ГЛАВА 23
Путь, которым он продвигался, редко преподносил ему неожиданности.
Маан был достаточно осторожен и опытен, чтобы избегать непредвиденных ситуаций. Продолжая двигаться, он открывал все новые и новые уголки своего царства, и неизведанных участков оставалось все меньше. Маан не радовался этому, он выполнял работу монотонно, с единственной целью — занять себя.
Кроме того, вперед его гнал инстинкт самосохранения. Логово, не меняющее местоположения, уязвимо. Стоит Гнильцу осесть в одном месте, позволив поддаться усталости, как он подвергает себя опасности.
Рано или поздно кто-то отыщет следы его пребывания здесь: остатки пищи, характерные отметины, выдавленные в камне, особый запах.
Какой-нибудь обходчик случайно обнаружит его берлогу и, конечно, сразу сообразит, что это. Равно как и то, куда положено обращаться в таких случаях. На этот счет у всех рабочих должны быть соответствующие инструкции, которых Маан не помнил дословно, но в чьем наличии не сомневался.
Лишившись подвижности, ты сам делаешь себя уязвимым, Гнилец, который всегда возвращается в одно и то же место, рано или поздно рискует обнаружить неприятный сюрприз, в виде нескольких взводов Кулаков, свалившихся на голову.
Это говорило Маану не природное чутье, а прежний опыт, теперь помогающий ему выжить.
Легко предугадать действия врага, если ты сам в прошлом был им. К тому же опытным и умелым. Должно быть, Мунн это тоже понимал. Он собирался бить наверняка, не распыляя свои силы бесполезными действиями — Маан ни разу не ощущал присутствия инспекторов или признаков облавы. Мунн умел ждать, и не один раз доказывал это. Он не откажется от ценного трофея.
«Я тоже, — думал Маан, — Не откажусь». Впрочем, Мунн никогда бы не сунулся безрассудно вниз. Да в этом и не было нужды: в его несколько поредевшей своре все равно хватало хороших натасканных псов.
Раны, оставленные людьми, быстро зажили. Засевшая под кожей пуля Старика досаждала ему еще долго, но она не была опасна, как и отметина под мышкой. Он мог вынести куда более серьезные повреждения.
В следующий раз, столкнувшись с людьми, он не позволит им прикоснуться к себе, он будет бить первым и наверняка. Расчетливо и решительно, как на охоте.
Его периодически начали посещать приступы сонливости. Маан давно отказался от обычного сна, привыкнув вместо этого проводить по нескольку часов в сутки в полудреме, во время которой его тело продолжало бодрствовать, замечая все, происходящее вокруг, готовое незамедлительно действовать.
Но это было что-то новое.
Иногда его смаривал сон, настоящий: глубокий и тягучий. Сперва Маан отнес это на счет своих ран: любому организму требуется восстановление, даже если он силой и выносливостью может поспорить с карьерным экскаватором.
Но раны затянулись, а желание закрыть глаза и провалиться в непроглядную тьму, продолжало из раза в раз одолевать Маана. Причины этого он не мог понять — и телу, и разуму она была неизвестна.
Недостаток сил? Но он чувствовал себя превосходно, насколько позволяли давным-давно засевшие под шкурой пули. Обильно питался, никогда не испытывая усталости. Болезнь? Гнильцы не болеют… в привычном смысле.
Возможно, это означало наступление перехода на следующий уровень. Маан не знал, сколько времени длится его третья стадия, но по всему выходило, что не менее четырех-пяти месяцев.
Необычайно много.
Редкие Гнильцы дотягивали до такого возраста. Средняя продолжительность жизни «тройки» составляла месяц — после этого она погибала или уничтоженная собственным телом, или находила свою пулю.
С возрастом рассудок делался все менее устойчивым, постепенно и вовсе отказываясь служить. Избежавший множества опасностей Гнилец в итоге превращался в безмозглого истукана, который мог умереть от голода, лежа в двух шагах от еды.
Часто такие выбирались в город, потеряв представление о том, кто они, и что их окружает. Такие были легкой добычей Контроля. Иных разрубали винты в системе жизнеобеспечения, когда те в прострации оказывались неподалеку, или сбивали машины на улицах.
Маан не исключал вероятности, что когда-нибудь такая участь постигнет и его. Когда-то он хорошо знал статистику. Возможно, его сознание слабнет день ото дня, и даже не замечает этого. Говорят, сходишь с ума всегда незаметно.
Сейчас Маан еще может сказать: «Я» и чувствовать это зыбкое «Я», пусть и потерявшее первоначальный смысл. Но когда-нибудь его разум, его мироощущение, может попросту исчезнуть, растворившись в большом и сильном теле.
Наверное, он не осознает этого. Просто прекратит существовать, и даже осколки того, кем Маан себя по привычке считал, исчезнут, сгинут, рассыплются.
Останется только безмозглый биологический автомат, слепо бредущий бесконечной вереницей подземных тоннелей. Лишенный цели и мыслей, он, верно, еще долго будет наводить ужас на крыс, но, скорее всего, окажется беспомощен и, рано или поздно погибнет.
Был еще один вариант, который он тоже не мог исключить: его тело находится на пороге четвертой стадии, а она сотворит с ним нечто по-настоящему ужасное.
Черт возьми, это будет поводом для гордости: всех «четверок» Луны, о которых было известно Контролю, можно было пересчитать по пальцам. В какой-то момент он заснет, а проснется «четверкой», и мир вокруг него неузнаваемо изменится еще раз, погрузив в новое, неизведанное качество.
Маан предпочитал не думать об этом. Он не любил загадывать наперед. У каждого живого существа есть срок жизни, если его вскоре истечет — в этом не будет ничего поразительного. Гнильцы не бессмертны. И страха в нем не было — тот, кто один раз уже умер, может себе это позволить.
Пустой Город встретил его, как обычно, мертвыми провалами окон и запахами, коих было много; они открывались постепенно, один за другим, подобно букету хорошего вина, и Маан знал их наизусть. Пахло неглубокими могилами, дезинфектантом, липкой плесенью.
Когда-то здесь были бараки, в которых жили рабочие, от них и сейчас остались многочисленные полуразрушенные склепы, сложенные обычно из вырубленного местного камня.
Пустые, покосившиеся, хранящие внутри себя вечный покой, они выглядели странным мемориалом, который вздумалось возвести какому-то безумцу, отмечая очередную, взятую человеком, веху.
Наверное, когда-то это и в самом деле было похоже на город: сновали сотни рабочих, шумели моторы мощных машин, звенели рельсы. Еще один деловой муравейник, заселенный целеустремленными, вечно спешащими, жителями.
Сейчас он был брошен.
Маан не знал, когда отсюда ушли люди, как и причины этого. Возможно, они просто выполнили все, что намеревались и двинулись дальше, вгрызаясь все глубже. А может, здесь разразилась какая-нибудь эпидемия, вроде тех, что часто случались в начальный период Большой Колонизации.
Пустой Город умел хранить свои секреты, и Маан испытывал к нему чувство безотчетного уважения.
Для него Пустой Город был музеем, полным экспонатов, доступных только ему. Здесь он был и хозяином, и гидом, и единственным посетителем. Каждый дом был для него выставочным павильоном.
Он знал их все наперечет — память хорошо умела хранить детали — и всякий раз обходил, оказываясь неподалеку. Покосившиеся бараки выглядели диковинно, их форма настолько контрастировала со всем, порожденным самой Луной, что у Маана захватывало дух.
Внутри бараков в беспорядке лежали экспонаты. Маан никогда не трогал их, предпочитая любоваться в определенной, порожденной хаосом, последовательности. Некоторые предметы были неожиданны, другие банальны. Здесь не висели поясняющие таблички, но они и не требовались.
Пустая металлическая кружка, аккуратно стоящая на столе. Тот подгнил, едва держался, готов был рассыпаться, как и все остальное в этом городе, но кружка стояла на том месте, где ее когда-то поставил хозяин, не сдвинувшись ни на миллиметр.
Полуистлевшая брошенная книга валялась на полу уродливой мертвой птицей с перебитым крылом.
Ржавый револьвер с потрескавшейся накладкой рукояти на прикрытом сгнившей простыней табурете. Кто-то оставил его здесь, и теперь этот хитроумно устроенный кусок металла лежал в многолетней неподвижности, может быть, храня на своих вороненых боках, тепло пальцев давно умершего человека.
Женское платье, висящее в шкафу, который распахнул свои прелые гнилые недра. Маан ощущал легкий аромат духов, исходящий от него. Забавно — спустя столько лет…
Пожелтевший лист скверной грубой бумаги, на которой проступали резкие рваные чернильные узоры, складывающиеся в слова. Маан никогда не читал их — он хотел видеть экспонаты такими же, как и в первый раз, в каждом угадывая нерассказанную повесть чьей-то, совершенно ему незнакомой и чужой, жизни.
