II. Обреченные и брошенные

В давние времена в полночь с вами могло произойти ужасное событие: ваша карета могла превратиться в тыкву. В наши дни событие подобного рода можно посчитать унизительным, но не самым страшным. В наши дни самое страшное, что может произойти в полночь – наступление конца света.

В июне 1947 года ежемесячник «Бюллетень ученых-атомщиков» (Bulletin of Atomic Scientists) написал, что мир может стать жертвой собственных успехов. Важнейшая дискуссия об ответственном контроле над использованием атомной энергии стала насущной проблемой всей международной политики послевоенных лет. Бюллетеню оказывал поддержку Альберт Эйнштейн, в то время председатель Чрезвычайного комитета ученых-атомщиков, а в редакционный совет входили люди, которые во время войны были заняты в Манхэттенском проекте и других атомных исследованиях. Как отметил один из его членов, «никогда не упоминалось, что ученые, создавшие бомбу, надеялись обезопасить мир от самого себя».

Но ядерное уничтожение было не единственной проблемой, которая занимала умы членов редакционного совета. Они еще размышляли о том, что поместить на обложку издания. Бюллетень родился в Чикаго в декабре 1945 года как простенькое издание на 6 страниц, а через полтора года разросся до журнала объемом 36 страниц, который получал поддержку от Бертрана Рассела и рекламы устройств для измерения уровня радиоактивности («на новейшей стадии развития науки… чрезвычайно большое значение имеет наличие инструментов повышенной точности и надежности»). Июньский номер журнала 1947 года впервые вышел под профессионально оформленной обложкой (ранее на первой странице просто размещался текст).

Но этому предшествовала небольшая дискуссия. Было предложение изобразить большую букву U – химическое обозначение урана, а потом художница Мартил Лангсдорф, жена физика Александра Лангсдорфа, предложила нечто более сильное и убедительное. Отныне предлагалось содержание каждого номера печатать на фоне гигантского часового циферблата, такого гигантского, что на обложке можно было увидеть только его левую верхнюю четверть. Но именно здесь и происходило главное: черная часовая стрелка указывала на полночь, а белая минутная занимала важнейшее положение от нее слева. Это было грозный и жесткий образ, образ на все времена, в частности, потому, что, когда он появился впервые, часы показывали «семь минут до уничтожения».

Действительно, это оказался настолько мощный образ, что его смысл не приходилось объяснять: когда две стрелки сойдутся, произойдет нечто ужасное. В статьях, опубликованных в этом номере, обсуждалось, как этого можно избежать. В частности, были статьи «Мысли министерства обороны об атомной бомбе» и «От комитета по исследованию жертв атомного удара по Хиросиме». Редакторская статья начиналась так: «Имея дело с атомной энергией, мы не можем себе позволить отсутствие логического мышления в политике, основанной на невежестве, слухах, предубеждениях, односторонней выгоде или беспочвенных мечтаниях». Риторика была жесткой и наглядной.

Как устанавливалось время, которое показывали эти часы? Первоначальное решение было произвольным и скорее эстетическим. Мартил Лангсдорф говорила, что выбрала без семи двенадцать, «потому что это красиво выглядело» (ответ художника отделам маркетинга часовых брендов, устанавливающим стрелки на “10:10”, поскольку это хорошо раскрывает дизайн циферблата, который выглядит “улыбчивым”»). Но позже редактор журнала Евгений Рабинович взял дело в свои руки. В 1949 году, после того как Советский Союз испытал свою первую атомную бомбу, он перевел время на без трех минут двенадцать.

После смерти Рабиновича в 1973 году ответственность за указание времени перешла к Совету журнала по науке и безопасности. По словам Кеннет Бенедикт, старшего советника «Бюллетеня ученых-ядерщиков», совет собирается два раза в год, чтобы обсудить положение в мире, проводит широкие консультации с коллегами в различных научных дисциплинах, «а также интересуется мнением Совета спонсоров Бюллетеня, в который входит 16 нобелевских лауреатов». И эти великие умы коллективно вносят значимые коррективы. В 1953 году, реагируя на проведенные с интервалом в шесть месяцев в США и СССР испытания термоядерной бомбы, минутная стрелка оказалась на без двух двенадцать. В 1972 году появилась возможность вздохнуть поглубже: после заключения договоров ОСВ-1 и ПРО, устанавливавших паритет между государствами и условия по дальнейшему ограничению вооружений, часы Судного дня стали показывать без двенадцати двенадцать. В 1998 году они стали показывать без девяти двенадцать: после того как Индия и Пакистан провели испытания своего оружия, и появились расчеты, что в распоряжении России и Соединенных Штатов имеется 7000 ядерных боеголовок, способных полностью уничтожить обе страны за 15 минут.

