ГЛАВА 3
Геалах приехал в условленное место не на белом фургоне Контроля, а на личном автомобиле.
Устроившись с газетой на потертой и не очень чистой скамье, Маан наблюдал за тем, как «Кайра» медленно заезжает в парковочную зону. Машина выглядела впечатляюще — темно-синяя, вытянутая, обтекаемая, похожая на какой-то космический аппарат.
Маан лишь покачал головой, в очередной раз представив, сколько Геалаху приходится расходовать социальных очков, чтобы распоряжаться этим механическим чудовищем.
Ценз для владельцев личных транспортных средств был не очень высок — пятьдесят пятый уровень, поэтому автомобили на улицах города встречались достаточно часто и давно не были редкостью. Но добавочные платежи… Каждый час пользования автомобилем тарифицировался и выражался в отчислениях соцочков, не говоря уже о том, что его надо заправлять, обслуживать и парковать.
Конечно, если ты водишь крохотный, почти игрушечный «Цаф», это еще терпимо, но шикарная спортивная «Кайра» Гэйна должна была съедать весомую часть бюджета.
Когда-то Маан уже задумывался о покупке автомобиля, но сам пришел к выводу, что подобное приобретение будет лишь отягчать жизнь. Не обремененный семьей и детьми Геалах мог себе это позволить.
— Ты полчаса ехал, — сказал Маан, когда дверь бесшумно открылась и наружу выбрался Гэйн Геалах, — Я уже думал начинать в одиночку.
Тот по-мальчишески ухмыльнулся.
— Спешил как мог.
— Лучше бы ты захватил фургон, — заметил Маан, — У нас есть шанс взять Гнильца. И что-то мне подсказывает, что ты будешь не в восторге, если его придется посадить на заднее сиденье.
— Не смей об этом даже думать, ни один Гнилец не прикоснется к моей машине!
— Ты приехал на мой вызов, а не на вечеринку.
— И это верно. Если понадобится транспортировать Гнильца, я вызову ребят с фургоном.
Маан вздохнул и выбросил в мусорник газету.
— Пошли, — сказал он, — Пока ты тащился, я успел уже прощупать почву.
— Ты не в чем не испачкался, пока прощупывал?.. Впрочем, в таких местах всегда так воняет. Ладно, не смотри на меня так. Я действительно спешил. Что?
— И ты привлек внимание.
— «Кайрой»?
— Да, ей. В этом блоке нечасто увидишь такую машину. Это, разумеется, бросится в глаза.
— Пусть. Тем меньше бросимся в глаза мы сами.
— У тебя всегда были странные представления о том, как не привлекать к себе внимания.
— А ты был ворчливым стариком с тех пор, как тебе стукнуло тридцать. Пойдем. Эта дверь?
Геалах распахнул вход в жилую секцию, за которым обнаружилась узкая, пахнущая нечистотами, лестница, и инстинктивно отстранился.
— Сюда, — подтвердил Маан, — восьмой уровень.
— Какое зловоние!
— Привыкай. Подниматься нам долго. Секция старой постройки, каждый уровень — метра по три в высоту…
— Я как чувствовал, что твой вызов не приведет меня в отличный ресторан, где блестит бронза, играет рояль, и…
Пистолет оказался в руке Геалаха так быстро, что Маан не успел даже заметить движения. Эхо выстрела быстро погасло в узком проходе захламленных ступеней.
— Эй! Лучше сразу себе в ногу выстрели! Про рикошет не слышал никогда?!
— Крыса, — сказал Геалах, пряча оружие, — Дернулась, а я инстинктивно и…
— Когда мы прибудем на место, ты можешь увидеть что-то более неприятное, чем крыса. Побереги нервы.
— Рассказывай.
Гэйн шагнул в проем и двинулся вверх по лестнице, подсвечивая себе небольшим карманным фонариком. Маан не стал включать свой.
— Его зовут Тцуки. Сорок три года. Оператор какой-то производственной линии на местном заводе. Когда-то у него был тридцать восьмой класс.
— Уверен, что не восемьдесят третий?
— Очень смешно.
Но Геалах и не шутил. По крайней мере, в свете фонаря на его лице не было видно улыбки.
— В таком клоповнике могут жить только деклассированные и восьмидесятники. Если здесь поселился человек, у которого есть право жить в жилом блоке класса «двенадцать» минимум, я бы скорее предположил ошибку. Или он просто полный псих, вот что я думаю.
— Ошибки нет. Он сменил адрес вскоре после того, как в последний раз отметился у врача. Может, он просто израсходовал все свои социальные очки на лечение.
Геалах пожал плечами. Видимо, счел такой вариант возможным.
— Продолжай, — буркнул он.
— Тцуки поселился здесь почти четыре месяца назад. Я уже разговаривал с администратором и тремя его соседями.
Маан сделал длинную паузу, чтобы проверить любопытство Геалаха, но тот и ухом не повел. Тогда он продолжил:
— Как и следовало ожидать, знакомства ни с кем не свел, с соседями не общается и вообще сидит дома. Знакомо, а?
— Ты говорил, ему поставили смертельный диагноз. Знаешь, я могу понять, отчего он не проводит вечера в шумных застольях с соседями. И представляю, какого рода соседи здесь обитают.
— Это симптом.
— Да, но не обязательно Гнили.
— Тогда слушай дальше. Через четыре дня после переезда Тцуки перестал появляться у себя на заводе. Не поставил никого в известность, просто не пришел. С ним пытался связаться его начальник, но безуспешно — создалось впечатление, что тот просто прятался. Не подходил к двери, не отвечал на звонки.
Геалах присвистнул.
— Его деклассировали?
— Не стали. Начальство знало, что он тяжело болен. Его понизили в классе до семьдесят пятого. Предоставили какую-то должность вроде синекуры. Так что формально он работает. А на самом деле — сидит безвылазно в своей норе.
— Что, если он просто тихо умер? И сейчас разлагается, никем не тревожимый?
— Он жив.
— Ты его видел?
— Нет. Но соседи слышат звуки, доносящиеся из его комнаты. Шорохи, голос, движение. Он там, Гэйн. Ждет нас.
— Если ты прав… Он достаточно долго нас ждет, Джат. Ты подумал об этом? Столько времени… Никто не может сказать, во что превратится Гнилец через четыре месяца.
— Меньше, — поспешил сказать Маан, — Когда он проходил процедуры, у него постоянно брали кровь. Если бы Гниль была в нем, это сразу бы заметили. Сам знаешь, тест на Лунарэ — обязательная часть любого анализа. Нет, он заболел позже, уже после того, как отчаялся и приехал сюда умирать. Возможно, сразу же, как перебрался. Так что, выходит, месяца три с небольшим.
— Три… — задумчиво произнес Геалах, — Это тоже много, старик. Мы не знаем, с какой скоростью течет у него болезнь. Он может быть в конце первой стадии, а может, и в начале третьей.
