* * *

Особняк, скорее даже — дворец Валевских впечатлял. Белоснежное трехэтажное здание в античном стиле, с колоннадой и кариатидами вдоль фасада, и портиком, крыша которого служила балконом, а точнее — террасой для прогулок… Дом утопал в зелени — мандариновые и гранатовые деревья, самохи, магнолии, рододендроны и олеандры заполнили собой всё пространство от мраморной лестницы крыльца до кованой решетки ворот. Всё это буйство субтропической растительности благоухало, цвело и пело — птичье многоголосье складывалось в настоящую симфонию.

Мое сердце забилось чаще, лицо горело — да что такое-то, черт возьми? Я медленно выдохнул и улыбнулся своему возмущению. Что, господин поручик, не привык быть влюбленным? Пошел трещинами панцирь, который носил годами? Теперь — привыкай. Любовь — это великая радость и великая уязвимость…

Я увидел ее первым. Лиза сидела с книжкой в руках на качелях, установленных под раскидистой самохой. Девушка по своей неистребимой привычке поджала ноги, уютно устроившись на подушках и опираясь на резную спинку сидения. Ветер шевелил непослушную прядку волос, которая выбилась из прически, пытался заигрывать с подолом легкого, василькового цвета платья.

— Она? — почти шепотом спросил Царёв, тоже зачарованный волшебством момента.

— Она… — кивнул я, не смея оторвать от нее взгляда.

— Красивая…

В этот момент жеребец, который всё это время нетерпеливо перебирал ногами, громко фыркнул. Лизавета от неожиданности выронила книгу из рук, глянула в сторону источника звука, явно сразу меня не узнав, а потом ахнула, спрыгнула с качелей и как была, босиком, легко и грациозно побежала к воротам.

Я слетел с жеребца в мгновение ока, чтобы спустя очень долгие секунды подхватить ее на руки, чувствуя под тонкой материей ее свежую кожу, стройное тело…

— Ты! Ты… Ты почему так долго? — она обвила мою шею руками и целовала меня в ответ, а я не мог оторваться от ее теплых губ, точеной шеи… — Ну всё, спускай меня с небес на землю!

— Нет, Лизавета, вы босиком, а потому — не пущу!

— Не тяжело тебе? — улыбнулась она.

— Не тяжело, — я смотрел в сияющие глаза девушки и, кажется, тонул в них.

Каким же кретином нужно было быть, чтобы бежать от нее? Тут же перед моим внутренним взором замелькали лица друзей и соратников, городов и дорог, пройденных за последние годы… Нет, всему — свое время. Но сейчас — сейчас ни отпускать, ни упускать ее я был не намерен.

— Хозяин! Несите ружжо! Барышня с диким джигитом милуется! — раздался заполошный голос.

— Ой-ой, — сказала Лиза. — Скорей неси меня обратно!

Иван тоже спешился, держал в поводу наших коней и улыбался из-под своих внезапных усов яркой, искренней улыбкой. Вот человек, который совершенно точно, без всяких подтекстов рад за меня!

Как ни жаль мне было отпускать невесту, но пришлось. Девушка быстро надела туфельки, при этом как будто случайно дав мне и только мне полюбоваться ладными ножками, когда легкая материя платья на секунду взметнулась. Из-под густых ресниц Лиза глянула на меня своими невозможными синими глазами — заметил ли? Конечно, заметил!

На мраморном крыльце появился хозяин дома — как всегда импозантный, с иголочки одетый. Ружья в руках у него не было, а вот револьвер слоновьего калибра, богато украшенный золотой насечкой — имелся. Брови господина Валевского были грозно нахмурены, на решительно сжатых челюстях играли желваки.

— Петя, постой! — за ним выбежала хозяйка дома. — Постой, может Савва что-то не так понял…

— Как бы не так! Он целовал ее! — Валевский был настроен серьезно. В какой-то момент он сфокусировал свой взгляд на нас с Лизой, а потом присмотрелся ко мне и озадаченно сказал: — Ага!

— Так это вы! — его супруга выглядела растерянно.

Я козырнул, церемонно поклонился и сказал:

— Петр Казимирович, Ядвига Чеславовна, я люблю Лизавету и прибыл для того, чтобы просить у вас ее руки и сердца.

Лиза прятала лицо в ладонях, а ее родители переглянулись и вдруг рассмеялись.

— Ох-х-х… Господи, какие вы всё-таки еще дети, — отдышавшись проговорил Валевский. — Доча, ты приехала сюда с кольцом на пальчике!

— И два раза забывала прятать под подушку фотокарточку твоего жениха! — улыбалась Ядвига Чеславовна.

— Ну ма-а-а-ам!

— Что — мам? Ты этого сколько лет ждала? Пять? Больше?

— Как будто наше согласие что-то решает, — махнул рукой Петр Казимирович.

В его глазах, где-то в глубине, пряталась грусть.

И тут я понял, что надо делать! Обернувшись, увидел, что Царёв уже завел коней во двор через ворота, и теперь ожидал у меня за спиной. Я протянул руку к седлу, взял простую, кожаную горскую камчу и протянул её отцу Лизаветы.

— Помилуй, батько! Не гневись! Бей, сколько хочешь… — и склонил голову.

Валевский озадаченно крутил в руках камчу. Ядвига Чеславовна ткнула его локтем в бок:

— Петя! Ночь перед рождеством!

Он как-то несмело улыбнулся:

— А! — и, размахнувшись, как будто всерьез решил отлупить меня, три раза обозначил удары по спине.

— Отдай, батько, за меня Лизавету! — проговорил я.

Грусть из его глаз ушла, он теперь развлекался, наслаждаясь моментом:

— А черевички? — сдерживая смех, фыркнул он.

— Ну па-а-а-п! Ну какие черевички? — даже слегка топнула ногой Лиза.

— Погоди, погоди… Ваня-а-а! — я обернулся к Царёву. — Как думаешь, мы в Шемахани черевички, какие только сама царица носит, достать сможем?

Он, с трудом сохраняя серьезное выражение лица, сверкнул глазами и кивнул:

— А то! Сделаем, шеф! Этнографы мы, в конце концов, или нет?

— Ой, бросьте! — отмахнулся Валевский. — Есть у вас мое благословение, детки, даже не сомневайтесь.

В этот момент прибежал конюх Савва с дубьем в руках, следом за ним — толпа слуг, вооруженных причудливо и разнообразно. В качестве орудий смертоубийства они предпочли прихватить с собой грабли, садовые ножницы, топор, табуретку, вилы, кочергу и черт знает что ещё…

— Щас мы его, хозяин! — однако, застав сцену вполне мирную, эти в высшей мере достойные люди сбавили обороты. — Это как это? Это что — знакомец какой?

— Всё в порядке, дорогой Савва, — тут же взяла инициативу в свои руки Ядвига Чеславовна. — Благодарим тебя за преданность и бдительность, эти господа — наши добрые друзья…

— Ну, раз друзья… Расходимся, братцы, не будет драки! — махнул он рукой собравшимся, и те, гомоня и посмеиваясь, отправились по своим делам.

— Позаботься о лошадях, Саввушка… И вещи наших гостей…

— Нет уж, с вещами мы сами! — решительно заявил Царёв. — Справимся.

И сноровисто взялся снимать с жеребцов переметные сумки и оружие.

— А представьте-ка нам вашего спутника, — с интересом глядя на Ивана, попросил Валевский. — Его лицо кажется мне знакомым…

— Ах да, что это я! Иван Васильевич Царёв, младший научный сотрудник Имперского географического общества, мой ассистент в этой неожиданной этнографической экспедиции, удалец каких мало, ходячий арифмометр и большой специалист в лингвистике… Вообще, его талантам несть числа, и лучшего спутника я и пожелать не мог!

— Шеф! — смутился Иван. — Ну что вы, право…

— Очень приятно, — протянул руку Петр Казимирович. — И всё же, я решительно вас где-то видел.

— Да, многие так говорят, — после рукопожатия с хозяином дома, Царёв поцеловал руки сначала Ядвиге Чеславовне, потом — Лизавете. — Есть какой-то сипангский актёр, из синематографа. Мы с ним — одно лицо!

— Может и актёр, — задумчиво проговорил Валевский. — Ну, раз с недоразумениями и церемониями покончено — прошу в дом! Вы, наверное, устали с дороги!

Внутри дворец оказался таким же помпезным, как и снаружи: яркая мозаика на полах, позолоченная лепнина и фрески — на потолке и стенах, какие-то мраморные статуи, роскошные драпировки алого и золотого цветов, и еще много всего, чему я и названий-то не знал. Да уж, я вроде как был в курсе, что Валевские не бедствовали, но чтоб настолько…

Мы с Лизой немного отстали, стараясь идти рядом и нет-нет, да и касались друг друга.

— Нравится? — спросила она.

Кажется, в ее тоне прозвучала тревога. Не изменю ли я к ней отношение после того, как увидел всё это монументальное великолепие?

Я пожал плечами. Мне совершенно точно нравилась она, и если уж каких-то пару недель назад ее не смущала перспектива связать свою жизнь с «хаки»-поручиком без роду и племени, то почему меня должно смущать богатство ее семьи?

— Мне очень-очень нравишься ты, — шепнул я Лизе в самое ухо.

Она мило покраснела и, увидев, что старшие Валевские обернулись и смотрят на нас, одними губами прошепатал:

— Люблю…

***Ох и тяжелое это дело — романтичные сцены писать. Ей-Богу, в двух книгах написал — как будто огород лопатил, а не по клавиатуре клацал. Ну не любви к романтике для, а логики повествования ради… Надеюсь, получилось не слишком калично. Это о птичках.

О конкретике — 15 глава — то есть следующая, будет платной, если у кого-то серьезные проблемы с финансами — обращайтесь, буду клянчить у АТ больше промокодов. Ну это после того, как оплата будет выставлена.

XV ЧЕСТЬ ПРЕКРАСНОЙ ДАМЫ

Нас уложили спать во флигеле, что располагался в дальнем углу сада. Пожалуй, на месте Валевских я бы тоже поостерегся класть «дикого джигита» в одном доме с дражайшей доченькой. Хотя, я был уверен — всё они про нас с Лизой знали, или, по крайней мере — догадывались.

Царёв по своей привычке уснул богатырским сном в самой причудливой позе, едва коснувшись головой подушки. Его лысина отражала лунный свет, грудь мерно вздымалась, глаза под веками шевелились — Императору снились сны. Судя по улыбке на его губах — сны были хорошими. Поэтому я со спокойной совестью открыл щеколду на окне и выбрался наружу, благо — здание было одноэтажное.

Хреновый из меня флигель-адъютант! Бросил Государя в этом самом флигеле и отправился бродить по саду в поисках возлюбленной!

Поддавшись интуиции, я пробирался в сторону самохи с качелями. Под ногами шелестела трава, ухали ночные птицы. У электрических фонарей, освещавших дорожку от крыльца до ворот, вились насекомые, стуча в толстое стекло в тщетных попытках пробиться к манящему источнику света.

Интуиция не подвела — едва я шагнул под сень самохи, как на мраморных ступенях мелькнула легкая фигурка. Лиза!

— Ты здесь! — она прильнула ко мне. — А я знала, что придешь!

Я снял архалук и накинул ей на плечи: ночи в горах — холодные, и ночная сорочка — не самый лучший наряд, хотя и весьма привлекательный, можно даже сказать — интригующий. Мы сели на качели, прижавшись друг к другу, Лиза положила мне голову на плечо:

— Это ведь не этнографическая экспедиция, да? И твой Ванечка… Дело ведь не в синематографическом актере?

Я тяжело вздохнул. Она обняла меня, и спросила неуверенно:

— В экспедиции ведь должен быть медик? Может быть, ты согласишься взять меня с собой? Ты ведь знаешь — я не буду обузой!

На сердце защемило — я и сам думал об этом, рассуждал и так и эдак, но подвергать ее такой опасности — этого я простить себе бы не смог никогда.

— Милая, это было бы мечта в чистом виде — ты рядом со мной, новые земли, неизведанные страны, приключения, знакомства… Мы сделаем это! Слышишь? — я почувствовал, что она плачет. — Лиза, мы это сделаем. Я вернусь — и отправимся куда захочешь! В мире столько всего… Нихон, Шамбала, Соацера! Боже, да я на Свальбарде имел разговор с одним чудаком — Санников его фамилия… Теплый остров посреди полярных льдов, представляешь?

— Но не в этот раз?

— Но не в этот раз… Понимаешь, Лиза, это путешествие, эта история — не про меня. Ну как тебе объяснить? — я задумался, а потом решил — почему бы и нет, в конце концов? Кому, как не ей? — Знаешь сказку про Ивана Царевича и Серого Волка?

