ГЛАВА 9
За долгие годы службы в Контроле Маану приходилось открывать многие двери. Часто за порогом его ждало агрессивное, искаженное страшными метаморфозами существо, мало похожее на человека.
С вывернутыми под неестественным углом конечностями, подобно тем, кому долгое время на дыбе дробили суставы; гротескными чертами месива, что когда-то было лицом, испускающего невыносимый смрад.
Иногда за дверью не оказывалось ничего, кроме разбитой мебели, изгаженных стен и скрипучих половиц — это значило, что за обитателем этого дома пришли слишком поздно и он сбежал.
Что теперь нужно искать его в грязных, заброшенных углах — задворках мира, где царит хаос, да бесконечная кислая вонь, дарящая удушье, а Маану придется переступать еще многие и многие пороги, и что его будет ждать за ними — никогда нельзя сказать заранее.
Но человек может привыкнуть ко всему, и Маан уже не колебался, заходя в проем любого помещения, казалось, ничто не может его смутить или заставить отступить. Даже в самых неординарных ситуациях.
Однако открыть дверь собственного дома оказалось невероятно тяжело.
Маан приехал в разгар дня — осветительные сферы на искусственном небосводе горели в полную силу, даже смотреть больно. Обычно он возвращался куда позже, почти в темноте. Может, от этого он чувствовал себя так неуютно.
Дом, каким Маан привык его видеть, изменился при дневном свете, казался большим, непривычно чистым и каким-то чужим.
Маану даже захотелось проверить адрес, убедиться в том, что пришел куда надо, но он подавил в себе это глупое желание.
— Вот я и дома, — сказал Маан вслух, кладя ладонь на прохладную ручку двери, — Наконец дома.
Но даже вкус этих слов на языке показался незнакомым.
Конечно, все дело в госпитале, месте, где отвыкаешь быть человеком; даже в тех, что считаются лучшими на Луне и находятся в ведомстве Мунна.
Там ты лишь пациент, хрупкое точное устройство, которому отведена отдельная полка; имеющее массу, температуру, внутреннее давление и еще огромное множество разных параметров. Оно должно быть восстановлено в срок, после чего возвращается в строй.
В госпитале безвкусно все — пища, сам воздух, слова. Идеальная инертная среда, контролируемый вакуум. Там чувствуешь себя крошечной космической станцией, блуждающей где-то по периферии Солнечной системы.
Доктор, с которым разговаривал Маан незадолго до выписки, был таким же — безвкусным, если это слово применимо к человеку. У него было строгое лицо, внимательные темные глаза и подбородок, выбритый до такой степени, что казался отлитым из дорогого розового пластика.
Врач что-то говорил, но Маан не слышал слов, лишь думал, каких же трудов, должно быть, стоит постоянно бриться, особенно на такой службе.
Хотя, может, он прошел специальную процедуру, после которой все подкожные волосяные луковицы уничтожаются — наверное, стоило кучу социальных очков…
— Господин Маан, я не имею права вас задерживать здесь, однако считаю своим долгом сообщить, что переход на амбулаторный режим лечения вряд ли будет вам полезен.
— Мне сказали, что я относительно восстановился. То есть, основные функции организма не нуждаются в медицинском контроле. Раз так, я хочу вернуться, — Маан чуть не сказал «на службу», но вовремя поправился, — домой. Я могу это сделать?
— Разумеется… Да, разумеется. Просто я хотел сказать, что общее состояние вашего здоровья не дает почвы для оптимистичных прогнозов. Если вы понимаете, что я хочу сказать.
Маан с тоской вспомнил доктора Чандрама. Тот хотя бы говорил ясно и четко, не засоряя свою речь ненужными словами. И не пытался скрыть правду, какой бы неприятной она ни оказалась для пациента.
— Я чувствую себя вполне сносно. Голова иногда трещит. Что до руки, я предпочитаю не задумываться об этом. Придется научиться владеть левой.
Врач поморщился. А может, это лишь какая-нибудь мелкая складка дернулась на его красивом, лишенном растительности, лице.
— Я сообщил господину Мунну, о вашем рвении покинуть госпиталь. Но вы сами должны чувствовать… нестабильность своего состояния. Сотрясение мозга было достаточно значительным Такой удар… Ткани были серьезно контужены. В вашем возрасте подобные вещи нельзя пускать на самотек, вы же должны понимать. Организм испытал солидную встряску, неразумно лишать его той помощи, которую мы можем предоставить здесь, в госпитале.
— Да, меня порядком потрепало. Но не сильнее, чем бывало прежде. В прошлый раз, когда я оказался здесь, меня разложили на операционном столе и разобрали на части. Я потерял больше двух литров крови, а вместо печени осталось двести граммов окровавленного фарша.
— У меня есть доступ к вашей истории болезни, господин Маан.
— Тогда в чем же дело? — нетерпеливо спросил Маан. Ему надоело это помещение с белыми стенами, надоел воздух, лишенный запахов, и надоел этот аккуратный человек, сидящий напротив, — Чем вы меня пугаете?
— Я реалист. И мне нет нужды пугать пациентов, — кажется, он обиделся, — Но я считаю своим долгом вас предупредить. Вы не в лучшей форме, господин Маан, и ваше здоровье в долгосрочной перспективе внушает мне определенные опасения.
— Говорите прямо, доктор.
— Скорее всего, вы не сможете окончательно оправиться от этих повреждений, господин Маан.
— Неужели я настолько дряхл?
— Я лишь хотел сказать, что силы самовосстановления любого человека ограничены. В молодости вам, несомненно, приходилось получать и более тяжелые ранения, но посмотрите правде в глаза, вы уже немолоды и, поскольку настроены решительно, я скажу без обиняков: вы никогда не сможете вернуться к прежней жизни.
