Глава пятая
Смех и слезы

Наученная горьким опытом, машину я оставила на стоянке торгового центра и к зданию суда шла пешком. Предпочла бы вообще ползти, как разведчик-пластун, чтобы меня не заметили караулящие у входа журналисты да погода была не та: сыро, слякотно, а я не могла себе позволить изгваздаться в грязи перед началом судебного заседания.

Очень жаль, что у нас на первом этаже этим летом сделали долгожданный ремонт и в туалетах заменили не только сантехнику, но и окна. Новые пластиковые рамы в санузлах глухие, они не открываются, и через них уже нельзя проникнуть в здание с его тыльной стороны…

Тяжко вздохнув, я распрямила спину и с ускорением направилась к ступеням парадного входа, еще надеясь проскочить за спиной Плевакина, отважно вышедшего к прессе. Не повезло: шеф будто почувствовал мое приближение – оглянулся, просиял и, подскочив ко мне резвым козликом, сцапал за руку.

– За то, что скажешь, отвечать будешь сама! – «обрадовал» он меня торопливым шепотом на ухо и подтащил под объективы камер, громогласно объявив:

– А вот и Елена Владимировна, сейчас она ответит на все ваши вопросы! – после чего ретировался в здание и, можно ручаться, встал у окна, наблюдая за происходящим с безопасной территории.

– Добрый день, – промямлила я, тщетно стараясь улыбнуться.

К прессе у меня отношение примерно такое же, как у зайца к волкам. Важность миссии санитаров леса неоспорима, но можно ли не бояться этих серых и зубастых?

Фотоаппараты защелкали, как челюсти, засверкали вспышками, к моему лицу потянулись меховые микрофоны, очень похожие на некрупных дохлых зверушек. Разноголосо загудели голоса, из которых выбился самый громкий и уверенный:

– Шоу «Поговорим начистоту»! Госпожа Кузнецова, ваши прогнозы относительно итогов этого процесса?

– Прогнозы – это к метеорологам, – я оскалилась, и это сошло за улыбку.

Журналисты засмеялись. Я приободрилась, напомнив себе, что этой братии и не нужны ответы по существу, им подавай не информацию, а шоу. Ладно, пофехтуем.

– А вам знакомы чудо-средства «Биэль»? – выкрикнула барышня с диктофоном.

– Это намек на то, что я немолода и некрасива? – нахмурилась я.

Снова смех.

– То есть вы сами ничем таким не пользовались? – не отставала нахальная журналистка.

– Ну вы же видите, все мои годы у меня на лице написаны, – притворно вздохнула я.

Дохлые зверушки на длинных палках весело затряслись, круг подступающих ко мне журналистов начал сужаться. Я, не глядя, нащупала позади себя ступеньку и поднялась на нее. До двери всего пара метров, если какая-нибудь добрая душа ее приоткроет для меня…

Есть! Скрипнули петли, и послышался в высшей степени озабоченный голос:

– Елена Владимировна, вас очень срочно к телефону! Сверху звонят!

– Прошу прощения! – Я шустрым зайкой прыгнула в распахнутую дверь, оставив за ней взволнованных журналистов, и первым делом поблагодарила подругу: – Машуль, спасибо, ты спасла меня!

– Заодно и интриги добавила, – прокомментировал довольный Плевакин и потер ладони. – Теперь всем очень интересно, на каком таком верху интересуются нашим процессом? Насколько высоко?

– Вы бы отодвинулись, Анатолий Эммануилович, пока интересующиеся дверь не выломали, – заботливо посоветовала Машка и увлекла меня из холла в коридор.

– Опять в суде бардак будет, – пожаловалась я ей на ходу.

– Зато Плевакин доволен – такой пиар! Может, премию тебе даст.

– Потом догонит и еще раз даст, – проворчала я.

– Побольше оптимизма!

Машка довела меня до моего кабинета, сдала с рук на руки Диме и удалилась. Наверняка тоже заглянет на процесс в качестве зрителя, она любит слезовыжимательные сериалы.

«Мы начинаем КВН!» – крутилось у меня в голове.

Зал полон. Половина публики – представители СМИ. Ох, будет весело…

А выступления потерпевших действительно похожи на сериал из тех, что любит Машка. Только тут в каждой серии – своя душераздирающая история.

– Метельская Ольга Павловна.

– Я за нее, – бурчит толстушка средних лет и, повернувшись не к судье, а в конец зала, делает кому-то знак. – Давай быстрей!

Жадно щелкающие камеры поворачиваются к проходу, по которому смущенный паренек катит кресло на колесах. В инвалидной коляске сидит бабушка с реденькими волосиками, сквозь которые просвечивает розовая кожа головы, и запавшей челюстью. Она принаряжена: на ней цветастое шелковое платье, вот только оно размеров на пять больше, чем нужно, от чего кажется, будто хрупкую старушку упаковали в диванный чехол.

