Глава седьмая

Часовое дело, часть первая: как делать часы

I. Очень трудное занятие

– Ты справишься, – говорит мне летом 2015 года очень уверенный человек в хорошо освещенной комнате в одном средневековом городке на швейцарско-немецкой границе. – Могу гарантировать на 99,98 %, ты сам все сможешь собрать.

Передо мной на невысоком столе коробка с инструментами: увеличительное стекло на изогнутой проволоке, которую я нацеплю на голову и буду выглядеть как злой гений; «пинцет», который тяжелее и острее, чем те, какими пользуются филателисты, перебирая марки; отвертка с таким тонким наконечником, что его почти не видно; деревянная палочка с наклеенным кусочком замши; розовая пластмассовая иголка размером с зубочистку; синий пластмассовый поднос для сборки, похожий на крышку картонного стакана для кофе на вынос. Дальше следует инструкция: «Если что-нибудь уронишь или потеряешь, не пытайся искать, это очень трудное занятие». И еще: «Мы никогда, никогда не прикасаемся к деталям пальцами. Почему? Пот. Твой пот через месяц-другой разъест покрытие, после чего часы можно выбрасывать».

Да, я вроде как намерен собрать часы. Я разберу стандартный комплект деталей, выкручу все винтики, сниму мосты и зубчатые колесики, а потом постараюсь собрать заново – с помощью памяти, ловкости рук и инструктора по имени Кристиан Брессер. «Когда увидишь золотые пружинки, пожалуйста, не надо их вынимать, – продолжает Брессер указывая на мелкую деталь на серебристом диске передо мной. – Один мой коллега снимал это колесико, не обратил внимания, что она была полностью заведена, и колесико вылетело ему прямо в глаз. Он ослеп. Так что всегда нужно быть очень внимательным».

Сборка механических часов, пока они не стали слишком сложными, представляла собой набор весьма стандартных операций, потому что почти все они изготавливались по одному принципу. Главная спиральная пружина (которую скручивают, или заводят, специальным механизмом) приводит в действие набор шестеренок, а они, в свою очередь, задают колебания балансирному колесу; частота колебаний составляет несколько раз в секунду. Они регулируются другим комплектом шестеренок, которые называются спусковым, или анкерным механизмом. Именно он приводит в движение стрелки с постоянным заданным темпом – часовая стрелка совершает оборот за 24 часа, секундная – за 1 минуту. Но передо мной на столе, естественно, нечто более сложное: 150 лет совершенствования часового дела не прошли даром. Это искусство настолько тонкое и замысловатое, что настоящему часовых дел мастеру приходится лет десять щуриться, потеть и чертыхаться, чтобы его освоить. У меня есть ровно 50 минут.

Штаб-квартира компании IWC (никто ее больше не называет International Watch Company) находится в Шаффхаузене, в сорока минутах езды на север от Цюриха, на берегу Рейна, который служил транспортной артерией, источником энергии и вдохновения с конца 1860-х годов, когда была основана эта компания. На протяжении более полутора веков IWC изготавливает изысканные и дорогие часы для понимающей и лояльной клиентуры, и в их нынешней линейке нет таких, которые новичок может собрать за 50 минут.

Вот, например, Portugieser Minute Repeater, с балансовым колесом из бериллиево-бронзового сплава Глюсидур, с репетиром из двух мелодичных гонгов, который вызванивает час, четверть часа и минуты (один только этот механизм состоит из 250 деталей), доступны в платиновом корпусе и с ремешком из крокодиловой кожи за £81 900. Есть элегантные Portofino, с версией для дам, например Midsize Automatic Moon Phase с 18-каратным красным золотом и корпусом, украшенным 66 бриллиантами, а еще 12 – на перламутровом циферблате (под которым парит кольцо, показывающее движение Земли во Вселенной), в розницу можно приобрести за £29 250. Есть еще Ingenieur Constant-Force Tourbillon, которые могут похвастаться неизменной амплитудой баланса и, соответственно, почти идеальной точностью, с запасом хода на 96 часов и двойным дисплеем фаз луны, соответственно, для Северного и Южного полушарий, циферблатом, показывающим время до следующего полнолуния, в платине и керамике за £205 000.