На сей раз Пустой Город встретил его новым запахом, который заглушил все остальные.
Точно молотком в нос.
Гнилец.
Тот же самый, чье присутствие он впервые обнаружил на Краю Мира. Ошибки быть не могло. И запах свежий, оставленный не более дня назад. Нежданная встреча не порадовала Маана.
«Что он здесь делает? — подумал Маан тревожно, оглядывая знакомый ландшафт Пустого Города, с его незрячими глазами черных окон, — Неужели он движется за мной? Нет, ерунда. Да и невозможно было проследить мой путь от Края Мира. Значит, путешествует, как и я, блуждает в темноте. Славная компания».
Кроме запаха, гость оставил и другие следы своего пребывания. Много следов. Сперва Маану показалось, что в его отсутствие здесь случился обвал, смявший некоторые из уцелевших прежде строений, но это впечатление было неверным, и он убедился в этом приблизившись.
Обвал всегда оставляет после себя много мусора, выламывает огромные куски породы и обрушивает их, засыпая все вокруг тоннами перемолотого камня, оставляя глубокие шрамы и целые расщелины.
Здесь же явно бушевало какое-то другое стихийное бедствие, более осторожное, но столь же неукротимое. В стенах зияли провалы, словно их бил вышедший из-под контроля бульдозер, некоторые дома, лишившись опоры, осели, как подкошенные, обратились грудами камня.
Другие страшная сила пощадила снаружи, но, забравшись внутрь, вдосталь порезвилась там, подтверждением чему была изломанная мебель и сплющенные или разорванные предметы обстановки.
Здесь побывал Гнилец, след которого явственно ощущался в воздухе, как запах отбушевавшей грозы.
В чем был смысл этого хаотичного разрушения? Овладела ли им слепая ярость, которая вынудила бросаться, подобно обезумевшему зверю, на все, что его окружает, в попытке уничтожить это? Или его вела за собой месть, заставлявшая Гнильца крушить все, созданное человеком?
«Наши пути вновь пересеклись, — сказал Маан мысленно, — И это тревожит меня. Худшее, что ты слишком беспокойный гость, возомнивший себя хозяином, в чужом доме. Двух лидеров, в одном времени и месте не бывает».
Он понимал, что это значило. Сколь огромен бы ни был подземный мир, рано или поздно найдется узкая тропинка, на которой они встретятся. И что принесет эта встреча, ему не хотелось знать.
Судя по разрушению Пустого Города, таинственный гость обладал силой, не уступающей, а то и превосходящей его собственную. Зрелая «тройка» в самом расцвете. Совершенный, в своей смертоносности, механизм, не сдерживаемый ни звериным страхом, ни человеческой осторожностью.
Маан смотрел в лицо Пустого Города и чувствовал чужое присутствие. Гнилец не ушел, не спрятался. Он поджидает где-то рядом и ощущает себя здесь более чем уверенно. Ему не нужен Край Мира, он никогда не останется жить в добровольном изгнании глухого угла, а придет туда, куда захочет, и возьмет то, что пожелает.
Гнилец знает о присутствии другого, ощущает запах и не боится его.
Чутье молчало. Оно предоставляло Маану самому совершить выбор.
«Я могу пойти вперед, — подумал он, — И встретиться с ним. Не знаю, чем это закончится, но, вероятно, один из нас останется здесь навсегда. Могу повернуться и уйти. Конечно, это будет бегство, но кто осудит меня? Он молод и силен, я стар и ранен. Не пора ли проявить благоразумие?».
Его тело готово было сражаться даже разодранным пополам. Оно было создано для этого. Но, кроме него, было еще что-то, несвойственное обычному Гнильцу — осторожное, сдерживающее, балансирующее.
То, чему Маан по привычке доверял.
Он покинул Пустой Город, не став даже углубляться в него. Слепые глазницы окон долго провожали его насмешливыми взглядами.
С этого дня все переменилось, хотя Маан и старался не признаваться в этом даже себе. Переломный момент, надорвавший его прежде незыблемую волю.
Из Края Мира он уходил великодушным хозяином, чувствующим свою силу, но Пустой Город заставил его бежать, ощущая за спиной жгущую, как огонь, опасность.
Маан больше не был владельцем этого мира, хотя со стороны мало что изменилось. Как и прежде, он постоянно двигался, но теперь это больше походило на организованное бегство.
Выбирая маршрут своего движения, он в первую очередь думал о том, где находится его соперник и в какую сторону направится.
Пришлось начать избегать центральных коллекторов, богатых пищей, опасаясь встретить Гнильца там. Перестать разведывать новые направления, дабы не оказаться втянутым в бой на незнакомой, чужой земле.
Он двигался по своим владениям, как и прежде, но чувствовал себя загнанным, ощущая, как по пятам его преследует невидимый противник.
Нырял сломя голову, в Море Без Цвета и плыл его студеными каналами, похожим на ощетинившуюся шипами хитроумную ловушку для рыбы. Пересекал Рощу Цикад, воздух которой от бесчисленных разрядов казался густым и текучим. Миновал Красную Пустыню, каждую секунду ожидая услышать оглушающий грохот обвала.
Но выбравшись по другую сторону, вскоре вновь ощущал чужое присутствие, незримое и оттого еще более пугающее.
Конечно, все это можно было назвать разбушевавшейся игрой воображения, если бы не запах. Зыбкий, едва ощутимый, он постоянно присутствовал, и Маан, ощущая его, лишь глухо ворчал, скаля огромные зубы.
След всегда был слабым — гость не задерживался на одном месте, предпочитая находиться неподалеку, но никогда не приближаясь к Маану.
Это походило на охоту.
Несколькими месяцами раньше Маан без колебаний принял бы бой, кто бы ни осмелился бросить ему вызов. Сейчас же, в опаске торопился убраться прочь.
Он был уверен в себе, этот молодой и сильный Гнилец, гнал Маана, постоянно оставаясь необнаруженным, словно нарочно демонстрировал свое присутствие, но при этом не спешил ввязываться в драку. Хотел заставить Маана свалиться от усталости, и затем, сведя риск к минимуму, покончить с ним, как с загнанным животным.
«Не на того напал, парень, — внушал Маан, пытаясь даже себе не признаваться, что тактика оказалась на редкость удачной, — Сопляк. Не тебе тягаться с моим опытом. Я жрал таких тридцать лет подряд и сожру сейчас. Ты слишком самоуверен, вот что. А наглость — не лучшее подспорье для охотника».
Еще Маан думал, что подобная манера вряд ли была следствием действующего рассудка. Он видел разрушения в Пустом Городе — существо, обладающее разумом, пусть и в самой простой его форме, никогда бы с таким остервенением не причинило ущерба бездушному камню.
Нет, кто бы ни преследовал его, давно переварил в себе человека, оставив лишь животные хищные инстинкты, безошибочно направлявшие его по следу.
Маану подумалось, что сейчас и ему было бы куда легче в таком состоянии. Фрагмент разума, каким-то образом сохраненный им, всегда казавшийся ему знаком особого расположения Гнили, делавшим его едва ли не уникальным, дарующим исключительные возможности новому телу, сейчас лишь стеснял.
В схватке двух диких зверей разум человека бессилен.
Он пытается что-то сопоставлять, анализировать, выстраивать зыбкие логические связи, бесполезные, как старая паутина. В то время как требуется совсем другое: нерассуждающий звериный напор, исполненный клокочущей ярости, отточенные инстинкты хищника.
Разум здесь — слабость.
Рассудок человека может помочь, когда по твоему следу идут люди — он позволяет предугадывать их действия, чувствовать даже те шаги, которые еще не сделаны. Сейчас же, он был для Маана обузой. Неведомый преследователь очень хорошо ощущал слабость, как чует всякое животное.
«Все повторяется, — думал Маан, отдыхая после очередного сумасшедшего рывка, — Я снова стар, и за мной погоня. Сменились лишь декорации. Может, таково проявление настоящей циничности Гнили».
Больше всего его угнетало то, что он никак не мог влиять на развитие этой партии. Маан был еще способен двигаться, но беспомощность его день ото дня лишь усиливалась. Мерзкое ощущение: словно состязание еще не началось, но ты уже проиграл.
Оставалось бежать. Его лишили возможности каким-то образом нарушить устоявшийся ход вещей, бесконечную гонку с заранее предопределенным финалом, и это приносило больше мучений, чем все остальное.
