ГЛАВА 19
Войсаппарат зазвонил, когда до намеченного срока оставалось четыре дня. Издал резкую колючую трель и замолк, будто наслаждаясь произведенным эффектом. Маан заворчал, ворочаясь.
Последние несколько дней он не выходил из кабинета. Отчасти оттого, что любой источник света заставлял его испытывать приступ мучительной и долгой рези в глазах.
Должно быть, начала перестраиваться сетчатка, а может, изменения затронули и стекловидное тело. Когда он заглянул в зеркало, на него уставились незнакомые глаза странного, желтовато-серого, как протухший бульон, цвета. Взгляд их был неприятен — какой-то копошащийся, слизкий.
Прежде чем Маан понял, что делает, раздался приглушенный хруст стекла и на пол посыпались неровные осколки. Он даже не порезал руки — кожа на ладонях стала плотная, нечувствительная, твердая. С тех пор он не видел своих глаз, но полагал, что вряд ли они изменились в лучшую сторону.
Он стал добровольным затворником, спрятавшись в самом темном углу дома, соорудив там подобие звериного логова, в котором теперь проводил все время, не ограниченное отныне сном.
Маан не спал уже несколько дней, на смену бодрствованию, наполненному равнодушным созерцанием и дневными, пришедшими в яви, кошмарами, вместо сна являлся короткий период муторного забытья, после которого он приходил в себя еще более помятым и выдохшимся.
Стащив в угол кабинета все одеяла из их с Кло спальни, он большую часть дня проводил теперь там, замотавшись с головой в когда-то благоухающее тряпье. Редкие звуки, доносившие из-за плотно закрытой двери — шарканье шагов, звон кухонного стекла — заставляли его морщиться.
Ему хотелось тишины — студеной, мертвой, бездонной. Каждая проносившаяся по улице машина вызывала у него приступ мигрени, острой и колючей, как впившаяся в виски стальная шипастая проволока. От скрипа пола под чьими-то ногами в челюсти возникала резь, а рот наполнялся вонючей липкой слюной.
Последнее чудо превращения. Отмирание социальных связей. Маан ждал этого симптома, не догадываясь лишь, в какой форме тот придет. Все оказалось даже проще, чем он думал. И мысль, что все так легко и естественно, внезапно понравилась ему настолько, что он издал несколько нечленораздельных звуков, похожих на скрежет.
Когда-то ему казалось странным, как Гнильцы могут находить удовольствие в сырых каменных мешках, полных холодного камня и неверных теней, в норах из гнилой арматуры, напитанных ржавой водой.
Ему казалось, что ни один живой организм, вне зависимости от того, на какой планете он был рожден, не запрет себя добровольно в руинах трубопровода, где нет ничего кроме шелеста крысиных лап и сочащегося запаха разлагающихся подземных миазмов.
Маан ошибался. Собственный дом сейчас казался ему несоизмеримо более отвратительным. Он был наполнен звуками и запахами, которые рождали внутри Маана лишь непонимание и страх.
Этот дом оглушал, сводил с ума, медленно переваривал его, выдавливая живительные соки, стискивал со всех сторон, нависая над головой тоннами омертвелого пространства, растворял в себе.
Иногда, особенно в ночные часы, это ощущение наваливалось на Маана так, что, казалось, вот-вот заскрипят перетираемые друг о друга внутренности. В такие моменты он вскакивал, не отдавая себе отчета в собственных действиях. Его увечное колченогое горбатое тело трепетало в судорогах смутного всеподчиняющего желания.
Так, не сознающий себя вампир, должно быть, мечется, ощущая рядом теплую податливую плоть, наполненную горячей кровью. Несколько раз приступ был столь силен, что Маан едва не рванулся прямо в окно, раздирая в звенящие куски хрупкую раму.
Но что-то в нем оставалось неизжитое, тянущее назад, трясущееся от страха, безнадежно человеческое. Какой-то отголосок, едва слышимый в общем скрежете руководящих им теперь желаний. Маан тщился оборвать его, чтобы закончить мучения, но тот тянулся, долгий и серый, как гнилой нерв из зуба, слишком прочный, слишком человеческий…
Кло он не видел уже два дня. Но судя по тому, что под окнами с визгом тормозов не останавливались безликие и оттого еще более страшные фургоны Контроля, их уговор все еще был в силе.
