ГЛАВА 4
К автомобилю Геалаха они подошли вместе.
— Ты домой?
— А? — Маан встрепенулся, — Я… Да, конечно.
— Могу подбросить.
— Мне не так далеко, Гэйн.
— Но это точно будет комфортнее, чем трястись, толкаясь в тесной капсуле.
Маан склонен был с этим согласиться. Даже его двадцать шестой класс не предоставлял достаточных удобств, чтобы поездку в общественном транспорте стало возможным назвать комфортной.
Он пользовался правом на отдельный отсек, что считалось солидной привилегией, по крайней мере, он был избавлен от давки и постороннего общества; но и это не делало перемещение в стальной скорлупе по подземным тоннелям более приятным.
Джат Маан предпочитал использовать белые фургоны Контроля, скользящие по жилым блокам во всех направлениях.
Одна из таких машин, на которой прибыла выездная группа, как раз стояла во дворе. Водитель с незнакомым лицом коротко кивнул им. Служебный автомобиль был таким же безликим, как и те, кто пользовался его услугами.
Мунн как-то сказал, что именно такие машины не случайно выбраны в качестве стандартного средства передвижения для работников Санитарного Контроля.
«Белый — символ невинности и чистоты, — сказал тогда Мунн, — Этот цвет успокаивает, не режет глаз. А полугрузовые фургоны всегда кажутся неуклюжими и медленными, верно? Потому-то мы их и используем».
По статистике, фургон является самым распространенным транспортным средством на Луне. Они используются всеми — и компаниями, и частными лицами. Их количество так велико, что они давно стали привычной частью уличной картины.
И уж точно никто не заподозрит, что внутри может укрываться десяток Кулаков, инспекторы Контроля или отряд ученых, с соответствующим оборудованием.
Иногда, встречая такой на улице, Маан рассеянно глядел ему вслед, мысленно пытаясь угадать, кому он принадлежит и куда направляется.
Но это никогда ему не удавалось.
— Поехали, — сказал Маан, открывая дверь «Кайры» и усаживаясь в узкое, но удобное кресло, — Если ты так настаиваешь, спорить с моей стороны было бы неосмотрительно.
— Негодяй — Геалах рассмеялся, — Будто не собирался сам меня попросить!
Он активировал свой магнитный ключ, и под капотом автомобиля тихо заурчал двигатель. Звук этот был успокаивающим, в нем чувствовалась контролируемая, послушная человеческим рукам мощь, готовая вырваться из тесного стального лабиринта оглушающим рычанием и лепестками пламени.
На приборной панели загорелись зеленые и красные огоньки, сверившись с ними, Геалах положил руки на рулевое колесо. «Кайра» тронулась вперед так мягко, что движение поначалу практически не ощущалось. Спустя секунду она уже влилась в поток оживленной улицы.
Маан не любил окраинные жилые блоки вроде того, где они сейчас находились. Здесь жили люди от семидесятого класса и ниже, что неизбежно сказывалось на обстановке. Старые дома, и многие из оных отсчитали больше лет, чем тот срок, на который они были рассчитаны; узкие улицы, несвежий воздух.
Не просто окраина города — окраина самого мира.
Оказываясь здесь, он всегда ощущал беспричинную раздражительность. А бывать в подобных местах приходилось чаще, чем Маан счел бы достаточным.
Геалах вел машину молча, пристально уставившись вперед. Учитывая состояние здешних улиц, это было нелишним. Маан видел его отражение в ветровом стекле.
Застывшее лицо человека, занятого какой-то тяжелой тянущейся мыслью — подобное выражение возникало у Гэйна Геалаха в те минуты, когда он не был занят разговором и не держал в руках оружия.
«Глупо, — думал Маан, равнодушно глядя на проплывающие за окном громады домов, похожие на изъеденные муравьями валуны, — Мы с этим человеком лучшие друзья, уже столько лет называем друг друга личными именами, не раз спасали один другому шкуры, а я все равно не знаю, о чем он думает в такие минуты. И никогда, конечно, не спрошу».
Гэйн не был похож на инспектора Контроля, это отмечали все его знакомые и коллеги.
Худой, даже поджарый, непривычно высокий, даже для лунита, какой-то угловатый, с этими его щегольскими рыжеватыми усами и неизменной улыбкой — его можно было принять за кого угодно, но только не за охотника на Гнильцов.
При этом Геалах был одним из наиболее опытных специалистов — и лучшим из тех, кого знал Маан.
Гэйн Геалах был плоть от плоти Контроля, он был мышцами на его витиеватом и запутанном скелете.
Именно такие парни днем и ночью патрулируют город, выискивая очаги Гнили с фанатизмом обученных ищеек и, обнаружив опасность, бросаются в нее очертя голову, паля из пистолета, не думая ни о чем и ощущая не боль, а лишь кровь врага на губах.
На таких стоит Контроль, да и все человечество на Луне.
— Чего ты так смотришь?
— Просто. Задумался.
Геалах рассмеялся.
— У тебя такое лицо было… Устал?
— Немного. В моем возрасте беготню по лестницам уже стоит исключить из списка ежедневных упражнений. Даже врач мне так говорил.
— Полагаешь, если известить об этом всех Гнильцов города, они войдут в положение и начнут каждый день в десять часов являться в штаб-квартиру, чтобы поскрестись в дверь отдела и спросить инспектора Маана?
— Да, полагаю, они могли бы обдумать такой вариант.
— Ты скулишь как старый пес, Джат, — Геалах покачал головой, — Напомни, сколько тебе осталось до пенсии?
— Пять месяцев.
— Прости, я вечно забываю, что ты еще более древний, чем выглядишь!
Маан не ответил на шутку.
— Я мог выйти на пенсию еще давно. Три… Да, три года назад. Но мы с Кло подумали, что спешить некуда.
— И верно, куда спешить… Геморрой вместо пистолета и шоу по теле, взамен привычной работы. Заманчивая перспектива, что ни говори.
— Гэйн!
— Да брось, старик, — Геалах побарабанил по рулю, отстукивая какой-то незнакомый Маану ритм, — Я понимаю. Честно. Просто прикидываю, как я буду крутиться здесь без тебя. Мне кажется, все станет совсем другим.
