Глава пятнадцатая

Британский музей и история всех нас

I. Часослов

Мы завершаем это исследование в солидном месте – в учреждении, которое следит за ходом времени как никакое другое.

В январе 1759 года открылся Британский музей. Через два года он опубликовал свой первый каталог. Коллекция представляла собой какофонию: книги, манускрипты, драгоценные изделия, минералы, монеты, телескопы, обувь, ископаемые останки, египетские вазы, римские светильники, этрусские горшки, ямайские сосуды для питья и мумию – отражение широких интересов и привычки брать все, что под руку подвернется, человека, который предоставил основу первоначального собрания музея, сэра Ганса Слоана. В первый год посмотреть все эти диковины в музей пришли около 5 тысяч человек. Примерно столько же нынче посещают музей в какой-нибудь дождливый вторник за один час. Вход свободный, как тогда, так и сейчас, но в те давние времена нужно было обладать особой целеустремленностью, чтобы посмотреть окаменелости. Сначала нужно было посетить музейного привратника, чтобы выразить свою заинтересованность. Привратник должен был проверить ваш адрес и благонадежность. На следующий день вам следовало вернуться за именным билетом (если заявка будет одобрена), и только после этого в указанный день и час получить возможность насладиться экспонатами. «Помощник библиотекаря» собирал группу до пяти человек для экскурсии, которая, по сообщениям самого музея, проводилась в быстром темпе, чтобы следующий квинтет в процессе ожидания своей очереди не утратил интерес к посещению.

После вступительных слов на огромной лестнице можно было пройти в первый зал, где среди прочих объектов были выставлены коралл и заспиртованная голова стервятника. Некоторые из экспонатов напоминали посетителям «цирк уродцев» на ярмарочной площади: там были загадочная «свинья-циклоп» и рог с головы женщины по имени Мэри Дэвис. Подобные объекты искажали генеральную цель музея, который должен был быть местом «преимущественно предназначенным для ученых мужей и студиозусов, как местных, так и иноземных, в помощь исследованиям в различных областях знаний». Один зал, предшественник знаменитого круглого Читального зала, был предназначен, согласно первым установлениям, для того чтобы «лица, имеющие право [вести исследования], могли беспрепятственно сидеть, читать или писать», то есть заниматься благородным делом, которое еще не получило статуса научной деятельности. В первый день библиотека удостоилась внимания восьми посетителей.

Сила воли, которая требовалась, чтобы получить допуск, не шла ни в какое сравнение с усилиями, которые требовались, чтобы не обращать внимания на препоны со стороны некоторых из попечителей музея. Например, профессор риторики Джон Уорд из лондонского Грешем-колледжа переживал, что большинство представленных экспонатов слишком уникальны, чтобы их могла оценить «рядовая публика всех чинов и сословий». И были искренние опасения, что лондонские бандиты XVIII века могут просто разграбить все сокровища.

Несколько библиотекарей не смогут предотвратить различные нарушения, а лица, их совершающие, будут обвинять библиотекарей, противостоящих им, в чрезмерном контроле… Никакие особы высокого звания не пожелают приходить в такие дни, когда великое скопление рядовой публики нельзя будет призвать к порядку. Если необходимо установить дни для свободного доступа, то попечители должны будут назначить из своих рядов членов специального комитета, которые будут непременно присутствовать при участии минимум двух мировых судей и констеблей из района Блумсбери.

Как опасался Уорд, музей – живое существо, в здоровом состоянии он будет привлекать самую разнообразную любопытствующую публику. Даже в момент открытия Британский музей отказался от древнегреческого представления о том, чем должен быть музей и в честь чего он получил свое наименование: это место почитания и обитания Муз, демонстрации высших культурных достижений и ценностей, представленных не только в виде объектов, но и в виде торжества силы человеческого разума. В Александрии ученым мужам платили за то, чтобы они присутствовали в священных галереях – подобно тому, как сейчас платят знаменитостям – «послам брендов». Но затем появились библиотеки и университеты, любопытство стало возможным удовлетворять различными способами, и исторические и символические объекты стали помещать под стекло. Таким образом у музея появилась новая роль, он стал символом и демонстрацией времени: времени прошедшего, времени отслеживаемого, времени каталогизируемого. В определенной степени специализацией музея является хронология, настойчивое желание упорядочить и объяснить события вне рамок случайностей. В Блумсбери хронологический порядок вещей чувствуется более, чем где-либо.