— Если вы говорите о службе…
— Я говорю не о службе. Вам, господин инспектор, придется привыкать ко многим вещам. Постоянные приступы мигрени. Регулярные головокружения. Расстройство памяти. Это далеко не полный перечень. В этот раз тело получило больше повреждений, чем способно залатать. По прогнозам, ваше состояние будет постепенно ухудшаться.
— И что вы предлагаете?
— Уже сейчас я не советую вам много читать или вообще напрягать зрение, смотреть теле, употреблять алкоголь, совершать активные действия, требующие физической нагрузки. Кроме того, вы отказались от ампутации и протезирования. Не тешьте себя иллюзиями — повреждения такого рода неизлечимы силами организма. Отныне вы никогда не сможете пользоваться этой рукой, я полагаю. Теперь я достаточно прямо выразился?
— Да, — сказал Маан хладнокровно, — Сейчас — да. Спасибо, доктор, но я уже слышал все это, от других. И еще то, что вам нечего мне предложить. Не считая пластмассовой руки, конечно.
Доктор промычал что-то неразборчивое.
— Восстановительные процедуры… Подготовительный период… Общий курс лечебной гимнастики и…
— Не будем об этом. Вы хотели сказать, что весь оставшийся мне срок, я буду беспомощным инвалидом. Мне это уже известно.
— Сейчас вы чувствуете себя сносно, — торопливо добавил врач, — Но не обольщайтесь. Это медикаментозный эффект. Он снизится через какое-то время. Мы не можем продолжать использование сильнодействующих обезболивающих из-за…
— Из-за моего возраста.
— Больше из-за травмы мозга, но и возраст тоже играет роль. Ваш организм просто не выдержит подобной нагрузки. Это значит, что боль вернется. Сейчас вы, возможно, ощущаете ее слабое присутствие.
— Меня часто тревожит голова. Боль станет сильнее?
— Да, полагаю.
— Понятно. Должен я еще где-нибудь расписаться?
— Нет, господин Маан. Прощайте и… желаю вам всего самого доброго.
Маан вспомнил этот разговор сейчас. Когда попытался привычно положить правую руку на кнопку замка, а та в ответ лишь беспомощно трепыхнулась на груди.
«Кажется, мне придется заводить новые привычки, — подумал он, отпирая фиксатор. Например, придется учиться есть левой рукой. И отказаться от рукопожатий. Черт возьми, мне понадобится привыкать к очень и очень многому».
Дверь открылась сама, хотя Маан не приложил к этому никаких усилий. На пороге стояла Кло. Увидев мужа, она тихо вскрикнула и обняла его, скованно и неуклюже, стараясь не задеть руки.
Ощутив привычную теплоту ее мягкого тела и запах ее волос, Маан, наконец расслабился, выдохнул. От ее осторожных объятий он почувствовал себя подобием мумии, готовой рассыпаться в прах от любого неосторожного движения.
— Джат! Почему ты не предупредил? Я бы приехала за тобой.
— Потому и не предупредил, — он поцеловал ее в макушку. На вкус ее волосы казались солоноватыми. Странно, Маан не замечал этого раньше, — Я не паралитик, которого надо забирать из госпиталя на носилках. Здравствуй, Кло…
Некоторое время она не решалась отпустить мужа. Как будто боялась, что стоит ей разжать руки, как он исчезнет, оставив после себя клубы дыма.
Маан мягко высвободился из ее объятий.
— Ужасно хочу есть, — сказал он громко, — Давай поужинаем? Как будто не ел целую неделю…
Кло растерялась.
— Я не знала, что тебя выпишут сегодня, у нас только протеиновый мусс.
— Мы можем сходить куда-нибудь. Не бойся, у меня оплачиваемый отпуск. Мне перечислили столько социальных очков, что мы можем ходить по ресторанам целый месяц.
— Ты действительно этого хочешь?
Маан представил, как будет выглядеть на людях с забинтованной головой и висящей на груди рукой.
Конечно, официант, узнав социальный класс посетителя, не позволит себе даже лишнего взгляда, но ведь будут и другие. На их фоне он будет смотреться больным, жалким, убогим.
— Нет, — сказал Маан вслух, — Не так сильно. Пожалуй, мне сгодится то, что есть.
— Хорошо, — выдохнула Кло с облегчением, — Тогда раздевайся побыстрее.
Бесс встретила его в гостиной.
— Привет, пап, — махнула рукой дочь и улыбнулась. Улыбка была чистая, искренняя, и, поймав ее, эту особенную улыбку, предназначавшуюся только ему, Маан ощутил в груди какое-то приятное, теплое зернышко.
— Привет, Бесс.
— Мы думали, ты только завтра вернешься.
— Я решил не задерживаться в госпитале, — он подмигнул ей, — Я столько раз там был, что мне те стены давно надоели.
— Это… Это был Гнилец? — спросила она осторожно, показывая на его руку.
Маан кивнул.
— Да, малыш.
— Наверное, он был очень сильный?
— Будь уверена. Чтобы отправить в госпиталь на несколько дней твоего отца, надо быть сильным, как бегемот!
— Бегемот?
— Неважно. В общем, да, он был сильный. Очень большой и злой.
— Но ты же его победил?
— Конечно, — сказал Маан, снимая наброшенный на плечи плащ, — Как же иначе?
Она опять улыбнулась. Раньше ему часто казалось, что черты лица Бесс стали совсем как у взрослой. Когда она задумывалась или улыбалась, ему мерещилось в этих простых эмоциях что-то сокрытое, непостижимое.