— Конечно… — буркнул Маан, однако польщенный, — Привыкнешь.
— Не думаю. Нам с тобой всегда было весело, а, Джат? Мы сработались. Кого ты зовешь всякий раз, когда нужна помощь? Кулаков? Хольда? Нет. Меня. А если у меня проблемы, я звоню тебе. Без тебя будет… — Геалах помедлил, — не то.
— С тобой останутся Мвези, Тай-йин, Месчината, наконец.
— Они хорошие ребята, но ни один из них не сравнится с тобой. Это я тебе честно говорю. К такому не привыкают.
— В нашей работе вообще разве можно к чему-то привыкнуть… Знаешь, мне ведь тоже пока не верится, что настанет день, когда я смогу просто сидеть дома с женой и дочкой, смотреть беззаботно теле, плевать в потолок — и не таскать с собой эту проклятую железяку, — Маан оттянул пальцем ремень кобуры, — Но, сам знаешь — это неизбежно. Я становлюсь стар для нашей работы.
— Ты один из опытнейших людей Мунна. Не говори, что тебе это неизвестно.
— А еще я без пары лет старик, — Маан улыбнулся своему отражению в ветровом стекле, оно ответило кислой ухмылкой, — Я многое еще помню и умею, но понимаю, что время работает не на меня. Мне становится трудно. И я теряю нюх.
— Этого я не заметил.
— Заметил. Просто не подаешь виду. Да, я скулю как старый пес — именно потому, что я действительно превращаюсь в дряхлого цепного кобеля, который еще горазд отгонять от миски обнаглевших котов, но уже ни за что не задушит волка.
— Когда ты принимаешься философствовать с таким умным видом, то, скорее, похож на пожилую обезьяну…
— Кстати, обезьяны мне симпатичны.
— Я не верю, что настанет день, когда ты положишь пистолет на полку и скажешь: «Я больше не играю, парни». Вот, не верю!
Маан пожал плечами.
— Было время, когда и в заселение Луны не верили. Но, расскажи это участникам Большой Колонизации!
— Ты крепок как бык, черт возьми!
— Гэйн… У меня искусственная печень, которая по утрам дарит несколько минут адской боли. И вместо колена проклятая мешанина из металла и пластика. Иногда нога так начинает болеть, что подумываю о костыле. Я не могу работать. Не могу работать так, как когда-то. И в этом нет трагедии.
— Я видел тебя сегодня в деле, Джат, брось придуриваться. Ты по-прежнему быстр. В достаточной мере, чтобы вышибить мозги любому Гнильцу на этой планете.
— Нет. Я всего лишь плелся за тобой. Если бы нашли не грибницу, а что-то действительно опасное, из той комнаты ты мог выйти один. Не перебивай, я ведь серьезно… И чутье у меня не то что прежде — я едва ощущал присутствие Гнильца, когда ты уже точно знал стадию. Я могу быть инспектором, Гэйн?! Брать на себя ответственность за чужие жизни?! За твою, наконец?! Ты идешь вперед, зная, что я прикрываю тебе спину. А ты когда-нибудь думал, что будет, если я не успею? А я каждый раз думаю, когда достаю оружие. Смотрю на него и не знаю — буду ли я сегодня достаточно скор, чтобы спасти твою жизнь, если понадобится? И какая трагедия случится, когда окажется, что нет…
Геалах вел машину, стиснув зубы.
— Ты просто пытаешься меня напугать, — сказал он наконец, — И это глупо. Ведь не я вчера застрелил того ублюдка в ресторане. Официант сказал: твои движения были молниеносны. Тот уже вытащил ствол, а ты сидел как каменный, а потом за одно мгновение — бах! — выпрямив указательный палец, Геалах изобразил рукой пистолет, — И Гнилец уже на полу.
— Это был совсем старик, Гэйн. И все равно этот фокус дался мне тяжело. Он ведь почти успел.
— Что?
— Он почти успел, — неохотно повторил Маан, — Думаю, просто тугой спуск… Раньше такой фокус не стоил мне ничего. Однажды я застрелил молодого Гнильца, когда тот упер ствол мне в лоб. Так быстро, что он не успел даже моргнуть. А в этот раз я был на грани. Меня чуть не уложил наповал старик со ржавым «Кольтом».
Разговор был неуместен и тяжел, между ними словно появилась зона мертвого воздуха, попадая в которую слова становились невесомыми, пустыми и холодными.
Маан ожидал этого разговора, но позже, и даже начал составлять ответы, предугадывая обычно желчные ироничные выпады Геалаха. Но сейчас он почувствовал, что его опередили, и все заготовленные слова так же бесполезны, как и пули, выпущенные по уже мертвому врагу.
Геалах покачал головой.
— Я тоже с годами не становлюсь лучше, уж можешь мне поверить. Ты слишком критичен к себе.
— Оптимизм для меня сейчас — роскошь.
— На тебе целый отдел. Джат Маан — не рядовой инспектор, в конце концов!
— Найдется кому меня заменить.
— Ты не сможешь просто уйти из Контроля!
— Почему же это? Пять месяцев, Гэйн. Потом я уйду. Мунн, конечно, в курсе, у нас с ним все обговорено.
— Неудивительно. Ладно, — он мотнул головой, точно отгоняя надоедливую муху, — Я давно знал, что когда-нибудь это случится. Просто я не думал, что так скоро. Пять месяцев… Не так уж мало, наверное.
— Достаточно, чтобы я проел тебе плешь, — улыбнулся Маан, — Относись к этому проще. Как к побочной мутации, если угодно.
— Нулевки не мутируют… — автоматически отозвался Геалах.
— Но даже неплохие агенты мутируют в пенсионеров, рано или поздно. Просто новая стадия развития болезни, которую называют «жизнь».
— И опять ты похож на философствующую дряхлую обезьяну.
Маан погрозил ему пальцем:
— Привыкай терпеть старческое нытье, щенок, тебе предстоит еще долго его слушать.
Они оба рассмеялись. Маан почувствовал, что самая неприятная часть разговора позади.
С Геалахом всегда так — когда он злится, может быть вспыльчив, даже груб, слишком уж невыдержанный, прямолинейный характер, но отходчив, что редко встречается.