Есть модель, которая принесла славу компании во время Второй мировой войны, строгие Big Pilot’s Watch, с большим простым циферблатом и крупной заводной головкой, которую можно крутить в перчатках. Внутренний корпус защищен от магнитных полей и внезапного падения атмосферного давления. Впервые они изготовлены в 1940 году, рекомендуемая цена пересмотренной версии в прайс-листах составляет £11 250. (Будучи швейцарцами, заинтересованными как в деньгах, так и в нейтралитете, компания IWC поставляла их как в британские, так и в германские ВВС, и летчики были благодарны, поскольку могли вычислять наилучший момент, чтобы сбивать друг друга. В апреле 1944 года вследствие навигационной ошибки американская авиация нанесла бомбовый удар по Шаффхаузену, городу был нанесен серьезный ущерб, погибли 45 человек, но бомба, попавшая в здание IWC, пробила крышу и не взорвалась.)

Все эти часы очень привлекательны. Самое привлекательное в них то, что они не броские, не подавляющие, ни одна модель, в отличие от многих других топовых марок, не напоминает швейцарский армейский нож. Если вы хотите носить свои деньги на запястье, очень удачно, что с такими часами вы никому не нанесете оскорбления. IWC гордится тем, что изготавливает часы для тонких ценителей, и этим, видимо, объясняется то, что компания не настолько знаменита, как некоторые из ее конкурентов, и относится к верхнему среднему классу в швейцарской часовой табели о рангах. Это не так высоко, как Patek Phillipe или Breguet, но достаточно высоко, чтобы заслужить свой музей. Экспозиция рассказывает, что вполне ожидаемо, о блестящих новациях и росте компании: здание нынешней фабрики на краю монастырского сада в 1875 году; детали первых наручных часов 1915 года; первый механизм автоматического подзавода 1950 года; автоматические часы для подводного плавания 1967 года, выдерживающие давление до 20 бар; первый в мире хронограф в титановом корпусе 1980 года по дизайну Ф. А. Порше.

Никто в IWC не мог мне даже приблизительно сказать, сколько часов изготовлено компанией за время ее существования; они даже не знали, сколько их изготовлено за прошедший год; они чрезвычайно щепетильно относятся к этому вопросу после 2000 года, когда, в обмен на 2,8 миллиарда швейцарских франков, стали частью конгломерата Richemont, специализирующегося на предметах роскоши, в который входят, помимо прочих, Montblanc, Dunhill, Jaeger-LeCoultre, Vacheron Constantin и Cartier. Но компания в ходе ознакомительной экскурсии развлекает посетителей другой статистикой. Например, для создания экземпляра величественных Grande Complications требуется 659 деталей, что на 453 единицы больше, чем костей в человеческом теле. Экскурсантам требуется надевать белые халаты, на ноги – синие пластиковые бахилы, проводить некоторое время в герметичном тамбуре, чтобы минимизировать доступ пыли в лаборатории, и прочитать объявление: «Экспозиционные часы – сложные, тонкие механические устройства. Экскурсовод будет рад показать вам, как функционируют часы, пожалуйста, не делайте этого сами. Благодарим за понимание и желаем удачного дня!»

Проходя, я видел мужчин и женщин, которые собирали слои менее сложных моделей, поглядывая в инструкции; это не те умелые мастеровые, с которыми мне предстоит встретиться позже. Это обычные сотрудники, перешедшие на конвейерную сборку после нескольких недель обучения. (Существует четкое различие между «сборкой часов» и «созданием часов». Сборка часов в основном представляет собой соединение деталей, которые перед этим могли быть изготовлены и собраны в другом месте, зачастую другими компаниями; детали укладываются в коробки, складируются – примерно так же, как происходит сборка автомобилей и другой сложной техники; процесс заучивается наизусть. Создание часов – это особое искусство, чтобы освоить его, нужны не недели, а годы, и для него требуется не только стальное терпение и сосредоточенность, глубокое понимание механики, но и творческое вдохновение; любой может рисовать по цифрам, очень мало кто рисует как Сезанн, Моне или Ренуар). Я проходил мимо сверлильных, токарных, шлифовальных станков, мимо фотографий «лиц фирмы» – Кевина Спейси и Льюиса Хэмилтона. Там были витрины, демонстрирующие участие компании IWC в гламурных и благородных мероприятиях, таких, как образование для детей из малоимущих семей во Франции, кинофестиваль Трайбека и Лондонский кинофестиваль, защита гигантских игуан на Галапагосских островах.