Сегодня все было иначе.
Ее улыбка была улыбкой ребенка, чей отец самый сильный и самый храбрый, он вновь победил опасного врага и вернулся. Иногда все бывает очень просто.
Только переступив порог дома, он ощутил усталость. Не ту усталость, которую испытывал в конце напряженного рабочего дня, выматывающую, но в чем-то приятную, умиротворяющую, а другую, болезненную — собственное тело вдруг стало казаться ему ломким, хрупким, дребезжащим.
Как будто это был набитый мелкими деталями автомат, начинку которого, тонкие шестеренки и передаточные валики, сорвало с места.
«На сей раз мое тело получило больше повреждений, чем привыкло восстанавливать, — подумал он, усевшись на свое излюбленное место на диване, который теперь, почему-то, казался твердым и холодным, — Мне просто нужно принять это».
Хорошо, что это случилось сейчас, когда до пенсии остались считаные месяцы. Очень удачно. Если бы этот же Гнилец попался ему пять лет назад? Или десять? Как служить дальше, зная, что твое тело испорчено, не способно далее полноценно функционировать, а твоя должность и твой социальный класс подарены тебе чьей-то чужой жалостью?
Маан вспомнил одного парня, с которым случилось нечто подобное. Тогда отдел был другой, и сам Маан был куда моложе. Кажется… Да, это было вскоре после того, как они поженились с Кло.
Сколько же лет назад это было?
Маан не помнил и имени несчастного. Он был юн, в чем-то похож на Лалина, такой же простодушный, пытающийся выглядеть внушительно и грозно.
Ему просто не повезло.
Каждый служащий в Контроле внутренне готов к тому, что очередной Гнилец окажется быстрее него. Или не быстрее, но удачливее. По статистике, Маан хорошо помнил эту цифру — шестьдесят восемь процентов получают за время службы серьезные ранения.
Тело инспектора, пусть оно подготовлено, обучено и усовершенствовано, по сравнению с обычным, состоит из того же материала, а значит, тоже склонно к поломке.
Время от времени кому-то не в меру прыткий Гнилец отхватывал несколько пальцев или руку, кому-то доставалась порция концентрированной кислоты, некоторые оставались без глаз или с отвратительными шрамами через все лицо.
К этому привыкли и относились как к данности, печальной, но неизбежной.
Тот парень мог бы сунуться раньше, чем надо, и лишиться половины челюсти, отхваченной секущими кнутами Гнильца.
Или опоздать на секунду и увидеть содержимое собственного живота, обнаженное чудовищным быстрым ударом, против которого бесполезен бронежилет.
А то и просто тихо умереть, не успев понять, что происходит.
Но он даже не встретился с Гнильцом.
На одной из операций у него произвольно сработал «ключ».
Тогда Контроль использовал первую, несовершенную модель, чей спусковой механизм изредка проделывал такие номера. Поэтому опытные инспекторы брали «ключи» неохотно, предпочитая выламывать двери проверенными методами.
Будь устройство у юноши в руке, он отделался бы десятком-другим мелких царапин. Но «ключ» висел у него на поясе — и когда боек ударил в капсюль, ядро, способное проламывать двухслойную стальную дверь, просто оторвало ногу выше колена.
Юный инспектор остался на службе в Контроле и, как пострадавший во время проведения операции, даже был повышен на два социальных класса.
Маан иногда сталкивался с ним в отделе — парень был молчалив до полной замкнутости и равнодушен ко всему окружающему настолько, что казался призраком, не способным взаимодействовать с реальным миром.
Ногу восстановить ему не смогли — медицина Луны еще не доросла до нужного уровня, да и восстанавливать было нечего, ему могли лишь предложить механический протез, серьезный, функциональный, но не способный заменить ногу по-настоящему.
Разумеется, оперативная работа была для него после этого закрыта. Он занимался заявками, проверкой информации, дежурил в отделе, составлял отчеты об операциях, но никогда уже в них сам не участвовал.
Это было неприятное зрелище, и Маан, как и прочие инспекторы, хоть и сочувствовал парню, но все же старался много времени наедине с ним не проводить.
Посеревшее лицо и мертвые, полупрозрачные глаза скверно действовали на нервы.
Никто не говорил ему худого слова, начальство благодарило за выполненную безукоризненно работу, но все понимали — даже не решаясь признаться самим себе — что отныне среди инспекторов он пария.
Калека. Ограниченно-полезный вид.
Даже оставаясь кому-то нужным, он никогда не сможет выполнять ту работу, для которой был предназначен, а значит, и его чутье, и все качества, стоившие Контролю огромных трудов и средств, не имеют никакого применения.
Сломанный инструмент, непригодный для работы.
А потом он просто исчез. Не вышел на службу.
Дело для инспектора неслыханное, но почему-то никто не удивился. И то один, то другой, покосившись на пустующее место за его столом, почему-то стыдливо отводили глаза.
Как и сам Маан.
Через несколько дней появилась официальная информация: осложнение после операции, тяжелая непродолжительная болезнь и скоропостижная смерть. Его вдове выделили социальные льготы, и достаточно серьезные.
Лишь через несколько месяцев, при случайных обстоятельствах Маан узнал правду.
У парня не было даже пистолета, он не мог закончить все быстро и безболезненно. Зачем оружие тому, кто не покидает кабинета? Но он нашел выход. Прихватил домой острый нож для бумаг, которым вскрывал конверты, и методично, хладнокровно перерезал себе вены.
Наверное, это действительно был лучший выход как для него, так и для всех остальных.