Оказавшись в обстоятельствах, при которых остается лишь смириться и принимать их как данность, он рано или поздно находит свою, пусть даже горькую, истину.
«А в этот раз обстоятельства — это я, — подумал Маан, — Гэйн попросту нервничает, еще толком не осознав их. Но он, конечно, привыкнет».
На одном из перекрестков пришлось остановиться — по улице ехал грузовой автопоезд, громыхающая серая связка контейнеров на огромных колесах. Из многочисленных труб вырывался угольно-черный дым, и несмотря на полную изолированность салона, Маану показалось, что по машине расползается тяжелый бензиновый смрад.
— Почему ты вообще заговорил с ним?
— Прости, отвлекся. С кем?
— С тем Гнильцом вчера. В ресторане.
— Там было много людей. Нельзя же было тыкать в него оружием при всех, да и фургон еще не подъехал. Гнилец был вооружен, мог начать стрелять… Обычная предосторожность.
— Учитывая, что дело закончилось дуэлью, — Геалах фыркнул, — Ну да, конечно. Знаешь, когда меня волнует безопасность окружающих, я поступаю иначе. Особенно если противник вооружен и настороже. В такие моменты многие выкидывают что-то такое… То есть, когда понимают, что больны, и появление инспекторов Контроля лишь вопрос времени.
— У них это на уровне инстинкта.
— Вот-вот. Находят оружие, неважно какое, начинают затаиваться, меняют привычки… Пистолет, нож, осколок стекла… Проклятые выродки! Они с самого начала готовятся убивать, это безотчетный рефлекс. Но пока у них не выросли когти внушительного размера или иная пакость, приходится пользоваться тем, что есть… Нет, в таких случаях я стреляю первым. Или сворачиваю шею, вот так, — отпустив руль, Геалах сделал резкое движение ладонями, — Но устраивать дуэль в стиле Дикого Запада… Ты ведь сел за стол не для того, чтобы выждать удобный момент для нападения.
— Почему ты так думаешь?
— Я же опрашивал обслугу, помнишь? Официант сказал, вы с ним говорили. Долго. Около получаса, если не больше.
Маан с равнодушным видом пожал плечами.
— Ну да, я завел с ним разговор, пытался закончить дело мирно. Хотел, чтобы он сдался, сложил оружие и вышел вместе со мной.
— Вздор!
— Почему сразу вздор? — Маан приподнял бровь.
Геалах прищурился.
— Я слишком хорошо тебя знаю. Ты ненавидишь Гниль, так же как и я, как любой другой инспектор Контроля. Может, даже больше. Сегодня ты оставил Гнильца подыхать в руках наших коновалов, хотя в твоих силах было избавить его от мучений.
— А чего сам-то не пристрелил? — вскинулся Маан. Воспоминание о Гнильце, ставшим единым целым с камнем, неприятно резануло, — Ты мог сделать это не хуже меня.
Но Геалах смотрел на него вполне мирно.
— Не кипятись, старик, — просто сказал он, — Я не к тому. Ненависть к проклятой Гнили и делает нас теми, кто мы есть. Гниль — это худший кошмар из всех известных человечеству, ненавидеть его нормально, по крайней мере, для тех, кто работает в Контроле. Пенять за ненависть тебе… Вот уж нет! Именно поэтому я не понимаю, почему ты подарил так много жизни тому старику в ресторане. Ведь мог застрелить Гнильца на месте, и у тебя было право это сделать.
— Мунн вымотал бы мне все кишки, прежде чем я ушел на пенсию. Стрелять в людном месте, не попытавшись заставить его сдаться… Это противоречит инструкции.
— Брось, — Геалах скривился, — Ты сам знаешь, что есть тысячи способов объяснить это. К примеру, он потянулся за оружием… Так ведь бывает. Бах — и Гнильца нет. Ты сам неоднократно это проделывал. Помнишь, тот случай, с полгода назад, в торговом центре?
— Не очень. Старческая деменция, вероятно.
— Ему было лет двадцать. Он еще шел под ручку с девушкой. Ты сразу почуял его. «Двойка, — сказал, — Будем брать здесь».
— А, ты говоришь про того выродка из шестого блока?
— Именно про него. Мы подобрались ближе. Помнишь? Он ощущал нас, дергался, нервничал, тер затылок. Они все чувствуют, просто не знают, что это означает, не успевают привыкнуть… А потом мы отрезали его от входа, и ты сказал что-то вроде: «Стоять на месте! Контроль!».
Маан поднял руку в протестующем жесте.
— Хватит, я помню.
Но Геалах не дал себя перебить.
— …и девчонка его завизжала. Она же не знала… Наверное, и пятна не видела. Малолетняя дура… Но быстро все поняла. И он тоже понял. Я по глазам это вижу, в них страх скачет. Точно изнутри стекло разбивает… Он попытался что-то сказать, и тогда ты всадил ему пулю в голову, — Геалах коснулся указательным пальцем лба, — прямо сюда. А потом мы сказали Мунну, что Гнилец пытался вытащить что-то из кармана. И ты был вынужден открыть огонь на поражение. Представляешь, я даже помню, как его мозги вылетели. Бам! Точно голова взорвалась. А та девчонка потом тебе письмо с благодарностями прислала.
— И это помню. Кло мне из-за него такой скандал устроила, что я сам готов был застрелиться.
Автопоезд миновал перекресток, Геалах тронул автомобиль вперед. Здесь дорожное покрытие было пристойным, приближались центральные жилые блоки, и Маан с удовольствием вслушивался в шелест шин.
Начало темнеть. Маан бросил взгляд наверх, туда, где лиловыми одиночными виноградинами через равные промежутки висели осветительные сферы. Отсюда они казались не больше горошины, но Маан знал, что их истинный размер не оценить из-за удаления от поверхности. Двести метров? Или пятьсот?
Когда-то он это помнил, а сейчас это уже не имело никакого значения.
Свет стеклянных звезд казался по-прежнему ярким, но по тому, как изменились тени на улице, по которой они ехали, он понял, что начинает смеркаться.
«Звезды» гасли по непредсказуемой, постоянно меняющейся схеме, специально, чтобы сумерки каждый раз выглядели более естественно. Да и гасли они постепенно.
