26 августа, суббота

Несмотря на то, что свидание с Ангелиной закончилось довольно поздно, проснулся Вербин рано, на двадцать минут опередив будильник. Проснулся в своей квартире в 3-м Самотёчном переулке, что совсем недалеко от Петровки. Проснулся в одиночестве. Ангелина на шею не вешалась, но было понятно, что если Феликс проявит или хотя бы обозначит заинтересованность – отказа не последует. Но Феликс не проявил и тщательно следил за тем, чтобы ни одна его фраза не показалась двусмысленной. Погуляв по набережной, посадил молодую женщину в такси, а сам отправился спать. Проснувшись, проверил мессенджеры, увидел сообщение от Шиповника с требованием явиться на разговор, быстро соорудил завтрак и ровно в девять пожимал подполковнику руку. Догадываясь о причине столь спешного вызова.

И не ошибся.

– Мне звонил Трутнев из областного следкома, – рассказал Шиповник, усаживаясь в кресло. – Сказал, что тебя не устроил их подозреваемый в убийстве Паши.

– Да, Егор Петрович, всё так, – подтвердил Вербин.

– И чем Шермухаммаджума Мирзияев тебе не приглянулся?

Несмотря на тон, Шиповник не имел в виду, что дело нужно закрывать любой ценой. Ему, так же, как и Феликсу, важно было найти настоящего убийцу, и подполковник хотел понять, чем Вербина не устроила пусть и максимально простая, но вполне рабочая версия Шерстобитова.

– Мирзияев глуп, – пожал плечами Феликс.

– И всё?

– Этого более чем достаточно, Егор Петрович. Нападение на Карповых, от которого его даже присланный диаспорой адвокат не отмажет, – тупая, абсолютно непродуманная засада. Мирзияев отправился туда, где можно отыскать автомобиль, убедился, что вокруг никого нет, и принялся долбить в окна, выманивая владельца из машины. Выманил, но не сумел нанести толковый первый удар, даже ранить как следует не получилось, так, поцарапал, после чего трусливо сбежал. Это очевидный беспредельщик, Егор Петрович, наркозависимый ублюдок с ножом. И его потуги совсем непохожи на действия преступника, убившего Пашу: продуманные, хладнокровные, профессиональные. Он перерезал Паше две артерии, но я думаю, что при этом на него даже капли крови не попало.

– Ну, ты уж его не идеализируй, – проворчал Шиповник. – Может, и попало.

– Может быть, – кивнул Вербин. – Далее. Мирзияев отправляется в уединённое место, куда съезжаются влюблённые парочки. Парочки, Егор Петрович. Но при этом Мирзияев один и совершенно непонятно, как он собирался нейтрализовать женщину? Рассчитывал на то, что она перепугается и покорно дождётся, пока он покончит с кавалером и примется за неё? Я понимаю, что его отношение к женщинам, возможно, в корне отличается от нашего, но не до такой же степени. Жена Карпова оставалась в машине и могла просто-напросто уехать. Или убежать, пока Мирзияев дрался с её кавалером, а учитывая, что был уже поздний вечер, где бы он потом её искал? Или самый простой вариант, который, собственно, и случился: пока Мирзияев прыгал вокруг Евгения, Валентина позвонила в полицию. Точка. Абсолютно непродуманное нападение. – Вербин помолчал. – От нападения на Карповых Мирзияеву не отвертеться, но убийство Паши Коля ему не предъявит – улик нет. Если же Мирзияев неожиданно в нём сознается, то…

Феликс развёл руками. Шиповник вздохнул и почесал подбородок. Они оба понимали, что это могло означать.

– Что будем делать в этом случае? – тихо спросил Вербин.

– Этот случай ещё не наступил, – недовольно и так же тихо ответил подполковник. – Но ты знаешь наши обстоятельства: это их дело, ты к нему просто прикомандирован. Если Трутнев и Шерстобитов его закрывают – расследование прекращается.

Независимо от того, согласны с его результатами на Петровке или нет. Феликс «возвращается» из командировки, «убийца» отправляется в тюрьму, «идиотская» версия не превращается в основную, и если они с Шиповником захотят крутить её дальше, то только в частном порядке.

– У Мирзияева хороший адвокат, – повторил Вербин.

– Но кто даст гарантии, что цели адвоката совпадают с целями Мирзияева? – хмыкнул подполковник. – Вполне возможно, ему нужна сделка по другому делу, и он предложит «честный» обмен. Или, совсем цинично, предложит Мирзияеву сознаться, но с условием, что отбывать наказание его отправят на родину.

– Отличный вопрос, Егор Петрович, – вздохнул Феликс.

– Поэтому я твой босс.

– Никогда об этом не забываю.

– Да уж. – Шиповник с сомнением посмотрел на Вербина, но от дальнейших комментариев воздержался, вернулся к теме: – В общем, хороший адвокат понимает, что может подарить нам быстрое раскрытие дела, которое… – Он хотел что-то сказать о чести мундира, но передумал. – Которое вызвало среди профессионалов определённый резонанс.

– Коля не верит, что Пашу убил Мирзияев.

– Он сам сказал?

– Я понял из разговора.

– Но, если будет признание, Шерстобитов никуда не денется – «поверит».

Или ему придётся искать доказательства, что Шермухаммаджума никак не мог убить Русинова. Но это, во-первых, трудно и не факт, что такие доказательства вообще существуют; а во-вторых, как на него посмотрит начальство? Или следователь?

– Согласен, Егор Петрович.

– Поэтому действовать нужно быстро. У тебя реальные результаты появились?

– Пока нет, – признался Вербин.

– А версия вырисовывается?

– В общих чертах.

– Так не молчи. – Шиповник посмотрел на часы. – Я и так с тобой как с новичком вожусь, рассказывай.

– Пока понятно одно: Таисия Калачёва, Карина Дубова и, возможно, кто-то ещё из их окружения неким образом причастны к убийствам, которые произошли пять лет назад и впоследствии были описаны в книге Калачёвой.

– Как именно причастны? – потребовал уточнить подполковник.

– Если бы я знал, Егор Петрович, у меня была бы стройная версия, а не история, наполненная нелюбимыми вами «возможно», – вздохнул Феликс. – Пока есть следующие предположения. Первое. Серийный убийца находится среди окружения Калачёвой. Это опасный, опытный, умный, хладнокровный и расчётливый человек, тайну которого Калачёва и Дубова неким образом узнали и теперь боятся за свою жизнь. Именно страхом объясняется поступок Таисии Калачёвой: она написала книгу, как страховку, в надежде, что преступник не тронет её, чтобы не навлечь на себя подозрения. Он и не тронул, зато убил Пашу, который серьёзно заинтересовался книгой.

– В чём недостаток версии?

– У меня нет убийцы.

– Хм… Действительно, неловко. Отсутствие убийцы – это серьёзный удар по версии. Какова вторая?

– Она настолько же ущербна, как и первая, но подразумевает, что Калачёва и Дубова являются соучастниками преступника.

– Звучит логично и намного интереснее первой версии, – подумав, произнёс Шиповник. – Пять убийств за одну ночь совершить можно, но трудно, требуется невероятная точность исполнения. А с помощью сообщников можно обеспечить логистику, раннее наблюдение за жертвами, возможно, они забирали и уничтожали улики…

– При этом я допускаю, что преступник мог использовать сообщников втёмную, вплоть до того, что заманил их в реальное преступление какой-нибудь игрой, вроде квеста. В этом случае они до последнего мгновения не понимали, что всё происходит по-настоящему, растерялись, испугались и теперь убийца держит их на очень коротком поводке.

– Ну, это ты загнул, – не согласился подполковник. – Сколько Калачёвой и Дубовой тогда было? По двадцать пять? Не такие уж и дети, должны были понимать, что что-то не так… А если и не поняли, если действительно заигрались или согласились помочь убийце ради новых ощущений, то где срывы? Ты не хуже меня знаешь разницу между человеком, сознательно пошедшим на преступление, и случайным убийцей, тем более, согласно твоей версии, втянутым в преступление обманом. Кто-то выдержит, кто-то заставит себя выдержать, но кто-то обязательно сломается, и возникает вопрос: где срыв?

– Вениамин Колпацкий, – спокойно ответил Феликс. – Это же очевидно.

– Ага. – Шиповник вновь почесал подбородок. – Логично. Тут ты меня подловил: я о том убийстве позабыл.

Вербин промолчал.

– Колпацкий, да… – Подполковник быстро обдумывал новую, а точнее, старую, но позабытую информацию, встраивая её в предложенную Феликсом версию. – И по описанию подходит: добряк и подкаблучник. Такой мог сломаться.

– Так точно, Егор Петрович, мог.

– Убийца об этом узнал и принял необходимые меры… Нестыковку видишь?

– Вижу, Егор Петрович, – кивнул Вербин. – Странные эсэмэски с инструкциями.

– Именно. Если бы их присылал убийца, Колпацкий пошёл бы к нам. Наверное. Всё-таки его характеризуют как добряка, а не дурака.

– Убийца или кто-то по приказу убийцы мог разыграть Колпацкому схему с шантажом, – ответил Феликс. – Показать, что знает о соучастии Колпацкого в преступлении, и потребовать денег.

– В этом случае ему нужно было идти к убийце.

– Возможно, он и пошёл.

– Возможно, и пошёл, – задумчиво повторил Шиповник. После чего усмехнулся: – Я не верю, что у тебя нет кандидата на роль «серийника».

– Был, но исчез, – признался Вербин. – После разговора с Марией Черновой я почти не сомневался, что убийцей окажется Михаил Пелек. А потом увидел его в инвалидном кресле.

– Ну хоть что-то тебя ещё удивляет, – проворчал подполковник.

– Не смешно, Егор Петрович.

– Я не собирался тебя веселить, Феликс. И как раз хотел спросить, какого чёрта тебя понесло к Пелеку?

Побывав у профессора, Вербин понял, что этот вопрос обязательно прозвучит, и был к нему готов. А тот факт, что Шиповник начал разговор не с него, показывал, что пока дела складывались не настолько плохо, как старик пообещал при расставании.

– Что не так с Пелеком? – Феликс специально ответил таким образом, показывая, что не понимает причины постановки вопроса.

– С ним всё так, – ответил подполковник. – Даже слишком всё так. Это человек с очень большими связями.

– Я догадался.

– А до визита догадаться не мог? – проворчал Шиповник. – Посоветоваться со старшими товарищами, обсудить, так сказать, вопрос.

– Я ни в чём его не обвинял, Егор Петрович, и не обозначил никаких подозрений в его адрес. Мы просто поговорили. Даже не о нём.

– Пелек заявил, что о нём вы тоже говорили.

– Проявил здоровое любопытство.

– Не мне тебе напоминать, что когда офицер твоего уровня проявляет здоровое любопытство, люди начинают нервничать.

– Даже люди с такими связями?

– Любые люди.

– Получается, для волнения есть причина, – спокойно ответил Феликс. – Не мне вам об этом напоминать.

– Нервничать начинают все, к кому ты проявляешь любопытство. И хватит со мной спорить!

– Слушаюсь.

Подобные диалоги у них случались: работая над делом, Вербин без стеснения «заходил» к самым разным людям, многие из которых потом активно выражали недовольство подобным поведением «какого-то там сыщика». До тех пор выражали, пока не оказывались на скамье подсудимых. Но пока они оставались на свободе, Шиповник должен был «реагировать», и Вербин относился к этому с пониманием.