Публика рокочет, всем интересно, что происходит. Дождавшись, пока кресло с бабушкой причалит к первому ряду, Метельская отворачивается от зала, чтобы объяснить мне:

– Мама моя. Это она пострадавшая. Никогда меня не слушала, так пусть хоть сейчас… Хотя теперь-то тем более не дойдет…

Ольга Павловна вздыхает, опускает голову, снимает со своей юбки невидимую соринку и снова смотрит прямо на меня. Глаза ее блестят, губы кривятся. Рука, которой она поводит в сторону бабушки в кресле, заметно дрожит.

– Вот, полюбуйтесь, – сердито говорит Метельская. – Шестьдесят лет нам всего, а по виду все восемьдесят. Кожа у нас сморщилась, зубы выпали, деменция наступила. Это в шестьдесят-то! Теперь мы довольны, нам нравится, как мы выглядим?

Это она спрашивает не у меня, а у своей мамы, но та приставляет ладошку к уху:

– Оля, что? Говори громче!

– Со слухом у нас тоже проблемы, – констатирует Ольга Павловна и отворачивается от родительницы, вновь обращаясь ко мне. – Рассказываю по существу. Вот эта человеческая развалина, которую вы видите, год назад была нормальной женщиной. Ну, толстой, да! Так у нас у всех в роду комплекция такая, мы не тростиночки… И у меня лишний вес, и у мамы он был… Но я этим не сильно заморачиваюсь, а вот мама всю жизнь похудеть пыталась. И все никак не получалось у нее, пока она проклятые добавки эти пить не стала.

– Что вы называете проклятыми добавками? – уточняю я.

– Это! – Метельская достает из сумочки пластмассовую баночку и потрясает ею в воздухе.

Камеры охотно запечатлевают эту демонстрацию.

– Но я по порядку, – продолжает Ольга Павловна. – К своему шестидесятилетию мама в очередной раз захотела похудеть. Твердо решила встретить юбилей во всей красе! Я предложила ей в спортзал записаться, до юбилея еще год оставался, вполне можно было успеть привести себя в форму, но куда там! Абонемент в спортзал – это же дорого! Пятьдесят тыщ! – она снова оглядывается на бабку в кресле и тарахтит пластмассовой баночкой, как погремушкой. – А двести тыщ на эту дрянь тебе не жалко было, да?!

– Что ты говоришь, Оля?! – бабка тщетно ловит звуки в ковшик приставленной к уху ладошки.

– Ой, да с кем я разговариваю! – Метельская вновь досадливо отворачивается от родительницы. – Короче, позвонили ей из какого-то салона, позвали на бесплатную процедуру. Там, конечно, на нее, такую толстую, посмотрели, сразу поняли, на чем играть можно, и пообещали, что похудеет она с легкостью и приятностью, надо только добавки особые пить.

Снова с намеком загремела баночка.

– Если бы я знала, пресекла бы, конечно, – сетует Ольга Павловна. – Но мама же мне не сказала… И как только они ее уговорили? У нее были деньги, она на строительство дачного домика копила. Отдала двести тысяч за добавки, взяла усиленный курс на целый год. Пила, пила их… и допилась! – Она опять оглядывается на мать, но тут же сердито отмахивается и отворачивается. – А мы, я не сказала сразу, в другом городе живем. С мамой преимущественно по телефону общаемся, видимся редко, потому что через полстраны не налетаешься, да еще вирус этот… Короче, я ее семь месяцев не видела. А как встретились – не узнала! Была такая добрая баба, хоть паши на ней, а стала старушонка полудохлая!

– Мама! – недовольно восклицает парнишка за креслом нервничающей старушки.

– Что – мама? Ну что – мама?! – Метельская всплескивает руками, зажатая в кулаке баночка опять трещит, как маракас, напоминая, что именно она всему виной. – Нравится тебе такая бабулечка?

Не дождавшись ответа, она меняет собеседника, и внимания вновь удостаиваюсь я.

– В общем, кинулись мы мамулечку-бабулечку нашу лечить, спасать, по врачам таскать, а те и спрашивают: что больная принимала? А мы – вот это! – опять загремела баночка. – А они – ой, что это? А ну-ка дайте… Ой, да это же средство для похудения, которое содержит гормоны щитовидной железы! Ой, а вы знаете, что случится с человеком, который станет принимать эти гормоны? Он и впрямь похудеет. Активность его повысится ого-го как, глаза заблестят, румянец на щечках появится… Эффект будет восхитительный! Но недолгий. Очень быстро выпадут зубы, сморщится кожа, придет деменция. И вот – пожалуйста! – Метельская вновь широким жестом представляет пострадавшую.

Зал шумит, адвокаты подсудимых бурно протестуют.

– Заключение экспертизы! – Метельская краснеет, но не позволяет себя перекричать. – Прошу суд это самое…

– Приобщить, – подсказываю я правильное слово и согласно киваю.

Ольга Павловна шлепком припечатывает к столу заключение и со стуком придавливает его сверху злосчастной баночкой. Звук получается внушительный – не хуже, чем от удара судейским молотком.

– Матросов Антон Акимович.

– Я это, я!