— Да, я тоже так прикинул. Но надеюсь, что мы поймаем его в крайнем случае в середине второй. Гнильцы редко прогрессируют с такой скоростью, чтобы схватить третью всего за квартал.
— Я знаю это, не хуже тебя. А еще я знаю, что полгода назад Хольд брал «тройку», которая развилась за четыре недели.
— Полагаю, он врет.
— А я видел лица тех людей, которые при этом присутствовали. И — отдельно — части тел людей, которые при этом присутствовали, но оказались недостаточно проворны.
— Постой… — Маан отвлекся и тотчас об этом пожалел, ударившись правым коленом о какой-то выступ, — Ты о том случае в седьмом блоке?
— Седьмой?.. Кажется. Я не помню. Хольд тогда работал в пятом отделе. Потом его к нам…
— Там еще был ребенок?
— Да, был. Точнее, уже и не очень-то ребенок. Гнилец. Четырнадцать ему было, что ли.
— Хольд что-то рассказывал мне о том случае, но я плохо помню. Третья стадия за четыре недели, говоришь?
Геалах вроде кивнул. В полумраке нелегко было понять.
— Да. Глупейшее дело. Знаешь, кто позвонил? Учительница. Из школы. Сказала, парня не было на уроках уже почти месяц.
— Во времена моего детства среди учителей не было принято доносить, если ты пропустил несколько занятий.
— Она связывалась с родителями, те сказали, что ребенок болеет. Но почему-то не смогли предоставить медицинскую выписку. То забывали, то не было времени… Ей показалось это подозрительным. Три недели — это достаточно много… О, дьявол!
— Опять крыса?
— То, что осталось после того, как она поела… В общем, учительница позвонила нам. Мы с тобой были заняты, да у ребят дел хватало, и дежурный послал Хольда.
— Хольд ненавидит проверять детей.
— Да, у него самого их трое. Но это был не тот случай, от которого можно отказаться, сам понимаешь. Он и поехал. Приезжает по месту, находит квартиру. Открывает мать, причем вид она имела, как выразился сам Хольд, сущей утопленницы. Серая какая-то, испуганная, голос дрожит.
— Ясное дело.
— «Где ребенок? Дома. Болеет. Говорить с ним не надо, он после болезни очень слаб, можете напугать…». Ну, кто кого напугал в итоге — и так понятно. А запах в квартире — как на заброшенной бойне. Знаешь, словно кровью застаревшей… Еще отец выходит, тоже на тень похож, начинают чуть ли не выпихивать Хольда за дверь. Тот и насторожился.
— Обычно Хольд настораживается после того, как ему на голову падает рояль, — сказал Маан, — Начинает понимать, что «что-то тут не так».
Геалах рассмеялся.
— Ну, не греши на здоровяка… Он-то сразу сообразил, чем пахнет. Под каким-то предлогом зашел в прихожую, а там… Понятно, самого Гнильца почуял. Причем смутно, но вроде как, второй стадии. «Вон из квартиры!» — заорал и пистолет выхватил.
— Могу представить, что там началось.
— Лучше не представляй.
— Он мог вызвать отряд Кулаков. Ради такого Мунн выделил бы бригаду, уж точно.
— Что ты! В квартире Гнилец то ли второй, то ли третьей стадии, и куча людей — кого тут вызывать? По инструкции он обязан был действовать незамедлительно.
«Незамедлительно», — зачем-то мысленно повторил про себя Маан. Слово было знакомым, необъяснимо успокаивающим. Оно часто встречалось ему в письменном виде. «Незамедлительно произвести осмотр и, в случае обнаружения…». «Незамедлительно доставить в расположение штаб-квартиры…»
— Родители на нем повисли, как обезумевшие. Хольд, конечно, кулаком быка уложить горазд, но там, говорит, его чуть не разорвали. Сумасшедшие какие-то. Ну, он их стряхнул… Кажется, кому-то руку сломал. Вломился в комнату, откуда Гнильцом несло. И понял, что никакой второй стадии и нет, а есть очень красивая и полная третья… Да… Просто фон размазанный был. У детей так бывает.
— Верно, — подтвердил Маан, — Я брал девчонку на первой, запах был как у «нулевки». А ей лет десять было.
— Не перебивай. Или пусть он сам тебе рассказывает.
— Молчу-молчу. Продолжай, Гэйн.
— Вломился Хольд в комнату… А там он. Зажался в угол и смотрит. Выглядел как… Хольд говорил, как арахноид. То есть, тело человека, но из живота у него начало расти нечто большое, с кучей лап и глазами. То ли человек, то ли паук. Конечности у него атрофировались, по большей части, Гниль почти всю мышечную массу подчистила для своих нужд, ходить он почти не мог. Зато эта штука вполне могла.
— Ну, это само собой.
— Хольд говорил, она передвигалась на длинных, тонких лапах, а человеческое тело болталось за ней, по полу волочилось. Как змеиная кожа, не сброшенная до конца. Только шкурка после линьки, наверное, все же ничего не чувствует, но мальчишка тот все, все чувствовал… А вот говорить уже не мог. Хольд в него, значит, две пули сразу… Он парень не робкого десятка, но такую тварь увидишь — не сдержишься. Попал, да только подстегнул этого Гнильца. Тот, как рванет… Сквозь стену, обдирая лапы и остатки тела, что волочились. Кирпичи врассыпную… Пробил насквозь, как из пушки. Даже оторвал себе несколько лап. Ну и началось.
— Не хотел бы я оказаться на месте Хольда.
— О, поверь, в тот момент он сам на своем месте не рад был. Бросился за Гнильцом в пролом. Только тот гибкий, как насекомое, а Хольд — громила, каких поискать. Но кое-как пролез, выбив еще несколько кирпичей. Оказались в коридоре. Гнилец помчался со всех лап, Хольд за ним. Ну и попались им по пути двое. Муж с женой. Возвращались к себе домой вроде. А коридоры там узкие… Гнилец просто не стал останавливаться — прошел сквозь них. Как был.
Геалах замолчал, и Маан подумал, что рассказ на этом окончен. Но тот снова заговорил:
— Женщина сразу погибла, он ее на две части… Мужчине руку отсекло. По пути в госпиталь умер. Я думаю, он это не специально. Гнилец, в смысле. Просто проклятый ублюдок торопился спасти свой смердящий зад. Только и всего.
— Рад, что ему это не удалось.
— Уровнем ниже жил жандарм. Какой-то парень лет двадцати. Услышав переполох, схватил револьвер и выскочил. Думал, грабеж или что-то вроде того… Потом увидел Гнильца, бегущего прямо на него. Хольд говорит, поседел начисто. Да оно и понятно… Но — выучка все же! — выстрелить успел. Попал аккурат в ту пакость, что из пацана выросла. Не убил, но оглушил. Она ему только пару пальцев на руке оттяпать успела. А тут и Хольд подоспел.
— Добил, значит? — спросил Маан, стараясь скрыть одышку. Это было тяжело.