Сейчас это стало едва ли не безразлично Маану. Он хотел тишины и пустоты. До тех пор, пока из него не вылупится, разорвав ветхие человеческие обрывки, то существо, для которого он был лишь биологической подпиткой, как парализованный осиным жалом жук, для отложенных в его плоть личинок.
Маан давно не думал, что последует за этим. Просто потому, что «это» было последним событием в его жизни, которое он сможет почувствовать. Не смерть, но хуже нее. Не прекращение существования, но нечто еще более отвратительное.
В этот момент зазвонил войсаппарат. Несколько секунд Маан осоловело глядел на него — пронзительная, рвущая душу, трель, заставила его растеряться, как и всякий резкий звук — но этот был куда более опасен.
Войсаппарат. Злая, хитрая машина, следящая за ним из своего темного угла. Сверчок, отлитый из стали и пластика. Маан дернулся в его сторону, затрещали ставшие ломкими и непослушными пальцы правой руки, готовясь смять тонкую трубку.
Защитный механизм, единственное, что осталось ему в наследство от Джата Маана, инспектора Контроля, предостерег от решительных действий: он заставил себя остановиться.
Еще не время. Пока нельзя. Будь терпелив. Скоро ничего этого не будет, но до того — тебе придется постараться. Не дай им поймать тебя на последнем шагу.
«Пусть возьмет Кло, — шепнул ему кто-то, — Ты уверен, что еще способен говорить?..»
Но это была плохая мысль, неправильная. Кло сейчас не в том состоянии, чтобы руководить своими действиями. Даже окажись это кто-то из соседей, нет гарантий, что она не сорвется, не наговорит чего-нибудь из того, в чем после можно будет раскаяться. О чем пожалеет сам Маан, перед тем как рука, обтянутая белым комбинезоном, полоснет его скальпелем.
Он едва не выронил трубку войсаппарата — пальцы стали слишком твердыми и окостеневшими, чтобы сразу ухватить ее. Какой-то момент казалось, что он поднимает к виску заряженный, необычайно легкий пистолет. Нет нужды в свинце: аппарат выплюнет лишь одно слово. И конец.
Просто и быстро.
«Выходи, — скажет трубка голосом какого-нибудь знакомого. Человека из его прошлой жизни, которую он стал постепенно забывать, — Выходи и садись в фургон. Только без глупостей. Ты знаешь, что у нас есть право сделать с тобой что угодно».
— Слушаю, — произнес Маан в мертвое холодное нутро трубки и ощутил отражение собственного дыхания на твердой, как сам пластик, щеке. Голос не подвел его, хоть и звучал хрипло. Если бы вместо слов вырвался лишь скрежет, в этом не было бы ничего странного. Голосовые связки разрушаются одними из первых.
— Привет. Не помешал?
— Нет, конечно, — сказал Маан, хрустнув челюстью. Он подумал, что даже не знает, какое время суток сейчас на улице. Еще два дня назад он завесил оконный проем тяжелым одеялом. Хронометр же уничтожил вскоре после этого — равномерное злое щелканье механизма было ему невыносимо.
— Хорошо, — отозвался голос, и, действительно, по нему было слышно, что говоривший обрадовался, — Хорошо, что не помешал.
— Ты никогда не помешаешь мне, Гэйн.
Тот рассмеялся. Смех был обычный, слышанный тысячу раз, но отчего-то он показался Маану наигранным, синтетическим. Смех уставшего человека, который, должно быть, в эту минуту устало щурится воспаленными глазами в пустоту и усмехается уголком мятой губы.
Маан попытался угадать, где сейчас находится Геалах. Представилось обычное: комнатушка Конторы, тлеющая в пепельнице сигарета, обязательная чашка эрзац-кофе на столе, восьмая или девятая за сегодня.
Привычный натюрморт.
— Никогда, говоришь? Отлично… Прости, старик, давно не слышал твой голос, вот и… Сколько мы не виделись, а?
— Недавно, — сказал Маан, и прозвучало это чересчур сухо, — Я испортил тебе дело, помнишь?