– Короче, Феликс, моему руководителю, а значит, и твоему руководителю, позвонили из министерства и спросили, по какой причине мы бесцеремонно беспокоим известного и заслуженного человека, обладателя больших государственных наград, много сделавшего для страны? Руководитель ответил, что это, наверное, недоразумение, и вызвал меня. Я ответил, что мы Пелека не тревожим, а просто заглянули в ходе расследования, уточнить кое-какие детали, и больше трогать не будем. Ведь так? Не будем?

– Я пока не знаю.

– Да чтоб тебя! – не сдержался Шиповник. – Феликс? На Пелека хоть что-то есть?

– Только то, что Калачёва и Дубова о нём не говорили.

– Они оказались умнее тебя, – язвительно прокомментировал подполковник. – Ещё?

– Оговорка во время разговора. Сначала Пелек сказал, что книга стала для него сюрпризом, а потом обронил, что давал Калачёвой советы.

Об «особенных» книгах Вербин решил пока умолчать.

– И что это значит?

– Буду разбираться.

– Ты догадываешься, с кем планируешь разбираться?

– С коллекционером государственных наград.

– Именно! – Шиповник вздохнул. – Пелек профессиональный крупный чиновник в области экономики. Работал в Центральном банке, в разное время был заместителем у трёх министров, сейчас входит в совет директоров нескольких корпораций, к тому же никогда не оставлял преподавание и среди нынешних больших людей полно его учеников.

– Ага, – подтвердил Вербин. И невинно поинтересовался: – Тоже копались в Сети?

Подполковник покачал головой:

– На этот раз всё очень серьёзно, Феликс, Пелек практически неприкасаемый.

– А я к нему и не прикасался. Он на меня жалобу накатал?

– Нет. Сказал, что ты отнял у него час времени.

– Ну вот видите.

– И ещё отнимешь, да?

– Я должен понять, какое отношение Пелек имеет к делу, – твёрдо произнёс Вербин. – А для этого придётся разузнать о нём как можно больше.

– Ты уже выяснил, как он оказался в инвалидном кресле?

– Нет. В Сети сказано, что в результате автокатастрофы.

– Тогда слушай, о чём мне рассказали знающие люди.

Феликс понял, что под «знающими людьми» подполковник имеет в виду отнюдь не полицейских, которые занимались ДТП, и обратился в слух.

– Восемь лет назад профессор возвращался с дачи… – Шиповник замолчал и усмехнулся: – Пожалуй, нет, это мы с тобой возвращаемся с дачи, а профессор возвращался из своего загородного особняка. Воскресенье вечер, машин много, пробки. Пелек за рулём, он любил погонять, а пробки его утомляют и раздражают. Он выезжает на встречную полосу, гонит по ней, в надежде успеть, но не успевает и устраивает встречное столкновение с «Mercedes», который резко выехал с примыкающей дороги и физически не мог увернуться от «Bentley» Пелека. Обе машины в хлам. Они, конечно, дорогие, надёжные, но удар получился очень сильным. Водителя «Mercedes» выкинуло из машины, отделался переломами, его жена от полученных травм умерла по дороге в больницу. У Таисии Калачёвой сотрясение мозга и незначительные ушибы. Её жених, Владимир, сын профессора, погиб на месте. Сам Пелек получил повреждение позвоночника, которое приковало его к инвалидному креслу.

– И стал убийцей собственного сына, – медленно и негромко протянул Вербин.

Теперь в поведении профессора ему многое стало понятным.

– Полагаю, это его безумно гнетёт, – так же тихо добавил Шиповник. – Других детей у Пелека нет.

– ДТП со смертельным исходом, – задумчиво произнёс Феликс. – Я так понимаю, ему всё сошло с рук?

– Инвалидность и смерть сына ты считаешь мелкими неприятностями?

– Я просто уточняю.

– Сошло, конечно, – ответил Шиповник. – Как мне рассказали, Пелек повёл себя стандартно для такой ситуации и откупился от родственников погибшей очень большими деньгами. Дело замяли. Даже в Сети подробностей аварии нет, только короткое: автокатастрофа.

– Пелек подходит на роль Регента, – обронил Вербин. – Не идеально, но подходит.

– Ищи другого кандидата, – посоветовал подполковник. – Пять лет назад Пелек уже сидел в инвалидном кресле.

– Ну, да… Но я не сомневаюсь, что профессор в деле.

– Он что-то скрывает?

– Они все что-то скрывают, – улыбнулся Феликс. – Все, с кем я говорил.

– Скрывают нечто общее?

– Судя по всему, да, Егор Петрович, и это нечто общее совершенно точно связано с книгой. И со смертью Вениамина Колпацкого. И единственное, чего я до сих пор не могу понять, так это то, за что убили Пашу.

– В смысле? – растерялся Шиповник.

– Я зашёл намного дальше него, Егор Петрович, но всё равно пока мало что понимаю, – ответил Вербин. – А это значит, что Паша не представлял для них опасности. И когда я пойму, за что его убили – всё встанет на свои места.

* * *

Очень мягко. Можно даже сказать – осторожно. Но нежно, с невероятной нежностью Таисия опустилась на сидящего в кресле Пелека и замерла, обняв профессора обеими руками за шею. Несколько мгновений полной неподвижности – они их очень ценили, эти бесконечные и бесконечно короткие секунды, дарующие абсолютное слияние в полной тишине. В невероятно много обещающей тишине. Несколько мгновений… А затем Пелек сжал и чуть приподнял ягодицы Таисии, и она стала медленно двигаться. Вверх-вниз. Очень плавно набирая скорость и амплитуду. Только теперь женщина не обнимала шею профессора, а упиралась в его плечи, чувствуя, как борода и усы привычно щекочут грудь. Как жадны его руки и велико желание.

Зная, что делает его счастливым.

И ещё точно зная, что…

– Мне хорошо с тобой, – прошептала Таисия, когда они лежали на кровати. Отдышавшиеся. Обнимающиеся. Под одной простынёй. – Мне очень с тобой хорошо.

– Тебе не обязательно это повторять, – тихо сказал профессор.

– Мне нравится повторять эту фразу. Ведь я говорю правду. – Она поцеловала любовника в плечо и уткнулась в него. – Правду, Миша, я говорю тебе самую настоящую правду.

Пелек в этом не сомневался и крепко обнял Таю за плечи. Однако знал, что правда эта – ущербная. Катастрофа лишила его ног, но оставила мужчиной. Он мог доставить женщине удовольствие, но знал, что молодой и красивой Тае нужно больше. Природу не обманешь. И природу, и характер. Тая любит путешествовать, активный водный спорт и горные лыжи. Пелек не собирался отнимать у неё эти радости, но не мог в них участвовать. И никогда не спрашивал, с кем она отправляется в очередное путешествие. Потому что знал, что она обязательно вернётся. Не потому, что идти больше некуда, а потому что хотела вернуться.

– Я навёл справки о полицейском, который тебя преследует. Это опасный человек.

– Он дотошный, – едва слышно добавила Таисия. – И цепкий.

– Если Вербин убедит себя, что ищет именно тебя, то не отстанет, пока не добьётся своего.

– Его нельзя остановить? – В голосе женщины прозвучало удивление. Она не подначивала Пелека, она искренне недоумевала.

– Всех можно остановить, – ровно ответил профессор. Он был уверен в том, что говорил. – Вопрос только, каких усилий это потребует.

– Даже от тебя?

– Даже от меня. У Вербина очень сильная репутация, одним звонком дело решить невозможно, потому что спросят, даже у меня спросят, почему я хочу его остановить.

– Высокая раскрываемость?

– Одна из лучших в стране, – подтвердил Пелек. – Ты права, он как бульдог: вцепится – не отпустит, пока сам не решит, что можно отпустить.

Несколько секунд Таисия молчала, продолжая утыкаться в плечо профессора, а затем прошептала:

– Прости меня.

Он почувствовал не только её дыхание, но и слёзы. И он знал, что её слёзы искренние. Не верил в это, а знал. Только вот искренность слёз не могла изменить то, что уже случилось.

– Я давно простил.

– Но я всё равно чувствую вину.

Он не сказал, что так должно быть. Не выразил удовлетворения. Он знал, что она волнуется, и этого было достаточно. Что до остального, то Пелек был полон решимости справиться с чем угодно.

– Мы сможем пройти сквозь эту ночь, Тая… – Он нарочно использовал этот оборот. – Но нам следует быть предельно осторожными и аккуратными. Если Вербин захочет с тобой поговорить, ты отправишься на встречу с моим адвокатом. Я его предупредил.

– Спасибо, – прошептала молодая женщина.

– И не важно, о чём Вербин соберётся с тобой говорить. Даже если попросит приехать, чтобы сказать, сколько времени, – ты поедешь с адвокатом.

– Я всё поняла.

– Хорошо. – Пелек выдержал паузу и сменил тему. – Ты уже слышала, что Гриша сделал Карине предложение?

– Да. Только я не понимаю, зачем ему это.

– Гриша нервничает.

– Он сделал предложение до того, как всё началось.

– Гриша нервничает, потому что почти разорился на проектах, в которые его втягивали дружки.

– Они обворовывали Гришу?

– Некоторые обворовывали, некоторые прогорали по глупости, некоторые приносили прибыль, даже приличную прибыль, но в основном Гриша играл в минус. – Племяннику казалось, что дяде нет до него дела, но дядя следил за его финансовыми приключениями и точно знал, когда и как Гриша терял или приобретал средства. – Он надеется поправить дела с помощью свадебного подарка.

– Ты ему обещал?

– Я даже назвал сумму. – Пелек погладил Таисию по голове. – А ещё Гриша считает, что, женившись, он произведёт на меня настолько хорошее впечатление, что его шансы стать главным наследником будут почти стопроцентными.

– Он прав?

Таисия по-прежнему прятала лицо в плече Пелека и не видела, что он улыбается. Но знала, что он улыбается.

– Гриша хороший мальчик, но сейчас, в силу особенности характера, он пребывает в перманентном пароксизме отчаяния. Ему очень хочется всего и сразу, и с каждым днём хочется всё больше. Он считает, что заплатил колоссальную цену, поэтому, если не получит того, о чём вожделеет, сорвётся. Хорошо, что я буду мёртв при оглашении завещания.

– Так дай ему то, чего он хочет, – тихо сказала Таисия.

– Ты плохо меня слушала, любимая: Гриша хочет всё. При этом он отчаянно боится, что ему достанется лишь часть, и делает ходы, которые, как ему кажется, помогут в достижении цели.

– Но они не помогут, – догадалась молодая женщина. – Ты не отдашь ему всё, ведь так? Невзирая на ходы.

– Не отдам, – подтвердил Пелек. – Я решил.

Она привстала на локте и посмотрела старику в глаза:

– А если я попрошу?

– Ты пожалеешь.

– Нет.

– Да.

– Но…

– Ты не поняла. – Он провёл большим пальцем по её левой щеке. – Я не имел в виду, что ты пожалеешь об упущенном наследстве. Я имел в виду, что, заполучив всё, Гриша начнёт мстить. Увы, так будет. Все эти восемь лет он боялся, до колик боялся тебя, точнее, наших с тобой отношений. И если он заберёт всё, то отомстит тебе за каждый час из этих восьми лет, а может – за каждую минуту. За каждую бессонную ночь. За свой липкий страх остаться в стороне от моего богатства. И поэтому всего он не получит.