— Конечно. Рассказывал, непросто ему пришлось. Гнилец, та часть, что человеком когда-то была, еще в сознании оставалась… Четырнадцать лет мальчишке. Хольд говорит, у него глаза открыты были, и он все сознавал, — Геалах почему-то понизил голос, — Вот так… Взгляд человеческий, как у нас с тобой. Но только он уже понимал все…
— Взгляд… Я видел Гнильца с четырьмя глазами. У него тоже казался очень человеческим взгляд. Вот только все остальное было уже не вполне…
— Хольд, естественно, выстрелил. Потом еще и еще. Весь барабан расстрелял, пока эта тварь дергаться не перестала.
— Не удивлен.
— Мунн, конечно, от ярости побелел. Ну, ты это слышал… Это как раз из-за того случая. Но Хольду благодарность вынес. Жандарма того списать пришлось. Вроде крыша у него после увиденного совсем никуда стала. Да и можно понять.
— А родители… этого…
— Вот с ними интереснее всего. У них же все на глазах происходило. Оно понятно, ребенок, родная кровь и все такое… — Геалах с отвращением спихнул в лестничный пролет какой-то перегораживающий дорогу хлам, — Но, когда этот ребенок тебя самого того и гляди заживо сожрет… А началось все незаметно, как и бывает.
— Пятно?
— Ага. Метка Гнили. Думали, ссадина. Ну и, как по учебнику. Темнеть начала, разрастаться. Хотели врачу показать, но поздно — Гниль с такой скоростью его тело жрала, что даже самому последнему идиоту вскоре стало все понятно. Особенно когда та дрянь из него расти начала. Кто-то из лаборатории потом говорил, что тело для того Гнильца было как запас еды в дорогу, или вроде того. Оно просто отдавало последние соки, перекачиваясь в новую форму.
— Не оно, — поправил Маан, — Он. Человек.
— Да, но к тому моменту выглядел он, как «оно». Хотя я понимаю, что там не было никакого чудовища, которое подчинило себе человеческое тело, а был только он сам, просто в своей новой форме.
— Глупо спрашивать, но о чем тогда думали его родители?..
— Будто не знаешь, о чем обычно думают, в таких случаях. Что это пройдет, ребенка можно вылечить, не отдавая в окровавленные руки инспекторов Контроля, а что у него лапы в разные стороны торчат и сам похож на проклятое чудовище из телепостановки — так внутри он все равно остался прежним, добрым и…
— Прямо по Кафке. Знакомо. Их деклассировали?
— Само собой. «Любой человек, знающий о случае заражения Гнилью, но не сообщивший об этом, считается сознательным пособником и подлежит деклассированию, вне зависимости от обстоятельств и родства с больным». А у них — отягчающий случай. Впрочем, не думаю, что они долго продержались, вид у них был как у мертвецов. Такие долго не живут, особенно на местном пайке. Хольд говорил, что…
Маан тронул Геалаха за плечо и, как только тот повернулся, поднял палец к губам. Тот понял жест без лишних слов; кивнул в ответ и вновь достал пистолет.
— Мы на нужном уровне. Он должен быть рядом. Что-то чувствуешь?
Геалах на несколько секунд прикрыл глаза — привычка, въевшаяся за долгие годы работы в Контроле. Маан знал, что и сам безотчетно так поступает в тех случаях, когда надо сосредоточиться и уловить зыбкий запах чужого присутствия…
Запах не физический, другой, незримо скользящий сквозь стены и перекрытия. Который не дано почуять даже лучшей из ищеек.
— Нет, — сказал Геалах, открывая глаза, — Пока не ощущаю.
— И я. Нужен контакт.
— Тогда проведем его. Показывай куда.
Маан был здесь впервые, но он видел план здания, поэтому, оказавшись в переплетении слабоосвещенных коридоров, где пахло сыростью и нечистотами, почти не колебался в выборе направления.
Дверей было много, они тянулись бесконечными рядами, одинаковые, как близнецы, отличающиеся лишь номером, да количеством грязи на поверхности. Некоторые были приоткрыты, но Маан даже не пытался заглянуть за них. Отчасти потому, что и без того знал, что может там увидеть. К тому же сейчас все это не играло никакой роли.
Единственное, о чем он думал — что в глубине этого ветхого здания, сжатый со всех сторон трухлявыми стенами, может обитать Гнилец. Отвратительная тварь, когда-то походившая на человека, но уже, быть может, сбросившая маскировку. И ждущая своего часа.
Одна из дверей распахнулась, в проеме Маан увидел чье-то бледное от страха лицо.
— Контроль! — прошипел он. Дверь тут же захлопнулась.
По крайней мере, не вызовут жандармов, увидев двух вооруженных людей. Когда работает Контроль — ему не мешают.
Хоть к этому привыкли, хвала господу…
— Здесь, — сказал Маан одними губами, останавливаясь возле одной из дверей.
Внешне она была совершенно обычной. Ни пятен крови на мутном пластике, ни иных следов того, что за ней притаилось чудовище.
Маан подумал, что вместо монстра, там может оказаться лишь умирающий слабый человек, доживающий последние дни в тишине и одиночестве. Который вызвал подозрение лишь тем, что отказался от бесполезной борьбы за собственную жизнь.
Мысль была неприятна, и Маан отогнал ее— когда наступало время работать, он умел оставить в голове лишь необходимое, смахнув отвлекающее и сбивающее с толку. Инспектор — непростая и хитроумная система, которая должна функционировать по заданной программе, и любой мешающий фактор, какова бы ни была его природа, способен все испортить, нарушить отлаженную работу. Это было недопустимо.
Другие инспекторы вели себя точно так же: когда дело доходило до настоящей работы, все они менялись.
Вот и Геалах… Недавно с удовольствием болтал, готов был шутить, ухмылялся, как обычно, в рыжеватые усы, теперь же стал неподвижен, оцепенел как статуя, а лицо сделалось напряженным, словно бы даже незнакомым.
Маан сосредоточился. Расстояние небольшое, он должен почувствовать…
Сперва ничего не было — ощущались лишь здешние несвежие запахи, но это был его нос. Запах Гнильца выражался иным образом. Потом наступил краткий момент прострации — та секунда, когда собственное тело теряет свое местоположение в физическом мире, делается невидимым и невесомым. И за ним…
Раздался короткий щелчок электрического разряда где-то в затылке, и вслед за этим — знакомое до спазма в животе покалывание. Холодное, будто металлическое. До отвращения близкое. Маан набрал воздуха в легкие.
— Он.
— Да, — сказал Геалах, — Я тоже. «Тройка».
— Скорее, «двойка».
— Нет, я точно почувствовал. Верная «тройка».
Маан не стал спорить. Геалах был моложе, а значит, чутье хоть и незначительно, но превосходило его собственное. Если Геалах говорит «тройка» — значит, так оно и есть.
— Великолепно. Полный дом людей.
— Да, это скверно. Если сейчас же объявить эвакуацию…
— Забудь. Мы не знаем, какие у него органы чувств. Он может почуять общую панику, даже через стену. Нельзя, чтобы понял раньше времени.
