Глава 3
Такой вот шоу-бизнес!

Надев отутюженную сверкающую парадную форму капитана морской авиации со всеми своими тремя орденами, наш орёл кружил в танце совершенно счастливую Наденьку в холле Центрального Дома Красной Армии и не мог оторваться от её заливистого смеха, от улыбки, открывающей жемчужные зубки, от рыжих кудрей, разлетавшихся при каждом повороте, и от блестящих в свете софитов глаз, в которых сияло то ли веселье, то ли лукавство. Платье её — светло-голубое, с белым воротничком — взлетало в такт шагам, а сама она была как искра, как персик, как трофей, выданный лично ему за доблесть.

Надо признать, что в перерыве между танцами он уже заманил трофей в комнатку за сценой — вроде бы чтобы что-то показать. И, пользуясь полной темнотой и хохотом в зале за дверью, ловко усадил её на старое пианино и успел воспользоваться наивностью девушки. Аж два раза. Хотя не совсем понятно, кто там кем воспользовался… Наденька с лёгкостью и энтузиазмом приняла участие в самом что ни на есть развлекательном действии — скорее даже наоборот, возглавила творящееся безобразие, будто очень давно ждала этого. Только шепнула перед самым первым поцелуем:

— Лёша, ты кого хочешь первым? Мальчика или девочку? — заставив нашего героя судорожно задуматься и обломав ему не менее половины кайфа.

— Товарищ Дюрекс, выручай! Вся надежда на тебя! — успел подумать Лёха. — Вот закончится испанская заначка и что, переходить на многоразовые «мужские гигиенические резиновые чехлы»… Его аж передернуло от воспоминаний об увиденных «чехлах» в аптеке.

Десятком минут позднее, приводя свой лапсердак в надлежащий вид, он вспомнил, что вроде как новомодный Баковский завод резино-технических изделий уже построен с помощью американцев и даже начал выпускать…

Неизвестное широкой публике Изделие №1 — то есть противогазы!!!

А известное Изделие №2 — презервативы, которые стали народным символом эпохи в памяти его первой жизни, пошли в плане завода по остаточному принципу! Вроде как они уже как выпускаются, но в аптеках их нет — жуткий дефицит! Как и многое в Союзе.

А наша красавица исчезла обратно — к свету, к музыке, к смеющимся подругам, оставив Лёху с бешено колотящимся сердцем и сладким ощущением, что он только что выиграл приз, о котором никто не знает.

На выходе он столкнулся с парочкой — капитан в форме ВВС, высокий, гладко выбритый, с тем самым лёгким налётом самодовольства, и заливисто смеющаяся, очень даже интересная шатенка под руку с ним. Лётчик, скользнув взглядом по Лёхе и его кителю, ухмыльнулся:

— О как! Моряки-то время зря не теряют! Маша! Вперед! — уверенно скомандовал лётчик, исчезая в проёме той самой двери.

А буквально несколькими днями ранее…

«Эмка», вздрогнув на брусчатке, вынырнула из Кремля через Боровицкие ворота, миновала охрану и, к Лёхиной несказанной радости, не повернула к зданию НКВД на Дзержинской площади, а нырнула на Воздвиженку и, поскрипывая рессорами, потащилась на своих героических сорока километрах в час в сторону Арбата. Сидящий рядом полковник едва слышно хмыкнул и улыбнулся уголками глаз, заметив, как Лёха повеселел от такого изменения курса.

Москва качалась и проплывала мимо стекла — кремлёвская кирпичная ночь, редкие милиционеры на постах, жёлтый свет фонарей, дрожащий на наледи тротуаров. За стеклом тянулся зябкий декабрь, мелькнул вестибюль станции метро Арбатская, и «эмка», не меняя темпа, нырнула во двор комплекса Политуправления РККА на Знаменке.

Полковник махнул удостоверением перед вахтёром и, миновав нескончаемый лабиринт коридоров, провёл Лёху в приличных размеров приёмную, усадил на край жёсткого дивана и велел подождать. В чёрной флотской шинели геройский морской лётчик сразу стал бросаться в глаза, как черная ворона среди стаи чаек. Несколько, видимо, политработников — у каждого по две-три шпалы в петлицах, у одного даже с ромбами — принялись с подозрением и откровенной неприязнью разглядывать его нарукавные полоски. Решив, что это политическое и непримено важное начальство, Лёха придал своему лице доброжелательный и идиотски-восторженный вид. Он не рискнул гадать, какие именно вокруг комиссары, с обилием местных званий он до сих плавал.