Невысокий худой старичок в мешковатом черном костюме вскакивает и раскланивается. Цветом одежды и порывистостью движений он напоминает сверчка. Еще и усы у него такие же – тонкие, с подкрученными кончиками, смоляные и блестящие. Похоже, Антон Акимович по особому случаю намазал их чем-то для пущей красоты. А волосы у него совсем седые – короткий стальной ежик.

Антон Акимович проводит по нему ладонью и сообщает:

– У Зоеньки, значится, волосы выпали.

Начало интригующее и непонятное. Зал затихает. Я тоже молчу, жду. По опыту знаю: есть люди, которых нельзя подстегивать – от этого их речь не потечет легко и гладко, а, наоборот, застопорится. Пусть старичок начнет хоть с выпавших волос, хоть с напомаженных усов, если так ему проще собраться с мыслями.

– Химиотерапия у нее была, – после паузы добавляет Матросов. – У Зоеньки, стало быть.

Еще немного помолчав, он лезет в карман пиджака и достает фотографию, заботливо вставленную в тонкую металлическую рамочку. Показывает фото сначала мне, потом залу:

– Зоенька! Супруга моя покойная, царство ей небесное…

Публика ахает, адвокаты волнуются, один из них начинает подпрыгивать сидя, краснея и надуваясь, как воздушный шар. Я жестом опускаю его на место: рановато для протеста, еще ничего не сказано.

– В конце лета схоронил я ее, аккурат тридцать первого августа, – сообщает Антон Акимович и заботливо прячет фото в карман.

Он одергивает длинноватый, не по размеру, пиджак и решительно выдыхает. Похоже, созрел для речи:

– У Зоеньки рак был, мы поздно узнали, лечили, конечно, но прогнозы, скажем прямо, не обнадеживали, – теперь Матросов говорит быстро, даже торопливо, будто боится не успеть сказать все. – Но Зоенька, чудачка, смерти будто бы и не боялась, только за меня беспокоилась, как, мол, я один останусь, точно я дитя несмышленое. А сама-то будто умная! Умереть ей, видите ли, не страшно было, а красоты лишиться – хуже смерти!

Антон Акимович всплескивает руками, и широкие рукава пиджака на миг опадают, открывая потрепанные манжеты рубашки со старомодными запонками. Рубашка, как и костюм, черная – Матросов в трауре, – а запонки весело сверкают желтым стеклом. Антон Акимович спешно одергивает рукава и стискивает руки.

– Ну, подумаешь, лицо пожелтело и брови с ресницами выпали, разве это беда? – недоумевает он. – Я говорил ей: «Зоя, ты что, ты в уме ли? Тебе, на минуточку, скоро семьдесят три, ты и так уже не белолица-черноброва, какая разница, что там у тебя с цветом кожи и ресницами? Щеки напудрить можно, брови новые начертить – вон, все бабы нынче так делают, это даже модно – соболиные хвосты на лице вырисовывать!

В зале хихикают, но Антона Акимовича уже не смутить, он разогнался и вещает без запинки:

– Я и парик ей купил – каштановый, из натуральных волос, красивый и уже сразу с кучеряшками, даже бигуди не нужны, а она все рыдает и рыдает: кудри, мои кудри! Дались ей эти кудри, тьфу! – Матросов в сердцах плюет на пол, но тут же спохватывается и торопливо затирает мокрое место ногой. – Я извиняюсь…

Он снова одергивает пиджак:

– Ну, ближе к делу… Короче, лысая голова Зою просто добила. До этого она крепко держалась, а тут вдруг расползлась как кисель, расквасилась – больно смотреть. И, главное, смерти-то все равно не страшилась, боялась другого – глупости полной: как, мол, она в гробу лежать будет такая страшная! Ну, бабы, кто их поймет!

Антон Акимович недоверчиво крутит головой, поднимает обескураженный взгляд на меня – явно ищет понимания. Не найдя, смекает, что я вообще-то тоже женского пола, и утыкается взглядом в пол:

– Извиняюсь, конечно…

– Антон Акимович, ваша супруга принимала какие-то препараты производства фирмы «Биэль»? – Я не выдерживаю и подталкиваю свидетеля в нужном направлении.

– А как же! – вскидывается Матросов. – Поперлась, пошла то есть, дура старая в салон красоту наводить, а там ее и охмурили. Пообещали и цвет лица вернуть, какой в двадцать лет был, и волосы новые вырастить, гуще прежних! Всучили втридорога кремы, мази, маски, прибор какой-то, чтобы, значит, глубже в кожу вся эта дрянь проникала, а главное – пилюлек впарили две здоровенные банки, с ведерко детское каждая! И еще порошки для коктейлей. Вот тут у меня и списки есть, точнее, чеки…

Антон Акимович извлекает из другого кармана сложенный вдвое прозрачный файл с бумажками, машет им в воздухе – от поднятой волны адвокатов покачивает, но товарищ Матросов еще не закончил.

– Короче, стала Зоенька все это мазать, лепить на себя, а главное – пить и глотать. Сядет завтракать, я глядь – а еды-то у нее никакой и нет, зато пилюльки на блюдечке россыпью! Поклюет их, пожует, бурдой какой-то запьет – и рада. Позаботилась о себе, продвинулась на пути к красоте и здоровью!