Она вытерла слёзы и кивнула:

— Знаю, конечно.

— Смотри, — я полез в потайной карман архалука.

Лиза хихикнула:

— Щекотно!

— Я к тебе не пристаю, если что… — паспорт с имперским орлом на имя Волкова оказался у меня в руках.

— А зря! — стрельнула на меня глазками девушка.

— Что?

— Что?.. — кажется, она покраснела.

Получилось это у нее премиленько! Я едва сдержался, чтобы не притянуть Лизу к себе, и она это поняла, состроила рожицу и принялась листать документ. А когда дошла до странички с фотографией, удивленно вздернула бровь:

— Сергей Бозкуртович Волков? Постой-постой, — она шутливо оттолкнула меня, не давая дотронутся губами до ее шеи. — Ты — Сергей Волков, он — Иван Царёв… Ты — боз — курт, он — василевс…

Я усмехнулся:

— Какая у меня умненькая невеста!

— Умненькая? Это и птичка бы поняла! Но… Иван-Царевич! Господи Боже, это что, ты привел к нам в дом… — она закрыла себе рот ладоням и смотрела на меня во все глаза.

— Теперь понимаешь?

Она энергично закивала, и только после этого убрала свои ладошки от лица.

— Ничего, я тебя тоже сейчас шокирую, дорогой мой Сергей Бозкуртович, — Лиза растрепала мне волосы, а потом запустила в них пальцы и принялась поглаживать и массировать мою буйную головушку.

Я млел.

— Завтра будет приём в честь нашей помолвки.

Томление как рукой сняло, я уставился на нее огромными как блюдца глазами:

— Что-о-о?

— Что?

* * *

Архалук в Эвксине вполне мог сойти за парадно-выходную одежду, но Лизавета, оказывается, привезла с собой мой лейб-гвардейский полковничий мундир. Белоснежный китель, отутюженные брюки, золотые погоны, полный иконостас на груди — страшное дело! Я понимал — она гордилась мной. Ей хотелось показать родне, друзьям и знакомым, всему высшему свету Эвксины что ее избранник — настоящий герой, который сделал себя сам. Одно дело — нищий гимназический учитель, отставной пехотный поручик, а другое дело — Его Превосходительство!

И почему я не должен был пойти ей навстречу? Полюбила-то она как раз нищего поручика…

— Моя очередь брить вас, шеф! — Иван менять серый бешмет и архалук не собирался — маскировка!

Он подкрался ко мне с опасной бритвой и злодейски улыбался.

— А может не надо? — я поскреб ногтями отросшую щетину.

— Полковник лейб-гвардии Его Императорского Величества не может выглядеть как бандит с большой дороги!

— А ученый-этнограф? — я сам рассмеялся своему вопросу — знавал я и этнографов, и археологов, и нумизматов которые походили на настоящих душегубов!

— Вот видите! Так что сидите ровно и не дёргайтесь, Сергей Бозкуртович!

Пришлось подчиниться. Он орудовал бритвой гораздо ловчее меня, и справился за какие-то минуты.

Честно говоря — я специально тянул время, намереваясь выйти к гостям как можно позже. Мне претило вращаться в светском обществе, старые армейские заморочки шептали мне в ухо: «Ты чужой на этом празднике жизни, поручик!» И даром что я целый полковник, а по-хорошему и вовсе — генерал. Генерал-поручик.

В саду уже слышались звуки музыки, громкие веселые голоса, шелестели платья и цокали каблучки. Я прислушался — не звучал ли там голос Лизаветы?

— Шеф! — привлек мое внимание Царёв, и, когда я повернулся к нему, он от души напшикал мне в самую рожу чего-то едкого и ароматного.

Из глаз брызнули слёзы.

— Ты что творишь, ирод?

— «Флёр-д-оранж» с запахом элегантного арелатского месье! — провозгласил мстительный Иван Васильевич.

Припомнил-таки мне «аромат настоящего джигита». Пока я пытался проморгаться, он подал мне китель, и застегнул его на все пуговицы, под горло.

— Вот! Короля делает свита, а Императора — и тем паче. Посмотрят на вас местные и подумают: если это всего лишь один из лейб-гвардейцев, то насколько хорош сам Государь? — да, да, неплохо ему было рассуждать в мягких ичигах и удобном бешмете! — Мужайтесь, шеф! Еще немного — и снова нашими проблемами будут какие-то несчастные голод, холод, уголовники, башибузуки и агенты всех разведок мира… Я понимаю, что по сравнению со светским обществом — это для вас мелочи, и вы бы лучше гранатами швырялись весь день напропалую, чем полчаса чинно-благородно вели беседы с дамами и кавалерами…

Вот ведь! Научил Императора сарказму на свою голову! Я закатил глаза. Царёв всё посмеивался, а потом сказал:

— Ну, вам пора. А я пойду, прогуляюсь, пообщаюсь с музыкантами — вроде как Валевские заказали ансамбль Рознера, а Рознер — это фигура, скажу я вам…

Мне ничего не оставалось, как шагнуть за дверь флигеля. Благо, он располагался в дальнем углу сада и у меня было время осмотреться.

Черт, это всегда работало! Просто ищи самую красивую барышню — и это точно окажется Лиза. Она была просто прекрасна: в легком струящемся платье небесного цвета, которое подошло бы любой из античных богинь, с волосами, уложенными в изящную прическу, открывающую ее невероятно грациозную шею… А еще — колье, и серьги из ультрамариновых самоцветов, которые так гармонировали с синими глазами! На лице моей невесты отражалась растерянность — она даже приподнялась на носочки, как будто разыскивая кого-то.

Меня?

Я вышел из тени, положил Лизе руки на талию и поцеловал в манящую ложбинку на затылке, у самой границы волос. Пахла она одуряюще, я почувствовал, как теряю голову.

— Напугал! А я тебя жду-жду… Ой, какой ты представительный! И как это я такого красавца охомутала-то? — она вывернулась из моих объятий и сделал шаг назад, осматривая меня с ног до головы.

Я взял ее за руку и снова притянул к себе:

— Ради того, чтобы соответствовать самой прекрасной даме в мире я готов потерпеть и это издевательство под названием лейб-гвардии мундир…

А дальше пришлось изображать из себя галантного месье, ровно в соответствии с комментариями к «Флер-д-оранжу». Я кланялся, представлялся, вставлял уместные пять копеек, иногда даже искрометно шутил — не слишком искрометно, чтобы не получить тычок локтем в бок от Лизоньки. Здесь принятый в офицерской среде сарказм и подначки могли бы и не понять. Мы курсировали по саду от одной компании к другой, позволяя провинциальной элите осознать, каким могучим союзником на самом-самом верху обзаводятся Валевские. По крайней мере, они так думали, все эти великосветские дамы и пышные кавалеры.

У меня в глазах рябило от фраков, бриллиантов, причесок, штиблетов, золотых часов, перстней и фальшивых улыбок. Где были все эти благородные и не очень господа, когда такие как Стеценко, Вишневецкий, Фишер и Лемешев спасали Империю?..

— Милый, потерпи немного, осталось чуть-чуть, — Лиза сжала мою ладонь. — Держи себя в руках, прямо по курсу — Ганцевичи.

Она рассказывала мне про Ганцевичей еще раньше. Семья сделала деньги на сдаче в аренду родовых земель и передаче концессий на добычу полезных ископаемых на своей территрии протекторатским промышленным компаниям. Их отпрыск — Владислав, по наущению маменьки, которая и была настоящей главой рода, дважды сватался к Лизе — в выпускном классе и потом, когда мы уже вернулись из Наталя. Ему было что-то около двадцати пяти лет, и на его красивом смуглом лице, кажется, лежала печать порока. Да, это довольно пафосно звучит — но если вы видели человека, который с юных лет предается пьянству, разврату и употребляет наркотики — то вы поймете, о чем я.

Эту печать не мог скрыть великолепный фрак, изящная прическа и несколько чашек кофе, которые он совершено точно выпил перед приемом. И при этом он был опасен, как ядовитая змея или скорпион, это проскальзывало в пластике движениц, позе, взглядах.

— Госпожа Ганцевич, позвольте представить вам моего жениха…

Матрона с лицом восточной султанши милостиво кивнула и протянула мне пухлую руку, пальцы которой были унизаны перстнями, для поцелуя. Ну и хорошо — вместо того, чтобы касаться губами ее дряблой кожи, я поцеловал один из самоцветов.

— Из поручиков — в полковники? — проговорила она. — У вас неплохая протекция при дворе…

Я молча склонил голову. Владислав скалился, его друзья — такие же праздные повесы, оценивающе на нас глядели. Один из них — пижон с тараканьими усиками и гаденькой улыбкой показался мне знакомым. Где-то я видел уже это набриолиненый пробор! В его глазах тоже промелькнуло узнавание, но где мы могли встречаться — это пока оставалось тайной.

— Пойдем, родители уже заждались, — Лиза прекратила эту неловкую паузу, сделала книксен и потянула меня за собой.

Когда мы отошли на значительное расстояние, она сказала:

— Ненавижу. Ему плевать на всё, кроме денег и своих гедонистстких извращений… Если бы не мать — он давно спустил бы всё отцовское наследство. Потому и приходил со своими предложениями к отцу — хотел заполучить приданое и меня в качестве приятного дополнения…

— А его друзья? — мне не давал покоя молодчик с тараканьими усиками.

— Подонки из полусвета. Рассекают по всей Империи, прожигают жизнь, якшаются с какими-то мерзавцами из криминальной среды. Говорят, Ганцевичи принимали в своем доме даже Вассера!

Вассер! Опять он! Всё встало на свои места, пазл сложился — тараканий пижон был избит Царёвым, когда пытался снять девок в пристоличном селе. Вот ведь правду говорят — гора с горой не встретится, а человек с человеком…

* * *

На столах было полно закусок и напитков, и пока Лиза щебетала о чем-то с Ядвигой Чеславовной, я уделял еде и вину заслуженное внимание. Вдруг со сцены, где играли виртуозы Рознера, раздался чистый голос Императора — и я вздрогнул. Но, то что он говорил, заставило меня улыбнуться:

— Прекрасный вечер, дамы и господа, прекрасная музыка и прекрасный повод собраться! Я уговорил маэстру Рознера и его замечательный ансамбль помочь мне в очень приятном деле! Я хочу поздравить своего великолепного шефа и его чудесную невесту с днем помолвки, и потому… — он театрально взял в руки скрипку и смычок. — Вальс! Для вас, шеф! Для вас, Лизавета Петровна!

Лысая голова, злодейские усы, ясный взгляд голубых глаз, серый архалук с газырями и скрипка — это была удивительная дисгармония, о которой, однако, все быстро забыли, стоило Императору только извлечь первые ноты из скрипки, а Рознеру — махнуть рукой музыкантам…

Я шагнул в сторону Валевских, поклонился и протянул руку Лизе:

— Разрешите пригласить вас на танец?

— Разрешаю… — ее глаза сияли.

Ещё бы — не всякий раз для тебя играет сам Император! Кавалеры приглашали дам, и вскоре вся поляна наполнилась кружащимися в вальсе парами. Я смотрел только на нее, и не мог налюбоваться. Когда волшебные звуки стихли, она на секунду прижалась ко мне и прошептала:

— Так сильно тебя люблю! — и упорхнула в дом.

Я провожал Лизу удивленным взглядом — что это с ней? Стараясь унять сбившееся дыхание, отступил в тень фруктовых деревьев, и медленно побрел в сторону флигеля. Больше всего на свете я мечтал догнать ее и узнать, в чем дело, ну и снять китель, конечно. Однако — женщины есть женщины, у них свои мотивы…

Царёв продолжал радовать гостей приема великолепной игрой на скрипке — Вознесенский бы точно одобрил. Так что я оказался предоставлен сам себе. Наконец-то расстегнул верхние пуговицы мундира и выдохнул — хорошо!

— …передком. Сначала легла под Бахметьева, получила путевку в медицину, теперь — под этого полковника! — раздался злой пьяный голос. — Трахалась с этим выскочкой-полукровкой, а со мной строила из себя такую недотрогу!

— Влад, почему ты просто не завалил ее на диван, когда была такая возможность? Валевскому пришлось бы тогда согласиться! — прозвучало откуда-то из-за зарослей олеандров. — Она уже порченая, от нее не убудет. Да и кто бы спрашивал?

Ганцевич? Холодная ярость волной поднялась внутри меня, и я ринулся вперед.

