Глава 3. Разделяй и властвуй
Насилие как политическая стратегия

12 ноября 2005 года Заманбек Нуркадилов, мэр Алма-Аты и один из самых заметных лидеров казахстанской оппозиции, был найден мертвым в собственном доме. Громкий критик правительства, входящий в политический совет реформаторского движения «За справедливый Казахстан», он получил два пулевых ранения в грудь и одно в голову. Официальное расследование пришло к выводу, что это было самоубийство. Лидеры оппозиции задавались вопросом, как человек может умудриться выстрелить в себя три раза, причем в разные места. Они также обращали внимание на то, что Нуркадилов погиб перед президентскими выборами, которые были назначены на 4 декабря, менее чем через месяц. Смерть Нуркадилова была объявлена политическим убийством.

Хотя правительство отрицало любое отношение к этому нападению, оно подозрительно хорошо укладывалось в стратегию президента Нурсултана Назарбаева по сохранению контроля над страной. Он пришел к власти в 1989 году, став первым секретарем Коммунистической партии Казахской ССР (как она тогда называлась). Хотя Назарбаев любил позиционировать себя как либерального реформатора и добился значительного экономического развития страны, он также был закоренелым коррупционером. Назарбаев не только назначил своих дочерей и зятя на ключевые должности в экономике, включая строительство, нефтегаз и СМИ, но он также обвинялся в личном обогащении на обширных природных ресурсах страны. В 1999 году швейцарские банковские чиновники обнаружили $8,5 млрд на счету, по всей видимости, принадлежавшем Назарбаеву. Как сообщается, эта сумма была получена от опального американского бизнесмена и трейдера Джеймса Гиффена, чтобы западные компании получили доступ к нефтяному месторождению Тенгиз. Короче говоря, Назарбаев успешно монетизировал свое диктаторство.

Стратегия президента по защите его режима от обвинений в коррупции и злоупотреблениях была двоякой: часть оппонентов удавалось переманить на свою сторону, остальных – запугать. Когда оппозиционная газета «Республика» сообщила, что в 1990-х годах Назарбаев фактически украл более миллиарда долларов нефтяных доходов из бюджета страны, журналисты обнаружили перед зданием редакции повешенную собаку без головы, в боку которой торчала отвертка. Записка гласила: «Следующего раза не будет». В то же самое время собачья голова и такая же записка были подброшены к дому редактора газеты, Ирины Петрушовой. На случай, если эти запугивания показались неубедительными, через три дня редакцию «Республики» закидали зажигательными бомбами. Петрушова была не единственной жертвой: пока Назарбаев пытался скрыть свои деяния, арестовывали других оппозиционнеров, закрывали неподконтрольные государству СМИ, а критиков правительства избивали.

Это было в июне 2002 года, и хотя обстановка несколько разрядилась, когда непосредственная угроза разоблачения миновала, похожая волна репрессий накрыла оппозиционные партии и гражданских активистов перед выборами 2005 года. Международные правозащитные группы отмечали инциденты, а наблюдатели фиксировали нападения на оппозиционных кандидатов и сторонников, уничтожение агитационных материалов и тотальное запугивание активистов-правозащитников со стороны полиции и спецслужб. Частично в результате этого главный кандидат от оппозиции Жармахан Туякбай с трудом вел кампанию, несмотря на широкие протестные настроения избирателей. Назарбаев одержал оглушительную победу, набрав 91,15 % голосов.

Пример Казахстана демонстрирует, как правительства используют насилие, чтобы устрашать оппозицию и сохранять свое доминирование. По словам Пола Коллиера в книге «Войны, ружья и голоса», «выборы должны означать конец политического насилия», однако это далеко не всегда реализуется на практике. Более того, «враги» в стане оппозиции – лишь одна из целей государственных репрессий. Авторитарные режимы опасаются ударов с двух сторон: внешние оппоненты и внутреннее предательство. Вследствие этого недемократические правительства направляют насилие и против тех людей и групп, стремящихся выйти из-под их контроля либо являющихся сомнительными союзниками, которым опасно доверять. Нападая на сторонников оппозиции и на однопартийцев, которые недостаточно старались исполнять порученные обязанности, текущая власть может одновременно разваливать избирательные кампании соперников и отправлять четкий сигнал всем остальным: будете сопротивляться – тяжело поплатитесь.

Возвращаясь к Казахстану, нужно отметить, что Нуркадилов поднялся в политической иерархии, когда занял пост министра по чрезвычайным ситуациям в назарбаевском кабинете. Самое жестокое наказание часто уготовано бывшим союзникам, которые снизили лояльность. Подобные расправы особенно эффективны, поскольку применение насилия часто заставляет остальных политиков занять четкую позицию и сформировать крепкую групповую идентичность: «мы» против «них». Пропасть между правительством и оппозицией растет, а умеренным политикам с обеих сторон становится все труднее приходить к компромиссам. Насилие позволяет руководителям на практике применить один из самых любимых принципов диктатора: разделяй и властвуй.

Насилие представляет ценность для авторитарных лидеров своими многогранными последствиями. Это объясняет, почему выборам в фальшивых демократиях часто сопутствуют физические нападения, несмотря на существенный урон, которым чреваты подобные преступления. В 2012–2016 годах почти четверть всех выборов в мире включала преследования, насилие и запугивание оппозиции со стороны государства. Однако, как во многих историях из этой книги, общая статистика – «средняя температура по больнице». В Европе подобные нарушения практически отсутствовали, в Латинской Америке были нечасты (18 %), представляли серьезную проблему в Азии (39 %), на Ближнем Востоке (38 %) и в Африке южнее Сахары (38 %). А самая удручающая картина наблюдалась в постсоветских странах, где почти половина всех выборов (47 %) прошла с применением репрессий (см. приложения 11 и 12).