Через часа полтора свечение станет в два раза менее интенсивным, а к восьми по локальному времени, в небе будет видно лишь зыбкое, едва заметное сиреневое сияние — точно на город опустился, подсвеченный синим, туман.
— Так, почему? — спросил Геалах, и по его тону Маан понял, что тот действительно ждет ответа.
— На самом деле, я задал ему один вопрос.
— Какой?
— Что он почувствовал.
— Ты спросил у Гнильца, что он почувствовал?
— Да, именно так.
— Бога ради, Джат, зачем?
Маану не доставил удовольствия растерянный вид Геалаха.
— Просто любопытство. Гнилец был на первой стадии, Гэйн. И не очень давно, несколько недель. Обычно я встречаю их куда старше, с хорошо оформившейся первой или, чаще, второй. Сегодня вот даже третья… Болезнь еще не успела поработить его, ни снаружи, ни внутри.
— А пистолет он носил с собой, чтобы открывать бутылки. Человек становится Гнильцом, когда получает первую стадию. В ту же секунду. Необратимые изменения в нейронных связях мозга или что-то такое… Ты говорил не с человеком, Джат.
— Я знаю. Но в нем было еще многое от человека, очень многое. Потому я и завел тот разговор. Мне хотелось знать, как чувствует себя тот, кто едва переступил границу. На самую малость, на волосок… Это как задать вопрос пережившему клиническую смерть.
Маан ожидал, что Геалах отпустит какую-нибудь язвительную шутку, но он, напротив, сохранял полную серьезность.
— Кажется, понял.
— Мне давно хотелось это узнать. У ученых не поинтересуешься… Вот я и спросил у того Гнильца. Он внешне был так похож на человека, Гэйн. На человека, который отчаянно боится. Только страх у него не обычный, а особенный. Как будто направлен не на то, что его окружает, а на себя самого. Он это чувствовал, понимаешь? Чувствовал растущую в нем Гниль. Я думаю, что собирался застрелиться, но никак не мог решиться.
Восемнадцать процентов Гнильцов кончают жизнь самоубийством на первой стадии, двадцать четыре — на второй.
Он говорил это Бэнту Менессу тогда, в «Еловой ветви». Маан знал эту фразу наизусть. Эту — и еще многие другие, в которых тоже содержались числа.
У ребенка, не достигшего десятилетнего возраста, шанс подхватить Гниль — семь десятых процента. Способность членораздельно говорить на третьей стадии Гнильцы сохраняют в семнадцати процентах случаев. Вероятность для женщины стать Гнильцом в процессе беременности — полтора процента.
Ребята Мунна знали много подобных цифр. У них было достаточно времени, чтобы их анализировать, сопоставлять и складывать. По сути, это было единственным, что они производили.
Вероятность болезни у лиц с полным или частичным параличом — от одной целой девятнадцати сотых до двух процентов.
Иметь дело с Гнилью в образе чисел проще. За ровными рядами знаков не чувствуется вони заживо разлагающегося тела. Не видно деформирующихся черепов с видоизменяющимися зубами.
Думать об этом было тяжело и неприятно, Маан оборвал мысль, вслух сказав:
— Я хотел найти след первичного изменения. Границу между человеком и Гнилью.
— И как? Нашел?
— Нет. Он ничего не сказал, — солгал Маан, — Не стоило и пытаться.
— Уже подъезжаем… Мне кажется, это было банальное любопытство. Обычного человека, но не инспектора Контроля. Я думаю, ты просто хотел знать, каково это. Мы с тобой никогда не сможем почувствовать подобного, ведь на нашей службе не заболеть. И порой нам становится интересно: что чувствуют те, кого невозможно понять? Не всем нам, но многим.
Говоря это, он смотрел на дорогу, в его глазах отражались зыбкие искры дорожных огней.
— И тебе?
Тот привычно усмехнулся.
— Возможно. Все может быть, старик. Плох тот врач, который хоть на минуту не хочет оказаться на месте пациента, чтобы узнать, что больной ощущает.
Маан уже видел окна своего дома. Два желтоватого оттенка теплых пятна — это гостиная. Неясный справа, за углом — комната Бесс.
Осветительные сферы уже тускнели, погружая улицу в густые сумерки. Каждый дом теперь казался покачивающимся в ночном море кораблем, освещенным огнями электрических ламп.
Гэйн остановил автомобиль напротив дорожки, ведущей к дому.
— Твоя станция.
— Спасибо, Гэйн. Зайдешь на ужин? Кло была бы рада. Она мне пеняет, что ты редко у нас появляешься.
Геалах покачал головой.
— Извини, не сегодня.
— Может, завтра?
— Забыл, да? Завтра мы с ребятами собирались в «Атриум». И ты пойдешь с нами.
Последнюю фразу Гэйн произнес медленно, с нажимом.
— Вылетело из головы, что завтра среда.
— Отказы не принимаются, — Геалах наставил на него указательный палец, точно пистолет, привычным жестом — в обманчивом свете Маану даже померещился блеск стали.
— Я буду. Пока, Гэйн.
— Бывай.
«Кайра» прошелестела мимо него и устремилась дальше по дороге — маленький кусочек тепла и света на быстро остывающей ночной улице. Маан некоторое время в задумчивости смотрел ей вслед, наблюдая за тем, как уменьшаются, удаляясь, два красных огня.
Наверное, стоило уговорить его зайти. Маан покачал головой. Геалах не из тех ребят, что ценят тихий ужин за семейным столом. Конечно, иногда он позволял себя уломать, но не чаще, чем того требовали неписаные правила приличия.
— Ну и не очень-то хотелось, — беззлобно сказал Маан в никуда и зашагал к двери.
Как всегда после рабочего дня, он чувствовал себя опустошенным, выпитым досуха. Наверное, то же ощущает порожняя бутылка, стоящая в чулане. Снаружи — серые хлопья пыли, внутри — отдающая сыростью пустота.
Вдобавок ко всему, во время поездки опять расшалилась печень, Маан прижал к правому боку ладонь, словно баюкая ее, как капризного ребенка.
Боль стала привычной и никогда не уходила насовсем, она была его старой знакомой с неизменно скверным характером.