Атмосфера в отделе сразу стала спокойнее, инспекторы почему-то ощутили безотчетный подъем настроения. Но никто из них не решился бы сказать, отчего. Хотя многие понимали.
Нет, Маан знал, что ему не уготована такая же участь. Он дослужит до пенсии, управляя отделом из кабинета, и в этом не будет ничего зазорного.
Никто не станет шептаться у него за спиной и смущенно отводить взгляд. Он хорошо послужил Контролю и сделал все, что от него зависело. Никто не осмелится оспаривать этот факт. И даже с одной рукой он сможет принести много пользы.
Когда Бесс ощутила запах протеинового мусса, доносившийся с кухни, она сморщила нос.
— У нас опять эта гадость?
— Бесс!
— У меня от нее изжога.
Маан мог бы согласиться с дочерью, действительно, пахло это не лучшим образом, чем-то синтетическим, как будто кто-то положил детали пластикового конструктора на раскаленную батарею, и забыл про них.
Но они с Кло давно договорились, что ребенку непозволительно привередничать, когда речь заходит о пище. Может быть, потому, что оба знали ей цену.
— Не придумывай.
— И она воняет.
— Едят не для удовольствия, доча. И знаешь, на этой планете есть вещи куда менее вкусные, чем протеиновый мусс.
Это было правдой, известной Маану доподлинно.
Наверное, Бесс было бы неприятно узнать, как много подобных вещей существует в мире.
Родители Маана трудились на общественных работах во время Большой Колонизации, и их совокупный социальный статус составлял выше ста тридцати.
Жизнь тогда была совсем другая. Маан не помнил о том времени, у него не осталось цельного воспоминания о собственном детстве. Но отдельные его кусочки, подобно осколкам, намертво засевшим в теле, остались с ним навсегда.
Например, он помнил жуткую духоту их квартиры. Хотя в то время это даже не называлось квартирами, просто жилыми отсеками. Тысячи тысяч крохотных, отгороженных друг от друга раковинок, каждая размерами не вместительнее солидного шкафа.
Там было очень душно, это он запомнил навсегда, иссушающе-душно. Точно ты оказался в крошечной тесной печке, в которой медленно выгорают последние крохи кислорода, и даже стены, кажется, способны обжечь, если к ним неосторожно прикоснуться.
Мать говорила, это из-за того, что их отсек примыкает к охлаждающим контурам промышленного блока какой-то подземной фабрики.
От этого постоянного жара у живущих там трескались губы, а глаза воспалялись, превращаясь в подобие запеченных вишен.
Людей было много. Они передвигались в тесных трубах-коридорах, молчаливые, кажущиеся безмолвными сервомеханизмами, только отлитыми не из стали, а сработанными из живой материи.
Из еды было лишь нечто тошнотворно липкое, колыхающееся, с неоднородными кусками, твердыми и омерзительно приторными на вкус. От спазмов горло сдавливало стальными обручами, и за каждый кусок приходилось бороться с собственным телом.
Маан не знал, что это было, но и не хотел бы знать.
Потом стало немного лучше. Отца назначили оператором рельсового погрузчика — тогда закладывали основы жилых блоков, и объем подземных работ был действительно титаническим.
Шестьдесят третий социальный класс!
Это большее, чего способен достичь среднестатистический лунит, не имеющий образования.
А им повезло.
Была другая квартира, тоже ужасно тесная, в которой ощущалась постоянная вонь от некачественной, гнившей от сырости обшивки, но там не было прежней духоты, и Маан почти любил ее.
К тому времени он уже работал на фабрике, десять часов в день шлифовал маленькие латунные шайбы, и был очень горд собой.
В двенадцать лет — Восемьдесят восьмой социальный класс!
«Восемьдесят восемь плюс двенадцать — сто, — шутила мама, когда была в духе, — В тринадцать у тебя будет восемьдесят седьмой, а в пятнадцать — восемьдесят пятый!».
И Маан послушно считал заново, с трудом управляясь с громоздкими неуклюжими цифрами.
Получалось, к пятидесяти годам у него будет пятидесятый класс. Это было так много и так здорово, что Маан тихо смеялся, забывая про вечно царящую вокруг вонь скверного пластика.
Отца не стало, когда Маану исполнилось шестнадцать.
Обычная авария при прокладке новой глубокой линии транспорта. Такое иногда случалось. Вины отца в этом не было, и он считался кормильцем, потому им с матерью начислили дополнительный социальный класс.
Для Маана — восемьдесят четвертый.
Неплохо, если ютишься в крошечном жилом отсеке. Но критически мало, когда поставил себе цель к пенсии добраться до пятидесятого.
В восемнадцать Маан ушел в армию. Мать не возражала, после гибели отца она враз постарела, перестала чем-либо интересоваться и большую часть свободного времени проводила в молчании, уставившись пустым взглядом в пол.
Работать она стала как сбоящий старый аппарат, часто ошибалась и допускала просчеты. Но когда-то она была хорошим специалистом, поэтому на службе ее класс не регрессировали.
Прощаясь с ней на пороге их жилого отсека, Маан ощущал облегчение, понимая: останься он здесь — через несколько лет сам станет одним из этих тысяч гниющих заживо людей с серыми лицами и пустыми глазами.
Служба в армии тоже разделилась на бессвязные обрывки-лоскуты. Память Маана цепляла отдельные из них, но соткать единую картину была неспособна.
Он помнил лишь казармы, в которых пахло портянками, силиконовым герметиком и оружейной смазкой, жесткую узкую койку, на которую падало его измотанное до колючих судорог тело, едкий свет ламп и лающие команды инструкторов.
Кормили там еще хуже, чем в подземных жилых отсеках — серой слизкой похлебкой, от которой почему-то несло грязным песком.