В итоге я оказался в лаборатории Grande Complications, где создают модель Portugieser Sidérale Scafusia – 10 лет на чертежных столах, самые изысканные часы в истории компании. Это не только постоянно действующий турбийон, не только запас хода на 96 часов, но еще и циферблат, показывающий звездное время, которое отличается от солнечного чуть менее чем на 4 минуты в сутки, и может помочь обладателю таких часов «находить каждую ночь конкретную звезду на прежней позиции» (в нижней части располагается карта звездного неба, которая, в процессе создания конкретного экземпляра часов, будет соответствовать персональному расположению их владельца во Вселенной). Часы подчеркнут вашу значимость и одновременно ничтожность и обойдутся примерно в £500 000.

Одним из тех, кто отвечает за всю эту роскошь, является немец по имени Ромулус Раду. Раду 47 лет, вся его карьера связана с IWC, но он работает на уровне глаз за столом, поэтому при первой встрече выглядит как ребенок. Ему нужно выпрямить спину и расправить плечи, иначе, как он говорит, «это будет похоже на работу по восемь часов за кухонным столом». На трех пальцах у него розовые пластиковые колпачки-паутинки, чтобы улучшать захват. Он также работает над вечным календарем, часами с дисплеем, которые будут показывать день-месяц-год в течение 577,5 года. Я поинтересовался, что с ними произойдет после 577,5 года (может, саморазрушение или возвращение к Casio?). Ответ был настолько рутинным, насколько и абсурдным: в 2593 году показания дисплея нужно будет подкорректировать на 1 час, и «ваш ближайший бутик IWC с удовольствием вам в этом поможет».

– Не у каждого руки приспособлены для такой работы, – говорит Раду, занимаясь основанием турбийона.

Я предполагаю, что у него, должно быть, совершенно особый психологический склад для дела, которым он занимается.

– Да.

– Потому что, – продолжаю я, – я бы просто с ума сошел.

– Со мной такое бывает, но нечасто.

Я смотрю на детали, лежащие перед ним, набор отверток, самая тонкая головка которой тоньше ногтя младенца, и думаю, как долго он может сохранять концентрацию, чтобы не вышвырнуть все это в окно.

– У каждого бывают неудачные дни, – говорит он, – но обычно я могу заниматься два-три часа одной деталью, после чего требуется перерыв.

– Кофе-брейк?

– Я пью одну чашку утром и одну во время ланча. Эспрессо. Надо следить за собой.

Глядя на то, как работает Раду, я внезапно нахожу причину купить часы, в которых у меня нет необходимости – потому что это произведение искусства. Более ста лет назад, овладев временем и упростив обращение с ним, часовых дел мастера Швейцарии, Германии, Франции (и до 1950-х годов – Англии) получили достаточно времени, чтобы заниматься усовершенствованием. Поэтому он делают сложные вещи.

В мае 1873 года американский журнал Watchmaker and Jeweller разместил объявление об успешном создании компании «с целью объединить все совершенство американской механической системы с более квалифицированным ручным трудом швейцарцев». Компания IWC, образованная пятью годами ранее, наконец занялась настоящим бизнесом. В рекламе была изображена фабрика, больше напоминающая дворец (впрочем, еще не построенная), и давалась гарантия, что ее часы «никогда не выйдут из строя». Продукты – изначально изящные карманные часы на цепочке или в виде брошки – предлагались в 17 вариантах и могли похвастаться системой завода, не требующей специального ключа. И предлагались они по «чрезвычайно конкурентоспособной» цене.

Основатель IWC Флорентин Ариосто Джонс перед Гражданской войной (1861–1865) учился на часового мастера в Бостоне и незадолго до ее завершения перебрался в Европу. (Возможно, он был ранен в боях; кое-кто предполагал, что именно по этой причине мы имеем лишь одну его взрослую фотографию.) Джонсу шел третий десяток, и он увидел заманчивую перспективу: возможность совместить новейшие индустриальные технологии с кустарной специализацией мастеров часового дела Женевы и Лозанны. Вместо того чтобы изготавливать каждый экземпляр часов с нуля, должна быть создана базовая модель с взаимозаменяемыми деталями, с использованием токарных станков для изготовления винтиков и анкерных колес, а рабочие места для декорирования корпусов надо было импортировать. Американцы (а именно Джонс и его коллега Чарльз Киддер) должны были обеспечить конвейерную линию, а швейцарцы – то, чем всегда славились: школу чистовой обработки.

Несмотря на весь энтузиазм, Джонсу пришлось преодолевать возмущение и даже сопротивление. Франкоязычные местные мастера неприязненно отнеслись к нарушению сложившейся практики, которая кормила их со времен основания первых часовых мануфактур, а произошло это 400 лет назад. Более радушный прием он встретил на севере, у немецкоязычного населения; жителям Шаффхаузена особенно понравилась перспектива появления сотни новых рабочих мест.