Один из обитателей приёмной — с парой прямоугольничков в петлицах (соответственно, полковник, решил Лёха), с толстой кожаной папкой под мышкой — остановился напротив и, нарочито добродушно улыбаясь, спросил:

— Это какое же у вас звание, товарищ моряк?

— Капитан, — просто ответил Лёха, и в глазах посетителей промелькнула лёгкая насмешка с пренебрежением и не пониманием.

В приёмной было жарко, и адъютант предложил товарищу попаданцу снять шинель. Лёха расстегнул ряд пуговиц с якорями и, развернулся лицом к переду и к лесу задом, повесил её на вешалку. Снова явив обществу свой лик, наш попаданец с удивлением заметил, как замерло шокированное политическое общество. Разговоры тут же смолкли, а неприязнь моментально переквалифицировалась в тихую зависть. На чёрном кителе поблёскивали орден Ленина и две Красные Звезды.

— И где же вы столько подвигов натворить успели? — уже заметно тише поинтересовался тот самый с кожаной папкой. — Сколько вражеских линкоров утопили?

— Утопил-то всего один, второй лишь повредить сумел, — улыбнулся Лёха, вызвав полную оторопь у присутствующих.

— Не стыдно над старшими шутить? — почти шёпотом произнёс владелец папки, выразив всеобщее отношение к таким самозванцам, и поджал губы.

Ожидание растянулось на шестьдесят, а то и на все восемьдесят минут — хватило, чтобы выучить пятна на линолеуме и трижды победить зевоту. Наконец в коридоре процокали уверенные шаги, дверь распахнулась, и в приёмную вступил мордастый, крепкий мужик в форме РККА, аж с четырьмя ромбами, чем-то похожий на молодого Брежнева, заставив вскочить и почтительно замереть всех присутствующих.

А следом… следом в дверь протиснулся давний Лёхин знакомец. Комиссар Кишиненко сиял отполированной лысиной и парой орденов на груди и глядел на Лёху своим привычным, слегка укоризненным взглядом заслуженного деятеля словесного фронта.

Мордастый молча скользнул глазами по орденам на груди нашего героя, коротко кивнул и, обернувшись к Кишиненко, произнёс:

— Это и есть твой крестник? Ну надо же, орденов больше, чем у меня! — и, махнув рукой, за мной, прошёл в кабинет.

Лёха, решив, раньше сядешь — раньше выйдешь, не теряя времени, последовал в кильватер за мордастым, сумев оттереть даже самого Кишиненко, к явному неодобрению комиссаров разного ранга.

Сцена соединения любящих сердец, как водится, вышла с юмором и с блеском — в буквальном смысле этих слов. Выяснив точное время окончания работы издательства, бравый лётчик от мореманов не терял ни минуты. Проинвестировав пятнадцать копеек и начистив штиблеты до зеркального блеска, он отряхнул китель от несуществующих пылинок и решительно шагнул в холл здания издательства «Комсомольская Правда». Минут через пятнадцать, когда вахтер начал уже подозрительно коситься на бравого моряка, он выловил из спускающейся женской стайки журналисток свою рыжее сокровище, подхватил её на руки и, не дав опомниться, закрутил вокруг себя прямо посреди холла.

— Лёша! Дурак, поставь меня аккуратно на пол! — раздалось между радостным и громким визгом, полным восторга и энтузиазма. — Ты уже своим хозяйством мне всё платье между ног почти в попу затолкал! — значительно тише добавила рыжая, делая страшные глаза нашему орденоносцу.

А Лёха радостно захохотал, и, как ни в чём не бывало, опустил девушку на пол, не забыв шепнуть на ухо:

— Это не я. Это он сам тебя решил поприветствовать в любимой форме.

Рыжее сокровище фыркнуло, встало на носочки и звонко чмокнуло геройского лётчика в губы. Затем прошептало:

— Я сейчас, только родителя предупрежу, — развернулось и с важным видом удалилось к подружкам в сторону монструозного телефона на вахте, оставив за собой аромат духов и след нарастающего напряжения где-то глубоко в брюках бравого лётчика…

— Капитан Хренов, прибыл по вашему приказанию.