Маан давился, кашлял, но ел.
Он прослужил там четыре года, но воспоминаний не набралось бы и на неделю.
Наконец — черный шеврон унтер-офицера. Очередное повышение.
Если бы он остался на службе, мог дослужиться до хорошего класса, шестидесятого, а то и пятьдесят шестого. Так говорил ему полковник, когда Маан забирал свое личное дело.
«Только дурак и безмозглый остолоп, бросив чин унтера, уйдет в какой-то Санитарный Контроль, организованный взявшимся из ниоткуда выскочкой, который даже никому не известен. «Специальная служба по отлову Гнильцов»? Что за вздор! Помяни мое слово, через год-два эту контору прикроют, а ты окажешься бездомным!».
Глупо терять право на порцию серой похлебки, если это право было завоевано тобой, и немалой ценой. Но Маан отчего-то не колебался.
Будто что-то направляло его, как опытный лучник, даже не видя цели, направляет отточенную стрелу ровно в центр мишени.
Когда он вернулся домой, тесная коморка показалась ему неожиданно просторной.
Матери уже не было в живых. За полгода до его возвращения она погибла. Маан был подавлен, но не удивлен — за последнее время она настолько отдалилась от этого мира, что окончательный отрыв от него был предопределен.
Оставался лишь вопрос времени.
Пребывая в своем обычном безмолвном забытье, она не отключила питание автоматической фрезы перед тем, как начать разборку. Мать погибла настолько быстро, что боль вряд ли была воспринята ее сознанием.
По крайней мере, Маан на это надеялся.
Контроль.
Он был самостоятельным маленьким мирком, населенным особыми существами, в котором все происходит по собственным, отличным от окружающего законам, не всегда понятным, но неизменно рациональным.
Вся служба находилась в небольшом двухуровневом здании, и в то время у самого Мунна не было отдельного кабинета, пусть даже и крошечного.
Но они работали. Как терпеливые маленькие муравьи, не смущенные огромным объемом поставленной перед ними задачи, впивались в каждую крошку и не успокаивались, пока все не было закончено.
Это были дни многих ошибок, каждая из которых, рано или поздно давала алгоритм действий, который исключал возможность ее повторения.
Работать приходилось по четырнадцать часов в сутки, и иногда тело, истощив заложенный в нем запас сил, просто вырубалось. Даже не обморок, а единовременное и мгновенное прекращение функционирования всех жизненных систем.
Однажды он отключился по дороге домой, в капсуле общественного транспорта. Упал и сломал себе нос, из-за чего на его переносице образовалась горбинка, которую Маан с неудовольствием рассматривал в зеркале, но которая почему-то нравилась Кло.
Она говорила, что с такой особенностью, он выглядит очень мужественно.
С женой Маан познакомился, когда ему было двадцать семь.
Подходящий возраст для создания собственной семьи, тем более что условия уже это позволяли: двумя годами раньше он получил чин инспектора Контроля и соответствующий социальный класс.
Отец бы гордился, а матери пришлось бы придумать новую шутку про его успехи — он уже опережал намеченный когда-то график на десять лет.
Маан встретил Кло на вечеринке у кого-то из коллег. В памяти крепко засел запах ее духов, показавшийся почему-то странно притягательным — душистая сирень с чем-то пряным и едва ощутимым.
А еще, когда он смотрел на Кло, то думал вовсе не о службе.
Во времена становления Маана инспектором Контроля пришлось пройти неприятную, но уже обязательную к тому моменту процедуру — прививку самой Гнили. Он в деталях знал мельчайшие подробности предстоящего, но все равно две ночи перед этим мучился бессонницей.
«Метод надежен, — сказал тогда Мунн, выступая перед ними, — и слава богу, потому что это по-настоящему проверенная и безопасная вещь в нашем арсенале. Вам просто привьют нулевую степень Гнили и тотчас ее купируют, нейтрализуют, сделав невозможным дальнейшее развитие. Здесь не о чем волноваться. Вы ведь знаете: когда-то люди боялись и прививки от оспы».
Маан не сталкивался с оспой, но он хорошо понимал, что такое Гниль, что с человеческим телом может создать эта рожденная на Луне инфекция, с какой жадностью она тянется к тому, что долгие века считалось самым развитым существом в Солнечной системе, и с какой варварской бессмысленностью уничтожает, превращая человека в его собственную противоположность.
Двое из кандидатов всего за сутки отказались от прививки. Они были смелыми выдержанными людьми, но в каждом человеке есть внутренний барьер, не пускающий дальше какого-то, не всегда видимого предела. Они не смогли переступить свой.
Маан смог.
И ничего ужасного не произошло. Два или три дня у него держался небольшой жар, потом пропал и он. Не страшнее, чем переболеть простудой. После этого многое изменилось, и прежде всего в нем самом. Теперь, просыпаясь, он открывал глаза с новым чувством.
Чувством неуязвимости.
Теперь Маан не боялся Гнили и мог себе это позволить, как еще несколько сотен человек на этой планете. Его тело теперь представляло неприступную крепость для болезни, в которую ей не суждено было проникнуть.
И еще, у него появилось чутье, пусть поначалу он едва ли мог с толком им пользоваться. Маан стал ощущать присутствие Гнили рядом — неявное, сокрытое. Как счетчик Гейгера, способный улавливать невидимое, но гибельное излучение изотопов.
«Ты смелый парень, — сказал ему Мунн, — И талантлив, насколько я могу судить. Я думаю, у тебя большое будущее».