«Наш “Бюллетень” можно сравнить с врачом, устанавливающим диагноз, – говорит Бенедикт. – Мы рассматриваем данные, как терапевт изучает лабораторные анализы и рентгеновские снимки… Мы учитываем максимально возможное количество симптомов, измерений и обстоятельств. Затем делаем заключение, в котором суммируется, что может произойти, если лидеры и граждане не станут принимать мер по улучшению состояния».

К 2016 году время на этих часах менялось 21 раз. Глобальное ядерное уничтожение сейчас лишь один из факторов, хотя по-прежнему критический. В 2015 году, когда Северная Корея провела испытания ядерного оружия, у редакционного совета журнала зачесались пальцы, как и у всех остальных, кто услышал эту новость. Но в равной степени существенными являются отношения между сверхдержавами, угроза терроризма и религиозного экстремизма, общее состояние планеты с учетом опасности голода, засухи и подъема уровня океана. (В первом номере за 2016 год опубликована статья о продаже ядерных реакторов на Ближнем Востоке и два материала о связи изменения климата с технологиями в Индии и Бангладеш.)

Отвечая на обвинения в том, что часы Судного дня – страшилка, используемая в политических интересах, Кеннет Бенедикт заявляла, что минутная стрелка удалялась от полуночи не реже, чем приближалась, и «так же часто при республиканской администрации в США, как и при правлении демократов». Далее всего от полуночи, на 17 минут, стрелка отодвигалась в 1991 году, когда Джордж Буш подписал с Советским Союзом Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-1). Впрочем, никогда не было понятно, как нужно реагировать на изменение положения минутной стрелки на часах Судного дня. Прятаться, когда она приближается к полуночи, и расслабляться, когда удаляется? Может, это средство повышения или снятия общественного ажиотажа, способ дать возможность серьезным политикам взять временную передышку? Оказывают ли эти часы существенное влияние на значительные политические решения? В лучшем случае часы – повод обсуждать вопросы жизни и смерти, которые в ином случае могут показаться слишком дорогими или сложными для рассмотрения.

Бенедикт говорит, что ее часто спрашивают: «Где можно посмотреть часы Судного дня?» Она отвечает, что это не настоящие часы, никто их не заводит и не пытается заменить механизм на кварцевый. Но легко понять, как можно ввести людей в заблуждение. В январе 2006 года на пресс-конференции в национальном пресс-клубе в Вашингтоне, связанной с объявлением нового времени часов Судного дня, они были реально представлены. В церемонии приняли участие четверо выдающихся ученых и два бывших государственных секретаря Соединенных Штатов. Перед торжественным открытием исполнительный директор и издатель «Бюллетеня» Рейчел Бронсон объявила, что время «одновременно» увидят и в Вашингтоне, округ Колумбия, и в Стэнфордском университете, штат Калифорния. Ученые мужи приготовились снять голубую драпировку с большого картонного ящика, установленного на подставке. «Пожалуйста, приступайте!» – произнесла Бронсон, когда подошло время, и фотографы ринулись вперед, словно на представлении новой фигуры в музее мадам Тюссо. Помощники сделали, что от них требовалось. Под нарисованными на картоне стрелками была надпись: «3 МИНУТЫ ДО ПОЛУНОЧИ». Зал заполнился треском затворов фотокамер. Светила, держа в руках голубую тряпку, старались сдержать улыбки.

Реальные эти часы или нет, идут они или нет – неважно, потому что трудно придумать более яркую метафору для конца света. Часы Судного дня стоят наравне со всеми традиционными клише катастрофы. «Часики тикают» – предупреждающий тревожный звонок, который должен вывести нас из дремотного состояния. И даже если они хотя бы предполагают конкретную физическую форму для информационного повода или маркетинга – разве этого недостаточно? Есть на что посмотреть там, где ничего не увидеть. Когда 26 января 2016 года на пресс-конференции «Бюллетеня» было объявлено, что между нашим нынешним сомнамбулическим состоянием и полным беспамятством остается меньше времени, чем требуется, чтобы сварить яйцо, тема часов стала популярнейшим трендом в соцсетях. Таков ныне конец света: жить остается три минуты, но часть из них надо потратить на пост в Твиттере.