– Ты уверен, что так будет?

– Абсолютно, – очень серьёзно ответил Пелек. – Я вижу его насквозь. И потому моё решение окончательно.

– Извини.

– За что?

– Просто извини. – Таисия поправила волосы, но продолжила смотреть старику в глаза. – Ты знаешь, мне всегда есть за что просить прощения.

– А ты знаешь, что всегда его получишь. – Он задержал руку, и Таисия прижалась щекой к его ладони. – И ты тоже должна меня извинить.

– За что?

– Ты знаешь за что. – Пелек смотрел женщине в глаза. – Мы никогда об этом не говорили, Тая, но сейчас такая ночь, что нужно спешить сказать всё несказанное. Сказать всё, что раньше считалось запретным, потому что другого случая может не представиться. Я хочу попросить у тебя прощения за то, каким был. И за то, что сделал. Это прозвучит избито, но если бы я мог вернуться, я бы ни за что не поступил с тобой так, как поступил.

– Спасибо. – Новые слёзы появились поверх высохших. Ей было очень важно услышать эти слова. И следующие – тоже.

– И не сомневайся, Тая: мы пройдём сквозь эту Ночь. Я сделаю для этого всё, я обещаю.

– Я верю. – Она повернула голову и поцеловала его ладонь. – Мы пройдём.

А в следующее мгновение подал голос её телефон.

– Подойдёшь?

– Не сейчас.

Таисия приблизилась и поцеловала Пелека в губы. Потом ещё раз. И ещё. Её поцелуи были солёным – от слёз, но очень сладкими. Настоящими.

А телефон замолчал. Но на экране появилось сообщение от Эммануила Тюльпанова:

«Тая! Серёжу Блинова убили!»

* * *

«Долгое и очень внимательное наблюдение за жертвой приводит к интересному результату: я становлюсь по-настоящему близок с ней. Очень близок. Не как сосед, а, примерно, как хороший друг. Или даже родственник. В определённом смысле я начинаю жить её жизнью, о чём жертва и не подозревает. Это и называется вести плотное, но скрытное наблюдение. У жертвы появляется новая тень, но она должна полностью сливаться с настоящей. Быть невидимой не только жертве, но и окружающим. Чтобы, когда полицейские начнут расследование, никто из друзей, знакомых или соседей ни в коем случае не сказал: „Вы совершенно правы! Мне показалось, что в последнее время за ним следили“. Ни в коем случае! И уж тем более нельзя допускать, чтобы опасность почувствовала сама жертва. Однажды я ошибся во время наблюдения и позволил жертве заволноваться. Не попался ей на глаза, конечно же, просто окружил её чересчур назойливым вниманием и почувствовал – я почувствовал! – что жертва забеспокоилась. Она стала подолгу смотреть в окно, раньше задвигать шторы и сломала обычный график. Возможно, дело было не во мне, а в жизни жертвы случились какие-то изменения, о которых я так и не узнал, но рисковать я не стал и сразу же… Сразу! Отменил нашу встречу, поскольку жертва могла рассказать о подозрениях родственникам или знакомым, а они – впоследствии – обязательно передали бы её слова полиции, после чего расследование могло пойти в непредсказуемом направлении, чего я допустить не мог. Основа безопасности – полная тайна. Мои Ночи слишком важны, чтобы ими рисковать, потому что мои Ночи – это и есть я. И они будут продолжаться столько, сколько буду жить я. И хотя та жертва мне очень нравилась, я нашёл другую. Не получил полного удовольствия, поскольку начальный этап – наблюдение и сближение, получился скомканным, зато та Ночь прошла идеально. И последующие – тоже.

Что же касается Ночи, сквозь которую я иду сейчас, то моей следующей жертвой выпало стать владельцу рыжего спаниеля.

На первый взгляд кажется, что убить выгуливающего собаку человека легко и просто: пришёл, дождался и убил. Если, конечно, собака не служебная и не атакует меня раньше, чем я причиню вред её хозяину. На первый взгляд. Но вы забываете, что необходимо соблюдать условия Ночи. Убийства должны быть совершены в чёткой, заранее продуманной последовательности. Прибавьте время на дорогу, на предварительное наблюдение: я ведь не могу бросаться на жертву очертя голову, нужно убедиться, что вокруг безопасно. Вот и получается, что собачник должен регулярно, именно регулярно, чтобы не случилось осечки, довольно поздно выходить из дома. При этом гулять он должен один и, по возможности, в малолюдной местности. Всё усложняется, не так ли? Но поскольку я располагал достаточным временем на подготовку, то сумел отыскать подходящую цель. Владелец рыжего спаниеля. Вдовец. Два взрослых сына живут отдельно. Он приезжает с работы в одиннадцать вечера и тут же идёт гулять с собакой, возвращаясь домой не раньше полуночи. Гуляет в любую погоду, хоть в дождь, хоть в снег, и всегда идёт в расположенный неподалёку парк, выбирая безлюдные аллеи. Впрочем, в такое время они все безлюдны. И главное: за три месяца наблюдений я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь составлял владельцу спаниеля компанию.

Идеально.

Я подобрал несколько мест, в которые он может заглянуть во время прогулки, изучил расположение видеокамер и продумал три безопасных маршрута отступления. Оставалось дождаться Ночи, к которой я был полностью готов.

К той самой Ночи…

Я приехал от медсестры, немного задержался по дороге и потому не успел добраться до наблюдательного поста напротив подъезда собачника: подходя к дому, я увидел бегущего спаниеля и тут же свернул в сторону. Отсчёт пошёл. Я прибавил шаг, чтобы оказаться в парке первым, огляделся, убедился, что никаких веселящихся подростков или блуждающих гуляющих в нём нет, что неудивительно для позднего зимнего вечера, вышел на нужную аллею и принял вид спешащего с работы человека, решившего срезать дорогу. Что может быть естественней: зима, ночь, лёгкий снег, все хотят поскорее оказаться дома. Я не привлекал внимание и не казался опасным, я просто шёл по своим делам, и собачник не почувствовал угрозы. Спаниель отбежал довольно далеко, и это хорошо, потому что мне не хотелось убивать хозяина при собаке. Да и мало ли, что ему взбредёт в голову: псу, а не человеку, он хоть и дружелюбный, но вдруг набросится? А приходить в больницу с укусами после убийства собачника мне не хотелось. Спаниель убежал. Мы поравнялись. Я не смотрел на него до последнего момента, а когда мы оказались рядом – резко толкнул в сугроб. Мужчина потерял равновесие, вскрикнул, а в следующий миг я ударил его молотком в лоб. По-другому было нельзя – мешала шапка. Два удара в лоб, после чего я сорвал с его головы шапку и ударил ещё несколько раз, чтобы наверняка…»

Вербин закрыл книгу.

Регент убил собачника, но раньше признавался, что ни за что не убил бы одинокую женщину с кошкой или собакой. Почему пошёл против собственных правил? Потому что у собачника два сына и спаниель будет пристроен? Возможно… Но объяснение получается достаточно натянутым. Авторский «косяк»? Может, и так. Должны ли редакторы поправлять подобные детали? Или они не заметили? Или спросили у Таисии и получили тот ответ, который Феликс только что придумал: спаниель не останется сиротой. Будем надеяться, что так. Вербин закрыл книгу, убрал её в сумку и посмотрел на дверь кофейни, в которую как раз вошёл человек, которого он ждал.

Единственным официальным родственником Михаила Семёновича Пелека оказался Григорий Григорьевич Кунич, племянник профессора, сын его родной сестры Алины, успешный сотрудник крупной государственной корпорации и обладатель двойного гражданства. Несмотря на паспорт США, бóльшую часть времени Григорий Кунич проживал на территории России… Нет, поправка: большую часть времени Григорий Кунич стал проживать на территории России после гибели Владимира Пелека, до этого Кунич в Россию не заглядывал. Добравшись до этой информации, Феликс усмехнулся: всё понятно, вернулся в страну после смерти двоюродного брата, чтобы постепенно взять под контроль колоссальные активы старого профессора. И, судя по всему, Григорий до сих пор рассматривал жизнь в Москве как длительную командировку: жил в принадлежащей Пелеку трёхкомнатной квартире на Патриарших, часто улетал в США и семьёй до сих пор не обзавёлся.

Как, впрочем, и хорошими манерами.

– Я долго думал, брать ли на встречу адвоката, но пока решил не беспокоить моего очень известного и очень занятого друга, – сообщил Кунич, усаживаясь за столик напротив Вербина. – Но если мне что-то не понравится, я уйду и в следующий раз вы увидите нас вместе.

Тратить время на приветствия Григорий не стал. Вербин решил последовать его примеру и с улыбкой ответил:

– Я вас прекрасно понимаю.

– Не люблю весь этот ваш… – Григорий пошевелил пальцами. – Репрессивный аппарат и всё, что с ним связано. Я даже детективы читать не люблю. Нет, люблю, конечно, но настоящие, американские, там, скандинавские… Такие, знаете, толстые умные книги, написанные умными людьми, которые держат в напряжении до самого финала, а не тоненькие брошюрки, в которых главный злодей угадывается во втором абзаце, а в финале следователь женится на жертве.

– Я не пишу детективы. – Феликс достал записную книжку.

– А вы попробуйте, – предложил Григорий. – Это, знаете, неплохое упражнение для ума.

– Вы пробовали?

– У меня хватает важных дел.

Под ними Григорий Григорьевич Кунич очевидно имел в виду тоскливое ожидание на чужбине смерти старого профессора. Затем он заказал себе латте и собрался задать следующий вопрос, но Вербин его опередил:

– Чем вы занимаетесь, Григорий Григорьевич?

– Вы не проверили?

– Хотел бы уточнить.

– Я работаю в крупной государственной корпорации.

– Хорошая должность?

– Вы хотели поговорить о моей работе и карьерных перспективах?

Это был самый тонкий момент разговора: ни Таисия, ни Карина ни разу не упомянули Кунича, как, впрочем, и его дядю. Был ли он членом компании, Феликс не знал, но увидев, что у Пелека есть родственник подходящего возраста, решил его проверить и выяснить, насколько он близок с подругами двоюродного брата.

– Простите, Григорий Григорьевич, я просто пытаюсь наладить доброжелательный человеческий контакт, но если вас что-то смущает…

– Просто спрашивайте, что вас там интересует, а я решу, стану ли я отвечать на вопросы.

И ещё Вербин вдруг представил, как бы повёл себя Кунич, явись к нему в Канзас-сити местный коп из убойного отдела: наверняка вспотел бы от страха и не угрожал адвокатом, а сразу спрятался за его спиной. Если, конечно, он там может позволить себе адвоката без обращения к богатому дядюшке.

– Вы часто общаетесь с Михаилом Семёновичем Пелеком?

– Это мой дядя.

– Я знаю.

– Часто, – отрывисто бросил Кунич. Посмотрел на принесённый официанткой латте и решил добавить: – Ради него я живу в России. После всего, что ему пришлось пережить, было бы неправильным оставлять Михаила Семёновича одного.

– Я понимаю: семья – это семья.

– Совершенно верно.

– Вы знакомы с его друзьями?

– Кто именно вас интересует?

– Таисия Калачёва.