— Если еще способен что-то понимать. Третья стадия… Он мог превратиться в безмозглого слизня, не помнящего даже собственное имя.
— Брось, Гэйн. Это не человек, и его способность мыслить, не влияет на его способность выпотрошить нас за пару секунд. Он может быть безумен, как и все Гнильцы, но при этом достаточно силен.
— Не исключаю этого, — Геалах достал войсаппарат, — Я сообщу Мунну. Пусть присылает Кулаков. Лучше даже две партии — чтобы отрезать этому грязному ублюдку пути к отступлению.
— Стой, — Маан перехватил его руку, — Нельзя.
— Что?
— Дом старый, ветхий, с множеством щелей, проходов и лазов. Он же дырявый, как муравейник. Сам видишь.
— Думаешь?..
— Да, черт возьми. Сбежит. Стоит кому-нибудь из Кулаков выдать себя хоть чем-то — и тварь может начать спасаться. Для человека такая постройка еще может быть клеткой, но для Гнильца… Он проложит себе путь. Нельзя рисковать.
Они говорили едва слышным шепотом, короткими фразами, точно берегли дыхание. Это было больше привычкой, чем необходимостью, Маан помнил, что при всех причудливых трансформациях, Гнильцы часто приобретают очень чуткий слух, так что таиться, находясь в шаге от логова твари, так же бесполезно, как пытаться незаметно пробраться на автомобиле к медвежьей берлоге.
— Надо работать, — сказал он вслух, — Вдвоем. Сейчас.
Геалах несколько секунд молчал, о чем-то думая, потом согласился:
— Ты прав. Вышибаем дверь, а там по ситуации.
— Угу. Начали.
Сердце, еще недавно торопливо и беспокойно стучащее, загнанное быстрой ходьбой по лестнице, вдруг сделало несколько размеренных ударов и затихло. Маану словно обожгло фаланги пальцев адреналиновой изморозью.
Потом он медленно вздохнул и, приникнув левым плечом к стене, постучал в дверь стволом пистолета.
— Господин Тцуки!
Геалах расположился по другую сторону двери. Они достаточно долго работали вместе, чтобы знать действия друг друга в подобной ситуации. Например, совершенно точно нельзя стоять напротив входа, если предполагаешь за ним носителя Синдрома Лунарэ.
Гнилец может почувствовать угрозу — и ударить, не целясь, сквозь препятствие. А дверь, какой бы она ни была крепкой, вряд ли окажется способной помешать этому удару.
Один такой случай был с месяц назад. Четверо инспекторов брали обложенную в каком-то захудалом дальнем жилом блоке «тройку». Все было проведено блестяще — Гнильца долго и аккуратно вычисляли, потом все окрестности без шума заблокировали прибывшие Кулаки, и Мунн приказал брать ублюдка.
Все четверо были опытны, умелы и, без сомнения, способны справиться даже с серьезным противником. Они знали своего врага, так как посвятили всю жизнь его поиску и уничтожению.
Однако их отдел работал на открытых участках промышленных блоков, они не знали того, как правильно проводить операции проникновения в условиях замкнутых помещений — азов, известных Кулакам изначально.
И они встали напротив двери.
Им повезло, и убитый был лишь один. Умер он достаточно быстро — когда Гнилец, решившийся на нападение, превратил одним ударом дверь в мелкую труху.
Дверь — и человека за ней.
Еще один инспектор выжил, но ударом гибкого хлыста, способного рассекать с равной легкостью камень и человеческое тело, ему перебило позвоночник — без возможности восстановления или замены. Оставшиеся двое вовремя среагировали и отделались лишь незначительными ранами, вроде отсеченных рук.
Спасли их посланные Мунном Кулаки.
Услышав крики и грохот выстрелов, они вышибли противоположную стену так, как привыкли это делать, и расстреляли Гнильца из своих коротких автоматов.
Геалаху не было нужды напоминать эту историю — он и без того давно усвоил несколько правил, повышающих вероятность выжить при встрече с Гнильцом, и сейчас спокойно ждал, привалившись спиной к грязной стене.
— Господин Тцуки!
Маану показалось, что за дверью раздался приглушенный звук, что-то вроде слабого шелеста.
— Мы из Социального Бюро. Вы дома? Пожалуйста, откройте, чтобы мы могли вручить вам извещение.
Пистолет он, подняв дулом вверх, держал у самого лица, почти касаясь стволом виска. Тяжелый, чуть кисловатый дух оружейной смазки приятно выделялся среди остальных запахов окружающего мира.
— Господин Тцуки!
Долгое ожидание в этой ситуации не имело смысла. Такой подход может сработать против молодого Гнильца, едва миновавшего первую стадию — в их головах остается слишком много человеческого, не переработанного, оттого их действия подчинены людским привычкам и логике.
Такие обычно открывают, не успев почувствовать. В большей своей части они не имеют достаточно времени, чтобы приспособиться к тем новым ощущениям, которые дает им Гниль.
«Тройки» — хуже. Человеческого в них осталось куда меньше, а чутье, подарок их новой природы, не в пример выше. Говорят, такой Гнилец может почуять инспектора с расстояния в пятьдесят метров. Впрочем, на этой стадии он уже должен плохо помнить, что такое Контроль…
Маан поймал взгляд Геалаха и молча кивнул.
Гэйн запустил руку под плащ и отстегнул от пояса компактный универсальный «ключ», похожий на небольшой термос с пистолетной рукоятью. Для оружия он выглядел довольно нелепо, даже карикатурно, но это и не было оружием, в полном смысле этого слова.
Конструкция любого «ключа» примитивна, но часто случается так, что наиболее эффективно именно самое простое устройство.
Спусковой механизм, контейнер для вышибного заряда и навинчивающаяся на дульный срез шайба, вмещающая в себя тяжелую пятиграммовую пулю. Ни прицельных приспособлений, ни ствола как такового — он не нуждался в дополнительных деталях.
Геалах снял предохранитель и приставил «ключ» к тому месту, где располагался дверной замок. Маан инстинктивно отвернулся в сторону. Он знал, что тяжелый шарообразный снаряд имеет специальную конструкцию и при соприкосновении с преградой толкает ее вперед, не создавая осколков, способных навредить стоящему рядом, как и самому стреляющему. Но все равно каждый раз отворачивался.
— Бах, — зачем-то сказал Геалах.
И выстрелил.
Маан слышал тихий щелчок спускового механизма, и сразу вслед за ним — оглушающий треск, похожий на звук ломающихся сотен костей.
В воздухе повис клуб пыли, состоящей из штукатурки и пластика. Не дожидаясь, пока она осядет, Геалах отшвырнул использованный «ключ» и ударил ногой в дверь. Маану сперва показалось, что она выдержит, но та поддалась, со всхлипом распахнувшись внутрь квартиры.
— Контроль! — крикнул Маан, устремляясь вслед за Геалахом в темный проем.
