Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Мы заночевали на конюшне.
Лошади хрупали зерном из кормушек, Стеценко сунул под голову седло и, стянув с себя сапоги, тут же провалился в царство Морфея. Царёв ходил смурной некоторое время, мерял шагами небольшое помещение и, казалось, порывался о чем-то со мной посоветоваться, но всё никак не мог решиться. Наверное, мучила его всё та же извечная беда и всё то же счастье, преследующее наш мужской род с начала времен — наличие женщин. Или — их отсутствие, это у кого как получается. Поучать его и воспитывать я не собирался. Захочет — сам заговорит.
Я достал блокнот и карандаш и вместо того, чтобы заняться литературой или на худой конец — публицистикой, посвятил себя жанру эпистолярному:
"Душа моя стремится к вам, ненаглядная Лизавета Петровна, как чайка к морю. Однако случаются у нас по пути заминки, и прибытие к месту назначения постоянно откладывается. Как вы знаете, мне поручили провести этнографические исследования на братском Востоке, и в экспедиции нашей народ подобрался покладистый, можно сказать, душевный, с огоньком. Давеча присоединился к нам еще один этнограф — знакомец ваш по работе на далёком Юге и мой верный заместитель. Так или иначе — ноги несут меня всё дальше по каменистым горам и горячим пескам, потому как долг перед имперской наукой нас к тому обязывает. Также хочу сообщить вам — путешествие наше протекает гладко, в обстановке настоящей общности и согласия. Идем по горным дорогам и ни о чем не вздыхаем, кроме как об вас, единственная и незабвенная Лизавета Петровна. Так что зазря убиваться не советую, напрасное это занятие…"
Карандаш выпал из моих рук, блокнот сполз на устланный соломой пол… Я и во сне всё сочинял это письмо, а потом — тоже во сне — пытался понять, почему пишу его таким странным велеречивым псевдонародным штилем, ранее мне вовсе не свойственным.
Проспал я что-то около шести часов и проснулся с дурной головой. Буря всё не успокаивалась, ветер сотрясал стены конюшни, а спутники мои и не думали пробуждаться. Потерев лицо ладонями и слегка размявшись, понял — делать нечего. Нужно было искать хозяина постоялого двора, чтобы раздобыть свежей еды и воды.
Стоило только открыть хлипкую деревянную дверь, как песок целыми горстями полетел мне в лицо, за шиворот, за голенища сапог… Отплевываясь и пытаясь не наглотаться песку, я брел на мигающий свет фонаря в окне гостиницы и наконец остановился прямо перед литым медным кольцом на двери, каким полагалось стучать перед тем, как вломиться внутрь.
Едва я взялся за эту проклятую медяшку, как меня решили похитить. Как я это понял? Очень просто: обычно при встрече мне не нахлобучивают мешок на голову и не хватают грязными лапами за руки и ноги. В приличном обществе так поступать не принято!
Я дрался как лев. Несмотря на мешок и численное превосходство неприятеля, мне удалось здорово попортить им жизнь. Я лягался, лупил кулаками, локтями и коленями, кусался сквозь грязную холстину, рычал и кричал — но их было слишком много. Может быть — пять или шесть, нечеловечески сильных противников, с цепкими пальцами и стальными мускулами. В одиночку сражаться с ними в таких невыгодных условиях было делом пропащим. А шум бури не позволял моим товарищам прийти на помощь — время для нападения было выбрано просто отменно!
Жаль, что не удалось воспользоваться револьвером — среди похитителей оказался кто-то ушлый и вытянул его из кармана в самом начале… Мерзавцам удалось связать меня, избив до умопомрачения, и закрутить в какую-то материю, едва оставив возможность дышать. Под завывания ветра они закинули меня на плечи и помчались черт знает куда, и я понятия не имел, чего ждать от всего этого. По всему выходило — дело дрянь!
Я уже один раз был похищенным, и воспоминания от этого прискорбного события иногда возвращались. Образ лошадиного виконта был одним из моих худших кошмаров. И теперь, в этом ковре, на плечах у неведомых супостатов уносящийся прочь от Императора навстречу новым злоключениям, я получался настоящим кретином. Радовало одно — с Государем — Стеценко. Он человек бывалый, тёртый и монарху искренне преданный. Конечно, мой зам и понятия не имел, кто такой Ваня Царёв, но в способности Величества убедить кого угодно и в чем угодно сомневаться не приходилось… Утешение — слабое, но кто может помочь мне более эффективно, чем правитель самой большой страны в Старом Свете и с ним самый большой проходимец из всех, кого я знал? В общем — надежда была.
Она не исчезла и после того, как меня бросили на какие-то доски, которые чуть позже зашатались, а скрип колес и цокот копыт возвестили о том, что теперь невольное путешествие я продолжу гужевым транспортом. Попытки при помощи ног и рук определиться с положением в пространстве закончились худо: по голове меня ударили чем-то тяжелым и мягким, и багровая тьма поглотила мой разум.
— …Гос-с-спади, говорил же — лучше бы мы сделали скидку тевтонам и попросили провести акцию их ухорезов… А он: "не-е-е-ет, нет, мои питомцы справятся, вы посмотрите на эти графики, вы посмотрите на те записи, у них такой прогресс в интеллекте!" Это разве прогресс? Подите к черту, уроды! Надо было вам его так мордовать? Всю рожу раскровянили, на мешке чистого места нет, нелюди, звери! Это вообще — он или не он? Как теперь понять? — интонации говорившего были истерическими, такие я слышал от людей опустившихся, злоупотреблявших спиртным или наркотиками.
Например — у инженера Лося в свое время. Я был примотан к холодному, видимо — металлическому креслу, по звучанию голосов и практически полной отсутствии циркуляции воздуха можно было понять, что кресло это стоит в замкнутом помещении.
— Васса сказау — важака. Эта — важак, Бо-ор! — а этот говорил явно с трудом, его акцент был похож на говор каннибалов Южного континента, как если бы кому-то из них сломали челюсть.
— Бо-о-ор! Какой, к черту, Бор? Тупицы, непроходимые тупицы! Бор-мен-таль! Ну-ка, повтори, образина!
— Бо-ор-мо-о-о-тау!
— Сам ты бормотау, чудо-юдо! Давайте, развязывайте его. И голову освободите. Так с чего ты и твои уроды решили, что он там самый главный?
— О-о-он не толкау машин! О-о-он сидеу унутри! О-он говориу — туда ходи, туда не ходи… Другие — грязь, этот — не грязь!
— Снимайте мешок, посмотрим на вашего "важака"… — этот Борменталь явно презирал тех, с кем имел дело, это читалось в каждой произнесенной им фразе.
Я старательно делал вид, что всё еще в беспамятстве. Расслабил мускулы распухшей физиономии, позы не менял… Это давало пусть и самые мизерные, но всё же — шансы разобраться в ситуации чуть лучше, чем никак.
— Хм! Изукрасили вы его знатно! Кажется, для нашего царя-батюшки он мелковат, хотя — черт его знает, я императора только в бытность его румяным мальчишкой видал, а полиграфия нынешних газет оставляет желать лучшего… Может — похудел за время путешествия?
Слово "полиграфия" он произнес с каким-то особым чувством, как будто его вот-вот могло стошнить.
— Ладно. Заприте пленника в холодной, придет Монтгомери — будем приводить в чувство, устроим допрос по всем правилам. Только не развязывайте, мало ли — вырвется на свободу. Он владеет тайными династическими техниками боя без оружия, если сумеет вырваться — хлопот не оберемся! Он и вас отделал как следует, но ничего — заживет как на собаках… Однако не застигни вы его врасплох — отправились бы на мыловарню, это как пить дать.
Так они похищали Императора?! Их целью был Государь, а я, получается, исполнил свой долг до конца и прикрыл Величество ценой собственной свободы и, возможно, жизни? Если честно, чувству облегчения и даже радости, которое поселилось в моем сердце, я слегка удивился. Чему я радовался? Это что — верноподданнический экстаз? Или такое хорошее боевое злорадство? Они ведь и понятия не имели, что я умею и что представляю из себя, они принимали меня за другого! На льва и на волка охотятся по-разному, и, если в львиный капкан попался некий Серый Волк — то у него будут дополнительные шансы, а у охотников — возникнут некоторые проблемы… Главное — удержать ловчих в этом заблуждении еще хотя бы короткое время. А потому я пошевелился и простонал:
— Полковник!.. Полковник, на помощь! — это должно было сбить с толку странного типа по имени Борменталь, но в итоге — сбило на пол меня.
Кресло от мощного удара, нанесенного по моей многострадальной голове, опрокинулось, и я едва успел прижать подбородок к груди — иначе череп мог бы и не выдержать столкновения с бетонными плитами! Ругательства, вырвавшиеся из моего рта, могли принадлежать равно и властелину одной шестой части Старого Света, и боцману последней посудины на Эвксине.
— Прекратите, немедленно прекратите! Если вы повредите ему голову — что тогда мы скажем Вассеру? Уберите от него свои лапы, хватит бить его! Просто — отнесите его вместе с креслом вниз, в холодную и заприте там! — вскричал Борменталь.
Кажется, эти две фразы, сказанные одна за другой, не имели ровным счетом никакого смысла.
Вот и прозвучало это имя. Вассер! Так или иначе — всё прояснится. Хорошо бы, чтобы и в голове моей прояснилось и перестали звонить колокола — соображать с эдаким перезвоном было решительно невозможно. По крайней мере — лупить меня снова никто не стал, кресло подняли и потащили. Я с трудом приоткрыл глаза — едва-едва, глядя только через ресницы — и увидел крепкие, мощные руки, которые ухватились за ножки и спинку сидения. Ногти — или когти? — были у них безобразно длинными, пальцы поросли густым волосом — практически мехом! Натужное дыхание, которое вырывалось из глоток моих врагов, тоже вполне могло принадлежать какому-нибудь крупному животному, например — медведю, орангутангу или горилле, я видал этих огромных обезьян в зоологическом саду Аркаима. Но — они разговаривали! Звери ведь не разговаривают?
Меня несли довольно долго: чем-то лязгали, громыхали, скрежетали. Кажется — спускались по лестнице.
Наконец стул ударил ножками о кафель, грубые голоса зазвучали снова:
— Бо-ор сказал халодная!
— Эта — холодная?
— Тут эти.
— Но эта халодная!
— Бо-ор сказал — закрыть!
— Эта — можна закрыть.
— Тагда эта.
Если бы я верил в теорию эволюции и происхождение рода человеческого от приматов — то предположил бы, что имею дело с троглодитами или еще какой-то переходной стадией превращения животного в человека. Но принять как факт наличие троглодитов в не более чем неделе пути от Имперского Лимеса? Увольте, это слишком походило на безумие! Уж лучше я не буду делать скоропалительных выводов и займусь проблемами насущными…
Затопали удаляющиеся шаги, потом — клацнула защелка, и я оказался предоставлен сам себе. Можно было открыть глаза и осмотреться, но в голове всё еще трезвонил набат, а веки открывались едва-едва. Так крепко меня не били давно — со времен моего вояжа на крайний север, когда я с целью внедрения в каторжное сообщество задирал моряков и притворялся пограничником-оливой, разобиженным на Регента, Тайный совет и весь мир.
Кажется, мохнатые мерзавцы выбили мне зуб, и, кажется, свернули нос. И я понятия не имел — поможет ли мне теперь с этим медицина. Или теперь к шрамам на лице у меня добавиться щербатый рот и кривой нос? Хорош жених… Заживет ли до свадьбы?
Я думал о предстоящей церемонии и о Лизавете, и о том, как хороша она будет в подвенечном платье, стараясь одновременно с этим усилиями мышц разогнать кровь по жилам и вернуть чувствительность конечностям. При этом — осматривался настолько, насколько позволяли вульгарные веревки из какого-то растительного волокна. Кажется, это растение называют джут? Крепкая зараза!