– Ну, Тая не то чтобы друг моего дяди… – Кунич едва заметно поморщился. – Разумеется, знаком.

Расспрашивать Григория о том, что он думает о Таисии, не имело смысла: всё отразилось на лице Кунича, поэтому следующим вопросом Феликс перебросил мостик к интересующей его теме:

– А с другими друзьями покойного Владимира вы общаетесь?

– Не со всеми, – медленно ответил Григорий. – Но…

– Да, вы поняли правильно: я имею в виду их старую компанию, – поспешил уточнить Феликс, не сводя взгляд с Кунича.

Несколько секунд внутри Григория шла отчаянная борьба: ему очень хотелось солгать, сказать, что никого не знает, но разум взял верх – уверенный тон Вербина заставил Кунича решить, что Феликс знает правильный ответ, и потому пришлось сознаться:

– Да, я с ними знаком. – Пауза. – Ваши вопросы имеют отношение к смерти Вениамина?

– В определённой степени.

– Не хотите говорить?

– Не имею права.

– Я думал, то дело закрыто.

– Закрываются только раскрытые дела.

– Смешно сказали.

– Как есть.

Кунич глотнул кофе и зачем-то поправил воротник рубашки. Жест получился не только ненужным, но и нервным.

– Что вы хотите знать?

– Ваше мнение об этой компании.

– О тех, кто остался?

– Зачем же себя ограничивать? Можете рассказать обо всех.

Григорий хмыкнул, потом посмотрел на часы, потом сделал ещё один глоток кофе и негромко начал:

– Как вы наверняка знаете, я познакомился с ребятами примерно восемь лет назад, когда они были уже сложившимся коллективом и не горели желанием принимать кого-то в свой тесный круг. Быть их знакомым – пожалуйста, но полное доверие нужно заслужить. А я не люблю выслуживаться. Поэтому мы только познакомились и периодически встречались.

– У Михаила Семёновича?

– Да. После гибели Володи они его не оставили.

– Молодцы, – одобрил Вербин.

– Мой дядя влиятельный человек с весьма обширными связями в самых разных кругах, – сказал Кунич. – Дружить с ним большая честь. И большая выгода.

– Неужели их привязанность обусловлена только этим?

– В том числе этим.

Что в Америке, что в России люди часто меряют окружающих по себе. Особенно люди с гибкими моральными принципами.

– И они используют вашего дядю в своих интересах?

– Я не вникал. – Григорий понял, что переборщил. – Если дядя им и помогает, то не советуясь со мной.

– Вы знали Вениамина Колпацкого?

– Мы были представлены.

– Скажете что-нибудь о нём?

– Тюфяк. Очень хороший. Очень добрый. Очень умный в своей профессии. Но тюфяк. Думаю, Карина сделала бы из него человека, но… Не успела.

– Что скажете о его смерти?

– А что я могу сказать? – Григорий посмотрел на Вербина с искренним удивлением. – Веня куда-то поехал и его кто-то убил. Это всё, что я знаю.

– Я думал, у вас есть какие-нибудь мысли на эту тему, – объяснил Феликс.

– Если бы они были, я бы поделился ими во время расследования.

– Я должен был догадаться, что вы так скажете.

– Попробуйте писать детективы.

Вербин сделал в записной книжке ненужную пометку. Просто для того, чтобы никак не ответить на прозвучавшее предложение.

– Карина Дубова?

– Цепкая, умная, прагматичная. – Теперь Кунич старался давать короткие ответы, избегая уничижительных характеристик. – Карина действительно любила Веню. Любила очень сильно. Я, если честно, не ожидал от неё подобного. И не ожидал от Вени такой выходки.

А вот это мог сказать лишь человек, который неплохо знает отношения в компании. Григорий заметил, что проговорился, и усмехнулся:

– Вам уже рассказали, что мы с Кариной состоим в отношениях?

Феликс, который впервые об этом слышал, изобразил жест, который можно было понять и как: «Конечно, нет», и как: «Разумеется, да».

– Благодаря ей моя жизнь в Москве не такая… гм… скучная. Благодаря мне Карина… надеюсь, чуть менее несчастна, чем могла быть.

– Она до сих пор любит Вениамина?

– Она всегда будет его любить, – мрачно ответил Григорий. И тряхнул головой, словно приходя в себя: – Это всё?

«Он ревнует, – понял Феликс. – Он бы с радостью занял в сердце Карины то место, которое в нём занимал Колпацкий, но Колпацкий, судя по всему, до сих пор его занимает, что вынуждает Кунича ревновать. И злиться».

– Дарина Дубова?

– Очень хочет, чтобы её считали «серой мышкой».

– А в действительности?

– В действительности Дарина куда хитрее, чем показывает.

– Не умнее?

– Спасибо, что обратили на это внимание. – Кунич всё-таки не удержался от уничижительных замечаний.

– Вы сказали то, что хотели.

– Именно.

Пока все данные Григорием характеристики полностью совпадали с теми, которые Феликс уже слышал или сформировал для себя после встреч с соответствующими людьми. То ли Григорий был честен, то ли понимал, что лгать нельзя: маленькая ложь ведёт к большим подозрениям. А если собираешься впоследствии врать по-крупному, лишние подозрения ни к чему.

– Таисия Калачёва?

– Сука. – Кунич широко улыбнулся. Впервые – искренне. – Или вы хотели услышать от меня нечто иное?

– Я не ожидал столь откровенного определения, – признался Феликс.

– Все считают Таю хорошей, доброй девочкой, но она так быстро переключилась с Володи на Михаила Семёновича, что мне трудно поверить в её высокие моральные качества.

«Конкуренция, – понял Вербин. – Ты боишься, что она всё-таки уговорит старика на себе жениться. Ты не понимаешь, что Пелек все решения принимает сам».

О других членах компании Григорий говорил достаточно спокойно, даже чуть высокомерно, давая понять, что они ниже его. Но когда речь зашла о Таисии, Кунич изменился. Он явно опасался, что женщина помешает ему заполучить наследство, во всяком случае – всё наследство, и это его бесило. Таисию Григорий ненавидел.

«Интересно, они с Кариной часто обсуждают объект своей ненависти?»

– Насколько быстро?

– Что? – не понял Кунич.

– Насколько быстро Таисия переключилась с Владимира на его отца? – уточнил Феликс. – Неделя? Месяц? Два месяца?

– Ну… Через какое-то время… Меньше года, – растерялся Григорий. – Я не знаю точно, поскольку дядя никогда об этом не говорил, но прошло меньше года. А может, и меньше полугода. И самое главное, давайте откровенно: сам факт того, что Таисия переключилась с сына на отца, говорит о многом.

– Вам виднее, – не стал спорить Вербин.

– Разве с точки зрения общепринятой морали это нормальный поступок?

– Я видел столько всего разного, что немного путаюсь в определении общепринятой морали.

– Профессиональное выгорание?

– Скорее, профессиональная толстокожесть. И профессиональная осторожность в оценках. – Вербин коротко вздохнул. – Я знаю, как бывает у людей, которые потеряли близких. Им нужна поддержка. И если рядом появляется родственная душа или кто-то, способный понять, как им плохо, а самое главное – способный погасить их боль, они тянутся к этому человеку. – Феликс выдержал паузу. – Вы ведь всё это знаете не понаслышке, Григорий Григорьевич, разве нет?

Кунич прекрасно понял намёк на их с Кариной отношения, поэтому ответил не сразу. Помолчал, разглядывая Вербина с непроницаемым, как ему казалось, выражением лица, но обида оказалась сильнее, и, не сдержавшись, Григорий вновь заговорил о Таисии:

– А ничего, что дядя на тридцать с лишним лет её старше и на тридцать порядков богаче?

– Я говорил об эмоциях.

– Эмоции? Или холодный расчёт? Что было первично? Дядя купил ей квартиру, машину, помогает во всём, и что получил взамен? Эта…

Он неожиданно замолчал.

Григорий был недостаточно умён, чтобы не проговариваться, но инстинкты у него периодически включались и подсказывали, как нужно правильно себя вести. Однако молчал Кунич с таким видом, что было понятно: он очень хочет продолжить разговор, но не знает, как сделать, чтобы это выглядело прилично.

И Феликс ему помог:

– Вы имеете в виду интрижки Таисии?

– Да!

Кунич выдохнул ответ так быстро и с такой радостью, что стало понятно: Вербин его крепко выручил.

– Я говорил дяде, что у Таи мораль кошки, но ему всё равно. Он ослеплён последней любовью в жизни и не хочет смотреть правде в глаза. Всё ей позволяет. Дяде не хватает цинизма.

По тону было понятно, что в самом Григории цинизма столько, что им можно торговать крупным оптом. И он не задумываясь выкинет из своей жизни кого угодно. С другой стороны, на кону стояли очень большие деньги, десятки миллионов, по самым скромным подсчётам, и Кунич до дрожи боялся, что старый профессор женится на бывшей невесте сына, оставив заокеанским родственникам лишь утешительный приз. Мечты о красивой, навсегда обеспеченной жизни развеются в прах, восемь лет жизни окажутся потраченными впустую и… на что способен пойти Григорий, чтобы этого не случилось? Мог он знать об интересе Русинова к роману? Мог. Цепочка простая: Таисия рассказывает Пелеку, Пелек – племяннику, племянник убивает Пашу, чтобы подставить Таисию. А может ли Кунич убить? Мог ли этот самодовольный и не очень далёкий мужчина спланировать и осуществить то преступление? Феликс не изменился в лице, продолжил смотреть на Кунича так, как смотрел до этого, но у него внутри происходила хладнокровная оценка собеседника.

Мог?

А затем Вербин вспомнил мысль, что пришла к нему во время разговора с Марией Черновой: «Владимир, Таисия, Карина, Дарина, Вениамин – пятеро…» Но восемь лет назад Владимир погиб, осталось четверо и Вербин не стал продолжать размышления. Но не забыл о них.

«Таисия, Карина, Дарина, Вениамин…»

А кто сидит перед ним? Пятый?

– Григорий Григорьевич, что вы думаете о книге Таисии?

– С литературной точки зрения – туфта, – ответил Кунич с таким апломбом, словно в его прошлом значился филологический факультет.

– Роман имел успех, – скромно заметил Феликс.

– Да, я знаю. Сейчас модно писать триллеры на основе реальных событий. Невыдуманные истории сильнее щекочут публике нервы.

– Хотите сказать, что Таисия ничего не выдумала?

– Разве тех убийств не было?

Вербин прекрасно понял, почему Григорий в начале разговора заговорил о детективах, но намеренно не стал развивать тему – ему нужно было вывести собеседника на определённый эмоциональный уровень. Вывел и увидел настоящее отношение Кунича: любое упоминание романа приводило его в бешенство.

– Вы читали книгу?

– Разумеется.

– Понравилась?

– Я только что рассказал.

– Ожидали от Таисии подобного?

– Подобного невысокого уровня? Да, ожидал. – Кунич поморщился: – Чего ещё от неё ждать?

– Того, что Таисия напишет книгу, – уточнил Феликс, оставив выпад Григория без комментариев.

– Не ожидал.

– Почему? – Удивление Вербин сыграл безупречно. – Она ведь журналистка и, говорят, талантливая.