Эта региональная вариативность отражает целый ряд факторов. В посткоммунистических странах ощущается наследие закрытых политических систем и сохранение государственных машин с выраженным силовым компонентом. Во многих государствах Африки южнее Сахары играет роль политизация внутренних органов и их ограниченные профессиональные компетенции. А в Латинской Америке, напротив, достигнуты существенный прогресс в демократизации и рост независимости органов юстиции. Также влияет степень готовности лидеров принять цену насилия: когда репрессии уже стали частью политической культуры в стране, их трудно ликвидировать.

Однако любая правящая партия, использующая насилие для победы на выборах, подвергает большому риску и саму себя. Убийства в столичных городах привлекают внимание международных СМИ и критику наблюдательных организаций, таких как Международная группа по предотвращению кризисов, Amnesty International и Human Rights Watch. Они также рискуют оттолкнуть от себя иностранных партнеров, которые, может, и закрыли бы глаза на электоральные фальсификации, но не готовы сотрудничать, когда на первых полосах газет красуются настоящие расправы. Кроме того, откровенное насилие способно подорвать уверенность инвесторов и повредить развитию страны в целом в случае, если политическая турбулентность приводит к экономической стагнации.

Существенные риски применения силы снижают его популярность в ряду других типов фальсификаций, таких как подкуп избирателей (см. главу 2). Свежее исследование показывает, что авторитарные лидеры более склонны к политическому насилию при двух условиях. Во-первых, текущая власть гораздо вероятнее отпустит тормоза, если политическая система страны отличается слабостью, а у руководства есть понимание, что проигрыш вполне реален. Во-вторых, государственные репрессии более вероятны, когда правительство считает, что ему все сойдет с рук, поскольку за ним стоит влиятельный иностранный спонсор (к примеру, такая ситуация сложилась у авторитарных союзников Китая и среди постсоветских режимов, которые все еще находятся в сфере влияния Кремля). Это помогает увидеть, почему насилие, осуществляемое государством, превалирует в бывших советских странах: большинство из них богаты природными ресурсами и пользуются российской протекцией, то есть гораздо меньше зависят от западной финансовой и политической поддержки и не особо боятся прибегать к репрессиям.

Иная ситуация сложилась в фальшивых демократиях, которые более чувствительны к реакции Запада. Потенциальные потери от политического насилия ставят лидеров перед дилеммой. Чтобы акт политических репрессий удался и донес до соперников нужное послание, он должен совершиться публично и резонансно, иначе потеряется весь эффект устрашения. Но тут кроется загвоздка: если избиратели знают о государственной кровожадности, то узнают и инвесторы, а также западные правительства и правозащитные группы. Издержки очевидны.

Диктаторы и фальшивые демократы нашли своеобразный выход из этого заколдованного круга. Порой они создают негласные вооруженные формирования, чтобы была возможность искренне откреститься от произошедшего. Такое «теневое государство» состоит из групп, которые очевидным образом подчиняются правящей партии, но не имеют опознавательных знаков и не могут быть уверенно отнесены к полиции либо спецслужбам. Таким образом, авторитарные лидеры могут избежать иностранной критики и минимизировать угрозу преследования в юрисдикциях типа Международного уголовного суда. Когда теневое государство наносит удар, режим может притвориться, что он ни при чем, но оппозиционно настроенные граждане прекрасно поймут сигнал.

Другие режимы реагируют на растущее недовольство, обрушивая на страну такой шквал насилия, что ужас и боль остаются в памяти граждан на долгие годы. После масштабных избиений и убийств режим может надолго успокоиться: насилие можно не применять на регулярной основе – люди и без того будут вспоминать травматичные события и бояться их повтора. Как говорят в Зимбабве, не всегда нужно сжигать дом – порой достаточно лишь потрясти спичечным коробком, чтобы все поняли намек. Иначе говоря, когда правительство создало прецедент кровавых репрессий, нужный градус подчинения удается сохранить и без резонансных повторов. Отныне относительно умеренные, не привлекающие особого внимания инструменты подавления (цензура средств массовой информации, запрет на оппозиционные митинги, аресты потенциальных лидеров) будут бередить старые раны, держа население в страхе, однако не вызовут соразмерной критики в сторону руководства страны. Нужно лишь мягкое напоминание о возможных расправах. Люди, пережившие государственное насилие, еще долго будут страдать от воспоминаний.

Это латентное подавление необычайно полезно, потому что, как правило, остается незамеченным. Его трудно опознать или зафиксировать, и оно редко попадает в международные новостные ленты. В конце концов, как можно осуждать власти за то, что они напоминают гражданам о насилии, совершенном когда-то в прошлом? Такие психологические атаки можно легко выдать за попытки предвыборного переосмысления и примирения. Благодаря такой линии фальшивые демократии, применяющие подобные стратегии, часто выглядят достаточно респектабельно в глазах международного сообщества. Когда схлынула изначальная волна осуждения за экстремальное насилие – а это, по нашим наблюдениям, может произойти всего лишь за полгода, – правительство может применить риторику в духе «мы вынесли уроки из этой ситуации» и имитировать стабильную, мирную социальную атмосферу. А это становится сигналом для иностранных партнеров и компаний, сочувствующих режиму (либо банально желающих использовать ресурсы страны и ее геополитический потенциал), чтобы возобновить сотрудничество, таким образом придавая легитимности данному правительству и улучшая его экономические показатели (см. главу 6). При таком подходе умные автократы могут применять насилие и не получать санкций.