Можно было попытаться перетереть путы, но с руками это получалось не особенно — подлокотники у кресла оказались тоже металлическими, но округлой формы, сила трения тут практически не работала. А вот ноги попытаться освободить стоило: ножки были квадратные, так что углы в наличии имелись. Да здравствует отсутствие фантазии у похитителей, которые так и норовят прикрутит несчастную жертву к стулу! И будь проклят тот день, когда человек придумал делать стулья из стали…
Будь это кресло деревянным, я бы раздолбал его — раньше или позже, точно так же, как сделал это тогда, в Коломахе. Но теперь… Теперь мне оставалось только ерзать ногами, медленно перетирая веревки.
— …скальпель… — раздался не то вздох, не то шепот где-то за моей спиной.
— Кто здесь?! — вздрогнул я.
— … скальпель на столе… — едва слышно произнес снова всё тот же голос. — …на восемь часов…
На восемь часов? Сзади и чуть слева?
— Э-э-э-э спасибо! Кем бы вы ни были… Но сначала мне нужно освободить ноги. Вы тоже пленник?
— …покойник… — прозвучало страшное. — …поторопись…
Это я что ли — покойник? Или он — покойник? Ситуация была жуткая, тем более, Борменталь и таинственный Монтгомери могли появиться с минуты на минуту, а оказаться в роли допрашиваемого и при этом быть привязанным к стулу мне вовсе не улыбалось. Ноги мои задергались, и, наконец, левую удалось освободить.
— …поторопись… — снова раздалось в прохладной тишине, будто кто-то говорил одними лишь губами, практически не выдыхая при этом.
Мне казалось, что я схожу с ума. С помощью левой ноги и жесткой подошвы сапога, которой я прижимал веревку поплотнее, перетереть джутовый шпагат удалось несколько быстрее, так что я сумел приподняться, и, изогнувшись, двинуться в сторону некого предмета мебели, который одновременно мог оказаться верстаком, разделочной доской или лабораторным стендом. Лицо мое смотрело вниз, спина была согнута из-за клятого стула, и потому понять, где я находился не представлялось возможным. Для того, чтобы достать вожделенный скальпель, мне пришлось снова сесть, вытянуть ноги и, подцепив медицинский инструмент носком, сбросить его на пол.
Острейшей лезвие брякнуло о кафель, и я, оттолкнувшись ногами, упал рядом с ним. Ухватив рукоятку скальпеля зубами, я, борясь с дикой болью в ребрах, согнулся, и, миллиметр за миллиметром, принялся перепиливать веревки, тыкая лезвием в путы и стараясь при этом не распороть себе руку. Волокна лопались одно за другим, и в какой-то момент напряжением мускулов я разорвал последние, и тут же перехватил скальпель, и вмиг освободил вторую руку. Свобода!
Я едва не пустился в пляс от радости! Ну, теперь повоюем! Мерзавцы, похищать меня вздумали! Каково, а?
— …стеклянный шкап…
Вот же черт! Был ведь еще и этот жуткий, тихий, смутно знакомый голос! Я обернулся на каблуках и тут же от ужаса отпрыгнул в сторону, ударившись при этом спиной о стол и с проклятьями споткнувшись о стул. И было от чего испугаться: там, в шкафу, кто-то был! Несколько человек находились за толстым прозрачным стеклом: мужчины и женщины разных возрастов, расовой и этнической принадлежности глядели на меня во все глаза, и их лица выражали одновременно недоверие и надежду.
И всё было бы ничего, но кроме лиц-то там в общем-то ничего и не было! Головы стояли на полках, несколькими рядами, всего их там было, наверное, чуть больше дюжины, к шеям их вели многочисленные трубки, проводки и шланги, которые, видимо, и давали жизнь этим несчастным.
— Господи Боже…
— …сжатый воздух… — прошептала одна из голов. — …не закричим…
Я присмотрелся к этому худому лицу с козлиной бородкой и чуть снова не заорал благим матом: это был эмиссар Новодворский! Волосы зашевелились у меня на голове, а сердце, кажется, готово было разорваться — происходящее было за гранью моего понимания, за пределами человеческого разума!
Но руки делали свое дело — я открутил красный вентиль на баллоне с воздухом, и животворящий газ зашипел, устремляясь по трубкам в шкаф, давая возможность его жителям использовать голосовые связки в полную силу.
— Вот мы и встретились в третий раз, поручик, — сказала голова эмиссара Новодворского после того, как я открыл дверцы шкафа. — И при обстоятельствах весьма странных, вы не находите?
Я, определенно, находил. Мои глаза не могли сфокусировать взгляд, переводя его с одной головы на другую. Эти люди улыбались мне и подмигивали, и ничего более жуткого в своей жизни я, ей-Богу, до этого не видел.
— Доброго и приятного дня, дамы и господа, — несколько по-шутовски раскланялся я, ибо ничего другого мне, собственно, и не оставалось.
— "Первитин". Верхний ящик, жестяная коробочка. Проглотите одну таблетку, остальное возьмите с собой. Это сильнейший стимулятор, главное — не злоупотреблять. Не больше двух таблеток в день, не дольше двух суток, потом — отдых, еда, сон… Иначе ваша смерть будет долгой и мучительной, а перед этим вы превратитесь в полное ничтожество. Но в нынешней ситуации препарат спасет вам жизнь, — командовал Новодворский. — Второй ящик снизу, пластырь, медицинский клей, спирт. Таблетки им не запивать, обработать раны.
Я делал всё, что говорил мне самый страшный враг Империи, и старался не смотреть в сторону стеклянного шкафа, откуда на меня глядели с интересом дюжина пар глаз.
— Почему вы мне помогаете?
— Мы хотим мести, — как нечто, само собой разумеющееся, проговорил Новодворский. — И мы тоже попросим вас об ответной услуге. И не смейте нам отказывать.
— Если это не навредит Империи, моим близким или моей репутации…
— Забавно, в каком порядке вы расставили приоритеты. Нет, ничему из вышеозначенного наша просьба не навредит… Вам нужно вооружиться. У нас есть около получаса до визита сюда этих нелюдей, но к их приходу вы должны быть готовы… Итак — кофр с инструментами, под верстаком.
Я достал окованный железом ящик и тут же вытянул на свет Божий увесистый ломик-гвоздодер почему-то красного цвета.
— Однако! И какие-такие тонкие работы и эксперименты тут проводились при помощи такого сложного оборудования?
— Газовая горелка — в антресоли над дверью, — Новодворский не был настроен шутить. — Баллон — полный, запасной — рядом. Струя пламени может достигать двух футов, очень полезная в вашем деле вещь…
— В каком это — моем деле? — "первитин" явно начинал действовать, меня потряхивало от переполнявшей тело энергии.
Вот оно — волшебное зелье древних друидов! Так из жалкого доходяги можно сделать великого воина… Правда, судя по словам Новодворского, на короткий срок, потом наступит расплата. Тем не менее, горелку я достал и запасной баллон — тоже, мои мышцы звенели силой, голова была ясной, настроение — отличным.
Скальпель как оружие последнего шанса я закрутил в кусок полотенца и сунул за голенище сапога, ломик приятно холодил руку, добавляя уверенности в себе.
— Что дальше?
— Сядь на стул и слушай внимательно, твое благородие, — сказал бывший глава Республики Ассамблей.
— Моё превосходительство, — поправил его я.
— Растешь над собой? Кто ты теперь — полковник?
— Лейб-гвардии…
— Тем лучше. Впитывай всё, что мы расскажем! Даже малая крупица сведений может помочь тебе выбраться из этого адского места и навредить нашим общим врагам.
— Я весь внимание! — металлическое кресло отвратительно скрипнуло по кафелю, когда я поставил его как положено и уселся, закинув ногу на ногу.
"Первитин" поселил в моей голове жажду действия, хотелось плясать, петь, бежать куда-то — главное живо, быстро, с огоньком! Мне приходилось себя сдерживать изо всех сил. Норадреналин и дофамин бурлили в крови, требуя выхода, снимая боль и побуждая пойти и размозжить головы негодяям, покушавшимся на жизнь и свободу Императора, а по пути доставившим мне столько неприятных часов.
Но то, что рассказал Новодворский, было чудовищно интересно. И даже действие наркотика не могло перебороть жгучее любопытство.
Эмиссар Новодворский и вправду умер тогда, на маяке, от разрыва сердца, не рассчитав порцию морфия. Однако — с удивлением очнулся в Зурбагане, в подвале "Астории". Он бывал там и раньше, а потому — узнал заведение, служившее ширмой для работы тевтонских спецслужб. Старому лоялисту почудилось, что он парализован и владеет только мышцами лица — однако реальность оказалась еще страшнее.
Суть вещей ему разъяснил некто Монтгомери, который распоряжался на явочной квартире орденцев вполне по-хозяйски. Оказывается, неизвестный богач и фанатик от науки решил возродить нашумевшие в свое время эксперименты профессора Доуэля и его ученика — профессора Керна. И вот теперь, воспользовавшись услугами имперского эмигранта — Ивана Арнольдовича Борменталя, хирурга от Бога, нашедшего убежище в Федерации, неведомому миллионеру удалось повторить опыт по возвращению к жизни физически здоровой головы без умирающего тела.
Борменталь согласился, как только узнал, кого именно предстоит оперировать — лоялистов он ненавидел лютой ненавистью, и причинить страдания их вождю, насладиться его беспомощным положением считал просто подарком судьбы. В бункере под "Асторией" опыт был проведен удачно — и теперь голова эмиссара Новодворского стала аргументом, который мог убедить даже самых отъявленных скептиков. Пароходом, а затем — поездом, автомобилем, и, видимо — снова судном голову и лабораторное оборудование перевезли сюда, в это самое место. Сколько прошло времени с тех пор — никто из узников платяного шкафа не знал.
Мне тоже удалось поведать головам кое-что полезное: по крайней мере — нынешний год, число и месяц и примерное расположение этого лабораторного комплекса. Я не мог оказаться более чем в двух, много — трех днях пути от Шемахи, то есть это был совершенно точно или Левант, или Каф.
Монтгомери, по словам Новодворского, оказался талантливым организатором — имея возможность распоряжаться серьезными суммами денег он привлек многих ученых изгоев, как-то: Игора, Цорна, Вагнера, Хайда… Им предлагались значительные финансы и отличные условия для экспериментов, не ограниченные законами ни одного из государств. И вместе с тем — безопасность, комфорт, все мыслимые удовольствия и удобства. Монтгомери настаивал на необходимости продолжения работы доктора Моро и профессора Преображенского и говорил о том, что его наниматель обладает достаточными ресурсами и влиянием для того, чтобы эта работа стала успешной.
Новодворский всё это время притворялся полоумным, сумасшедшим морфинистом, едва-едва реагируя на раздражители и отвечая на вопросы, время от времени выдавая полубредовые пассажи в духе пропаганды Республики Ассамблей, идей свободы, равенства и братства. Его оставляли в живых потому, что, являясь фигурой знаковой, эмиссар служил замечательным доказательством успешности экспериментов. Он бдил, слушал, запоминал, анализировал.
— Здесь замешано общество "Туле", слыхали? Кроме этих тевтонских любителей древностей и мистики, Монтгомери проводил демонстрации для анархистов Шельги, также были замечены кое-кто из Сипангских "жирных котов" — владельцев фармацевтических компаний. И президент Грэй, конечно же! Хотя, судя по тому, что мы сбежали из Зурбагана — с Грэем произошла размолвка… У каждого из этих игроков свои интересы, но наш хозяин водит за нос всех. Я никогда не видел его, но уверен — он не человек! — говорил Новодворский. — Местные называют его "Вассер", но это точно не его настоящее имя.
Остальные головы подтвердили такое соображение.
— Меня носили на демонстрацию на верхний уровень, — поведала некая девушка, откликавшаяся на имя Герды Люкс. — И я слышала голос Вассера. Кажется, он довольно молод. А еще — там что-то булькало!
— На верхний уровень? — уцепился за фразу я. — Мы под землей?
— Под землей, и, возможно, под водой, — согласился Новодворский. — А теперь — готовься к бою. Время слов прошло — враги идут сюда.