Помимо всего прочего, этот простой символ уничтожения кое-что говорит о нашем отношении к часам и страхе перед ними. Без них ничто не функционирует, от них зависят все коммуникационные и навигационные системы, равно как финансовые транзакции и почти все наши стимулирующие факторы. Альтернатива – сидеть в пещере и ждать, когда взойдет солнце.

Сценарий нашего личного конца света гораздо ближе, чем ближайшая ракетная шахта. Наш личный судный день страшит нас и надвигается со временем, время определяет нашу жизнь до такой степени, что мы, похоже, не в состоянии этому соответствовать. Или того хуже: мы соответствуем, но от этого страдает окружение. Мы всегда идем на жертвы и компромиссы. Нам не хватает времени на семью, но на работу времени тоже не хватает, как и на то, что нам кажется чрезвычайно важным, типа мечтательной перспективы полного безделья.

Мы понимаем, что в этом нет смысла, нам не нравится, во что превращается наша жизнь. Мы жаждем пунктуальности, но ненавидим дедлайны. Мы отсчитываем часы до Нового года, но можем полностью забыть несколько следующих. Мы платим за «приоритет при посадке», поэтому сидим в самолете и долго ждем, когда подтянутся остальные пассажиры, а когда приземляемся, платим, чтобы побыстрее выйти. Мы привыкли брать время на размышление, но сейчас скорость коммуникаций почти не оставляет нам времени реагировать. Рай – это пляж, бесконечные волны и хорошая книга, но тут возникает электронная почта. Зачем пользоваться картой Oyster, если есть бесконтактные? А зачем бесконтактная, если есть Apple Pay? Если не пришел в канун Рождества, можешь не утруждать себя приходить на следующий день. Заказ на 1 час 27 минут с доставкой завтра. Пятнадцать минутных встреч на гламурной вечеринке длительностью два часа. Запрос в интернете словосочетания time management выдает «примерно» 38 300 000 результатов за 0,47 секунды. Ультравысокая скорость загрузки свыше 200 Мб в секунду по широкополосному оптоволокну Vivid 200. За 7 часов 43 минуты можно прочитать эту книжку на вашем Kindle.

Удушающее изобретение iTime заменило фабричные часы. Мы достигли точки, где уже невозможно ощущать время независимо от технологий. Чувство безнадежности перед лицом мчащегося времени можно охарактеризовать фразой «Лихорадочный застой». Я наткнулся на нее, как и на версию притчи о египетском рыбаке, в очень влиятельной книге немецкого социолога Хартмута Розы Beschleunigung: Die Veränderung de Zeitstrukturen in der Moderne (2005). Основное заглавие переводится как «Социальное ускорение» и в ней автор утверждает, что мы можем попадать в периоды катастрофических застоев, причиной которых становится столкновение быстрой экспансии технологий с широко распространенным ощущением, что нам никогда не достичь поставленных перед собой целей. Чем больше мы стремимся «вырваться вперед», тем более недостижимым становится то, куда мы рвемся. Чем больше приложений и компьютерных программ мы загружаем, тем больше это становится похоже на истерический вопль. Египетский рыбак понимал это правильно, как и, на удивление, Боно: мы «бежим, чтобы встать».

Оптимизм внушает лишь то, что более легкая форма «лихорадочного застоя» встречалась и раньше. В терминологии популярных СМИ, мы с 1950-х годов живем «в беличьем колесе», а с 1970-х годов – «на беговой дорожке». Но можно заглянуть и дальше в прошлое. В феврале 1920 года Альберт Эйнштейн в письме коллеге Людвигу Хопфу жаловался, что «настолько завален вопросами, приглашениями и просьбами, что по ночам мне снится, будто я горю в аду, и дьявол в образе почтальона постоянно кричит на меня и бьет по голове пачкой новых писем, потому что я до сих пор не ответил на предыдущие».

А можно и еще дальше. «Сейчас кругом сплошные “крайности”, – писал Гете композитору Карлу Фридриху Цельтеру. – Молодые люди втянуты в водоворот времени; богатство и скорость – то, чем восхищается мир и то, к чему все стремятся. Все средства коммуникации – это то, на что нацелен мир в стремлении обогнать сам себя». Написано в 1825 году.