Антон Акимович качает головой, вздыхает:

– Дурочка доверчивая, ой дурочка… Наобещали ей эти, напели! – он оглядывается и грозит угловатым кулаком подсудимым. – Сулили все вылечить!

– Мы продавали БАДы, а не лекарства! – огрызается кто-то из них.

– А вот и неправда ваша! – подпрыгивает на месте старичок-сверчок. Усы его воинственно вздрагивают. – Рекламу этих препаратов Зоенька услышала по радио, причем там говорилось именно о лекарствах!

– Какое радио? – уточняю я.

– «Москвичка», – отвечает Матросов и снова лезет в карман, на этот раз нагрудный. – Да Зоя записала этот ролик, чтобы телефоны сохранить, у нее карандаша и бумажки рядом не было, а мобилка-то завсегда под рукой, и голосовые сообщения надиктовывать она любила, так что вот!

Не дожидаясь моего согласия и даже не спрашивая его, Антон Акимович включает запись в телефоне на воспроизведение, и мы слушаем короткий рекламный ролик.

– Лекарства от всех болезней не существует, – бодро говорит приятный мужской голос, – но есть препараты «Биэль», которые поворачивают время вспять, возвращая вам молодость! «Биэль» – и вы вновь здоровы и красивы!

– Протест! – вскакивает адвокат, громким выкриком заглушая концовку рекламного ролика.

– А ежели вы сомневаетесь, так я вам и точную дату скажу, когда на «Москвичке» этот ролик крутили, у нас все записано! – Антон Акимович разворачивается к защитнику и вскидывает телефон с аудиозаписью, как животворящий крест, отгоняющий нечисть. – На станции небось архив есть, там и документ дадут!

Слово «документ» он произносит с ударением на «у», но я киваю: хорошая мысль, толковая.

– И еще! – не унимается разошедшийся старичок. – Когда Зоенька позвонила на указанный в ролике номер, у нее предварительно уточнили список заболеваний! А зачем это, если не для лечения?

Он набирает в грудь воздуха и почти кричит, обращаясь к подсудимым:

– Она же поверила вам, поверила, дрянные вы людишки! А вы ей даже не сказали, что ваши БАДы-гады могут взаимодействовать с лекарствами и снижать их эффект! И такое как раз и бывает при лечении онкологических заболеваний!

Гневный крик заканчивается сиплым стоном. Безголосый старичок-сверчок бессильно машет рукой, садится и опускает голову. Стальной ежик коротко подстриженных волос трясется. Зал молчит.

– Карпенко Вера Леонидовна!

Вера Леонидовна – бабушка, похожая на девочку: сухонькая, легкая, с хрупкой шеей и тонкими пальчиками, которые слабо шевелятся. До сих пор Вера Леонидовна сидела рядом с супругом и теперь непроизвольно ищет его руку. Ей неуютно, неловко, тревожно.

– Добрый день! – заискивающе произносит она, оглядывая зал беспомощным взглядом очень светлых, почти прозрачных глаз. – То есть здравствуйте…

Бабушка-девочка краснеет, сообразив, что не для всех присутствующих этот день – добрый. Чтобы ее подбодрить, я киваю. Вера Леонидовна принимает это как сигнал к действию и, спешно откашлявшись в кулачок, начинает монолог.

– Сама не понимаю, как это вышло! – голос у нее виноватый. – Я думала – загляну, посмотрю, послушаю, не буду ничего делать, не посоветовавшись с Андреем Николаевичем.

Она бросает робкий взгляд на супруга, и тот сокрушенно качает головой, но произносит успокаивающе:

– Ничего, Верочка, ничего…

– Я с ним всегда советовалась, никогда не самовольничала, даже в мелочах, – признательно кивнув супругу, Вера Леонидовна поворачивается ко мне. – Мы вместе уже… сколько, Андрюша? – она опять оглядывается.

– Пятьдесят четыре года, – громко произносит Андрей Николаевич.

В зале кто-то громко бьет в ладоши – то ли иронизирует, то ли действительно восхищается. Я неприцельно бросаю строгий взгляд и снова выжидательно смотрю на умолкшую бабушку-девочку.

– Пятьдесят четыре, надо же, – задумчиво бормочет она. – На будущий год юбилей…

– Верочка, соберись! – мягко напоминает Андрей Николаевич.

– Ах да, – бабушка-девочка вздрагивает и озирается с легким недоумением, будто спросонья. – Простите, мне стало трудно сосредоточиться. Возраст… Собственно, я потому и обратила внимание на то предложение. Оно обещало, что процедуры и препараты «Биэль» чуть ли не повернут время вспять, вернут нам молодость…

Вера Леонидовна трясет головой. Легкие, как пух, серебристые волосы зависают в воздухе аккуратным нимбом.

– Конечно, это было глупо, Андрей Николаевич сразу мне это сказал, – вздыхает она.

Андрей Николаевич на своем месте энергично кивает – мол, да, говорил, а как же!

