ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 14
Он пришел в себя от звона. Звук стеганул по ушам и воссоединил его блуждающее лишенными цвета закоулками сознание с застывшим, терпеливо ждущим, телом.
Кажется, он долго просидел в этой позе. Может, час. Память не хранила воспоминаний о выпавшем отрывке его жизни. Провал. Незанятое пространство в подкорке головного мозга. Отсутствие всего.
Маан опустил взгляд и увидел разбитое зеркало, россыпь неровных треугольных осколков, похожих на какое-то затейливое праздничное украшение, которое зачем-то положили на пол гигиенического блока. В каждом осколке горела синеватая искра, и Маан, как зачарованный, глядел на этот ворох застывших мертвых светлячков.
— Джат?
Кло.
— Джат, ты здесь?
Мягкие шаги за дверью. Скрип половицы. Шелест ткани.
Он мог видеть собственные мысли — простые, как геометрические фигуры, ровные, складывающиеся друг с другом с негромким деревянным клацаньем.
Смести осколки с пола.
Открыть дверь.
Улыбнуться Кло.
Но он не мог пошевелиться. Мышцы всего тела стали мертвыми кусками плоти, остывающей прямо на глазах. Нужна была искра, чтобы оживить их, как заряд аккумулятора заводит двигатель, но неоткуда было взять этой искры, вся его сущность коченела изнутри, и Маан, ощущая жуткий, выбирающийся из его тела и распространяющийся по всему блоку холод, не мог оторваться от созерцания осколков. Было в их положении что-то гипнотизирующее, подчиняющее волю.
Зачем-то он протянул руку и коснулся их, сместив пальцем один или два. Холодные, твердые. Беспорядок их расположения казался хаотичным, но глаз Маана улавливал в этой кажущейся произвольности свой, неповторимый, рисунок.
— Джат?
Шорох, какой бывает, когда кто-то проводит рукой по твердой поверхности. Соприкосновение живого человеческого тела с облицованной керамической плиткой стеной. Голос, знакомый, но доносящийся издалека, приглушенный огромным, в несколько световых лет, расстоянием.
— Джат?
Его сознание дрейфовало в открытом космосе. Холод бесконечных космических просторов обнимал его со всех сторон. Он наблюдал яркую пульсацию звезд и чувствовал дыхание гигантских планет.
И отсюда не было видно ни Луну, сморщенного желтого карлика, ни крошечную каморку гигиенического блока, в которой съежился, сидя на корточках, голый мужчина, невидящим взглядом уставившийся в разбитое зеркало.
Он сам не мог понять, в какой момент сознание соединилось с телом, просто вдруг понял, что сидит, обхватив себя руками за плечи, немного раскачиваясь, а дверь дрожит от чьих-то несильных, но частых ударов.
Маан поднялся, медленно, осторожно, точно боясь, что его тело, сделав один шаг, рассыплется, сейчас оно казалось ему хрупким, его части были соединены между собой крайне непрочно. Неосторожный шаг — и разобьется на куски как зеркало. Голова, руки, ноги — все вперемешку.
Ушло секунд десять, чтобы справиться с замком — пальцы беспомощно скользили по защелке, не в силах ее ухватить. Проклятая металлическая головка сделалась крошечной, не поймать рукой. Но Маану это, наконец, удалось, и он открыл дверь.
Кло стояла в темноте коридора, и неживой лазоревый свет гигиенического блока, отражаясь в кафеле, падал на ее лицо, отчего оно казалось синюшным, как у утопленницы.
Ему лишь однажды довелось увидеть утопленника. Память, оказавшаяся вдруг необычайно послушной, выкинула информацию на поверхность, точно плоскую, в потемневших тонах, фотографию.
Шесть лет назад его вызвали в Коррекционную колонию отдаленного жилого блока. Самоубийство с подозрением на синдром Лунарэ.
Маан мог бы послать любого инспектора — дело неважное, проформа, был покойник Гнильцом или нет, по большому счету уже не имеет значения. Просто одна цифра в статистике поменяется на другую. Но в отделе никого не было, кроме дежурного, поэтому пришлось ехать самому.
Коррекционная колония — место не из приятных, даже для того, кому пришлось немало полазить в тесных смердящих лабиринтах трубопроводов и подземных гидропонических ферм. Там оказываются те, что совершили проступок слишком серьезный, чтобы отделаться простым социальным деклассированием.
Убийцы, насильники, грабители-рецидивисты.
Глядя на почерневшие лица построенных в шеренгу заключенных, и вдыхая непереносимый, дерущий носоглотку, запах хлорки, Маан, отвлекая разум от окружающего, думал лишь, каким образом, черт возьми, этому парню удалось свести счеты с жизнью — здесь, в холодном царстве начищенных, но мутных полов, забранных грубой решеткой окон и многотонных бронированных дверей.
О том, чтобы вскрыть вены, не шло и речи — заключенные, содержащиеся здесь, были лишены права владеть каким бы то ни было имуществом, у них не было даже авторучек, чтобы загнать в глотку, или канцелярских скрепок, острыми концами которых можно провертеть отверстие в вене.
Посуда из мягкого пластика — такую не заточишь о пол, получив примитивное, но функциональное лезвие. Высокие, в четыре метра, потолки — даже раздобыв веревку, не повесишься.
Стены здесь были обшиты плотной губчатой резиной, один из надзирателей сказал, что это ввели несколько лет назад, когда какой-то сообразительный парень из заключенных, уставший, видимо, и от окружающего, и от себя самого, разбежавшись, разбил голову о стену, да так удачно, что рухнул мертвым на месте.
У людей, собранных здесь, не было права распоряжаться собственной жизнью, поскольку они не до конца искупили свой долг перед обществом.
Должно быть, Гниль, поселившаяся в его теле, наделила доселе дремлющее сознание на удивление сильной фантазией.
Весь интерьер — незамысловатые рукомойники с коричневой, тронутой маслянистой пленкой, водой и лежанки, больше похожие на груды тряпья. Глядя на это убранство, Маан размышлял, насколько же Гниль должна испугать человека, чтобы вынудить его задействовать всю свою фантазию, для сведения счетов с жизнью здесь, где это практически невозможно.
Но когда Маану показали скорчившееся в углу камеры тело, казавшееся необычайно тощим и серым, как огромная, выросшая до человеческих размеров моль, Маан понял: иногда обстоятельства бессильны удержать того, кто твердо решил покончить с собой.
Восстановить картину его последних минут удалось без труда, свидетелей хватало с избытком, да и без этого все выглядело очевидным. Мертвец, которого Маан знал лишь по номеру, и в самом деле проявил нестандартное мышление, удивив ко всему привычных надзирателей и охранников.
Из обрывков одежды и постельных принадлежностей он тайком свил толстый жгут. Не очень длинный, едва ли больше метра, но ему этого хватило.
Он обвязал его вокруг тощей шеи и, улучив момент, когда охранник отвернулся от камеры, засунул голову в рукомойник и мгновенно, не дав никому опомниться, привязал жгут к трубе каким-то сложным, хитрым узлом, так что вытащить голову, не обрезав его, оказалось невозможным.
Охранник быстро отпер дверь камеры, но поделать ничего не мог — узел был настолько сложным и тугим, что к тому моменту, когда подняли тревогу и вызвали подмогу с ножами, бороться уже было не за что.
Маану оставалось лишь засвидетельствовать смерть. Пятно Гнили, найденное на животе у мертвеца, уже было заботливо сфотографировано местным врачом.
Цифра вместо имени, еще одна в статистике, да горсть пепла — вот и все, что оставил после себя этот человек, превзошедший всех окружающих, совершивший невозможное.
Глядя на тронутое синим лицо Кло, Маан отчего вспомнил тот случай. И не сразу понял, что губы Кло шевелятся.
— …ты тут?
— Не хотел тебя напугать, — сказал он. Собственный голос звучал необычайно ровно, но Маан не прилагал для этого никаких усилий, так вышло само собой.
Как будто некая мощь, обитающая в нем, вдруг взяла на себя задачу управлять его непослушным, потерявшим контроль, телом, — Пошел в туалет и, кажется, заснул.
Кло увидела россыпь осколков. Ее губы на секунду искривились — нелегко достать хорошее зеркало — но спросить ничего не успела.
— Случайно разбил. Извини.
— Ты… В порядке, да? — она тщетно пыталась всмотреться в глаза мужа. Свет падал на нее, самого Маана сделав лишь темным контуром на фоне дверного проема. Он не знал, что жена увидит, если подойдет ближе и заглянет в его лицо — то словно занемело.
— Конечно.
— Точно?
Наверное, в его голосе было что-то неестественное. Слишком механическое.
— Ну разумеется. Не проснулся толком, оступился… Извини. Завтра же куплю тебе новое.
— Хорошо, — она расслабилась, — Пойдем в постель, Джат.
— Уже иду, милая.
Прежде чем последовать за женой, Маан убедился, что она вернулась в спальню и выключила свет.
Он думал, что вовсе не сможет заснуть этой ночью — несколько часов он провел в мучительной бессоннице, чувствуя себя комом растекшегося теста, которое перемалывают тупые лопасти кухонного комбайна.
Дышать было трудно, воздух в комнате, теплый, неподвижный, казался затхлым, лишенным и малейшей капли кислорода. Ритмично раздувавшиеся легкие не впитывали его, лишь прогоняли через оцепеневшее тело.
Но ближе к рассвету, когда синее свечение ночных сфер за окном стало сменяться серым — освещение начали разогревать для перехода к дневному режиму — ему удалось несколько раз забыться сном.
Тяжелый и липкий, он засасывал черным непроглядным болотом и пытался переварить его, пропитывая разум ядовитыми испарениями. Маан просыпался, задыхающийся, со рвущимся из груди клокочущим хрипом, с выступившей на поверхности кожи ледяной слизью, смятый, оглушенный.
В этих снах не было кошмаров. Просто черная бездна, выпивающая Маана без остатка. Наверное, так себя ощущают больные, мечущиеся в горячечном бреду. Или похороненные заживо, бьющиеся в тесных, закопанных на многометровой глубине, гробах.
Несколько раз, выныривая из очередного забытья, Маан собирался встать, чтобы выйти на кухню и провести там остаток ночи. Яркий свет и чашка кофе сейчас ему были необходимы. Но рядом почти беззвучно дышала Кло. Если она вновь проснется и не обнаружит его в постели, придется придумывать какое-то оправдание своим загадочным поступкам.
Вот первое, что случается с теми бедолагами, которые подхватили Гниль. Странности в поведении. Именно они выдают зараженного там, где еще бессилен анализ крови и выборочные санитарные проверки жилых блоков. Необычность замечают сослуживцы. Соседи. Члены семьи. Гости. Может, даже случайные прохожие.
Изменение привычек, неожиданные поступки, парадоксальные слова — они выдают Гнильца так же явно, как отрастающие дополнительные пальцы или осыпающаяся пластами кожа на лице.
Когда пришло утро, Маану казалось, что зубы у него выкрошились от постоянного напряжения, а позвоночник разломан на множество осколков. Бесконечная, муторная, иссушающая ночь подошла к концу.
Кло, проснувшаяся по визгливому сигналу таймера, попыталась разбудить его, но Маан сделал вид, что спит. Жена не стала настаивать, поцеловала его теплыми сухими губами в щеку и поднялась готовить завтрак. Маан слышал, как хлопнула дверь комнаты Бесс — дочь тоже встала, чтобы идти на занятия.
Ночь, хоть и не принесла отдыха, все же оказала благотворное влияние на Маана.
«Просто мнительность, — думал он, неподвижно лежа в постели и слушая звяканье тарелок на кухне, — Надумал себе, чего нет и быть не может. Неверный свет, последствия травмы, какой-то блик в стекле. Нервы не в порядке, вот что. Мне всегда в голову лезет самое страшное. Даже то, чего не может быть на сто процентов. К черту сто — на миллион!»
Эти мысли успокаивали. Сейчас они были единственной целительной силой, доступной ему, и Маан сосредоточился на них, чувствуя, как отпускает сжавшиеся, слипшиеся в единый ком внутренности.
Проклятый паникер. Сумасшедший. О таком нельзя рассказывать даже ребятам из отдела — отправят на медицинское обследование или прямиком к психиатру.
Маану представилось, как он сидит в «Атриуме» с Геалахом за одним столом и, как бы между делом, говорит: «Представляешь, старик, вчера я нашел у себя на ноге пятно Гнили!» «Да ну? — удивляется Геалах, — Серьезно?» «Конечно. Настоящее, верная первая стадия. Но потом я присмотрелся, и оказалось, что у меня просто галлюцинация» «Бывает, конечно, — кивает Геалах, — Ты не переживай…»
Лежать в неподвижности было невыносимо, и Маан едва дождался хлопка входной двери. До тех пор, пока Кло и Бесс не вышли из дома, он не мог даже выбраться из-под одеяла. Как будто оно стало частью его тела, его внешним покровом, защитной броней.
Даже оставшись в одиночестве, окруженный четырьмя стенами и тихим гулом воздушного фильтра, Маан как мог оттягивал ту минуту, когда придется выбраться из постели и подняться. И даже сделав это через силу, он отводил взгляд от своей правой ноги, которая, казалось, этим утром стала еще более непослушной и неуклюжей.
Ерунда. Вздор. Минутное помешательство.
У инспекторов Контроля нервная система постоянно подвержена испытаниям, которые не снились даже армии, оттого никто не удивляется, когда то одного, то другого штатный психиатр Санитарного Контроля на неделю-две отстраняет от работы.
«Рекреационный отпуск» — так это называется в документах. Маан за всю свою службу ни разу не получал такой отметки, и никто из ребят его отдела тоже. «Рекреационный отпуск» — означает, что твои мозги закипели и тебя пришлось вышвырнуть на пару недель домой, чтобы ты остыл.
Тонизирующие препараты, отдых и беседы с психологом — вот что тебе светит, да и выйдя вновь на службу, ты вряд ли в ближайшее время получишь возможность участвовать в операциях, скорее, еще полгода просидишь в кабинете, перебирая папки.
Обычная процедура. Механизм контролируемой безопасности.
Далеко не каждый инспектор получает подобный билет, но разговоров о них хватает. Иные краем уха слышал сам Маан в коридорах штаб-квартиры.
— Второй день его не вижу.
— Неудивительно — мозгоправ выбил ему рекреационку.
— Никогда бы на него не подумал. За дело?
— Похоже. Запах Гнили ему начал всюду мерещится, вчера чуть человека на улице не ухлопал, вздумалось, что Гнилец… У молодых бывает.
Натягивая штаны, Маан вспомнил про одного парня из второго отдела, с которым его связывало шапочное знакомство. Тот тоже «закипел», но окружающие слишком поздно это поняли, тогда, когда рекреационка уже вряд ли была способна ему помочь.
Может, все дело было в том, что он не был молод — разменял четвертый десяток лет. Таких если цепляет, то всерьез и, что самое скверное, выявлять подобные случаи куда как сложнее.
Под маской равнодушия и холодной дисциплинированности, человека, прослужившего в Контроле всю свою жизнь, может прятаться что-то очень нехорошее.
Как у того парня.
За ним не замечали никаких странностей, он всегда был спокоен, уравновешен и не единожды получал премию, как лучший инспектор в отделе.
Кое-кто поговаривал, что в последние недели своей службы он изменил привычному образу жизни, стал более замкнутым, осторожным, почти бросил курить и приобрел необычное выражение во взгляде. Но вряд ли это соответствовало действительности.
Однажды он не вышел на службу. Его знали слишком хорошо, чтобы понять: здесь что-то неладно. Ни один здравомыслящий работник Контроля не исчезнет без причины, и не поставив в известность начальство.
Двое или трое коллег из второго отдела, поехали к нему домой. Но дверь оказалась заперта изнутри, а на стук никто не отвечал. Ребята не страдали предрассудками и были настроены решительно.
Предполагая самое плохое, они выломали дверь.
Но даже очень смелые их домыслы вряд ли оказались страшнее грубой и жестокой реальности.
Возможно, кое-кто из них будет вспоминать тот день как самый страшный за годы своей службы.
Инспектор был дома. Но, наверное, им пришлось потратить некоторое время, чтобы убедиться в том, что это он. Парень лежал в душевой кабине гигиенического блока, кровоточащий, копошащийся, точно обезглавленная муха, ничего не видящий и не слышащий вокруг себя.
Сослуживцы, ошарашенные этим ужасным зрелищем, сперва решили, что их коллегу пытали, но, обнаружив на полу заскорузлые тряпки, столовый нож и другие импровизированные инструменты, с опозданием поняли, что же здесь произошло.
Инспектор вырезал себе глаза, воспользовавшись для этого консервным ножом, изорвал лицо до такой степени, что оно походило на одну ужасную рану, и практически скальпировал себя заживо. На его месте любой должен был бы потерять сознание от болевого шока и острой кровопотери, но у парня оставалось достаточно сил, чтобы вспороть кухонным ножом щеки и вырвать с корнем ногти.
Когда его нашли, он, слишком ослабевший, чтобы держать в руках что-либо, пытался отгрызть собственные пальцы и уже закончил с правой конечностью.
Больше его никто никогда не видел на службе, по документам он вышел на преждевременную пенсию, связанную с ухудшившимся состоянием здоровья. И, хотя имени его уже никогда не называли в стенах штаб-квартиры, это не стало преградой для самых разных слухов, тревожных и будоражащих.
Как-то раз Маан, набравшись смелости, спросил у начальника второго отдела про его подчиненного. Сам не зная, зачем. Влияние момента. Они закончили зачистку старого «гнезда» и стояли рядом, пронизывая сухой спертый воздух извилистыми копьями табачного дыма и глядя на то, как деловитые и молчаливые Кулаки раскладывают неподвижные тела, лишь немногие из которых напоминали человеческие.
— Спекся он, — без выражения сказал тот, глядя в сторону, — Спекся и все тут. Когда его доставили в госпиталь на операционный стол, начал кричать. «Уберите это с меня!» «Оно растет, вы что, не видите?» «Бога ради, не дайте этому вырасти!». Вздумалось ему, что у него Гниль. Будто лезут из него руки, щупальца и прочее… Психоз.
— И что дальше с ним? — спросил Маан. В те годы он был еще достаточно молод, чтобы задавать подобные вопросы.
Собеседник не ответил, скривился и отвернулся в сторону.
«Может, когда-то так скажут и про меня? — подумал Маан, не замечая, что его рука машинально легла на правое колено и тяжело сдавила его, ощутив под пальцами твердость металла и пластика, — Бедный старый Маан „закипел“, и никто даже не успел этого заметить, ведь он был не на службе. Знаете, когда его нашли…»
Итак, просто небольшая галлюцинация. Если взвинтить себя как следует, в неверном свете можно увидеть и не такое. Три недели вынужденного отпуска могут прилично встряхнуть нервную систему, особенно если привык называть службу частью своей жизни.
Легкое расстройство, помутнение рассудка. Глупое, неприятное, но не смертельное. Вероятно, стоит сходить на прием к Чандрама, пусть выпишет успокоительного, да и снотворного заодно. В его возрасте необходимо беречь нервы. Они пригодятся, ведь ему еще предстоит нянчить внуков.
«Надо просто посмотреть при свете дня, — подумал Маан, берясь пальцами за штанину, — Кошмары днем бессильны».
Просто задрать ткань и убедится: то, что привиделось ему этой ночью, не более чем проказы возбужденных нервов. Игра болезненного воображения. Небольшой психоз.
Маан нерешительно коснулся пальцами штанины.
Это простое действие оказалось более сложным, чем ему виделось сперва. И хотя он сам прекрасно понимал, что надо развеять бессмысленные страхи, какая-то туго натянутая струна внутри него звенела от напряжения, мешая отдавать приказы некогда послушным пальцам.
Наконец, он решился. Прошел к своему столу, налил полстакана джина и выплеснул в рот. Натощак спиртное показалось ужасно едким, желудок сжало мимолетной судорогой, а печень отстучала несколько тревожных, в такт сердцу, ударов. Но это быстро прошло.
Маан опустился на стул и, решительно задрав штанину до самого колена, запрокинул ногу за ногу, вывернув ее на сторону. Старый протез сустава не ожидал таких манипуляций, тихонько заскрипел. Но боли почти не было. Маан отметил это мимоходом, его сейчас занимало совсем другое.
И Маан увидел его.
Пятно.
Оно никуда не исчезло. И даже показалось ему более темным, чем вчера. Почти идеально круглой формы, похожее на иссиня-черную подкожную гематому. Отвратительно ровную, с четкими границами.
Он начал тереть его пальцем. В действии не было никакой осмысленности, просто его рассудок в этот момент перестал контролировать тело, замкнувшись в себе и, оставшись без управления, оно следовало своим моторным рефлексам. Пятно плыло под пальцами, натянутая кожа искажала его границы, остававшиеся, как и прежде, почти идеально круглыми.
Просто черное пятно. Как нефтяная клякса, прилипшая к поверхности кожи. Или сочный свежий синяк, еще не успевший подернутся фиолетовым и желтым.
— Нет, — сказал Маан. И вздрогнул от звука собственного голоса, — Не может быть. Это невозможно!
Галлюцинация. Обман. Морок.
Ему было не остановиться, и Маан все тер пальцем ногу, до тех пор, пока побагровевшая кожа не стала ныть. Границы пятна не изменились ни на миллиметр, оно осталось на прежнем месте, неподвижное, мертвое, просто кусочек полной темноты, прилипший к телу.
Маан попытался взять со стола стакан, но не удержал его, тот с сухим хрустом разбился, разлетевшись неровными осколками. Тогда Маан взял бутылку джина здоровой рукой и начал пить из горлышка.
Непереносимо резкая жидкость выжгла его вкусовые рецепторы, но он не отрывался до тех пор, пока бутылка не опустела. После этого Маану немного полегчало. Окружающий мир надулся пузырем, стал звонким и упругим, обрел прежний цвет. Это было очень кстати.
Он уставился на пятно, чувствуя, как отвратительно скрежещут друг о друга ставшие вдруг твердыми и холодными, внутренности.
Это не Гниль.
Немыслимо.
Есть вещи, которые не могут случиться. Отрицательная вероятность. Как Солнце не способно упасть на Луну. Люди с купированной нулевой стадией синдрома Лунарэ не бывают инфицированными. Ни единого случая за все годы существования Контроля. Даже одной тысячной процента вероятности.
Абсолютно исключено.
Это не Гниль, а точно что-то другое. Возможно, обычная гематома, просто слишком правильной формы. Должно быть, вчера он ударился обо что-то ногой, например, о заборчик в рекреационном парке, вот и…
Разум начал плести спасительный кокон фальшивых воспоминаний и размышлений. Это было инстинктивное, неподконтрольное. Так, космический корабль, подвергшийся разгерметизации, автоматически замуровывает отсеки.
Мысль о Гнили была невыносима. Она была настолько чужда, что выедала рассудок, и тот отчаянно пытался избавиться от нее, оградиться воображаемыми барьерами, вышвырнуть из себя.
Просто обычный синяк. Через пару дней побледнеет, а вскоре и совсем рассосется. Должно быть, зацепился ногой. Гематома, ничего больше. Мелкая подкожная травма, сущая ерунда. У него были раны куда серьезнее, а здесь какой-то пустяк…
Надо будет непременно рассказать ребятам в отделе. «Представляете, парни, водил дочь в парк, ударился ногой, а потом решил, что у меня под коленом пятно Гнили! С ума сойти можно!»
Маан затрясся от беззвучного хохота, рвущего его изнутри. Смех был болезненный, жгущий в глотке, какой-то клокочущий. Но он ничего не мог с собой поделать.
Инспектор Контроля, схвативший Гниль!
Инспектор-Гнилец.
Интересно, что скажет Мунн? Ведь он должен как-то отреагировать?
Кровоподтек, досада какая… Наверное, придется смазать его рассасывающей мазью, чтобы Кло не волновалась. Она вечно боится по пустякам, даже обычный ушиб может заставить ее нервничать. Однажды Бесс, бегая возле дома, упала и набила синяк на ноге, так Кло чуть не отвезла ее в госпиталь…
Шестьдесят пять процентов Гнильцов на первой стадии не знают о своем инфицировании. Они испытывают странные ощущения, которым, как правило, не придают значения. Шестьдесят пять человек из сотни не замечают пятен Гнили, которые появляются на их телах, или принимают их за что-либо другое — например, за сепсис или гематому.
Поцелуй Гнили.
Метка.
Знак того, что твоя жизнь скоро изменится.
Настолько, что ты, возможно, был бы счастлив свить из вонючих тряпок жгут и утопить себя в протухшей ржавой воде, если бы знал, что с тобой произойдет.
Просто удивительно, как многие люди волнуются из-за совершеннейших пустяков, например, обыкновенного синяка…
Первая стадия.
Гниль еще не чувствует себя полновластной хозяйкой в новом теле, но уже начинает обустраивать его на свой вкус. Она заботливо латает повреждения, восстанавливает ткани, усовершенствует его. Она не находит удовольствия в истреблении того, что и так умирает. Она желает разрушить человеческое тело в тот момент, когда оно полно сил и здоровья. Даже хуже — переродить, сплавить с заразой, обратить в человеческую противоположность.
Интересно, где же это он успел заработать синяк?.. Наверное, ударился о скамейку. Высокая, металлические подлокотники… Точно, повернулся на голос Бесс, бежавшей к ним с мороженым, и случайно ударился ногой. Да, теперь он хорошо это вспомнил. Так и было. Думал о другом, вот боли и не заметил. Ерунда, ничего серьезного. Даже ссадины нет. А ушиб… Да и черт с ним. И не такое заживало.
Человек перестает быть собой в ту самую минуту, когда Гниль переходит в первую стадию. Он может оставаться похожим на человека, говорить как человек, ему самому, вероятно, еще кажется, что думает, как человек, но это остаточная иллюзия. Гниль забирается в его мозг первым делом, она подчиняет себе его мысли и чувства, отвлекая их, пока его тело превращается в гниющие руины.
Сколько раз Маан повторял эти, ставшие привычными, слова? Как и прочие, которые ему тоже приходилось время от времени произносить. Слова, цифры. Никогда не было проблем с их запоминанием.
Просто синяк, просто…
Маан потянулся за бутылкой, но та оказалась пуста, он уставился на нее невидящим взглядом, потом выронил и шатающейся походкой направился в гостиную. Мир вокруг плыл, податливый, мягкий, как кисель, струящийся между пальцами. Маан не ощущал собственного тела, лишь наблюдал за его движениями, находясь где-то поодаль.
Он не сознавал, что собирается делать, пока ладонь не уткнулась в теплый гладкий пластик войсаппарата. Это происходило как во сне. Маан снял трубку и, как сквозь плотный слой ваты, услышав приглушенный зуммер сигнала, стал набирать цифры. Хорошо знакомые, те, что, кажется, помнил всегда.
Слишком сложно. Маан запутался. Только и всего. Чересчур много всего случилось за последнее время. Он уже немолод, и не может поспеть за всем сразу. Ему необходима поддержка тех людей, которым он доверяет. Пусть разберутся. Ему сейчас очень нужна помощь. Ничего более.
Номер был короткий, и Маан быстро набрал его. Потом прижал трубку к уху. Наверное, последней по войсаппарату разговаривала Кло, на пластике остался легкий запах ее духов.
В трубке щелкнуло, и где-то далеко неведомый ему человек произнес:
— Дежурная часть Санитарного Контроля, жилой блок семнадцать.
— Говорит старший инспектор Маан, двадцать шестой класс.
— Слушаю вас, господин Маан, — с готовностью отозвался голос.
Ему просто нужна помощь. Или он сойдет с ума.
Если действительно…
Но ведь это невозможно! Тысячу раз невозможно!
Какова вероятность невозможности? Минус сто процентов? Или миллион?
Ему нужны специалисты. Те, кому можно верить. Его ребята. Пусть разберутся с этой чертовщиной, которой не может быть. Проверят, сделают какие-нибудь тесты и, черт побери…
Неожиданная мысль оглушила его, лопнув со звоном в голове.
Первая стадия. Гнилец первой стадии. Он, Джат Маан, сейчас — Гнилец первой стадии. Без сносок, без оговорок, без нюансов. У Гнильца нет личности, нет социального класса, нет семьи. Гнилец — изуродованное существо, родившееся из человека, но не имеющее никаких человеческих прав. Любой Гнилец должен быть задержан Санитарным Контролем.
Любой.
Даже тот, что когда-то называл себя Джатом Мааном.
— Слушаю вас, господин Маан, — повторил голос в трубке.
— Я… — дыхание в груди перехватило, воздуха не осталось на слова.
Какого черта он делает?
Изнутри обожгло концентрированной кислотой страха, выдавившей из пор оцепеневшего тела ядовитый пот.
— Я…
— Простите, не слышу вас.
— Ничего, — выдавил Маан, едва шевеля языком в пересохшем рту, — Извините, просто ошибка. Помощь уже не требуется.
— Хорошо, господин Маан, — отозвался голос, — Отбой.
— Отбой.
И повесил трубку ставшей внезапно ослабевшими пальцами. Волной накатила тошнота — так, что пришлось сесть на диван и прижать руки к животу.
Гнилец.
Первая стадия.
Гнилец.
Его вырвало на пол. Мучительно, точно желудок исторгал из себя кипящую едкую жижу. Но даже когда это закончилось и дыхание восстановилось, легче не стало.
Теперь он ощутил, что стоит на краю бездонной пропасти, и последняя точка опоры тает, истончается, делается неощутимой. В эту пропасть нельзя было заглядывать, потому что человеческие глаза не смогут вынести того, что узрят в ней, а самый крепкий рассудок сломается, не выдержав нахлынувшего потока эфира.
Гнилец.
Маан застонал. Разум безуспешно пытался возвести защитные барьеры, не пропускающие эту мысль, но она, подобно гибкой ядовитой сколопендре, без труда выискивала в них бреши, чтобы просунуть свое уродливое хитиновое тело внутрь, туда, где находилась беспомощная и уязвимая сердцевина.
Вовсе это не Гниль. Просто непонятное случайное проявление. Причудливая мутация купированной нулевой стадии, одарившая его нелепым пятном. Ни к чему паниковать. Это уж точно не поможет.
Какая Гниль? Смехотворно. Просто приступ страха, который надо обуздать, взять под контроль и подавить. Необходимо помнить, что Гниль не властна над ним. Он, Джат Маан, настолько же далек от Синдрома Лунарэ, как если бы находился за сотни световых лет от Луны. Она бессильна причинить ему вред. Он заставил себя сосредоточиться на этой мысли.
Безопасность. Спокойствие. Концентрация.
Паникующий погибает первым. Сейчас ему как никогда нужда собранность и концентрация.
Кажется, это помогло. Дыхание выровнялось, тошнота отступила, оставив его слабым, точно выброшенная на берег медуза, и мокрым от пота. Маан вытер лоб и уставился на свои дрожащие пальцы. Во имя Луны, Земли и всей Солнечной системы, так недалеко и до сердечного приступа.
Маан тщательно убрал следы на полу, чтобы их не увидела Кло, и сел. Он хотел согнуть в колене правую ногу, чтобы посмотреть на пятно еще раз, но не смог этого сделать. Тело просто отказывалось подчиняться, сопротивлялось, будто Маан пытался забраться в бетономешалку и нажать кнопку пуска.
Пятно Гнили. Он видел его настолько отчетливо, насколько это вообще возможно. Метка, сулящая немыслимые мучения и знаменующая переход от человека к мерзостной твари, порождению скверны.
На его, Маана, ноге.
Внезапно в сознании всплыл образ унтер-офицера, который занимался обучением кадетов владению оружием. Унтер был огромен, как скала, и щуплый тогда еще Маан, сопливый мальчишка по сравнению с ним, внимал громогласным, раскатывающимся на весь плац, словам:
«Запомните: ни при каких обстоятельствах не дозволяется направлять ствол на кого бы то ни было, если у вас нет приказа его убить. Заряжено оружие или нет, примкнут ли магазин, разобрано ли оно, зарубите себе на носу, никогда! Конечно, вы все считаете себя умными ребятами и знаете, что разобранное и разряженное оружие не стреляет, ведь так? Потому что такое немыслимо. Но я скажу вот что: тот, кто совершит что-либо подобное, отправится в дисциплинарную часть с понижением в классе. А сначала оставит здесь, — унтер ткнул мясистым пальцем в пол у носков собственных начищенных ботинок, — половину своих зубов. Запомните — невозможное случается. И неважно, каков процент его вероятности. Просто в один прекрасный день оно может случиться с вами. И скорее всего, вы еще успеете позавидовать тому, кто стоял в этот момент с другой стороны винтовки».
Невозможное случается. Так-то, господин старший инспектор.
Маан вернулся в кабинет, открыл ящик письменного стола и запустил руку внутрь. Пальцы наткнулись на что-то твердое и вытянутое. Его последняя пачка сигарет, наполовину опустошенная, которую он демонстративно закрыл на глазах Кло, поклявшись, что никогда больше не закурит.
Достал сигарету, удивившись, до чего ловко двигаются вспомнившие эту процедуру лучше него пальцы. Сколько он не курил? Лет пятнадцать? Зажигалка негромко щелкнула, выбросив маленький лепесток огня, Маан глубоко затянулся и даже не закашлялся, когда грубый табачный дым ободрал горло и легкие.
Первую сигарету он выкурил в несколько затяжек, глядя перед собой и лишь подкурив от нее вторую, смог заставить себя сесть и расслабиться.
Глупо заниматься самообманом, то, что он видел, было пятном Гнили. Уж кому это знать, как не ему самому. Маану встречались сотни, а может, и тысячи подобных отметин. На животах, ляжках, плечах…
Они были разного размера, некоторые с детский ноготь, другие с днище стакана. Угольно-черные или сероватые, еще не успевшие налиться чернотой. На мужчинах, женщинах, детях, стариках. Инвалидах и беременных. Социально успешных и деклассированных. Пятно роднило их всех в одном — они все в равной степени утратили право называться людьми.
Как и он сам.
«Я не могу заболеть, — подумал Маан, вдыхая резкий, отдающий древесной стружкой, дым, — Я прошел вакцинацию, как и все инспекторы Контроля. Ни единого случая сбоя. Полный, мать его, статистический ноль. Гниль не могла заполучить меня. Вероятно, это какая-то нестандартная реакция организма, что-то вроде аллергии. Локальное проявление».
Думая об этом в таком ключе, он менее боялся заглянуть в ту бездну, которую скрывала в себе чудовищное пятно. Просто проявление. Не болезни, лишь реакции организма на проведенную когда-то вакцинацию.
Надо перестать пугать себя, вновь снять телефонную трубку и набрать номер. Но не местной части. Маан похолодел, представив, что случится, если о его звонке сообщат дежурному какого-нибудь из отделов.
Спустя минут десять под окнами остановится непримечательный белый фургон, лишенный надписей или номеров, из него выйдут несколько человек в неброских костюмах, все мужчины, все среднего возраста или близкого к нему, спокойные, уверенные в себе и не задающие лишних вопросов.
И кто-то из них негромко скажет: «С настоящей минуты вы заключены под карантин Санитарного Контроля. Пожалуйста, оказывайте содействие и не пытайтесь воспротивиться применяемым к вам мерам».
Сколько раз он сам произносил эти слова, доработав формулировку до сверкающей монолитности? Гнилец не человек, и не имеет никаких прав человека. Даже если у него двадцать шестой класс и по недоразумению есть удостоверение инспектора. Маан, отдавший службе более тридцати лет своей жизни, понимал это, как никто другой.
С Гнильцом не разговаривают. Даже если он начнет кричать, что у него купированная нулевая, а метка Гнили появилась случайно, по какой-то досадной ошибке. У Контроля не бывает ошибок.
Позвонить Мунну. Тот поймет. Должен понять. Ради всего, что сделал для него Маан. Старик умен, сможет разобраться. У него лучшие ученые планеты и самая большая база по синдрому Лунарэ. А значит, в его силах помочь. Возможно, придется провести повторное купирование…
«Идиот! — сигарета смялась в пальцах, обожгла кожу, — Первая стадия необратима!»
Боль помогла заглушить эту мучительную мысль, загнать ее внутрь. Мунн. Ему нужен Мунн. Геалаху нельзя доверять, как и остальным — инспекторы до мозга костей, псы Контроля, его нерассуждающие манипуляторы, которые не станут размышлять, а будут действовать. Они очень хорошо умеют это, и не раз доказывали.
Вспомнились глаза Мунна, ясные и пронзительные, обдающие холодом. Глаза человека, для которого Гниль стала не просто болезнью или угрозой человечеству, а личным врагом. И который уничтожал этого врага с одержимостью фанатика, в любом его проявлении. Без сострадания, без рассуждений, без особого повода. Просто потому, что это — Гниль, и самим фактом своего существования она омерзительна человеку, как чумная крыса.
Маан представил лицо Мунна в тот момент, когда он обо всем узнает. И вытащил еще одну сигарету. Он достаточно долго служил в Контроле, чтобы считать, что отчасти знает Мунна. И это знание подсказывало ему, что Мунн может быть куда большей опасностью, чем все остальные его слуги.
Увидев пятно Гнили, он не будет долго колебаться. Потому что уничтожение заразы для него нечто большее, нежели служба — это вся его жизнь.
«У меня был хороший инспектор по имени Маан, — наверное, подумает он, сохраняя непроницаемое выражение лица, — Который принес мне и всей Луне много пользы. Но теперь инспектор Маан мертв, а в его теле разгуливает очередной Гнилец. Есть смысл вызвать Кулаков, и отправить его в лабораторию, чтобы мои ребята смогли выпотрошить его, и понять, как же это произошло».
А ведь он так и поступит.
Сердце тихонько заскрежетало о ребра — для него вдруг оказалось слишком мало места в тесной грудной клетке.
Когда Мунн узнает…
Возможно, ему захочется собственными руками разорвать Маана на части и засунуть под микроскоп еще живым. Гниль обошла метод защиты, считавшийся неуязвимым! Задавленная в нулевой стадии, смогла выжить и распространиться.
Единственный случай на тысячи вакцинаций. У него, Маана. Наверное, этим можно гордиться. Но когда до Мунна дойдет, что именно оказалось у него в руках, до конца жизни старшего инспектора Джата Маана останутся считаные минуты.
Впрочем, нет, «белые комбинезоны» никогда не убивают свою добычу сразу. В отличие от инспекторов — стремительных хищников, они стервятники, падальщики. Ребята Мунна слетаются только тогда, когда их жертва беспомощна и, ничего не опасаясь, никуда не спеша, колдуют над ней днями напролет. Вскрывают, делают трепанацию, частично изымают внутренние органы.
Очень осторожно, поддерживая жизнедеятельность объекта. Так это называется у них — «объект». Объекты бывают разные. Некоторые впадают в спасительную кому в самом начале, не выдержав первоочередных процедур. Другим везет меньше. Они живут еще долго.
Маан обхватил голову руками. Нет, кто угодно, только не Мунн. Должен быть другой путь. Другой…
Дверной звонок заставил Маана вскочить на ноги. Обычный звук, похожий на хриплую птичью трель, вызвал испарину. Маан неожиданно увидел себя в зеркале, висевшем на стене: совершенно сумасшедшее бледное лицо, выпученные глаза, широко распахнутый, будто в крике, рот.
Кто-то на пороге. Пришедший за ним. Терпеливо ждущий, когда откроют. Чтобы навести на Маана оружие и сказать: «С настоящей минуты вы заключены под карантин Санитарного Контроля».
Нельзя тянуть. Мешкая, он лишь вызывает подозрения. Никто не видел пятна на его ноге, этой черной нестираемой метки, въевшейся под кожу. Они не могут знать.
Шаркающей походкой старика Маан осторожно приблизился к самому глазку и, переведя дыхание, заглянул в него. На дорожке возле дома стояла Кло. В темном деловом костюме, с сумкой в руке, она выглядела утомленной.
Поставили ее у входа, чтобы использовать в качестве живого щита. Чтобы не стрелял сквозь дверь. Старый, испытанный метод. Он сам так когда-то брал Гнильца со второй степенью, прикрываясь его женой. Парень был нервный, опасный, не хотелось рисковать понапрасну…
— Джат! — жена позвонила вновь, — Сколько можно?
Кажется, одна. Кло не умеет лгать. Слишком уж естественно раздражение на ее лице.
Очень медленно он поднял руку и щелкнул замком. Кло легко распахнула створку и вошла внутрь, принеся с собой запах города — пыли, чего-то съестного, ржавчины…
— Ты что, спал?
— Не то, чтобы. Просто лег вздремнуть.
— Какой пакостный день… Правую лодыжку почти не чувствую. Господи, как же надоел общественный транспорт! Иногда мне кажется, что затея Геалаха с автомобилем была не такой уж и дурацкой.
— А почему ты… так рано? — спросил Маан, наблюдая за тем, как она раздевается.
— Рано? — Кло уставилась на него в удивлении, — Джат, ты не дремал, ты хорошо спал. Сейчас семь часов вечера. Видишь, уже сферы гаснут.
Она была права, улица за ее спиной стремительно темнела.
— Да? И верно, должно быть, я заснул.
Жена прошла в гостиную, и Маан двинулся следом. Он чувствовал себя опорожненным сосудом, пустой оболочкой, которую неведомая сила заставляет переставлять ноги. Пропади эта сила, он, верно, в ту же секунду растянется на полу.
Выходит, Маан просидел так целый день. Погруженный в себя, потерявший счет времени, потрясенный. Раньше с ним никогда такого не случалось.
Кло открыла шкаф, чтобы повесить на плечики свой костюм, но внезапно замерла. Маан не сразу понял, в чем дело. Пока не увидел, как она принюхивается к чему-то.
— О нет…
— Что такое?
— Это… — она повернулась, и на лице ее была смесь удивления и досады. Так выглядит человек, обнаруживший что-то невероятное и вместе с тем разочаровывающее, что не сразу находит нужные слова, — Табак… Господи, Джат!
Он совсем забыл про сигареты. В те мгновения слабости, он взял еще несколько штук, пока не пришел в себя. И, конечно, запах табака разнесся по всему дому. Черт возьми, вот уж об этом он точно не думал!
— Ты курил!
Маан попытался произнести что-то успокаивающе, но сила, взявшая на себя контроль над его телом, отказалась помочь, и он лишь прохрипел что-то неразборчивое.
— Джат, ты опять курил! Но мы же вместе решили, что никогда… Боже мой. Не могу в это поверить. Ты просто так взял и… Здесь все смердит табаком! — Кло несколько раз открыла и закрыла рот, точно ей было не подобрать слов, — Забыл про все, о чем мы говорили? Ты… ты просто…
— Кло, Кло… — ему пришлось прикрыть глаза и сделать короткий выдох, чтобы оставаться спокойным, — Извини, я действительно… Как-то это машинально вышло. На службе проблемы, и я…
— И как, решились они, после того как ты покурил? Нет? А знаешь почему? Потому что сигареты не решают проблем! — Кло уперла руки в бока и выглядела по-настоящему разгневанной, — С тех пор, как мы бросили, я дважды чуть не стала вдовой. Дважды! И по какой причине я не хваталась за пачку? По той, что это тебя не вытащило бы с больничной койки, а меня, наоборот — могло до нее довести. Про рак не забыл?!
Маану, правда, стало не по себе. Ко всему тому краху его жизни теперь добавился конфликт с женой. Вот уж, чего точно не хватало…
Кло выдохнула и на секунду обхватила лоб рукой.
— У тебя сигареты еще остались? — она подняла на мужа глаза, полные решимости.
— Что? — Маану показалось, что он не так понял ее слова, — Да, есть несколько штук.
— Пойдем, покурим. Негодяй.
Они поднялись в кабинет. Маан подал пачку Кло, та ловко выудила тонкий, туго набитый бумажный цилиндр, изящно перехватила его двумя пальцами и прикурила от протянутой мужем зажигалки.
Маан всегда восхищался тем, как элегантно курила Кло. Длинными пальцами с нежно-розовыми ногтями она подносила сигарету к губам, затягивалась, и узкой струей выдыхала дым к потолку. У нее это выходило так плавно, утонченно и очень женственно, что хотелось запечатлеть эту картину в памяти. Как оказалось, даже по такому возможно соскучиться.
Кло приглашающе кивнула в сторону пачки и чуть приподняла бровь. Маан понял, конечно. Закурил сам.
— Рассказывай. — она смотрела на него в упор. Уже без укоризны, но сосредоточенно, чуть нахмурив брови.
Жена была для Маана лучшим другом, советником и любовницей в одном лице. Всегда, с самого первого дня их знакомства он знал, что может доверить ей все, любую тайну и раскрыть самые потаенные уголки своей души, но сейчас… Сейчас была другая ситуация.
Он годами приучал ее к мысли, что Гниль мгновенно и полностью уничтожает человека, как только зараженный вступает в первую стадию, его можно смело называть мертвым, ибо от него остается лишь оболочка, по стечению обстоятельств имеющая лишь внешнее сходство с погибшим.
И теперь она решит, что ее мужа больше нет, что Джат Маан сгинул, пропал, исчез. Что она теперь — вдова, а Гнилец, разговаривающий с ней — опасен, его надо срочно сдать в Контроль, убить. Иначе он убьет их с Мааном дочь, растерзает, порвет на клочки и сожрет.
Нет, говорить правду нельзя. Ни в коем случае.
Но и ложь Кло сразу распознает. Она всегда была умна.
Значит, необходимо сказать полуправду. Не открывать страшную истину, но выдать то, отчего Маан правда мог бы переживать, что могло бы растревожить его настолько, чтобы он снова начал курить.
Хольд.
Первое, что пришло в голову — поведать рассказанную Геалахом историю, о задержании девушки, за которую полезли на рожон братья с друзьями. Это, и в самом деле взволновало Маана в тот вечер, когда приезжал Гэйн. Царапало душу и не давало покоя.
— Сколько раз говорил этим олухам не соваться в трущобы поодиночке! — Маан с чувством стряхнул пепел с окурка, — и скажи, как их оставить без присмотра, да уйти на эту…пенсию?!
— Я понимаю твои чувства, Джат. — Кло наклонилась над пепельницей и погасила сигарету, — скажи, что худшее может случиться, если твои ребята продолжат в том же духе?
— Расформирует их Мунн, вот что. Раскидает состав по разным отделам, к чертовой матери!
— Хорошо. И ты видишь единственное решение проблемы — остаться?
— Не знаю. Может быть. — Маан не мог спокойно смотреть ей в глаза, не ложь, но недосказанность щипала его за грудь, — Надо подумать.
— Думай. Я постараюсь тебя не тревожить, оставлю наедине с собой. И Бесс предупрежу. Мое мнение тебе известно: я всегда только за то, что лучше для тебя. Да, я мечтала проводить больше времени вместе, но если ты решишь остаться…
Она развела руками, потом сделала шаг к мужу и поцеловала его в щеку.
— Спасибо, родная! — Маан обнял жену и притянул к себе.
— Да, на счет табака… Если хочешь начать курить снова, то я препятствовать не стану, ты взрослый человек, не мне указывать, что тебе делать. Но учти: я тоже закурю. А глядя на нас, рано или поздно втянется и Бесс. Принимай взвешенные решения.
С этими словами Кло вышла за дверь.
Он слышал, как вернулась дочь, как они вместе смеются на первом этаже, как звенят столовые приборы. Его родные девочки были одновременно так близко, но так далеко…
«Какая ирония, — с грустью подумал Маан, — какая аллегория на мое нынешнее состояние: мы все еще вместе, но мне нет места рядом с ними, хоть они еще об этом не догадываются…»
Тихо постучав, в дверь вошла Кло с подносом, полным тарелок.
— Все хорошо, Джат, — она поставила поднос на стол, — не сиди голодным. И не забывай, что я всегда рядом.
Маан не выходил из кабинета до тех пор, пока Кло не легла в постель. Только после этого, выждав на всякий случай, еще полчаса, он зашел в спальню и, раздевшись, лег рядом с ней.
Сложнее всего было снять брюки. Ему казалось, что пятно под коленом фосфоресцирует в темноте, приковывает взгляд. Прикрывая его рукой и мертвея при мысли, что будет, если Кло вдруг включит свет, он добрался до кровати и укрылся одеялом. Но несмотря на это, еще долгое время Маана трясло, как в ознобе.
Ночь выдалась не лучше предыдущей, Маан не мог толком заснуть, лишь временами погружаясь в короткий, высасывающий энергию, липкий сон. Он ощущал себя застывшей в паутине мухой, скомканной, обездвиженной, теряющей последние силы.
Но у него появилось время подумать. И пусть мысли текли с трудом, натужно, когда начали зажигаться дневные сферы, у него уже было подобие решения.
Прежде всего — не подавать виду. Никаких контактов с Контролем или Геалахом. Его логическое мышление, работающее во всю мощь, говорило, что это недопустимо. И сейчас у него не было сил сопротивляться ему. Маан должен выяснить, что с ним происходит. Гниль ли это, или же он и в самом деле теряет останки рассудка, погружаясь в пучину галлюцинаций и старческого бреда. Если так…
Недопустимо позволять надежде глубоко пустить корни. Маан слишком долго работал инспектором, чтобы в его плоть и кровь вошло понимание — когда речь идет о Гнили, надежде места нет. Даже сейчас, когда она оказалась не снаружи, а внутри.
«Я не Гнилец, — твердил он, успокаивая себя напевным ритмом этой мысли, — Не Гнилец. Просто у меня атипичная реакция, схожая с симптомами синдрома Лунарэ».
Облеченные в граненые официальные формулировки, мысли ранили не так глубоко.
«Это надо исследовать, но ни в коем случае нельзя торопиться, как и паниковать. Разумеется, никакой я не Гнилец. Я ощущаю свое тело, я мыслю, испытываю чувства и все прочее. Если бы мой мозг начал перестраиваться, я бы это заметил».
Прежде всего, он должен удостовериться в том, что глаза не подводят его. Если начинаешь сомневаться в том, что говорят тебе зрение, значит, и верно стоишь на самом краю той пропасти, которую именуют безумием. Но Маан решил действовать, не торопясь, с обстоятельностью ученого, с предусмотрительной осторожностью.
Эти качества воспитала в нем тоже Гниль. Выслеживая ее проявления, он чаще был исследователем, чем охотником. Анализировал, сопоставлял, рассчитывал вероятность. Теперь эта наука, умение действовать, подчиняя тело разуму, а не чувствам, обязана была послужить ему в очередной раз.
Когда Кло проснулась, он, как и прежде, притворился спящим. Она не пыталась будить, лишь недолгое время стояла и молча смотрела на него. Этот взгляд, который он ощущал и через закрытые глаза, был с трудом выносим.
Маан прижал к себе одеяло и надеялся, что Кло не придет в голову мысль стащить его. Она ни разу за все совместно прожитые годы не делала ничего подобного, но лишь когда жена вышла, Маан смог расслабить застывшее в напряжении тело.
Время, в течение которого Кло и Бесс завтракали, показалось ему вечностью. Он ерзал в кровати, но все же не поднялся до тех пор, пока не услышал щелчок входной двери. Этот звук обозначал безопасность. На время. Встав и торопливо одевшись — глаза не могли даже бросить взгляд в сторону правой ноги — Маан почувствовал себя увереннее.
План действий был составлен еще ночью, ему оставалось лишь следовать составленной схеме. И в этом не было никакой сложности. Он взял фиксирующий визор — небольшую пластиковую коробочку с объективом. Когда-то Маан подарил его Бесс на ее двенадцатилетие. Хорошая, дорогая игрушка. Но сейчас она требовалась ему для дела.
Выставив уровень освещения, Маан задрал штанину и, вытянув руку с визором, несколько раз нажал на кнопку. Аппарат послушно прожужжал, подтверждая, что снимки сделаны. Маан вытащил крошечный цилиндр запоминающего устройства и вставил его в разъем своего рабочего инфотерминала в кабинете. Но выводить изображение на экран не стал.
Сложнее всего было взять в руку трубку войсаппарата. Она казалась все еще теплой после вчерашнего звонка. Однако времени на страх не было. Досчитав до ста и убедившись в том, что дыхание его выровнялось, Маан набрал номер.
Трубка отозвалась не сразу, прошло полминуты, прежде чем раздался сигнал соединения.
— Отдел!
— Тай-йин, сколько я просил отвечать по форме, когда дежуришь?
— Шеф? Ничего себе! Я…
— Не кричи, я чуть не оглох. У стариков, конечно, бывают проблемы со слухом, но, уверяю, я держусь еще достаточно бодро.
— Извините, просто не ожидал, — было слышно, как Тай-йин шепчет что-то находящемуся рядом. Судя по всему, Мвези, — Как вы?
— Неплохо сохранился, спасибо. Не мог позвонить раньше, всякие, знаешь, процедуры, гимнастика… Прорву времени отнимает.
— Конечно. Понимаю. Конечно.
— Мне, разумеется, интересно, что вы там успели без меня натворить в отделе, но это потом. Когда выйду на службу. Сейчас мне нужна одна небольшая услуга. Слушаешь меня?
— Так точно, — отчеканил Тай-йин по-армейски, вне сомнения, обращаясь сейчас в слух, — Что скажете?
— Я разбираю старые носители. У меня их целая коробка. Дочь любит снимки делать… Будет, что на пенсии посмотреть, пожалуй. Нашел какой-то странный, вроде бы не из домашних. Думаю вот, вероятно, служебный случайно прихватил… И просмотреть не могу, пару дней назад дисплей разбил. Ты не глянешь?
— Сущая ерунда. Вставьте носитель в инфотерминал, я подключусь к нему отсюда и посмотрю, что внутри.
— Спасибо, Тай-йин, уже вставил. Ну и да, если вдруг там что-то рабочее, снеси ребятам Мунна, в лабораторию. Пусть анализ сделают или что у них там положено. Понятия не имею, что в последний раз снимал и где.
— Десять минут, шеф, и готово.
— Отлично. Ну тогда вызови меня, как выйдет. Отбой.
— Отбой!
Положив трубку, Маан обнаружил, что задыхается — точно за все время разговора не сделал ни единого вдоха. Сердце гулко билось в груди, как после подъема по крутой лестнице на несколько уровней.
Но Маан был уверен, что сделал все правильно и достаточно осторожно. Конечно, Тай-йин любопытен, но на визоре заблаговременно была выставлена неверная дата — ни один эксперт не распознает, где и когда был сделан снимок.
«Возможно, только что я отослал собственный приговор своим же палачам, — подумал Маан мрачно, разглядывая молчащий войсаппарат, — Но нет. Такого старого пса, как я, на этом не возьмешь. И у меня, наконец, будут факты. Доказательства того, мертв я или нет».
Он не ожидал звонка в скором времени: пока Тай-йин скопирует информацию, затем отнесет носитель в лабораторию, да вечно занятые ребята Мунна найдут время взглянуть… Поэтому, когда войсаппарат издал резкий гудок, Маан вздрогнул, как от выстрела.
— Да? — сказал он в трубку.
Забранное сеткой отверстие динамика сейчас отчего-то казалось началом гигантского многокилометрового трубопровода. На другом конце которого кто-то пристально смотрел ему прямо в лицо. Ему даже показалось, что он чувствует запах чужого дыхания.
— Я, шеф.
— Тай-йин? Так быстро? Я же…
— Я подумал, чего ваше время тратить. Три минуты по часам, здорово, да?
— Да. Конечно. Ты… узнал что-то?
— Гниль, шеф. Служебный носитель, по всему видно.
Кровь в жилах стала густой, как масляная смазка. И сердце замерло, трепеща в отчаянной попытке протолкнуть ее.
— Ты носил ее в лабораторию?
— К чему? Здесь и гадать нечего, даже Лалин разберет. Не одну сотню раз видел. Пятно Гнили, аккуратное, как в учебнике. Верная первая стадия, и уже зрелая, судя по всему. Не знаю, где вы этого красавчика отщелкали, но можете передать ему, что у него в запасе хорошо, если неделя. После этого многие наши ребята захотят с ним повидаться.
Тай-йин засмеялся своим обычным звонким смехом, который показался Маану скрежетом тупой пилы по зазубренной стали.
— А чего ты решил, что это мужчина?
— Ну вы спросили… — Тай-йин снова засмеялся, — Неужели я женскую ногу от мужской не отличу?
— Ах да, конечно. Только снимок старый, даже не помню, где и когда делал. Вряд ли вам придется работать с этим парнем. Но спасибо за информацию, помог.
— Пожалуйста, шеф. Всегда рад.
— Отбой, Тай-йин.
— Отбой.
Последний рубеж обороны, который возводило его сознание, рассыпался прахом. Не галлюцинация. Не морок. Гораздо хуже.
Маан подошел к зеркалу. И в этот раз, чтобы заглянуть в него, ему потребовалось несколько минут. Точно зеркало было не просто прямоугольником с отражающей поверхностью, а дверным проемом, заглянув в который можно увидеть нечто такое, после чего жизнь закончится.
Другой мир, иное измерение. Полное страха, боли и отчаяния. В направлении которого он уже начал двигаться.
Лицо Маана, отразившееся в зеркале, походило на плохо сработанную маску — осунувшееся, какое-то запекшееся на веках, кажущееся твердым на ощупь. Глаза — два черных провала, две концентрированные точки полной пустоты.
«Это Гнилец, — отрешенно подумал Маан, замерев перед зеркалом, — Сейчас он еще похож на человека, но ты знаешь, как быстро они сбрасывают маскировку. Возможно, завтра у него выпадут ногти. Или глаза втянутся внутрь, оставив лишь пустые пещеры глазниц. Может, его кожа превратится в дрожащую массу вроде холодца, а язык вывалится изо рта и будет свисать как плеть. Никогда нельзя угадать, чем наградит Гниль».
Но ему и ни к чему угадывать.
Он сам все увидит.
При условии, конечно, что у него будет для этого достаточно времени. «Хорошо, если неделя» — сказал Тай-йин. Он опытный инспектор, и сроки синдрома Лунарэ знает наизусть, не хуже Маана. Неделя до того момента, когда твое тело, которое, на самом деле, тебе уже не принадлежит, начнет скидывать ложные покровы, обращаясь очередным кошмарным творением Гнили.
Оружие. Маан слепо пошарил рукой по ремню, забыв, что его пистолет так и остался у Мунна.
«Как неудачно, — подумал он, и мысль была отстраненная, дребезжащая, как связка проносящегося по тоннелю поезда, — Было бы легче. Ствол в рот — и все. Нажать на спусковой крючок. Куда уж проще».
Маан вышел на кухню и взял с подставки нож, которым Кло обычно резала мясо. Длинная полоска стали, подарившая ладони свою приятную тяжесть. Он закатал рукав халата, обнажив дряблую кожу предплечья с лиловеющими под ним нитками вен.
Надо лишь провести линию. Лучше несколько, но, может, хватит и одной. Тот парень, которому оторвало «ключом» ногу, справился крошечным канцелярским ножом. Но ему было легче. По крайней мере, он умирал человеком.
Прошло несколько минут. Маан стоял, прижав к внутренней стороне локтя нож, который вобрал в себя тепло его руки и больше не казался холодным. Просто провести линию. Но пальцы немели всякий раз, когда мозг им приказывал. Коченели, как у мертвеца.
«Давай, — сказал им Маан, — Не будем затягивать. Нам надо сделать все быстро».
Кло и Бесс жалко. Самоубийцу посмертно деклассируют, а его семья теряет право на социальное пособие. Но Мунн, наверное, что-нибудь придумает. Представит как несчастный случай или осложнение после болезни. Да, это было бы кстати.
Жаль, Маан уже не сможет его поблагодарить.
«Смелее. Решайся. Ты испытывал боль куда менее приятную. Возможно, мучений и вовсе не будет. Только короткое жжение — и все. Совсем нетрудно».
Маан отшвырнул нож, тот несколько раз обиженно звякнул о плитку пола и остановился под столом. Даже на такое простое маленькое действие не было сил. Или же Гниль уже пустила корни в его мозге и забрала контроль над телом. У любого существа есть инстинкт самосохранения, и Гнилец не исключение.
Он без сил опустился на стул. Поздно. Ему надо было сделать это раньше. Теперь механизм защиты Гнильца не позволит ему так легко уйти из жизни.
Значит, он останется здесь, немым зрителем, наблюдателем, вовлеченным участником. Будет медленно тонуть в перерождающемся сознании Гнильца, пока попросту не растворится, оставив ему в наследство свое тело.
Ко времени возвращения Кло и Бесс, Маан сидел в гостиной и делал вид, что смотрит телеспектакль. Происходящее на экране в данный момент было для него хаотичным наборов цветов и звуков, не имеющим никакого смысла. Но сейчас ему надо было чем-то себя занять.
Когда открылась дверь, Маан вздрогнул. На миг ему показалось, что он видит в проеме чужие, незнакомые лица. Может быть, ребята из отдела зашли на запах Гнили. Его тело сейчас должно источать волну этого запаха, неощутимого обычными людьми, но вызывающим у инспекторов Контроля охотничью стойку.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Кло.
Вместо домашнего халата на нем были брюки, которые обыкновенно надевал, лишь выходя на службу. Прикосновение шершавой материи было неприятно, однако она надежно скрывала его ногу, отмеченную печатью Гнили.
Маан вспомнил изображение в зеркале. Изможденное лицо смертельно больного, еще недавно казавшееся молодым и свежим.
— Немного болит, — признался он, — Ничего страшного.
— Почему ты в брюках? Разве холодно?
— Знобит. Не обращай внимания.
Кло не должна ничего узнать.
Ни она, ни Бесс.
Это убьет их.
— Привет, Бесс, — сказал он, стараясь говорить весело, но чувствуя, как нелепо и фальшиво звучит сейчас его голос, — Как дела?
— Нормально, пап.
— Ну и замечательно… Ты у меня молодец, верно? И в школе порядок?
— Как всегда.
— Умница, — он поцеловал сухими губами ее в лоб, — Если будешь хорошо учиться в этом семестре, мы с мамой подумаем, чтобы завести тебе домашнее животное. Скажем, мышку или…
— Джат! — Кло нахмурилась, — грызун?! Лучше уж ящерку.
Но Бесс обрадовалась.
— Я буду, пап! — она обняла его, — Спасибо!
Ее восторг был чистым, искренним, и, прижимая к себе ее худое, детское тельце, Маан ощутил укол стыда. Так, словно он только что предложил взятку родной дочери.
Было в этом что-то отвратительное, постыдное. Но это ощущение прошло, лишь стоило ему вспомнить о себе самом.
Сейчас опасность угрожала именно ему. И рассудок, опытный в подобных делах, просто старался оттянуть ее как можно дальше. Инстинкт самосохранения, одинаково хорошо работающий, что у человека, что у Гнильца.
Кло и Бесс переоделись и сели ужинать. Маан немного расслабился.
Ему показалось, что внутренности проржавели и со скрежетом перетираются друг о друга. Но когда он встретил взгляд Бесс, ему даже удалось улыбнуться.
«Это тело все еще принадлежит мне, — подумал он в приступе какой-то хмельной, накатившей надежды, точно отблеск былой уверенности в своих силах на какую-то секунду осветил безжизненный черный лабиринт его будущего, — И я буду бороться за него. Я, Джат Маан, не сдамся без боя, даже если этот бой будет последним в моей жизни. Мы еще посмотрим, кто победит!».