Привкус пыли на губах, запах штукатурки и пластмассы, в сочетании с почти полным отсутствием освещения, на миг лишили его ориентации в пространстве, но почти сразу он распознал крепкую спину Гэйна и его развивающийся плащ.
Здесь было тесно, как во всех апартаментах подобного класса, в узком коридоре с трудом разминулись бы и два человека.
Фонарь Геалаха, который тот держал в поднятой над плечом руке, выхватывал из темноты острые углы и захватанные пальцами поверхности, какую-то мебель и вентиляционные решетки.
Это было похоже на лабиринт, состоящий из нагромождения предметов, точно квартиру хаотично заставили вещами, первыми попавшимися под руку.
Перевернутый, лежащий у стены, стол. Вывороченный, лишившийся створок, шкаф. Что-то липкое и влажное на полу. Маан включил собственный фонарик, но это помогло лишь отчасти: в незнакомом помещении даже широкое лазурное пятно света не могло оказать существенной помощи.
У Кулаков на этот случай было специальное устройство, которое они называли «римской свечой». Она представляла собой полуметровую трубу, из которой в помещение, иногда прямо сквозь дверь, выстреливался копьевидный снаряд, содержащий в себе множество разлетающихся в разные стороны шаров, состоящих из химических элементов, в момент выстрела вступающих в реакцию.
Они усыпали всю площадь занимаемого помещения и освещали его, помогая штурмующему отряду не использовать громоздкие тепловизоры и неудобные спецочки.
Маан даже присмотрел как-то на складе подобную «свечу», но брать не стал — весила она слишком много, и для постоянного ношения в городе явно не годилась.
Сейчас бы он от такой не отказался… Сперва ему показалось, что окна заколочены, потом понял, что оконные проемы просто затянуты какими-то выцветшими тряпками. Настолько глухо, что внешние лучи практически не проникали внутрь.
Вероятно, у Гнильца начали перестраиваться органы зрения и яркий свет стал ему невыносим. Такое часто бывает.
Вонь стояла внутри отвратительная. Сладковатая, несущая разложением и плесенью, заставляющая желудок беспокойно скручиваться в тщетных позывах.
Наверное, так может пахнуть внутри гниющей на Земле, под солнцем, туши кита, когда идешь по коридору, проложенному в ее внутренностях.
Запах Гнили — вот что это такое.
Усваивая из человеческого организма все необходимое, Гниль часто отбраковывает отдельные его части, не годящиеся для составляемой хаотичной мозаики.
Иногда это могут быть конечности, иногда — кишечник или легкие. Они выгнивают с огромной скоростью, быстрее, чем справилась бы гангрена. И, становясь ненужными, просто отваливаются.
Стены сплошь были покрыты бурыми потеками — как будто по ним много недель подряд текла ржавая вода. Но ничего похожего на протекающие трубы не было видно, пусть воздух здесь стоял и влажный, но признаков какой-либо течи Маан не заметил.
Когда он посветил вниз, на полу обнаружилось то же самое — частые темные сгустки, похожие на разбросанное шмотками желе.
Маан не знал, были ли они источником мерзкого запаха, но выглядели те достаточно отвратительно. Теперь он видел их почти везде — на остатках мебели, на решетках, на тряпье, завешивающем окна…
Как будто здесь разорвался целый баллон какой-то коричневой слизи, заляпав все вокруг.
Или не баллон, а что-то, бывшее совсем недавно живым человеком.
Маан, ощупывая грязные стены лучом фонарика, с беспокойством подумал, как бы господин Тцуки не превратился в «протухший суп».
«Протухший суп» не упоминали в отчетах, это сочетание не встречалось ни в инструкциях, ни в рапортах. Вместо него писали «флюидальное состояние». Достаточно редкий, среди Гнильцов, случай, когда тело, трансформируясь, не приобретало новые черты, а полностью утрачивало свою бывшую структуру, не получая взамен никакой другой.
А проще говоря, таяло, как шоколад на жаре.
Внутренние органы атрофировались, после чего поедали сами себя, а костная и хрящевая ткань просто растворялась. Некоторое время эту желеобразную массу сдерживала кожа, в тот момент Гнилец обычно выглядел, как огромный неподвижный гнойник, но потом не выдерживала и она — и все содержимое, ставшее к тому моменту почти жидким, с консистенцией растопленного жира, растекалось по полу.
Удивлявший ученых факт заключался в том, что даже после этой трансформации, больше походившей на полное самоуничтожение тела, Гнилец продолжал существовать, пусть и в виде подобной лужи.
Конечно, он утрачивал возможность каким-либо образом двигаться, но реагировал на изменение температур, климата, электрические разряды; в его студенистых внутренностях продолжали течь загадочные процессы.
В лаборатории «протухший суп» любили — таких Гнильцов помещали в сосуды из сверхпрочного стекла и исследовали. Впрочем, без всякой известной пользы.
Инспекторы Контроля же, считали «флюидальное состояние» Гнильца неудачным случаем — отвратительный запах, царящий в его месте обитания, был настолько силен, что надолго въедался в одежду и волосы.
— Надеюсь, он не «суп» … — бросил Геалах, не оборачиваясь, затем крикнул, — Контроль! Лечь на пол! Огонь веду на поражение!
Маану уже стало казаться, что они провели здесь около получаса, хотя на самом деле вряд ли прошло больше минуты.
— Пусто, — наконец сказал Гэйн, опуская ствол пистолета, — Но я чувствую его!
— И я.
— Для «супа» слишком мало этой дряни… У меня был один «суп» в прошлом году, там его было литров двести…
— Дверь!
— Что?
— Дверь! Ищи дверь! Я смотрел план здания. Должна быть еще комната. Где-то здесь.
— Уже вижу. Отойди немного. Просто завалена хламом…
— У тебя есть «ключ»?
— В машине… Обойдемся и так. Наверное, услышал нас и заперся в этой каморке. Но мы его сейчас вытащим.
Геалах рванул на себя пластиковую скобу, эрзац-древесина затрещала, и Маану показалось, что хлипкая ручка сейчас останется в ладони инспектора. Но дверь поддалась так легко, словно и не была заперта.
А может, и в самом деле не была.
— Контроль! — гаркнул Геалах, оказываясь внутри одним прыжком. Маан поднял пистолет на изготовку. В левой руке, поддерживающей рукоять оружия, он держал фонарик, но сейчас это было почти бесполезно — пятно света скользило из стороны в сторону, освещая уже ставшие привычными коричневые потеки и трещины в стенах.
Он был готов стрелять. Шевельнись сейчас что-то рядом с Геалахом, выстрел последовал бы через мгновение. Не осознанное решение человека, просто рефлекс. Вроде того, который заставляет одергивать руку от раскаленного предмета. Но никакого движения не было. Была лишь тишина, смрад, и темнота, разрываемая двумя фонарями.
Геалах замер, глядя куда-то в сторону. Оружия он не опускал и выглядел по-прежнему напряженным. Когда Маан уже собирался окликнуть его, Геалах сам сказал:
— Заходи, Джат. Он здесь.