– Но было поздно, – виновато добавляет бабушка-девочка и прижимает руки к груди. – Клянусь, я не хотела брать кредит! Жить в долг – это совсем не по-нашему, мы с Андрюшей всегда считали каждую копейку и точно знали, что себе можем позволить, а что – нет. Я даже глаза оперировала в муниципальной клинике, к частникам не пошла, хотя там ждать не надо, нет очереди, только деньги плати – и сразу на стол! И в санаторий мы ездили только раз в год, зимой, когда скидка большая!

Она волнуется, тонкие пальцы комкают красиво выложенный поверх самовязанной жилетки бант атласной блузки. Андрей Николаевич со своего места негромко гудит:

– Спокойно, Верочка, спокойно!

– Да как же спокойно, Андрюша?! – срывается бабушка-девочка. – Сто семьдесят тысяч! Деньжищи-то какие, а? – Она снова поворачивается ко мне, и прозрачные глаза тонкой радужной пленкой затягивают слезы. – Я не хотела! Думала – посмотрю, послушаю… Нина Алексеевна из нашего дома, соседка, хотела масочку омолаживающую сделать, а почему нет, если это бесплатно, и мы вдвоем пошли. Чтобы только посмотреть… и еще масочку… И как-то так получилось, что нас уговорили, я почему-то даже не сомневалась, что все правильно делаю… Там девочки такие милые были, – Вера Леонидовна, близоруко моргая, смотрит на скамью подсудимых, где помещаются нынче те милые девочки. – Мы болтали, пили чай, смеялись…

– Вера, конкретнее, – гудит Андрей Николаевич.

– И я купила препаратов на сто семьдесят тысяч! – рубит бабушка-девочка. – В кредит! Пришла домой – Андрюша за голову схватился, а я не сразу поняла его реакцию, мне даже смешно было, что он так разволновался… Прости, родной!

– Да хватит уже – «прости, прости», – хмурясь, бурчит Андрей Николаевич. – Рассказывай дальше.

– А что дальше-то? Ну, пили мы эти препараты. И я, и Андрюша, я нам на двоих взяла… Лучше не стало, наоборот, у меня анализы хуже сделались, а у Андрея Николаевича сахар поднялся. И деньги, деньги! Кредит возвращать нужно, мы банку Андрюшину пенсию полностью отдаем, и теперь уже никакого санатория, куда там – на лекарства не хватает. На нормальные лекарства, которые врач прописал, – уточняет она и деликатно сморкается в извлеченный из рукава кружевной платочек.

Пауза затягивается.

Андрей Николаевич молча встает и, подойдя к жене, за руку уводит ее на место.

Они идут – бабушка-девочка малюсенькими шажочками, как слепая, беззвучно всхлипывая и сглатывая слезы, заливающие морщинистое личико.

– А детки-то у вас имеются? Есть кому помочь-то? – дернув проходящего мимо нее Андрея Николаевича за полу пиджака, громким шепотом спрашивает круглолицая Метельская.

Не дождавшись ответа, она вздрагивает тугими румяными щеками и не глядя накрывает свободной ладонью неподвижную костлявую лапку бабки в инвалидной коляске:

– Ох, горюшко…

Юрия Семеновича Вешкина приходится вызывать дважды.

– Здесь я, здесь! Пардон муа, опоздал! – Юрий Семенович рысит по проходу, загодя вскинув руку в приветствии, как будто намерен, добежав, молодецки стукнуться со мной в ладоши.

Вешкин похож на майского жука: невысокий, упитанный, в коричневой кожаной куртке, полы которой раскинулись жесткими блестящими крылышками.

– Машину я продал, а с общественным транспортом что-то не рассчитал, – гудит он, объясняя свое опоздание.

Вскинутая было ладонь опускается, заботливо приглаживая прическу. Это небольшой парикмахерский шедевр: мне сверху видно, что голову Вешкина венчает обширная плешь, старательно спрятанная под начесанными на нее с боков длинными прядями. Место стыка слепяще блестит: там явно положен толстый слой лака.

– Миль пардон! – еще раз извиняется Юрий Семенович, перемещая ладонь с замаскированной плеши на бурно вздымающуюся грудь.

Вешкин запыхался – видно, и вправду бежал. Щеки его краснеют, глаза блестят, губы кривятся в болезненной улыбке. Юрий Семенович отчаянно молодится, но лет ему очень и очень немало. Под семьдесят, я думаю. В таком возрасте спринтерские забеги уже не идут на пользу.

– Юрий Семенович, что вы можете рассказать…

– Все! – перебивает меня Вешкин и зачем-то щелкает каблуками. – Все расскажу как на духу, не убоявшись показаться идиотом!

Я прищуриваюсь. Кажется, дедушка кокетничает? Надо же, какой игривый старец.

– Мне скоро семьдесят, и я один как перст, – проникновенно говорит Юрий Семенович и иллюстрирует свои слова демонстрацией высоко воздетого указательного пальца. – Еще не дряхл, не слаб умом, полон сил и даже некоторых желаний, – тут он подмигивает мне и грамотно ориентируется на камеры. – Здесь, кстати, нет съемочной группы программы «Давай поженимся»?