Он не решался устроить засаду, принять бой, к которому не был готов. Это не даст ему преимущества внезапности — преследователь ощущает его присутствие так же хорошо и ясно, а может, даже и лучше.
Остановившись, он просто вырежет все промежуточные акты и сцены, сохранив лишь концовку. Маан не мог на это пойти. Даже в беспорядочном бегстве оставалась какая-то едва угадываемая свобода для маневра.
В смерти же ее уже не было.
Если в Пустом Городе Маан мог бы дать себе пятьдесят процентов вероятности выйти живым из схватки, то сейчас не загадывал более тридцати.
Он мог бы затаиться в каком-нибудь надежном убежище, вроде Крысиного Угла, который легко оборонять и где настойчивый Гнилец не поймает его врасплох. Но этот вариант отверг его разум.
Крысиный Угол был подходящим местом, но он не имел запаса пищи — а значит, выбрав осаду, Маан добровольно обрек бы себя на голод и еще большую слабость. Выждав день или два, преследователь возьмет его голыми руками, беззащитного, как ребенок.
Приступы сонливости стали чаще и глубже, теперь они одолевали Маана по нескольку раз на дню, и это было опасно. Когда спят и разум, и тело — ты уязвим.
Преследователю ничего не стоило подобраться к нему в такой момент, и окончить все одним выверенным ударом. Но он не спешил этого делать, видимо, желая полностью удовлетворить свою жажду охоты, насладиться собственной силой.
Сны Маана были лишены сновидений. Моменты абсолютной пустоты, в которую он проваливался с головой и из которой медленно выплывал, разбитый и еще более уставший. Видимо, сил осталось слишком мало, и организм вынужден, на время отключать элемент питания, чтобы растянуть оставшийся в аккумуляторах заряд. Конец уже был близок.
Смерть не особенно волновала его, она виделась ему точкой полного спокойствия, располагающейся в конце суматошного графика его жизни. Он дойдет до нее и прекратит свое существование, обратившись нулем.
Это было понятно и естественно. Неприятно было лишь погибать от чужих рук. Не гордым, испустившим дух чудовищем, замурованным в своем каменном тронном зале, а услаждая слух охотника предсмертными хрипами. Не такого конца хотел он для себя.
Игра продолжалась. Возможно, она тянулась бы еще долго, до тех пор, пока Маан сохранял способность двигаться, но ей суждено было завершиться ранее намеченного.
Правила оказались нарушены.
Случилось это в Сырой Долине, куда Маана привело затянувшееся бегство. Устав прятаться в руинах окраинных секторов, он вернулся ближе к центральным коллекторам, которых прежде старался избегать: вероятность встретить человека здесь была ощутимо выше, и именно в этих местах некогда состоялась его встреча с деклассированными.
В этом не было никакой уловки — преследователь разберет его след не хуже, чем в прочих местах, просто Маан интуитивно пытался сменить обстановку, сбить соперника с привычного ритма.
Сырая Долина была одной из центральных магистралей подземного города, но достаточно большой, чтобы в ней можно было найти укрытие, даже находясь бок о бок с человеком.
Люди действительно оказались рядом. Устраиваясь на ночлег в старой бетонной расщелине, Маан ощутил человеческое присутствие, но не стал беспокоиться: его отделяло большое расстояние и непреодолимый рельеф.
Их было семеро, целая рабочая бригада, и они возились с генераторной секцией в пятидесяти метрах от него. Люди не представляли угрозы. Опасность ждала его с другой стороны.
Проснувшись, Маан ощутил необычную тишину. Он спал совсем немного времени, за такой срок рабочие не успели бы закончить: судя по тому, как они расположились, здесь предполагался не плановый осмотр, а серьезный, долгий ремонт.
Но воздух был неподвижен, не тревожимый акустическими колебаниями, он молчал, подсказывая Маану, что рядом не находится ни одного живого организма.
Это было странно. И Маан вдруг ощутил тревогу, ее острый язычок кольнул его, но было ли это чутьем Гнильца или человеческой мыслью, он не мог определить.
Что-то было не так.
Осторожно, не допуская даже шороха камня под собственным телом, Маан выбрался из своего укрытия. На площадке, где прежде были рабочие, царила тишина, но не темнота — ее разгоняли несколько неподвижных и бледных пятен света.
Ушли, но бросили на земле фонари? В это Маан никогда бы не поверил. Никто в здравом уме так бы не поступил.
Подстегиваемый разгорающимся неприятным предчувствием, Маан подобрался ближе. Обычно он предпочитал держаться от людей на максимально возможном расстоянии.
Одно дело — деклассированные бродяги, которых никто не хватится, совсем другое — рабочие, снующие подземными тоннелями, чье исчезновение тут же будет замечено на поверхности. Вслед за этим неминуемо придет Контроль — огромный тучный паук, ощутивший колебание далеко разбросанной паутины.
Не трогать рабочих, и не попадаться им на глаза — это было непреложным правилом для Маана, которого он неукоснительно придерживался.
Но здесь законы существовали только для него одного.
Запах ощущался издалека, тяжелый и вязкий. В Сырой Долине не впервые пахло кровью.
Маан ступил на площадку генераторной секции, уже понимая, что там увидит.
И не ошибся.
Люди лежали здесь вповалку, в разных местах, как разбросанные в беспорядке вещи. Они были мертвы, и, судя по тем следам, которые Маан видел, смерть пришла не в милосердном своем обличье, а рухнула на них внезапно, раздирая на части слабые тела и орошая все вокруг кровью.
Не зная жалости, рассекала своими когтями внутренности, отрывая конечности. Устроила здесь настоящую жатву — долгую, старательную и страшную.
Маан видел похожие на обрубки древесных стволов тела, изувеченные, как под обвалом. Валяющиеся отдельно тощие изломанные руки. Пустые выпотрошенные чрева, вязкие комья кишок, и отделенные чужой неукротимой животной силой головы.
Настоящая бойня — бессмысленная и оттого еще более жестокая. Она не испугала Маана, тот давно стал равнодушен к подобному, но заставила удивиться.
Он никогда не убивал того, кого не собирался съесть. Убийство ради простого насилия не было для него необходимостью. Если Маан встречал опасность, то уничтожал ее, не задумываясь, в какой бы форме та ни представала перед ним, но такое…
Кто бы ни порезвился здесь, его вела ненависть, и Маан вновь вспомнил изувеченный Пустой Город.
Существо, отметившееся в этом месте, не могло обладать разумом, разве что усеченным садистским его рудиментом. Залитый кровью камень свидетельствовал об этом так же ясно, как и о намерениях преследователя относительно самого Джата Маана.
Такие не говорят, такие действуют.
И Маан уже отлично понимал, как именно.
— Проклятый идиот! — рявкнул он в пустоту, туда, где, терпеливый и недвижимый, сидел его родич, и даже не заметил, как пропало прежнее косноязычие, — Ты понимаешь, что натворил?
Но самое неприятное открытие поджидало его дальше.
Маан не мог позволить, чтобы тела нашли. Слишком явный след, который Мунн никогда не пропустит. Необходимо действовать, быстро и аккуратно. Прежде всего, уничтожить останки.
Это было легко. Мертвое мясо не приносит хлопот, а Маан нуждался в пище и мог поглотить за один прием достаточно много. Нет, тела не представляли собой неразрешимой сложности.
Затем сбить пласт нависающего камня над головой, имитируя свежий обвал. Это было куда тяжелее, но все же возможно. Кровь и некоторые фрагменты тел он рассчитывал оставить на месте.
Конечно, воссоздать в мелочах картину обрушения ему вряд ли по силам — люди, которые скоро здесь окажутся, работают под землей всю свою жизнь и знают, как выглядит настоящий обвал.
Но это должно дать ему время. День или два. И он успеет убраться отсюда до того, как под землей станет тесно от строгих костюмов Контроля.
Разумеется, успеет. Маан, всегда был терпелив и аккуратен в работе, он сделает все качественно и быстро. И плевать на того ублюдка, который сейчас, должно быть, пялиться на него с расстояния.
Он — потом.
Он еще не закончил свою игру и может продолжать ее долго. Мунн так церемониться не станет.
Значит, сперва тела.
Стаскивая останки в кучу, автоматически, как фрагменты какого-нибудь разрушенного механизма, Маан почувствовал неладное. Он напрягся, уже догадываясь, в чем причина. Но сперва заставил себя все еще раз осмотреть и пересчитать.
Рабочих было семеро. Маан точно помнил это. Но здесь были фрагменты не всех тел. Шесть мертвецов. Может, одного, седьмого, этот выродок утащил с собой на завтрак? Но чутье безошибочно подсказало: здесь пахло кровью лишь шестерых. Седьмой пропал. Несложно догадаться, куда — попросту сбежал, воспользовавшись суматохой. И сейчас…
Его чутье не молчало — оно не разбиралось в таких вещах, но разум резануло электрическим разрядом — «опасность!»