К сожалению, не все ускорения проявляются в легкой форме. Роза заканчивает свою книгу прогнозом наихудшего сценария, эндшпилем, который называет «неуправляемым стремительным броском в пропасть» – смертью от времени. Причина этого – наша неспособность сбалансировать конфликт между движением и инерцией, и «пропасть может быть представлена либо как коллапс экосистемы, либо как полный распад современного общественного порядка». Могут произойти «ядерные или климатические катастрофы с невероятно быстрым распространением новых болезней, либо новые формы политического коллапса и взрывы неконтролируемого насилия, что можно отчасти ожидать там, где массы исключены из процесса акселерации и нарастает противостояние акселерированному обществу». Веселые деньки…

А можно ли рассчитать, когда возникнет этот коллапс времени, эта черная дыра нашего существования? Когда наше стремление к модернизации и развитию приведет к полному уничтожению? Через месяцы, годы или эпохи? К сожалению, у этого сценария нет определенных сроков. И, к сожалению еще раз, возможно, нас уже затягивает в этот водоворот. Страдает от этого не только изнеженный Запад; похоже, время подходит к своему страшному финалу в экологическом смысле. ИГИЛ, практически уничтожающий памятники истории в Ираке и Сирии – это уничтожение хронологии в глобальном масштабе. И даже при менее катастрофическом положении мы, судя по всему, уже добрались до конца романа или до конца истории. В принципе, все нынешние социальные, культурные и политические движения – это «пост-» или «пост-пост-», и два абсолютных «пост-пост-» явления, как это ни странно звучит – это модернизм и ирония. Акселерация вызывает эпидемию цинизма.

Книгу Хартмута Розы на английский язык перевел Джонатан Трейо-Мэтис, социальный и политический философ, который скоропостижно скончался от рака в 2014 году в возрасте 35 лет. Он, что нехарактерно для переводчика, написал к книге пространное предисловие, где исследовал недавний инцидент, в котором само время, уже не пассивное и не благосклонное, похоже, переняло такие человеческие черты, как продажность и злорадство.

Первому дал толчок финансовый кризис 2008 года. Как известно, он произошел вследствие процесса чрезмерного кредитования и недостаточного регулирования, но он прошел быстро и в 2009 году деньги снова стали зарабатываться и продаваться в криминальных масштабах. Причиной этому стал новый способ зарабатывания денег с невиданной ранее скоростью: высокочастотная торговля.

Никогда не было столь уместно выражение Бенджамина Франклина «время – деньги». Внешний мир узнал о высокочастотной торговле днем 6 мая 2010 года, приблизительно в 14:40, когда в одно мгновение оказался потерян триллион долларов. Через 7 минут финансового свободного падения, в ходе которого индекс Доу-Джонса обвалился на 700 пунктов, на фондовых биржах включился встроенный механизм безопасности, предотвративший дальнейшую панику. «Мгновенный крах» закончился почти так же быстро, как начался, и в течение часа рынок вернул почти все свои потери. Но через четыре месяца разразился еще один подобный кризис. На этот раз энергоснабжающая компания Progress Energy (107 лет на рынке, 3,1 миллиона клиентов, 11 000 сотрудников) обнаружила, что стоимость ее акций за несколько секунд упала на 90 %. В данном случае «случайное нажатие клавиши» (как это потом объясняли) одним трейдером вызвало алгоритмический хаос. В обоих случаях потери происходили по той же причине, по какой возникали прибыли: почти невообразимая скорость передачи данных по оптоволоконным кабелям.

Способность компьютеров проводить транзакции в бизнесе на миллиарды долларов со скоростью, близкой к скорости света, казалась фантастическим достижением – до тех пор, пока не выявилось обратное. Самое странное здесь то, что даже самые опытные трейдеры, скажем, компания Goldman Sachs, не могли предложить убедительного (по крайней мере, публичного) объяснения тому, что произошло или как предотвратить повторение подобного события, потому что все произошло слишком быстро. В New York Times выдвинули одну гипотезу по поводу кризиса 2010 года: это могло произойти из-за «плохо рассчитанных сделок в одном фонде взаимных инвестиций из Канзаса», но спустя пять лет в зеленом лондонском пригороде близ аэропорта Хитроу был обнаружен более неожиданный подозреваемый.