Пока я занимался приготовлениями, мне поведали еще кое-что интересное. Например, мои догадки о троглодитах были не такими уж далёкими от правды. И доктор Моро, и профессор Преображенский работали над использованием биологического материала животных для улучшения человеческого организма. Или напротив — доведения зверей до уровня, близкого к человеческому, с использованием органов, желез и частей мертвых тел. В последнем, кстати, неожиданно преуспел некто Игор — по мнению Новодворского, шарлатан и плагиатор, никакого отношения к науке не имеющий. Закреплялись результаты вивисекции гормональной терапией, которая проводилась под руководством доктора Цорна — того самого ученого, к которому стремился несчастный Престо.
Наверное, только действие первитина не позволяло мне расхохотаться и назвать всё услышанное бредом. Ну, и тот факт, что я общался с дюжиной отделенных от тел голов, конечно. К сожалению, я не успел вызнать и половину интересующих меня сведений, как наша беседа была прервана:
— Тихо! — шикнул Новодворский. — Они идут!
Я уселся на стул, для вида обмотав ноги веревкой, чтобы сбить с толку троглодитов, поставил тут же, неподалеку, горелку, руки спрятал за спиной, сжимая красный ломик в стремительно потеющей ладони. Осознание, что меня-то они привязывали за подлокотники пришло гораздо позже, когда дверные замки защелкали, и предо мной предстал некий плотного телосложения тип в вельветовом костюме и неуместной шляпе-котелке, похожий на спившегося коммивояжера.
Его сопровождали двое "троглодитов" — волосатых коренастых молодчиков с приплюснутыми рожами, напоминающими то ли обезьяньи хари, то ли свиные рыла. "Вельветовый" кинулся ко мне и ни слова не говоря ухватил меня за лицо:
— Так это же не он!.. Крак! — его фраза оборвалась на полуслове, потому как жалеть явно замешанного во всём этом мракобесии подонка я не собирался и врезал ему от души ломиком поперек мерзкой обрюзгшей рожи, а потом толкнул ногами в живот.
Вельветовый упал прямо в лапы троглодитам, я — на пол, одновременно роняя ломик и перехватывая горелку. Пока один из нелюдей пытался понять, что делать с обмякшим типом в котелке, второй не раздумывая кинулся ко мне.
— Э-э-э-э!!! — его разбитая физиономия свидетельствовала — мы уже были знакомы.
— Чтоб тебя! — мне удалось всё сделать правильно, и струя огня ударила в грудь троглодита, помещение наполнилось воплями и отвратительной вонью горелой шерсти и жареной плоти.
Объятый пламенем, зверолюд ринулся прочь, сбив при этом своего товарища. Секундное замешательство позволило мне снова воспользоваться горелкой — заполыхала шерсть второго чудовища, обратив и его в бегство!
— Заберите у Монтгомери ключи! — тут же сказала голова эмиссара Новодворского. И добавила весьма холодно: — Кстати, ты его прикончил. Поздравляю — одним меньше.
Вообще, обитатели стеклянного шкафа морщились, и, наверное. принялись бы чихать, если бы у них были легкие. Но воздух из трубок поступал равномерным потоком, не давая такой возможности. Я последовал совету головы и принялся шарить по карманам мертвеца. На пол полетели пачки ассигнаций, складной нож, фляжка со спиртным, очки, спички, какие-то комки грязи и пыли, металлическая коробочка с первитином… Эта забористая дрянь, похоже, была очень популярной в этих местах! Наконец я обнаружил ключи — семь или восемь штук на металлическом кольце.
— Забирай всё, пригодится, — посоветовал Новодворский. — Возьми кислородные баллоны — они неплохо взрываются, и емкость тут используют небольшую, пару-тройку унести сможешь. И убей уже нас наконец.
— Что-о-о-о? — я вскочил с пола.
— Ты обещал помочь! Наше существования причиняет немыслимые страдания! Просто возьми этот чертов ломик и прикончи нас! Пожалей! Отпусти с миром!
Я стоял как громом пораженный. Они хором просили убить себя?!
— Но ведь…
— Мы не хотим других тел, мы не хотим существовать так дальше, мы хотим, чтобы ты отомстил за наши мучения! — на разные голоса умоляли меня обитатели стеклянного шкафа.
Черт побери, это было настоящее сумасшествие!
— Дайте мне минуту! — осознать происходящее было слишком сложно.
Смог бы я существовать в таком виде? Не знаю и знать не хочу… Мой взгляд метался по комнате в поисках решения проблемы. Получится ли у меня спасти? Нет! Я и себя-то вряд ли спасу, надежда только на то, что удастся устроить здесь последний день Помпеи или в крайнем случае — Фермопилы, а потом — добраться до узла связи и вызвать помощь… Или хотя бы — выбраться на поверхность, определить свою диспозицию, а потом уже решать по ситуации. Я мрачно уставился на бочкообразные баллоны с кислородом, которые стояли тут же, у стеночки, потом — на ярко-красный ломик.
Умереть, значит? Я — не мясник. Проламывать двенадцать черепов стальным ломом? Фантасмагория, паноптикум!
— Эвтаназия, — сказал я. — Мирный уход из жизни. Вот что я могу сделать для вас. Кто я такой, чтобы стоять между вами и желанным покоем? С Господом на том свете будете объясняться самостоятельно, меня в это не впутывайте. Считайте, что обрели руки в эту секунду — и делаете всё, что будет сделано, сами. Но лупить вас по темечкам гвоздодёрам? Увольте…
Я вглядывался в их лица: молодые, старые, мужчины, женщины… Представители всех рас нашего мира — соплеменники Тесфайе, нихонцы, тевтоны, имперцы, финикийцы — кажется, их подбирали именно с учетом разнообразия. Всех этих несчастных объединяла жуткая усталость — она читалась в их глазах. Усталость и надежда на то, что всё это когда-нибудь кончится.
Глубоко вздохнув, я проговорил:
— Теперь я хочу, чтобы вы, каждый и по очереди, сказали мне, что не желаете больше жить. Что вы в этом совершенно уверены. Подумайте — может, вам пришьют новое тело, или вы сможете сочинить книгу, написать симфонию, утешить кого-то, повидать родных и близких… Я не знаю, что нужно говорить в таких обстоятельствах, дамы и господа, они слишком невероятные, и мой разум явно не справляется с той ролью, что вы мне навязываете. Но я исполню свой долг — как и обещал.
— Мы всё решили, полковник, — мрачно прищурился Новодворский. — Пускай в ход свою железяку или делай что угодно — не важно. Пора закрывать этот театр абсурда. А потом — убей тут всех и взорви тут всё, отправь это место в преисподнюю! Это у тебя должно неплохо получиться, а?
Каждый из них, по очереди, подтверждал свое решение прервать странное существование после смерти.
Я еще раз присмотрелся к трубкам и шлангам, которые вели от шкафа по всему помещению, и нашел гнездо, куда крепились полные баллоны с кислородом. Они насыщали этим животворным газом жидкость, заменяющую головам кровь! Открутив вентиль подачи кислорода до максимума, я увидел, что Новодворский и его товарищи по несчастью расслабленно прикрывают глаза, а на их лицах появляется умиротворенное выражение. Через какие-то несколько мгновений все головы мирно спали.
После этого я размахнулся ломиком, и один за другим посшибал все шланги и трубки, проводки и вытяжки, которыми был опутан кран. Надеюсь, несчастные внутри даже не заметили своего перехода в иной мир…
Закрутив оставшиеся кислородные баллоны в вельветовый пиджак и приспособив этот куль через плечо на манер торбы, я напялил на голову трофейный котелок — мало ли, пригодится. Вооружился горелкой и ломиком и наконец-то шагнул за дверь сей юдоли смерти.
Это было странное место: настоящий подземный тоннель, сочетающий в себе древнюю каменную кладку, обилие современных коммуникаций типа электро — пневмо — и трубопроводов, а еще — буйную поросль пещерных бледных грибов, светящегося мха, какой-то странной плесени… На полу растекались масляные пятна, от которых ощутимо пованивало, освещение обеспечивали тусклые электрические фонари, подвешенные через каждые десять или двадцать шагов на стенах.
Я благодарил Бога и головотяпство троглодитов — они не сняли с меня сапог! И неудобство в виде затекших ног вполне можно было терпеть, учитывая главное — я мог шагать по всей этой гадости без опаски.
Недожаренные зверолюды нашлись у металлической решетки, запертой на большой амбарный замок. Они повисли на железных прутьях, скуля и завывая и пытаясь разгрызть металл. Действительно — клинические кретины! И как они только сумели провернуть сложнейшую операцию по похищению?
— Эй, вы! — крикнул я и внутренне усмехнулся: вообще-то троглодиты всё-таки оконфузились, взяли не того.
Увидев меня, они ощерились, зарычали. Собрав остатки своей природной свирепости, твари ринулись в атаку, по-звериному отталкиваясь руками от пола. Эх, будь у меня шашка!.. Но мечтать времени не было: гвоздодер в моей руке выписал восьмерку и вдарил в висок тому из чудищ, который вырвался вперед. Троглодит рухнул на каменные плиты пола как подкошенный. Второй получил в пасть сноп пламени из горелки и заверещал, снова обратившись в бегство. Ломик полетел следом, сбив его с ног.
Добивать их смысла не было — подобрав ключ к замку, я отворил решетку, вышел и запер ее за собой. Мой путь лежал туда, где неровный электрический свет падал на поросшие мхом ступени лестницы. Однако — по ней кто-то спускался!
— Was ist das? Was ist los? — раздались встревоженные голоса.
Тевтоны? На лестнице знакомо, металлически, сыто лязгнул затвор, досылая патрон в патронник. Потом — еще и еще. Три человека с винтовками? Они сейчас просто возьмут — и пристрелят меня! Не думая, я на цыпочках побежал вдоль стены, туда, откуда слышались голоса — и швырнул в дверной проем чертов вельветовый пиджак с кислородными баллонами, издав самый жуткий вопль, на который только был способен.
— Wa-a-a-as???
Два винтовочных выстрела ударили практически слитно, а через мгновение — баллоны с диким грохотом лопнули, выбрасывая из себя струи пламени! Меня опрокинуло взрывной волной навзничь, и, если бы не дурацкий вельветовый котелок, может тут бы и окончилась моя история.
Но пока… Пока я полз на четвереньках к отличному сипангскому карабину, который выбросило в туннель с лестницы. И, ухватив его еще теплое цевье и проверив наличие патронов, я со злой радостью осознал: нет! Всё только начинается!
"Гарант" — вот как называлось это чудо-оружие. Я читал о нем в одном из сипангских журналов и даже подержал в руках на Международной оружейной выставке в Аркаиме.
Самозарядная винтовка калибра 7,62 миллиметра, стандартного для заокеанских оружейников. Снаряжается пачками по восемь патронов через открытый затвор. Пачки эти могли доставить определенные неудобства — они вылетали из затвора после того, как боеприпасы были израсходованы, а иногда — если были сделаны некачественно — и полные патронов. А если неправильно удерживать ее при заряжании, то возникала угроза защемления большого пальца…
Но, если быть откровенным до конца — за этим оружием было будущее, и пока Империя в этой сфере существенно отставала. Производство великолепных автоматических винтовок Столярова только-только налаживали, и родные "хаки" орудовали всё теми же "три линии калибра, три грани у штыка", которые в качестве подспорья в рукопашной схватке разве что самую малость уступали средневековому копью. А вот юные бульдоги — выпускники сипангской Военной Академии Паранигата — уже сейчас тотально вооружались "Гарантами", этими почти совершенными орудиями убийства…
Такие мысли крутились на фоне, пока я пополнял свой арсенал, занимаясь мародерством. Тевтонов здорово прибило взрывом, один из них стоял на четвереньках и мотал головой, пытаясь прийти в себя, второй не подавал признаков жизни, сползая по стене. За ним расплывалось кровавое пятно. Третий стонал в углу, пытаясь вправить неестественно изогнутую ногу.