Первые результаты деятельности IWC оказались разочаровывающими: Джонс обещал кредиторам, что будет выпускать по 10 000 часов в год, однако к 1874 году компания смогла продать едва ли 6000 экземпляров. Акционеры – швейцарские банкиры урезали властные полномочия Джонса, и только через девять лет после образования компании он вернулся в Бостон (его инженерные разработки в часовом деле продолжали использоваться, но умер он на восьмом десятке лет в относительной бедности). Сегодня его имя сохраняется в тишине музея IWC и в названии одного из конференц-залов компании. Именно здесь, в зале Джонса, мне пришлось проявить свои навыки сборки часов.

Одна из причин, по которым IWC сегодня позволила новичку проявить себя полным профаном на берегу Рейна, заключается в стремлении показать, почему часы за £205 000 действительно стоят £205 000. Другими словами – на какой недосягаемой высоте находится мастерство настоящих часовых дел мастеров. Конечно, мне не дали разобрать одну из их топ-моделей. Передо мной на столе – Calibre 98200, часы с ручным заводом, диаметром 37,8 миллиметра, самые крупные, которые предлагает компания, и выпускаются они исключительно для обучения часовому ремеслу. Моя задача – снять 17 деталей, а затем собрать часы заново, до такой стадии, на которой они еще не будут нормально функционировать (у них нет стрелок, нет полной трансмиссии), но несколько колесиков и винтиков должны будут взаимодействовать и управляться с помощью часового механизма. Я должен управиться меньше чем за час, значит, конструкция для простаков. «Есть два способа держать отвертку, – говорит мой инструктор, показывая зингер, которым он пользовался, наверное, тысячу раз. – Правильный и неправильный».

Снятие и последующая установка деталей предполагает неоднократное переворачивание механизма с лицевой на обратную сторону. Самая простая часть работы, которая удачно напоминает перемонтаж проводов, заключается в извлечении мостов, деталей, которые держат на месте слои. Сложнее выглядит задача вставки зубчатого барабана на главную пружину под минутной стрелкой и настройка цапфы баланса диаметром 0,15 миллиметра с камнями. (Я работал с синтетическими рубинами. Эти ювелирные подшипники, обладающие низкой степенью трения, используются преимущественно в зубчатых передачах и противоударном механизме, традиционно придают часам своего рода знак качества, чем больше в них камней, тем выше предполагаемая точность, долговечность и надежность деталей. Обычные механические часы без дополнительных усложнений оснащаются 17 камнями, но многозвенные модели IWC могут потребовать до 62 камней. Термин «усложнение» применяется ко всему, чем оснащаются часы помимо функции указания времени, например показом лунных фаз.)

Изготовление чего-то чрезвычайно мелкого оказывается чрезвычайно дорогим, по крайней мере на уровне прототипа и финальной ручной обработки. В часовой промышленности прецизионность мелких деталей – одна из причин высокой стоимости (даже самый мелкий винтик стоит 8 швейцарских франков – именно потому, что он очень мелкий). Затем – бесконечная выносливость с минимумом смазки, дополнительный повод для восхищения. Но главным, или решающим, фактором остается человек с его старомодностью – мудрость, передающаяся веками, требует создания чего-то прекрасного и функционального, иначе это будет просто бездушным комплектом металлических деталей и камней. «Страшно произносить, – говорит мне Брессер, – но это комплекс Бога, или комплекс Франкенштейна. Ты надеваешь белый халат и создаешь жизнь». Посреди моей попытки сделать нечто похожее, пока я пытаюсь ухватить щипчиками стопорный штифт, он говорит: «Ты же не часовщик, если уронишь, я не буду тебя бить».

Стараясь не уронить винтики на пол, я размышляю над новой задачей, и вы можете ко мне присоединиться: попробуйте назвать имя хотя бы одного знаменитого современного часовых дел мастера. Не спешите: очень мало людей, за исключением узкого круга специалистов, на это способны, и искусство всегда с удовольствием скрывается. Но мастера существуют (почти исключительно мужчины), и, безусловно, достойны нашего внимания.

