придумать какую-то крутую идею контента, но какую? Например, вчера Анечка сняла видео с их котом Вагнером: тот вел себя странно, смотрел в пустоту, вытаращившись и прижав уши, выгибал спину, вздыбив шерсть на загривке, а потом убегал. Это было забавно: Анечка ходила за Вагнером по двум этажам, от гостиной и папиного кабинета до ванной, где кот шипел, уставясь в темный угол у душевой, а потом смонтировала и выложила рилс с подписью: «А у вас коты так себя ведут? Делитесь в комментах!» Просмотры были так себе, набралось всего десять тысяч, и это не шло ни в какое сравнение с видео, где Анечка в танцевальной студии разучивала движения в обтягивающих лосинах и на каблуках.

Непроницаемая чернота за окном скрыла широкий проспект, и сквер, и набережную едва различимо поблескивающей реки, и парк на островах за рекой. Огни города за островами золотистыми россыпями словно очерчивали линию невидимого горизонта; это было красиво. Анечка вздохнула, поправила волосы, встала спиной к окну и направила на себя камеру смартфона. Получалось отлично: за спиной ночь, золотое сияние города с высоты сотни метров, непринужденная невинная чувственность домашнего образа без макияжа. Анечка поискала ракурс, и уже готова была сделать первое фото, как вздрогнула и похолодела. На экране смартфона было видно отражение комнаты в темном оконном стекле, и в открытой двери застыла неподвижная серебристая тень. Дыхание стиснуло мгновенным ужасом. Анечка резко отдернула руку со смартфоном, взглянула: дверной проем был пуст. С бешено колотящимся сердцем она повернулась к окну, и тут же увидела в отражении, как к ней стремительно приближается сзади какая-то белая фигура. Анечка вскрикнула, обернулась и некоторое время, тяжело дыша, смотрела перед собой на пустую комнату и светящийся прямоугольник двери.

Было тихо. Едва слышно доносился звук работающего телевизора на первом этаже и шум воды в душе. Ветер за окном загудел на высокой ноте, и в этом звуке Анечке послышалось то ли странное пение, то ли шепот, в котором она почти различала слова.

Похоже, она все-таки переутомилась. Мама говорила ей, что вредно проводить в интернете так много времени и часами непрерывно смотреть в смартфон, и в последние пару дней Анечка готова была с ней согласиться. Она стала рассеянной, постоянно теряла всякие мелкие вещи, а потом находила их в странных местах, да и вот такое видение было не первым: вечером в пятницу, например, когда мама пришла домой из спортзала, Анечке показалось, что кто-то вошел в квартиру с ней вместе, словно какой-то белесый призрачный силуэт проскользнул в двери. Тогда она вздрогнула было, но через мгновение все исчезло. И вот теперь снова.

Оставаться в комнате не хотелось. Анечка вышла в небольшой холл, в котором располагались двери папиного кабинета, родительской спальни и ванной, где шумела вода. Снизу поднимался густой сладкий цветочный запах, который напомнил о еще одном странном событии: сегодня с утра вдруг доставили двадцать пять роскошных белых лилий, неизвестно от кого и ради какого повода. Папа напрягся, мама была удивлена, но потом все сошлись на предположении, что это кто-то из Анечкиных поклонников так выражает свою симпатию. Загадка заключалась в том, что сама Анечка не имела понятия, кто бы это мог быть: в ее гимназическом классе на пятнадцать девочек приходилось всего шестеро мальчиков, и хотя теоретически каждый из них мог бы купить при помощи родительской карты хоть двадцать пять, хоть двести пятьдесят лилий, не было оснований подозревать кого-то в таком ярком романтическом порыве. Анечка написала пару сообщений с намеками двум-трем самым вероятным кандидатам, но никто не признался. Она сделала несколько эффектных фотографий с огромными охапками цветов, мама, немного поворчав, кое-как распределила лилии по имеющимся в доме вазам, и о происшествии больше не вспоминали. Сейчас тягучие ароматы отчего-то казались зловещими.