В зале раздаются смех и одобрительные возгласы, притихшие было фотокамеры азартно щелкают, Вешкин позирует, поворачиваясь то так, то этак. Я страдальчески морщусь: так и знала, что без фарса не обойдется.

– Юрий Семенович…

– Так точно, итс ми! – Вешкин с готовностью разворачивается ко мне и снова щелкает каблуками. – Сорри, отвлекся! Итак, в чем суть: могучий старец… – тут он поигрывает воображаемыми бицепсами, – не желая сдаваться в утиль, героически сражается с неумолимым временем. Как это в песне поется? Бьется в кровь о железную старость! А почему нет? Силы у старца есть, кой-какие средства тоже – в свое время он выгодно вложился в акции одного предприятия и теперь, кроме пенсии, имеет небольшие дивиденты.

– Самореклама! – свистят с галерки.

– Тишина в зале суда! – требую я.

– Т‐с‐с‐с! – поддерживает меня Юрий Семенович, приставляя к губам тот свой палец, который одинокий перст. – Дело-то серьезное!

Неожиданно он будто стирает с лица усмешку и говорит совсем другим тоном, без веселого ерничества:

– Вы меня извините, я нервничаю. Не доводилось судиться, не знаю, как это… Если всерьез, без дуракаваляния, то я, конечно, и сам виноват. Ну, е‐мое, шестьдесят девять годков мужику, жизнь прожил, внуков нажил, а ума – с гулькин нос! Я, понимаете ли, жениться надумал.

В зале смеются, но Вешкин теперь серьезен и не поддерживает веселье.

– Была у меня жена, Лиза, но разбилась в машине насмерть. И Витя, сынок наш, с ней вместе… Давно это случилось, мне еще сорока не было, а только не мог я потом семью завести – ну никак! Машуню растил, это дочка, мы с ней вдвоем остались, думал, так и будем жить… А Машуня выросла, выучилась, замуж вышла, пацанят у нее уже двое… Они отдельно живут, а я один. Понимаете?

Я молчу – слушаю. Люди в зале тоже молчат – то ли понимают, то ли просто заинтересованно ждут продолжения.

– И вот решил я – была не была, женюсь еще раз! – признается Вешкин. – Чего теперь уже бояться? Небось вторую-то жену мне хоронить не придется, я раньше нее помру, а это не страшно.

До меня доносится прерывистый вздох, и чета Карпенко – Андрей Николаевич и Вера Леонидовна – сдвигается теснее, почти срастаясь плечами.

– Ну, начал я знакомиться с красотками-пенсионерками, какие поживее да пободрее, – рассказывает дальше Юрий Семенович. – А молодые бабки нынче, знаете ли, непростые! У них и фитнес, и здоровая еда, и то нельзя, и это вредно, и «а давайте, Юрочка, вы попробуете осознанное питание, йогу и дивные, просто дивные средства для кожи и рожи». И для волос, – добавляет он и непроизвольно тянется к искусно спрятанной плеши, но вовремя отдергивает руку, не порушив маскировку. – И я, дурак, повелся! Йогу, правда, сразу забраковал, я их «собаку мордой вниз» по молодости лет на даче активно практиковал, на грядках клубничных, спасибо, больше не надо… А средства дивные, «Биэль» этот, и в самом деле протестировал. Пошел в салон, мне там полморды кремом намазали и показательно омолодили – эффектно, не отрицаю! Еще чайку особого налили, разом настроение улучшили… И подписался я на все, что предложили: кремы, капли, порошки… Почти триста пятьдесят тысяч отдал как одну копеечку. Ну не дурак ли?

– Как долго вы пользовались средствами «Биэль»? – спрашиваю я.

– Ровно шесть месяцев, как раз полугодовой курс покупал, – отвечает Вешкин. – Пил, ел, мазался добросовестнейшим образом, все ждал – вот-вот добрым молодцем стану, ан нет. Как был старый пень, так и остался! – он разводит руками. – И спрашивается, чего ради я такие деньжищи отдал? Они у меня разве лишние были? Не лишние! Машуне вон срочно помочь надо, она нынче третьим беременна, им в «двушке» тесно, теперь уже «трешка» нужна. Машуня: «Папа, одолжи триста тыщ, нам бы до родов с квартирой успеть!» А папа что? «Ой, извини, доча, денег нет, я как раз триста тыщ жулью отдал, потому что дурак»?

– Жулью, вы сказали? – возмущается адвокат. – Па-апрашу…

– Я сам тя щас попрошу! – неожиданно рявкает на него Юрий Семенович и демонстративно подворачивает рукава куртки. – Так попрошу, что ты не откажешь, вылетишь отсюда, как пробка из бутылки!

– Это угроза! Оскорбление! – истерит адвокатская братия.

– Ох, простите великодушно, неправильно выразился, косноязычен и туп, дурень старый! – кается Вешкин. – Хотел сказать, что всей душой надеюсь на справедливость суда, который накажет тех, кого надо! Я, кстати, за доверчивость и глупость уже наказан. Рублем. Тремя сотнями тысяч рублей, если уж быть точным. Я, чтобы Машуне помочь, вчера машину продал.