– Журналистика и беллетристика – разные вещи. Я… – Кунич так посмотрел на Феликса, что стало ясно: он кое-как проанализировал разговор и выводы ему не понравились. – Я уже достаточно наговорил о Тае, и вы, уверен, всё поняли: мне никогда не понравится ничего из того, к чему она приложила или приложит руку. И вы кажетесь достаточно сообразительным, чтобы понять причину такого к ней отношения. У вас есть другие вопросы?

Карина отнеслась к упоминанию книги хладнокровно, Пелек остался спокоен, однако, как признался себе Феликс, пробить «покер-фейс» старого профессора ему не удалось. Кунич от книги в ярости. Но у Карины и Григория были причины предвзято отнестись к успеху Таисии, а вот профессор мог бы и порадоваться за любовницу. Он, правда, порадовался, но несколько скованно.

– На этом – всё. – Кунич поднялся и направился к дверям.

Не заплатив за латте.

* * *

Много лет назад, когда ей было то ли двенадцать, то ли тринадцать лет, Карина прочитала рассказ О. Генри «Дороги, которые мы выбираем», историю о том, что, в какую бы сторону ты ни свернул на жизненной развилке, ты всё равно останешься самим собой и будешь поступать так, как требует твоё Я. Всегда будешь тем, кто ты есть, и не важно, станешь ты биржевым воротилой или грабителем с большой дороги. Тогда, давно, Карина с идеей писателя не согласилась. Она была убеждена, что окружение и образ жизни способны не только наложить отпечаток на характер и мировоззрение человека, но изменить их. Верила, что любой из нас может стать другим и уж точно способен найти в себе силы избавиться от того плохого, что прячется у него внутри. Но чем старше Карина становилась, тем отчётливее понимала, что О. Генри, великолепный наблюдатель и тонкий знаток человеческой природы, был прав: превозмочь самого себя не сложно, а неимоверно сложно. Но важнее другое: мало кто решается на эту борьбу, поскольку то, что внутри тебя, и есть ты.

Ты настоящий.

Сколько Карина себя помнила, она всегда знала, что нужно делать и как поступать, причём знала не только для себя, но и для тех, кто её окружал, и абсолютно не стеснялась ими командовать. Лидерские качества у девочки проявились уже в детском саду, к школе основательно закрепились и, когда пришло время, Карина сразу стала старостой класса. А затем, разумеется, старостой в институтской группе. При этом, в отличие от многих сверстников, Карина ещё в школе поняла, что управлять людьми можно не только давлением, но и добрым словом. И не просто можно – так даже лучше. Поняв эту нехитрую истину, Карина научилась так ловко перемежать кнут с пряником, что люди сами не замечали, как оказывались под её управлением. А когда им на это указывали, разводили руками и отвечали, что Карина деловая, энергичная и всегда хочет сделать так, как лучше. Карина в такие моменты улыбалась и молчала. Единственный, кому она подчинилась… Точнее, не подчинилась, а приняла как равного, был Володя Пелек. Он не являлся копией Карины, был ярче, выигрывал у неё в харизме, и Карина, хладнокровно обдумав их отношения, пришла к выводу, что может проиграть прямое столкновение. Да и ссориться с Пелеком ей не хотелось. Отступила. Но Володя, несмотря на молодость, оказался тоньше, чем ожидали окружающие, сумел разобраться в Карине так же хорошо, как она разобралась в нём, и установил с девушкой удобные обоим отношения – равные. Никто не ожидал, что люди со столь сильными характерами сумеют ужиться в одной компании, но Володя и Карина не просто ужились, а по-настоящему подружились, любили и полностью доверяли друг другу. На похоронах Володи Карина не просто искренне рыдала, а пребывала в состоянии, близком к истерике. Она по-настоящему горевала.

Оканчивая обучение, Карина волновалась о том, что её ждёт впереди, но беспокойство было связано не с местом работы и карьерными перспективами, смущение вызывал тот факт, что придётся кому-то безоговорочно подчиняться. Никто ведь не назначит вчерашнюю студентку на руководящую должность, даже самую маленькую, а значит, нужно будет начинать всё сначала: вживаться в коллектив, узнавать людей, манипулировать ими, выстраивать отношения и систему подчинения. Карина понимала, что на начальном этапе придётся потерпеть, вести себя не так, как привыкла за шесть лет в высшей школе, но всё равно волновалась. И тут большую роль сыграла поддержка Михаила Пелека: он обеспечил Карине пропуск в солидную организацию и попросил друзей «внимательно присмотреться к перспективной девочке». Друзья присмотрелись, остались довольны – работать «перспективная девочка» умела, и уже через год, набравшись опыта, Карина пошла вверх. Сейчас она руководила отделом с прицелом на должность заместителя директора департамента. Карьерные перспективы вырисовывались необычайно интересные, и всё – благодаря принятому когда-то решению. Той развилке, о которой в последние дни Карина вспоминала всё чаще.

На том перекрёстке она оказалась несколько лет назад, выбор сделала после очень долгого и трудного размышления, а сделав – приказала себе выбросить содеянное из памяти. И получилось: все эти годы Карина жила так, словно того перекрёстка не было, не вспоминала, а если воспоминания лезли в голову – заставляла себя переключаться на что-то иное. Но сейчас переключиться не получалось, привычное умение контролировать себя дало сбой, а воспоминания о сделанном когда-то выборе накатывали всё чаще и чаще. И Карина то и дело задумывалась над тем, могла ли она тогда принять другое решение? И что получилось бы в этом случае? Смирилось бы её внутреннее Я с таким решением? Нашло бы способ проявить себя? Как бы всё сложилось? Как в рассказе О. Генри или Боливар не смог бы пройти по другому пути?

– Карина Максимовна.

Голос прозвучал где-то на самом краю восприятия и реагировать на него Карина не стала – мало ли что там жужжит?

– Карина Максимовна! – На этот раз громче и увереннее.

– Что? – Карина вздрогнула и недоумённо посмотрела на помощницу. – Что случилось?

– Ваш телефон.

Следующий взгляд – на трубку, которая звонила, и, по всей видимости, давно. А она так задумалась, что не услышала. Карина оглядела «свою» зону open space офиса – подчинённые молниеносно уткнулись в рабочие мониторы, пробормотала:

– Спасибо. – И ответила на вызов: – Да?

Она знала, кто звонит, но не удивилась. И не ответить не могла.

– Можешь говорить? – спросила Таисия.

– Нет, но, видимо, придётся.

– Серёжу Блинова убили.

– Кто это… А-а… Твой редактор… Подожди… – Карина тряхнула головой, поднялась из-за стола, отошла к панорамному окну и понизила голос: – Что значит «убили»?

– То и значит. Убили. Напали ночью и до смерти забили молотком. Убили. – Таисия говорила отрывисто. Нервно. – Мне Эм позвонил.

– Сейчас это весьма некстати.

– Ты очень мягко выразилась.

– Я на работе.

– Да, извини. – Снова отрывисто. И очень коротко.

– Его ограбили?

– Похоже на то.

– То есть ты ещё не знаешь?

– Насчёт ограбления – нет.

– Тебя будут допрашивать, – сказала Карина.

– Знаю. К тому же я с Серёжей вчера виделась.

– Когда?

– Вечером.

– А убили его когда?

– Поздним вечером. Почти ночью.

– Тогда тебя будут долго допрашивать. – Карина вздохнула. – Ему рассказала?

– Да.

– А мне зачем звонишь?

– Не смогла дозвониться до Дарины.

– Врёшь.

– Ну и что? – Таисия помолчала. – А ты не задавай вопрос, если знаешь, что я совру.

Позвонила, потому что давным-давно, когда все они были счастливы, привыкла полагаться на двух человек: на Володю и на Карину. Потому что они всегда знали, что нужно делать. А если не знали, то вели себя так, будто знали. Теперь у Таисии был профессор, но когда стало совсем плохо, она не удержалась от звонка той, на кого привыкла полагаться.

Карина улыбнулась и уверенно произнесла:

– Всё будет хорошо, Тая, спасибо, что позвонила.

* * *

Истории о том, как люди находили на улице дорогие телефоны, наивно присваивали их, а через неделю или несколько недель счастливого пользования у них возникали большие проблемы с полицией, появляются в Сети с дивной периодичностью. Истории о том, как люди прихватывают оставленные на станциях метро сумки, выроненные в толпе бумажники и даже простые вещи, вроде куртки, оказываются в прицеле видеокамер и получают обвинение в воровстве, тоже не редкость. Все эти случаи, проходящие под девизом: «Посмотрите на этого идиота!», дают сильную установку на то, что в современном цифровом мире спокойнее быть честным. Ведь на тебя смотрит не один Большой Брат, а миллионы неживых, но очень зорких братских глаз, с помощью которых полицейские вычислят воришку, грабителя или убийцу за несколько часов.

Однако здесь, в тихом подмосковном уголке, видеокамер не было. Зато были грибы. В этом году их «осенняя волна» началась раньше обычного, и народ подался в лес. Кто-то наугад, кто-то – по совету друзей, а кто-то, как Фёдор Артемьев, – в конкретном направлении, в места, по которым с детства ходил с родителями. И не просто ходил, а за конкретными грибами: знал, где брать белые, где будут подосиновики, а где обязательно появятся опята – когда придёт время. Сейчас, в конце августа, пошли белые, и Фёдор отправился за ними. Неспешно обошёл «свои» места, набрал два ведра и, довольный, повернул к дому. Через километр, примерно, добрался до шоссе, но случайно взял чуть в сторону от правильного маршрута и оказался не там, где хотел. Здесь шоссе пролегало по холму, откос получился довольно высоким, почти двадцать метров, но лес подходил к нему не вплотную. Между откосом и опушкой шла полоска высокой густой травы, в которой и лежал синий электровелосипед.

Сначала Фёдор хотел пройти мимо, решив, что электровелосипед оставил здесь такой же, как он, грибник, но затем понял, что, во-первых, машинка не пристёгнута цепью или гибким замком к дереву, а во-вторых, вокруг неё нет следов. Как бы велосипед здесь ни оказался: скатился с дороги или его привезли через лес, трава успела подняться. А значит, велосипед оставили не сегодня. Точнее, бросили. И, судя по тому, что видел Фёдор, бросили довольно новый и не самый дешёвый велосипед. Он кому-то надоел? Или мотор сломался?

Фёдор прислонился к дереву и следующие четыре минуты посвятил напряжённой борьбе с самим собой. Вариантов у него было ровно три: взять велосипед себе; пройти по лесу чуть дальше и там выйти на дорогу, сделав вид, что ничего не видел, ведь в конце концов, это не его дело; что же касается третьего пункта, то он был самым неудобным, грозящим не только потерей времени, но и шуточками, если окажется, что он напрасно поднял шум – сообщить в полицию. Но чем больше Фёдор смотрел на велосипед, тем сильнее убеждал себя, что сообщить в полицию будет самым правильным решением: вещь дорогая, просто так её никто не выбросит.

Поэтому он вздохнул, достал телефон собираясь набрать номер участкового, но в это мгновение послышался звук подъехавшей машины, а ещё через несколько секунд на обочине появился участковый. Он посмотрел вниз и помахал рукой.

– Фёдор!

– Лексеич? – растерялся грибник.

– Ты здесь ничего не трогал?

– Нет.

– Вот и молодец. Поднимайся сюда, только обойди, хорошо? Метров десять вправо возьми и там поднимись.

– А ты здесь как оказался? – наконец-то нашёлся Фёдор.