Собственная печень сейчас представлялась ему набухшим гнойным нарывом, внутри которого, ритмично стягивая воспаленную плоть ледяной паутиной, сворачивается нечто острое и колючее.
Это не страшно. Пройдет.
Замедлив шаг, Маан достал из кармана пиджака крохотную склянку, вытряхнул из нее пару бесцветных горошин и кинул под язык. Во рту тотчас образовалась солоноватая горечь. Ничего, так бывает, если целый день ничего не есть, да еще и хорошенько побегать… Через несколько минут отпустит.
Кло лучше ничего не говорить. Она, конечно, промолчит, но весь вечер будет расстроена, а Маан не любил огорчать супругу, не любил, видеть в ее взгляде тревогу или печаль. В такие моменты сердце его сжималось и хотелось весь мир сложить к ногам жены — лишь бы ее лицо снова озарила улыбка.
Дома Маана не ждали, он с опозданием вспомнил, что так и не позвонил. Он отпер дверь своим магнитным ключом, язычок замка неприятно лязгнул.
Его девочки сидели на диване и смотрели что-то из развлекательных вечерних передач.
— Привет! — сказал он громко, — А вот и я.
И в этот миг внутри, в его теле, этом опустошенном сосуде, отозвался теплом какой-то крошечный кусочек, сладко заныл.
Дома.
Тонкая дверь вдруг оградила его от всего прошедшего дня, провела непреодолимую черту, за которую не могли вырваться его беспокойные мучительные мысли. И даже печень как будто стала болеть тише, согрелась…
— Джат! — Кло быстро поднялась, — Как ты рано!
— Взял работу на дом, — он подмигнул, снимая тяжелый холодный плащ, — Вы уже поели?
— Да, не дождались тебя. Мой руки и садись, я разогрею ужин.
— Привет, пап, — Бесс махнула в воздухе пальчиками как веером. В глазах ее Маану почудилась досада — этакая мимолетная искорка с тающим хвостом. Он попытался убедить себя, что его глаза после уличных сумерек просто не привыкли к мягкому домашнему освещению. Конечно, убедил — как всегда.
— Привет, бесенок. Как дела?
— Отлично, — отозвалась она вяло. Он попытался вспомнить, отвечала ли она когда-нибудь иначе, и не смог. Кажется, у нее всегда все было отлично.
Он прошел в спальню, и с удовольствием снял костюм. Чистый, но будто набравший в себя невидимую уличную пыль, и оттого потяжелевший.
Затем облачился в потертый халат.
Оружие аккуратно сложил в стенной сейф. Сейчас его запах был неприятен, и Маан почувствовал удовлетворение, когда холодный металл оказался вне пределов видимости.
В ванной комнате он сунул руки под тонкую горячую струю воды. Капнув на ладони и смыв дезинфицирующую пену, Маан набрал полную горсть отдающей летучим химическим ароматом жидкости, и с наслаждением плеснул себе в лицо. Преимущества двадцать шестого класса — нормирование воды по очень высокому стандарту.
С мягкой усмешкой он вспомнил, с каким чувством открыл кран, когда ему, Джату Маану, только присвоили тридцатый класс, и они с Кло переехали в свой дом.
Тогда он открыл воду и позволил ей течь безо всякого смысла, ловя подрагивающую тонкую струйку пальцами. Она щекотала кожу, Маан смеялся, и Кло, в конце концов, заставила его закрыть кран, сказав, что порезвиться — это всегда хорошо, но воду впустую лить негоже.
Пятьдесят литров в сутки на человека — тогда это казалось невероятным. Не той коричневатой, отдающей гнилостным тягучим запахом жижи, к которой он привык — настоящей, очищенной воды…
В ту ночь они с Кло занимались любовью с каким-то исступленным безумием, оставляя на коже друг друга багровые следы и царапины.
Маан не любил глядеть в зеркало, но оно находилось над раковиной, и каждый раз, когда он подходил умыться, то невольно улыбался своему отражению. То привыкло к подобному ритуалу, и вот, уже много лет встречало его кислой неискренней улыбкой, пряча глаза.
Бывало, что Маан иногда замирал, разглядывая свое лицо, зрелище это, обычно тягостное и неприятное, вдруг отчего-то гипнотизировало.
Нездорового оттенка желтоватая кожа, плотные мешки под глазами, дряблые, как будто истончающиеся с каждым годом жизни, щеки, а если добавить к этому печальному зрелищу тусклые губы и сонный меланхоличный взор — получалось явно не то лицо, которое притягивает заинтересованные взгляды женщин.
И еще волосы… Маан с ожесточением пригладил их ладонью и слегка растрепал. Залысины от этого не сделались менее заметными, наоборот.
«Придется тебе через год-другой примерять парик, — сказал Маан, глядя в зеркало, — Не бриться же наголо в таком возрасте…»
Отражение не спорило — вздохнуло, глядя куда-то в сторону. Хоть с ним не надо пререкаться.
Когда Маан вернулся в гостиную, Кло еще не было, она возилась с ужином на кухне. Бесс, как и прежде, сидела на диване, уставившись в теле. По большому экрану сновали мужские и женские фигуры, а из динамиков доносилась лишенная ритма музыка, быстрая и неприятно теребящая барабанные перепонки.
Маан хотел было попросить переключить канал, но не стал этого делать. Конечно, Бесс не откажет, но по ее лицу можно будет прочесть, что она обиделась. Такой уж возраст — невозможно скрывать мысли. И еще поди разберись, кому от этого хуже… Нет уж, пусть смотрит.
Отец устроился на продавленном диване рядом с дочкой. Она заметила его присутствие, но не оторвалась от экрана, делая вид, что постановка поглощает все ее внимание без остатка.
Однако даже изрыгающий из себя звуки теле на смог целиком заполнить ту густую тишину, которая образовалась в комнате, с тех пор как Маан зашел.
Он иногда думал, что как раз к пространству тишина имеет мало отношения, скорее всего, это его личная, всюду следующая за ним тишина. Вроде тучи, вечно висящей над головой в мультфильмах.
Когда он впервые стал это замечать? Недели две назад, наверное.