— Не вижу.
— В углу. Заходи, я держу его на прицеле. Но, кажется, он не будет оказывать сопротивления.
— Я бы ему и не советовал.
Маан, не опуская пистолета, протиснулся внутрь. Заваленный мусором и остатками мебели, дверной проем был необычайно узок, и он успел позавидовать поджарому ловкому Геалаху, для которого подобные вещи никогда не были проблемой.
«Ничего, посмотрю я на тебя лет через десять, — подумал Маан, — Как ты тогда будешь бегать…»
Как только Маан оказался внутри каморки, ему, словно молотком в нос, ударил запах. Здесь он был еще хуже. Как будто…
Черт!
Как будто здесь долго стояло на огне какое-то отвратительное гниющее варево. Маан успел позавидовать Кулакам, у которых, по крайней мере, были респираторы.
И лишь потом он заметил единственного обитателя этих мест.
— Господин Тцуки, — выдохнул Маан, стараясь не закашляться, — Мы представляем Санитарный Контроль. В соответствии с Положением о борьбе с инфекционными заболеваниями особого типа, вы подозреваетесь в том, что являетесь носителем Синдрома Лунарэ. Пожалуйста, оказывайте содействие и не пытайтесь воспротивиться применяемым к вам мерам.
— Надеюсь, он тебя понял.
— Надеюсь, он не ответит. Боже… И на той стене тоже?
— Он везде, Джат. Посвети туда. Видишь?
— Омерзительно.
— Выглядит так, точно его распотрошили, свили из него пряжу и теперь собираются вязать.
— Замолчи.
Геалах усмехнулся. Но по блеску его глаз, Маан видел, что тот сам испытывает неистовое отвращение.
Если сперва Маан не мог понять, где находится тот, кого когда-то называли господин Тцуки, то теперь он не мог найти, где в этой комнате найдется хотя бы двадцать квадратных сантиметров без него.
Тцуки занимал всю комнату целиком, безо всякого преувеличения. Стены вздувались его венами, которые, подобно набухшим слизким шлангам, едва заметно вибрировали, что-то перекачивая.
Его плоть вросла в камень, слившись с ним, как мох, и выступала на поверхности буро-розовой рыхлой мякотью. С потолка свисали сталактиты, когда-то прежде, видимо, бывшие кишечником — вишневые и белесые переплетения.
Маан не мог определить, где в этом анатомическом театре, когда-то бывшем человеком, находятся органы, и есть ли они вообще; но в углах комнаты, в свете фонаря можно было разглядеть огромные бугры дрожащего мяса, которые, по всей видимости, разрастались, увеличиваясь в объеме.
Были ли они жизненно важной частью Гнильца или подобием раковой опухоли, Маан не знал, но подумал, что растет ублюдок весьма быстро.
Если за десять-двенадцать недель обычный человек может занять собой столько пространства… Что же будет через полгода?
Вероятно, контролируемая Гнилью проклятая плоть разрастется, заняв весь свободный объем. И что тогда? Рост прекратится? Или — Маан поморщился — оно начнет выдавливать себя через оконные и дверные проемы, распространяясь все дальше и дальше?
Человек-холодец, человек-месиво…
— Вон его голова, — Геалах посветил фонариком в дальний угол.
Направив туда свой, Маан убедился в том, что Геалах прав. То, что сперва казалось ему нагромождением бугров живого мяса, скрывало в себе то, что прежде было головой господина Тцуки.
Она вросла в камень на высоте полутора метров над полом, и являла собой подобие картины Босха, сочетающее уродство, фарс и гротеск. Точно кто-то отделил голову от туловища и прикрепил в таком жутком положении, заставив ее висеть на стене, подобно голове оленя на щите с трофеями.
Волос на ней практически не осталось, а черты, когда-то бывшие вполне человеческими, неузнаваемо исказились — точно наплыли друг на друга под действием какой-то чудовищной, напирающей изнутри силы.
Маан видел фотокарточку Тцуки, но никогда не опознал бы по ней то, на что сейчас светил фонариком. Неудивительно — по крайней мере, если ты имеешь дело с Гнилью.
«Гниль — как амбициозный и самоуверенный художник, — подумал Маан, не в силах оторваться от жуткого зрелища, — Она ревнует к самой жизни, и никогда не оставляет после себя чистый холст».
Веки Гнильца внезапно и резко раскрылись, заставив Маана вздрогнуть. Ему показалось, что из лиловой поверхности кожи вылезают наружу два желчных пузыря.
Глаза стали несимметричны, один больше другого, невозможного желто-зеленого оттенка. Две набухшие сферы, вмурованные в лицо, когда-то имевшее сходство с человеческим.
Два пульсирующих волдыря, наполненных тленом.
Они заворочались в узких глазницах и остановились на Маане. Зрачка уже не было, поэтому никто не мог бы поручиться в том, что они способны видеть, но Маану все равно стало тошно от их взгляда.
Прикосновение Гнили всегда отвратительно, в какой бы форме оно ни было.
А форм у нее много, очень много.
Несколько секунд Маан смотрел в эти глаза. Глаза самой Гнили. Не существа, но болезни, не имеющей разума, настолько чуждой всему человеческому, что один вид ее был непереносим.
Глаза безумного скульптора, лишенного рассудка, ваяющего из плоти отвратительные пародии. Глаза живого мертвеца.
— Я?
Это спросил Гнилец. Маан рефлекторно отошел на шаг, не спуская оружия с линии прицеливания. Сейчас она заканчивалась между глазами повисшей на стене головы.
Голос был трещащий, булькающий, будто его издал не человеческий рот, а какой-то перегонный куб, исходящий липкой влагой.
— Вам нужен я?
Звук его голоса был столь же отвратителен, сколь и тело, которому он теперь принадлежал. Десять кубических метров тела. Маан через силу улыбнулся.
— Надо же. В сознании.
— Не уверен, что это можно назвать сознанием, — отозвался Геалах, — Если бы с тобой такое сделали, похвастаться ясным умом ты бы уже точно не мог.
— Вы задержаны Санитарным Контролем, — сказал Маан Гнильцу, — Оставайтесь на месте и не оказывайте сопротивления.
Желто-зеленое безумие разглядывало его из-под атрофированных век.
— Вам нужен я. Я здесь. Я всегда здесь.
— За вами скоро приедут. Просто… А, черт.
— Вечность… Я буду ждать здесь. Я всегда жду. Приходите. Я жду. Я здесь очень давно. Устал. Уже целую вечность. Вам нужен я.
Гнилец словно выдавливал из себя слова, как отвратительную разлагающуюся жижу, чавкая, задыхаясь и булькая. Маан прислушивался, но не мог определить, откуда доносится звук.
По крайней мере, он исходил не от головы — та не открывала рта, да рта у нее уже и не было, лишь зигзагообразный рубец на его месте. Как же он тогда говорит?