– В УВД позвонили, а они мне велели приехать и проверить.

– Кто позвонил?

– Я думал, что ты.

– Я? – Фёдор посмотрел на телефон, который даже не успел разблокировать. – Нет, не я.

И побрёл, как было велено, левее, чтобы там подняться по откосу. Да и удобнее там было, откос был более пологим.

* * *

Они с сестрой были и похожи, и не похожи одновременно. Общее в чертах читалось отчётливо, однако спутать молодых женщин было невозможно, слишком уж они были разными. И не только внешне, но и внутренне. Во всяком случае, в том, какими они себя показывали. Карина – яркая, энергичная, не шумная, но наполняющая собой всё. Дарина – полная противоположность сестре: спокойная, негромкая, то ли тихая, то ли стеснительная. В некоторые мгновения казалось, что боязливая, но это впечатление быстро исчезало.

– Ищете семейное сходство? – спросила она, пристроившись, именно пристроившись, на стуле напротив.

– Извините.

Очередная кофейня, только на этот раз маленькая, всего на три столика, и с плохо работающим кондиционером, что по нынешней жаре доставляло серьёзные неудобства. Но Дарина этого не замечала, пила кофе маленькими глотками и почти не моргая смотрела на Вербина.

– Все начинают искать, когда узнают, что мы с Каринкой ровесницы. Сначала думают, что мы просто сёстры, не важно, кто старшая, а кто младшая, потом начинают искать сходство. Но не находят. Раньше таких, как мы, называли двойняшками, а теперь – разнояйцевыми близнецами. Мне больше нравится первый вариант.

– Мне тоже нравится, как звучит «двойняшки». Намного лучше, чем «близнецы».

– Папа надеялся, что мы будем близняшками, очень этого хотел и был слегка разочарован. Он, конечно, не стал любить нас меньше, но по тому, как он говорил, было понятно, что ему бы хотелось показывать родственникам и знакомым близнецов. Тех, которые однояйцевые. О чём вы хотели поговорить?

– Я предупредил. – Феликс не любил пользоваться платком, чтобы вытирать пот, но чувствовал, что скоро этот момент настанет.

– О Вене, я помню. Вы хотели поговорить о том, как он умер. – Она вздохнула. – Но ведь это случилось давно.

– Для правосудия не важно, – спокойно ответил Вербин. – Главное, чтобы срок давности не истёк.

– Ага, я понимаю. Вы наконец-то нашли подозреваемого?

Похожий вопрос привёл к похожему ответу, Вербин солгал Дарине так же, как солгал Марии.

– Я расследую другое дело, но оно, возможно, связано с убийством Вениамина.

– Как это? – не поняла молодая женщина.

– Всё остальное – тайна следствия.

Однако остановить Дарину оказалось куда сложнее, чем Марию.

– У вас ещё одно убийство, совершённое таким же способом? – уточнила она. – В лесу ножом?

– Тайна следствия.

– Мне просто интересно.

– Не сомневаюсь, но не могу распространять недостоверную информацию.

– Чем она недостоверная?

– Тем, что я ещё ничего не доказал.

– Вы пришли ко мне за доказательствами?

– В том числе за ними, – согласился Вербин. – И ещё хочу кое-что уточнить.

– Я обязана отвечать?

– Сейчас – нет, но если я сочту нужным, то вызову вас повесткой. И тогда мы станем говорить под протокол.

– Но ведь я и в том случае не обязана буду отвечать на все ваши вопросы, ведь так?

– Никто не обязан свидетельствовать против себя самого. Пятьдесят первая статья Конституции Российской Федерации.

Она поставила на стол кружку и осторожно спросила:

– Почему вы решили, что я не хочу свидетельствовать против себя?

– Какая ещё может быть причина не отвечать на мои вопросы? – поднял брови Феликс.

– Ну… дружеские отношения, например, – протянула Дарина.

– Из-за которых вы готовы покрывать человека, совершившего тяжкое преступление? Например, предумышленное убийство?

На этот раз она думала над ответом довольно долго, почти минуту, а затем с прежней осторожностью поинтересовалась:

– А сейчас мы просто разговариваем?

– Совершенно верно.

– И я смогу взять все свои слова обратно?

– Это важно?

– Я уточняю.

Дарина очень хотела казаться тихой и незаметной, но внутри у неё было что-то от Карины. Возможно, совсем чуть-чуть. Возможно, много, но хорошо спрятанное.

Вербин вытер платком пот со лба и улыбнулся:

– Но ведь слово будет произнесено, и я его услышу. Я веду расследование убийства, Дарина Максимовна, и использую в его интересах каждый изданный вами звук. И не важно, под протокол он был издан или нет: я приложу его к материалам дела и тщательно обдумаю.

– Но не сможете предъявить мои сегодняшние слова в суде.

– Возможно, и не понадобится.

– Что вас интересует?

– Ваша компания.

Она вздрогнула. Она сразу поняла, кого имеет в виду Вербин, и вздрогнула. У остальных такой реакции не было. Или они лучше держали себя в руках.

– Обо всех?

– Да.

– Вы что, подозреваете нас в убийстве Вени?

– Я пытаюсь понять, каким человеком был Вениамин, почему он сделал то, что сделал, и как оказался той ночью на пустынной дороге. Так далеко от вашей дачи.

– Мы продали тот дом.

– Я знаю.

Она вновь выдержала паузу. На этот раз – короткую.

– Как вам поможет рассказ о нашей компании?

– Вы ведь тесно общались?

– Тесно и очень много. – Голос Дарины неожиданно стал тёплым – воспоминания о старых временах были ей приятны. – У нас тогда получилось нечто вроде семьи.

– Каковы были отношения внутри компании?

– Более чем дружеские. Только не поймите меня неправильно. Не в том смысле, в каком можно подумать, а именно в том, о чём я только что сказала: почти семья. Отношения даже не дружеские, а родственные. Мы очень много времени проводили вместе.

– Даже после того, как погиб Владимир Пелек?

– Вы и об этом знаете?

– Постепенно узнаю подробности.

– Ну, да, я должна была сообразить. – Дарина помолчала. – Смерть Володи стала для нас ударом, однако не смогла подкосить. Володя был и мотором, и душой компании. Но мы не расстались, наоборот, поняли, что нужны друг другу и Михаилу Семёновичу. Та поддержка была очень важна, благодаря ей мы смогли пройти сквозь… те страшные времена.

«Интересно, она хотела сказать: сквозь ту ночь?»

Но спрашивать не имело смысла – солжёт, заминка показала, что произносить эту фразу Дарина не хотела.

– Какую позицию занимал в семье Вениамин?

– Не главную, – сразу же ответила женщина. – Вы ведь наверняка уже знаете, каким он был: спокойным и довольно мягким. У Вени практически отсутствовали лидерские качества, но он был очень важной частью нашей семьи. Ведь всегда нужны и мягкость, и доброта. Володя – безусловный лидер. Каринка деловая, она занималась техническими вопросами и распределяла обязанности. Тая затейница, постоянно что-то выдумывала. Веня – надёжный исполнитель. Я – «серая мышка».

О себе Дарина сказала очень спокойно. Привычно. Но смирилась ли она со своей ролью или сама её выбрала?

– То время я считаю самым счастливым в своей жизни, – медленно продолжила Дарина. – Мы тогда вцепились друг в друга так, словно нашли, что давно искали, и никого, кроме нас, больше на Земле не осталось. Мы стали настоящей семьёй. И остались ею даже после смерти Володи: сплотились так, что не разорвать.

– И профессору помогали?

– Конечно. – И вновь мгновенный, уверенный ответ. – Михаилу Семёновичу пришлось невероятно тяжело. Он когда очнулся, сразу стал спрашивать о Володе, а все вокруг молчат. Трудно рассказывать отцу такие вещи. Михаил Семёнович всё понял, и, если честно, я не знаю, как он тогда не умер – сразу после того, как очнулся и всё понял. Михаил Семёнович был очень привязан к Володе, к единственному сыну. Депрессия у него была жуткая, мы, как могли, поддерживали его, держались вместе. Вроде, всё стало потихоньку выправляться, но потом… Потом настала очередь Вени. И вот после его гибели мы разлетелись вдребезги. Семьи не стало.

– Из-за Таисии? – тихо спросил Феликс.

– Конечно из-за неё. – Дарина дала понять, что удивилась вопросу. – Все были в шоке, когда ваши сказали, что Веня пробыл у неё четыре часа, а Тая повела себя совсем не так, как… В общем, да: Тая разрушила нашу семью.

– А потом написала книгу…

Вербин обронил замечание вскользь и поразился реакции: Дарину в буквальном смысле слова перекосило. На мгновение, всего лишь на мгновение, но Феликс ждал реакции и потому не упустил это мгновение: глаза женщины вспыхнули яростным огнём, рот скривился так, словно она прошипела ругательство, и даже рука, кажется, сжалась в кулак. В последнем Вербин не был уверен, поскольку смотрел Дарине в лицо.

Реакция оказалась настолько яркой, что эту часть разговора можно было закрывать. Однако Феликс сделал вид, что не заметил прогрохотавший эмоциональный взрыв, и поднял брови, показывая, что внимательно слушает.

– А вы мастер задавать неожиданные вопросы, – негромко протянула Дарина.

– Почему неожиданные? – Вербину столько раз доводилось лгать в подобные моменты, что сейчас его притворное удивление выглядело намного лучше искреннего. – Таисия издала нашумевшую книгу, она являлась членом вашей компании, вашей семьи, я был уверен, вы понимаете, что в нашем разговоре мы обязательно коснёмся её романа.

Он специально говорил много, чтобы дать женщине возможность прийти в себя.

– Да, Тая написала книгу, – с трудом, словно ей сводило скулы, произнесла Дарина. – Чем изрядно всех удивила.

Или выбесила. Профессор и Карина свои чувства скрыли, Григорий, сам того не желая, дал понять, что книга Калачёвой его злит. Дарина же выдала хоть и мгновенную, но самую яркую реакцию. И если у двух человек из четырёх роман вызывает неподдельную злобу, можно сделать вывод, что двое остальных сумели её скрыть?

«Тут есть над чем подумать…»

– Вы не знали, что Таисия пишет книгу?

– Она держала своё занятие в тайне.

– Наверное, обидно?

– Очень, – не стала скрывать Дарина.

– Почему?

– Что?

– Почему вам стало обидно? – мягко спросил Феликс. – Таисия решила написать книгу, она журналистка, не все журналисты ограничивают себя статьями или интервью, многие пишут книги. Таисия написала роман после смерти Вениамина, то есть когда вы исключили её из семьи… Всё правильно?

– Да, – коротко подтвердила Дарина.

– Разве Таисия должна была ставить вас в известность о своих планах?

– Нет.

– Тогда на что вы обиделись?

Она проговорилась, и Вербин мгновенно загнал её в тупик. Он знал, что Дарина солжёт, ему было интересно, как она это сделает.

– Вы правы, – произнесла женщина после довольно долгой паузы. – Видимо, это обида, если можно так выразиться, была рождена памятью о тех временах, когда мы были подругами. Когда мы были семьёй. Я привыкла к тому, что мы абсолютно всем делимся друг с другом, подсознательно ждала этого, а когда не получила – обиделась.