— Да, брось. В тот день, когда я променяю какого-то вшивого Гнильца на друга, я сам уйду на пенсию и примусь писать мемуары.
— Это будут самые паршивые мемуары из всех, должно быть.
— Пусть так. Какая разница? — он опять засмеялся, — Забудь о нем. Пожалуй, я бы сам не удержался и размозжил ему голову по дороге… А у тебя точно было на это право.
— Право? — что-то сухое перехватило дыхание, заперхало в горле, — Ты имеешь в виду, я правильно сделал, что пристрелил его на месте? Просто потому, что был зол и мне так захотелось?
Маан подумал, что Геалах смутится, слишком уж зло это прозвучало. Для инспектора Контроля. Но Гэйн и ухом не повел. Может, по голосу ожидал чего-то в таком духе.
— Конечно, — сказал он спокойно, и звучало оно натуральным спокойствием выдержанной и хладнокровной личности, — Это был Гнилец. Не человек.
— Но был им когда-то.
— Глядя на него, в это трудно было поверить. Эй, только не говори, что тебя гложет совесть, Джат. Было бы слишком нелепо даже для тебя.
Маан несколько раз сжал и разжал ладонь, держа ее перед лицом. Пальцы быстро теряли чувствительность. Суставы выглядели разбухшими, как у старика с подагрой.
— Не обращай внимания, — сказал он медленно, — Нервы. Устал.
— Давненько мы с ребятами не сидели в «Атриуме», да? По себе знаю, бокал хорошего джина здорово помогает.
— Точно.
«Брось трубку, — ледяным шепотом сказал в шею защитный механизм, — Человек, с которым ты говоришь, обладаешь чувствительностью лучшего из радаров, нюхом первоклассной ищейки. Не позволяй себя обмануть беззаботным тоном. Он чувствует даже то, чего ты не замечаешь. И хладнокровен как удав. Брось, пока не поздно. Уходи. Он затягивает тебя, щупает, раскусывает. Сейчас. В эту минуту. Заканчивай».
Маана обдало ледяным потом. Это было неожиданно — он думал, что система потоотделения давно атрофирована. Нелепо. Как радио, продолжающее играть на погружающемся под воду корабле.
— Извини, Гэйн, — произнес он в трубку, — Кло зовет. Наверное, надо помочь на кухне. Ты что-то сказать мне хотел?
— Сказать… — на том конце линии худой человек с рыжеватыми, висящими ниткой, усами, задумался, погладил привычным жестом подбородок, — Да, просто поболтать хотел. Скучно здесь у нас после рабочего дня.
— Знаю.
— Дай, думаю, звякну старику… Хотя был у меня один вопрос. Так, вопросик.
— Давай, только быстрее.
— Как ты себя чувствуешь-то?
Нелепый вопрос. Не в характере Геалаха. Маан едва удержался от того, чтобы издать вздох облегчения.
— Ты про здоровье, что ли?
— Вообще. Как себя ощущаешь?
— Слова у тебя… Хорошо, Гэйн. Нормально ощущаю.
Геалах хмыкнул.
— Вот как. Ясно. Просто… Просто я должен был тебя спросить.
Сперва Маану показалось, что его рука машинально сжалась и раздавила тонкую трубку. Потом понял, что трещат его собственные зубы, стиснутые чудовищной силой.
Он испугался, что чуткий микрофон передаст и этот звук, но страх был секундный, пустой. Это уже было неважно.
За последние три или четыре минуты в мире появилось много куда более весомых вещей.
— Я ощущаю себя просто отлично, — выдохнул он, — Спасибо, Гэйн. Спасибо, старик.
Затрепетавший канал передал что-то новое. Сдержанный смешок, легкий и едва слышный. Изданный уставшим человеком, сидящим сейчас где-то на другом конце города.
А может, гораздо ближе.
Маану показалось, что из трубки повеяло теплом — близкое дыхание Геалаха коснулось его лица.
— Ну тогда пока, Джат, — сказал он.
— Пока, Гэйн. Увидимся, значит?
— Конечно. В «Атриуме»?
— Наверняка. Звякни мне в понедельник. Я выберусь.
— Понедельник. Хорошо. Ну, бывай.