Впрочем, какая разница…
— Идите… Вот я. Идите быстрее. Как листья. Вечность желтых листьев. Я жду.
— Рехнулся, — сказал Геалах, пряча пистолет в кобуру, — Разумеется.
Маан посветил фонариком Гнильцу в то, что осталось от лица. Мертвые камни не отреагировали.
— Тцуки? Вас зовут Тцуки?
— Я… Тцу… — голова задрожала в каком-то внутреннем спазме, — Я. Не помню. Я.
Это был не разум, лишь его осколки, и все же Маан на мгновение ощутил что-то похожее на сочувствие. Не к тому, кто сейчас, вмурованный в стену, висел перед ним, а к тому, кем он когда-то был.
И кем уже никогда не станет.
— Вас зовут Тцуки, семьдесят пятый социальный класс. Вам это что-то говорит?
— Листья. Когда они танцуют. Желтые. Но вечность. Я здесь. Нужен я. Устал.
Тцуки продолжал мямлить, голос его слабел и делался едва слышен, Маан подумал, что сейчас он окончательно стихнет. И тогда все закончится. По крайней мере, для них. Для Гнильца же все только начинается.
Интересно, хватит ли одного фургона? И как ребята Мунна будут отдирать это все от стен и пола? Судя по всему, Гнилец врос в камень крепче, чем прикипевший болт к резьбе. Отскабливать его отсюда придется долго. И наверное, это будет не самая приятная процедура — как для исполнителей, так и для него самого.
— Убей.
— Что?
— Ты.
Гнилец опять смотрел на него своими невозможными глазами, в которых не было ни крупицы жизни. Только боль и мука.
— Убей.
Голова заворочалась, так сильно, что казалось, она сможет оторваться от стены. Но та давно уже стала ее частью.
— Убей.
— Добить просит, — Геалах достал из кармана пачку сигарет, в дрожащем свете фонаря вытащил одну и прикурил. Легкий запах хорошего табака не перекрыл смрада, но был сам по себе приятен, — Мозги еще остались. Да на его месте каждый… Я имею в виду, ничего хорошего его уже не ждет, так ведь? Будут по кускам кромсать, вырезать… Потом лаборатория. Этот ублюдок уже получил свое, я так думаю.
— Ты хочешь его добить?
— Почему нет? — кажется, Геалах пожал плечами, — Наша работа — чистить грязь. Разнеси ему голову, и мы сможем закончить это все. Комнату просто выжжем дотла. Никаких хлопот.
Маан посмотрел на свой пистолет, все еще направленный в лицо Гнильцу.
— Убей, — голос сочился, как гной из открытой раны, — Убей.
Один выстрел — и голоса больше не будет. Не будет болотных глаз, смотрящих в упор. Не будет еще одной проблемы.
Маан спрятал оружие в кобуру.
— Пусть живет, мразь.
Напарник с интересом посмотрел на него.
— Не хочешь оказать любезность?
— Я вчера уже стрелял на задержании. Хватит.
— Могу я.
Геалах откинул полу плаща, но Маан остановил его:
— Не стоит. К тому же нам вряд ли кто-то поверит, что Гнилец оказывал сопротивление. Пусть живет. Живет и мучается. Слышишь, ты? — Маан повернулся к Гнильцу, — Ты еще долго будешь жить, да. Тебя будут вырезать отсюда по кускам, а потом снова резать, жечь и пилить. Если ты думаешь, что испытал всю отмеренную тебе боль, то ошибаешься! Ты и так почти рехнулся, но уверяю тебя, ты сойдешь с ума окончательно, к тому моменту, когда ребята из лаборатории решат с тобой закончить. И сожгут в каком-нибудь чане, даже не удостоверившись, что ты действительно мертв. Ощущай это. Живи с этим. Если это, конечно, твоя жизнь.
Маан отвернулся от Гнильца и вытащил из кармана войсаппарат.
— Пойдем, Гэйн. Я вызову Мунна.
Они выбрались из тесной комнатки и, несмотря на неослабевающий смрад, вздохнули с облегчением. Маан зашагал к выходу, освещая фонариком путь.
— Знаешь… А я бы выстрелил, — внезапно сказал Геалах, когда они вновь оказались в узком проходе восьмого уровня.
— Зачем это?
— Каждый раз, когда я стираю Гнильца, чувствую удовлетворение. То же самое, что раздавить отвратительное насекомое. Беспомощный он или пытается оторвать тебе голову… Какая разница.
— Лишать Гнильца боли, на которую он обречен — это жалость, — сказал Маан, набирая номер на панели войсаппарата, — А Гнилец не имеет права на жалость, Гэйн. Только на боль.
* * *
Мунн обещал прислать свободную группу через полчаса, но она прибыла уже через пятнадцать минут.
Наблюдая, как деловитые люди в белых комбинезонах, с фонарями и блестящими кейсами, осторожно окружают дверной проем, выжидая, прежде чем войти внутрь, Маан с усмешкой подумал, что человек чему-то учится лишь на собственных ошибках.
После истории с «тройкой» в жилом доме, о которой рассказывал Геалах, они предпочитали не рисковать.
Но прежде людей Мунна, Маан увидел с десяток Кулаков. Закованные в свои черные панцири, молчаливые и неподвижные, они взяли проход в квартиру на прицел и теперь молча ждали приказа.
За непрозрачными забралами шлемов не было видно лиц, но Маан подумал, что вряд ли на них сейчас есть хоть толика испуга. Кулаки побывали в разных передрягах. Возможно, многие из них сталкивались с тем, от чего сделалось бы не по себе и повидавшему службу инспектору.
— Все нормально! — крикнул он, — Заходите. Только меня не подстрелите ненароком.
— Ситуация под контролем?
Маан даже не понял, кто задал вопрос. И не обиделся за пропущенное «господин инспектор». Он достаточно повидал Кулаков, чтобы знать об их отношении к своей работе. И о некоторых тернистостях в общении с ними.
— Да, полностью. Вторая комната справа. Опасности не представляет.
— Мертв?
— Размазан по стенке, но не мертв.
— В каком смысле — размазан? — уточнил один из людей Мунна. Возможно, он был старшим, судить об этом было невозможно — никто в Контроле не носил знаков различия, и о должности собеседника всегда можно было только догадываться.
— В прямом, господин ученый, в прямом. Слился со стеной и разросся, как настоящая грибница.
— Хорошо, если бы status-tutus… — словно про себя произнес тот, — Форма, может, и неактивная, но, и гарантировано безобидной ее не назовешь.
— Мы с инспектором Геалахом пробыли здесь достаточно времени, чтобы я мог утверждать это.
Человек в белом комбинезоне скривил губы.
— Позвольте судить нам, инспектор. Если это не status-tutus, то он может быть и опасен.
— Чем? — не сдержался Маан, — Разве что, зашибет вас каким-нибудь упавшим с потолка органом.
Собеседник не обиделся, только поправил очки.