— Прикончим женишка, надавим на старика, и шлюха Валевская не отвертится… — гнусавил пижон с тараканьими усиками. — Сделаем красиво, обставим как будто ограбление…

Мое появление стало для них полной неожиданностью. Не сдерживаясь, с размаху я влепил Владиславу Ганцевичу по уху. Получилось славно — он не удержался на ногах и полетел прямо в траву, пачкая свой великолепный фрак. Дернувшиеся в мою сторону прихлебатели мигом сбавили обороты, увидев черное дуло револьвера:

— Господин Ганцевич, у вас будет возможность прикончить меня в любое время и любым оружием на ваше усмотрение. Дождитесь моих секундантов — я настаиваю на дуэли.

Он с трудом поднялся, утирая кровь с лица:

— Я выпущу тебе кишки прямо сегодня, ублюдок. Можешь далеко не уходить, бой состоится прямо здесь, я думаю четверти часа хватит, чтобы всё подготовить… И не думай, что я дам тебе преимущество и позволю использовать подлый огнестрел… Благородный клинок — вот мой выбор! — он явно красовался перед своими приятелями.

— Что ж, тем лучше, — кивнул я. — Придется принести извинения хозяевам за испорченный вечер.

* * *

Весть о нашей ссоре разлетелась в мгновение ока. И причина ее была очевидна — Лиза. Валевские хлопотали, пытаясь предотвратить дуэль, но я был непреклонен. Ганцевич тоже имел свой интерес, и распухшее ухо — а потому идти на мировую наотрез отказывался.

— Господин Царёв, будете моим секундантом? — спросил я Ивана.

Тем самым я поставил Императора в неловкое положение. С одной стороны, он сам запретил дуэли, специальным манифестом — два года назад. Поединки были особенно популярны в офицерской среде, а сохранить командные кадры для армии было вопросом выживания государства. И вот, теперь ему приходилось идти против себя самого! При этом, сорвавшись в Шемахань к своей Ясмин — по зову сердца, он не мог, не имел морального права давить на меня монаршьей волей.

— Почту за честь, шеф, — сказал он громко. А потом, тихонько, как будто в сторону, пробормотал: — Придется возвращать Дуэльный Кодекс… Есть ситуации, которые по-другому не решаются.

Усатенький пижон и Иван Васильевич согласовали условия боя: каждый использует свой клинок, бой продолжается до первой крови, или пока один из поединщиков не признает поражения. Это было пустой формальностью — первая кровь легко могла стать и последней.

Народ охал и ахал, образуя что-то вроде круга — арены для боя. Симпатии публики разделились. С одной стороны, Ганцевич был сукиным сыном, и все это прекрасно знали. Но — он был ИХ сукиным сыном, из ИХ круга. А я, несмотря на белый мундир, оставался выскочкой и полукровкой.

Владислав под одобрительные возгласы своих друзей и просто — сочувствующих, разминался, выписывая в воздухе замысловатые фигуры кривой саблей — на ляшский манер. Я ожидал, пока Царёв и Валевский подберут в коллекции хозяина дома что-то мне по руке.

Вдруг я почувствовал на своей щеке легкое дыхание, и рядом как будто посветлело. Лиза, мертвенно бледная, с крепко сжатыми губами, стояла подле меня. В руках у нее была шашка — моя! Фамильная!

— Я хотела отдать тебе перед самым отъездом, — сказала девушка. — Забрала из квартиры, вместе с мундиром.

Плевать мне было на людей вокруг, я принял клинок из рук любимой, крепко поцеловал ее, и скинул с плеч опостылевший китель — прямо в траву. Следом полетели ножны.

Кафский булат хищно сверкнул в свете фонарей, волнообразные узоры на шашке гипнотически переливались. Краем глаза я видел, что Валевский и Царёв уже прибыли — Петр Казимирович выбрал для меня тоже неплохое оружие, кирасирский палаш и вправду был мне знаком, но… Воздух загудел, рассеченный шашкой, люди отпрянули:

— Господин Ганцевич, вы готовы на коленях попросить прощения у Елизаветы Петровны и поклясться никогда не пересекать порог дома Валевских? — поинтересовался я, молясь всей душой, чтобы он отказался.

— Я готов залить землю твоей кровью, высочка! — крикнул он.

— Сходитесь! — махнул рукой Царёв.

Я сжал зубы и шагнул вперед. В голове били барабаны и пела флейта.

XVI ОБЫЧНОЕ ДЕЛО

Струи ночного горного ливня беспощадно хлестали нас уже битых полчаса, и конца этому было не видно. Копыта коней скользили по мощеной камнем дороге, уводящей вверх, через перевал. Одежда вымокла до нитки, мы продрогли, и, пользуясь вспышками молний, пытались разглядеть впереди хоть какое-нибудь укрытие.

— Шеф! — сквозь раскаты грома голос Царёва раздавался глухо и неотчетливо, ему приходилось кричать. — Шеф, тут что-то вроде пещеры!

Поскольку других шансов хоть немного облегчить участь себе и жеребцам нам могло и не представиться, мы спешились и впотьмах добрались до нависающего над дорогой утёса. Огромный каменный козырек действительно мог защитить от дождя коней, а для нас самой природой также было приготовлено неплохое убежище — грот примерно восьми шагов в длину и четырех — в ширину.

Здесь и до нас останавливались путники: по заведенной традиции имелся запас сухих дров, в небольшой нише стоял фонарь — «летучая мышь».

— Глядите, шеф! Это что — есть на свете добрые люди? Тут столько всего! — помимо топлива и фонаря из ниши, на крюке, ввинченном в свод пещеры, болталась плотно зашнурованная кожаная сумка, в которой Царёв нашел медный котелок, жестянки с кофе и сахаром, около трех фунтов кукурузной крупы и полкруга копченого сыра.

— Именно, Ваня. Это по-нашему, по-имперски: сделать добро незнакомому человеку. Когда дождь кончится — соберем дров и положим в эту самую сумку еще кое-чего из еды. Я такое видел на Севере — путешественники всегда старались оставить после себя чуть больше, чем использовали…

Благодаря тому, что дрова были сухие, огонь удалось развести с двух-трех ударов огнива. Желтые и красные отсветы заплясали на каменных стенах, наши скакуны, привычные к походной жизни, поворачивались к огню то одним, то другим боком. Привязи им оставили довольно длинные.

Когда над огнем уже булькал котелок, и мы переоделись в сухие штаны и рубахи, оставив вымокшие вещи просыхать, Иван спросил:

— Это у вас семейное — людей надвое разрубать? Сначала Искандер, потом — ты…

— И ничего я его не разрубал! Повезло мне — он подставил саблю голоменью, а кафский булат есть кафский булат — вот и…

— Ну да, шеф! Снова — повезло? Голоменью, не голоменью… Вы набросились на него и секли так, что звон стоял, кажется, на всю Диоскуриаду. При этом я слышал — двое господ шептались меж собой, что этот Ганцевич считался первой саблей Эвксины, когда ему было двадцать два. А вы — повезло…

— Значит, пропил он свой талант, — пожал плечами я. — Повезло, говорю. Или — не повезло. Это как посмотреть. Хотел лишить его оружия и заставить просить прощения, а получилось…

— Получилось — ребра у Ганцевича наружу, кровища на людей хлещет, дамы визжат, господа матерятся…

— И мы в бегах, ибо некий полковник лейб-гвардии теперь официальный убийца, — искоса посмотрел на Царёва я. — Ума не приложу — как мне теперь быть?

— Как быть, как быть… Вернем Кодекс после переработки! Есть ситуации, которые благородному человеку без поединка разрешить невозможно! Но — дуэли разрешу только в специальных помещениях, исключительно до первой крови, и чтобы обязательно присутствовал медик. И никакого огнестрельного оружия! Дворянам — клинковый бой, всем остальным — пусть на кулачках ссоры решают… И амнистию — осужденным по Закону о дуэлях! — махнул рукой Император. — Честь дороже жизни, верно?

Я кивнул, а потом усмехнулся и сказал:

— Хорошо, когда в ассистентах Император ходит…

— Ха!

Прикрыв глаза, я думал о Лизе. Ей-то всё это за что? Да, она понимала, что я не мог поступить по-другому, и кликнула Савву, который мигом оседлал коней, а сама побежала на кухню, собрать нам еды в дорогу, свернуть несколько одеял в скатки, смести в кофр медикаменты и перевязочные пакеты из домашней аптечки… Лизавете было наплевать на то, что прекрасное бальное платье превратилось в грязную тряпку, а одна из безумно дорогих сережек — потерялась. Когда раздались сирены полицейских автомобилей, она провожала нас у потайной калитки за домом. "Я буду ждать тебя всегда!" — вот что она сказала. Сцена из кретинских романов: заступившись за даму, благородный рыцарь становится изгоем, а она провожает его у ворот, держась за стремя…

— Как думаете, шеф, будет за нами погоня? — Царёв пошевелил поленца в костре.

— Я не думаю, я уверен. Мерзавцы постараются взять нас на той стороне границы, вне зоны ответственности Пограничного корпуса.

— А мы?

— А мы попытаемся взять их.

— Хм! — только и сказал Царёв.

Я понятия не имел, что нас ждет по ту сторону Кафа и тем более — в Шемахани. Чертова дуэль поломала все планы! Хотелось найти попутчиков и соратников из ветеранов, тот же Темирдей Тингеев вроде как перебрался в Эвксину, да и негодяй Стеценко, коренной эвксинец, стал бы незаменимым помощником в таком приключении… Уверен — нашлись бы и еще желающие поучаствовать в этнографической экспедиции… Пару дюжин матёрых вояк лишними бы точно не стали! И это не говоря уже о материальном обеспечении! Исходя из всего моего опыта общения с башибузуками, лучшим поводом для вежливости и улыбок с их стороны является пяток гранат и пулемет. Желательно — станковый! А так, на двух жеребцах, с винтовками и пистолетами… Авантюра, попахивающая слабоумием.

— О чем задумались, шеф?

— О том, что у этих щеголей или у их наймитов может быть неплохое имущество, в том числе — смертоубийственное. И упускать его мы просто не имеем морального права!

 

— Кх-х-х-х! — Иван подавил смех. — Имущество! Когда-то вы, кажется, были бессребреником!

— Когда-то — был, — пожал плечами я. — Но, даже будучи самым кристальным идеалистом, никогда не гнушался увеличить огневую мощь вверенного мне подразделения. Однажды на Южном материке мы затрофеили целый бронепоезд и окружили на нём несколько рот федералистов…

— В каком смысле — окружили? Окружили поездом? Это как вообще?.. — Иван снял котелок с костра и протянул мне ложку. — Требую подробностей!

И я, налегая на похлебку, рассказал ему про полковника Васина, тюрьму Покета и палисандровую мебель в паровозной топке, а потом мы подремали по очереди — часа по два, пока дождь не кончился.

* * *

На таможне нас пропустили без проблем. У них совершенно точно была ориентировка на некоего полковника, но Сергей Бозкуртович Волков к убийце-дуэлянту никакого отношения не имел. Пограничники в оливковой форме проверили наши седельные сумки на предмет вывоза запрещенных к экспорту технологических новинок и других товаров, которые находились вне закона — например, наркотиков.

А вези ты хоть пулемет — никто и слова не скажет! Правда, если обратно с ним поедешь — заставят разобрать, сложить в ящик с замком и дотошно выспросят — кто, куда, с какой надобностью. Хотя на территории Империи и было введено самое лояльное оружейное законодательство во всем Старом Свете, но автоматическое оружие на руках у гражданского населения — это был нонсенс, а никак не правило.

Имперский Лимес — укрепленная граница — протянулся здесь от Эвксинского до Хвалынского моря, разрубая надвое горы Кафа. Засеки, заставы, на уязвимых участках — сплошные заграждения из колючей проволоки, смотровые вышки… Но, пока еще работы по созданию Лимеса не были окончены. Горный рельеф и сложные погодные условия не могли не сказать своё веское слово. И потому банды башибузуков нет-нет, да и просачивались на имперскую территорию, мечтая поживиться на торговых трактах или в небольших поселках и на постоялых дворах. Генералы из ястребов не раз и не два предлагали провести карательные рейды и отодвинуть границу поселений беспокойных соседей верст на пятьдесят, а то и сто, но Император был непреклонен: оборону держать на своей земле!

Изменит ли он это решение сейчас, после нападения на поезд? Судя по грозным военным приготовлениям, которые были анонсированы на совещании Ближнего Круга — Каф ждут перемены…

Я оглянулся один раз — посмотреть как полощется на ветру черное знамя с имперским орлом над контрольно-пропускным пунктом. Царёв вертел головой во все стороны — он впервые в жизни был за пределами страны и как будто пытался понять — каково это, за границей? Конечно, никакой особенной разницы не было — всё та же субтропическая растительность у подножия гор, хвоя, мхи и лишайники — ближе к вершинам, на которых, несмотря на жаркое лето, сохранялись снежные шапки.