Надо отдать должное – вывернулась Дарина идеально. Не подкопаешься. Будь это первый разговор со старыми друзьями Таисии, Феликс, возможно, поставил бы здесь знак вопроса. Но Дарина замыкала список и только усилила вопрос, на который Вербин очень хотел получить ответ:

«Почему никто из бывших лучших друзей Таисии за неё не радуется? Потому что бывшие? Но ведь даже у „нынешнего“ Пелека отношение к роману явно сложное…»

– После смерти Вениамина вы продолжили общаться с Михаилом Семёновичем?

– Конечно. – Сначала Дарина удивилась, как это может быть связано, потом сообразила и уточнила: – Но по-отдельности, разумеется. Михаил Семёнович корректный человек и с пониманием относится к тому, что во время визитов Карины Таи не должно быть рядом.

– Только Карины?

– У меня с Таей не настолько сложные отношения.

А вот это странно, учитывая самое яркое, хоть и невысказанное, отношение к роману «Пройти сквозь эту ночь».

– Вы общаетесь?

– Иногда.

– Почему не разорвали отношения?

– Потому что Тая слишком долго была частью меня.

– Карина не против?

– Сестра всё понимает.

– Что вы думаете об отношениях Таисии и профессора Пелека?

– Вы собираете сплетни? – Дарина дала понять, что слегка разочарована.

– Я их не разношу, а проверяю, – спокойно ответил Феликс.

– Они вам интересны?

– Мне приходится с ними разбираться.

– Так себе работа.

– Бывает и хуже.

– Вам виднее. – Дарина почти допила кофе, а вот маленькое пирожное, которое она к нему взяла, осталось нетронутым. – Что вам в ней нравится?

– В моей работе? – уточнил Феликс.

– Да.

– Результат, – ответил Вербин, глядя Дарине в глаза. – Некоторые люди совершают очень плохие поступки, а я делаю так, чтобы после наших встреч у них это больше не получалось.

– И для этого влезаете в чужие жизни?

– Совершенно верно, Дарина Максимовна, я влезаю в чужие жизни, чужие постели, чужие кошельки и даже чужие мысли. Стараюсь влезать осторожно, по возможности деликатно, но влезаю, чтобы найти того, кого я ищу, и сделать с ним то, что должен.

– И вас это не смущает?

– Меня может смутить только неудача в расследовании.

– Случается? – заинтересовалась Дарина.

– Не в этот раз, – пообещал Вербин.

– Вы уверены?

– На сто процентов. – Феликс сделал вид, что неожиданная тема сбила его с толку: перевернул страницу в записной книжке, потом вернулся назад, заметив, что на предыдущей осталось много свободного места, и тихо сказал: – Разве человек, убивший Вениамина, не влез в его жизнь? И в ваши тоже?

– Влез, и ещё как, – в тон ему, тихо, подтвердила женщина. И без напоминаний перешла к ответу на вопрос Вербина: – Что же касается отношений Таи и Михаила Семёновича, то здесь всё не так просто. Каждый даст свою оценку их связи, но после смерти Володи именно Тая сутками напролёт сидела с Михаилом Семёновичем в больнице, и думаю, благодаря ей он и не умер. Поймите правильно: я хочу быть объективной в этом вопросе. Проще всего было бы сказать, что Тая продолжила охоту за состоянием, но я знаю, что они очень тепло общались и до трагедии. Михаил Семёнович мгновенно принял Таю и искренне радовался за них с Володей. И в любом случае я не собираюсь их осуждать. – Пауза. – Тая очень сильно раздражает Гришу… Вы ведь уже познакомились с Гришей?

– Познакомился, – кивнул Феликс.

– Это племянник Михаила Семёновича, – зачем-то уточнила Дарина.

– Охотится за наследством?

– Ага. – Этот ответ прозвучал легко и небрежно, поведение Кунича считалось естественным. – До гибели Володи я о существовании Гриши даже не подозревала. В смысле, знала, что у Пелеков есть родственники в США – Володя рассказывал, но мы ни разу не виделись. После трагедии они прилетели в Москву поддержать Михаила Семёновича, потом улетели, а Гриша остался и явно старается занять в сердце профессора место Володи.

– Получается?

– Не очень.

– Почему?

– Гриша не то чтобы очень умён, – медленно ответила женщина. – Он не дурак, но звёзд с неба не хватает. Володя был совсем другим.

– Таисия тоже охотится за деньгами? На ваш взгляд.

– Я не думаю, что меркантильные мысли заставили Таю завести отношения с Михаилом Семёновичем, но от денег она не откажется, – твёрдо сказала Дарина. – К тому же они ведь практически были у неё в руках.

– Они собирались пожениться?

– Вам не рассказали?

– Просто сказали, что Владимир и Таисия были крепкой парой. – Вербину очень хотелось услышать, что на это заявление скажет Дарина.

– Володя очень любил Таю, – произнесла она в ответ. Но вновь – после паузы, во время которой Дарина тщательно подбирала слова. – До встречи с ней Володя был, скажем так, заурядным мажором: не прожигал жизнь, отец бы не позволил, но гулял изрядно, как выражался Михаил Семёнович: как надо гулять в молодости. А после встречи с Таей Володя изменился. Все это отметили. У нас бы, наверное, не получилось той компании, почти семьи, если бы Володя продолжал вести себя так, как раньше. А так – получилось.

– Кто был вашим парнем?

– Их было несколько, – с искренним равнодушием ответила Дарина. Бывшие не вызывали у неё никаких эмоций.

– Я не хотел вас обидеть, – проникновенно произнёс Вербин. – Если получилось – извините. Просто вопрос очевиден, когда две пары…

– Не продолжайте, пожалуйста, я понимаю. – Дарина улыбнулась. Не разжимая губ. – Я не такая яркая, как Тая, и не такая деловая, как Каринка. Одна я не оставалась, но никто из моих спутников не смог стать членом нашей семьи.

– Ещё раз извините.

– Я уже поняла, что это ваша работа. – Она повторила улыбку. – Я думала, вы окажетесь другим. А вы даже шутить умеете.

– Мы тоже люди, – спокойно ответил Феликс.

– Теперь я в это верю. – Дарина отставила чашку. – У вас остались вопросы?

– Всего один, после которого я с удовольствием заплачу за наш кофе.

– Вы очень милы.

– Это моя работа.

– Что за вопрос?

– Где вы были в ночь убийства Вениамина Колпацкого?

* * *

– Он был у меня! Он у меня был! – Гриша всплеснул руками. – Он приходил ко мне на работу! Хорошо, что внутрь не зашёл! Вот был бы скандал! – Кунич перевёл взгляд на дядю: – Мы говорили в кофейне. Нас видели мои знакомые, пришлось соврать, что Вербин – мой дальний родственник.

– Каким он тебе показался? – невозмутимо осведомился Пелек.

Однако племянник его не услышал.

– Он приходил ко мне на работу. И наверняка знает, где я живу.

– Ещё он наверняка знает, какой колледж ты окончил и сколько официально зарабатываешь. – Профессор провёл пальцем по подлокотнику инвалидного кресла. – Ты рассказал, что спишь с Кариной?

– Не надо было? – растерянно спросил Гриша.

– Он бы узнал, – усмехнулся Пелек. – А так ты продемонстрировал открытость.

– То есть надо было?

– Да, Гриша, ты молодец.

– Спасибо.

– Я серьёзно.

– Тогда… Тогда большое спасибо. – И неуверенная улыбка.

Кунич слегка успокоился. Но именно слегка: встреча с Вербиным, после которой он пусть и не сразу, но примчался к дяде, произвела на Гришу сильное впечатление и если с голосом и дыханием Кунич кое-как справился, то пальцы всё ещё подрагивали.

– Каким он тебе показался?

– Наглым.

– Это в тебе говорит уязвлённая гордость. – Пелек явно иронизировал, однако волнение помешало Куничу это почувствовать.

– Что за гордость? – с недоумением поинтересовался он.

– Ты наверняка хотел его послать, или же дать только те ответы, которые считал нужным дать, но Феликс тебя разговорил…

– Он уже Феликс?

– Да, я называю его по имени. – Профессор улыбнулся и погладил бороду. – Феликс тебя разговорил и выудил много больше, чем ты собирался рассказать. И теперь ты принижаешь его, пытаешься обернуть всё так, словно у тебя не было возможности провести разговор правильным образом.

– А она была? – осведомился слегка уязвлённый Гриша.

– Ты мог позвонить адвокату.

– Вашему?

– Да. – Пелек чуть повысил голос. – Но ты правильно сделал, что не позвонил.

– Почему? – окончательно растерялся Кунич.

– Потому что ты – честный человек, Гриша, – объяснил профессор. – А честные люди при первом общении с полицейскими теряются, чувствуют себя не в своей тарелке, но очень редко зовут адвоката – они к этому непривычные.

– А-а… – протянул Кунич. – А вдруг я сказал что-то не то?

– А ты сказал что-то не то?

– Вроде нет.

– Уверен, что нет, Гриша, – ободрил племянника Пелек. – Ты молодец.

– Но как Вербин на меня вышел?

– Через меня, разумеется, – спокойным тоном объяснил профессор. – Он идёт широким фронтом: заинтересовался Таей – вышел на Карину, затем – на меня, затем – на тебя. Уверен, сегодня или завтра он пообщается с Дариной.

– А зачем он вообще приходил?

– Ты мне скажи, – предложил Пелек. – Ты запомнил хоть что-нибудь из вашей встречи?

– Я… – Кунич нахмурился, припоминая детали разговора: – Знаете, Михаил Семёнович, я только сейчас начал понимать, что у нас получилась достаточно странная встреча. Вербин не расспрашивал меня ни о каких преступлениях.

– Так и должно быть, Гриша, ты же ничего не совершил.

– Зачем же мы тогда встречались?

– Ты мне скажи, – повторил Пелек.

– Я, кажется, слегка разволновался.

Кунич наконец-то сообразил, что ведёт себя как идиот.

– Это нормально для первого раза, – мягко поддержал племянника профессор. – Мало кто остаётся спокойным после встречи с полицией.

– Правда?

– Конечно. Выпьешь что-нибудь?

– Да, спасибо. – Гриша, который всё это время сидел на диване, поднялся и лишь затем вспомнил, что окончательного разрешения не прозвучало: – Можно я налью?

– Коньяк, – кивнул Пелек.

– Ваш любимый?

– Да. И себе тоже.

Себе Кунич скорее налил бы бурбона, однако противоречить дяде не стал и достал из бара два пузатых бокала. Пелек любил тридцатилетний «Lheraud», слишком крепкий на вкус Гриши, поэтому себе он налил вполовину меньше, чем дяде, и пил очень маленькими глотками.

– Вербина интересовала наша компания. Спрашивал обо всех, включая Веню, попросил дать им краткие характеристики. Я высказался. Постарался быть точным.

– По Тае прошёлся?

– Не без этого. – Перед ответом Кунич выдержал паузу. – Извините.

– Ты поступил правильно, – вновь похвалил племянника Пелек. И с наслаждением втянул в себя аромат коньяка. – Если бы ты сказал, что души в ней не чаешь, Феликс всё равно бы не поверил, но на тебе поставил печать лжеца.

– Вот и я так подумал, – пробубнил Гриша, довольный тем, что его желание сказать о Таисии гадости так удачно совпало с требованиями момента. – Но зачем он расспрашивает о старой компании?

– Я уже объяснил, – терпеливо ответил Пелек. – Заинтересовавшись Таей, Вербин принялся изучать её окружение.