Маан тоже начал делать вид, что смотрит теле, и явная наигранность этого действия, столь же бесполезного, сколь и наивного, заставила его мысленно сморщиться от отвращения к самому себе.
Иногда, когда они вместе с Кло смотрели театральные постановки по теле, его настигало похожее чувство, если на экране появлялся актер, в чьей игре сквозила фальшь. Она могла быть в смехе, рыданиях, или признании в любви, но Маан чувствовал ее безошибочно, каким-то внутренним, не имеющим названия, органом.
И каждый раз, когда он видел лицо актера, изображающего страсть, и студенистый блик искусственности, неправильности в его глазах, то чувствовал себя смущенно, неловко, точно сам сейчас был на экране, жалкий, ничтожный, и на него самого смотрели миллионы глаз, ощущающих эту самую фальшивость…
Как будто можно почувствовать стыд за другого человека!
А сейчас, неудобно устроившись на чересчур мягком диване, он сам, Джат Маан, и был тем скверным актером. Это в его нарочито небрежной позе была фальшь, и это его собственные глаза суетливо бегали из стороны в сторону, как бывает у отчаянно лгущего человека.
И Бесс не могла этого не чувствовать. Она и чувствовала — по ее замершему телу, чересчур ровной спине и напряженному неподвижному взгляду Маан понимал: тишина в комнате делается настолько густой, что уже едва пропускает кислород.
— Как школа? — спросил он, попытавшись издать беззаботный отрывистый смешок и с ужасом услышав вырвавшийся из собственных губ безобразный полурык-полускрежет, столь же отвратительный и ненастоящий.
— Школа? — Бесс сделала вид, что действительно внимательно смотрела теле, и даже пару секунд похлопала ресницами, как бы возвращаясь в мир по эту сторону экрана, — А. Нормально, пап.
— Все в порядке?
— Да, — она втянула голову в плечи, уже не пытаясь прятать эмоций, — Просто замечательно.
Лучше всего, ему было бы замолчать. Но какая-то скрытая в нем пружина, налившись тяжелым отчаянием, выталкивала наружу слова:
— Это хорошо. Помни, что сейчас то самое время, когда надо уделять все внимание образованию. Когда ты станешь постарше, это будет проще, научишься схватывать… То есть будет немного полегче, что ли. Надо заставить себя работать, осваивать искусство настраиваться… понимаешь?
Нужные слова выстраивались в цепочки, такие же знакомые и отшлифованные годами, как звенья привычных ему инструкций и наставлений на службе.
Только в этот раз их обычно безупречная, отлитая из заботы и родительской строгости структура казалась ему самому беспомощной и виляющей, он спотыкался в собственных оборотах, повторял одно и то же, несколько раз пытался прерваться, но тщетно, и продолжал эту бесполезную и бесконечную речь.
Бесс сидела по-прежнему неподвижно, он чувствовал ее напряжение от слов, которые дочь слышала не один десяток раз. Напряжение тем более неприятное, что оно было сокрыто в ней, но не спрятано по-настоящему.
Маан видел его в наклоне головы. В движении руки, заправляющей локон за ухо. В подергивающихся маленьких ноздрях.
Напряжение от слов? Или от него самого — старого лысеющего отца, который, умостив на диване свое бесформенное набухшее тело, несет весь этот отвратительный лживый вздор.
И, точно впервые увидев себя со стороны, но ее глазами, Маан ощутил вспышку раскаляющего изнутри гнева.
— Черт возьми, ты могла бы послушать вместо того, чтобы пялиться в эту коробку!
Она вздрогнула. Не так, как вздрагивает захваченный неожиданностью человек. Скорее всего, ее тело уже было готово к этому бессознательному движению и теперь сработало, как простой механизм, который несколько минут заводится для совершения одного-единственного простого действия.
Как мышеловка.
Опасаясь, что сейчас она просто встанет и уйдет в свою комнату, Маан огромным усилием воли задавил в себе злость, как палящую искру в кулаке.
— Извини, Бесс, я не хотел на тебя кричать. — сказал он поспешно, — Просто ты должна понимать, насколько это важно…
— Да, я понимаю, спасибо.
Голос дочери звучал тихо, неуверенно, а на слове «Спасибо» он спустился до шепота. Девочка еще больше вжалась в диван, замерла, скукожилась.
Уловив это уголком сознания, Маан даже зубы стиснул.
— Доча… Бесс… Ты же знаешь, что мы с мамой всегда тебе желали только лучшего.
— Конечно.
Она сидела как затравленный зверек, будто пытаясь сжаться в комок, завернуться внутрь себя и исчезнуть. Маан не понимал такой реакции, что все пуще разжигало в нем раздражение, которое он не в силах был сдерживать.
— Да прекрати ты сопеть! Я тебя ни разу и пальцем не тронул, а ты ведешь себя так, будто тебя бьют каждый день! Бесс!
Теперь она действительно вскочила и метнулась в свою комнату. До его слуха донеслись всхлипывания, прежде чем она захлопнула дверь, и хоть он не мог разобрать в точности, у него не оставалось сомнений, что, оказавшись в своей комнате, дочь зарыдала.
Еще с ранней юности Маан усвоил для себя простую истину: по-настоящему сильный мужчина никогда не станет самоутверждаться за счет тех, кто слабее его; потому поднять руку на женщину или ребенка было для него немыслимо, недопустимо, кощунственно.
Джат Маан не мог терпеть женских слез, они выворачивали его душу наизнанку, делали беспомощным. Он не знал, что делать и как сейчас поступить с Бесс.
Пойти к ней?
Или остаться?
Маан взял пульт дистанционного управления и щелчком заставил теле замолчать. Множество людей, надсадно смеющихся, звенящих фужерами, поющих, вдруг просто исчезли, утонув в черном прямоугольнике экрана, и Маан почувствовал удовлетворение, точно эта темнота была многотонной плитой, которую он сбросил на источник раздражающего шума.
Просто убрал их. Одним нажатием пальца. Как прежде, убирал очередного Гнильца, надавив на спусковой крючок.
Через несколько минут Кло зашла в гостиную. В руках у нее был поднос с дымящимися тарелками.
— Где Бесс? — удивилась она.