— Здесь нужно присмотреться повнимательнее, — сказал я, когда дорога, уведя нас от таможни версты на четыре или пять, принялась извиваться, поднимаясь в гору. — Очень перспективная диспозиция…

Миновав несколько поворотов, мы нашли идеальное место.

На имперской стороне дорога была вымощена булыжником, здесь же — размокла, превратившись в настоящее грязное болото. Близко-близко к колеям, в которых скопилась дождевая вода, росли густые жестколистные кустарники и какие-то деревца с покрытой мхом корой. В них-то мы и спрятали коней, шагах в двадцати от дороги, вверх по склону. Горские жеребцы прекрасно знали, что такое засада — в дивизии они считались точно такими же бойцами, как и их всадники. Дисциплинированные и терпеливые, они не выдадут ни ржанием, ни топотом копыт.

Найдя тут же, под деревьями подходящую подгнившую ветку толщиной примерно с девичье запястье, я достал из сумки пригоршню гвоздей, которые выпросил у Саввы перед самым отъездом, и совершенно по-варварски принялся заколачивать их в деревяшку рукояткой кинжала. Царёв чистил и заряжал оружие, искоса наблюдая за моими действиями. Под его взглядами я вышел на дорогу, по щиколотку проваливаясь в грязь, и сунул ощетинившийся стальными шипами кусок древесины в глубокую лужу.

— А если будет ехать кто-нибудь другой? — спросил Иван.

— Нужно быть кретином, чтобы в сезон ливней переваливать через Каф. Или иметь на то очень вескую причину… Например, месть.

— Или любовь, — улыбнулся он.

— Любовь — это отменная причина! — согласился я.

* * *

Я не ошибся — они преследовали нас на автомобиле. Что же, стоило признать — подготовились они отменно! Мощный протекторатский "Хорьх" неплохо справлялся с жуткой дорогой, наматывая грязь и суглинок на колеса с поистине тевтонским упорством. Поскольку дождя не было, наши преследователи откинули тент и вертели головами — точно так же, как Царёв пару часов назад. Их не запутали наши документы — типу с усиками, который сидел рядом с водителем, было наплевать на то, кем мы являемся на самом деле, он жаждал мести — ну, и денег от неведомого Вассера, конечно. В правой руке его я увидел пистолет-карабин Федерле, красавчик водил его стволом туда-сюда, целясь в заросли. Было очевидно — ему тяжко держать такой увесистый аргумент!

Они всё-таки не стали нанимать опытных солдат, решили свести с нами счеты лично. Всегда удивлялся самонадеянности подобных типов: совсем недавно на их глазах погиб точно такой же напыщенный и высокомерный болван, но они продолжали переть на рожон.

Четыре молодчика в странных, бесформенных костюмах с черными, коричневыми и зелеными пятнами, сидели на задних сидениях. Они были вооружены самозарядными карабинами — тоже, кстати, протекторатского производства, и — о чудо — ручным пулеметом! Ну, настолько, насколько почти пудовый "Бергманн" можно было считать ручным… Говорят — кашу маслом не испортишь, но это был определенно не тот случай. Эвксинские пижоны понятия не имели, как обращаться с этой тевтонской мясорубкой, пулемет им явно мешал — ребятишки то перекладывали его на колени друг другу, то — цепляли сошками за борта машины, или норовили упереть ствол в днище… Дилетанты!

Дорога петляла, поэтому рассмотреть погоню удалось в деталях. Будь у меня гранаты или тот же пулемет — с засадой можно было бы и не мудрить — прикончил бы этих непуганых кретинов издалека, и вся недолга… Мальчики решили поиграть в войнушку? Что ж, извольте, откушайте, не обляпайтесь.

"Хорьх", натужно гудя мотором, взбирался вверх по дороге, водитель с напряженным лицом вцепился в баранку. Он, видимо, тут был единственным, кто понимал, что затея этих кретинов в пятнистой одежонке — чистая профанация. Его нужно было убрать в первую очередь. Я положил винтовку в развилку между ветвей и следил за шофером сквозь целик и мушку.

— БАХ!!! — наконец, колесо напоролось на сюрприз в луже и лопнуло к чертовой матери.

Эхо хлопка отразилось от склонов гор и унеслось прочь по ущелью.

Тараканий типус хряснулся носом о панель и теперь пытался унять кровь, кретины на задних сидениях повалились друг на друга… Царёв поглядывал на меня, ожидая сигнала открыть огонь, но я медлил. Мне хотелось еще немного понаблюдать за нашими преследователями. В них явно пропадал талант комедиантов!

Повинуясь гневному окрику шофера, дилетант-пулеметчик бросил "Бергманн" на дне машины и перевалился через борт, поскользнулся, грянулся в грязную лужу, встал и побрел к колесу. Лучше бы он этого не делал… Ветку с гвоздями он нашел. При помощи собственной ступни.

Побросав оружие, товарищи ринулись к нему на помощь. Шофер обхватил голову руками в отчаянии — ему достались в качестве пассажиров настоящие, высшей пробы клинические идиоты. Он нравился мне всё больше. Поэтому я перевел ствол винтовки на пижона с усиками. Тело — большое и мягкое, голова — маленькая и твердая. Эта истина меня никогда не подводила.

— Гдах! — мой выстрел ударил хлестко, как щелчок плети.

Обливаясь кровью, главарь наших преследователей сполз вниз по спинке сиденья. Гдах! Гдах! Царёв патронов не жалел, но — стрельба из винтовки на дальние дистанции явно не была его коньком. То ли дело — пистолеты… Он вторично ранил бедолагу — пулеметчика с продырявленной ногой, прострелил плечо тому, который пытался вытащить его из лужи, продолжал выпускать пулю за пулей, пока обойма не закончилась.

В конце концов — почему бы и нет? Вассеру — кем бы он ни оказался — нужно было отправить послание. И потому я методично, как в тире, выцелил сначала одного остолопа с винтовкой — и пальнул ему в ногу, потом второго, который полез в автомобиль за пулеметом. Как будто пулемет в этой ситуации мог хоть как-то помочь! Он схватил пулю в предплечье, заскулил и спрятался за машиной.

Водитель демонстративно поднял руки и закричал:

— Я сдаюсь, слышите? Вертел я этих кретинов!

Царёв к этому времени перезарядился.

— Глаз с них не спускай! — сказал я, подхватил сумку с медикаментами и пошел вниз по склону, петляя меж стволов деревьев.

Шофер, увидев меня, спросил только:

— Это мы на вас охотились?

— На нас. Я вижу, ты тут единственный в своем уме, да и человек, по всей видимости, случайный… Тебе заплатили?

— Заплатили… В задницу они могут свои деньги теперь засунуть, марафетчики клятые. Никогда бы не подписался на дело, если бы знал, что они марафетчики! А вы меня убивать будете? — поинтересовался он.

Я присмотрелся к нему и спросил:

— Где служил?

— Семиреченский полк!

— Под Бубырем был?

— А как же! — его лицо просветлело. — "Коробочка"…

— Да, "Коробочка" всех нас спас тогда… Рота панцеров в одном экземпляре! Выжил панцерник, сводила с ним меня судьба после того боя…

— Так и вы там были?.. — в глазах ветерана — семиреченца мелькнула надежда. — То есть убивать — не будете?

— Я — нет. Но в лесу мой товарищ с винтовкой, и, сам понимаешь…

— Понимаю, не дурак. С этими что делать будем? — он кивнул на раненых.

Те и не помышляли о сопротивлении.

— С перевязкой справишься?

— Справлюсь… — он принял у меня из рук ИПП, рассовал их по карманам и пошлепал по грязи — вытаскивать и латать марафетчиков.

Я проверил усатенького — он не дышал — и принялся собирать трофеи. Пятнистые куртки меня заинтриговали: в плане маскировки они могли дать фору и нашему хаки, и протекторатскому фельдграу! И где такое делают? Одна из них, видимо, предназначенная для остывающего покойничка, нашлась в багажнике. Сам-то он отдал Богу душу в элегантном френче!

Интересную одежку я использовал для того, чтобы завернуть в нее карабины. Их, а также магазины, набитые патронами и короба с лентами для "Бергманна", я перенес в под деревья, туда, где было посуше. Следом настал черед самого пулемета. Увесистая, однако, железяка!

Шофер закончил перетаскивать великих воинов в машину и бинтовать их раны, не переставая при этом материться и проклинать марафетчиков на чем свет стоит.

— Дальше что, командир? — спросил он.

— Дальше? Цепляй лебедку, вытаскивай машину, меняй колесо. Вон — у тебя две запаски. Этим скажешь, чтобы передали Вассеру — если уже надоело терять людей и дорога жизнь — пусть берет в одну руку барабан, во вторую — дудку и отправляется возглавлять ряды идущих к дьяволу! Если не надоело — пусть присылает новых кретинов, эти уже испортились. Ну, и в гости мы к нему наведаемся, только дела свои порешаем…

— Возглавлять ряды?.. — от усталости водитель даже рассмеяться толком не мог, хотя было видно — речевой оборот он оценил.

"Испорченные" марафетчики стонали на задних сиденьях, бесцеремонно сваленные вповалку.

— Всего доброго! — сказал я и скрылся в зарослях.

Водитель, матерясь, принялся устанавливать лебедку.

* * *

XVII КАСАБА

Мы шли по Кафу третий день. Южный Каф — Дикий, отличался от Северного — Имперского абсолютной неблагоустроенностью и необжитостью. У обочин дороги бежали кристально чистые ручьи, воду из которых можно было пить, зачерпывая ладонями. Широколиственные леса представляли собой неисчерпаемые запасы дичи и дров, так что на стоянках у нас не было недостатка ни в том, ни в другом.

Ливень больше не беспокоил, яркие и теплые лучи солнца согрели землю, высушили грязь на дороге, взбодрили тяжело нагруженных коней, которых мы вели в поводу. Мягкие ичиги — не лучшая обувь для долгих пеших переходов, но приходилось чередовать верховую езду с такими вот прогулками, чтобы не переутомить коней, не подорвать их здоровье — без этих благородных животных наше путешествие мигом превратилось бы в сущий ад. Да и вообще — человек в горском архалуке и без лошади — это нонсенс, паноптикум!

— Нужно будет распродать оружие, — сказал я. — Нам столько карабинов без надобности. И приобрести еще одну животинку — пулемет возить.

— Шеф, вы правда полагаете…

— Я полагаю, что пулемет — это такой аргумент, который никогда не бывает лишним в споре. Нас — двое, а места здесь неспокойные…

— Но все, кого мы встречали, относились к нам вполне благожелательно!

За это время мы разминулись с купеческим караваном из десятка двугорбых верблюдов при четырех охранниках, и с парочкой одиноких пеших путников — классических башибузуков, из дехкан — в тюбетейках и полосатых халатах.

— Горцы тут — гости не редкие. И что такое кровная месть здешние обитатели знают не понаслышке. Если два горца, с лошадьми, груженными оружием, идут куда-то по горной дороге — с ними наверняка стоит быть вежливыми…

— Пф-ф-ф-ф! — сказал мой жеребец и дернул головой осуждающе.

Мол, мало того, что нагрузили тяжелыми железяками, так еще и оскорбляют честь и достоинство!

— Прости, друг. Не с лошадьми — с конями!

— Фр-р-р-р! — согласился четвероногий соратник и мотнул гривой.

Из-за поворота дороги, наконец, показалась Касаба.

Каменные или глинобитные, саманные сакли уступами располагались на склонах горы, тесно примыкая друг к другу, так что крыша одной из них становилась террасой для другой. Толстые стены, узкие окошечки — это была настоящая крепость. Жилища башибузуков располагались по обеим сторонам дороги, поперек которой стояли деревянные рогатки, преграждая путь караванам и всадникам, но оставляя возможность пройти пешим путникам.

Два местных нукера — смуглых, с восточным разрезом глаз, сидели под раскидистой смоковницей и играли в нарды, сжимая коленями в видавших виды шароварах старинные однозарядные винтовки. Завидев нас, они тут же вскочили с мест и заулыбались. Почуяли наживу? Всадник — значит человек более-менее обеспеченный, с него можно получить мзду… Но в случае с горцем — получить можно было еще и кинжал в печень, а потому млаший из башибузуков гортанно выкрикнул, и из ближайшей сакли выбежали еще трое мужчин с оружием.