Он не соврал, хитрый старик. У Маана и в самом деле оказалось большое будущее и, чтобы получить право на него, он вкладывал в службу всю жизнь, подчиняя ей свои привычки и желания.
Инспектор Маан был собран, обязателен, дисциплинирован и в то же время решителен в действиях, что тоже высоко ценилось; словом, являл собой образец идеального служащего Контроля.
Это, конечно, было замечено.
Еще он хорошо помнил, как они с Кло переехали в свой дом. Это было позже, гораздо позже, но воспоминания об этом дне были так ярки, что годы были неспособны их стереть.
Маан уже был начальником отдела, пусть совсем крохотного, из трех человек, и ему присвоили тридцать пятый социальный класс. Это давало право на отдельную жилую площадь, возможность, казавшаяся даже в детстве настолько нереальной, что о ней не стоило и мечтать.
Два этажа! Сорок квадратных метров!
Собственная кухонька с термопечью, раздельные комнаты, санитарный блок… Они с Кло несколько часов просто переходили с одного этажа на другой и молча озирались, не в силах представить, что все это отныне принадлежит им.
В тот день они ели пирожные с кремом из настоящих порошковых сливок и пили изготовленное из экстракта винограда вино. Этот ужин стоил половины еженедельных социальных очков, но Маан ни на секунду не пожалел потраченного.
Потом они с Кло занимались любовью, и тот раз стал для них особенным, будто они снова почувствовали себя юными, свободными, безмятежными… Как давно это было!
— Папа?..
— Что? — Маан встрепенулся. Оказывается, задумавшись, он уставился в матовый потухший экран теле и так сидел, не видя и не слыша ничего вокруг.
Маан всегда считал такие приступы ностальгии стариковским занятием, но сейчас эта мысль не вызвала раздражения, даже наоборот.
«А что мне еще делать? — подумал он, садясь за стол, на который Кло уже ставила тарелки с однородной светло-зеленой массой протеинового мусса, — Не так уж много развлечений у пенсионеров. Ребята, конечно, будут заходить в гости, но изредка — у них и без того дел по горло, чем стариков навещать… Можно будет сидеть в мягком кресле под кондиционером день напролет, вспоминать былые времена, еще не сокрытые непроглядной пленкой старческой деменции, а то и вовсе покуривать трубочку, пуская в сторону густые клубы дыма…».
Да, теперь многое станет доступным.
Когда-то Кло уговорила Маана вместе бросить курить. Они в то время решили стать родителями, готовились к этому событию заблаговременно и со всей ответственностью. Да и социальных очков на табак уходило слишком много, непозволительно много, когда ты планируешь завести ребенка.
Не спрашивая разрешения, Бесс включила теле. Плоский экран наполнился красками, чересчур яркими, чтобы существовать в реальности.
— Не слишком ли много ты смотришь теле, Бесс? — с неудовольствием спросила Кло, — Это вредно.
— Всего полчаса сегодня! — вскинулась Бесс, — И за едой-то можно?
— Доча, ты ведь знаешь, теле плохо действует на пищеварение.
Она скривилась.
— Да уж, конечно… Пап, а пап?
— А? Ну, пусть. Пусть. Не выключай. Только недолго.
Кло удивленно приподняла бровь. Раньше Бесс не очень-то часто обращалась к Маану с подобными просьбами, да и он сам отнюдь не потакал ее слабостям. Но вслух ничего не сказала, лишь едва заметно улыбнулась.
Видимо, подобная перемена в отношениях отца с дочерью ей понравилась.
Держать левой рукой ложку было неудобно, Маан ел медленно, тщательно пережевывая каждый кусок. Возможно, сам по себе протеиновый мусс был не такой уж плохой штукой, подумалось ему, когда он старался поддеть рыхлые зеленоватые комья, похожие на слипшиеся водоросли, но его запах сам по себе способен отбить аппетит.
Когда он последний раз ел что-то, не выращенное в огромном гидропоническом чане? Память услужливо подсказала: в «Еловой ветви». Он ел салат, настоящее картофельное пюре, бобы…
Конечно, питаться так каждый день — роскошь, даже для его класса, но изредка он позволял себе подобное.
И там был еще этот, как его… Менесс. Бэнт Менесс.
Пожилой мужчина с древним «Кольтом» в дипломате.
«Мне просто стало легче. Совсем немного. Как будто старость забыла про меня на месяц» — так он сказал тогда, в последние минуты своей жизни, прекращенной единственным гулким выстрелом из его, Маана, пистолета.
Этот человек был очень стар по меркам Луны, он родился на Земле и, видимо, только поэтому столько протянул. А ведь он, наверное, тоже чувствовал сперва что-то подобное.
Ощущал растущую бесполезность, ухудшающуюся день ото дня функциональность сдающегося под напором времени тела, слышал никчемную фальшь в словах окружающих.
Звучит ужасно, но, Гниль даже помогла ему.
На какое-то время, пока в нем тлела первая стадия, Менесс чувствовал себя гораздо лучше. Наверное, это было похоже на возвращение молодости.
Бедный старик, он даже не догадывался, какой ценой получил это.
А узнав — отказался бы?
Мысль была неожиданная и неприятная, как комья мусса в тарелке. Маан мысленно поблагодарил Мунна и судьбу за то, что у него не могло возникнуть даже мысли задать подобный вопрос самому себе.
Провести месяц полноценной жизни — чтобы потом уйти из нее, с пулей в затылке, или просто прекратить свое существование в роли человека.
— Переключи! — попросила Бесс.
— Почему? — спросил Маан, хотя за все время еды даже не посмотрел на экран.
— Опять реклама.