Три выстрела из "Гаранта" покончили с ними, и я обзавелся тремя матерчатыми портупеями, кармашки которых содержали пачки с патронами для винтовки. Всё-таки тевтоны и орднунг — понятия тождественные. Черта с два имперская ВОХРа стала бы таскать с собой на патрулирование объекта дополнительные боеприпасы… Хотя — объект тут был явно непростой!
Я нашел у одного из тевтонов шоколадку, у второго — фляжку с водой и принялся жевать, потихоньку поднимаясь по лестнице. Внезапно меня осенило: я не допросил никого из тевтонов! Кретин! Видимо, сказывалось действие первитина. Добыть сведения о месте, где я нахожусь — вот что было первостепенной задачей, а вовсе не прикончить пару наймитов! И это боевой офицер… Конфуз, как есть!
Сверху слышались звуки суеты — не услышать взрывы и выстрелы было невозможно. Однако страха не было — теперь, до зубов вооруженный, с винтовкой в руках и гвоздодером за поясом, я готов был дать бой врагу! Династическая техника рукопашного боя, как же… Лучшая техника ближнего боя — это выстрел в упор!
Металлические ступени под подошвами сапог издавали едва слышный звон. Наконец, через силу дожевав шоколадку, я принялся подниматься — пролет за пролетом, глядя вперед и вверх сквозь мушку и целик. Наконец я увидел двустворчатую дверь, выкрашенную белой краской. Заслышав шум шагов с той стороны, успел прижаться к стене, в самом углу, рядом с косяком, обеспечивая себе несколько секунд преимущества и прикрытие створкой двери. Приём старый как мир, но пока еще не подводил ни разу!
Едва не ударив меня по носу, двери распахнулись, и вниз по лестнице помчалась пара белобрысых тевтонов с "Гарантами" наперевес. Следом за ними, едва ли не опускаясь на четвереньки, бежали троглодиты. Кажется, волосы и кожа у них были пятнистыми, да и ростом нелюди были несколько меньше тех, что приходилось встречать мне раньше.
— Бах! Бах! — я открыл огонь без предупреждения, всаживая пулю за пулей в спины неприятелей, пока пачка со звоном не вылетела из затвора на лестничную клетку.
Багровые ручьи стекали по ступеням, пока я перезаряжался. Раненые зверолюды скулили, кто-то глухо матерился по-тевтонски. Секунда потребовалась, чтобы заблокировать ломиком дверь, еще секунда — чтобы встать на ноги и, двумя контрольными выстрелами прикончив троглодитов, проорать:
— Не двигаться! Руки, чтоб я их видел!
Лишь один из тевтонов был жив — пуля прошила ему ягодицу. Второй не двигался.
— Нихт шизн, нихт шизн! — надрывался охранник.
— Спик лаймиш? Говоришь по-имперски? — уточнил я.
— Па-имперскьи, чут-чут… — процедил сквозь зубы он, ухватив себя за афедрон и едва сдерживая стон.
— Я дам тебе первитин, я тебя перевяжу, если ты расскажешь всё, что знаешь об этом месте. Если нет — застрелю. Мне это — запросто, сам понимаешь.
— Понимать, понимать! — снова закивал он.
— Где тут есть тихое мест?
— Румпелькаммер… Чулан? Навьерх!
Я наскоро перемотал ему седалище, отрезав полу от кителя мертвого тевтона, связал руки ремнем и отправил скакать вверх по лестнице. Он поминал доннерветтер, шайзе, швайне и тойфеля, но поднимался — ступенька за ступенькой, до самого верха. Там действительно имелась небольшая дверца, к которой подходил один из ключей, найденных мной у Монтгомери. Поскольку ступени кровью удалось не заляпать, а на то, чтобы местные отправили новую группу на поиски своих товарищей, требовалось время, оставалась надежда, что нам удастся обстоятельно побеседовать.
Впихнув его в комнатку, полную инструмента и хлама, я усадил пленника спиной к двери, сам же сел напротив, чтобы держать под прицелом и его башку, и врагов — буде они решат ворваться сюда. Я швырнул тевтону жестянку с первитином и сказал:
— Давай, рассказывай. Кто, где, сколько. Как отсюда выбраться.
Стимуляция в виде ствола винтовки и наркотиков сделала свое дело — уже через минуту он заливался соловьем. Конечно, имперским языком тевтон владел, мягко говоря, очень посредственно, но и я в тевтонском наречии совсем профаном не был. Так что понять большую часть того, что извергалось из уст этого сторонника теории сверхчеловека мне удалось.
Да-да, местная охрана была сплошь из молодой поросли общества "Туле", кандидатов на вступление в "Айзенхут" или "Железный шлем" — военизированную организацию, с помощью которой Орден обходил запрет на наращивание численности вооруженных сил. Они молились на Алоиза Раубаля и верили в превосходство тевтонской нации, и мечтали стать сверхлюдьми — уберменшами. Видеть в темноте, лазать по стенам, аки кот, обладать физической силой медведя и выносливостью верблюда… Они работали за идею! То есть каждый охранник знал — как только эти сумасшедшие типы в белых халатах выработают подходящий алгоритм и поставят производство сверхлюдей на поток — они будет первыми!
Это как нужно было промыть мозги крепким белокурым юношам, чтобы они всерьез мечтали о вживлении себе кошачьего гипофиза или гормональных желез верблюда? Пример троглодитов их нисколько не смущал: это ведь была обратная сторона медали — животные, которым пересаживали органы и железы человека по методике профессора Преображенского, такие существа должны были стать в новом, идеальном мире рабами, приспособленными к любой работе, неприхотливыми и покорными.
А мой собеседник мечтал о крыльях.
— Flügel wie ein Adler! — он так и сказал.
Крылья как у орла, чтобы парить в поднебесье. Умопомрачительный кретин.
Эти юные Лоэнгрины и Парцифали размещались за заблокированной мной дверью, на нижнем уровне — там было что-то вроде казармы и бытовых помещений для личного состава. Всего на острове единовременно дежурило не более трёх дюжин вооруженных людей, и большая часть из них находилась на своих постах, поскольку сейчас был день, а день — это время экспериментов. Остров! Это был остров на каком-то озере, и мы действительно находились недалеко от Шемахани — точнее координаты я выпытать из него не смог, хотя и запустил в него какой-то металлической посудиной.
Днём команда ученых занималась исследованиями. Для этого имелся лабораторный корпус — настоящее здание на поверхности, в центре острова, недалеко от озера. На самом берегу стоял еще один небольшой домик — именно там проводил свои аудиенции и демонcтрации результатов экспериментов таинственный Вассер. В корпусе он практически не появлялся: там орудовали его ученые-подельники — Цорн, Хайд, Игор и прочие.
— Борменталь иногда делайт операций, но мы смотреть за герр Борменталь. Нужен глаз и глаз, йа? Инфантиляр интелектуэляр. Бье-ло-руч-ка! Унтерменш нихт стать когда иметь чистый хенде! Иоганн Арнольд много кушайт таблетка унд тринкен шнапс… Есть еще айн интеллектуэляр — не хотеть сотрудничать. Пьеро, Пьетро, Пьер… Он сидеть ун камера и плохо арбайтен.
— Пьер? — моя догадка была настолько нелепой, что в нынешних обстоятельствах вполне могла оказаться правдой. — Пьер Гарри? Петр Петрович Пьянков-Питкевич?
Компания, по крайней мере, подбиралась тут подходящая…
— Йа, йа! — закивал головой тевтон. — Пиотр Питорович Пианкофф-Пит…
— Сам ты — Питорович, — хохотнул я. — Вот тебе… Картон. Вот — свинцовый карандаш, рисуй всё, про что рассказывал. Карта, дас ист кля?
— Йа, йа, понимать.
Он нарисовал. И подземелья — тоже. Про них-то я забыл! Оказывается, там таких комнатенок с секретами вроде головы эмиссара Новодворского было больше дюжины. Но туда тевтонов не пускали — Монтгомери обычно наведывался в этот страшный Сезам вместе с троглодитами — тупыми и преданными. Тевтонам тут до конца не доверяли — например, лабораторный корпус охраняли "анархистише бастарде". Это всё было жутко интересно, особенно — в свете давешних разговоров с Гусевым и Саламандрой. Или у них там раскол? И как вообще спелись Туле и анархисты? Или они не спелись, а Вассер действительно умудрялся сидеть на всех стульях сразу и водить за нос и тех, и других? Как минимум — вооружение тевтонов сипангскими "Гарантами" говорило в пользу этой версии.
Наконец я забрал у тевтона картонку со схемой и, не разводя политесов, коротко размахнулся и долбанул его прикладом по башке. Он всхрапнул и осел на пол без сознания.
Я ведь обещал не убивать его и слово свое нарушать не хотел, а потому — оттащил в глубь каморки, вылил ему на ягодицы спирта из бутылки и заново перемотал рану — тут в каморке нашлось кое-что из тряпья. Пуля прошла навылет, может, и выживет будущий уберменг со свиным рылом… Или — с орлиными крыльями.
Кретины, черт их дери. Крылья им… Размах крыльев беркута — больше сажени, и сама птичка при этом весит чуть меньше полупуда! Какого размера должны быть крылышки, чтобы поднять в воздух тевтонскую тушу, в которой пудов шесть, не меньше?.. Он их как палатку использовать будет? Или как элемент декора интерьера? А хвост? без хвоста вообще-то летать не особенно получится. Это что же — в афедрон перья тыкать?
Тут же на одной из полок обнаружилась какая-то полотняная торба, перемазанная в масляной краске. Она пришлась как нельзя кстати — трофеев собралось приличное количество, и бросать хоть что-то из них я не собирался. Наконец экипировавшись, я перехватил "Гарант" поудобнее и хотел было шагнуть за дверь, как вдруг остановился, будто громом пораженный:
— Так вот что у тебя было в чемоданчике, моржовый ты герр Герлих!
Куски мозаики постепенно складывались в моей голове, со скрипом становясь на места. Но теперь это было вовсе не важно: старый журналист "Беобахтера" пытался втянуть меня во всё это с самого начала, и у него не получилось. Не получится и сейчас. Сверхчеловек, который видит в темноте, парит аки орёл или имеет силу гориллы? Уберменш с перьями в заднице? Подите к черту!
Дверные ручки были выломаны, ломик валялся на лестничной клетке. Я наклонился, и, стараясь не шуметь, сунул гвоздодер за ремень. На секунду замер, прислушиваясь: лающее тевтонское наречие раздавалось глухо, но совсем не далеко.
Осторожно заглянув в казарму, я оценил мягкие диваны, комнатные растения, большой аквариум, спортивный уголок с множеством снарядов и приспособлений в холле и ровные ряды одинаковых дверей по обеим сторонам коридора. Голоса раздавались из-за одной из них. Кажется, там шло совещание или что-то подобное. Чувствуя себя полным кретином, я на цыпочках подобрался к зеленой двери с надписью " Sicherheitschef". На кой черт им здесь, в этих краях, таблички на тевтонском, понять не мог. Наверное — орднунг?
В любом случае, они были там! И никакой охраны в коридоре! Потрясающая безалаберность. Скорее всего, все свободные люди бегают-ищут меня по подземельям и территории. А я — вот он!
Стрелять начал сквозь закрытую дверь — на уровне груди, выпустив всю пачку патронов одним махом, веером, стараясь перекрыть как можно больше пространства, а потом отступил в холл, как раз к аквариуму, и под жуткие вопли из-за стены принялся перезаряжаться. Черт, будь у меня граната…
Гранаты не было, зато имелась початая бутылка спирта! Там, за дверью, тевтоны были слишком заняты друг другом — не знаю, скольких я зацепил, но раненых явно было больше одного. Я спрятался за диван и принялся из подручных средств сооружать зажигательный снаряд. В качества фитиля подошла ватная набивка от мебели, которую я расковырял ножом. Спички у меня имелись, так что я был почти уверен в успехе своей идеи, когда подбирался с этой бутылкой к двери начальника охраны.