– И как долго это продлится?

– До тех пор, пока его начальству не надоест отсутствие результата.

– А результата не будет?

– Нет.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, после чего Кунич вздохнул и покаянно произнёс:

– Извините, что повёл себя нервно.

– Ты повёл себя естественно для подобных обстоятельств, – мягко ответил профессор. – Все мы волнуемся, сталкиваясь с чем-то новым: первый экзамен, первая женщина, первая сделка, первая встреча с полицейскими, первая встреча с бандитами. Если бы ты соврал о Тае – Вербина бы это насторожило. Если бы ты остался спокоен и хладнокровен, узнав, что тобой интересуется полиция, – Вербина бы это насторожило. Ты же всё сделал правильно.

– Спасибо, что отнеслись с пониманием.

– Не за что.

Старик допил коньяк, Гриша взял у него опустевший бокал, но замешкался, не спросил, налить ли ещё, не отнёс его к бару, стоял и молчал.

– Ну, скажи, – усмехнулся Пелек, который прекрасно понял, что племянник хочет высказаться.

– А вы не обидитесь? – с опаской уточнил Кунич.

– Я знаю, что ты хочешь сказать.

– Она во всём виновата, – выпалил Гриша. – Она!

– Не она, – покачал головой профессор. – Не Тая виновата в наших проблемах, а тот, кто убил Русинова.

– Русинов явился, потому что она написала книгу.

– Как явился, так бы и ушёл, потоптался бы у наших дверей и сгинул. – Пелек вздохнул, жестом показал, что хочет ещё коньяка, и закончил: – Всё, что случилось и случится дальше – последствия одного глупого шага. И странно, что я должен объяснять тебе настолько очевидную вещь.

* * *

– Тяжёлый день? – участливо спросила Таисия.

– Обыкновенный, – коротко ответил Феликс.

– Обыкновенно тяжёлый?

По голосу Вербин понял, что она не играет, что интерес искренний, не познавательный, а тёплый, почти дружеский. Понял, что Калачёва проявила заботу, как человек, который знает, какими бывают тяжёлые дни, и потому ответил честно:

– К такому привыкаешь.

– Быстро?

– Не быстро, но привыкаешь. – Феликс вздохнул: – Альтернатива проста: или привыкаешь, или уходишь, сообразив, что взялся не за своё дело.

– Третьего пути нет?

– Можно сломаться.

– Это плохо.

– Очень.

Она не спрашивала. А он не ответил, просто сказал. Потому что видел такое.

– Вы не сломались и не ушли. Получается, привыкли?

– И довольно быстро, – не стал скрывать Вербин.

– Хорошо подготовились?

– Взялся за своё дело.

– Я должна была догадаться.

– Вы об этом знали.

– Пожалуй…

Она опять пришла без приглашения и предупреждения. Не ближе к полуночи, но и не в начале вечера, пришла в час позднего свидания, которое начинается не с ужина, а сразу с бокала. Только на этот раз они говорили не у стойки: в зале были свободные места, поэтому Вербин усадил Таисию за свой столик. Для двоих. В уютном уголке, специально созданном, чтобы наслаждаться обществом друг друга. И, если податься вперёд, они могли коснуться друг друга головами. Или поцеловаться. Таисия подалась вперёд: поставила на столик локоть и подпёрла рукой подбородок. Феликс сидел, откинувшись на спинку стула.

– Вы потомственный полицейский?

Вербин не сразу понял, о чём она спросила. А когда понял – коротко рассмеялся:

– Нет, совсем нет. И родители были слегка… Мягко говоря – слегка… Удивлены моим выбором. Но я пошёл служить туда, куда захотел, и ни о чём не жалею. Это на тот случай, если вы подготовили следующий вопрос.

– Об этом я спрашивать не собиралась, – рассмеялась Таисия.

– Почему?

– Феликс, по вашему лицу и вашему поведению прекрасно видно, что вы ни о чём не жалеете.

– В студенчестве я полгода работал в морге, – неожиданно признался Вербин.

– Чтобы привыкнуть к виду мёртвых? – догадалась она.

– Ага, – подтвердил он. – Не то чтобы помогло, если честно, но я был юн, неопытен и считал, что это нужно сделать. И сделал.

– Всегда так… поступаешь? – Она специально выдержала отчётливую паузу посреди фразы, а закончив её – вопросительно посмотрела на Вербина, безмолвно спрашивая, готов ли он перейти на «ты».

– Лучше делать, чем не делать. – Феликс не ответил на непрозвучавший вопрос, но и не стал поправлять Калачёву, дав понять, что не имеет ничего против.

– Сделать и не рефлексировать?

– Это уж как получится. – Вербин снова улыбнулся. – Но для рефлексий нужно время, а у меня с ним напряжённо.

– А если бы было?

– Потратил на чтение.

– Честно? На книги? – Она не ожидала такого ответа, но он ей понравился.

– Или съездил в отпуск.

– Только не говори, что тебя не пускают.

– Отпускают, конечно, но не всегда получается. Или не хочется.

– Почему?

– Одному неинтересно, – ответил Феликс. Просто ответил, без намекающего взгляда собеседнице в глаза, который обязательно сделал бы ловелас в поисках приятной, ни к чему не обязывающей связи.

– А вдвоём?

– Вдвоём давно не получается.

Таисия поняла, почему не получается, несколько секунд размышляла над следующим вопросом, но всё-таки решилась:

– Было много попыток?

– Серьёзных – две.

– И у меня… – Она грустно улыбнулась, глядя на оставшееся в бокале вино. – И в обоих случаях что-то пошло не так.

Таисия до сих пор не сказала, зачем пришла. А Феликс не спрашивал. Не стал делать вид, что ждал её появления, и с расспросами не полез. Феликс как раз говорил по телефону с Ангелиной, но увидев Таисию, предложил Ангелине увидеться завтра, встретил Таисию, по глазам понял, что она настроена на долгий разговор, отвёл за свой столик и спросил о пожеланиях. Она сказала, что белое вино подойдёт отлично.

«Бутылку?»

«Я не справлюсь».

«Я вам помогу». Сегодня Вербину не хотелось привычного крепкого.

«Тогда, конечно, бутылку».

И теперь их вечер оттеняло прохладное белое.

– В последнее время я часто думаю, как бы всё сложилось, не будь я одержима true crime?

– А почему вы были одержимы написать именно такую книгу?

– Нет, Феликс, вовсе не потому, что мне так посоветовал издатель, – тут же ответила Таисия. – Я, конечно, начинающая писательница, но искренне не понимаю, как можно быть одержимой идеей, которую посоветовали в маркетинговых целях. Настоящая книга рождается изнутри, а не создаётся по законам рынка.

– Я совсем не писатель, Таисия, но разделяю ваше недоумение.

– Разве мы не на «ты»?

– Разделяю твоё недоумение, – повторил Вербин.

– Спасибо. – За что именно, она не уточнила. – Что же касается одержимости, меня абсолютно захватила идея написать книгу, в которой правда смешалась бы с вымыслом так органично, чтобы никто не смог сказать, где заканчивается одно и начинается другое. Это не совсем true crime, но мне того и не требовалось, мне было бы скучно писать стандартный true crime, как все, я хотела сделать нечто своё, и у меня, кажется, получилось.

Она посмотрела на Вербина, и тот подтвердил:

– Ещё как получилось.

– Спасибо. Для книги я искала нечто особенное. С одной стороны, яркое, чтобы удивить читателя. С другой, чтобы оно не показалось слишком надуманным, а значит, нереальным. Я нашла ночь, в которую было совершено три убийства, и придумала остальное. И, получается, угадала?

– У меня до сих пор нет ответа на этот вопрос, – негромко сказал Феликс. – Но я над ним работаю.

– Ты до сих пор думаешь, что за этим кроется нечто большее, чем совпадение? В твоей жизни случались совпадения?

– Как у всех.

– Но мой случай кажется тебе особенным?

– В твоём совпадении слишком много трупов, – объяснил Вербин. – Это обстоятельство слегка настораживает.

– А ведь сначала мне показалось, что я отыскала идеальную идею для триллера, основанного на реальных событиях: с одной стороны, это настоящие, взятые из архива преступления, с другой, они сложились в настолько замысловатую версию, что она кажется абсолютно фантастической. Но кто мог представить, что придуманный серийный убийца существует в действительности?

– А он существует?

Несколько мгновений Таисия смотрела Феликсу в глаза, после чего произнесла:

– В последнее время я так часто о нём слышу, что готова поверить в его существование.

– Но пока не поверила?

Она оставила вопрос без внимания.

– И я задумалась, как поведёт себя серийный убийца, прочитав мою книгу? Он понимает, что раскрыт…

– Не раскрыт, – поправил молодую женщину Вербин. – Роман, пусть даже заявленный как true crime, воспринимается как беллетристика. Люди прочитают и скажут: ого, чего только не придумают!

– Твой друг так не сказал, – парировала Таисия.

– Серьёзное отношение Паши было вызвано исключительно тем, что он вёл одно из этих дел.

– Но моя версия событий его захватила.

– Но Паша не нашёл никаких улик, которые подтвердили бы твою версию Ночи. – Вербин специально выделил слово «Ночь».

– А ты? – мягко спросила Таисия.

– А я те дела не расследую. – Феликс ответил очень мягко, в тон женщине. Но получилось очень жёстко.

– А-а. – Она поняла, что он имеет в виду, и слегка замешкалась со следующим вопросом. – Почему?

– Уверен, что раз там сразу не нашли никаких следов, то через пять лет искать их тем более бессмысленно, – вздохнул Вербин. – С теми преступлениями всё чисто.

– А в убийстве твоего друга?

– В нём есть очень большой след.

– Какой?

– Пять убийств, которые произошли в ту Ночь.

Второй нокдаун за несколько секунд. Таисии потребовалось время, чтобы справиться с атакой Феликса, и она сделала не один, как обычно, а два или три глотка вина.

– Я правильно поняла: ты считаешь, что убийца существует и сейчас пришёл за мной?

– В том-то и дело, что не пришёл. Он тебя не трогает.

– Он меня подставляет.

Вербин ждал этой фразы и продемонстрировал заготовленную, а потому очень хорошо исполненную реакцию:

– Согласен, Таисия, есть основания предполагать, что он с тобой играет.

– Как в кино.

– Как в кино, – согласился Вербин. – Он подталкивает нас к мысли, что о событиях той ночи тебе известно намного больше, чем ты рассказала.

– Стой. Стой. – Калачёва выставила перед собой ладони. – Ты же не веришь, что я забила человека молотком?

– Нет. – Ответ на этот вопрос Феликсу не нужно было репетировать, он и так прозвучал искренне.

– Спасибо. – Было видно, что ответ Таисию успокоил.

– Но это не значит, что я верю в то, что ты честна со мной. И повторю предложение, которое уже делал: будет лучше, если ты расскажешь всю правду о том, что случилось пять лет назад.

– Кому лучше? – выдавила из себя Калачёва.

– Тебе лучше, если расскажешь – тебе будет хорошо, – прежним, не ледяным, но прохладным тоном, резко контрастирующим с тем, как он говорил весь вечер, ответил Феликс. – Потому что я уже знаю, что произошло той ночью, и очень скоро начну делать плохо всем участникам тех событий.

Назад: этой ночью

Дальше: 27 августа, воскресенье