Царёв принялся втолковывать им что-то, размахивая конвертом и ежеминутно повторяя имя Бекбулата — брата некого разговорчивого цирюльника по имени Хасбулат. Меня эта история утомила, потому я вынул из кармана серебряную монету неясного номинала и подбросил ее вверх. Благородный металл засверкал в лучах солнца под жадными взглядами башибузуков, а потом пропал в моей ладони.

— Бекбулат! — сказал я. — Бир таньга!

И они вдруг всё поняли.

— Ики таньга! — сказал тот, который первым нас заметил.

Для того, чтобы мне было понятнее, он даже двумя пальцами передо мной потряс.

— Сыфыр, — пожал плечами я и спрятал монету в карман архалука.

— Бир, бир! — тут же принялся соглашаться он.

— Ну так иди вперед, чучело! — сказал я по-имперски.

— Эмперьял? — поднял бровь башибузук.

Его товарищи синхронно повернули взгляды в мою сторону. Взгляды их стали недобрыми. «Эмперьял» — имперцев здесь иногда встретить можно было: торговцев там, или приглашенных гостей кого-то из местных ханов, например. Просто за десятилетия и века противостояния, когда молодежь раз за разам отправляется искать удачи и зипунов в имперские пределы, и раз за разом гибнет от имперских пуль и трехгранных штыков отношения у башибузуков с «эмперьял» были, мягко говоря, натянутыми. Что не мешало им, при этом, торговать с той же Эвксиной или, получив в очередной раз по тюбетейке, наниматься в качестве сезонных рабочих на фруктовые плантации и стройки.

— Дагли, — сказал я и ткнул пальцем себе за спину, указывая на горы.

— О-о-о-о, дагли! — горцев за настоящих имперцев тут не считали.

Горцы для башибузуков были хорошо известны. Такие извечные друзья-враги, которых боялись и уважали. Их селения во время налетов на имперские города и веси предпочитали обходить стороной — перекинет лихой нукер через седло горянку, или стопчет конем ребятишек-пастушков, и никакой Лимес потом не убережет от кровной мести!

В общем — договорились. Полосатый халат башибузука мелькал впереди, петляя по извилистым улочкам Касабы, мы едва поспевали за ним.

— Шеф, вот я давно наблюдаю за вашей методой вести переговоры и вижу только два основных аргумента: деньги или насилие. Вы ведь при первом нашем знакомстве вели себя куда как помягче!

— Можно и помягче, Ваня. Но моя метода здорово экономит время, согласись! Интеллигентность и вежливость хороши с людьми интеллигентными и вежливыми, а тут ни тех, ни других не наблюдается… Кроме нас с тобой, и конячек наших, а?

— Соглашусь, — кивнул он.

Усы Царёв сбрил к черту, волосы немного подросли — и это было ему к лицу. Всё-таки лысина — штука весьма специфическая, даже учитывая его идеальной формы череп. Жеребцы цокали копытами по камням, башибузук время от времени оборачивался и манил нас рукой.

— Хизли, хизли!

— Быстрей, говорит… — прокомментировал Иван. — А я, кстати, не знал, что вы, шеф, на дили так бойко разговариваете!

— Да какой там — бойко? Считать до десяти научился, к черту послать могу и поесть-попить попросить.

Из узких окошек выглядывали женщины, закутанные в цветастые платки так, что видны были только их лица. Слышались детские голоса, кудахтанье кур, рёв ишаков и лай собак, ветер доносил запахи съестного.

— И чего бы им не жить? Неплохо вроде живут, не хуже наших поселян — вон, дома каменные, вокруг — леса богатейшие, почва тут неплохая… — думал вслух Иван. — Ментальное что-то может?

— Эл тиферет Баал, — сказал я.

— Что?

— Во славу Баала. Понимаешь ли, у них весьма специфическая религия. Мне довелось общаться с финикийцами — они делали донёр в Гёртоне, а потом воевали в Легионе против федералистов. Свирепые воины, беспощадные… Я всё понять не мог — что с ними не так? В мирной жизни они были милейшими людьми, должен признать. Но на войне… Мне страшно подумать, что может сделать армия вторжения, состоящая из финикийцев. Из финикийцев, людей обычно зажиточных и образованных! А башибузуки? Отнять и подарить жизнь — вот что ценится у них выше всего. Во славу Баала они рожают детей, и приносят людей в жертву, во славу Баала — убивают пленных, или наоборот — выхаживают тех, кого взяли тяжело раненым на поле боя… Дарить и отнимать жизнь во славу Баала — вот основной смысл жизни каждого башибузука.

— Приносить людей в жертву? — Царёв смотрел на меня неверяще.

— По крайней мере, так велит «Санхуниатон» — то ли священная книга, то ли пророк, я так и не разобрался. Не знаю, как много сторонников старых правил нынче среди баалитов, но — взгляните, вон там стоит медный бык. А под ним — угли, — я указал на пригорок с каменным алтарем, на котором высилась медная статуя тельца.

Надеюсь, всё же, это была дань традиции, а не настоящее приспособление для ритуального убийства…

Я начитался всякого, когда мне с родной ротой пришлось провести на южных рубежах несколько месяцев, сдерживая в Хвалынских степях набеги башибузуков. Лимеса тогда и в помине не было, и отряды всадников в полосатых халатах вырезали и сжигали хутора и небольшие селения на всём пространстве от Кафа до Яшмы… По интеллигентской своей привычке я тогда пытался выяснить причины и предпосылки такой ярости, которые обычным демографическим давлением и нищетой объяснить было сложно.

Выискивать во всем причины экономического характера — этим грешили философы-материалисты. Базис, надстройка, классы, формации… Человек — существо иррациональное, и материальные, очевидные мотивы и причины зачастую в его жизни играют роль весьма вторичную. Что уж говорить о целых этнических общностях…

— Вы всё еще хотите продать им карабины? — спросил только Иван.

— Ты всё еще думаешь, что удастся отсидеться за Лимесом?

Царёв скривился.

Бир таньга я башибузуку таки отдал — перед самыми дверями усадьбы Бекбулата. Судя по всему, брат Бринёвского цирюльника особо не бедствовал — по местным меркам, конечно. По крайней мере, стены его сакли были украшены росписями в виде голубых и желтых цветов, в окна было вставлено настоящее стекло, и в высоту жилище сего почтенного горшечника было в целых три яруса.

Мы нерешительно мялись у калитки, кони фыркали и нетерпеливо перебирали копытами. Женские голоса и детский плач за забором не добавляли нам уверенности. Вдруг мимо нас пронеслась целая стайка чернявых смуглых ребятишек, они орали и бесновались, и швырялись друг в друга грязью и кизяком. Завидев двух незнакомцев, эти дьяволята замерли и один из них крикнул:

— Дагли-и-и!!! — и мальчишки прыснули в сторону, чтобы наблюдать за нами с ветвей плодовых деревьев, из-за насыпи камней и высунувшись из канавы.

Их вопли привлекли внимание хозяев дома. Калитка приоткрылась, и тут же захлопнулась. Испуганный женский голос залопотал что-то на дили, языке башибузуков, в доме послышался шум, окно третьего яруса распахнулась и наружу высунулся ствол винтовки.

— Орайа ким гелди? — крикнул хриплый мужской голос.

— Письмо от Хасбулата, его брату — Бекбулату! — откликнулся я.

— Письмо-о-о? — удивился голос на по-имперски. — А я думаю — что за дигли там такие, какой шайтан привел дигли к дому горшечника Бекбулата… Зулейха, ач! Капилари ач! Это гости!

Внутри началась суета, калитка открылась нараспашку, и мы один за другим вошли во дворик и ввели коней. ребятишки с улицы тут же устремились за нами следом — они что, все были местные? Невысокая, молоденькая Зулейха как-то лихо взяла этих разбойников в оборот — дьяволята наносили воды, помогли нам разгрузить поклажу с жеребцов, снять с них сбрую…

Бекбулат — полный, крупный человек, явно похожий на брата-цирюдьника, в легкой рубахе зеленого цвета, рукава которой были закатаны, и в полосатых шароварах, спустился к нам довольно быстро. Я вручил ему письмо и сказал:

— Хасбулат теперь в Бринёве живет, свою цирюльню держит, неплохо зарабатывает. Приглашает тебя переехать…

— Ну-ну… Благодарю, благодарю вас, что послание доставили. Почитаю. А пока — присядьте вот тут, в тени, под навесом, гости дорогие. Жёны сейчас на стол соберут!

— Да мы бы в чайхану… — начал было я, но был прерван решительным жестом руки.

— Никакой чайханы! Не всякий раз из такого далека весточки до нас доходят! Здесь же и заночуете, и ничем не хуже чайханы и караван-сарая мы вас напоим-накормим, да и гостевая комната у нас свободна… Зулейха! — хлопнул в ладоши радушный хозяин.

У Бекбулата было четыре жены. Зулейха — младшая, но самая проворная и сообразительная из всех, успевала повсюду. Три старших — молчаливые, грустные женщины, хлопотали по хозяйству. В огромном казане булькал плов, жарилась на вертеле курица, со второго яруса, где размещалось помещение для гостей, летели клубы пыли — там наводили порядок. Давненько у них не было визитеров!

Помимо четырех жён у Бекбулата имелось восемь сыновей — от пяти до четырнадцати лет, те самые сорванцы, что встретили нас на улице, и три дочери — четырех, десяти и двенадцати лет. Они помогали женщинам по хозяйству, занимались какой-то работой по дому, присматривали за птицей.

Старшая девочка принесла поднос с кофе под навес, поставила на маленький резной столик.

— Сегодня просто день такой, — хозяин по-имперски говорил вполне сносно, акцент почти не чувствовался. — Эл тиферет Баал, мы собрались дома всей семьей. Обычно мы с сыновьями работаем в гончарной мастерской, это чуть ниже по улице, рядом с рыночной площадью. Но сейчас — глина закончилась, завтра пойдем пополнять запасы в горы… Потому — сегодня дела домашние. И вот — гости… Ну, расскажите, каково там, по ту сторону Кафа? Говорят, Император вернулся и навел порядок? Я-то лет пятнадцать там не был…

— Что, и в набеги ни разу не сходили? — невинно глядя на стропила навеса, поинтересовался Царёв.

— В набеги? В набеги старшие сыновья ходят. Дело младшего — блюсти семейное гнездо!

Интересные порядки… В Империи, да и вообще — в Старом Свете — наследство доставалось старшему, а счастье искать отправлялся младший! Или — младшие, сколько бы их ни было. А тут — вона как.

— А Хасбулат? — не унимался Иван.

— А Хасбулат пошел — и не вернулся. Потом оказалось — вместо того, чтобы сложить голову эл тиферет Баал — он осел там и стал брадобреем. И неплохо устроился, как пишет… И я не могу его осуждать — он единственный из моих братьев, кто остался в живых. Сейчас я смотрю на своих сыновей, и мне не хочется, чтобы семеро из них погибли… Пусть даже эл тиферет Баал. Говорят, в Империи много земли, много работы. Может быть, нам стоит попросить Императора дать нам землю и работу? И не ходить в набеги?

— В Империи не поклоняются Баалу. Там другие правила, другая жизнь. В Империи нельзя иметь больше одной жены, — сказал я. — Разве многие башибузуки смогут приспособиться и жить так?

— Хасбулат смог. Я — не смогу, а вот мои дети — очень даже. Хорошие горшечники ведь будут нужны еще долго, верно?

Я глянул на Царёва. Если его план по индустриализации удастся — горшечникам останется только делать сувениры. Или идти на фабрику по производству посуды…

— Вы давно бывали за Кафом? — спросил Бекбулат. — В наших местах?

— Я был в детстве, — пришлось кивнуть мне.

— Я не бывал вовсе, — откликнулся Иван.

— Когда в Империи началась смута — многие из наших радовались, что наконец неверные пострадают за свои грехи, а мы пересечем Каф, вырвемся на Хвалынские степи и отнимем исконные земли по самый Итиль. А потом вдруг оказалось, что перестали ходить караваны, и привычные товары вроде лекарств и боеприпасов брать стало неоткуда. Никто не покупал у нас баранов и рис, никому не нужны были шерсть и фрукты… Нищета и голод заставили нукеров браться за сабли — и идти на пулеметы. Приезжали "синие", призывали создать Ассамблею Леванта, присоединиться к Республике, напасть на Шемахань и прибрежные богатые города, занятые имперскими добровольцами… Но они отправились в быка, потому что нашим ханам не понравились их слова про Республику. И ханы повели молодых нукеров на Север — и сначала они возвращались с добычей, а потом — не возвращались вовсе. И знаете что? Когда на перевале я снова увидел черное знамя с орлом — то нагрузил десять верблюдов горшками и пошел к таможне — и меня пропустили! И когда я вернулся с лекарствами и с грузом соли, и с красками и эмалями для моей работы, то многие соседи решили, что торговля лучше войны… И теперь Касаба живет много лучше любого другого кишлака на сотню верст окрест. И потому кое-кто считает нас предателями, поскольку мы хотим торговать, а не подохнуть эл тиферет Баал… И я вас спрашиваю: как думаете, дагли, если Касаба или какая иная община, любой кишлак попросится под руку Императора — пришлет ли он сюда войска, чтобы защитить нас?