Самым слабым местом в плане был тот факт, что я оставался в одиночестве, и тыл мне прикрывать было некому. Если бы один из отрядов, отправленных на мои поиски, сейчас вздумал вернуться — конец пришел бы некоему полковнику лейб-гвардии, не так давно бывшему поручиком… Повезло — не вернулись.
Я был готов героическим пинком распахнуть дверь и швырнуть туда зажигательный снаряд, фитиль которого уже полыхал вовсю, пропитанный спиртом. Но случилась нелепость, на которые так богата война: один из уцелевших тевтонов с пистолетом в руках ринулся наружу именно в этот самый момент, широко распахнув дверь и столкнувшись со мной нос к носу!
Пинок сапогом пришелся ему в грудь, а бутылка прилетела по лбу — не разбившись. То ли бросил я слабо, то ли череп у тевтона оказался мягче, чем казался на первый взгляд… Стеклянный сосуд упал на пол, горящий фитиль из ваты вылетел, спирт вылился и таки вспыхнул! Тевтон, который опрокинулся от моего удара на спину, в ужасе принялся отползать, его штаны полыхали синим огнем! Крики подхватили и его товарищи — раненые и те, кто пытался им помочь, всего человек шесть. Пламя перекинулось на веселенькие бумажные обои с цветочками, деревянный стол…
— Гиб ауф!!! — заорал я, перехватывая "Гарант". — Гиб ауф унд хенде хох, швайнехунд!!!
Одного выстрела в потолок хватило, чтобы тевтоны, эти юные нордические рыцари, будущие сверхлюди, сдались в плен избитому, голодному и оборванному хаки-пехотинцу, вшивому интеллигенту из имперской провинции. И вообще — унтерменшу от рождения, потому как — полукровка и представитель динарской расы…
Как они меня не пристрелили? Шесть вооруженных мужчин, пусть четверо из них и были ранены, но… Всё дело было в психологии, в эффекте неожиданности. Они ведь думали, что охотятся на меня. Планировали что-то, карандашами в схему тыкали с умным видом… А тут на тебе — грохот выстрелов, огонь, дикие крики! Да и тевтоны, кроме их начальника, едва-едва разменяли третий десяток и вряд ли имели опыт боевых действий. А начальник получил две пули — в плечо и правую руку, самый первый, и теперь корчился на полу, нагнетая своей яростной матерщиной обстановку.
Так что они побросали пистолеты и даже не тянулись к винтовкам. Я выстроил тевтонов в коридоре вдоль стеночки и заставил того самого, у которого обгорели штаны, связать всех остальных, а потом стреножил и его тоже.
— Лос! — сказа я, шевеля стволом "Гаранта". — Вперед — на лестницу!
Я намеревался их всех запереть в каморке наверху. Раненых заставил жевать первитин — слушать их вопли мне было не с руки. Спасти их всех, вылечить? Это получилось бы у меня вряд ли. Прикончить их? Не знаю, что-то в моей душе было против такого действа. Слишком молоды были эти ребята… Слишком похожи на тех, с кем я бок о бок сидел в окопах Великой и Гражданской войн… Панкратов, Мамсуров, Фишер, Вишневецкий, Ванечка наш Царёв, дай ему Бог здоровьица…
В общем — они отправились в каморку, к своему товарищу с пробитыми ягодицами, а я заблокировал дверь этого чулана парой разряженных винтовок и отправился собирать трофеи. Воевать в одиночку я больше не намеревался, тем более, где обзавестись союзником, я, кажется, знал.
Ключ с хрустом провернулся в замке, тяжелая стальная дверь, вся в потеках ржавчины, подалась и со скрипом отворилась. Пахнуло озоном, сваркой, какими-то химикатами. Определенно — я пришел по адресу.
— Петр Петрович?
— Что — Петр Петрович? Вы шамонит принесли? Нет? Подите к черту!
Пьянков-Питкевич в маске сварщика, защитном фартуке и кожаных толстых перчатках, с паяльной лампой в руках выглядел весьма впечатляюще. Выключив пламя, он поднял забрало и уставился на меня. В глазах несостоявшегося властелина мира горел всё тот же неукротимый огонь, бородка воинственно топорщилась. Когда зрачки инженера привыкли к освещению, лицо его вытянулось и он растерянно проговорил:
— Вы-ы-ы-ы? И вы с ними?
— Я? Петр Петрович, полноте! — меня разобрал смех.
Весь в крови и грязи, до посинения избитый и до одури накачанный первитином, вооруженный трофейным оружием — неужели я был похож на того, кто прибыл в это странное место как друг и союзник?
— Я слышал грохот и надеялся, что головорезы Шельги наконец-то сцепились с тевтонскими оловянными солдатиками! А это вы там… Орудовали?
— Орудовал! — я вошел внутрь.
У Пьянкова-Питкевича тут была целая лаборатория, он ваял чего-то на верстаке, кругом были разбросаны мелкие детали, приборы и какой-то невероятный хлам. Что именно планировал сотворить этот великий изобретатель и мистификатор — понять не представлялось возможным.
— Давайте орудовать вместе! — вдруг, яростно блеснув глазами, сказал Петр Петрович. — Разнесем здесь всё!
Мне эта идея определенно понравилось.
— У меня найдется для вас автоматический пистолет и гора патронов, господин изобретатель!
— Пистолет? Пф! Как мелко! — Пьянков-Питкевич явно наслаждался собой в этот момент. — Они хотели, чтобы я синтезировал им паралитический газ, тот самый… А я сказал, что мне нужно оборудование. И они его доставили…
Изящными, практически хореографическими движениями инженер принялся извлекать из груды металлических деталей один предмет за другим и соединять их между собой.
— … и реагенты. Они принесли мне реагенты, но настоящего шамонита сделать так и не удалось. Бедолага Манцев, только у него были формулы. Вот уж вправду — человек был не от мира сего. Жаль — помер. Или — не жаль?
В руках Петра Петровича оказался невиданный мной доселе агрегат: бочкообразное тулово, длинный узкий отросток навроде пулеметного ствола… По всему выходило — это было оружие!
— Ну, мы и без шамонита… Дальность, правда, всего три с половиной версты, и время стабильного излучения — минуты четыре, но нам ведь и четырех минут хватит, а? В общем, поручик — выведите меня отсюда, и мы сровняем все с землей, а?
— Полковник, — я разглядывал прибор с большим интересом.
— Ах, уже полковник? Ну-ну, поздравляю. Так у нас тут настоящая войсковая операция? Будем сжигать в труху врагов Императора и Отечества? Как там, кстати, наш золотой мальчик? Вы вроде бы были с ним накоротке…
— Избавьте меня от вашего сарказма. Скажите лучше — это то, что я думаю?
— Гиперболоид инженера Пьянкова-Питкевича! Стоило мне просидеть тут взаперти пару месяцев — и мозг прочистился, и руки всё вспомнили! Повторил свой первый удачный прототип — такой я использовал в Париже против ублюдка Гастона… Дайте мне возвышенность — и я выжгу весь остров! Но сначала мы должны освободить мадам Ламоль.
— Что — и она тут?
— Конечно! — фыркнул он. — Соблазнила сначала Цорна, теперь водит за нос Борменталя и приходит сюда только для того, чтобы потешаться надо мной и говорить, какое я ничтожество. Хе-хе, она еще пятки мне целовать будет!
Его помешательство этой женщиной определенно имело нездоровый фундамент. Но — выбирать не приходилось. Не так много в этом месте было людей, готовых мне помочь. Без союзника мне действительно пришлось бы туго, тем более — я всё равно собирался нанести этому месту как можно более весомый урон. То, что творилось здесь, было мерзостью, и терпеть такое на границах Империи было бы преступлением.
— Хорошо. Собирайтесь — выдвигаемся немедленно! И скажите, Петр Петрович… У вас не найдется чего-то вроде ручных гранат?
Пьянков-Питкевич торжествующе расхохотался в ответ и заметался по лаборатории, собирая в огромную кожаную сумку какие-то стеклянные колбы, пробирки, баночки и бутылочки. Свой смертоносный аппарат он повесил на шею и придерживал его рукой весьма нежно, как тамильские матери придерживают детишек, спящих в слинге.
— Полковник, просто говорите, что нужно подорвать — за семь секунд до того, как это нужно будет сделать. Но учтите — там будет выжженная земля! В нескольких склянках — окись этилена, понимаете ли… Если хоть одна такая колбочка из этой сумочки разобьется — мы с вами превратимся в цыплят табака! — с ним явно было что-то не в порядке, его тембр и голос напоминали пациента психиатрической клиники, а не ученого-изобретателя.
Хотя одно и другое порой находятся очень близко друг к другу…
— Так где, говорите, ваша мадам Ламоль?
— В лабораторном корпусе…
Я достал схему, нарисованную тевтоном, и прикинул наш маршрут:
— Пойдем по коллектору, так безопаснее всего.
— Но там же полно воды! Я намочу ноги! Не комильфо!
— Комильфо? Не мельтешите, Петр Петрович! Максимум — по колено. Нынче сухой сезон, горные ручьи не дают и половины стока, пройдем. Найдите себе подходящую обувь!
К люку коллектора мы шли, прикрывая друг друга. Пистолет инженер взял и сунул его в нагрудный карман своего фартука, на ноги надел щегольские штиблеты — наверное, из старых запасов. В общем — вид его был несуразным и комичным, если не принимать во внимание огромное количество убийственных штуковин, которые он тащил на себе.
— Однако вы мясник, батенька! — сказал Пьянков-Питкевич, перешагивая через трупы троглодитов и охраны в коридоре. — Устроили тут скотобойню, не совестно?
— Мне говорит об этом человек, который потопил в свое время целый флот, спровоцировал финансовый кризис, едва не захватил мир, а теперь собирается сровнять с землей остров?
— Ха-ха-ха, полковник, мы, кажется, просто идеальные напарники!
— Ваша идеальная напарница — мадам Ламоль… — мы пролезли сквозь люк, и я закрыл его на ключ. — Такая же сумасшедшая, как и вы!
— О, да! — согласился Пьянков-Питкевич, шлепая своими штиблетами по грязной воде и брезгливо поглядывая на покрытые селитрой, плесенью и грибами стены. — Зоя — это моя единственная любовь. Она — и еще власть над миром… Хотя последняя оказалась довольно скучной, если быть до конца честным…
Шагать в глубине земных недр по трубе с испражнениями и сточными водами и слушать потерявшего рассудок изобретателя? Это было очень, очень логичным после всех моих абсурдных злоключений, так что я не удивлялся. Бороздил себе вонючие воды, поглядывая на картонку со схемой, и старался считать шаги, чтобы не пропустить люк, который должен был вывести нас аккурат под лабораторный корпус.
Мы выбрались наружу через решетку ливневой канализации, грязные и дурно пахнущие. Мне пришлось поднапрячься, чтобы сдвинуть ее, а потом — ползти на брюхе по траве к ближайшим зарослям декоративного кустарника.
Лабораторный корпус возвышался прямо над нами. Мы всё-таки промахнулись на несколько десятков метров. Но, возможно, это было и к лучшему.
— Цорн — эндокринолог и гомеопат! — сказал Петр Петрович. — Это его лаборатория, вот — три окна светятся. Небось, возится со своими чертовыми порошочками и декоктами!
–
Ума крупинку взял Зевес
И в море опустил с небес!
Всё море тщательно взболтал…
Оттуда каплю взял!
И из нея малейший атом
Вложил в мозги гомеопатам!
— процитировал я стишок из одной аркаимской газетенки.
Инженер сначала недоуменно пялился на меня, а потом захихикал, вытер выступившие от смеха слезы грязной ладонью, извлек из кармана своей огромной сумки одну из склянок, плотно заткнутую пробкой, и сказал:
— Вот! Разбейте окно и киньте это туда!
— И всё взлетит на воздух?
— И всех внутри покинет сознание!
— Так вы…
— Я синтезировал газ в первый месяц, но на кой черт мне говорить об этом тюремщикам? Мне ведь так хорошо работалось!