— Отбой.
Он отстранил трубку от подбородка, но не положил на рычаг. С затаенным сердцем он вслушивался в эфир, наполнившийся легкой поземкой помех. Сквозь их шелест услышал, как Геалах откашлялся. Потом донеслось что-то похожее на скрип стула. После этого щелчок — и тишина. Неподатливая, твердая.
Несколько секунд он стоял с бесполезной трубкой в руке. Страха отчего-то не было, только пустота в животе. Зона абсолютного вакуума. Полоса отрицательного давления.
Вот так. Так это обычно бывает, господин старший инспектор.
Маан улыбнулся. И даже потрогал рукой лицо, чтобы убедиться, что еще способен улыбаться.
Войсаппарат он швырнул о стену. Хрупкая коробка жалобно звякнула, затрещала. Маан не видел, что от нее осталось, в несколько движений он оказался у выхода из кабинета.
Попытался открыть, не получилось. Ударил плечом — и дверь хрустнула, расщепившись на две части, вылетев из коробки. Треск напомнил о чем-то давно забытом, но у него было слишком мало времени, чтобы вспоминать.
Точнее, времени у него больше не было вовсе.
«Как ты себя ощущаешь?»
Когда-то он сам задал этот вопрос. Человеку, которого звали Менесс. Ему было интересно. Глупое любопытство.
Что ты почувствовал, Бэнт Менесс, когда перестал быть человеком?..
Что ты почувствовал?
Кло вскрикнула, когда Маан вломился в гостиную. Она скукожилась на стуле, и по ее бледному лицу, на котором на мгновение проступили голубые нити жил, он все понял без слов.
Вторая стадия. Он уже мало походил на ее мужа.
Маан шел, и порванный дверной щепой халат развевался лоскутами на его груди, обнажая влажный серый панцирь, выпирающий наружу.
Это было неважно. Все было неважно.
— Кло, милая, скоро сюда вломятся. Ты понимаешь, что я говорю? Контроль.
Он подошел вплотную и протянул руки к жене. Негнущиеся пальцы обхватили тонкие, хрупкие плечи, и Маан настойчиво, но как только смог аккуратно, поднял ее со стула, поставил на ноги.
Жена трепыхалась в его хватке, но была несоизмеримо слабее него. Ему же было очень важно, чтобы она пришла в себя, услышала его слова и не попала под ревущую бездумную машину под названием Контроль, сминающую все на своем пути во время штурма.
Нужно было достучаться до сознания Кло, чтобы она поняла смысл того, что он пытался до нее донести, но Маан не знал как.
— Кло, родная, послушай. Ты только возьми Бесс и держитесь от меня как можно дальше, ладно? Милая, сейчас тебе крайне важно прийти в себя. Спасайтесь. Сию же минуту. Ты слышишь?
Чрезвычайно сильные его руки, наверное, больно сдавили ее плечи — он еще не привык к своей мощи. Может быть, его вид был шокирующим для жены, вдобавок с его прокушенной губы капало густым и горьковатым.
И Кло, кажется, так и не услышала его слов, вместо ответа она закричала.
«Вот и все, — понял Маан, — если штурмовая группа еще готовилась брать его, то сейчас, услышав женский крик, они не станут больше медлить».
Маан внезапно осознал, какая картина предстанет перед ворвавшимися в дом: Гнилец, стоящий вплотную к собственной жене. Они решат, что Кло с ним заодно, что обо всем знала и до последнего не подала сигнала в Контроль. Они начнут стрелять, не заботясь, что пострадает человек.
Она все еще пребывала в шоке. Беззвучно открывала рот, словно читала мантры. Нельзя, ни в коем случае нельзя оставаться рядом с ней. Маан отпустил руки, но оказалось, что Кло сама вцепилась в него мертвой хваткой.
Если бы он начал отдирать от себя ее пальцы, то хрупкие человеческие кости не выдержали бы силы, заложенной теперь в Маане. Раскрошились, как кекс из фасолевой пасты.
Единственное, что пришло ему в голову: толкнуть Кло, чтобы убрать ее любой ценой с потенциальной линии огня. Ее тело оказалось неимоверно легким. От слабого толчка она отлетела слишком далеко, слишком сильно, и впечаталась лицом в стену.
Он видел, как лопнула ее губа. Бесшумно, как перезревшая вишня. Сердце его сжалось от ужаса содеянного, пусть даже во благо.
Он помнил вкус этих губ…
Слишком поздно он заметил, что в комнате Бесс. Застывшая от ужаса, дочь вжалась в стул.
— Бесенок, все будет хорошо. Тебе нужно убежать отсюда и спрятаться. Ты понимаешь?
Бесс выскочила из гостиной. Маан лишь проводил ее горящим взглядом. Поняла она слова отца или нет — не имело значения, она спасется, а это главное.
«Не бойся за нее, — подумал Маан, — Если повезет — не деклассируют. Гэйн заступится за Бесс перед Мунном. Должен заступиться. Он всегда любил "коротышку" и сделает это. Геалах — джентльмен».
Нет времени. Ни на что нет времени. Уходить. Сейчас же.
Вещи. Маан попытался вспомнить, где оставлял свою котомку с припасами. Шкаф. Наверху в кабинете. Слишком много сил и минут уйдет на то, чтобы подняться, забрать мешок, спуститься…
Маан вдруг замер и, оказавшись в два прыжка около окна, рванул вниз плотную штору. Первое, что отметил его мозг: на улице день. Он почему-то удивился этому. Сферы, побелевшие от напряжения, изливали с высоты яркий свет.
Улица — аккуратная полоса пустоты, огороженная невысокими силуэтами домов. Она выглядела безлюдной. Человек-Маан подсказал Маану-Гнильцу, что в этом нет ничего странного — все на службе.
Хорошо.
Если бы не было так поздно.
Служащих Контроля Маан заметил через несколько секунд. У соседнего дома, полускрытый густыми декоративными кустами, был виден белый кузов полугрузового фургона.
— По всем правилам, значит… — выплюнул сквозь зубы Маан с ненавистью, — Хорошо. Хорошо. Очень хорошо…
Изнутри опалило жаждой действия. Захотелось стремительности, бьющего в лицо воздуха. Движение стало необходимостью, единственным смыслом жизни.
Злой смех рванул грудь. Хотите взять? Давайте! Берите. Только учтите, сегодня вас послали не за обычным Гнильцом, одуревшей от страха «двойкой», а за Джатом Мааном.
Про которого вы слышали, когда еще были стажерами. Над которым беззлобно посмеивались, выпроваживая на заслуженный отдых.
За Джатом Мааном, которого сам Мунн называл своим лучшим агентом.
Берите!
С негромким визгом тормозов подлетел еще один белый фургон. Этот уже не маскировался. Вероятно, за домом установили наблюдение заранее и, услышав вопль Кло, решили действовать в открытую. Время охоты. Никаких масок. Отныне все просто и привычно, только работа.
Работа, которой занимался Контроль со своего первого дня.
Рутина.
Штатная ситуация.
Отстранившись от окна, Маан все же успел заметить, как распахнулась широкая дверь и из кузова на асфальт посыпались люди. На фоне черных доспехов Кулаков виднелись нелепые строгие костюмы, полускрытые покровом легких бронежилетов.
Сейчас начнется самое интересное. Улица больше не была пуста. Он слышал топот множества ног. Из первой машины, припаркованной по соседству, тоже кто-то стремительно приближался.
Маан не заметил, как в руке оказался «ключ». Когда обратил внимание, едва не рассмеялся: так нелепо выглядел небольшой тусклый цилиндр по сравнению с тем, что происходило на улице.
Не оружие, лишь нелепое подобие его. Единственное, для чего годится — приставить к голове и выстрелить. Быть может, он еще успеет услышать треск двери, вышибаемой Кулаками. Когда они ворвутся в гостиную, для них здесь уже не останется работы. Лишь обезглавленное тело в кровавой луже, нелепо дергающее ногами.
Забавно — Мунн опять сделает выговор Геалаху: не уберег. Операция условно успешна, но основная поставленная цель не выполнена. Уникальный экспонат Гнильца утерян без возможности восстановления.
Маан не знал, насколько сильно его тело изменилось внутри, но был уверен в одном: без мозга — долго не протянет.
Глупая концовка. Как в банальной телепостановке.
Он уже не видел, что творится снаружи. Но мог это представить. Две или три группы застыли у входа, держа в напряженных руках оружие. Пара Кулаков, убедившись в том, что дверь заперта, раскладывают свое мудреное оборудование, заранее подготовленное для случая.
Возможно, снимают с предохранителей собственные «ключи», или даже снаряжают «римскую свечу». Последнее нелишнее, когда берешь старую, опытную «двойку».
В таких делах не рискуют.
Маан ощутил наваждение — ему показалось, что он сам сейчас стоит снаружи, привалившись плечом к теплой стене, проверяет пистолет, чувствует острый запах чужого пота, ободряюще подмигивает Лалину…
Ощущение было столь натурально, что Маан на несколько секунд потерял ориентацию в пространстве.
Но сегодня он играет за другую команду.
И, наверное, свисток уже был.
Бесс не оказалось в ее комнате. Это порадовало Маана — значит, успела где-то укрыться. Конечно, стрелять в нее специально не будут, но, когда здесь станет по-настоящему жарко, никто не сможет поручиться за каждую пулю.
«Пусть она будет в безопасности», — пожелал Маан и, отшвырнув с дороги маленький письменный стол, за которым дочь готовила уроки, приблизился к окну.
С этой стороны дом почти вплотную подступает к соседнему. Конечно, они взяли под прицел всё. Не дураки — знают, куда идут. Сам ведь учил, повторял…
Первым делом — не оставить ни малейшей лазейки. Отрезать пути к отступлению. Потом ввести несколько отрядов и удушить, как охотничий пес лису в собственной норе.
У Контроля много обученных псов, стоивших ему немалых средств.
Личная свора Мунна, уже почуявшая запах крови.
Единственная надежда — на то, что они не успели стянуть кольцо окружения, понадеялись на внезапность. Тоже хорошая тактика, но работает не всегда.
Не время размышлять. У него будет только одна попытка, и в нее он вложит все свои оставшиеся силы.
Высадить окно. Кто бы ни руководил операцией, он явно не дурак, раз Мунн доверил ему такое дело. Значит, обложили всерьез. Когда Маан вывалится наружу, его там будут ждать.
Он с удовлетворением заметил, как с негромким гудением гнется стальной прут толщиной с палец. По крайней мере, Гниль наградила его физической силой.
А дальше… Он оборвал эту мысль. Не будет никакого «дальше». Никаких планов, никаких догадок. Останется поручить свою жизнь новому животному чутью, прорываться не глядя, поставив на внезапность.
Идти в лоб, рвать тело на части.
Вытягивать жилы, крошить кости.
Пробиваться.
Самое сложное — пустырь позади дома, проскочить его — вот что ему надо. На одном дыхании, кто бы ни преграждал путь. Дальше будет проще.
Там есть узкий проход между домами, тесный, едва пролезть, но ему хватит. Через него и вперед, вперед…
Когда преследователи поймут, что он прорвал их кольцо, им потребуется несколько минут, чтобы просчитать его местоположение и цель движения.
Это время составит весь его капитал, всю его жизнь.
У них есть чутье, рудиментарное, от купированных «нулей», но вполне достаточное, чтобы выследить его, разбившись на небольшие отряды.
Маан вдруг понял, что и собственное его чутье, до того дремавшее, подает ему отчетливые сигналы, которых он прежде не замечал. Просто прикрыл глаза, как делал всегда во время работы, и почувствовал их присутствие.
Много.
Человек пятнадцать, если не больше.
Зудящие точки на периферии сознания, каждая из которых отчетлива и ярка, как сполох фонаря в темном подвале. Не было покалывания в затылке, по которому он привык ориентироваться, новое ощущение было куда глубже и вместе с тем более расплывчато.
Подобное он ощущал, когда смотрел на пойманного Гнильца. Это новое чувство было нечеловеческим, но оно позволяло ему видеть то, что не могли передать человеческие органы чувств. И Маан принял его помощь без колебаний.
Пятнадцать человек — значит, подняли два отдела. Много. Очень много. Столько поднимают для зачистки глубокого опасного «гнезда», но не для поимки «двойки».
Пятнадцать к одному. Без учета Кулаков, которых не меньше трех десятков. Но в некоторых случаях, видимо, такой расклад вполне объясним.
Мунну виднее.
При мысли о шефе, сидящем сейчас в своей крошечной коморке, ждущем отчета о проведенной операции, Маан задохнулся от ненависти, и сам не заметил, как прутья разошлись в стороны.
Зазор получился невелик, парой месяцев раньше он ни за что не пролез бы в эту щель. Но за прошедшее время многое изменилось, не только его тело. Маан повел плечами, отходя на шаг. Он был готов.
Сделать несколько глубоких вдохов, сосредоточиться. И броситься вперед.
Маан чувствовал близкое присутствие помеченных печатью Гнили, но зыбкой, слабой, колеблющейся.
«Нули».
Инспекторы.
Псы Мунна.
Двое находились неподалеку от пустыря. Еще непривычное новое ощущение не давало ориентации в расстоянии. Те могли быть под окнами или в двадцати метрах поодаль.
Они все бравые инспекторы, но если кто-нибудь из них преградит ему дорогу…
Маан крепче сжал «ключ».
Он не успел сделать и двух вдохов. Из прихожей раздался негромкий треск, точно кто-то наступил ногой на старую прогнившую половицу.
В этом грохоте звучала какая-то недосказанность, он не был полон, и Маан, оборачиваясь от окна, вдруг понял, что сейчас услышит.
Но его окружала тишина.
А спустя крошечный отрезок времени, которого ему сердцу не хватило бы даже для одного удара, в гостиную что-то скользнуло — белесое, почти невидимое, как разряд крошечной молнии.
Точно кто-то начертал тончайший, стелющийся над полом пунктир. Еще прежде, чем он коснулся стены, мир вдруг дрогнул, завибрировал, прыгнул в сторону.
Воздух отчего-то стал невообразимо прозрачен, звонок, но окружающие предметы вдруг причудливо выгнулись, точно в искривленных зеркалах, стали переплетаться друг с другом.
Маан оказался в центре искаженного мира, знакомая комната обернулась лабиринтом, в котором постоянно что-то плыло, менялось, скользило.
Его удивило, что все это происходило совершенно бесшумно.
Он видел, как медленно осыпается, распухая на глазах, облако штукатурки в том месте, где линия коснулась стены, все еще в полной тишине, лишь ощущая удары своего сердца, медленные и низкие.
«Оглушило», — понял Маан и стал протискиваться в окно.
Ему не было известно, как воздействует «римская свеча» на находящегося в замкнутом помещении человека. Но он догадывался, что Кулаки решат применить тяжелую артиллерию.
Продираясь через решетку, он изо всех сил зажмурился, и не зря: в комнате что-то полыхнуло, запахло горелым пластиком и чем-то еще, сквозь веки Маан увидел ослепительно-яркую кляксу.
Если бы он не находился к «свече» спиной, то сейчас валялся бы на полу, скорчившись от нестерпимой боли в выжженных глазах. Но и без того его тело слушалось неохотно, шаталось, как у пьяного, дрожало.
Обычный человек при воздействии звуковой волны подобной мощности чаще всего лишается чувств на месте. Некоторым разрывает барабанные перепонки.
Тело Маана оказалось крепче.
В какой-то момент ему подумалось, что он не протиснется. Торс застрял между прутьями, зацепившись каменно-твердыми струпьями на боку так, что захрустели остатки рамы.
Маан выдохнул и потянулся вперед, понимая, что первая его попытка станет и последней. Он рванулся сквозь сталь, забыв про то, что способен чувствовать боль, что в мире вообще существует боль. Будь его покров не так крепок, то, наверное, разорвался на части.
Он почувствовал, как сопротивление постепенно исчезает.
Слишком медленно.
Он еще не мог ничего слышать, но ощущал вибрацию сродни небольшому землетрясению — это люди, пришедшие за ним, бежали по гостиной, расшвыривая в стороны то, что когда-то было мебелью.
Жалко Кло. Она любила эту мебель и любила этот дом, который уже наполовину уничтожен. Но у Кло сейчас должны быть другие проблемы.