— Если присягнете и откажетесь от человеческих жертв — то пришлет, скорее всего. Но детей придется отдать в школу, а рядом с кишлаком поставить церковь, медпункт и гидроэлектростанцию, — быстро ответил Царёв. — Это я вам наверняка скажу…

— Церковь и медпункт… — задумался Бекбулат. — Они будут вкалывать нам болезни животных, чтобы мы не болели человеческими болезнями?

— И это в том числе, — сказал я. — Жить в Империи — значит жить по имперским законам.

— А смогут ли дагли быть посредниками между имперцами и башибузуками?

— Это надо спрашивать старейшин или людей авторитетных. Я знаком с Искандером, командиром Горской Дивизии, и по возвращению могу передать ему твои слова, — задумчиво проговорил я. — На той стороне Кафа людям будет приятно узнать, что не всем здесь сломали волю ханы и засрали голову жрецы…

— Тихо, тихо, дагли! Даже из моих четырех жен две – сторонницы старых обычаев и к жрецу на поклон ходят чаще, чем в кровать к мужу… — Бекбулат засмеялся, и щеки его затряслись. — Но Искандеру скажи, обязательно скажи. Здесь, в Касабе, и в Дзере, и в Абале, и в других местах народ сильно устал от вечной войны…

Мы ели жирный, рассыпчатый плов с бараниной, специями и овощами, пили чай из пиал, вели неспешную беседу о погоде, горах, дороге на Шемахань. Все мужчины — от хозяина дома до самого младшего из его сыновей — ужинали вместе тут же, под навесом. Женщины, накрыв на стол, удалились в дом — они по традиции ели отдельно.

Маленькие башибузуки отличались отменным аппетитом, и показавшийся мне огромным казан опустошался с поистине удивительной скоростью. Иван явно разомлел от обильной пищи и клевал носом.

— БабА, бабА! — вдруг вскочил один из Бекбулатовичей. — Бир эмперьял якаладилар!

— Какого еще имперца? — очнулся от дремоты Царёв и, поднявшись со своего места, сделал несколько шагов к забору. — Взгляните, шеф!

И я взглянул. А через каких-то пару секунд — похолодел: за верблюдом, со связанными руками, избитый, едва переставляя ноги, плелся человек в имперском пехотном хаки! Вглядываясь в его лицо, скрытое под сплошным кровоподтеком, я не мог поверить своим глазам: это был мой чертов замкомроты! Стеценко!

XVIII КАФСКИЙ ПЛЕННИК

Над Касабой гулял свежий ветер, который пах грозой и свежестью. По небу проносились темные, кудлатые тучи, и я подумал, что ночью, скорее всего, снова зарядит ливень.

— Дорогой Бекбулат, я нахожусь в весьма сложной ситуации, — с чего начать этот разговор, мне было непонятно. — С одной стороны — мы не можем предать ваше гостеприимство и подставить под удар вашу семью. С другой стороны, этот пленник — мой соратник, мы воевали плечом к плечу, и если я брошу его здесь — то до конца дней своих, да и после смерти не обрету покоя. Мне нужен ваш совет — как быть? Если возможно как-то выкупить его, то поверьте — я не пожалею ничего…

— Выкупить у жрецов?.. — Бекбулат покачал головой. — Не выйдет. Завтра — День Жертвоприношения. Наши планировали ограничиться новорожденным тельцом, но прибыл челеби и требовал соблюдения ритуала… Вот, нашли эмперьяла, иначе пришлось бы тянуть жребий эл тиферет Баал… Даже не знаю, где наш староста приобрел раба, но это очень, очень кстати.

Мы с Царёвым переглядывались. Приобрел? У них тут что — не только человеческие жертвы, но еще и работорговля?

Наконец Иван спросил:

— Скажите, а для этого ритуала помимо жертвы есть какие-то необходимые элементы?

— Жертвенник, конечно, — он махнул рукой в сторону полой внутри статуи медного быка. — Алтарь. И пленник. Ну, и челеби — жрец по-вашему, но это уже не обязательно, в Касабе жертвоприношением руководил староста Азамат, и всё проходило как по маслу… Я еще такую крамольную вещь скажу, дагли — судя по урожаям и прибылям последних трех лет, телец эл тиферет Баал, брошенный в жертвенник, работает ничем не хуже, чем человек эл тиферет Баал, поджаренный на медленном огне.

Оказывается, наш хозяин был опасным вольнодумцем! И это вызывало уважение.

— То есть — без жертвенника не будет жертвоприношения? — клонил куда-то Царёв.

— Будет. Там, где есть жертвенник, — ни Бекбулат, ни я пока что ничего не понимали.

— А где ближайший жертвенник?

— В Абале, это семь вёрст дальше по дороге.

Вот тут я начал понимать логику Царёва. Если вынудить челеби и его людей забрать с собой Стеценку и убраться из Касабы — тогда у нас будут развязаны руки! Мы можем попытаться отбить пленника, и при этом Бекбулат больше не будет за нас ответственным, и его семья не пострадает.

— Шеф, разрешите — ваш бинокль? — протянул руку Иван.

Я вынул оптику из футляра, увидев восхищенный взгляд Бекбулата, и сделал в мозгу зарубку — у нас имелся запасной прибор, трофейный, из "Хорьха". Такой подарок явно придется по душе этому необычному башибузуку. Царёв же, ухватив бинокль, несколькими прыжками взобрался на крышу третьего яруса сакли и принялся осматриваться.

Солнце едва-едва коснулось верхушек гор, но обманываться не стоило — темнело на Кафе быстро. Поэтому для наблюдений у Ивана было совсем немного времени.

Когда он убрал окуляры от глаз, я даже отсюда рассмотрел это его выражение лица — когда Ванечка превращался в живой арифмометр. Не прошло и секунды, как он счастливо и открыто улыбнулся. Что за фортель пришел ему в голову на этот раз?

— Шеф! Вы можете подняться сюда с винтовкой? — я, конечно, мог.

Бекбулат наблюдал за нами с опаской.

Оказавшись на крыше, я спросил у Царёва:

— И какого рожна?

— Так стреляете вы всяко лучше меня. Вон, взгляните — там камешек, красноватый такой. Над самым утесом. Попадете в самое основание?

Я взял у него из рук бинокль и присмотрелся. Далековато! Полверсты или около того. С другой стороны — обозвать камешком этакую глыбу…

— Попаду, — ответил я. — Но нужен упор. Но зачем?..

— Шеф… — в его глазах промелькнуло то самое, императорское выражение.

Спорить я не стал. Упор соорудил из столика-дастархана, подложил еще и свернутый ковер.

— Красноватый камень, утес, в который упирается главная улица Касабы, так?

— Всё верно. Стреляйте под самое основание, и — прячьте винтовку…

— Ну-ну, поучи меня, Ванечка, конспирации!

Ванечка наконец замолчал. Я выдохнул. Смеркалось. Цель становилась всё менее отчетливой… Прикрыв на секунду глаза, я приложился к винтовке поудобнее, ощутил щекой прохладу и гладкость деревянной ложи и медленно, плавно потянул за спусковой крючок.

— Гдах! — гавкнул выстрел.

— Крак! — послышался странный звук за несколько секунд до того, как солнце закатилось за вершины гор.

— Ну что ж, предлагаю всем отправиться спать, — сказа Царёв. — Ночь и утро у нас у всех будут очень тяжелыми.

* * *

Ночью разразилась гроза. Вместо привычных неудобств в виде ручьев из дождевой воды и грязи, отводимой двумя канавами прочь из кишлака, Касаба столкнулась с селевым потоком, который устремился по главной улице, удерживаясь в берегах из кирпичных и саманных заборов к рыночной площади и дальше — к алтарю с жертвенником. Прилавки, навесы, ящики и корзины, опрометчиво оставленные торговцами на ночь, унесло прочь. Медный бык — символ Баала, тоже скрылся в неизвестном направлении, смытый мощной селью. Всё-таки жертвенник был полым внутри, и его веса не хватило, чтобы прочно удержаться на ногах… Искать его дехканам предстояло теперь на дне ущелья, куда стихия смела всё, что смогла унести с собой.

Вой и вопли по всему кишлаку стояли жуткие. А как же? Там, где хозяева забыли закрыть калитки, или просто — забор был прохудившимся, жижа проникла во дворы и на первые ярусы саклей, попортила имущество, замочила припасы, не убранные в лабазы и высокие кладовые.

Башибузуки, проклиная всё на свете, под первыми лучами дневного солнышка взялись за работу. Бородатый челеби в белом бурнусе пытался заставить дехкан заняться приготовлениями к жертвоприношению, но натыкался на отупевшие от навалившейся беды взгляды и полное непонимание.

— Эл тиферет Баал, я покидаю это место! — наконец отчаялся жрец, осознав, что, если не поторопится, то не успеет принести жертву до заката.

Мюриды-послушники принялись собираться в дорогу, нагружая лошадей и верблюдов скарбом челеби. Они торопились — до Абала пусть и недалеко, но горные тропы, особенно в сезон ливней — штука коварная!

* * *

— Я выниму его оттуда, шеф, — Царев скинул архалук, оставшись в одном бешмете, и взял в руку кинжал. — А вы уж не жалейте патронов.

"Бергманн" удобно устроился между камнями, я поводил стволом пулемета из стороны в сторону, пошевелился, проверяя комфортность позиции.

— Выниму? Что значит "выниму", Ваня?

— Ну, украду его. Как только увидите, что мы вне опасности — тут же жмите на курок. Считайте — они приговоренные преступники. Работорговля, человеческие жертвоприношения — этого вполне достаточно для смертной казни.

Снова выступать в роли императорского палача? Черт побери, да я выступлю в роли даже и самого сатаны, если это поможет выручить кого-то из моих ребят! Тем более — Стеценку!

— На спусковой крючок, Ваня. Но это — мелочи. Ты мне лучше вот что скажи — каким-таким чудесным образом ты провернул всю эту историю с потопом и исчезновением медного быка?

Иван почесал затылок и сказал:

— Физика, геометрия, метеорология… Ну, я видел направление водных потоков, прикинул объемы выпадающих осадков — утёс, канавы… Таким образом, примерно представил себе мощность селя. Камень играл роль пробки, мы когда по серпантину спускались, я вершину того утеса рассмотрел — там что-то вроде запруды для дождевой воды. Обломок этот и сам бы упал — со временем. А так — дозированный импульс, давление водяной массы — довольно несложное уравнение. Рассчитал примерную точку воздействия… Правда, если быть честным до конца, я не думал, что смоет половину посёлка…

Я только головой покачал. Геометрия, физика… Что у него в этой царственной головушке вообще творится? Страшный человек мой подопечный!

Говор мюридов и шум каравана послышались из-за поворота. Копыта лошадей и верблюдов месили дорожную грязь, люди выглядели раздосадованными и уставшими — еще бы! Ночка выдалась адова.

Царёв скрылся в придорожных зарослях, я припал к пулемету. Сквозь мушку и целик я видел белые бурнусы жрецов, восседающего на двугорбом верблюде чебели, Стеценку, который снова плелся, привязанный длинной веревкой к луке седла одного из башибузуков… И как он только здесь оказался? Эта мысль не давала мне покоя. И еще одна: скотинку жалко. Верблюды и лошади ведь не шибко виноваты, что у них такие мерзавцы-хозяева!

Младших жрецов Баала — мюридов — было всего семь, трое из них ехали верхом, еще четверо — вели в поводу тяжело груженых верблюдов. Первой очередью я планировал опрокинуть головной дозор — двух всадников, а потом взяться за остальных.

Едва различимая зрением тень метнулась из кустов через дорогу.

— Оу! — крикнул всадник удивленно, обнаружив, что веревка, тянувшая пленника за лошадью, теперь волочилась концом по дороге, а самого уготованного в жертву имперца и след простыл.

— Да-да-да-да-да!!! — пулемет заколотился в припадке ярости, отбивая мне плечо.