— А мадам Ламоль?
— О-о-о-о, когда она поймет, что я мог в считанные секунды изменить расклад, а вместо этого спокойно продолжал эксперименты и в душе потешался — она просто взбесится, вот увидите! Ха, ха, каково ей было целовать вонючего Цорна? Ха! Эндкринолог, а душится одеколоном, как арелатская потаскуха — не смог вылечить свой смрадный запах!
Я шикнул на него, перевесил винтовку на спину, рядом закрепил гвоздодер — он, кажется, приносил мне удачу — и снова пополз — к особняку. Мы вылезли из-под земли за внешним периметром охраны, а здешние сторожа, судя по доносившимся голосам, болтавшим на имперском, сгрудились у крыльца и курили. Анархисты, что с них взять! Интересно, кто-то из тевтонов сумел выбраться из той каморки, или они там торчат до сих пор? А если да — то почему не подняли тревогу по всему острову?
Так или иначе — ночная тьма и безалаберность охраны позволили мне подобраться к самой стене. Я старался держаться в тени, чтобы свет из трёх горящих окон первого этажа не выдал мое местоположение. За окном слышался разговор: женщина истерила, мужчина уговаривал. Говорили по-арелатски, я ничерта не понимал в этом картавом наречии. Наконец хлопнула дверь — по всей видимости, женщина вышла. А мужчина проговорил на лаймиш, с сильным сипангским акцентом:
— Лэтс уорк нау! Факин айлэнд, факин слут, факин Вассер!
Я приподнялся и глянул внутрь. Человек в костюме песочного цвета ходил туда и сюда по довольно большому светлому помещению и отдергивал простыни, которые закрывали собой прозекторские столы. Проклятье! На двух из них были закреплены… Нет, это не были троглодиты, но и людьми их назвать было сложно! Кожаные прочные ремни и ошейники фиксировали два огромных мускулистых тела — мышцы определенно были гипертрофированными, головы смотрелись непропорционально маленькими, и к тому же в затылочную их часть вели трубки и шланги навроде тех, которые я видел в подземелье у эмиссара Новодворского.
Наконец хозяин кабинета повернулся ко мне лицом. Крепкий мужчина лет пятидесяти с лицом, подходящим типичному лайму: продолговатым, краснощеким, с крупным носом и выдающимся подбородком. Тонкие сжатые губы придавали ему надменный вид, короткие волосы с виднеющейся лысиной были гладко зачесаны назад.
Он вырвал из петлицы пиджака совершенно неуместную здесь гвоздику, бросил ее на пол и принялся топтать ногами. Я приготовил склянку. Дождавшись, когда Цорн — если это всё-таки был он — успокоится и примется открывать шкафчики и готовить препараты, я подобрался к другому окну, потом — к следующему… Нужно было разбивать стекло, а это совершенно точно привлекло бы охрану!
Пьянков-Питкевич корчил рожи из-за кустов, поторапливая меня. Он тоже слышал женский голос, и, наверное, подумал, что это мадам Ламоль! А, черт бы всё это побрал, сколько кретинства было уже сделано мной после похищения — осторожничать сейчас было бы настоящим лицемерием. Вытянув из-за спины ломик, встал слева от окна, размахнулся — и ударил изо всех сил.
Раздался оглушительный звон, и я, не дожидаясь окончания дождя из осколков, швырнул внутрь склянку, тут же задержал дыхание и рванул, аки сайгак, навстречу спасительной тьме в кустах.
— ААААААА!!! — раздался леденящий душу крик, и по лаборатории заметались огромные тени, всё грохотало и ломалось, слышались вопли, которые, однако, быстро стихли, а звуки разрушения переместились вглубь здания.
— Это что же — чудовища Франкенштейна? — прошептал мне в самое ухо Пьянков-Питкевич.
— Я бы скорее предположил — некие продукты научного творчества Цорна… А может — коллектива авторов, — я пребывал в состоянии, весьма близком к прострации, и потому не отреагировал сразу. Но потом сообразил: — Погодите, но какого черта на них так подействовал ваш паралитический газ?
— А это был не паралитический газ, ха, ха! Я синтезировал его, да, но вам дал сильнейший галлюциноген. Их ведь и в самом деле покинуло сознание, а? Они пришли в полное неистовство! Я вам не соврал!
Охране было теперь явно не до разбитого стекла — выстрелы маузеров, крики, рычание, треск и грохот раздавались по всему лабораторному корпусу, который ходил ходуном.
— А как же мадам Ламоль? — недоуменно уставился на него я.
— А-а-а-а, это вы плохо знаете эту женщину. Да чего я разоряюсь — вон она!
Стройная женская фигура в светлом платье была отлично видна в ровном свете луны. Она шла по крыше лабораторного корпуса, материя ее наряда развевалась под порывами ветра — мечта поэта! Когда на крыше показался некий несуразный силуэт с явно звериными манерами и кинулся в сторону мадам Ламоль, эта мечта поэта с удивительным хладнокровием подняла руку с пистолетом и сделал несколько выстрелов, после которых зверолюд хрюкнул и покатился по крыше, чтобы свалиться на землю и замереть в безжизненной позе.
— Вот! Пойду, встречу ее у пожарной лестницы. Она точно полезет по пожарной лестнице. Возьмите склянки — они вам пригодятся. Я заберу мадам Ламоль и займу позицию во-о-он на том холме… У вас есть два часа, полковник! Может быть — три! А после этого… После этого лучше бы вам быть подальше отсюда. Или — поближе к вершине холма. Только смотрите, чтобы мадам Ламоль по вам не пальнула — у нее пистолет!
Шум в особняке постепенно стихал — видимо, охрана привыкла иметь дело с подобными инцидентами, и проблему купировали. Пьянков-Питкевич, воспользовавшись моментом, скинул мне на руки сумку и устремился навстречу вечной любви — или своему безумию, сжимая в руках своё страшное оружие — гиперболоид. Звук пощечины а затем — поцелуя возвестил о том, что он нашел и то, и другое:
— Мерзавец Пьер Гарри! Как же я ненавижу тебя, любовь моя! — эта парочка друг друга стоила.
Хорошо, что я не дал ему первитин — черт знает, какой пердюмонокль тогда выкинул бы его воспаленный разум… Есть люди, которым не нужны алкоголь или другие стимуляторы. Они — сами себе наркотик.
— И-и-и-и-гор!!! — я крался по саду, заросшему плодовыми и декоративными деревьями столь густо, что их кроны создавали настоящую крышу над головой, и этот рёв едва не заставил меня пальнуть из винтовки на голос. — И-и-и-игор! Забери своих чертовых псов, или, видит Вельзевул, я сожру их!
Стволом винтовки я раздвинул ветви пышного и раскидистого кизилового дерева и едва не дотронулся до заросшего густым рыжим волосом затылка крупнотелого мужчины. Заметил я и двух псин черной масти — больших, размером с человека, которые, припадая к земле, рычали и скалились на этого громилу.
— Игор, если ты не заберешь их, то, клянусь самим сатаной…
— Эдвард, мальчик мой… — на авансцене появился новый персонаж — горбун, лицо которого было подобно восковой маске. Он опирался на странного вида трость и прихрамывал. — Уймись, мои собачки придутся тебе не по вкусу! Мари-и-ишка, Али-и-ира, оставьте этого грубияна…
Собаки продолжали рычать и не желали подчиняться приказам. Кажется, они учуяли еще и меня!
— Ко мне, дрянные девчонки! — навершие посоха горбуна треснуло электрическим разрядом, его тон изменился, из театрального стал злобным, и псины, повизгивая, устремились к хозяину — всё-таки выдрессировал он их отменно! — Мы должны собрать остальных.
Мой палец на спусковом крючке "Гаранта" застыл, будто каменный — желание пальнуть в голову рыжему верзиле становилось просто непреодолимым. Но, несмотря на грубые манеры, у меня не было никаких доказательств его виновности! Участвовал он во всем этом или просто был сторонним наблюдателем, как тот же Пьянков-Питкевич и — в меньшей степени — Борменталь?
— А знаешь, Эдвард… — обернулся горбун. — Твои отродья угробили Цорна, переломали ему все кости. А охрана просто изрешетила их пулями из "Федерле". Ты не такой уж неуязвимый, понимаешь?
Этого хватило, чтобы я нажал на курок. Грохнул выстрел, пуля пробила башку таинственного Эдварда, он рухнул навзничь, а я всё стрелял и стрелял, пытаясь попасть по страшному горбуну и его зверюшкам. Судя по пронзительному скулежу — как минимум несколько раз мне это удалось.
Оставаться на одном месте было смерти подобно, и я, перезарядившись, устремился к своей цели — небольшому домику на берегу. Вассер, по словам пленных тевтонов, скрывался именно там, и я намеревался раскрыть его тайну — чего бы это мне ни стоило…
Я старался двигаться скрытно и огибать места, где слышались человеческие голоса. Если быть честным — действие первитина проходило, и я чувствовал, что совершенно не в силах и дальше геройствовать здесь, на острове. Более того — накатывало некое странное, болезненное состояние, которое и вовсе грозило превратить меня в жалкую развалину.
А судя по слухам об оружии, которое собирался применить Пьянков-Питкевич — лучшей защитой от него было расстояние. Или — водная толща… И потому — следовало поторапливаться!
Патроны для "Гаранта" всё-таки закончились, и я бросил винтовку, вооружившись пистолетом. Остров был довольно большой — не меньше десяти верст в поперечнике, и из лабораторного корпуса, видимо, разбежалось немало подопытных экземпляров, потому что я прикончил дюжину тварей и еще несколько охранников с пистолетами-карабинами "Федерле", которые гнались за ними. Они все принимали меня поначалу за тевтона — наверное, благодаря вооружению и обрывкам хаки, которые теоретически можно было в темноте принять за протекторатский фельдграу. Анархисты — имперцы, аппенинцы и арелатцы в большинстве своем — материли меня на всех языках, а я стрелял в ответ из винтовки. Друзей тут у меня не было.
Усталость накатывала волнами, выворачивала суставы, заставляла глаза слезиться, а сердце — стучать так быстро, будто я пробежал марафонскую дистанцию. Чертов первитин, чертовы наркотики! Я думал, что сдохну… Но самым большим кретинством было бы принять вторую таблетку, а потому — терпел, хлебая воду из полупустой фляжки и мечтая о минуте, когда смогу просто лечь — и уснуть.
До домика на берегу я добрался, когда первые лучи солнца уже осветили вершины далеких гор в розовый цвет, и, вглядываясь в удивительные пейзажи, представшие перед моими глазами, я понял, где нахожусь!
Гегамское море, долина Шемаха, остров Ахтамар! И там, на другом берегу — старинный, огромный, великий город — Шемахань!
Это было настолько неожиданно и настолько радостно, что я чуть не расплакался. А может — снова давал о себе знать чертов первитин… Я понятия не имел, сколько прошло времени — но точно не больше недели, и ничего еще не было потеряно, и я мог переплыть море и найти гостиницу Башира, и Ину Раджави, и отыскать Императора со Стеценкой! Я не проиграл! Ещё ничего не потеряно!
— Вы — не он, — сказал усталый голос. — Вы совершенно точно не он, теперь я вижу это ясно. Глупо было предполагать, что эти дефективные выполнят задание Монтгомери как положено.
Мой пистолет мигом оказался направлен ему в живот. Это был Борменталь, я узнал его по тембру и интонациям! Высокий, плечистый, с интеллигентным лицом, в опрятной одежде, он смотрел на меня испытующе и без доли страха.
— Вы кто — Карский? Или Недорубов? Нет, погодите, Недорубов — старше… Козырь?
Я покачал головой. Фамилии были знакомыми, видел их в списках полных кавалеров Серебрянного креста, общался вживую — настоящие герои, богатыри! Не я им чета. Но его осведомленность поражала!
— Сергей Бозкуртович Волков, этнограф. Экспедиция Имперского географического общества.