— Четыре года назад подобная «живая комната», инспектор, переварила нескольких моих коллег.
— О.
— В прямом смысле, разумеется. Пора запомнить, что приближаться ко всякому Гнильцу не просто гипотетически рискованно, любой из них представляет опасность, в самом прямом значении, но иногда она не так явна, чтобы бросаться в глаза.
Маан смутился — он сам часто говорил подобное. Поэтому вместо заготовленной остроты он, посторонившись, сказал:
— Заходите.
Первыми зашли Кулаки. Они двигались практически бесшумно, если не считать легкого скрипа подошв по грязному полу. Необходимости в штурме не было, поэтому они не стали запускать внутрь «римскую свечу», хотя, как догадывался Маан, с собой у них были и не такие игрушки; просто осветили внутренние помещения мощными фонарями.
Проверив комнаты, они подали сигнал, и в проем начали заходить «белые комбинезоны» — немного робко, осторожно, один за другим.
Через несколько минут вернулся Геалах, он занимался оцеплением уровня.
Ни Кулаки, ни ученые Мунна не любят, когда за их работой наблюдают, хоть и по разным причинам. Присутствие любопытных зевак около логова Гнильца — всегда проблема. А уж когда начнется его транспортировка…
Впрочем, работа инспекторов здесь была уже закончена.
— В порядке, — сказал Геалах, — Перекрыли с Кулаками уровень, плюс я поставил пикеты на входе, да ограничил все возможные передвижения. Не думаю, что в ближайшие несколько часов здесь кто-то появится. О, группа ребят Мунна уже приехала?
— Работают вовсю.
Прибывшие, и в самом деле, занялись делом. Кулаки, раздобыв где-то внушительные дисковые пилы, вырезали дверные коробки, расширяя проход настолько, что туда уже мог въехать автомобиль.
На пол летели искры и пластиковая крошка.
В прихожей «белые комбинезоны» открывали свои кейсы, где в нишах мягко поблескивали предметы, о назначении которых Маан и вовсе ничего не знал. Он и не хотел этого знать. Хромированные щипцы, короткие толстые сверла, матовые лезвия, широкие, как топор палача…
Наблюдая за приготовлениями, Маан прикидывал в уме — насколько успела отмереть нервная система Гнильца. Третья стадия. Хотя бы частично, она должна была сохраниться, а значит…
Из глубины квартиры донесся рев боли, издать который не смогла бы человеческая глотка. От резкого звука Маан инстинктивно дернулся. И рассердился на себя за это.
Геалах лишь скривился.
— Если нам придется все это…
Войсаппарат в кармане издал серию коротких громких гудков. Маан достал его и принял вызов.
— Это Мунн. Ситуация?
— Контролируется, — ответил Маан, — Группа уже прибыла, работает. Но думаю, у них уйдет не один час, тут, знаете ли…
— Много дерьма?
— Да, господин Мунн. Я бы сказал именно так.
— Разрушения были?
— Во время штурма нет. Но, боюсь, парни разворотят квартиру до такой степени, что к ремонту она уже будет непригодна. Насколько я слышу, они вырезают внутренние стены.
— Хорошо.
Где-то далеко, за много километров, Мунн тихо вздохнул. Звук этот был едва слышен, как шепот сквозняка, пронесшийся вдоль стены, но Маан уловил его в колючем треске помех.
И в который раз представил себе самого Мунна, сидящего сейчас в своем крошечном кабинете, пропахшем табаком, за старым письменным столом — уставшего, бледного, с неподвижным взглядом, устремленным в пустоту.
Маан решил, что Мунн сейчас объявит отбой, но тот, помолчав, вдруг сказал:
— Хорошая операция, ребята. Чисто и без крови.
— Этот Гнилец не нес угрозы, господин Мунн. Прямой, — поправился он быстро, вспомнив слова «белого комбинезона».
— Кто знает, какую опасность тот бы представлял, если бы вдруг дорос до четвертой стадии. Когда имеешь дело с этой мразью, нет никакой уверенности в чем бы то ни было.
Из квартиры опять раздался нечеловеческий крик, такой высокий и пронзительный, что в ушах зазвенело.
— Что это у вас?
— Изъятие Гнильца, — ответил Маан, прикрывая войсаппарат рукой, — Ребята работают.
— Ах да… Ну хорошо, вам с Геалахом объявляю благодарность. Можете уходить оттуда. Группа закончит без вас.
Маан почувствовал шевельнувшееся в груди облегчение. До конца стандартного рабочего дня еще было более двух часов, и он ожидал, что им с Геалахом придется оставаться на месте изъятия до полного окончания.
Логово Гнильца по инструкции, находилось в зоне ответственности работающего там инспектора до тех пор, пока выездная группа не заканчивала все свои изыски, которые — Маан это знал — могли длиться очень долго.
Однажды ему пришлось провести более суток, охраняя подземный вентиляционный коллектор.
Обитавший там несколько месяцев Гнилец, видимо, совсем выжил из ума и, однажды сунулся в центральный узел рабочей зоны — огромный тоннель, нагнетающий очищенный воздух в жилые блоки.
То ли его тянуло к себе тепло раскаленного газа, то ли это было запоздалой попыткой самоубийства, но он умудрился пробраться внутрь, после чего был затянут давлением в моторный отсек, где его огромное тело угодило в стальную хватку нагнетающего механизма, состоящего из десятков лопастей и шестерен.
Вспоминать, что последовало за этим, Маан не любил.
Пришлось перекрыть весь коллектор, демонтировать основные узлы, после чего, еще почти тридцать часов ребята из лаборатории ползали во внутренностях огромного аппарата, вышвыривая наружу обгоревшие ошметки плоти размером от каштана до футбольного мяча.
Гнилец оказался чертовски большим для своей стадии, но для Мунна было недопустимо, чтобы хоть частица его уцелела — все останки надлежало собрать, а после, с уверенностью констатировать смерть.
— Логово будут контролировать Кулаки, ваше присутствие не обязательно.
— Понял. Двигаться в штаб-квартиру?
— Нет, ни к чему. Отдыхайте. Можете считать себя свободными на сегодня.
— Так точно.
— Отбой, — негромко сказал Мунн. В динамике что-то сухо треснуло, после чего наступила уже окончательная тишина.
— Что старик? — поинтересовался Геалах.
— Говорит, свободны.
— Так и сказал?
— Да. Сдадим хозяйство Кулакам — и прочь отсюда.
— Славно. Я уж боялся, придется торчать здесь и глазеть, как они режут бифштекс… Не терплю подобных зрелищ.
Мимо них прошел один из «белых комбинезонов», может даже недавний собеседник Маана — лицо его было закрыто защитными очками и респираторной маской, как и полагается во время работы.
В руках он нес большой блестящий пакет, внутри которого что-то упруго колыхалось, точно в прочный полимерный кокон засунули несколько сот граммов желе. Маана замутило, пришлось торопливо отвернуться.
— Пойдем, — сказал он Геалаху, — Эти крики меня раздражают.