Действительно, буйство красок закончилось, пропали персонажи телеспектакля, оставив после себя мягкий светло-серый фон. Маан понял, что увидит еще до того, как в правом углу замерцала эмблема Санитарного Контроля.
— Просто информационный блок.
— Их крутят каждые полчаса, — недовольно сказала Бесс.
— Это необходимо, — в этот раз Маан решил проявить отцовскую строгость, — И ты знаешь почему.
— Я уже наизусть их выучила!
— И замечательно. Если бы каждый лунит… — Маан запнулся. Вроде нечто подобное он говорил Менессу. Опять этот старик! Что-то слишком часто он всплывает в памяти.
На экране телетерминала возникло лицо, вызывающее иллюзию узнавания.
Когда Контроль только начинал разрабатывать направление медиавоздействия, было решено использовать специальные, разработанные психологами типажи, на внутреннем сленге называвшиеся «кузенами».
Они должны были выглядеть в максимальной степени приближенными к обычным людям, иметь заурядную внешность и привычную манеру общения.
Чужое лицо, показавшееся на экране теле, не должно смотреться инородным, это подчеркивал сам Мунн. Пусть оно выглядит родственником, знакомым, привычным, как занавески в гостиной — вызывающим доверие.
Теперь, взирая на «кузена», Маан подумал, что эти рекомендации были использованы с явным успехом. Тому было лет семьдесят, он носил старомодные очки, жидкие, источенные сединой, усы и не самого лучшего образца зубные имплантаты.
Но почему-то, может быть из-за своей смущенности и неуверенности, он выглядел настолько человечно, насколько это возможно для плоского лица, которое через секунду исчезнет, вернувшись туда, откуда появилось — в глубины теле.
«Полгода назад я заболел синдромом Лунарэ. Я не сразу это понял, но симптомы вскоре стали слишком очевидными, чтобы я их не замечал. У меня появилось пятно Гнили, и хоть я старался убедить себя в том, что это невозможно, скоро мне пришлось смириться с тем, что я болен. Сперва мне даже казалось, что я чувствую себя лучше. Исправилось зрение, кожа очистилась, появился аппетит… Да, я знал, что все это симптомы болезни, но оказался слишком слаб духом, чтобы обратиться за помощью. Я боялся Контроля, лечения и даже собственной тени».
— Слишком пафосно, — заметила Кло, — Предыдущие блоки нравились мне больше. Экономите на сценаристах?
— Что поделаешь!
«Кузен» на экране продолжал говорить, и хоть Маан смотрел в свою тарелку, казалось, что он присутствует сейчас в комнате вместе с ними.
«Я понимал, как должен поступить, я читал инструкцию и знал правила, но я не мог заставить себя. Даже понимая, что подвергаю опасности не только свою жизнь, но и жизни своих близких».
«Действительно, слишком шаблонно, — подумал Маан, отправляя в рот очередную порцию мусса, — У Кло развит критический взгляд на вещи».
Рядом с «кузеном» появился мальчишка лет двенадцати от роду. Светловолосый, с наморщенным лбом, старающийся казаться взрослым, он смотрел с экрана прямо в лицо и выглядел очень реалистичным. Бесс почему-то фыркнула.
— Эти симптомы учат еще в первом классе… — прогнусавила она, ковыряясь в тарелке, но Кло нахмурилась, и дочери пришлось вернуться к еде.
Изображение затемнилось, осталась лишь эмблема Контроля и набранная привычным шрифтом надпись: «Помните, при подозрении на Синдром Лунарэ немедленное обращение в Санитарный Контроль обязательно для любого гражданина Луны. Сознательное сокрытие карается деклассированием».
Посмотреть теле Маану удавалось нечасто, но содержание почти всех подобных информационных блоков с «кузенами» было ему известно. Всего их насчитывалось около полутора десятков, и задействованы в них, оказывались самые разные персонажи — дети, старики, женщины.
Отдельный информационный департамент, подчиненный Мунну, ежемесячно менял программу, вставляя в эфир наиболее удачные, и регулярно обновляло список. «Кузен» со старомодными очками получился хорошим, да и ребенок в кадре освежал картинку, этот блок держался уже несколько месяцев.
— Тебе тоже не нравится? — спросила Кло.
— С чего бы?
— Ты как-то помрачнел.
— Ерунда. Просто воспоминания нахлынули не вовремя.
— Так, остынет же все, Джат, будет невкусно.
— Все, все, — он вернул на лицо улыбку, — Я уже доедаю.
— Молодец, — Кло поцеловала его в лоб, и он ощутил приятную прохладу ее губ, — Тебе надо правильно питаться, чтобы быстрее поправиться. Если будешь хорошим мальчиком, получишь на десерт кофе и сыр.
— Откуда ты это раздобыла?
Она улыбнулась с хитринкой.
— Готовилась к твоему возвращению. Кофе, заметь, самый настоящий, из зерен. Даже не представляешь, каких трудов стоило его достать.
Поев, Бесс ушла в свою комнату готовить уроки, оставив их вдвоем. Кло положила ладонь ему на плечи, осторожно, стараясь не задеть сломанной руки. Ладонь у нее была мягкая и невесомая, ее прикосновение Маан мог узнать, наверное, из тысяч других ладоней.
Маан ощутил прилив нежности, который на какое-то время даже затопил остальные чувства, вроде тоски по службе и ощущения собственной беспомощности.
У него есть дом, у него есть лучшая на этой планете жена и прекрасная дочь. И сейчас он, сытый и уставший, сидит на мягком диване, наслаждаясь теплом домашнего очага.
Мысль, что все вовсе не кончено и, может быть, все самое хорошее в его жизни только начинается, ласково щекотнула изнутри.