— Ах, ИГО! Епархия Крестовского? Можно было догадаться, что вы в конце концов сюда доберетесь… Тогда позвольте и мне представиться — доктор медицины Иван Арнольдович Борменталь… Хотя чего это я — вы наверняка тут всё про всех знаете! И что теперь — убьете меня? — кажется, перспектива получить пулю в брюшную полость его не пугала.
По крайней мере — предпринимать что-то по этому поводу Борменталь не собирался.
— Я — нет. Лично вас мне убивать не хочется. Я наслышан о вашей работе с профессором Преображенским, многие уважаемые люди отзывались о вас как о человеке достойном, интеллигентном и потрясающем профессионале. Но кой черт вас вообще понес в компанию этих шарлатанов от науки? Вы могли бы неплохо устроиться в нынешней Империи, с лоялистами покончено, такие люди, как вы, нужны стране, можно жить и работать…
— Я наркоман, — печально усмехнулся Борменталь. — Едва перескочил с морфия на первитин, теперь умираю немного медленнее. Со мной всё кончено. Хайд и Цорн обещали мне лечение, а дали еще один наркотик.
Мне было искренне жаль этого великого ученого и в общем-то хорошего, но опустившегося человека. Не знаю, в чем была причина моей сентиментальности, но я вынул из сумки три жестянки с трофейным первитином и сказал:
— Вот. Этого должно хватить.
— Хватить на что?
— На путешествие в Наталь.
— В Наталь? — удивился Иван Арнольдович. — Зачем мне Наталь?
— Синий Каскад Теллури. Лучшая реабилитационная клиника в мире. Вы можете напрямую обратиться к архиепископу Стаалю, или — к минееру Бооте, коммандеру ван Буурену или к доктору Глазенапу — сразу в лечебницу. Скажите кому угодно из них, что вы от поручика, расскажите обстоятельства нашего знакомства — там поймут, уж поверьте… Знаете инженера Лося? Он сидел на опиуме и хавре, а теперь — пробавляется коньячком в Аркаиме. Я и сам думал, что это невозможно, когда вылавливал его из болот Ассинибойна, более похожего на овощ, чем на человека.
Борменталь, как клещами, ухватил своими тонкими пальцами коробочки с первитином и судорожно принялся распихивать их по карманам элегантного костюма. А потом взял себя в руки, собрался и проговорил:
— Тут у причалов есть парусные ялики, два или три. Умеете управляться? Бежим вместе из этого проклятого места!
Я невесело усмехнулся:
— У меня тут осталось неоконченное дело…
— Дело… — его глаза вдруг расширились. — Так вы ТОТ поручик?
Мне ничего не оставалось, кроме как расправить плечи, щелкнуть каблуками, дернуть подбородком и оскалиться:
— Честь имею!
Я подошел к массивному, приземистому строению, прихрамывая. Сумка с колбочками и склянками оттягивала плечо, и мечталось уже избавиться от нее. Но — смертоносное содержимое требовало к себе бережного отношения, и потому просто взять и оставить ее где-то под деревом было никак невозможно.
Домик, на который ссылались и головы в подземелье, и тевтоны, стоял над обрывистым берегом, обдуваемый всеми ветрами. Он представлял собой круглое здание примерно пятнадцати метров в диаметре с железной крышей и двумя выходами. Один из них был обращен к саду — деревянная полированная дверь, обитая медью, с массивной ручкой в виде какой-то глубоководной рыбы. Второй выход — с самого края утеса, у винтовой лесенки, которая вела вниз, к пресным водам Гегамского моря. Тут же, рядом с лесенкой, располагался автоматический подъемник, а у ее подножия — небольшой причал и, кажется, один из тех самых яликов, о которых говорил Борменталь.
Дверца, которая вела на лестницу, была небольшая, металлическая и открывалась самым обычным поворотным механизмом с крупным вентилем снаружи, и это было странно! Я обошел домик по кругу и не нашел ничего лучше, как рассовать пару колбочек со снадобьями Пьянкова-Питкевича по карманам кителя, сунуть в карман галифе автоматический пистолет и оставить сумку с остальной отравой прямо возле металлической двери — чуть сбоку, под листьями какого-то декоративного растения, чтобы ее сложно было сразу заметить и легко — подхватить при отступлении.
Заходить решил всё-таки с парадного — мало ли! За спиной в правой руке держал красный гвоздодер, а левой сделал самое большое кретинство в этой ситуации — постучался костяшками пальцев по прохладной деревянной поверхности:
— Тук. Тук. Тук.
— Си! — произнес молодой, но какой-то странный, глуховатый голос. — Аделанте!
И я вошел.
— Ты не Император! — это было первое, что я услышал, пока глаза мои привыкали к полумраку.
Таинственный голос легко сменил галисийский диалект на имперский язык.
Света было мало, неяркое голубое свечение излучали фосфоресцирующие сферы на полу вдоль стен. Отблески его отражались от поверхности воды — большая часть помещения была занята чем-то вроде аквариума, остальная представляла собой невысокий амфитеатр с несколькими рядами удобных кресел. Я стоял в проходе между ними и пытался понять — что же это всё значит?
— Столько попыток, и всё тщетно… — как будто разговаривая сам с собой, проговорил некто. — Мне, видно, суждено всегда быть одному.
Я едва сдержал болезненную гримасу: жутко болели суставы и разбитая физиономия, и рёбра, и вообще — за всё это время меня здорово потрепало, а потому раздражение и злость накатывали волнами — одна за другой. Я пошел вперед, вглядываясь в мутное нутро аквариума. Голос определенно раздавался оттуда.
— А вы оригнал, господин хороший, — заговорил я. — Большой оригинал! "Вассер" — по-тевтонски значит "вода", да? И я вижу перед собой аквариум, полный воды! Это было бы хорошей шуткой, если бы ваши подопечные не выкрали меня несколько дней назад, предварительно хорошенько отделав и замотав в ковер… Это настраивает на несколько критичный лад, не находите?
— А я знаю, кто вы! — заплескалась вода и снова послышался голос. — Вы — Шеф! Мои братья приняли вас за Императора, потому что в их детских, почти младенческих мозгах Самый Главный Человек никогда бы не стал толкать тяжелую машину, позволяя своему подчиненному сидеть внутри.
Наконец мой собеседник явил свой лик — вынырнул и оперся локтями на край аквариума. Мой мозг машинально зафиксировал: толщина стекла дюйма два, не меньше. Я встал на таком расстоянии, чтобы не задирать голову высоко вверх и в то же время хорошо видеть своего странного собеседника.
Его можно было бы даже назвать красивым, этого молодого мужчину. Атлетический сложенный — это было видно, поскольку чешуйчатый гидрокостюм плотно облегал его крепкое тело, он носил очки — большие и круглые, с накладками из каучука, которые прилегали к лицу. На руках у него я разглядел перчатки с перепонками между пальцами, а на ногах — ласты как у водолазов. В остальном — это был человек примерно моего возраста, с аристократическим лицом, прямым носом и упрямой складкой губ.
— Я тоже видел вас раньше, хер Вассер… Или как к вам лучше обращаться? Тогда, у Золотого острова — это ведь были вы? Или ваши "братья"? Вот на что шло золото Шельги, да? Вы готовили… Готовили вот это всё? Но зачем?
— Я был там, да… Там — и на Итиле, и в Эвксинском море, и везде, где были вы и Император. Выкрасть его и убедить, принудить к сотрудничеству — это был единственный выход, но я всё не решался… А потом в горах и пустынях Кафа и Леванта вы стали мне недоступны, пришлось послать братьев… Вы ведь понимаете — я не мог воспользоваться услугами анархистов или тевтонов, не мог поведать им все и сразу! Император — слишком лакомый кусочек…
Гениальный глупец. Вот кто был передо мной! Гений — потому что никто иной не смог бы организовать на пустом месте целый научно-исследовательский институт и спаять преступный мир юга Империи в крепкую организацию. А глупец — потому что этот Вассер ничерта не разбирался в людях. Он ведь и понятия не имел, что из себя представляет Иван Васильевич Царёв! Им действительно повезло, что в плен попал я, а не Государь…
— Думаю, вам повезло, что ваши чудовища перепутали его со мной… — я так и сказал.
А Вассер в ответ ударил ладонью по воде:
— Не говорите так! Это люди, люди! Да, пока несовершенные, пока — только ступень к вершине, предтечи будущего человечества! Вы разве не видите, к чему всё идёт? Не видите, во что превращается наш мир?
У меня жутко трещала голова, но в конце концов я ведь был не только полковником — но еще и этнографом, и задача изучить нравы зверолюдов начала казаться мне презабавной идеей.
— И во что же он превращается? — я нащупал в кармане колбочку с взрывчатым снадобьем и подумал — какой эффект оно даст, если вылить его в воду? А если провернуть это с галлюциногеном?
— Он превращается в гигантскую свалку, в огромное зловонное химическое болото! Я вырос в… Хм! Мой отец… Не так! Сальватор растил меня в провинции — и вы выросли в провинции, верно ведь? Я плавал в чистых речках, наслаждался лучшей пищей с прибрежного океанического шельфа… Мог и прогуляться по улицам портового городишки, провинциального, полного зелени, жизнь людей в котором была простой и незатейливой, мужчины были работящими и неприхотливыми, а девушки… — он вздохнул и продолжил: — Прозрачные воды, множество морских обитателей, красота, гармония! Сначала в этот рай ворвались ловцы жемчуга, потом — на берегу построили консервный завод, затем город вырос, население увеличилось — в реку стали сливать сточные воды канализации… Жабры мои ломило от примесей, я стал задыхаться под водой, это стало просто невыносимо!
Жаль, что у меня не было с собой блокнота и карандаша — это было бы увлекательно, застенографировать исповедь человека-рыбы. Нет, не рыбы! Скорее — амфибии, он ведь мог разговаривать со мной, а следовательно — дышать воздухом. И, по его признанию, имел жабры! Такую сенсацию за хвост мне удавалось ухватить только на Зурбаганском маяке, когда мы беседовали по душам с Новодворским. Хотя такой материал вряд ли опубликовал бы "Подорожник". С интервью с человеком-амфибией мне нужно было скорее идти в журнал "Бродячая собака", к футуристам…
А Вассер вещал:
— … человек в нынешнем его виде есть раковая опухоль на теле нашего мира. Если все живые существа ищут способы приспособиться к окружающей среде, изобретают ценой жизни поколений невероятные механизмы мимикрии, симбиоза, межвидового взаимодействия и выживают в самых невероятных условиях, изменяя себя, то человек привык ломать о колено природу! Зловонные стоки, ядовитый дым из труб, отходы и мусор… Это погубит наш мир — уже губит!..
Он говорил много, долго, велеречиво, периодически ныряя в воду — как будто для того, чтобы отдышаться. Эволюция, ускоренная ножами хирургов и препаратами эндокринологов, новые разновидности человека, единение с природой, отказ от опасных технологий и царство первобытной свободы — вот какой рай ему виделся.
Терпеть головную боль и общую ломоту было всё сложнее, да и время, выделенное мне Пьянковым-Питкевичем, подходило к концу. Потому я попытался выяснить главное:
— Бога ради, но причем тут Император? Шестьдесят процентов территории Империи занимают леса, наша химическая промышленность едва-едва встает с колен, а рыбу в морях ловят до сих пор по-дедовски — идут на берег и забрасывают невод! Чего вы не отправились похищать Великого Магистра Раубаля или кого-нибудь из воротил Сипанги? Это у них все эти заводы-газеты-пароходы, а мы так — живём пожиже, к земле поближе. Зачем это покушение, взрыв дворца, зачем — попытка похищения?