Мордастый неторопливо уселся за стол, так же неторопливо поднял глаза, изучающе и, в общем-то, неодобрительно провёл по Хренову взглядом, будто прикидывал, с какого конца удобнее надкусить. Пальцы постучали по зелёному сукну:

— Смирнов. Начальник Политуправления, — сообщил он с нажимом, не сомневаясь, что Лёха обязан знать такое политначальство в лицо. Помолчал ровно столько, чтобы пауза стала самостоятельной единицей измерения важности, и добавил уже громче, с аккуратным триумфом в голосе: — а теперь ещё и командующий ВМФ. Решение принято. Через несколько дней вступаю в должность.

Он качнул подбородком и пошёл вещать привычным строевым тоном:

— Развели, понимаешь, антимонию на флоте. Троцкизм сплошной процветает. Калёным железом… Всё самому приходится! Флот будет политически чист. Сам товарищ Сталин лично выразился. На особом контроле стоит. Враги революции обязаны разоружиться перед флотским пролетариатом. Любое сомнение, это как кингстоны: чуть приоткрыл — и весь корабль враз обмочился. А кто не желает разоблачится — того за борт до полного выздоровления, прямиком по Марксу и Ленину. Статистика утонувших у нас не предусматривается.

Лёха стоял по стойке смирно, выбрав безопасный курс для взгляда: рассматривал портрет друга всех пионеров поверх плеча Смирнова и даже моргал реже, чем маяк в Кронштадте. За спиной кто-то из адъютантов тихо скрипнул дверью, и этот звук оказался самым человечным во всей комнате.

— Вот во время я тут в туалет забежал. Страху натерпелся, конечно, от местных сантехнических систем. А то так от страха испортишь воздух в комнате — и прямиком к калёным щипцам отъедешь, — не политкорректно думал наш герой, представляя, как бы менялся портрет вождя, не успевшего забежать в комнату уединения перед такой пламенной речью.

Смирнов закончил, как заканчивают митинги, — внезапно.

— Молодец, Кишиненко. Рассмотрел я смотрю хороший кадр. Политически он конечно слабоват ещё, но ничего, подкуём его! Калёной кочергой! — начпур заржал собственной шутке. — Будешь думать курсом партии — и летать легче начнётся. Значит так, лётчик Хренов! Есть мнение усилить тобой авиационные части флота на Дальнем Востоке.

Опля… Лёха на секунду выпал в осадок. Он, конечно, понимал: место службы не выбирают, красного военлёта могут отправить куда угодно — хоть сторожить медведей на Новую Землю, хоть считать сусликов в Туркестан, хоть красить в цвета флага самый край карты, — но как-то не думал, что это так непосредственно коснётся именно его. Мысль неприятно щёлкнула в затылке: приехали, товарищ капитан! Надя меня убьёт! Сначала съест, а потом прибьет!

Мордастый начпур посмотрел на Лёху, покачал головой и вздохнул с деланной укоризной начальника столовой, поймавшего бойца у котла.

— Что-то радости не наблюдаю от оказанного высокого доверия.

Лёха очнулся, кашлянул, собрал лицо в идеологически одобренную улыбку.

— Искренне благодарю за интереснейшее место.

Тут же влез сзади Кишиненко, сияя так, словно лично открыл новый континент:

— Цени нашу заботу. Я его членом в партию вписал. Рекомендацию дам.

Смирнов кивнул, не меняя выражения мясистого лица.

— Правильно. Пока кандидатом, потом и членом. Оприходуем, как положено. Молодёжи у нас первый блин.

Смирнов щёлкнул зажигалкой, затянулся в высшей степени вонючим дымом и без перехода спросил:

— На каких самолётах летал?

— И-15, И-16, СБ, У-2, И-5 немного.

— Отлично. Тогда слушай сюда внимательно, — начпур повёл пальцем по листу, словно проводил новую линию через всю карту страны.

— Нам в управление поступил запрос из Гражданского Воздушного Флота. Осваивают они сейчас новый маршрут на восток страны. Москва — Владивосток. В будущем году, будет большое открытие, вопрос на особом контроле и возможно САМ будет присутствовать! Армия… мордастый слегка замялся, — и флот! Окажут всю необходимую шефскую помощь.