Маан не знал, что ответить. Его разъедало чувство вины, но он никак не мог понять — за что. Как обычный разговор мог обернуться тем, что дочь расплакалась — в голове не укладывалось.
— Ушла к себе.
Кло нахмурилась. Когда ее небольшие, аккуратно очерченные брови сдвигались, нависая над темными, точно спелые неземные ягоды, глазами, Маан всегда ловил себя на том, что любуется ей.
— Что случилось? — спросила она, устанавливая поднос перед ним.
На еду Маан посмотрел без особого интереса: вареные клецки с луковым соусом, салат со спаржей и несколько пластов сыра. Из-за чересчур темного цвета он казался застывшими ровными ломтиками воска, лишенного запаха и твердого на ощупь.
Конечно, он и не был сыром, в полном понимании этого слова. Производство искусственной лактозы все еще не было толком налажено, но сегодня «сыр» не просто был подделкой, он и выглядел ею.
— Я не знаю — пожал плечами Маан, — Я спросил про школу, сказал о важности образования, а она вдруг расплакалась.
— О, боже мой… Подожди меня здесь, пожалуйста, не ходи к ней, ладно?
— Конечно! Ты только помягче там, и сама не нервничай сильно…
У клецок был отвратительный вкус, они напоминали комки какой-то кислой субстанции, почему-то с грибным запахом. Впрочем, по своей природе клецки вряд ли далеко ушли от грибов, ведь лишайники, из которых создают основную массу эрзац-еды на Луне, выращиваются в огромных гидропонических фермах под городом.
Восемьдесят процентов рациона каждого взрослого мужчины на планете составляют растительные культуры, в основном грибы и водоросли. Даже то, что кажется картофельным пюре или пирогом, несколькими часами ранее могло размножаться спорами.
Маан никогда не был требователен к еде, в молодости ему случалось не есть по нескольку дней или питаться такими вещами, о которых он никогда не рассказывал никому, даже Кло.
Но почему-то именно сейчас необходимость равномерно помещать в рот, тщательно пережевывать и усваивать одинаковые, точно нарезанные поваром-роботом, куски фальшивой еды, казалась ему едва ли не омерзительной.
Вернулась Кло. Вид у нее, как показалось Маану, был озадаченный.
— Ну, как там Бесс? — с беспокойством спросил он.
— Все хорошо, не бери в голову. Скоро пройдет.
— Скажешь тоже! Я же не каменный, Кло, переживаю, как и ты.
— Именно поэтому я тебя люблю, — она поцеловала его в макушку. Точно в волосах пробежал прохладный шкодливый ветерок, — И дочка любит.
— Бесс? — Маан хмыкнул, — Верится с трудом. В последнее время, каждый раз, когда мы оказываемся наедине… Не знаю… словно температура в комнате опускается градусов на десять.
— Ну что ты, Джат, не придумывай.
— Я даже не могу поговорить со своей дочерью, Кло. Я имею в виду, нормально, а не обсудить, что было в школе, использовав максимум несколько необязательных слов. Она сторонится меня, ты ведь замечала это? Боится, не знаю… Да, как будто боится! Она постоянно замирает, если я рядом. И вздрагивает, когда я заговариваю. Ищет предлог, чтобы убраться как можно дальше. А ведь я ее даже никогда не наказывал.
— Она взрослеет.
— Ты тоже это проходила, знаю. Но не шарахалась от родных при этом!
— У нее меняется мировосприятие, как у всякого в ее возрасте, в том числе и у меня, Джат. Через это надо просто пройти, а пока она взрослеет, максимум, что ты можешь сделать — поменьше пытаться что-то предпринять.
— А в идеале, вообще не появляться дома! — подхватил он, — Да, это будет наилучшее решение. Но почему именно я, Кло? С тобой Бесс как будто нормально общается. По крайней мере, я ни разу не видел, чтобы вы ссорились. Так бывает? Подожди… — Маан отстранился от тарелки, озаренный новой мыслью, — Или дело действительно во мне?
— Не в тебе, — по тому, как смущенно Кло отвела взгляд, Маан понял больше, чем могли бы вместить ее слова.
— Это из-за моей службы, так?
В его голосе, кажется, прозвучало что-то, чего обычно в нем не было.
Жесткое, безликое, сухое.
— Кло! Это из-за того, что я работаю на Контроль?
— Может быть, — ответила негромко она, — Пожалуйста, потише. Ты ведь знаешь… В общем, не все его любят. А многие просто боятся.
— Боятся Контроль должны только Гнильцы, — с укоризной парировал Маан, слепо шаря по столу в поисках отложенной в сторону вилки, — Ублюдки, в которых нет ничего от человека. Обычным людям нечего нас бояться.
«Нас» прозвучало как-то сухо и неестественно. Наверное, он должен был сказать «меня». Но поправляться не стал.
— Мы спасаем жизни!
— Я знаю, Джат, знаю, — она мягко взяла его за руку. Пальцы у нее были нежными и прохладными, — Но представь, как это выглядит глазами ребенка. И попытайся понять ее. Она боится не тебя, ее пугает ореол твоей работы. Это пройдет, я уже спрашивала у ее психолога. Почти все дети служащих Контроля проходят через это. Просто ее чувства сейчас очень тонки и обострены, она слишком резко ощущает все окружающее. А мы — часть ее окружения, Джат. Ты ее семья. Ей надо свыкнуться с положением дел, а для этого необходим некоторый срок.
Маан, наконец, нашел вилку и начал есть, но вкуса не ощущал. И вряд ли в этом были виноваты продукты.
— Не знаю, Кло. Наверное. Может быть. Для меня все это так непривычно…
— Просто дай Бесс то время, которое ей нужно.
Он ощутил, как в груди рождается мягкое, спокойное тепло.
— На этой неделе она словно с цепи сорвалась, — извиняющимся тоном сказал Маан, в глубине души радуясь, что здесь, дома, он может позволить себе ту мягкость, что была недопустима во внешнем мире.
— И неудивительно. Я сама узнала это только сегодня. Мне позвонили из школы Бесс. Конечно, я думаю, что им стоило сообщить об этом раньше, но… Не пугайся, Джат, все в порядке. Учительница сказала, что неделю назад у них выявили Гнильца.