В 1759 году всерьез рассматривалась возможность размещения будущего Британского музея в здании Букингем-хаус, которое ныне известно как Букингемский дворец. Правительство остановила только цена: его приобретение должно было обойтись в 30 тысяч фунтов, а особняк в районе Блумсбери можно было приобрести за 10 250 фунтов. Поэтому учреждение (тогда это было скорее экспериментом) открылось в Монтегю-хаус, особняке XVII века на Грейт-Рассел-стрит; там он и находится до сих пор. В те времена экспозиции были не намного более упорядоченными, чем рынок Портобелло; трудно было даже понять место Британии в мире, не говоря уж об идее развития духа приключений и человеческого разума.

Но каталог 1860 года, выпущенный к столетию музея, уже демонстрировал не только расширение содержания, но и наличие идеи: не просто накопление, но и цели, и порядок экспозиции. Одна из целей проявлялась в беспардонных грабежах, демонстрации силы буйствующей Империи, как собирают военные трофеи или мы потихоньку тащим вещи из отелей, заканчивая отпуска. Но расширение познаний приводило к возникновению на месте огромной кунсткамеры более четкой хронологии, упорядоченной истории. (Каталог также предполагал создание музея Естественной истории, который отделится от Британского музея лет через тридцать: наряду с Розетским камнем и мраморами Элгина первоначально в залах были представлены осиное гнездо, череп додо, змеиные шкурки, окаменевшие кости лося и игуанодона, чучела фламинго, павлина, несчастных сумчатых.) Британский музей уже осмысливал идеи Дарвина о естественном отборе, что вело к эмпирической этнографии. В конце 1850-х годов, с публикацией «Происхождения видов» и работ Альфреда Уоллеса, стало заметно, что новые залы Британского музея, в которых еще чувствовался затхлый дух древнегреческих идеалов красоты и высокого призвания, уже начинают, пусть и неосознанно, идти в ногу с развитием четких и увлекательных идей биологии. В середине XIX века стало появляться то, что более всего привлекает в музеях современных посетителей: нарратив.

Структурирование времени в музее – непременная работа его кураторов, и один из них сыграл в этом важнейшую роль. Огастес Уолластон Фрэнкс (1826–1897) был назначен куратором отдела древностей в 1851 году и быстро заслужил репутацию одного из ведущих специалистов по античности, организовав новые отделения фарфора, стекла и др. Личный опыт коллекционера, который он считал приятным, хотя и неизлечимым наследственным увлечением, дал возможность приобрести значимые коллекции британских древностей до того, как они разлетелись на аукционах. (Его приверженность своему делу ярко проявилась, когда он приобрел для музея богато украшенный Королевский золотой кубок, заплатив 5000 фунтов из своих денег; через пару лет, признав ценность приобретения, музей возместил ему расходы).

Но величайшим достижением Фрэнкса можно считать его дружбу с коллекционером Генри Кристи (1810–1865), у которого музей приобрел более 20 000 экспонатов. Кристи заработал состояние в банковском деле и промышленности, но его подлинной страстью были антропология, палеонтология и эволюция человека. Две поездки – в музеи Стокгольма и Копенгагена – в начале 1850-х годов открыли нечто очевидное и одновременно поразительное: новый способ организации разрозненных предметов для создания повествования о том, как культуры изменяются и развиваются со временем. Британский музей в знак признательности Фрэнксу и Кристи отвел им специальные экспозиции в одном из залов на первом этаже здания. Большинство других музеев тоже многим им обязаны. На одном из информационных стендов музея говорится, что под руководством Фрэнкса коллекция Кристи была не только классифицирована и систематизирована, но и обрела свою оригинальность: «Предметы древних культур всего мира [размещены] рядом с объектами более известных цивилизаций». Сужение хронологии было своеобразным эквивалентом механического запоминания; глубокое знание приобреталось по ассоциации.

Время изменило музей. Один из его современных биографов Эдвард Джон Миллер, который проработал в нем много лет смотрителем и архивистом, полагает, что слишком много музеев является продуктом стерильных с художественной точки зрения эпох. Будучи не в состоянии сами создавать шедевры, они вынуждены иметь дело с пыльными залами, представляющими редкости более привлекательных времен. Другой биограф, У. Г. Болтон, в книге «Романтика Британского музея» (1931), отметил, что «было время, когда посещение… считалось самым сухим из всех сухих способов проведения времени в сырой день… для подавляющего большинства населения Лондона все это было столь же сухим, как сами мумии».

Но одно не изменилось. Современный Британский музей – один из главных мировых защитников и пропагандистов старинных и массивных объектов. Так же, как в большинстве музеев и художественных галерей, его экспозиции демонстрируют отчетливое завершение чего бы то ни было – художественного периода, древних цивилизаций, глухой стук институциональной санкции. Объекты в янтаре закрыты толстым защитным стеклом. Там, где когда-то царили замкнутость и высокомерие, теперь все открыто, коммерциализовано, и никто не боится грабителей. Ни портики с серыми колоннами и тяжелое величие фасада в стиле греческого возрождения, ни непочтительные школьники, устраивающие ланч в Большом зале, не мешают музею осуществлять то, что выходит за рамки собирательства, классификации и сохранения сокровищ – поддерживать традиции Фрэнкса и Кристи, отслеживая движение времени человечества в физической форме.