Юрий Семенович показательно выворачивает карманы куртки и позирует на камеры.

– Петров Сергей Сергеевич, – представляется специалист и называет солидную организацию, где была проведена назначенная судом экспертиза. – Позвольте, я поясню. БАДы, или биологически активные добавки, не являются лекарственными средствами. Вы не найдете их наименований в реестре лекарств Минздрава. Добавки относятся к пищевым продуктам, и их регистрацией занимается Роспотребнадзор. Для этого он проверяет соблюдение санитарно-гигиенических требований при производстве, соответствие указанному составу, качество сырья и корректное оформление документации.

Камера подбирается к эксперту совсем близко, и он смотрит прямо в объектив:

– Вы понимаете, в чем разница? Для регистрации лекарства нужна долгая и сложная процедура, в том числе дорогие клинические испытания. Сперва проводят исследования в лабораториях, затем на животных, потом – на больших группах добровольцев. Лекарство должно подтвердить, что оно работает. Так же тщательно проверяется наличие или отсутствие побочных эффектов, противопоказаний, взаимодействие с другими препаратами.

Эксперт отворачивается от камеры и обращается к залу:

– Такая существенная разница в проверках значит, что БАДы проверяют на безопасность, но не проверяют на эффективность и побочные эффекты, как лекарства. Увы, это не мешает производителям и рекламе заявлять о пользе БАДов наравне с медицинскими препаратами. – Тут Сергей Сергеевич снимает очки и, сноровисто протирая стекла извлеченным из кармана платочком, доверительно признается: – Тридцать лет уже занимаюсь такими «целителями», и до сих пор их невозможно было привлечь к ответственности. Уличишь одну чудо-фирму – она легко поменяет название и снова выходит на рынок. Слава богу, теперь есть статья в Уголовном кодексе…

Он снова надевает очки и продолжает строгим официальным тоном:

– Из-за упрощенной процедуры проверки БАДам не нужно подтверждать эффективность, указанную на упаковке. Концентрация веществ может не соответствовать заявленной, хуже того: БАДы не всегда безопасны, так как та же упрощенная проверка не выявляет в составе токсичные компоненты и тяжелые металлы. – Тут эксперт специально находит взглядом старичка-сверчка в трауре и сообщает как будто лично ему: – И – да, биологически активные пищевые добавки могут взаимодействовать с лекарствами, снижая их эффект. Поэтому всегда нужно предупреждать врача, если вы принимаете добавки. А уж если кто-то отказывается от лечения, всецело полагаясь на чудодейственные БАДы, и запускает свое основное заболевание…

Вдовый дедушка Матросов закрывает лицо руками.

– А еще случается, что производители добавляют в БАДы настоящие лекарства, но не указывают их в составе, – продолжает эксперт. – В Штатах, например, чтоб вы знали, около двадцати трех тысяч человек в год обращаются в больницу по поводу побочных эффектов от БАДов. В нашей стране, к сожалению, таких исследований пока нет…

Сергей Сергеевич сокрушенно качает головой и наконец открывает папку, которую до этого момента держал в руках.

– А теперь конкретно о побочных эффектах, вызываемых исследованными нами препаратами марки «Биэль». Среди жалоб – потеря сознания, тахикардия, судороги, перебои в работе сердца…

– Сочкова Вера Ивановна, – представляется ухоженная женщина лет сорока.

У нее неяркий макияж, гладкая прическа, неброская одежда – строгий костюм, но бриллианты в ушах и на пальцах не позволяют обмануться, приняв мадам за бедную простушку. Гражданка Сочкова – одна из обвиняемых.

– Фамилия пишется через «о»: Сочкова, – настойчиво поясняет Вера Ивановна журналистам.

Вера Ивановна – бывший директор салона красоты, через который проходили доверчивые граждане, приобретая продукцию «Биэль» и заодно кучу проблем. Рядом с ней на скамье подсудимых ее коллеги – администраторы и менеджеры.

– Мы-то в чем виноваты? – громко недоумевает Вера Ивановна, плавным жестом объединяя себя и других обвиняемых. При этом бриллиант на ее пальце ослепительно сверкает. – За качество продукции несет ответственность ее производитель. Мы не в лаборатории работаем, у нас нет возможности проверять состав препаратов, мы доверяем предоставленным сертификатам. Какие к нам претензии? По сути, нас обманули точно так же, как и других. Мы были искренне убеждены, что совершаем благое дело – помогаем нашим дорогим согражданам получить доступ к инновациям, способным совершить прорыв в области сохранения красоты и здоровья.

– Благими намерениями вымощена дорога в ад! – кричат из зала.

– И мы с коллегами уже в нем! – не затрудняется с ответом Сочкова. – Сидим на скамье подсудимых, можем получить реальные сроки, а ведь хотели нести людям добро!

Вера Ивановна запрокидывает голову, чтобы не дать пролиться слезинке, которая блестит в углу ее аккуратно подведенного глаза, почти как бриллиант. При этом она косится на ближайшую камеру, так что можно не сомневаться: картинка на крупном плане получается выразительная.