Заревели верблюды, рухнул в грязь окровавленный челеби, красные ошметки полетели во все стороны, а пулемет продолжал извергать пламя, поливая свинцовым дождем дорогу… Наконец всё было кончено. Я потер ладонью плечо — будет гематома — с удовольствием потянулся, хрустнув костями. Револьвер скользнул в руку, я оперся о камни и перемахнул через насыпь.

— Дагли… Лютфен бени ольдурмэ… Ольдурмэ, дагли! — причитал один из мюридов.

Я выстрелил даже не думая. Ольдурмэ, как же… Людей в медного быка пихать — не ольдурмэ, а я его, значит, должен ольдурмэ? Понятия не имею, что это значило, но общий посыл был понятен. Барабан револьвера мне пришлось дважды доснаряжать патронами — прекратить мучения верблюдов и коней было делом правильным, даже — необходимым.

Одна из лошадей вдруг всхрапнула и поднялась на ноги. Оказывается, она не была ни убита, ни всерьез ранена — глубокая царапина на крупе не в счет.

— Иди сюда, моя хорошая! — я перехватил повод и отвел ее в сторону.

Травму нужно было обработать — и тогда у Стеценки будет возможность ехать верхом… Этим я немедленно и занялся.

— Твою-то ма-а-а-ать! — услышал я знакомый голос. — Пору-у-учик, а я-то думал, какая-такая етитьская сила меня из этой передряги вытянула? А вот он, стоит, с лошадкой тетешкается посреди горы трупов! Как это на тебя похоже, командир! Всё такой же инфантильный рыцарь печального образа?

— Стеценко! А ну — равнение на-а-а-а середину! — рявкнул я.

— На середину чего? — удивился Стеценко.

Он бодрился, но по всему выходило — пришлось моему вечному заму в последние дни несладко.

— Иди сюда, ирод, я тебя обниму…

— Не надо меня обнимать, поручик, у меня ребра страсть как болят!

— И воняет от тебя премэ-э-э-эрзко! — не остался в долгу я.

Царёв уже выводил наших жеребцов.

— Этот твой ассистент… — Стеценко болезненно поморщился, избитое лицо его сложилось в странную гримасу. — Демон, истинный демон. Ловко он веревочку перерезал и меня утащил. Не из Феликсова ведомства?

Я сделал неопределенный жест рукой.

— А монеты из пояса у псины этой ты забрал? — спохватился Стеценко и, мигом преобразившись, ринулся к истекающему кровью челеби и принялся снимать с него бурнус и пояс, который характерным образом позвякивал. — И вообще! Добра-то тут сколько! Добра-то!

* * *

Если бы Царёв не поймал еще одну лошадь — нам пришлось бы бросить спасённого Стеценку на груде злата — чахнуть. Потому что жеребцы тащить всю гору добычи отказывались наотрез, имея в виду наш арсенал — пусть и изрядно полегчавший после того, как мы оставили Бекбулату пару карабинов с боезапасом, и я расстрелял целый короб во время засады. А Стеценко отказывался бросать свои трофеи.

— Я что — зря столько времени страдал? Я что, на деньги этой псины не гульну?

Так что спасенную мной кобылку мы определили как вьючную лошадь, а серую конячку, пойманную Царёвым, отдали Стеценке — под седло. Это позволило нам под аккомпанемент ругани и проклятий спасенного соратника довольно живо убраться с места засады, свернув на горные тропы, по которым можно было обогнуть Абал.

Лошади неспешно трусили по каменистой дорожке, над головами нашими смыкались кроны деревьев — мы хотели сделать большой крюк, верст в сорок, чтобы обогнуть населенные места и избежать встреч с местными, которые явно будут пребывать в не самом лучшем расположении духа в связи со смертью старшего жреца и его мюридов.

С другой стороны — например, Бекбулат и его единомышленники совершенно точно не расстроятся.

— Я нанялся к одному богатому сипангцу — Престо его зовут… Или звали, черт его знает, как теперь правильно говорить. Какая-то шишка в синематографии, — рассказывал Стеценко по пути. — Он искал человека по фамилии Цорн. Вроде как доктор — кринолог, что-то такое… Что-то про внутренние органы, железы — он рассказывал, я ни черта не понял.

— Эндокринолог, — сказал я. — Железы и гормоны.

— Верно! Гормоны! Престо сам из себя был мужчина красивый, высокий, широкий в плечах — самое то для синематографического актера. А травил байки, мол, раньше выглядел как карлик, снимался в комедиях, самому Чарльзу Спенсеру конкуренцию составлял. Так вот, этот Цорн его вылечил — давал ему какие-то порошки, и Престо рос над собой и хорошел день ото дня. А потом оказалось, что он и нахрен никому не нужен такой красивый… Красавчиков в мире полно, их хоть пруд пруди, а карликов талантливых — не так, чтобы много. И этот чудак приехал в Эвксину, стал сорить деньгами, искать проводников через Каф, охрану… Он говорил, что, мол, там, в Леванте, за горами есть что-то вроде закрытого научного сообщества, куда съезжаются лучшие умы человечества. Нес околесицу про живые головы, зверолюдов, вот эти вот ваши гормоны и черт знает что еще! Ну, мне-то что, я тогда на мели был. Платил он щедро. Договорились — найду надежных ребят, доведем этого Престо до Шемахани, а дальше — разбежимся. Разбежались… Башибузуки нас выхватили у Сахарной Головы — молодые, озверелые, никакого понятия. Продали по кишлакам — а оседлые и рады были, вон какой у них запас для медных быков! Красота, своих не надо теперь в жертвенники совать! Престо, кстати, первого Баал и сожрал. Как он выл, как выл, всё какую-то Герду поминал! Ей-Богу, поручик, я после этого запаха, ну, из быка который, на мясо смотреть не могу…

Стеценко сунул руку в седельную сумку и запихал в рот хороший ломоть копченой колбасы.

— Жрать — жру, но смотреть не могу, — глотая вязкую мясную слюну проговорил он.

— А что там про этих ученых? Откуда у него такие сведения?

— Вроде как от Вассера… — пожал плечами Стеценко. — Через Вассера многие неофициальные лекарства идут, он и клиентов на тот остров поставляет — состоятельных. У него сеть гостиниц по всему югу, туда заселяются пациенты, а потом он или караванами, или сначала морем, а потом — железной дорогой и снова — караваном доставляет их на остров. Но в последнее время у него вроде как проблемы — по крайней мере Престо так и не смог выйти на связь с посредниками в Яшме. Если б смог — я б ему и даром был бы не нужен.

Он поймал наши растерянные взгляды и озадаченно проговорил:

— Что я не так сказал? Или что вы не так сделали?

— Видишь ли, разлюбезный мой господин Стеценко… Мы тут с господином Царёвым как из Аркаима выехали — так на дела этого Вассера всё время натыкаемся. Какая-то очень уж таинственная и могущественная фигура получается!

— А то! Никто его не видел, но все про него говорят… — Стеценко снова запустил руку в седельную сумку, извлек оттуда баклагу с молодым эвксинским вином и стал жадно хлебать, обильно проливая на грязное хаки. Отдышавшись, он спросил: — А вы-то, командир, каким хреном за Каф выбрались?

— Этнографическая экспедиция. Исследуем нравы и обычаи местного населения… — усмехнулся я.

— Ну-ну, — оскалился мерзавец Стеценко. — И как успехи?

Я обвел взглядом лошадей, добычу, весь наш арсенал и хмыкнул:

— Пока что занимаемся сбором образцов и нарабатываем навыки работы в чуждой имперскому ученому среде… Кажется, получается неплохо!

— Хы, — подавился вином Стеценко.

— Хо-хо! — откликнулся я.

А Иван захохотал от души, сбрасывая напряжение. Глядя на его сверкающие голубые глаза и задорную улыбку, мы тоже не выдержали — и ржали уже все вместе, ровно до тех пор, пока к нам не решили присоединиться еще и лошади.

* * *

XIX ЗА ПОЛШАГА ДО ЦЕЛИ

Стеценку мы нарядили в трофейный полосатый халат, на голову намотали кусок ткани — то ли на манер чалмы, то ли — в стиле шапочки Гиппократа… Так или иначе, его бы и родная мать не узнала с посиневшей от побоев физиономией и в таком наряде… Спутником и проводником он оказался бесценным: мне вообще пришло в голову, что после окончания войны и до своей командировки в Наталь, мой зам, видимо, промышлял тут не совсем законными делами… Может быть, нанимался проводить караваны контрабандистов, или что-то вроде этого? И потому особенно странным казалось его пленение.

— Ладно, ладно! Мы накурились в чайхане кальяна с анашой, — признался, наконец, Стеценко, спустя пару дней путешествия. — Это всё Престо, ненормальный, настаивал — мол, местный колорит, местный колорит… На Сипанге-то опий в основном ценят, а башибузукская анаша и не знакома им вовсе… А меня такая тоска взяла — не знаю, тошно стало от осознания того, чем приходится заниматься мне, боевому офицеру! Ну я и дал слабину, тоже употребил. Вот и взяли нас тепленькими… Не курите, дети, анашу — до добра это вас не доведет, загребут вас башибузуки и примутся жарить эл тиферет Баал!

— Кто кретин? — спросил у Стеценки я.

— Я кретин, — покладисто согласился он.

Вообще, последний отрезок пути был богат на откровения. Царёв, например, рассказал — не называя имён, конечно — что его дядюшка-дедушка уже вовсю договаривался о женитьбе внучатого племянника, вовсе не спросив его мнения. Более того — невесту для Ванечки Крестовский нашел где-то за пределами Империи, как подозревал юноша — какая-то ханская дочка, или может, чадо сердара из богатых портовых городов южного побережья Леванта, или — басмаческого бея, а может и вовсе — хунхузского вана… Мало ли завидных невест на Востоке?

— А ты вроде как богатенький сынок, да? — спросил Стеценко.

— Богатенький сирота, — не стал отнекиваться Царёв. — Вот дедуля и тешит себя розовыми матримониальными мечтами — чтобы и правнуков понянчить, и семейные, скажем так, активы приумножить. Честно говоря, я уже устал отмахиваться от его вопросов: нравятся мне брюнетки или нет? Разве ж, в этом дело?

— Так и попросил бы ее фотокарточку! Если барышня ничего, да к тому же с приданым — и думать нечего! Нужно брать! — категорично заявил Стеценко.

— Вот и брали бы! — насупился Царёв. — А я по любви хочу! Чтобы души ну… Гармонировали!

— Вон, поручик-то наш сколько вертелся, как уж на сковородке — нос воротил, от эвксинских красоток бегал, любви-романтики дожидался. А Валевские всё одно своего добились — подсунули ему доченьку… А он аж пищит от радости всякий раз, когда на ее портрет любуется. Когда думает, что никто не видит.

— Ваня, — сказал я. — У меня появилось некая внутренняя твёрдая уверенность, что вон то дупло, в котором, кажется, имеется гнездо диких пчел, удивительным образом эргономично подойдет под телеса нашего временного попутчика.

— А я слыхал, шеф, что укусы пчел невероятно полезны для здоровья! — с серьезным видом кивнул Царёв.

— Это не пчёлы, — Стеценко погрозил нам пальцем. — Это шершни. Смертоубийство затеяли, земляки? И вообще — что значит "временный попутчик"? Требую зачисления в штат экспедиции. Раз уж спасли — то ставьте на довольствие. Вещевое, денежное… Чтоб выслуга лет шла и всё такое прочее. А то ишь — сначала из плена спасать, потом — в дупло пихать… Это, наверное, кафский воздух плохо на мозг влияет, вызывает приступы кретинизма — одни в быка меня запихать хотели, другие вон — в дупло!

— И на какую должность в экспедиции претендуете? — поинтересовался я.

— Заместитель командира! А как же? А какую еще? Ты же без меня не справляешься, сразу видно! Личный состав распустил, трофеи вон едва ли не бросил, махоркой снабжение не наладил…

— Что значит распустил? — удивился Иван. — И на кой черт нам махорка, если мы некурящие?

— Положено! — отрезал Стеценко.

Так мы и коротали время в пути. Зелени становилось всё меньше, горы постепенно превращались в каменистые холмы, холодные, чистые ручьи и озера сменялись редкими родниками и небольшими речушками. Для того, чтобы найти дичь для ужина и топливо для костра с каждым днем приходилось прикладывать всё больше усилий. Кафский хребет незаметно сменился полупустынным Левантским нагорьем.

Мы сняли горские костюмы и достали привычную нам одежду: серый френч и галифе для Царёва и родное хаки для меня и Стеценко. У здешних кланов башибузуков имперская форма уже не вызывала приступов ярости. Эти если и отправляли свою молодежь за Лимес — то только от большой нужды, как несколько лет назад, во время гражданской войны. Но тогда мало кто вернулся, чтобы поделиться ненавистью и страхом, которые внушили им проклятые эмперьял. Почти все полегли, едва-едва успев обагрить свои клинки кровью… Полегли в том числе и моими усилиями.