Вот, например, Кристиан Брессер, 43 года. Он говорит, что хотел стать летчиком-истребителем. В детстве он жил на Ямайке, потом во Флориде, и его любимым занятием было собирать игрушечные модели. Часовое дело его мало интересовало до тех пор, пока он не поступил в ученики к немецкому ювелиру. Ему было уже под тридцать. «Я понял, что это очень эмоциональное занятие. К первым часам, которые я сделал, я относился как к своим детям». В 2000 году он пробовал устроиться на работу в несколько швейцарских компаний, в том числе в Rolex, Omega и Zenith, понял, что они «блестящие-блестящие», но им не хватает той несколько семейной атмосферы, которую он почувствовал в IWC (в компании тогда работало около 500 человек, сейчас – более 1000). На собеседовании ему предложили выполнить операцию, которая казалась знакомой: разобрать и собрать часы. Отличие было лишь в том, что все детали были гораздо более мелкими, а механизм имел скрытый дефект, который надо было выявить. «Когда я начинал, то владел лексиконом часовщиков на уровне десятилетнего», – говорит он. Сегодня он использует свои таланты не только для создания вечного календаря и двойных хронографов, но и на маркетинг, и на обучение. Он ведет на регулярной основе базовый курс для начинающих часовщиков, а также занятия по продажам, как часть часового дела: новым посетителям нравится участвовать в простом процессе сборки, это углубляет понимание значения всех стержней и шестеренок, что, в свою очередь, через час активизирует желание посетить сувенирный магазин с множеством блестящих безделушек.

Сувенирный магазин располагается рядом с музеем; оба дают понять, что IWC на практическом уровне идет по тому же пути, который был начат 150 лет назад: эффективность механизированной конвейерной линии сборки в сочетании с изощренным мастерством финишной отделки. Но музей, при всей демонстрации изобретательности, не в состоянии рассказать всю историю IWC, включая ее противостояния рыночным штормам. Компания пережила много проблем и колебаний (в часовых трендах и на валютном рынке), изменений в спросе на рабочую силу и в производственной практике, а также яростную и блестящую конкуренцию с тремя сотнями швейцарских производителей, с китайскими подделками, а сейчас, во втором десятилетии XXI века, столкнулась с конкурентом совершенно иного рода – с компьютерной компанией.

Погода в Купертино оказывает сильное влияние на Шаффхаузен и на Швейцарию в целом, но угроза от Apple Watch заключается не просто в одном продукте. Это перспектива полной цифровой коммуникабельности, вопрос в том, как скоро и насколько полно мы станем готовы к тому, чтобы контролировать все в собственной жизни собственной кожей – с ее помощью (смартфоны), на ней («умные часы») или под ней (эй, чипы!). Пока никто на это не может ответить, но в Швейцарии никто и не может не обращать на это внимания, как не могли себе позволить игнорировать влияние кварца.

В отличие от кварца – нового дешевого способа делать то же самое, умные часы способны делать много совершенно нового, и информация о времени здесь далеко не на первом месте. В 2015 году, когда на запястье людей появились первые Apple Watch, многие почувствовали разочарование: они, судя по всему, оказались способны не на много большее, чем iPhone, только на более мелком экране. Они сообщали о входящих звонках и сообщениях, как телефон, могли хранить проездные документы и расплачиваться за ваш кофе, следить за нагрузками во время занятий фитнесом. Красивая экранная заставка с бабочкой, хлопающей крыльями на матово-черной поверхности, для некоторых смысла не имела, кроме как траты денег, а этого явно недостаточно, чтобы оправдать приобретение, но для других, и не в последнюю очередь для занятых в производстве механических часов, эта бабочка символизировала хаос. Apple Watch (и их более дешевые конкуренты на платформе Android от Samsung, Pebbe и прочих) стали потенциальным признаком конца света. До середины 2014 года реакция швейцарцев на Apple была либо нейтральной, либо пренебрежительной, как на усложнение, которое вряд ли достойно внимания, но затем ситуация изменилась, и не в последнюю очередь потому, что дело великих старых мастеров пошло на спад.

Первый обходной маневр со стороны IWC получил название IWC Connect. Дело было не в часах, а в ремешке, доступном изначально только для моделей Pilot, на котором размещалась большая кнопка. Нажать ее, повернуть – и вы получаете соединение с телефоном, приложениями, показателями физического состояния и извещениями об электронной почте. Устройство – неоднозначный намек на микропроцессор, антитезис и заклятый враг традиционного высокого искусства часовщиков. Его расположение на ремешке – швейцарский вариант освоения достоинств цифровых гаджетов и одновременного дистанцирования от их неизящности и потенциальной угрозы. Часы IWC не будут, по крайней мере в ближайшем будущем, иметь MP3-плеер или видеокамеру и тем более два раза в год обновлять операционную систему. Они будут прекрасно и механически тикать, ждать, когда шторм стихнет, и верить, что это рано или поздно произойдет.