Драматически заламывая руки – пальчики хрустят, бриллиант сверкает, – Сочкова уверяет: о том, что препараты «Биэль» не столько полезны, сколько вредны, она и другие сотрудники салона не знали. А о том, что кого-то коварно опоили психотропными препаратами, она лично вообще не в курсе! Наверняка это была личная – безусловно, преступная! – инициатива кого-то из менеджеров, заинтересованных в сверхвысоких продажах.

– А что касается излишне агрессивного маркетинга, то мы ведь в рыночной экономике существуем, не так ли? – рассуждает Вера Ивановна. – Осмотритесь: везде назойливая реклама с призывами купить то или другое! Всюду что-то продается – в магазинах, в салонах, в «инстаграме»! В интернет едва войдешь – тебе тут же что-нибудь навяжут! И что поделаешь, у нас сегодня большая часть населения занимается не производством, а куплей-продажей, но жить-то надо! Что-то кушать, одеваться, детей растить…

– Бриллианты покупать, – в тон подсказывают из зала.

– А кто что покупает! – не тушуется Сочкова. – Кто-то в бриллианты вкладывается, кто-то в здоровье – у кого какое представление о лучших инвестициях! Кстати…

Она поворачивается и укоризненно смотрит на потерпевших.

– Нельзя вложить свои мозги в чужие головы. – Тем самым пальцем, который украшен кольцом с бриллиантом, Вера Ивановна стучит по своему гладкому лбу, а потом указывает на прижимающихся друг к другу супругов Карпенко. – Чем вы думали, уважаемые, влезая в неподъемные долги ради покупки БАДов и косметики? Разве могли вы себе это позволить? И разве кто-нибудь, кроме вас, знает ваше истинное материальное положение? У вас проблемы с финансовым планированием, так кто же в этом виноват? Мы? – Она снова изящным жестом объединяет себя и других обвиняемых. – Женщины, которые живут на то, что сами заработают? Кормят своих детей и помогают старым родителям?

В зале ропот, но Сочкова его игнорирует.

– И еще насчет маркетинга, – страдальчески морщась, говорит она. – Бизнес-модель, которую мы использовали в ситуации с продукцией «Биэль», была настоятельно рекомендована нам производителем. Нам представили ее как новую уникальную стратегию для ведения бизнеса, опробованную в других странах и способствовавшую быстрому развитию марки на международном рынке. Нас уверили, что созданная компанией бизнес-модель сочетает в себе уникальность торгово‐уровневого маркетинга и традиций франчайзинговой системы. К сожалению, собственников бизнеса «Биэль» тут нет. – Сочкова вздыхает, опускает голову и договаривает трагическим шепотом, который прекрасно слышен всему залу: – И отвечать за все, как обычно, будут простые стрелочники…

Меньше всего госпожа Сочкова похожа на простого стрелочника, но доля правды в ее словах есть: наиболее сурово наказаны будут «нижние звенья» – те, кто непосредственно встречался с потерпевшими и втягивал их в аферу с препаратами.

Прокурор настаивает на лишении свободы для всех аферистов и просит дать от пяти до двенадцати лет каждому. Я выношу приговор: по десять лет тем, кто контактировал с жертвами и правдами-неправдами склонял их к покупке, по шесть – администратору и директору. При этом я успеваю арестовать имущество компании, но у нее на счету оказывается всего десять тысяч рублей уставного фонда и никакого имущества, кроме пары табуретов и стола.

Забегая вперед, скажу: через Генпрокуратуру, которая осуществляет международный запрос, удастся накрыть офшорные счета главных организаторов – братьев Алиевых. Поскольку у России есть соглашения с США и Швейцарией по борьбе с отмыванием денег, имеется основание для ареста трех миллионов франков в Цюрихе и двух миллионов долларов в Нью-Йорке. Эти деньги будут возвращены в Россию и пойдут на выплаты потерпевшим.

Впрочем, в тот день, когда я, до одури измотанная показательным процессом, чудом ускользнув от журналистов, в вечерней тьме пробираюсь закоулками к своей машине, до торжества справедливости еще далеко.

Я уже открываю свою «Хонду», когда мимо меня торопливо проходит мужчина с тортиком. Краем глаза уловив что-то знакомое, я поворачиваюсь к нему.

– О, добрый вечер! – остановившись, приветствует меня эксперт Петров, перекладывая тортик из правой руки в левую, чтобы энергично потрясти мою лапку. – Как я рад, не могу передать! Вот просто праздник у меня нынче, спасибо вам! Тридцать лет я ждал, когда этих жуликов с чудо-средствами начнут прищучивать, и вот наконец-то! Вы молодчина, Елена Владимировна, большая молодчина!

Я мямлю что-то признательное – на внятную благодарность нет сил, и провожаю удаляющегося Петрова долгим взглядом.

Праздник-то праздник, не спорю… Вот только крепко запомнились мне слова того же Сергея Сергеевича о том, что стоит уличить одну чудо-фирму, как она меняет название и выходит на рынок под другим именем.

Есть у меня неприятное ощущение, что одна отрубленная голова гидры ситуацию в нашем болоте не сильно меняет…