Навиндер Сингх Сарао, 36 лет, был арестован в городке Хаунслоу в апреле 2015 года по обвинению в «спуфинге»: якобы он обманным путем покупал, а затем аннулировал финансовые инструменты в таких объемах и с такой скоростью, что все алгоритмы оказывались недейственными. Дальнейший анализ состояния рынка в течение нескольких следующих месяцев показал, что такой сценарий маловероятен, но сам факт того, что хрупкость экономического здоровья западного мира была представлена как зависящая от деятельности одного трейдера, который почти мистическим образом, на бытовом компьютере, сидя в пижаме в доме своих родителей, произвел обвал рынка, вызвает тревожные мысли о том, что мы не все в состоянии контролировать. (А тот факт, что регуляторам рынка потребовалось пять лет, чтобы найти причину этого обвала, предполагает, что мы совершенно не в состоянии соответствовать темпам ускорения реального мира. Не так давно худшим, с чем приходилось иметь дело финансовым властям, была инсайдерская информация: как странно это выглядит сегодня!) На момент написания этой книги Навиндеру Сарао предъявлены обвинения по 22 случаям манипуляций на финансовом рынке, но он до сих пор не предстал перед судом.

Читатели книги «Высокочастотная революция на Уолл-стрит» (Flash Boys), захватывающего повествования о махинациях на американском финансовом рынке, автором которой является бывший трейдер с Уолл-стрит Майкл Льюис, знакомы с некоторыми новыми явлениями времени, в частности, с тем, как микроскопический прирост от своевременного выставления на продажу или придерживания акций и определяет разницу между реактивным взлетом прибыли и самоубийственными убытками. Пожалуй, самый крупный скандал связан с телекоммуникационными компаниями Verizon и AT&T, которые варьировали скорость передачи данных между Чикаго и Нью-Йорком. Иногда передача данных занимала 17 миллисекунд при идеальной скорости 12 миллисекунд (1 миллисекунда – одна тысячная доля секунды; чтобы мигнуть, требуется 100 миллисекунд). Другим странным и тревожным изменением в современной финансовой сфере является отсутствие потребности в контроле (и потенциальном регулировании) за транзакциями со стороны человека. Это раньше мужчины в подтяжках кричали по телефонам и размахивали руками; сейчас это миллисекундные вспышки на экране и ничего больше.

По словам Льюиса, по-настоящему успешные трейдеры – те, кто находит способы манипулировать рынком в обход технологий, в «темном омуте», где транзакции скрыты от публичного внимания. «Все говорят, что дело в скорости. Надо работать быстрее», – говорит один из персонажей Льюиса, а потом поясняет, что подлинное мастерство в том, чтобы проводить некоторые транзакции медленнее. Высокочастотные трейдеры – даже самые честные – обычно не очень ориентируются на высокие нравственные принципы для получения максимальной прибыли, но в книжке, разумеется, попался один такой на все общество.

А зачем нам, собственно, знать, что происходит на финансовых рынках? Может, оставить это специализированной прессе или кино? Знать об этом надо потому, что это – зерно великих депрессий и даже хуже, причем способных возникнуть мгновенно. Сейчас, когда я пишу эту книгу, люди уже научились передавать информацию по оптоволокну со скоростью более 100 петабайтов в секунду на расстояние километра. Петабайт – это 1000 терабайтов, терабайт – 1000 гигабайтов; во всяком случае, это скорость, позволяющая загрузить 50 000 двухчасовых кинофильмов в формате HD – этого хватит, чтобы смотреть кино непрерывно в течение 11,4 года. За секунду. (Это максимальная скорость, достигнутая в оптимальных контролируемых условиях в Японии. Пока это недоступно через вашего дружественного, но разочаровывающего местного интернет-провайдера. Однако всему свое время). Экономические плюсы от этого – колоссальные финансовые состояния для немногих. Минусы – вероятность всемирного финансового конца света, по сравнению с которым все кризисы начиная с 1920-х годов покажутся потерей закатившейся монетки под диван.

А есть еще окружающий нас мир и проблемы, связанные с климатом. Ключевой вопрос всех дискуссий о сокращении видов животных, таянии полярных шапок, загрязнении океанов пластиком один: сколько времени нам осталось? И как скоро выяснится, что уже слишком поздно?