Это была не просто тень угрозы, постоянно ощущаемая им, сейчас она трещала в воздухе вокруг него, пропитывая все, подобно невидимому и всепроникающему яду.
Сталь пахла тревожностью, и камень. Все постепенно превращалось в одну большую опасность, готовую сомкнуться и раздавить.
Генераторы замолчали. Не сразу — их гул вдруг стал тише, басовитее, потом обратился все замедляющимся треском, до тех пор, пока окончательно не смолк, оставив тишину неподвижного воздуха.
Кто-то отключил их.
Прежде такого никогда не случалось: Сырая Долина была слишком близко расположенным к централи участком, одной из жизненно важных зон огромного подземного сердца, качающего жидкость, куда более ценную, чем кровь. Здесь никогда не останавливали механизмов.
Это означало одно.
Маан бросился вперед со всей скоростью, на которую еще был способен.
Они не смогут устроить это так быстро. Прошло не больше двух часов. Пока сообщат шефу, пока тот примет решение. А ведь Мунн все-таки не полновластный хозяин Луны, он должен получить допуск, это тоже не делается сразу…
Единственное, что ему сейчас необходимо — время. И Маан несся сломя голову, сметая с пути небольшие камни и выламывая секции страховочных канатов, на ходу обдумывал варианты побега.
Первое, что пришло ему на ум: заброшенный проход.
Тот самый, в котором Маан прятался от любопытных глаз, наблюдая за деклассированными.
Обычно боковые лазы были слишком узкими для Маана. Но тот…
Или второй вариант: добраться до вентиляционных шахт, прорубленных влево от центральной части, а после, уже неважно — по ним он уйдет, куда ему заблагорассудится.
Шахты шире, по ним легче передвигаться, и все ходы Маану давно известны. Но и найти его в широких магистралях будет легче, стоит только задержаться, запнуться в пути.
Лаз же ведет в неизвестность, он может заканчиваться тупиком и тогда — конец. Контроль возьмет его без напряжения и, возможно, не выпустив ни единой пули. Живой диковиной для вивария.
Решение было очевидным, и во всю доступную ему прыть, Маан направился к шахтам.
Пусть Мунн сгонит в Сырую Долину всех, кто способен держать оружие, он все равно успеет ускользнуть.
Маан быстро полз в сторону выхода.
«Наверняка они решат, что это я убил тех рабочих, — лихорадочно думал он, продолжая свое движение, — Конечно, так и будет. Этот ублюдок, сам того не понимая, подставил меня. И себя. Тупой ком злобы — неужели идиот лишен инстинкта самосохранения?! Ведь когда здесь окажутся инспекторы, то с удовольствием разорвут на части и его самого. А они здесь появятся. Хотя… Его мозги могли давно забыть, что такое Контроль и чем он угрожает таким, как мы».
Сырая Долина умирала на глазах, и это выглядело так противоестественно, что напоминало конец света. Медленно гасли сигнальные огни многочисленных панелей и контрольных точек, оставляя только тревожные алые пульсации аварийного освещения.
Огромные насосы, работавшие десятилетиями и никогда прежде, должно быть, не останавливающиеся, прекращали привычную работу, и в затихающем шорохе их турбин, казалось, звучит удивленный вздох.
Трубы больше не гудели, направляя тысячи тонн воды, они были пусты и молчаливы. Все, что было вокруг него прежде — гремящее, сыплющее искрами, утробно ворчащее — делалось безжизненным, холодным.
Значит, отключили целую секцию. Решились. Быстро они. Возможно, бумажка, дающая Мунну чрезвычайные полномочия, уже лежала у него на письменном столе и только ждала своего часа.
Он мог недооценить Мунна — тот и правда в силах был получить подобный документ. У него есть рычаги, и свои маленькие цепкие руки на всех социальных уровнях, вплоть до самого верха, до господина президента.
В этом нет ничего странного, если у тебя, как у борца с отвратительной заразой Гнили, есть монополия и на лекарство от нее.
Сколько человек на этой планете поспешили обезопасить себя, пройти вакцинацию, аналогичную той, что проходили агенты Контроля? Купированная нулевая стадия — надежная защита от неприятностей.
Но все специалисты всегда были людьми Мунна. Он действительно мог оставить без воды несколько сотен тысяч человек — и уже сделал это.
Мысль осенила Маана на ходу, так внезапно, что едва не потерял равновесия. Она была проста, как и многие, случайно приходящие в голову, но в ней было то, чего ему не хватало. Одна маленькая деталь, без которой не складывалось остальное.
Мунн. Купированная нулевая.
Должно быть, «лекарство от Гнили» через его руки расходилось очень далеко. Не меньше сотни человек на Луне получали его бесплатно, благодаря своему положению — господин президент, министры, члены Координационного Совета…
Это все понимали. Когда он еще служил в Контроле, тема не была закрытой, хотя ее никто никогда не поднимал и не афишировал.
Главы государства не должны быть зависимы от Гнили, это совершенно недопустимо. Ведь судьба миллионов лунитов может оказаться в руках сумасшедшего Гнильца.
Иногда Маан задумывался, сколько еще человек из тех, что не значатся в обязательных списках, прошли подпольную «нулевую купированную» в лабораториях Контроля. Сколько связей заимел, благодаря этому, шеф. Социальных очков, положения в обществе…
Ведь Мунн — всего лишь человек, у него есть родственники, друзья, влиятельные покровители и партнеры…
На эту тему Маан предпочитал не думать, не говоря уже о том, чтобы обсуждать ее вслух. Скорее всего, подобные мысли приходили в голову не только ему. Люди, обладающие достаточно острым умом — вроде того же Геалаха, кстати — должны были это понимать.
Человек, в чьих руках находится исключительное право на лекарство от новой чумы, рано или поздно задумается, что, обладая такой штукой, можно наладить очень выгодный ее сбыт нужным людям.
«Господи, да ведь он, наверное, продал их тысячи, — подумал Маан потрясенно, — Мы все понимали: „купированная нулевая“ не останется полной монополией Санитарного Контроля, но никому не приходило в голову, что старик мог поставить это дело на поток… Вот оно. Теперь ясно. Так просто, что впору сомневаться, действительно ли у меня осталось что-то от человеческого мозга».
Под прикрытием закона и государства, монополии хорошо торговать столь выгодным товаром, как гарантированная защита от Гнили. Но только до того момента, пока не выясняется, что защита эта — не такая уж и гарантированная.
Что в ней есть уязвимость, пропущенная кем-то то ли случайно, то ли с умыслом. Уже неважно — Гниль нащупала ее. А может, никакой уязвимости и не было, а болезнь много лет подбирала ключ, вырабатывая особенные антитела.
Неважно.
Важно то, что «купированная нулевая» может не сработать. Как в его, Маана, случае. И люди, платившие Мунну миллионы за чудодейственное лекарство, могут ощутить неудовлетворенность этим.
Черт возьми, они почувствуют ее во всей полноте.
Те люди, которым Мунн в обход закона продавал вакцину, те, кто вертят шестеренки всей деловой и политической части Луны, они вправе быть недовольными. Владельцы концернов и заводов, военачальники частных армий, высшие чины из духовенства…
Когда они узнают, что никакие социальные очки не дадут им гарантии иммунитета от превращения в гниющих омерзительных чудовищ, то будут очень недовольны Мунном. С несколькими шеф бы справился, у старика все еще стальная хватка, но если их тысячи… Они сожрут и Мунна, и его Контроль с потрохами.
Вот почему так нужен Маан, когда на стол ложатся такие карты. Он сам сейчас — карта. Мунну позарез нужно успеть наложить на него руку — после этого карта исчезнет, как в шулерском рукаве.
Необходимо устранить доказательство погрешности вакцины, сделать так, словно Маана никогда не существовало.
Возможно, его даже не станут везти в лабораторию. Ребятам Мунна, конечно, захочется покопаться в его внутренностях, но, когда на кон поставлено слишком много, нет права рисковать.
Лучше застрелить его на месте. Одна шальная пуля, угодившая Гнильцу в голову — да мало ли случайностей в такой работе… Не всякого удается задержать живым, далеко не всякого. Мунн рассуждает логично и ясно и не захочет рисковать, оставляя Маана в живых.
Конечно, кроме него, останутся и другие доказательства, но они будут второстепенны, и с каждым из них Мунн разберется.