Какая-то часть сознания Маана, обладающая умением оставаться хладнокровной при любой ситуации, отметила, как изменилось лицо Кло — наверное, реакция на его собственную мимику.
— В ее классе? — вырвалось у Маана само собой.
— В школе, дорогой, — Кло положила руку мужу на плечо, — Говорю же, не принимай это близко к сердцу. Бесс ничто не угрожает. Его изолировали моментально. Они там постоянно проходят проверки. Сдают анализы…
— Какая у него была стадия?
— Не знаю, обошлись без подробностей, но сказали, что причин тревожиться не было, этот Гнилец не представлял опасности для других детей.
— Они все представляют опасность, Кло, все, — он посмотрел ей в глаза и с тенью ужаса от содеянного заметил, как они, обычно темные, стали почти черными от страха, — И то, что это случилось в ее школе…
— Такое случается везде. Редко, но везде. В общественных школах или в частных, ты же сам знаешь.
— «Вероятность того, что за время учебы, среди одноклассников появится Гнилец, составляет три с половиной процента», — глухо процитировал Маан, отодвигая тарелку.
— Это из какой-то вашей статистики?
— Из информационных карточек для учеников. Мы раздаем их каждый год во всех школах. Не я, конечно, другие… Так вот почему Бесс так на меня смотрит. Она знает?
— Им сказали, что это просто болезнь и его надо поместить в карантин. Зачем пугать детей? Банальный изолятор, как правило, так и делается. Потом, наверное, скажут, что он выздоровел, но его перевели в другую школу. Но знаешь, я думаю, что дети поняли, — Кло прижалась к нему, — Бесс и другие. Они уже достаточно взрослые для этого.
— Обычно так и бывает, — подтвердил Маан, обнимая ее и прижимая к себе еще теснее, — Иногда говорим, что он умер. Если у него было много друзей, которые удивляются, что тот перестал общаться. Иногда говорим, что переехал в другой жилой блок.
Он чувствовал плечи и грудь Кло — мягкие и теплые, податливые. Вдыхал аромат ее волос, удивительно нежный, пахнущий чем-то из детства. Ощущал прикосновение ее головы к своей щеке.
— Это чтобы не пугать ребят, да?
— Что? — кажется, прошло всего несколько секунд, Маан поймал себя на том, что задумался, и потерял нить разговора, — Нет, не совсем.
Маан надеялся, что Кло не спросит. Но он хорошо знал жену и был уверен — спросит. Это в ее характере.
— Тогда зачем?
Кло смотрела на него снизу вверх, и на лбу ее появились две неглубоких горизонтальных складки. Изогнутый знак равенства, едва выделяющийся на гладкой бледной коже.
— Вопрос дистанцирования.
— Это у вас так называется?
— Да. Ребенок не должен контактировать с Гнильцом, но случаи инфицирования нередки и среди детей — в такой ситуации он не должен знать, что контактировал с ним. В общем, если ребенку внезапно становится известно, что кто-то из его одноклассников был Гнильцом, это крайне… — Маан хотел произнести «негативно», но вовремя понял, что это прозвучит казенно, как в инфосводке, — плохо скажется на его восприятии Гнили, когда он вырастет.
Она не спросила почему, но знак равенства на ее лбу ясно давал понять, что разговор не закончен, и Маан покорно продолжил:
— Представь, ты учишься в одном классе с обычным мальчиком, вам лет по… Не знаю, пусть будет десять. Да и какая разница… В общем, вдруг оказывается, что он Гнилец. Что ты почувствуешь?
Он увидел, как на лицо жены легла тень отвращения. Поверхностная, почти незаметная, сразу пропавшая.
Хорошая реакция.
В такой ситуации все люди с адекватным психическим развитием испытывают мгновенный приступ легкой, сознательно не ощущаемой, паники. Потому что машинально представляют описанное. Примеряют к себе, как утверждают психологи.
— Твой товарищ, знакомый, одноклассник — привычные черты, характер, голос. А под всем этим — Гниль, зловоние, смерть…
Маан не сразу понял, что применил к жене один из стандартных, разработанных Контролем, полевых тестов на восприятие. И хоть свод образов был совершенно безобидным, рассчитанным на экспресс-оценку психического состояния опрашиваемого, ощутил болезненную неловкость.
— Испугаюсь, — сказала она.
— Это само собой. Но будет еще что-то. Ты ведь не видела, как он превращается в гниющего заживо сумасшедшего, способного впиться в горло или отгрызть тебе пальцы. Знала его как милого доброго мальчика, который ни разу не проявил себя с плохой стороны. На самом деле, Гниль в нем просто не успела окончательно превратить его в хищное нерассуждающее животное, но дети о таких вещах редко задумываются…
— Да, я понимаю.
— Поэтому тебе кажется, что тот, кого почему-то вдруг назвали Гнильцом и увезли на бронированной машине Контроля, вовсе не такой страшный и омерзительный, как пишут в газетах и показывают по теле. Ты начинаешь думать, что взрослые преувеличивают опасность, как делают всегда и во всем. Ведь они просто любят запугать, когда им не хочется, чтобы ты совершала определенные поступки. Вот они и выдумали сказку про Гнильцов, а на самом деле…
— Все, Джат, не надо больше, — Кло сжала его пальцы, — Я уяснила.
— Дети утрачивают доверие к нашей информации. И могут вырасти, сохранив полностью неправильное впечатление о Гнильцах, с неадекватным уровнем восприятия опасности. Представляешь, чем подобное может быть чревато, когда они повзрослеют?..
— Даже думать об этом не хочу, — выдохнула она, уткнувшись лицом ему в плечо. Сквозь ткань халата он почувствовал тепло ее дыхания, — Ты иногда такие ужасы рассказываешь, что мне потом не заснуть.
Маан обнял ее второй рукой и притянул ближе. Запах ее волос был не просто ароматом, сейчас он стал их общим запахом. Терпким, сладким, беспокойным. Древним, как сам человек.
— А кто сказал, что тебе так уж обязательно сразу засыпать? — прошептал он ей на ухо.
Кло негромко рассмеялась, подставляя ему свою шею.
— Как странно, и я тоже как раз сейчас подумала об этом…