Потом они пили кофе, прижавшись друг к другу, образовав самую приятную тишину из всех возможных — тишину умиротворенных людей, которые не испытывают потребности в словах.
Маану подумалось, что он, должно быть, сейчас выглядит как старый, потрепанный долгими годами, пес, наконец обретший свое место в доме.
— Ты считаешь, Мунн представит тебя к двадцать пятому классу, при выходе на пенсию? — спросила она.
— Не знаю, — Ответил Маан безучастно, и действительно, в данный момент ему это казалось неважным, — Наверное.
— Было бы хорошо.
— Да.
— У двадцать пятого класса норма потребления технической воды — семьдесят пять литров в день на человека! На одного, представляешь?
— Нет, — сказал Маан честно, — Не очень.
Действительно, это было много. Больше воды, чем ему когда-нибудь приходилось видеть за один раз.
— Наверное, мы сможем поставить настоящую ванну. И будем нежиться в ней каждый день, как короли.
— Кажется, они редко купались. Я имею в виду тех, настоящих.
— Но на Земле две трети площади занято водой! Я думаю, они могли себе такое позволить.
— Не знаю, наверное, — нежно промурлыкал Маан, которого накрыло теплой и мягкой волной дремы, — Как скажешь, Кло…
— Да и черт с ними, с королями, но семьдесят пять литров… Против наших сегодняшних пятидесяти. Это же целое море! Мы сможем принимать ванну каждый день или два раза ходить, не торопясь, в душ. Здорово будет, правда?
— Еще как!
— А еще мы сможем несколько раз в неделю есть в ресторане, ты, я и Бесс, как когда-то.
— Это было двести лет назад…
— Да, мы отмечали твое повышение. Помнишь, Бесс испугалась, когда увидела кукурузный початок?
— Помню. Она решила, что он живой.
— И мы успокаивали ее полчаса.
Кло тихо засмеялась, прижавшись к нему теснее. Он ощущал запах ее духов — не тех, которыми она пользовалась, когда они познакомились, совсем других, куда дороже, пахнущих, кажется, амброй.
Как-то, в приступе ностальгии, он спросил ее о тех, старых, духах, но Кло, обычно сама любившая вспоминать их первые встречи, почему-то смутилась и сказала, что ей неловко пользоваться, в ее возрасте, такими молодежными дешевыми ароматами.
Он не стал спорить, в таких вещах Маан предоставлял решать ей. В конце концов, ему хватало совместных походов за духами, когда Кло просила помочь ей с выбором.
В такие дни он возвращался домой с головной болью и пропахший сотней разных ароматов, которые никак не хотели выветриваться еще около недели.
— Я буду кормить вас мясом. Не как сейчас, раз в неделю, а как минимум трижды, — продолжала мечтать Кло, — И я говорю не о том эрзац-мясе, которое в бифштексах, а о настоящей индюшатине. И, конечно, никакого протеинового мусса.
— А ты уверена, что Бесс…
— Бесс мы дадим образование, — прервала она его, — Хорошее, уж точно лучше нашего. Она способная, я знаю, у нее все получится. Мы сможем устроить ее в университет, и к двадцати пяти у нее будет тридцатый класс, уж можешь не сомневаться! Она устроится куда-нибудь в министерство и станет потрясающим специалистом.
— Да, я в нее верю.
Образование для Бесс было давней мечтой Кло, и Маан это знал. У нее самой был сорок пятый класс, недостаточный для обеспечения детей университетским дипломом, но в тандеме с Мааном это становилось реальным: совместный семьдесят первый — это вовсе не мало.
К социальному классу мужа Кло относилась с большей важностью, чем к своему — с самого начала их совместной жизни Кло отказалась от стремления продвигаться по карьерной лестнице в пользу мужа.
Потом, спустя годы, родилась Бесс, и перед Кло выбор между карьерой и семьей опять словно и не стоял. Оттого подобные мечты о повышении класса Маана были понятны, логичны и нередки.
Только сейчас эта тема отчего-то не вдохновляла самого Маана, хотя — только представить — семьдесят пять литров воды на человека…
— Пойду-ка я в спальню, — сказал он вслух, — Глаза слипаются. Наверное, из-за лекарств.
— Конечно, — Кло тоже поднялась, — Я уберу со стола и тоже приду. Тебе надо хорошо спать, чтобы выздороветь.
— Что?
— Чтобы поправиться, — она выглядела безмятежной, и это не было наигранным, — Как думаешь, через неделю уже можно будет снять эту ужасную повязку? С ней ты похож на ветерана какой-то войны. Ну, из тех, что часто показывают по теле.
— Я… не знаю точно. Надо будет показаться врачу.
— Ну конечно, милый, — она поцеловала его в лоб, — Покажемся. Я боюсь тебя даже обнять, чтобы не задеть руку.
Кло так привыкла к его частым травмам, что эта была для нее лишь просто очередной и, как она надеялась, последней. Вряд ли она догадывалась, что даже у сделанного из стали человека вроде Маана, есть какой-то ресурс восстанавливаемости, который тоже можно выработать, и необратимо.
«Скажу ей через пару дней, — подумал он, наблюдая за тем, как Кло быстро собирает пустые тарелки, — Она поймет. Должна понять. Хотя сперва ей будет необходимо к этому привыкнуть. К тому, что вместо мужа в доме теперь будет безрукий инвалид, беспомощный, как дряхлый старик».
— Иди спать, — сказала Кло, — И не будь таким мрачным. Жизнь продолжается.
— А?
— Улыбнись. И отправляйся баиньки.
— Конечно, Кло, — сказал он, улыбнувшись, — Жизнь продолжается.