Кто будет знать, что мерзкий, потерявший сходство с человеком Гнилец, застреленный в системе водоснабжения, и старший инспектор Санитарного Контроля Джат Маан, имевший незыблемую «купированную нулевую» — одно и то же лицо?
Точно не миллионы лунитов — газеты давно известили их о трагической смерти Маана, посвятившего себя служению обществу до последнего вздоха.
Кло и Бесс? На них всегда можно надавить, это несложно. Над их головами висит деклассирование — а это тяжелее и страшнее топора палача. Они будут молчать.
Геалах? Этот-то все отлично понимает. Он хитер, разумен и вместе с тем обладает хоть и извращенным, но по-своему высоким чувством долга. Такого выгоднее иметь в союзниках, чем во врагах.
А ведь Мунн давно уже Геалаха заприметил, всегда спрашивал о Гэйне, интересовался им. И когда Маана вышибли со службы, Геалах в тот же день взял его отдел.
Шеф не импульсивен, и не действует по накатившему желанию. Значит, и это было заранее просчитано. Он приручил Геалаха уже давно, а Маан и не заметил. Так что, можно не беспокоиться — Геалах не станет проблемой.
Мунн пообещает ему кресло главы Контроля, как только сам уйдет в отставку, а для честолюбивого Геалаха это будет достаточной наградой, чтобы держать подробности смерти старого друга, Джата Маана, за зубами.
Друга…
Как всегда, когда он думал о Геалахе, у него заныл позвоночник.
Правда, еще есть ребята из отдела — Лалин, Месчината, Мвези… Но они не такие вышколенные псы, как Геалах, мелкие шавки — с ними-то Мунну разобраться еще проще. Кого-то запугать, кого-то соблазнить увеличенным социальным классом. У него широкий арсенал, всегда действующий безошибочно.
«Быстрее, — умолял Маан свое тело, которое сейчас казалось ему невыносимо медлительным, — Быстрее же!».
Сырая Долина окончательно замерла, пустая и мертвая. Маан словно шел закоулками огромного тела, погрузившегося в летаргический сон. Слышно было лишь шипение остывающего пластика, да подрагивал едва заметно воздух, чья температура впервые за много лет опустилась ниже стандартного для здешних мест значения.
Повернув, Маан едва не врезался в большую стальную плиту, перегородившую ему путь. Прежде ее здесь не было. Она опустилась из пазов, наглухо отрезав Сырую Долину от других участков, точно гермозатвор между отсеков космического корабля. Таких затворов здесь было много, на случай затопления, пожара или утечки газа.
Или, когда необходимо отрезать пути для бегства, блуждающему в темноте Гнильцу.
Маан ударил в плиту всей массой своего тела и ощутил, как хрустнули где-то в его глубине сохранившиеся кости. Сталь не поддалась и на миллиметр. Ничего странного — она была рассчитана на то, чтобы сдерживать сокрушающий поток тысяч тонн воды и температуру в сотни градусов.
Вентиляционные шахты остались за ней, в каких-нибудь двадцати метрах, но теперь они были так же далеки от Маана, как если бы находились на Земле. Он несколько раз изо всех сил ударил, но руки, легко раскалывавшие монолитные валуны, здесь были бессильны — они не оставили даже вмятины на поверхности.
Случилось то, чего он ожидал с самого первого дня. Его загнали в капкан, вся Сырая Долина теперь изолирована от внешнего мира. Крошечная ловушка, висящая в вакууме, из которой некуда бежать.
Где-то сейчас завывают двигатели — и множество белых фургонов мчится со всей скорости, сотрясая в своих недрах людей в черной форме. Теперь они не станут запускать «римскую свечу», а зальют все газом, кислотой или огнем.
Второй раз ошибки не будет.
Маан замер с поднятой для удара рукой.
Остается другой вариант. Если путь к нему не преградила такая же герметичная стена.
Насколько далеко находится лаз, как много времени понадобится, чтобы добраться до него? Мысли Маана хаотично прыгали, и никак не удавалось сосредоточиться.
Только бы успеть.
Скоро здесь окажется много людей с прожекторами, тепловизорами и акустическими радарами, его обнаружат уже через несколько минут.
Он будет выделяться, как мишень на стрельбище.
Операция не продлится долго — все будет слишком просто, как на тренировочном полигоне.
Черт возьми, лаз мог оказаться и выходом. Маан мысленно поблагодарил нерадивых рабочих, забывших заложить ставший ненужным лаз, или просто поленившихся сделать это. Настоящий потайной ход, ведущий из ловушки. Значит, надо им воспользоваться до того, как кольцо окружения сузится.
Маан вновь бросился вперед, оставив за спиной неподатливую стальную дверь. Он должен быть достаточно проворен, если хочет выскользнуть и в этот раз.
Куда бы ни вел лаз, Маан выиграет немного времени, прежде чем ребята Мунна прощупают Сырую Долину насквозь, обнаружив каждую песчинку на ее дне.
Если ему удастся увести их вглубь, в холодные и хранящие на каждому шагу опасности окраинные секторы, там они смогут встретиться практически на равных. Это будет его территория, не их. И им будет куда менее уютно.
Его мысли прервала ослепительная вспышка. Сперва Маан подумал, что это «римская свеча», но это было не так — даже если бы их была не одна, а тысяча, им не под силу разогнать темноту над Сырой Долиной начисто, сдув ее без следа.
Мгновение, когда огромное пространство внезапно загорелось льющимся из ниоткуда светом, было мистически-завораживающим, но Маан не стал наслаждаться зрелищем. Он понимал, что происходит.
Это зажглись все лампы. Много лет они не горели все одновременно, а может, и вовсе никогда. От одной мысли, сколько электричества расходует город, чтобы поддержать это ослепительное великолепие, человеческая составляющая Маана чувствовала дурноту.
Все предметы стали казаться крошечными — лишившиеся теней, они обрели острые как бритва, углы. Но Маан маневрировал между ними легко, кроме зрения, его вели и другие чувства.
Раз зажгли свет, значит, времени осталось совсем мало. Он должен успеть юркнуть в свое укрытие, пока его не заметили.
И Маан полз вперед, со всей скоростью, на которую был способен. За ним оставался след из изломанного бетона, но сейчас это не беспокоило его.
Он должен был успеть.
Внезапно краем глаза Маан заметил мелькнувшую тень, движущуюся в том же направлении.
Обман зрения? Игра воображения? Или та мразь, что убила рабочих, не успела просочиться из ловушки, до того как захлопнулись гермозатворы?
Сверху послышался лязг металла. Им управляла не автоматика, это Маан почувствовал сразу. Чьи-то сильные руки распахивали люки и распечатывали платформы лифтов.
Смутный гул голосов. Их было много, точно где-то за толстой стальной стеной неподалеку собралась целая толпа. Да так, скорее всего, и было. Где-то рядом его ждали несколько десятков людей — именно его, Маана, и никого больше.
Свора рыла в нетерпении лапами землю. Через несколько секунд их спустят с поводка — и тогда смерть станет милосердием тому, кто не успеет скрыться.
Лаз был уже рядом. Обладай Маан обычной человеческой памятью, он бы никогда его не нашел — в Сырой Долине, как и в любом подобном месте, каждый поворот был похож на сотню других.
Но Маан воспринимал окружающее его пространство не отдельными фрагментами, как свойственно человеку, а монолитным объемным узором, каждая черта которого располагалась в определенном и неизменном месте. Это позволяло ему безошибочно находить верный путь в тех уголках, где он прежде бывал. И сейчас чутье вело его, ни разу не сбившись.
Снова рядом размытая движущаяся фигура. Маан не мог рассмотреть Гнильца на ходу — слишком занят бегством, но это точно был он. Соперник. Охотник. Потерявший разум и инстинкт самосохранения, раз оказался здесь, в ловушке.
И бежал он, параллельно с Мааном.
Звуков наверху становилось все больше. Забарабанили по металлу чьи-то тяжелые подошвы, затрещал усиленный микрофонами колючий эфир.
Он не стал поднимать голову, чтобы не отвлекаться. Заметили его или нет — совершенно неважно, Маан должен успеть проскочить в лаз.
Единственное оставшееся безопасное место.
Он успел.
Маан миновал знакомые цистерны и увидел прямоугольный, затянутый по углам паутиной, зев провала.
И сделал это вовремя. Едва он скользнул внутрь, с удовольствием ощутив, как мягкая тень укрыла его, позади что-то несколько раз тяжело ухнуло, точно кто-то, крепко размахнувшись, ударил молотом по металлическому полу.
Сзади полыхнуло бесшумным белым огнем, так ярко, что ему даже показалось, этот кипящий свет, заливший все пространство позади, оставит после себя обожженную, дымящуюся поверхность.