Вассер оттолкнулся ногами от стекла, нырнул и сделал по аквариуму несколько кругов. У меня возникло чувство, что ему нравилось говорить со мной. Правда, что ли — одинокий человек? Или — не человек? Или я чего-то не понимаю, и сейчас здание окружают анархисты с "Федерле", а Игор ведет сюда своих сумасшедших коллег и их ручных монстров? Наверное, мои сомнения мелькнули на лице, потому что человек-амфибия тут же решительно взмахнул ластами и снова высунулся наружу:
— Я повредил себе легкие, когда ловцы жемчуга держали меня в бочке с несвежей водой. Теперь я — инвалид, и не могу долго находиться на суше. А раньше мы с Гуттиэре могли проводить вместе многие часы… Вы спросили про Императора? Так дело в персонализации власти! Вы, имперцы, за всё вините и за всё благодарите одного человека! Бог и Император для вас слились в причудливом симбиозе, и многие из вас даже не оличают одно от другого! Дороги плохие? Император виноват. Солнышко утром взошло? Спасибо Императору! Неурожай? Это потому, что Император у вас плохой! Жена родила двойню? Слава Императору! — он готов был потешаться еще долго, но снова нырнул, а потом продолжил. — Я думал — мне удастся убедить его начать работы по достижению новой ступени эволюции на государственном уровне! Империя — суровый край, и приспособленные к холодам, к недостатку пищи и воды воины и рабочие могли бы заинтересовать его… Авторитет его настолько велик, что ни вы, ни кто другой не стали бы ему перечить!
— Дерьмо, — сказал я.
Я думал — передо мной великий комбинатор, злой гений, глава преступного мира… А оказалось — очередной ненормальный, чокнутый психопат, с детской травмой в подкорке головного мозга. Ну, и с неудачным сексуальным опытом, видимо… Прав был Новодворский — живём мы в сумасшедшие времена, и если большая часть людей уже потихоньку отходит от их угара, то вот эти вот… Эти и не думают останавливаться. Он ведь и подумать не мог, что это доверие, эта слепая вера правителю как раз и зиждется на абсолютной уверенности в том, что царь-батюшка не станет пускать своих подданных под нож ради экспериментов кучки фанатиков от науки. И другим не даст этого сделать. А если вдруг выяснится иное… Что ж, здравствуй, тогда, имперский бунт, бессмысленный и беспощадный… Мы это проходили не раз, и воистину в такие времена живые завидуют мертвым…
— Что значит — дерьмо? — удивился Вассер. — Мои идеи кажутся вам нелогичными? Я ведь говорю о спасении мира, возвышении человечества!
— Нелогичным мне кажется то, что вы пришиваете людям медвежьи печёнки и собачьи пенисы. Вот это — нелогично. А тот факт, что гроза всех подворотен и пугало рецидивистов оказался тупой аквариумной рыбкой, которая мечтает превратить людей в троглодитов, разрушить фабрики и заводы и заставить всех бегать по лесам и плавать в океане — это просто натуральное кретинство, ни больше, ни меньше.
— Ради идеалов единения с природой…
— …требуется потрошить людей и держать живые головы в холодильнике? Использовать подонков и ублюдков со всего света? Давать приют маньякам и извращенцам? Цена таким идеалам — дерьмо!
— Цель оправдывает…
Я не стал дожидаться, пока он скажет про лес и щепки, а просто ринулся к аквариуму и врезал по нему гвоздодером, потом — еще и еще!
— Прекратите! Остановитесь немедленно! Что вы себе позволяете?! — его удивление было таким наивным, таким искренним… — Неужели вы думаете, что у меня нет подстраховки? Прекратите ломать стекло, я вам говорю!
Вдруг земля вздрогнула. Раздалось басовитое гудение, почти на грани инфразвука, потом — грохот и вопли. Пётр Петрович принялся за дело!
— А вы? — оскалился я и снова размахнулся гвоздодером. — Неужели вы, Вассер, думали, что подстраховки нет у меня?
У Вассера был запасной выход — то ли сливная труба, то ли подземный водосток на дне аквариума — и, когда стекло под ударами гвоздодера стало трескаться, он попробовал смыться, в буквальном смысле. Но — не успел. В аквариум полетела склянка с галлюциногеном — потом еще и еще. Понятия не имею, что за дьявольское зелье готовил Пьянков-Питкевич, но вода забурлила, покрылась маслянистыми пятнами, стала мутной, на дно стали опускаться крупные хлопья какого-то химического осадка…
С жутким нечеловеческим воплем Вассер выскочил наружу и, совершено по-кретински шлёпая ластами по полу и размахивая руками в перепончатых перчатках, заметался по залу.
— Гуттиэре! Гуттиэре! — кричал он. — Отец!
Сдернув судорожным движением с лица очки, он принялся тереть глаза, но, видимо, причинил себе только большие мучения. Жалеть его я не собирался: похищения людей, вымогательства, вивисекция, пытки и терроризм — он сам выбрал свою судьбу. Дожидаться, пока по убежищу Вассера пройдется смертельный луч гиперболоида, я не стал: тихо-тихо принялся отступать к запасному выходу.
— Я слышу тебя! Слышу твои шаги! Так и знай — я найду тебя, я уничтожу тебя! — кричал он. — Бойся подходить к берегу моря, бойся реки, озера — везде буду я искать тебя!
— Поди к черту! — крикнул я, выпрыгнул наружу, подхватил сумку Петра Петровича из-под куста…
На острове бушевал ад — тонкая яркая струна, которая била с вершины горы, выписывала затейливые кренделя, и везде, где она касалась поверхности земли, полыхали пожары, стекленел песок, горели деревья и занимались дымным, жирным огнем здания…
Я швырнул сумку в распахнутую дверцу и пальнул в нее — не вынимая пистолета из кармана галифе, так, как научился еще в Яшме. И — сиганул вниз, в море, подталкиваемый в спину ударной волной чудовищного взрыва.
Высота была метров десять или пятнадцать, и саданулся я афедроном о воду отменно. Было чувство, что позвоночник мой собрался весь в районе затылка, а потом высыпался в галифе. Отплевываясь и проклиная собственное кретинство по чем свет стоит, вынырнул и устремился к ялику: швартовы сорвало, и он дрейфовал прочь от берега.
Извернувшись, сбросил сапоги — плыть стало легче, удалось даже оглядеться. Домик Вассера с оторванной крышей полыхал всеми цветами радуги, остров Ахтамар представлял собой сплошное зарево… Не знаю — удалось ли кому-то оттуда сбежать, куда делся Борменталь, что случилось с Пьянковым-Питкевичем и мадам Ламоль — мне было на это наплевать! Я наконец сумел догнать дрейфующий ялик и, едва не перевернув его, взобрался на борт.
С меня текли потоки воды, но их было явно недостаточно, чтобы потопить суденышко. А потому — по-варварски орудуя складным ножом Монтгомери, который сохранился в карманах, я высвободил парус, закутался в него с головой, рухнул на дно лодки и уснул мертвецким сном.
Черт знает, сколько я проспал. Проснулся как после долгой болезни — вроде и в порядке, но сил — никаких. Солнце близилось к закату, вокруг меня было всё то же Гегамское море, стоял штиль и ялик застыл практически посередине между островом Ахтамар и Шемаханью, чьи крепостные башни и шпили на крышах зданий вполне можно было разглядеть.
Но разглядывать мне ничего не хотелось. Мне хотелось есть, пить и спать, а потому я принялся шарить по лодке и — о чудо! — в носовом ящике нашел сухие, не тронутые плесенью лепешки, полкруга копченого сыра и бутылку вина — что-то около штофа. Кажется, это была лучшая еда из всех, что попадали ко мне в зубы за всю мою жизнь!
Я грыз сыр и лепешки, заливал в глотку вино — явно местное, легкое, и был почти счастлив. Еще не покидало чувство того, что одно решение было совершенно верным: не выпить вторую таблетку первитина. Сейчас я всем организмом ощущал, насколько легче становится, когда эта дрянь покидает мое тело — через пот и через всё остальное тоже. Определенно, мне нужно было это время — чтобы просто лежать на дне ялика, укрываясь парусом от палящих лучей солнца, иногда окунаться в воды Гегамского озера и приходить в себя.
Когда появились хоть какие-то силы, я провел ревизию имущества. Не густо, но и не катастрофично — бывало и хуже. Автоматический пистолет сипангской модели я разобрал, почистил и оставил сохнуть, то же самое провернул и с бензиновой зажигалкой — благо, в ее резервуаре еще имелось горючее. Каким-то чудом во внутреннем кармане оказалась размокшая скрутка денег — тоже наследство Монтгомери. Довольно солидная сумма, даже по меркам Аркаима. Купюры нескольких разных государств, в основном — протекторатские и имперские — я разложил сохнуть на куске парусины и укрыл другим, таким же, чтобы не унесло ветром. Которого не было.
В общем, не считая отсутствия обуви и головного убора и плачевного состояния одежды, можно было сказать, что похищение и баталия на острове оставили меня с прибытком.
— Сходил за зипунами, чтоб их! — сказал я и снова завалился на дно ялика — досыпать.
В Шемахань я хотел прибыть затемно.
Вино кончилось, пить хотелось, а потому, проснувшись уже ночью, я нацедил себе озёрной воды через несколько слоев материи — целую бутыль. Так себе фильтр, но другого не было, и вода в этом гигантском водоеме внутреннего стока была отменного качества: прозрачная, чистая, без примесей… Что там Вассер говорил о загрязнении? Да, уверен — когда-то это может стать проблемой.
Но в человеческих силах предотвратить такое развитие событий, и для этого вовсе не нужно потрошить людей. Продуманная государственная политика, связанная с переработкой вторсырья — то же тряпье и использованную картонную тару легко можно превратить снова в бумагу, например, оберточную, которую после этого сжигать для отопления жилищ или снова перерабатывать — для, хм, подтирки…
Подкрепившись остатками черствых лепешек и озерной водицей, я взялся за вёсла и начал потихоньку выгребать к окраинам Шемахи — туда, где свет ярких фонарей городской набережной сменялся редкими, неверными, мигающими огнями трущоб и предместий. Солнце зашло, на небе появились первые звезды, и тонкий месяц отражался в спокойных водах Гегамского моря. Я бы предпочел попутный ветер — но жаловаться было грешно.
Работа веслами настраивала на нужный лад, возвращала крепость мышцам и жилам, прогоняла из суставов дурную ломоту.
Вассер, кажется, говорил еще и про ядовитые миазмы, которые поглощает только лес? Лесное хозяйство в Империи развито. Лес — одно из главных богатств страны, и наряду с железными дорогами и радио — ключевой проект Императора. Одним из первых указов он запретил экспорт кругляка на Запад, чем спровоцировал кризис лесопильной промышленности в Протекторате, скандал с Капитулом, несколько дипломатических демаршей от Арелата и Руссильона — свои-то вековые леса они вырубили в период колониальной экспансии… Но, перетерпев и переждав, добился того, чего хотел — буйного расцвета деревообрабатывающего производства, в основном — пилорам и мебельных фабрик мелкого и среднего размера, что принесло новые рабочие места, приток денежной массы в провинции и расцвет лесного хозяйства. Лесник стал третьим после Бога, считая Императора и полицмейстера… Правда, кое-кого из этой братии периодически казнили за расхищение имперской собственности, и работы в целом предстояло очень много, но начало было положено. Если ситуация будет и дальше развиваться в таком ключе — то фобиям Вассера не суждено будет сбыться — по крайней мере, в отдельно взятой Империи.
Покойного Вассера. Вряд ли он смог выжить в термическо-химическом аду. А если и выжил — своими удивительными способностями он больше воспользоваться не сможет. Не таскать ему жемчуг и деликатесы со дна морского, не запугивать дикой и ужасной смертью, внезапно могущей нагрянуть со дна сортира!
Я разулыбался собственным мыслям и принялся сочинять версии, как человек-амфибия выстраивал свою подпольную преступную империю. Ей-Богу, я всё-таки напишу в «Бродячую собаку» интервью, кто теперь проверит — правда или вымысел, теперь великий и ужасный преступный авторитет больше не представляет из себя угрозы. Он представляет из себя то ли уху, то ли жареную рыбеху, щучий сын!
Когда ялик носом ткнулся в каменистый пляж, я даже слегка расстроился — впервые побыл наедине с собой, со своими мыслями… Но — полно мечтаний, пора было действовать!
Войти с помощью соц. сетей: