ГЛАВА 11
С утра Маан почувствовал себя лучше. Проснулся с неожиданно свежей головой и долго лежал в неподвижности, глядя в потолок и боясь неосторожно пошевелиться, чтобы не вернулась боль.
Возможно, ей требовалась передышка, чтобы продолжить свое дело, или она просто устала мучить несопротивляющуюся безвольную плоть.
Обычно он начинал ощущать присутствие боли сквозь толстое покрывало сна, поначалу смутное, неясное, но с каждой секундой становящееся все более отчетливым.
Когда Маан открывал глаза, боль уже ждала его.
Похотливо стискивала гнилыми зубами ставшие хрупкими кости, прижималась шершавой раскаленной змеиной кожей к позвоночнику, наполняла желудок едкой слизью.
Маан лежал не меньше часа, позволив своему телу обмякнуть. Мысли, обычно тянущиеся с утра болезненно и монотонно, как заскорузлая от крови нитка в зашиваемой ране, обрели даже некоторую легкость.
«Уж не бренди ли помогло? — подумал Маан, осторожно потягиваясь, — Нет, вздор. Это все Геалах. Нервы у меня шалили, вот что. Завязались в узел».
Стоило ему пошевелиться, как боль вернулась, но сейчас ее присутствие было куда менее заметно, она словно чувствовала себя в его теле не полновластным хозяином, как прежде, а робким гостем.
Ныла сломанная рука, голова налилась тяжелым свинцом, но по сравнению с тем, что ему приходилось чувствовать раньше, поднимаясь с постели, сейчас это можно было даже назвать просто дискомфортом.
С непритворным аппетитом Маан съел оставленный Кло завтрак: соевое молоко, грибную запеканку, маленький бифштекс из эрзац-мяса — и почувствовал, что сил в его теле стало больше.
Пусть передвижение по комнате давалось ему все еще с трудом, он чувствовал себя так, как будто стал легче, скинув добрый килограмм.
«Не выздоровление, — подумал Маан с сожалением, — Мне уже никогда не стать прежним. Просто ремиссия, временное улучшение. А жаль, я, наконец, почувствовал себя живым человеком, а не комком мяса, распластанным на диване».
Выздоровления не будет, и думать о нем было опасно, так ему сказали еще в госпитале. Не после таких травм, приятель, и не в твоем возрасте. Пятьдесят лет ты можешь ломать себе что угодно и подвергать тело любым ударам, не беспокоясь о нем и зная: все заживет, как на собаке; но если шагнул за предел — не надейся на то, чего не случится.
Этому телу порядком перепало, за его долгую жизнь, и уповать на то, что оно станет прежним — то же самое, как верить в заново отросшую конечность.
Единственное, что Маан может дать ему — отдых. Заслуженный отдых, который будет длиться до тех пор, пока внутренний таймер не отсчитает последнюю секунду и не переведет тело в следующее, уже необратимое, состояние.
Но, несмотря на это, Маан чувствовал неизвестно откуда накатившую бодрость.
Черт возьми, может, его старость будет не столь ужасной, как он сам себе представлял, стиснутый черными шипастыми обручами боли и терзаемый воспоминаниями о службе. Пусть его порядком потрепало, и он похож лишь на тень самого себя, но для своих пятидесяти двух, он не так уж и плох.
По крайней мере, многие не доживают и до этого возраста. Двадцать шестой социальный уровень — хорошее подспорье, если хочешь дотянуть до шестидесяти, а то и больше. Полноценное питание, отдых, пристойные условия существования, очищенные воздух и вода…
У него впереди не меньше десяти лет, если, разумеется, он будет достойно ухаживать за своим телом. Десять лет — целая вечность, и вся она в распоряжении Маана. Не посвященная больше службе, свободная, не стесненная куцым продовольственным пайком, не подверженная опасности…
Сколько на этой планете найдется людей, согласных не раздумывая принять его будущее, вместо собственного? Принять и заплатить за это половиной отпущенного им жизнью времени?
Маан вздохнул и впервые ощутил в груди шевеление чего-то нового.
Быть может, его жизнь вовсе не окончена, как он сам пытался себя убедить, в минуты черной апатии? Служба в Контроле, конечно, была весомой, даже основной ее частью, но и помимо нее есть что-то, ради чего стоит жить и получать от этого удовольствие.
Жена. Дочь…
Бесс еще совсем ребенок, пусть и пугает иногда своими неожиданно взрослыми выходками. Она будет созревать на его глазах, преображаясь день ото дня, пока не превратится в хорошенькую девушку, ждущую повода выпорхнуть из родительского гнезда.
Дочь получит образование, куда лучшее, чем то, на которое в свое время могли рассчитывать они с Кло, и будет блестящим специалистом. Скорее всего, он проживет достаточно долго, чтобы стать дедушкой!
Старость, до того представляющаяся беспомощной и жалкой, вдруг открылась ему в новом свете.
Он впервые подумал о ней, не как о простое, полке для бракованных деталей, а как о заслуженном отдыхе, наполненном не суетой, а умиротворением и удовлетворением от хорошо и честно прожитой жизни.
Возможно, из него получится не самый плохой пенсионер, уж не хуже, чем ранее — инспектор!
Маан будет просыпаться поздно, не спеша на службу, есть неторопливо, с осознанием того, что его время отныне принадлежит только ему самому, и никто, даже всемогущий Мунн, не сможет это время отнять.
Дни будут такими же неспешными, долгими, наполненными разговорами с Кло, просмотром телеспектаклей, чтением книг, на которые раньше не оставалось времени.
Конечно, Кло еще далека от пенсионного возраста, ей недавно исполнилось сорок пять, но Маан не без оснований предполагал, что, если он предложит, она сможет бросить службу. Его социальное пособие позволит им жить, не зная нужды.
Иногда будет забегать Геалах. С возрастом тот утратит свою обычную энергичную подвижность и худобу, а должность начальника отдела сотворит из него подобие самого Маана, в его зрелые годы.
Гэйн будет хвалить ужин Кло, и как вчера, долго сидеть за бренди, вспоминая и рассказывая случаи из службы. А сам Маан будет благодушно подтрунивать над его проблемами и давать советы, что позволительно седым мудрым старикам, не понаслышке знающим все о службе в Контроле.
Погруженный в зыбкое марево фантазий, Маан не заметил, как открылась входная дверь. Это вернулась из школы Бесс. Увидев отца на ногах, она удивилась: к ее приходу он обычно сидел, скорчившись, на диване, или пытался забыться сном — безуспешное занятие для человека, которого боль отпускает лишь на несколько часов в сутки.
— Привет, пап, — поздоровалась она с порога, — А ты не спишь?
— Привет, бесенок, — он улыбнулся. У собственной улыбки был необычный вкус: ему давно не доводилось так радостно улыбаться, — Нет, как видишь. Сегодня я бодрячком.
— Идешь на поправку?
— Вроде того, — сказал Маан.
Не говорить же ей: «Нет, знаешь, вообще-то, я рассыпаюсь, как трухлявый пень, просто сегодня боли вдруг дали мне передышку. Но не обращай на это внимания, скоро я опять стану прежним».
— Ты выглядишь более здоровым.
— Мне сегодня, правда, намного легче.
Ему подумалось, что судьба иной раз устраивает странные вещи. За то время, что он отходил от полученных ран, его отношения с Бесс явно улучшились. Дочка словно оттаяла, и между ними начало восстанавливаться что-то душевное, больше похожее на обычные отношения отца и ребенка.
«Просто я раньше уделял ей мало внимания, — подумал Маан, глядя, как Бесс сосредоточенно разбирает сумку с учебниками, — Ее воспитывала Кло, а я играл роль отца, которую сам толком не знал. У меня всегда были неотложные дела, много серьезных, важных дел, которыми надо было заняться вместо того, чтобы посидеть с ней. И я еще удивлялся, почему мы друг друга не понимаем…»
Маан увидел Бесс словно впервые, и он зачарованно наблюдал за тем, как дочь двигается, занимаясь нехитрыми домашними делами. Ее лицо было ему знакомо в мельчайших деталях, от кончика немного вздернутого носа до двух родинок возле правого глаза. Но в то же время все это лицо, казалось, принадлежит незнакомке.
«Похожа на Кло, — решил он, — Нос не ее, но глаза ничем не скроешь. К счастью, от меня ей мало что перепало. Через несколько лет превратится в красивую девушку, и если в ней будет хотя бы половина от очарования Кло в ее годы…»
Он был уверен в этом, Бесс хоть и оставалась пока угловатой и неловкой девчонкой, не успевшей привыкнуть к своему быстрорастущему и меняющемуся телу, обещала вырасти не меньшей красавицей, чем ее мать.
Было что-то в ее движениях, манере смотреть из-под ресниц и закладывать локон за ухо, что-то, говорящее, что ей суждено разбить не одно мужское сердце.
Это вселяло беспокойство, но в то же время и радовало — у людей с такой внешностью редко бывают проблемы в будущем.
— Как дела в школе? — спросил он машинально, и сам пожалел об этом.
Маан задавал этот вопрос, сидя на диване с газетой. Или проходя в спальню. Просто встретив дочь, вернувшись со службы так часто, что тот давно превратился в набор бессмысленных слов, не связанный с интересом или участием.
И Бесс, как всякий ребенок, не понимающий еще тех законов, которые действуют в непостижимом мире взрослых, интуитивно улавливала, что этот, ставший привычным, вопрос не содержит ничего, кроме вежливого равнодушия.
Как адресованный информационному терминалу набор ключевых слов, но не несущий никакой эмоциональной окраски, которому нужен лишь определенный системой отзыв, свидетельствующий, что аппаратура работает корректно.
Она отвечала «Хорошо» или «Отлично», и только, чего Маану всегда было достаточно.
— Нормально, — сказала Бесс, не поднимая головы. В ее голосе опять появилась настороженность, и Маан понимал отчего.
— Действительно нормально? — спросил он.
— Да.
— Знаешь, ведь есть много разных видов этого самого «нормально».
— Как это?
— Был один случай из службы… Ты тогда была совсем еще крошкой, наверное, и не помнишь. В общем, ничего особенного: брал я «тройку». Один, что, конечно, запрещено, но случай был срочный, а на помощь я рассчитывать не мог. Опоздай на минуту, и Гнилец смоется, ищи потом его, где-нибудь под землей… Кулаков я вызвал, конечно, но действовать решил сам. Тогда я был молодой, и рука была потверже, чем сейчас.
Бесс напряглась. Она не любила слушать истории Маана, касающиеся его службы. В детстве, стоило ему только вспомнить какой-нибудь случай, казавшийся ему курьезным, как она кривилась и торопилась уйти недослушав. Он понимал это и, в конце концов, привык.
Лишь иногда думал: если бы у них с Кло был мальчик, то сын, конечно, обрел бы настоящее сокровище, в лице такого родителя — кто еще из мальчишек может похвастаться сотнями жутких историй про Гнильцов, которых ловит его отец?..
Когда рассказывал Геалах, Бесс слушала его с удовольствием, и в такие минуты Маан ощущал тупой укол ревности — Гэйн всегда умел подобрать слова и завладеть вниманием.
— Значит, выламываю я дверь и вваливаюсь внутрь. Как обычно, теснота, мусор… Даже «двойки» перестают следить за собой, слишком уж много у них появляется иных проблем, а там, где прячется «тройка», и подавно жуткая разруха. Даже по запаху обычному найти можно…
Маан думал, что детали того дня стерлись из его памяти, как и многое другое, но рассказывая, вспоминал отдельные фрагменты, бывшие когда-то цельной картиной.
Гулкий удар плечом в дверь, в лицо сыпется что-то трухлявое, мелкое. Разбитая чашка на полу. Старый полуистлевший ботинок в луже чего-то густого и маслянистого. Сломанный зонт, прислоненный к стене.
Кусочки чьей-то чужой жизни, ставшие частью его собственной лишь на несколько минут, принадлежавшие тому, у кого уже не было права называться человеком.
— В прихожей сталкиваюсь с каким-то мужчиной. Чуть не застрелил его от неожиданности. Запах я-то чувствую, тот самый, особый запах, которым только Гнильцы смердят, но в тесной квартирке источник-то сразу и не поймешь. В любой комнате может быть. Но «тройку» с человеком спутать практически невозможно, знаешь ли. Вижу, значит: на Гнильца непохож, лицо вполне обычное, хоть и бледное, да еще и в плаще глухом отчего-то стоит. Но думать особо некогда — мало ли где Гнилец, и к чему готовится. Кричу: «Контроль! В сторону!» — и вламываюсь во вторую комнату. Там их всего две и было, обе крохотные…
Бесс слушала, закручивая пальцем локон, норовящий залезть в глаза. На ее веку было рассказано достаточно историй, чтобы ожидать чего-то нехорошего, и, должно быть, сейчас внутренне к этому готовилась.
Маан успел порадоваться тому, что ей никогда не придется услышать что-то вроде историй, чем делятся между собой ребята в «Атриуме» после очередного рабочего дня.
Пожалуй, он согласился бы отрубить всю правую руку по плечо — лишь бы ей не пришлось узнать что-то по-настоящему страшное.
И жизненное.
— Смотрю, а во второй комнате пусто, — он намеренно сделал длинную паузу, ожидая ее реакции. Бесс поежилась, вскинула глаза, уже понимая, — Тут и до меня дошло. Вот ведь осел, а! Выскакиваю обратно, да только поздно… Вижу, плащ у него уже распахнут, но под тем не тело человеческое, а… Что-то бесформенное, пульсирующее, багровое. Как жир, только весящий килограммов пять. И из нее шипы торчат, серые, зазубренные… И, прежде чем я успел пистолет навести — фьють!
Он присвистнул и щелкнул пальцами.
— Меня уже к стене отбросило, да так, что перед глазами кувырком все покатилось. Смотрю, а у меня из груди шип длиннющий торчит, с полметра будет… Как жука на булавку насадил. Почему сознание сразу не потерял — до сих пор не знаю. Боль жуткая. Но второго шанса я ему уже не дал, конечно. Прицелился навскидку — и весь магазин в него выпустил. Где попал, где нет, но хватило ублюдку — грохнулся тоже на пол, да затих.
Бесс, от эмоций даже рот ладошкой прикрыла.
— Только и мне не до смеха: перед глазами темнеет, дыхание перехватывает… Кровь чуть не ручьем течет, и не остановить ее никак. Думал, все: «Отбегал ты свое, старший инспектор Маан. Будет семье твоей социальное пособие, как родственникам погибшего на задании».
— О боже…
— И в самом деле отрубился я. Пришел в себя, а в комнате уже полно народу — Кулаки, жандармы, ребята из отдела, все кричат, ищут что-то, бегают… А картина и в самом деле не та, чтобы в журнале печатать. И так разруха, плесень везде, смрад отчаянный, а здесь еще и мы с Гнильцом антураж дополняем — из меня кровью половину комнаты залило, валяюсь как труп, да и он тоже распотрошен прилично, калибр-то у моего пистолета основательный, а выпустил я весь магазин. Опять же, дыры от пуль везде, стекло битое… Не комната, а экспонат Дома Ужасов. Где мертвец, где живой — и не отличишь сразу.
Дочь внемлила каждому слову отца, распахнув свои огромные глаза, казалось, даже не моргая.
— Вижу, Геалах надо мной склонился, сам бледный как стена, и пытается повязку наложить. «Ну как ты, Джат?» — спрашивает. «Нормально» — я, значит, отвечаю. Так, он мне это «нормально» потом еще пару лет вспоминал. «Лежит, — говорит, — Маан, насквозь пробитый, в луже крови, пульс еле прощупывается, как живой мертвец, словом, и заявляет мне: «Нормально» таким тоном, как будто я у него прикурить спрашиваю!»
Бесс засмеялась. Не громко, но искренне. Маан подумал, что смех этот, скорее всего, был вызван облегчением. Возможно, она опасалась чего-то более страшного.
— Ну так что, — он подмигнул ей, — Это твое «нормально» такое же, как мое? Или лучше?
— Лучше, — сказала она, улыбаясь, — Да, наверное, лучше.
— И отметки в порядке?
— В порядке, па.
— Ну и прекрасно, — он и в самом деле почувствовал себя отчего-то легче, — Тогда почему у тебя такой вид, точно ты казни ждешь?
«Не ответит, — подумал Маан, наблюдая за тем, как пропадает, растворяясь без следа, ее улыбка, — Сейчас что-то буркнет и уйдет в свою комнату».
Он был так в этом уверен, что едва не вздрогнул, когда она сказала:
— Месиац. Это все из-за него.
— Кто? Месиац? — имя было незнакомым. А может, это его память лишь похоронила в своей, недоступной ему, глубине еще кусочек того, что относилось к прежней жизни.
— Мой одноклассник.
— Он тебя обижает? — спросил Маан, — Ты только скажи мне. Знаешь, я…
— Нет, не обижает. Он хороший. Мы часто сидим вместе. То есть, сидели… Его отправили в карантин месяц назад, па. Объявили, что у него нашли вирусный гепатит. Только в классе шепчутся, что на самом деле это Гниль.
Маан вспомнил разговор с Кло. Что-то про мальчика из школы Бесс, у которого нашли Гниль. Как его звали? Кажется, Кло не называла имени.
В желудке неприятно потяжелело, словно грибная запеканка и бифштекс из эрзац-мяса оказались отлиты из металла.
«Зря спросил», — подумал Маан, отчаянно жалея, что вообще начал этот разговор. Вслух же сказал, стараясь сохранить видимость полного спокойствия:
— Вот уж ерунда, Бесс. Тысячи людей болеют на Луне, и вовсе не обязательно Гнилью. Ты же знаешь, наш иммунитет ослаблен, а многие возбудители болезней чувствуют себя здесь даже более уютно, чем дома, на старушке Земле. Отсутствие ультрафиолета и…
— Я знаю, — она не собиралась слушать то, о чем он говорил, — Нам это рассказывали. Но в классе думают, что Месиац стал Гнильцом, и его отправили в Контроль, а про карантин нам рассказывают, чтобы никто не испугался. Прошел уже целый месяц, а его до сих пор нет. Учительница сказала, что Месиац много пропустил из-за болезни, и его могут перевести в другой класс.
«Так оно обычно и происходит, — думал Маан. У ребят из информационного департамента есть много стандартных заготовок на такой случай».
Полного списка Маан не знал и не стремился узнать. Это было то знание, которое не сказывалось в лучшую сторону на аппетите и сне.
Лишь иногда, когда Кло рассказывала, что кто-то из ее сослуживиц ушел в декретный отпуск или погиб на какой-нибудь мелкой аварии в машинном цеху, задумывался: а было ли это действительно тем самым или…
Такие мысли он старался до конца не додумывать.
И вдруг — Бесс.
— Так, иногда бывает, малыш. Только представь, сколько бедному Месиацу придется выучить, прежде чем он сможет вас нагнать!
— Я тоже думаю, что у него Гниль, — упрямо сказала Бесс, — И он превращался в страшное чудовище с щупальцами или паучьими лапами.
— Бог мой, да почему ты так решила?
— Потому что это я написала на него заявку.
Маан даже удивился тому, что ничего не почувствовал в этот момент.
Лишь с опозданием он понял, что уже секунд десять сидит в молчании, глупо глядя на Бесс. Как будто он выпал из реальной жизни в пространство, где пустота такая, что в ней нет даже вакуума.
И внутри него, где еще недавно ощущались наполненные болью и горячей кровью внутренности, теперь тоже была эта пустота, как будто там появилось свободное место.
— Ты… что?
— Я написала заявку, — повторила Бесс, глядя в сторону, — Это было совсем просто. Я взяла бланк из автомата, возле школы, и все написала. Там много места, даже осталось лишнее. Я думала, будет непонятно и трудно, а оказалось, что все просто: надо написать только имя, адрес и симптомы. А потом я опустила бланк в специальный ящик. Это было в среду. А в пятницу Месиац исчез, и учительница сказала, что у него нашли вирусный гепатит.
Маан видел это так ясно, словно сам там присутствовал.
Вот Бесс останавливается возле автомата и нажимает кнопку, гудящая машина с готовностью выплевывает в ее руку среднего размера картонный прямоугольник с ровными типографскими линиями.
В Контроле такие зовут «похоронками» или «письмами счастья», но иногда, их почему-то называют просто «марками». Стандартный бланк.
Вот Бесс аккуратно заполняет линии своим красивым ровным почерком, устроившись за письменным столом, подаренным ей, когда она перешла в третий класс… Учительница говорит, что у нее лучший почерк, и часто хвалит.
Писать приходится много. Бесс закладывает за ухо непослушный локон, закусывает губу и сосредоточенно глядит на листок, покрывая его похожими на танцующие водоросли значками.
Потом она бежит к автомату-приемнику и с замирающим сердцем засовывает карточку, на которой только-только успели просохнуть чернила, в щель. И автомат отрывисто гудит, принимая пищу и благодаря за нее.
— Но зачем? — Маану показалось, что мысли в его голове вот-вот начнут скрежетать, как стершиеся шестерни в старом аппарате. Только поймав удивленный взгляд Бесс, он сообразил, что его долг, как отца и инспектора Контроля, повелевал ему сказать совсем другое, — То есть, молодец, Бесс. Я горжусь тобой. Вполне вероятно, что ты спасла город от чудовища, которое могло унести много человеческих жизней. Я просто хочу узнать, почему?
— Мы сидели рядом на некоторых уроках. Месиац хромал на одну ногу, в детстве сломал ногу, когда упал с качелей. А потом он почему-то перестал хромать, и я это заметила. А еще у него появился какой-то запах изо рта. Это ведь странно?
— Да, — выдавил из себя Маан, — Это и в самом деле подозрительно. Ты очень наблюдательна, Бесс.
Но похвала не обрадовала ее.
— Понимаешь, когда я отправила заявку, а Месиац исчез, мне стало по-настоящему страшно. Что же это, из-за одной дурацкой бумажки придет Контроль и заберет любого — меня, маму, тебя?! А что, если Месиац такой не один, что, если вокруг есть Гнильцы, но я этого не знаю? Каждый может оказаться болен — одноклассник, сосед, подруга… А больше всего…
— Что, доча?
— Страшнее всего, мне стало находиться рядом с тобой…
— Но… почему?
— Ты большой и сильный, сильнее тебя я никого не знаю и, если бы вдруг… Но потом мама мне рассказала, что инспекторы Контроля не могут заболеть, а мне сразу стало намного легче. Мама ведь сказала правду?
— Да, бесенок. Мы все в Контроле проходили вакцинацию. Я не никогда не стану Гнильцом. Ты можешь меня не бояться, наоборот, я сделаю все, что смогу, чтобы защитить тебя и маму. Обещаю.
Она обняла отца. Обвила свои хрупкие тонкие ручки вокруг его могучей шеи и замерла.
Ему хотелось бы остановить этот миг, продлить его нежность и тепло на часы, годы, и запечатлеть его в памяти, но хорошее всегда так мимолетно. Бесс отпустила свои объятия, и снова с серьезностью заглянула в его глаза.
— Пап, а почему, если есть вакцина, то всем на Луне не сделают прививку?
Как объяснить ребенку сложные взрослые вещи? Маан задумался. Он попытался упростить ответ, насколько это возможно:
— Вакцину очень долго и затратно синтезировать, знаешь ли. И потому стоит она безумно дорого. Государство обязательно разработает способ, чтобы защитить всех, но сейчас, ее выделяют только для ограниченного круга людей. Например, никто не хочет подвергнуться риску жить там, где президент вдруг окажется сумасшедшим Гнильцом. Нам всем нужна гарантия. Ну а для инспекторов — это необходимость. Она дает нам нюх.
Передразнивая жест Геалаха, Маан «принюхался».
— Теперь понятно. А как же Месиац? Мы не виделись уже очень давно. Мне скучно без него, пап. Неужели от Гнили лечат так долго?
Она смотрела на него в ожидании ответа.
Маан видел ее лицо, лицо быстро взрослеющего ребенка, с двумя смешными родинками возле правого глаза, и пытался найти подходящие слова. Слов было много, но они внезапно стали непослушными, как грубо обработанные детали, которые не сложить вместе.
— Да, — сказал он наконец, — Это же Гниль. От нее не вылечишь за два дня.
— Но его вылечат? И он вернется к нам в класс? Ты можешь узнать это?
— Конечно! У нас в Контроле лучшие на планете врачи, — в ее глазах он увидел облегчение, простую детскую радость, — Наверняка не пройдет и недели, как будет снова здоров.
— Правда?
— Разумеется! Когда я выйду на службу, я сам узнаю про твоего Месиаца, — пообещал Маан, — Сейчас, сама понимаешь…
— Спасибо, па! — Бесс чмокнула его в щеку и, довольная, взяв учебники, ушла в свою комнату, готовить домашнее задание.
Маан еще несколько минут сидел неподвижно, продолжая ощущать отпечаток этого поцелуя, на какое-то мгновение показавшийся ему ледяным.