Ослепляющие шашки. Кажется, много. На этот раз никаких глупостей вроде «римских свечей».
Интересно, есть ли среди них Геалах? Вот кому он с удовольствием свернул бы шею…
Тоннель оказался достаточно просторен, даже с избытком — Маан легко полз по нему, не задевая краев.
Снова ушел.
И снова Мунн будет в ярости. Впрочем, все еще не закончилось. Они полезут следом, как только поймут, куда Маан пропал. Что же, тогда он сделает все, чтобы оказать им любезный прием. Человеческая наглость всегда нуждалась в хорошей взбучке.
Тоннель расширился, сделавшись еще просторнее. Судя по остаткам контактного рельса, здесь действительно когда-то ходили электровагонетки, доставлявшие с поверхности рабочих и стройматериалы.
Если так, Маан оказался там, где прежде находилась погрузочная станция. Это был целый зал с невысоким потолком и стеллажами вдоль стен, на которых лежали давным-давно проржавевшие насквозь баллоны из-под кислорода и топлива.
И за них из-за спины Маана юркнула гибкая, бесшумная фигура.
Ощущение близости другого Гнильца было столь сильно, что Маана даже замутило — как будто он набрал полную грудь чересчур крепкого аромата. Это ощущение было разлито кругом, его невозможно было не заметить.
Гнилец зашипел. Маан не видел его размеров и формы, но ощущал движения узкого, вытянутого тела, шевелящегося где-то рядом. Его силуэт оказался столь гибким и плавным, что акустические волны, отражавшиеся от стен, вместо изображения доносили до Маана хаотичный узор, в котором линии перетекали одна в другую.
Он был молод и силен, это чувствовалось даже издалека. Совершенный хищник, грациозный и опасный. Его собственное подобие. Близкий сородич. Маан не думал, что эта встреча произойдет так скоро. Все вышло так, как и должно было выйти: узкая тропа, на которой не разминуться, и две пары глаз, напряженно изучающие друг друга.
«Я бежал от него, как мог, много дней, — подумал Маан, наблюдая за незнакомцем, не спешащим сокращать дистанцию, — И привел его сюда, спас от Контроля, но все равно попал прямо к нему в пасть. Это ли не ирония?».
— Здравствуй, — сказал он в изучающую его плотную и настороженную темноту, — Неожиданная встреча, приятель.
Гнилец не ответил. Движения, которые Маан различал в виде резких волнообразных всплесков, могли быть своеобразным языком, возможно, этот Гнилец демонстрировал готовность защищать себя. «А может, — подумал Маан, безотчетно напрягая мышцы, — Защищаться нужно мне».
— Ты понимаешь, что я говорю?
Несколько резких движений, похожих на секущие выпады танцующего в темноте хлыста.
— Может, ты еще помнишь человеческий язык. Если так, то послушай, — длинные фразы по-прежнему давались Маану с изрядным трудом, не хватало воздуха, — Я знаю, что мы вряд ли станем друзьями. Мне не нужны друзья. Кажется, тебе тоже. Когда-нибудь мы снова встретимся, как здесь… Я уже стар. Это будет не очень сложно. Но сейчас у нас обоих одна общая проблема. Ты слышишь? — тоннель донес до них смутный грохот, в котором угадывался лязг металла и короткий злой перестук автоматных очередей. Должно быть, у кого-то из Кулаков не выдержали нервы, — Они идут за нами.
Еще несколько резких движений.
— И нам надо убираться отсюда. Тебе, мне. Когда мы выберемся, то сможем… решить наши проблемы. Понимаешь?
Темнота не собиралась отвечать. Но по тому, как она напряглась, Маан понял, что этот разговор не будет длиться долго. Значит, у него совсем мало времени. Возможно, ему осталось жить меньше минуты.
Маан сделал шаг вперед. Гнилец вновь зашипел — на этот раз, звучали явные нотки угрозы.
«Хищник, — подумал Маан, — Не обманывай себя. С таким бесполезно разговаривать. Он не способен мыслить и воспринимать более чем одну опасность в отдельный момент времени. Мышление подобных ему не допускает многозадачности, оно просто и конкретно, как система наведения ракеты. Есть опасность — необходимо ее уничтожить. Все прочее — потом. Остальное не имеет значения».
Он знал, как мыслит Гнилец, потому что и сам думал сходным образом. Но у него было кое-что еще.
Без всякого предупреждения темнота вдруг шевельнулась. Совсем незаметно, Маан различил только тонкий молочный след, перечертивший ее подобно нитке. Но чувство опасности, сидящее в нем, ужалило прямо в какой-то нервный центр, заставив его отдернуть в сторону голову.
Это было бессмысленно, но тело, не колеблясь, выполняло приказы, повинуясь чутью Гнильца. И только услышав за спиной скрип металла, Маан понял, что это вовсе не было случайной прихотью его тела.
Он скосил правый глаз и увидел, как медленно разваливается стальной стеллаж, рассеченный на несколько частей, заметил зеркальную гладь срезов. С жалобным звоном посыпались баллоны.
Быстро. Чертовски быстро. Он не успел даже заметить удара.
— Эй, — торопливо сказал Маан, начиная осторожно двигаться по спирали, обходя нагромождение старых ящиков и строительного мусора, — Не надо. Если мы сцепимся, погибнем оба. Слышишь? Не будь дураком.
Но дураком может быть лишь человек, а тот давно таковым не являлся. Маан почувствовал это с самого начала, ощутив яркий пульсирующий слепок его ауры.
Концентрированная ненависть. Животная самоуверенность. Нетерпение. Такие не рассуждают и не вдаются в разговоры. В нем не было ущербного человеческого зерна, мешавшего принимать правильные и быстрые решения.
Маан впервые по-настоящему ощутил, что этот бой он не выиграет.
— Ну и черт с тобой, — сказал Маан в темноту, — Плевать. Выходи, мразь. Давай начнем. Если ты не собираешься прятаться по углам, как вонючая крыса.
Гнилец давно утратил способность понимать человеческую речь. Но, возможно, отдельные звуки застарелыми занозами сидели в его памяти. И слово «крыса» относилось к их числу. А может, ему хватило интонации, с которой это было произнесено.
Тело Маана загудело, как напряженная струна, на которую упала капля воды. Но то — не чувство опасности, дремлющее в его крови, готовое пробудиться в любое мгновение, а особенное предвкушение боя, которого Маан раньше не испытывал.
Напряжение всех сил его тела, яркое и мгновенное, отдавшееся холодом в затылке. Не схватки, но смертельного боя, с финалом которого может окончиться и жизнь.
Это было похоже на эйфорию, и Маан едва не застонал от удовольствия, ощущая, как наливаются сталью его руки, как тело делается легким, подвижным и в то же время тяжелым, как многотонный молот.
Он услышал, как заскрипели его суставы, почувствовал, как изготовились впиться в чужую плоть зубы. И с неожиданным облегчением понял, что говорить больше не надо. Осталось то, в чем человеческому разуму участвовать нет нужды.
Потому что, когда сшибаются две чудовищные силы, образуя водоворот кипящей схватки, в мире не остается места для мыслей. Только животное чутье. Только ярость зверя. Только рожденная Гнилью ненависть, кислотой пузырящаяся в венах.
И Маан перестал мыслить. Ему не требовалось прилагать усилий, это произошло само, так же естественно и просто, как выскользнули наружу его страшные зубы. Маан перестал быть Мааном, обратившись в зрение, слух, чутье, сокрушающую силу и ярость, влился в тело без остатка, приняв его как свое единственно возможное.
Свист удара он различил в самом начале чужого движения, когда тот еще был шорохом поднимаемой с камня пыли. И бросил свое тело вправо, одновременно припадая к земле.
Это движение казалось легким, но в том месте, где его тело соприкоснулось с полом, бетонные плиты вздыбились осколками в разные стороны. Над головой скользнула тень, острая, как нить паутины, но Маан чувствовал, что та несет боль и смерть.
В том месте, где она коснулась стены, в десяти сантиметрах над его головой, прыснули в сторону обломки, точно там прошел диск циркулярной пилы.
Маан бросился вперед, рассчитывая, на время, которое потребуется Гнильцу, чтобы вновь изготовить к удару свой гибельный хлыст, но уже в прыжке ощутил перед собой тонкое, рассекающее воздух, движение и понял, что допустил ошибку в самом начале.
Удар пришелся ему в брюхо, и едва не свалил оземь, лишь огромная сила инерции большого тела заставила его преодолеть расстояние. Будь его кожа не такой плотной и твердой, удар рассек бы его надвое.
Но и без этого эффект был достигнут — боль опоясала его раскаленным железом, стянулась подобно удавке, на какое-то время лишив подвижности и забрав у него ту секунду, которая могла стать решающей. Маан скорее рухнул, чем приземлился: внезапный отпор сбил его с толку.
Он сразу же заставил себя откатиться в сторону. И не ошибся — это Маан понял, когда тут же две или три тени хлестнули по тому месту, где он только что лежал, подняв целое облако рассеченного в труху сора.
Не одна плеть. Куда больше. Много смертоносных, скользящих во тьме хлыстов, прикосновение к которым означало боль и смерть.
Как будто сама темнота ожила, обратив свои теневые отростки секущими жалами.
Маан не видел тела Гнильца, тот ловко держался так, чтобы между ними оставались препятствия, но акустические волны передали ему образ чего-то вытянутого, как огромный толстый шланг, невероятно подвижного, стелющегося по земле.
Гигантская сколопендра, гибкая и стремительная. Маан ощутил себя по сравнению с ней невероятно тяжелым и медлительным.
Он бросился в атаку, вложив в короткий рывок столько сил, что затрещали сухожилия, не справляющиеся с огромной нагрузкой. Каменная опора свода, которая разделяла их, просто исчезла, сметенная этим ударом, Маан почти не почувствовал ее сопротивления.
Маан рассчитывал застать Гнильца врасплох, впечатать его в камень, сокрушить одним сильнейшим ударом, который раздавит его тело как червяка.
Но он опять недооценил противника.
Гнилец скользнул в сторону так легко, точно ничего не весил, и его тело представляло собой не более чем участок сгустившегося воздуха, оптическую иллюзию.
Еще мгновение назад Маан видел его кишкообразный длинный торс, покрытый мелкой колючей чешуей, его треугольную голову с мутными равнодушными сферами рыбьих глаз…
Потом он исчез, и только по отпечатавшейся на сетчатке мелкой ряби Маан понял, это был не мираж, а движение, настолько быстрое, что осталось почти незамеченным.
Удар пришелся в воздух, и Маан потерял равновесие, когда его тяжелая лапа не встретила препятствия в той точке, где его ожидала. Его тело было быстро, но момент инерции был слишком силен, чтобы смочь сразу обрести контроль за ним. На какую-то секунду он оказался беззащитен.
И Маан крошечным осколком рассудка, который не участвовал в схватке, понимал, что не должен останавливаться, делаться мишенью, поскольку секундное промедление означало смерть. И та уже шипела в воздухе, выбросив вперед тонкое обжигающее щупальце.
Он крутанулся вслепую, пытаясь дотянуться до противника своими сильными лапами, и тотчас получил еще два болезненных удара, в бок и спину. Маан сражался не с одним Гнильцом, а с целым выводком беспощадных жалящих змей, гибких и изворотливых, способных сворачиваться жгутами и выбрасывать свое тело вперед с непостижимой скоростью, рассекая саму плоть воздуха.
Ему нужна передышка. Он тратит слишком много сил, запас которых и так истощен. Его старые раны стонали, а новые истекали густой кровью, от которой уже стал липким камень под ним.
Но он не мог позволить себе остановиться. Пауза в бою обратится смертью. Его противник невероятно верток и стремителен, он движется почти невесомо и, кажется, едва ли не парит в воздухе, уводя гибкое тело от удара и легко контратакуя своими грозными хлыстами.
Этот гад силен, его хватит надолго, и невероятно скользок, как поток ветра, что пытаешься ухватить руками. Если бой затянется, все козыри будут на его стороне. Гнилец просто вымотает Маана бесконечными атаками, обездвижит десятками мелких и глубоких ран.
Гнилец ударил внезапно, как и прежде. Маан слышал свист его хлыстов, устремившихся к цели, но понимал, что не успеет увернуться от их траектории. Слишком много сил уже потрачено. Он опустил голову в тщетной попытке защитить лицо и выставил вперед правую лапу, прикрываясь ею.
Он не надеялся блокировать хлесткий, достающий везде удар, но смягчить его, насколько возможно. Кажется, это не очень хорошо получилось. Боль ошпарила его с нескольких сторон сразу, точно тело окунули в крутой кипяток. Маан заглянул в черную пропасть, внезапно вставшую перед ним, но неимоверным напряжением силы и воли заставил себя отшатнуться от нее.
Вовремя.
Уловив момент его слабости, Гнилец подобрался ближе. Его узкое тело скользнуло бесшумной змеей, перетекая с места на место. У него не было ног или лап, его несли над землей сильные упругие хлысты, шевелящиеся и топорщившиеся в разные стороны.
С первого взгляда могло показаться, что Гнилец движется в клубке змей. Но разглядывать его не было времени. Времени вообще осталось очень мало, и Маан ощущал каждую его уходящую каплю.
Гнилец поспешил. Подобрался слишком близко, видимо, решив, что у Маана не хватит сил быстро восстановиться после нескольких сокрушающих ударов. И ловко добить.
Может быть, мощи у Маана и не хватило, но у него осталась ослепляющая, подогревающая изнутри ненависть.
Когда он вновь услышал грозное шипение и увидел зыбкий след рассеченного на лоскуты воздуха, тело среагировало само, оно все еще способно было бороться, и не собиралось сдаваться.
Как Маана вела ненависть, так им управляла животная жажда жизни, которая требует сражаться до самого конца. Маан вскинул лапу, и вовремя — ее обожгло текучим невидимым огнем.
Обычно хлыст мгновенно убирался прочь, но в этот раз Гнилец позволил ему задержаться в ране, вероятно, чтобы использовать в качестве точки опоры, высвобождая свои прочие конечности для удара.
У Маана не было пальцев, но он давно привык обходиться без них. Сжал руку в суставе, защемив хлыст, скользкий и холодный. Ощутив это, Гнилец стеганул его сразу несколькими плетьми, но поспешил, удары вышли не особо точными и лишь один или два достигли цели.
Маан же промахиваться не собирался. Он открыл пасть и впился в захваченный хлыст, тут же затрепетавший в хватке его зазубренных зубов.
Это было рискованно — пока его пасть была занята, Гнилец мог атаковать всеми прочими щупальцами, без оглядки на важнейшее оружие противника. Но зато он лишался главного — своей дьявольской верткости, делавшей его недосягаемым для Маана.
В близком контакте сила и опыт подчас могут преломить скорость и напор. И Маан хотел это доказать.
Он дернул хлыст на себя, подтягивая извивающееся тело, чьи конечности теперь вместо того, чтобы наносить свои секущие удары, трепетали, пытаясь впиться в землю и опорные стойки.
Одно из щупалец оказалось слишком близко — Маан раздавил его, ударив сверху тяжелой, как молот, лапой. Гнилец издал короткий свистящий звук, который мог означать и боль, и ярость. Или адскую смесь того и другого.
Но схватка еще не была закончена. Она только начиналась.
Удары градом посыпались на Маана, и, встретив этот ошеломляюще яростный напор, он даже отступил на шаг. Беспорядочные, они были куда слабее, но их было так много, что очутившийся в этом бесконечном свистящем вихре Маан на некоторое время потерял ориентацию в пространстве.
Его точно опустили в огромный миксер, где гибкие лезвия стегали его со всех сторон в таком сумасшедшем темпе, что тело не успевало оправиться от предыдущих ударов, когда получало десяток следующих. Он будто угодил в чудовищной силы шквал, полосующий его тысячами острых ледяных лезвий.
Удары хлыстов в десятках мест рассекли кожу на его лице, отчего глаза начало заливать кровью. Все его тело за несколько секунд стало одной неглубокой, но сплошной раной, что нестерпимо жжется и назойливо отвлекает внимание.
«Держись, — попросил Маан свое тело, бывшее некогда большим и сильным, — Ты справишься, я в тебя верю. Просто держись».
Он знал: единственное, что остается — понадеявшись на свою врожденную животную силу, — постараться переломить этот вихрь вспарывающих кожу ударов, чтобы выиграть себе недостающие для последнего рывка секунды.
Маан дернул щупальце на себя, извивающегося Гнильца подхватило с пола и швырнуло ему навстречу. Гибкие хлысты метнулись в разные стороны, силясь зацепиться за что-то, найти опору, но они упустили момент и теперь были почти беспомощны.
Два огромных тела врезались друг в друга с такой силой, что грохот прокатился по тоннелю, как предвестник обвала. Два соперника сшиблись, и в какой-то момент стали единым целым комом ненависти и силы.
Гнилец сориентировался быстрее, чем рассчитывал Маан. Он и верно был молод и очень резв. Инстинкты хищника управляли им, безошибочные и точные, как посылаемые программой импульсы.
