Глава 7

Подняв правую руку ладонью вверх, я выпустил несколько огоньков, которые разлетелись в разные углы под потолком. Хорошо ещё на меня обезмагичивающий браслет не надели, хотя по идее должны были.

Мне предстояло многое обдумать и многое решить.

Но сначала я задумался о словах Путилина. Дело в том, что он бесконечно прав. Если бы в мирной жизни каждый маг принялся бы выяснять отношения при помощи своих умений, то в таком случае жизнь в империи превратилась бы в сплошной хаос. Всё решало бы только право сильного, и шла бы бесконечная бойня. Хорошо, что у нас так не принято.

Да, срывы у магов бывали, но их практически сразу изолировали от общества, не глядя на титулы и ранги. Маньяк в обществе — всегда катастрофа, особенно высокопоставленный маньяк. Многие, кто не мог справиться со своей силой, шли на Стену. Там можно было безбоязненно изливать весь свой магический потенциал на врага, который с завидной регулярностью лез из приграничных районов к нам.

Остальным же приходилось ежедневно себя сдерживать. Оно и понятно, отпустить себя и использовать силу бесконтрольно куда проще, чем дозировать её применение и каждую минуту контролировать себя. Не всем магам такое под силу. Впрочем, чем человек старше, тем проще ему это даётся, так как становится частью его натуры.

И тут я вспомнил слова отца, когда он рассказывал, почему многие молодые люди идут служить на Стену.

— Сила, как наркотик, — любил говаривать он, сидя в гостиной за кружкой своего любимого пенного. — Когда ты только учишься ею пользоваться, она страшит. Но потом, когда ты понимаешь, что можешь управлять этим вихрем, этим невероятным для многих умением, то буквально опьяняешься самой идеей, самим фактом подобного. Мозг в этот момент словно перестаёт работать. Ты чувствуешь себя всесильным, всемогущим. Но только в мирной жизни тебе применить свои умения практически некуда. И вот тогда человек осознаёт, что у него есть только один путь, если он хочет совершенствовать свою силу и развивать. И это путь на Стену. И знаешь, что самое сложное во всём этом? — по обыкновению спрашивал он.

— Что? — переспрашивал я.

— Вернуться назад, — качал головой отец. — Мирная жизнь уже не прельщает тебя. В ней нет того адреналина, который есть у тебя в бою. В ней практически нет места подвигу. А главное, ты тут такой же, как и все. Ничем не лучше и не хуже. Ты уже не всемогущий. Именно поэтому многие просто не выдерживают мирной жизни и уходят обратно.

Я сел поудобнее и закрыл глаза. Голос отца дал мне направление. Я должен, наконец, начать разбираться со своей магией.

Яйцо саламандры, примотанное к телу, пульсировало ровно и, кажется, не собиралось пока вылупляться. Но я чувствовал биение пульса внутри. Настолько сросся уже с этим самым яйцом, что чувствовал. Внутри действительно горел огонь. Пока слабый, едва разгорающийся, но с каждым днём всё более сильный.

Так же и моя магия.

Когда я родился, у родителей было подозрение, что я вообще останусь без магии. Но потом у меня всё-таки сформировался источник, хоть небольшой, но всё-таки дающий возможность использовать магию.

К сорока годам я смог его развить в нечто, поразившее меня самого финальным ударом. Но, к сожалению, за это пришлось заплатить жизнью.

Теперь же, после перерождения, источник у меня стал другим. Он мог развиваться, но я его слишком сильно перерасходовал. Однако после ритуала во дворце Аденизов, он стал совсем другим. Это был пока ещё не развитый боевой источник, который уже выдавал такую мощь, что было боязно.

Правда, не всегда выдавал. Именно поэтому мне сейчас и надо было с ним разобраться.

Огонь — моя стихия. Пламя, лижущее мрак, расположившийся со всех сторон. Огонь — это и есть жизнь. Первое, что произошло во мраке — появился огонь. А вместе с ним все известные нам миры.

В каждом человеке, в каждом животном, в букашке, в каждом растении и даже в самом крохотном организме есть искра от той первой вспышки. Если так думать, то начинаешь понимать, всё в мире есть пламя. Первозданное, чистое, наполняющее нашу жизнь смыслом и энергией.

Откуда оно взялось — загадка. Но любое действие любого организма возможно лишь потому, что это самое пламя возгорелось.

И у него есть любимчики. Да, маги огня — важнейшие маги мира, так как именно в их жилах продолжает разгораться то самое изначальное пламя, которое породило всё существование и многообразие.

И пламя это во мне. Я — часть изначального чистого пламени. Моя воля — созидать, создавать новые миры, наполнять их жизнью. Но для этого я должен контролировать собственную энергию.

Я потянулся к собственному источнику. Сейчас он походил на крепкую сферу, сжимающую целый реактор, вырабатывающий силу. Она ещё будет раздаваться и расходиться, увеличивая мощность моей энергии.

Но для этого время пока не пришло. Я должен осознать ту силу, которая есть сейчас во мне. Обуздать её, как Резвого. Взяться за повод и полностью контролировать.

Однако как можно контролировать живой огонь? Нужно!

Моя грудь загорелась изнутри. Чистое изначальное пламя не желало, чтобы его кто-то контролировал. Оно хотело порождать новые миры, взрываться существованием множество раз.

Нет! Та часть пламени, которой являюсь я, не будет больше взрываться! Мы будем нести только справедливость и тепло. Это миссия нашей части изначального огня! Мы будем светить ярко, но не слепить. Греть, но не обжигать. Давать уют очага, но не сжигать дом.

Я не знал, откуда в моей голове взялись эти формулы, но подозревал, что это нечто вроде древней клятвы из времён, когда, может, и тохаров никаких не было, и родовичей. Когда люди жили в пещерах и полностью зависели от огня.

Я стану вашим огнём. Я буду нести вам свет! Я обогрею вас в холода!

И снова перед моим взором возник мой собственный источник магии, внутри которого полыхал изначальный, непокорённый огонь. Он контролировал меня, указывая, куда и как ступать. Но это было возможно только до сегодняшнего дня.

Я сам хозяин своей судьбы. Только я буду принимать решения, а огонь да подчиниться моей воли. Я и сам огонь! Я сам изначальное пламя. Я — воля, принимающая решения.

Возле источника магии возникли две мои ладони. Такие, какие они были сейчас. Не ладони восемнадцатилетнего задохлика, не мозолистые ладони каторжника, а сильные, но ещё негрубые ладони прошедшего ритуал Виктора фон Адена.

И этими самыми ладонями я взял огонь из источника и заключил его в них. Пламя обжигало руки. Пальцам было невыносимо больно. Мне казалось, что они вот-вот отгорят и отвалятся. Пламя же пыталось проскочить между моих воображаемых ладоней, но я ему не давал.

Тогда оно постаралось прожечь их насквозь, чтобы вырваться. Чтобы никто не мог подчинить себе волю изначального пламени. Но я и сам был этим пламенем, поэтому прожечь мои ладони не вышло.

Безумная боль превратилась в белую пелену. Я уже готов был потерять само своё я в этой бесконечной белизне, что в чём-то даже хуже мрака. Но в этот момент пламя источника сдалось и подчинилось мне. Вместо того, чтобы обжигать, оно вдруг стало лизать мои ладони и залечивать их.

— Я, ты, мы с тобой — единое пламя. Я, ты — мы будем гореть вместе. Мы взойдём на вершины, которые до этого момента ещё не покорялись отдельным частям изначального пламени. Мы объединим его в себе.

И с этими словами я вложил полыхающий огонь моей магии обратно в источник. Он не стал больше или меньше. Но с этого момента он полностью подчинялся мне. Да, нам ещё предстояло долго и упорно работать, но это было ничто по сравнению с подчинением. Теперь обе стороны будут действовать в едином направлении.

* * *

Когда я открыл глаза, реальность немного плыла передо мной. Это и неудивительно, только что я вышел за её пределы, пообщавшись напрямую с одним из источников магии.

Машинально я оглядел ладони, потому что мозг считал, что они прожжены насквозь, но ничего подобного не случилось. Кожа была гладкая с линиями в положенных им местах.

В этот же момент клацнул замок, и дверь открылась. На пороге стоял Путилин в сопровождении двоих конвоиров, но не дознавателей.

— Значит, так, Виктор фон Аден, — проговорил он, слегка наклонив голову. — Вас всех троих отпустили под мою ответственность. К твоим друзьям вопросов, разумеется, меньше, хотя три трупа из подвала вызывают вопросы.

— Трупа? — удивился я. — Когда мы их туда спускали, они были вполне себе жизнеспособные.

— Ну, там много вопросов, — махнул рукой Путилин. — И все они не к вам. Есть подозрение, что их уничтожили дистанционно, чтобы они не могли дать показания.

— А такое возможно? — удивился я и увидел озорной огонёк в глазах преподавателя. — Видимо, я ещё многого не знаю.

— Наивный ты ещё юноша, — улыбнулся Аркадий Иванович, но тут же улыбка сползла с его лица. — Но в твоём случае — это безусловный плюс. Да, нам предстоит ещё выяснить, каким именно способом устранили тех в подвале. Но, чтобы ты знал, у тех же менталистов есть техника, что они внушают тебе какое-то слово, а потом, когда его произносят вслух, твоё сердце просто отказывает. Круто?

— Да ладно? — нет, что-то такое я, конечно, слышал, но всегда считал это досужими байками.

— Я тебе говорю, — кивнул Путилин, приглашая выходить из камеры. — Правда, обычно это не одно слово, а целый набор, но от этого, как говорится, не легче.

— Ещё бы, — согласился я.

Вышел из камеры, прошёл по длинному тёмному коридору вслед за преподавателем и поднялся наверх.

— Хорошо приложился! — указал на меня Костя и заржал.

Я посмотрел на него, потом на практически однородно фиолетовое лицо Тагая и покачал головой.

— Я тут явно не победитель.

Тагай хотел хохотнуть, но тут же скривился от боли.

— Всё-всё, — проговорил я. — Пока не поправишься, никаких шуток!

— Так, курсанты, — грозно проговорил Путилин, — давайте серьёзнее. Сейчас действительно не до шуток. Я вас, по-хорошему, вообще должен под арест посадить в академии! Но на данный момент я вам говорю, что мой курс для вас будет обязательным! Любая неявка без уважительной причины — карцер. Ясно?

Мы нехотя кивнули и с тем вышли наружу. Погода начала портиться, и поднялся сильный ветер, который пытался нагнать побольше тяжёлых серых облаков.

— Вы поймите, — уже более примирительным тоном проговорил преподаватель. — Я лично против вас ничего не имею. Но я не собираюсь учить в академии маньяков, а затем выпускать их в мир. Вы должны научиться контролироваться себя целиком и полностью! В противном случае… — он покачал головой. — Дорога вам одна.

— Да мы в курсе, — превозмогая боль, ответил Тагай.

* * *

Северобайкальский телепорт находился под прицелом. Просто так на него попасть было нельзя. А если кто-нибудь ошибался, его больше никогда не видели. И не мудрено, ведь на площадь перед стелой были нацелены громоздкие пулемёты, а также стояло постоянное оцепление из боевых менталистов.

По сути этого места не существовало ни на каких картах. Только на самых секретных. И то лишь частично. Если бы простой обыватель задался вопросом, что находится между Северобайкальском и Кичерой, то не смог бы ответить.

А тут находилась не то тюрьма, не то резервация, не то отрезанное от цивилизации поселение клана Молчащих или диких менталистов, как их звали в народе.

По сути, это было единственное место в империи, где их пока не трогали. Но, во-первых, было совершенно неясно, долго ли это продлится, а, во-вторых, они всё равно не могли ничего сделать. На всей территории своей бывшей родины они были вне закона. И только тут, среди болот и гнуса, на северной оконечности Байкала они смогли найти свой приют. Пусть и временный.

Креслав, переместившись на северобайкальский телепорт, тут же поднял руку, показывая условный знак. Он был одним из немногих, кто мог появиться тут и остаться при этом в живых.

— Кто таков? — спросил дюжий охранник и прищурился, пытаясь считать мысли Креслава, но сделать это было не просто из-за защиты, поставленной когда-то одним из основателей клана Молчащих. — Свой?

— Креслав я, Рарогов, — представился кряжистый старик. — К Скородуму Полуночнику.

— Не принимает он, — попытался сказать охранник, но тут ему, видимо, по ментальной связи пришёл приказ пропустить, потому что он вдруг одеревенел, затем отошёл с дороги и добавил: — Проходите, пожалуйста.

Креславу подали коня, и тот поскакал в становище, расположенное километрах в пяти от телепорта. Когда он подъехал к нужному дому, ему навстречу вышел совершенно белый альбинос, по которому даже нельзя было определить возраст. Но то, что он вряд ли был сильно моложе Креслава — точно.

— А что это вдруг всесильному Креславу, — с нескрываемым ехидством в голосе проговорил встречающий, — вдруг понадобилось у отступников, а?

— Послушай, Скородум, мы это уже обсуждали, — примирительным голосом проговорил Рарогов. — Не нагнетай. Я ведь тоже могу.

— Не нагнетать⁈ — тут у встречающего альбиноса прорвалась затаённая злоба. — А что я должен делать, когда вы от нас просто решили избавиться и отряхнуть руки, словно от падали. Сделали вид, что не знаете нас! А когда прижало, — указательный палец Полуночника упёрся в белую бороду Креслава. — Тогда пожаловали? Нет, дорогой! Это так не работает!

— А чего вы вообще ожидали-то? — Рарогов нахмурился, поняв, что простым этот разговор не будет. — Фанфар после того, что вы предприняли? Да не бывать такому!

— Тогда зачем явился? — ещё больше разъярился Скородум. — Вы нас в резервацию загнали, вне закона объявили, а потом ты хочешь, чтобы я тебя радостно встречал? С танцами и песнями? Не бывать тому! Скажи спасибо, что я тебе мозг не спалил, когда ты явился.

Креслав нахмурился. Он глядел на Полуночника прямо, пытаясь выстроить дальнейший диалог. Стало ясно, что простое миролюбие не поможет. Надо же, а когда-то они стояли плечом к плечу против демонов на неизвестных ныне прорывах. Там, где теперь всё защищают стены.

— А на что вы рассчитывали, когда против империи-то пошли? Что мы хаос поддержим? Дадим вам всё сломать? — прорычал своим зычным басом Рарогов. — Так, знай, что порядок предками нашими писан, и не нам его рушить.

— Ты так ничего и не понял? — Скородум буквально сдулся на глазах, и вся его воинственная напыщенность сошла. — Я думал, хоть у тебя мудрости хватит всё понять.

— А что я мог не понять? — хмыкнул Креслав. — Заговор — он и в Африке заговор.

— Да, только это был заговор не против империи, как ты выразился, — выпалил Полуночник. — Это был заговор против императрицы! А это кардинально разные вещи.

— В чём же? — уточнил Рарогов.

— Да как же? — Скородум покачал головой. — Я тебя считал гораздо умнее. Ты же понимаешь, что в императрице не осталась нашей крови? У неё от родовичей только фамилия. Но ни родовых сил Светозаровых, ни капищ под управлением, ни уважения других родовичей. Ничего, пусто. При этом посмотри, кого она к себе приближает! Это всё западные аристократы, которые точат зуб на нашу землю. Благодаря ей они проникают во все наши структуры. Это она — заговор против империи, Креслав. Она! А у нас, можно сказать, был антизаговор. Мы хотим вернуть земли родовичей обратно родовичам. Разве это переворот?

— Это хаос и кровь ни в чём не повинных людей, — ответил ему Креслав, но на этот раз у него уже не было такой уверенности в голосе, так как со многими постулатами он был согласен, но всё-таки переворот — к такому он не был готов. — Лучше худой мир, чем добрая война. Тем более, когда почти со всех рубежей осаждает противник!

— Да хрен мы с ними кого одолеем, — ответил на это Скородум. — А по поводу крови… Скажу тебе так. Говорил бы ты об этом, если бы у тебя раз в несколько лет забирали в столицу по внуку или по внучке, а затем возвращали в хрустальном гробу с золотой медалькой за заслуги перед отечеством, а⁈ Ты бы нормально себя чувствовал⁈ Ты бы не восстал⁈

Кулаки Креслава сжались. Одно дело слышать об этом от досужих сплетниц, но совсем другое — видеть поражённого произошедшим родственника.

А дело было в том, что раньше менталистов из рода Полуночника использовали в качестве… звукового аналога телеграфа, телефона. Да, через них передавали различные сообщения и поручения. При этом совершенно не заботясь о нормальном восстановлении магической энергии в них. И за несколько лет такой менталист полностью выгорал. Некоторые же и вовсе сходили с ума.

Но всё-таки можно было разорвать контракт. Об этом Рарогов и напомнил собеседнику.

— Ты же мог закончить всё это единым махом, — пробасил он. — Но предпочёл посылать внуков, а за нашими спинами сговорился с Вихревым и Карагоровым. Почему нам не сказал?

— Вы бы меня отговорили, — понурился Скородум. — Вы бы не пустили меня на конфронтацию. Я это знал. Поэтому сговорился с ними. А Вихрев — вон чего… — Полуночник совсем уронил голову на грудь.

Возможно, понимал, что сам напортачил и зря вымещает злобу на госте. Но ему надо было выговориться. Да и вообще это в натуре людей вешать свои собственные ошибки на плечи других.

— Ну тогда скажи мне, — Креслав приблизился к Скородуму почти вплотную, — кто не дал выкосить весь твой род? Кто сделал так, что вы остались на этой земле и живёте тут, а не гниёте в каком-нибудь Екатеринбургском болоте? А? Трусы, говоришь? Слабаки? Такие слабаки, что тебя, изменника родины, загородили спинами? И ты не повторил ни судьбу старика Вихрева, ни судьбу Карагорова.

— Карагоров при прорыве погиб. Он же защищал земли Приазовья, и до него не успели добраться длинные руки Екатерины Алексеевны, — тихо проговорил Полуночник. — А Вихрева мы сами устранили. Предателей нельзя оставлять живыми.

— Точно также о вас думает большинство жителей империи, — покачал головой Рарогов. — Ты даже не представляешь, как сильна пропаганда. Вы теперь всем кланом — изгои и негодяи.

— Да-да-да, — Скородум до крови прикусил губу. — Вы с Морозовым спасли и меня, и всех моих детей. За это спасибо! Но эта жизнь в резервации, в статусе врага народа…

— По крайней мере, это жизнь! И вы перестали отправлять внуков на службу империи, — покачал головой Креслав. — Никто не уверен, что вы не повторите своих попыток устроить бойню.

— Обещания такого я тебе не дам, — кивнул Полуночник. — Ладно, оставим прошлое. За чем пришёл-то?

— Внучку нужно спасти, — прямо, глядя в глаза Скородуму, проговорил Рарогов. — Горислава моя в беде.

Альбинос сверкнул глазами.

— Тогда услуга за услугу!

Отправить