Ак-эфенди — "белые господа", в основном — уроженцы Протектората, встречались нам время от времени по дороге. Один раз мы имели честь засвидетельствовать своё почтение партии землемеров-тевтонов, которые проводили геодезические изыскания для будущей железной дороги Сидон-Шемахань-Элам, второй раз — приветствовали археологическую экспедицию из Виндобоны.

Активность орденцев заставляла нервничать, учитывая инцидент с поездом и непонятные схемы Вассера. Эти подтянутые ребята в единообразной одежде были точно такими же археологами, как мы — этнографами. Хотя, уверен — копать они копали. Страсть верхушки Ордена к древним артефактам, манускриптам, храмам и гробницам была хорошо известна.

— Как так вышло, что все вокруг поклоняются Баалу, а Шемахань не отступает от веры предков? — спросил Иван.

— Ну что значит — не отступает? Что-то около половины шемаханцев — баалопоклонники. А среди местных кочевых и оседлых кланов кое-кто тоже не приемлет медного быка, и молится Джа. Правда, их меньшинство… Но — народ там отчаянный, за традиции готовы биться в кровь… — с неким уважением, обычно несвойственным его циничной натуре, проговорил Стеценко. — А так — рельеф местности и упертость шемаханцев. Эти гордецы уже лет триста как заперты внутри одной-единственной долины, которая раза в три меньше обычной имперской провинции, а всё поминают времена, когда Шемаханское царство простиралось от самого Кафа до Финикии.

— Так уж и меньше… — скептически покосился на него Царёв. Если вы Янгу берете в качестве провинции — то да, а если, например, Мангазею — то Шемахань поболее будет. Двенадцать рек, целое море — с островами, между прочим!

— Ну-ну… Посмотрите своими глазами. Там едва ли половина территории для жизни пригодно! — не унимался Стеценко. Остальное — солончаки и каменные торосы. Население самой Шемахани — тысяч сто, еще столько же в долине живут, рис на террасах растят. Вот и посчитайте — больше там или меньше. А раньше — да, раньше ого-го! В долине всё было — сплошной город! А теперь — остатки былого великолепия. Из стен древних дворцов делают борта для террас, чтобы вода не утекала вниз по склону…

Я и не знал, что Стеценко — такой любитель истории. Но с Царёвым они на удивление спелись — пришлось даже по Высочайшей протекции утвердить этого шельмеца в должности заместителя начальника экспедиции по общим вопросам. Ну и еще потому, что в голове стучались слова Феликса — "доверяй ветеранам". Нет-нет да и закрадывалась мысль — не просто так имперские фронтовики, прошедшие огонь, воду и всё, что угодно, за Лимесом рыскают…

* * *

У самой границы Шемахани, когда на горизонте уже замаячили силуэта Красных скал, окружавших это странное государство, и следы цивилизации становились всё более явственными, мы повстречали нечто на самом деле необычное.

Автомобиль в этих краях — диковина. Железная дорога была, мы ее даже пересекали два раза, и поезда тут изредка ходили. Но автомобиль — мощный "Ланчестер" родом из Альянса, с четырёхцилиндровым двигателем и хищными обводами длинного корпуса, на грязной дороге из каменных плит, посреди Леванта — это было сродни явлению роты сверхтяжелых панцеров под Бубырём.

Одинокая путешествующая женщина в этих краях — тоже диковина. Ханум башибузуков обычно путешествуют очень недалеко от дома, в компании многочисленных товарок, или в сопровождении своих мужчин — отца, мужа, сына. И, совершенно точно, никогда ни одна почтенная дщерь Баала не станет управлять повозкой, конем, чем угодно — а тем более автомобилем!

А тут — черные волосы свободно развевались, алый шелковый шарф трепал ветер, замшевый походный костюмчик и высокие кожаные ботинки были заляпаны грязью. Девушка с явно восточными чертами лица в совершенной апатии сидела на капоте автомобиля, подперев подбородок ладошкой.

"Ланчестер" влетел в выбоину между плитами, полную грязи. Тут, оказывается, тоже прошел дождь — еще одна диковина в этих краях.

В общем — у барышни случились неприятности. И мы не могли просто взять — и проехать мимо. Я в нашей экспедиции был вроде как старший, а потому спросил, жутко коверкая язык башибузуков — дили:

— Ханум, ярдимчи олабилир мииз? Можем мы помочь?

Она испуганно глянула на нас, в ее карих глазах читалось отчаяние и горькая досада. Красавицей назвать незнакомку было сложно — на мой взгляд, черты лица девушки были немного резкими, чуточку неправильными, но шарм и обаяние, природная грация сквозили в каждом ее движении, каждом взгляде. Стеценко тут же выровнял осанку и смотрел гоголем, Царёв не знал, куда прятать глаза. Она что, понравилась ему? Это такой у нас влюбчивый Император?

— Эвет… Эвет! — как-то неуверенно заговорила она на дили. — Арабам… Ой! Арабам махсур калди…

— Вы говорите по-имперски? — сообразил я.

— Ох, да, слава Господу, на имперском я разговариваю гораздо более свободно… Дили мне дается с трудом, всё-таки отсутствие практики… У меня машина застряла, колесо попало между плит, мотор заглох…

— Господа! Спешиваемся. Мы ведь не бросим даму в беде?!

— Как можно, шеф! — Стеценко аки тигр, мужественно соскочил на землю, и, выпятив вперед нижнюю челюсть, принялся ходить вокруг "Ланчестера" с умным видом, цокая языком и поглядывая на девушку.

— Сергей Бозкуртович Волков, этнограф, — козырнул я. — Имперское географическое общество. Это — мой ассистент, младший научный сотрудник Царёв, и заместитель командира экспедиции по общим вопросам — Стеценко…

— Полуэкт, — сказал Стеценко. — Полуэктович.

Мы с Иваном на него недоуменно воззрились. Полуэкт, значит? Какого хрена он вдруг оказался Полуэктом? Но хочет — пусть будет Полуэкт… Полуэктович, черт его дери! У нас тут такая компания кретинских конспираторов подбирается, что одним Полуэктом больше, одним меньше — особой роли это сыграть уже не могло.

— Ина, — девушка спрыгнула с капота машины и сделал что-то вроде книксена, довольно неуместного в походном брючном костюмчике, испачканном дорожной грязью. — Ина Раджави.

— Что ж, Ина, мы посмотрим, что можно сделать с автомобилем, а вы пока передохните, успокойтесь… В конце концов — у нас четверка лошадей, мы всегда можем отбуксировать…

— Бр-р-р-р-р!!! — возмутился мой жеребец.

И его можно было понять! "Бергман" тащить приходилось всё-таки ему.

— Но, надеюсь, буксировать ничего не придется и мы всё исправим! — неприемлемо оптимистичным тоном закончил мысль я.

Царапнуло душу нехорошее предчувствие, но я от него мысленно отмахнулся — и совершенно зря.

* * *

"Ланчестер" встрял плотно. Колесо у него было пробито, автомобиль лежал на днище, вяло реагируя на мои потуги заставить машину выбраться из ловушки собственными силами. Иван и Полуэкт, чтоб его, Полуэктович, перебегали от заднего бампера к переднему, пытаясь используя свою мускульную силу раскачать и вытолкать машину, пока я газовал сидя за рулем.

— Всё! Баста! — сказал Стеценко. — Без коней не обойдемся. Четыре лошадиные силы — это не шутка. Распрягаем скотинку, будем мастерить упряжь!

И добавил:

— Может в машинах я ни черта и не смыслю, но что касается коней — тут уж беру власть в свои руки и не смейте спорить!

Руки у него после попыток расшевелить "Ланчестер" были все в мазуте и грязище, одежда и физиономия — не лучше. Но за дело он взялся туго: используя имеющиеся в багажном отделении автомобиля стропы и какие-то подручные предметы — деревяшки, железки, тряпье — мой зам соорудил довольно удобную упряжь. Разгрузив лошадей, мы запрягли их в постромки, подцепив их к заднему бамперу, я снова уселся за руль и…

— Па-а-ашли, родимые!!! — крикнул Стеценко.

Рыкнул мотор, лошади уперлись, и — о чудо! "Ланчестер" выпрыгнул задним ходом аки сайгак, из ямы, и я едва успел нажать тормоз — иначе столкновения с лошадьми было бы не избежать. Ина Раджави захлопала в ладоши от радости — но преждевременно, весьма преждевременно! Еще нужно было поменять колесо!

В общем, солнце клонилось к закату, когда совершенно чумазые, в измаранной одежде Иван и, скажем, Полуэкт, и сохранивший подобие внешнего вида я, наконец, смогли выдохнуть и распрямить спины.

— Всё, госпожа Раджави! Ваш железный конь может ехать… Правда, есть одна проблема — горючего в баке осталось не так чтобы много… — проговорил я, размышляя о собственной предусмотрительности: китель-то я снял перед тем, как заниматься колесом, и теперь он ждал меня, чистый и опрятный…

— Мне придется вернуться в Шемахань, — грустно кивнула она. — Если быть честной, господа — я планировала сбежать. В Тир, Сидон, Библ — не важно! Продала бы в порту машину и…

— Портовые города — место довольно опасное для молодой девушки, — несколько более назидательно, чем следовало бы, заметил я.

— Иногда и родной дом превращается в тот еще серпентарий, — она как-то напряженно поджала губы. — Но, как я понимаю, вы тоже едете в Шемахань? Где планируете остановиться?

— В "Лилии моего сердца", — тут же заявил Стеценко. — У Башира.

— Тогда я пришлю посыльного, скажем — завтра вечером. Надеюсь, сумею отблагодарить вас за благородство! — "Ланчестер" умчал ее прочь, в сторону Красных скал, обдав нас комками грязи с колес и выхлопными газами.

Я снова поймал мечтательное выражение лица у Царёва и погрозил ему пальцем. Тот виновато потупился.

— Что, парень, понравилась барышня? Огонь, да? — Стеценко седлал лошадей и трепал языком не останавливаясь. — Это не служаночка из гостинички, это — роковая женщина! Фемина фатале! С такой и горя хлебнешь сполна, но когда добьешься — то и счастьем одарит, как никто иная… Эх, была у меня одна графиня…

— Слушай, дорогой мой Полуэкт! — оборвал его я. — Ты мне вот что скажи лучше — что это за Башир такой, и почему мы у него останавливаться должны?

— Так очень неплохая гостиница! — зачастил Стеценко. — Баня-хамам, одноместные номера весьма приличные, хорошая кухня… Служаночки, опять же…

— Стеценко, давай по-хорошему, — я глядел на него так строго, как только мог. — "Лилия моего сердца", действительно? Неплохая гостиница?

— Он барыга, — вдруг сдался мой зам. — Должны же мы кому-то сбагрить оружие, драгоценности и другое трофейное имущество! Что делать, если командир экспедиции у нас — бесхозяйственный! Ну хоть ты, Ванечка, скажи ему, что я прав!

— А радиостанция у твоего Башира есть? — спросил вдруг Царёв, как будто очнувшись.

— Какая еще радиостанция? — удивился Стеценко.

— Искровая. С телеграфным ключом, — уточнил Ваня.

— Если Башир захочет — он достанет всё что угодно, — убежденно сказал Стеценко.

— Тогда — едем к Баширу! — удовлетворенно кивнул Царёв, и даже ладони потер предвкушающе.

Мне пришлось немного сбавить их энтузиазм:

— Черта с два мы поедем к Баширу прямо сейчас, коллеги. Темнеет, поднимается ветер… Как бы не началась буря! Нужно искать укрытие на ночь.

Огни виднелись верстах в двух дальше по дороге. Скорее всего, там располагался караван-сарай — последний по эту сторону Красных скал. Ветер бросал нам в лица целые пригоршни песку, задувал в самую душу, и нам понадобилось что-то около получаса, чтобы добраться до стен постоялого двора и постучаться в ворота.

— Хозяин, принимай гостей! — на дили крикнул Царёв.

— Кого шайтан принёс? — седой старик чуть-чуть приоткрыл створки ворот, высунул остроносое лицо и тут же отшатнулся, испугавшись внешнего вида моих спутников, и залязгал засовом: — А-а-а, бродяги!

Но блеск серебра в моих руках заставил его переменить решение:

— Заночуете на конюшне! — смилостивился старик-хозяин.

Разыгравшийся ураган снаружи не оставил нам аргументов для спора.

Отправить