Вместо того чтобы попытаться оторваться, вернувшись к удобной ему дистанции боя, Гнилец поступил совсем иначе: приник к Маану своим длинным, как у червя телом, из которого топорщились десятки постоянно двигающихся хлыстов, и вдруг сжал его в сильнейших объятьях, переплетая свои гибкие щупальца.
Тело под чешуей ощущалось очень плотным, как одна сплошная окаменевшая от напряжения мышца, он был вовсе не слаб и мягок. И сила его конечностей оказалась такова, что Маан явственно почувствовал: разорвать эти объятия ему не под силу.
Нельзя недооценивать своего противника. Позволять себе самонадеянность. Иначе будешь за это наказан.
Маану не требовался воздух, но Гнилец пытался не задушить, а всей своей мощью раздавить его, как попавшее под гидравлический пресс насекомое. Тонкие хлысты были наделены удивительной силой, которая не вязалась с их обманчивой легкостью и гибкостью.
Наверное, этот Гнилец мог бы раздавить автомобиль как хрупкое яйцо, превратить его за несколько секунд в бесформенный ком металла. Но тело Маана обладало большей прочностью, хотя, ощущая, как стальные обручи медленно сжимают внутренности, Маан подумал, что предел ее, оказывается, совсем не безграничен…
Они были прижаты друг к другу, голова Гнильца находилась всего в полуметре от его собственной. Когда-то она была человеческой, но давно утратила даже сходство с ней, сохранив только рудименты кадыка и ноздрей.
Это была треугольная голова богомола, или еще какого-нибудь подобного насекомого. Узкая, вытянутая, созданная для скорости и стремительности.
Глаза — два полупрозрачных желтых пузыря, лишенные зрачков, слепо смотрели на Маана, и в их отражении он различал исполосованное кровоточащими нитями порезов собственное лицо.
Вместо рта у Гнильца был короткий мягкий отросток, подрагивающий где-то под подбородком.
«Черт возьми, эта тварь не способна есть свежее мясо, — осенило Маана, когда тот разглядывал соперника, — У него совершенно другая система пищеварения. Падальщик… Значит, и тех людей он убил не из-за голода».
Гнилец продолжал сжимать его своими многочисленными хлыстами, и напрасно Маан пытался молотить лапами, стараясь достать его, слишком близка была дистанция. Выиграть здесь вряд ли выйдет: его тело было неповоротливо для такого противостояния.
Маан пытался достать зубами голову соперника, но и это было бесполезно — его шея была малоподвижна, а Гнилец, обладавший невероятно быстрой реакцией, успевал прижаться к нему, уходя от выпада.
Изловчившись, Маан мощным ударом лапы смял несколько его хлыстов, заставив их безвольно болтаться, как сломанные антенны, но это не особо помогло — даже потеряв несколько конечностей, Гнилец продолжал сдавливать его в своих цепких объятьях.
Маан почувствовал себя жуком, оказавшимся в пальцах мальчишки. Он был беспомощен и сознавал это. Его сила была бесполезна, а запас выносливости все же истощался.
Ситуация была патовая, дальнейшая борьба была не только бессмысленна, но и невозможна. Гнилец был хорош на расстоянии, но прижатый к противнику, оказался не страшнее ребенка с пластмассовым ножиком.
А Маан, со всей его силой и мощью, стал просто комом трепещущей плоти в чужой хватке. И даже противостоянием это назвать было нельзя — слишком уж комок переплетений двух тел походил на простые объятия.
Но какая-то мысль продолжала терзать мозг Маана, посылая в него яркие сполохи. Он оставил какую-то мысль, ускользающую, но очень важную, которую ни в коем случае нельзя было бросать. Что-то значительное. Что-то про тонущего человека…
Кислород.
В этой мысли не было смысла, но Маан вдруг встрепенулся, заставив гаснущую надежду не пропадать. Что-то важное было сокрыто в этом странном слове. Что-то имеющее отношение к нему и происходящему вокруг.
Кислород. Баллоны. Стеллаж.
Маан заставил свои руки напрячься в очередном усилии. И они подчинились, как честные слуги. Маан оторвал тело от земли и вместе с собой — приникшего Гнильца. Он повернул голову, для чего потребовалось невероятное напряжение, и в обступавшем его густом сером тумане вдруг неожиданно четко и ясно увидел то, о чем думал.
Обломки массивного стального стеллажа, срезанные ударом гибкого хлыста. Пустые кислородные баллоны выкатились из него, оставив лишь жалкие обломки конструкции — вертикальные и горизонтальные остро обрубленные штыри. Это выглядело как орудие пытки, созданное какой-то далекой и не гуманоидной цивилизацией.
Маан вонзил лапы в пол и сдвинул с места тело. Намертво прижавшийся к нему Гнилец не обратил внимания на это движение. Им управляло чутье зверя, стремление убить, задавить, уничтожить. Он забыл, что значит мыслить.
Шипастый каркас оказался совсем рядом. Маан видел выпирающие из него обломанные штыри, ржавые снаружи, но сверкающие в месте среза. Гнилец, висящий на нем, не видел их, да и не мог, как бы ни хотел. Чутье самой Гнили говорило ему, что он победит, а на бессмысленные потуги противника можно не обращать внимания.
Гниль выводила лучших хищников во Вселенной, и она знала в этом толк. Древняя, как сама Луна, она, должно быть, старше человека на миллиарды лет. По сравнению с ней он должен выглядеть примитивным организмом, вся жизнь которого длится меньше недели.
«Но, возможно, — подумал Маан, перенося вес тела и поднимая его вертикально, насколько позволяли руки, — Гниль кое в чем ошибается. Возможно, ей стоило бы изучить человека получше».
Маан рухнул на остов стеллажа. Обрубленные штыри вошли в гладкую спину Гнильца, прижавшегося к нему, почти на всю свою длину — прежде чем трубы согнулись под их общим весом.
Он услышал негромкий хруст. Внутри тело Гнильца оказалось мягче, чем снаружи. Из него не вылилось ни капли крови, но в тех местах, где его пронзила сталь, выступило что-то густое, коричневое и липкое, напоминающее тягучую древесную смолу.
Несколько секунд Маану казалось, что Гнилец даже не заметил этого — его губительная хватка не ослабла, не умеющее передавать эмоций рудиментарное лицо тоже не преобразилось.
Но Гнилец закричал. У него не было рта или чего-то похожего на рот, но от его вопля Маан едва не потерял остатки сознания. Это был даже не возглас, но что-то оглушающе — громкое, утробное, нечеловеческое.
Хлысты, оплетавшие Маана, вдруг распались, рассыпались в разные стороны и затрепетали в жуткой хаотической пляске, с шипением полосуя воздух и рассекая лежащие вокруг каменные осколки и остатки стеллажа.
Некоторые удары достигали Маана, но уже не представляли для него опасности, большая часть из них совершенно неспособна была поранить.
Пошатываясь, Маан поднялся. Его тело было покрыто кровью и иссечено так, точно его прокрутили в огромной мясорубке. Но оно подчинялось ему и ждало приказов. Рожденное Гнилью, это тело обещало ему служить до самой смерти.
Маан опустил взгляд на верещащего, беспорядочно хлещущего хлыстами Гнильца. Его раны были не смертельны, но достаточно серьезны, чтобы повергнуть его в глубокий, как бездонные лифтовые шахты Сырой Долины, болевой шок.
— Дурак… — клацнул зубами Маан, выпрямляясь, — Если… увидишь Гниль… передай ей мою благодарность.
Он ударил обеими лапами сразу, целя в распластанного под ним Гнильца. Тяжелые кулаки, с легкостью дробящие камень, вспороли покрытое мелкой черной чешуей тело, точно наполненный водой длинный, узкий бурдюк.
Гнилец засучил хлыстами, но вряд ли это было попыткой ударить его. Скорее всего — безотчетным движением умирающего существа. Маан надеялся, что тот способен испытывать боль.
А затем напряг лапы и потянул их в разные стороны. Гнилец затрещал, и на мгновение даже показалось, что в его пустых желтых глазах, равнодушных как пузыри, вдруг появится подобие чувства. Их взгляд какое-то время казался задумчивым. Но это, конечно, было лишь иллюзией.
Маан разорвал Гнильца пополам и бросил остатки оземь. Те еще извивались, хотя уже не были единым целым, они дрожали, ломкие и слабые, чертя в пыли беспорядочные кривые.
Внутри Гнильца не оказалось костей или чего-то, что походило на них — только вязкая коричневая жижа и бело-розовые потроха. Он стоял и смотрел на своего умирающего врага — сам трясущийся от усталости, едва владеющий телом.
Победил слабейший. Победило бессмысленное упорство и безумная самонадеянность.
В который раз за последние миллионы лет.