Анечка спустилась в гостиную. В огромной комнате ярко горел свет большой хрустальной люстры под потолком, перед широким экраном работающего телевизора в глубоком кресле сидел папа. Вдоль закругленной стены из панорамных окон на полу стояли вазы с лилиями. Картина была привычной, и Анечка немного успокоилась. На экране ведущий выпуска новостей о чем-то рассказывал, жестикулируя и гримасничая так яростно, словно требовал одновременно начала ядерной войны и возвращения смертной казни. Она подошла ближе. Папа сидел неподвижно, телевизионный пульт, который сегодня вечером искали по всему дому и с трудом отыскали в ванной, лежал рядом на широком подлокотнике кресла. Анечка уже собиралась заговорить, как вдруг неожиданно встретилась с отцом взглядом: он смотрел на нее из-за спинки кресла неподвижно застывшими, широко открытыми глазами, и голова его была вывернута затылком к телевизору так, как не мог бы повернуть ее ни один человек. Ни один живой человек.

Анечка хотела закричать, но горло так сжалось от ужаса, что получился только хриплый задушенный писк. Она опрометью бросилась прочь, стремительно взлетела по лестнице вверх и едва не сбила с ног маму, только что вышедшую из ванной в халате и накрученном на голову полотенце.

– Господи помилуй, чего ты несешься так?! Что стряслось?

Ситуация была настолько кошмарной и дикой, что в Анечка потеряла способность речи, в смятении она не могла выговорить, обозначить словами то ужасающее, что увидела мгновение назад, а потому просто схватила маму за руку и потащила за собой вниз. Та в недоумении и слегка упираясь последовала за дочерью.

– Да что случилось?! Куда ты меня тащишь?

Телевизор в залитой светом гостиной еще работал, но папы в кресле уже не было. Рядом с рассыпавшимися из опрокинутой вазы лилиями сидел Вагнер, вздыбив шерсть и уставившись безумно округлившимися глазами в пустоту. Одна из оконных рам была распахнута настежь, и белые полупрозрачные занавески, подхваченные ворвавшимся внутрь холодным ветром, реяли погребальными полотнищами.

– А где папа? И кто окно открыл в такую погоду?

Это походило на кошмарный сон, в котором ты пытаешься закричать, но не можешь. Мама спокойно направилась к окну, и в этот миг развевающаяся занавеска словно бы ожила, уплотнилась, окутала ее и потащила к распахнутым рамам. Мама закричала; полотенце упало на пол с разметавшихся влажных темных волос. Анечка выскочила в коридор и бросилась к входной двери. Она одним движением отбросила тяжелый засов, провернула тугое колесо сейфового замка, услышав, как толстые металлические стержни выходят из пазов дверной коробки, толкнула дверь и поняла, что закрыт еще и нижний замок, запирающийся изнутри на ключ. В гостиной пронзительный мамин крик оборвался. Анечка протянула руку к ключнице на стене: там было пусто. В отчаянии она ударила кулаками в дверь и обернулась. Призрачный серебряный силуэт стремительно приближался к ней от двери гостиной. Анечка бросилась в круговой коридор, мимо гардеробной и гостевой спальни. По нему можно было попасть в гостиную с другой стороны, а потом выскочить в открытое окно: почему-то в этот миг Анечка совершенно точно знала, что это может быть выходом, она даже чувствовала, как использует сопротивление воздуха, чтобы снизить скорость падения, и как группируется в воздухе перед ударом о землю. Она была уверена, что сможет выжить, но белый призрак оказался быстрее, и, когда от окна ее отделяло всего два-три шага, словно материализовался из ветра и яркого света, преградив путь к спасению.

Оставалось бежать наверх. Анечка помчалась по лестнице, слыша, как шелестят по ступеням следом легкие стремительные шаги. Не оставалось времени попробовать запереть дверь или схватить телефон, только успеть открыть окна. Анечка схватилась за рукояти рам, и в отражении в темном стекле увидела серебряный силуэт, приближавшийся к ней словно бы одновременно и сзади, и спереди, из внешней сплошной черноты. Теперь она совершенно четко видела, кто это, могла различить до мельчайших деталей облика, и застыла, как цепенеет перед хищником обреченная жертва. Последним, что она увидела резко обострившимся в последние мгновения взглядом, был остановившийся в сотне метрах внизу припозднившийся пешеход. Он стоял, задрав голову, и видел, наверное, в вышине тоненький девичий силуэт, прижавшийся изнутри к ярко освещенному окну неприступного замка.