Музей даже создает методические руководства о том, как это делать наилучшим образом. В 38 и 39 залах представлена традиционная экспозиция разнообразных часов – от ранних башенных и домашних механических маятниковых до относительно новой модели Dan Dare компании Ingersoll (1950-е) и электронных вибрирующих часов Accutron компании Bulova (1970-е). Возможно, скоро им компанию составят и Apple Watch. В других залах демонстрируются указывающие время объекты с менее предсказуемых позиций.

Объект № 1: резной бивень мамонта возрастом около 13,5 тысячи лет. Это один из принципов Британского музея: «в основе любой культуры лежит необходимость организовывать ближайшее и отдаленное будущее для собственного выживания». Одно из самых ранних проявлений этого представлено в виде сезонной миграции животных. На резном бивне, найденном в каменной пещере в районе французского городка Монтастрюк, изображены два плывущих оленя, причем первый – с характерной толстой осенней шерстью. Для охотника это хороший сезонный знак: олени набрали жир, а переправа по воде делает их более легкой добычей. Резной объект длиной 12,4 см мог быть наконечником деревянного копья, а этим копьем могли убить оленя посредине реки.

Объект № 2: 96-сантиметровый деревянный с нефритовой инкрустацией генеалогический жезл, или «Вакапапа» из Новой Зеландии с 18 насечками. Каждая насечка означает его владельца из народа маори, это своего рода перечень предков. Множество жезлов с множеством насечек устанавливают церемониальную связь с началом времен и в итоге с богами. Это также тактильный символ смертности. А потом наше колониальное время поглотило время маори: эти жезлы среди европейских натуралистов XIX века стали восприниматься как ценные сувениры, и сама их суть, из-за которой они и были столь желанными, исчезла.

Объект № 3: племенные и сакральные произведения искусства, создаваемые десятилетиями. В музее это резной деревянный двуглавый пес Козо. Это традиционная фигурка нкиси – собственность шамана из Демократической республики Конго. Шаман выслушивал просьбы члена племени об избавлении от болезни или жалобы на какие-то действия соседа, и вонзал гвоздь или другой заостренный предмет в тело нкиси, чтобы высвободить его силы. Чтобы растратить всю энергию скульптурки, требовались усилия не одного поколения, и в итоге она становилась полностью утыкана шипами: то ли брутальный еж, то ли граната вуду.

Объект № 4: часослов Бедфорда. Один из уникальных иллюминированных рукописных часословов, поступивших в Британский музей (сейчас в Британской библиотеке). Это книга ежедневных христианских молитв с иллюстрациями на каждое священное событие. Манускрипт создан в Париже между 1410 и 1430 годами, принадлежал Генриху VI до того, как он взошел на трон. В нем представлено 38 библейских сюжетов, посвященных деве Марии и младенцу Иисусу (Благовещение, Поклонение волхвов и т. д. и т. п.). Восемь литургических часов отмечают время самым конкретным образом: буквальное течение времени от рассвета до заката: заутреня, перед обедней, первый час, третий час, шестый час, девятый час, вечерня и повечерие. Шикарный альбом в бархатном переплете одно время принадлежал Джону, герцогу Бедфордскому. Чтобы отметить его бракосочетание с Анной Бургундской, манускрипт слегка изменили, включив их клятвы и геральдические гербы. Часословы были почитаемым имуществом в богатой и набожной Европе – предопределяющим руководством на каждый день и спутником на всю жизнь.

И объекты № 5 и № 6: представление о конце света на двух алебастровых панелях XV века. Резные изображения представляют два предзнаменования из Апокалипсиса: на одном люди выходят из своих жилищ обезумевшие и утратившие дар речи. На другом – гибель всех живых существ. Страшный Суд и смерть всех нас – удачное место для завершения нашей экскурсии. Апокалипсические пророчества никогда не мешали самым жестоким и террористическим режимам, и бесчинства в древних городах, в ходе которых уничтожались древние святыни, означают попытку уничтожения самого времени.

Дальнейшее развитие музея будет сталкиваться с новыми сложностями, в том числе с перемещением центра интереса, обусловленным особенностями цифровой эры, но судя по количеству посетителей, ежегодно проходящих под портиками в Блумсбери, уровень интереса к основным экспозициям не падает. Мы очень нуждаемся в своем прошлом и упорядоченном времени. Стеклянный шкаф с янтарем внутри – это прошлое, соединенное с будущим, такое же романтичное и яркое, как волшебная сказка.