Он постучал костяшками по столу, будто ставя точки в приказе лёхиной судьбы.

— Сейчас пробуют отправлять первостепенные вещи! Свежий тираж газеты «Правда». Пойдёшь в связке с экипажем из ГВФ. Ты у нас лётчик опытный, глядишь и поможешь при необходимости! Заодно и доберешься до Владивостока, на службу быстрее выйдешь!

Кишиненко расправил плечи, сверкнул орденами, и голос у него зазвенел на подозрительно знакомой Лёхе ноте.

— Учти, Хренов, доверие высокое.

— Спасибо за заботу, — вежливо кивнул Лёха. — Постараюсь не обос… не подвести.

Лёхе не к месту подумалось, что вместо двух недель неторопливой пьянки в поезде его, выходит, премировали путешествием в бомболюке. По Сибири! В Декабре месяце!!!

Смирнов, похоже, приняв Лёхино полное офигевание за смущение от восторга, даже одобрил сдержанный тон. Правда одобрение у него выглядело как лёгкое ослабление удушающего захвата.

— Три дня тебе на отдых. Пока они там свой первый самолет ремонтируют после аварии. Привести себя в порядок. В этот, в театр сходи! Что бы на тебя не стыдно смотреть было.

Он поднялся и смерил Лёху придирчивым, цепким взглядом, каким обычно проверяют новобранца перед строем. Кишиненко согласно закивал, будто это он лично изобрёл аэродинамику этих убеждений.

Лёха кивнул коротко. Внутри ещё звенело слово «Владивосток», а перед глазами уже выстраивались лягушачьи прыжки аэродромов. Снаружи же наш герой держал невозмутимое лицо человека, которого только что записали в кандидаты и одновременно в сопровождающие очередного блудняка — потому что не хватало ровно одного ответственного мешка при мешках с почтой.

— Вопросы есть, товарищ капитан? — Смирнов надел взгляд, в котором вопросы существовали лишь для того, чтобы отсутствовать.

Кишиненко хлопнул Лёху по плечу:

— Молодец Хренов! Дерзай. Газету довезёшь — страну согреешь.

— Есть согреть страну! — автоматически отрапортовал Лёха, а в голове у него уже завертелось совершенно скарбезное кино.

Огромный подземный зал, залитый адским красноватым светом, в центре — чугунный котёл величиной с дирижабль, из которого валит пар с густым привкусом серы и типографской краски. Вокруг, цокая копытами и крутя хвостами, суетились оба знакомых ему товарища политработника — в образе классических рогатых чертей.

Ордена поблёскивали на кожаных фартуках, мелькали волосатые зады, перепоясанные портупеями, на пузах у каждого висела неизменная кожаная папка. С азартом победителей социалистического соревнования Смирнов и Кишиненко кидали в раскалённую топку свежие кипы газет « Правда», выкрикивая про укрепление дисциплины, повышение политсознательности и борьбу с вредителями в умах пролетариев. Газета горела на отлично, пламя ревело, котёл вздрагивал от жара, а рогатые, раскрасневшись, истошно докладывали куда-то вверх — не иначе прямо в приёмную товарища вождя: страну греем, не жалея сил! Всех троцкистов, зиновьевцев, филателистов и педерастов — в котёл! Немедленно и тут же! Плановое кипение догоним и вот-вот перевыполним!

Наденька категорически не удовлетворилась ведомственной гостиницей с облупленным фасадом и звукоизоляцией уровня «количество ваших оргазмов — наше народное достояние». Своими нежными, но уверенными и ловкими руками — с маникюром цвета спелого граната — она взяла под личный контроль вопрос расселения нашего героя в столице Советского Союза.

Лёха, который привык к палаткам, кабинам и узким койкам в комнатах на восемь человек, впервые за долгое время чувствовал себя не в своей тарелке. Он отряхивал снег с новой, тёмно-синей флотской шинели, стоя перед резной дверью московской квартиры её родителей. Шапка его слегка сбилась набок, после азартных поцелуев в подъезде, ремень был затянут до последней дырки, ордена прикручены намертво к груди — гроза всех девушек первопрестольной отчаянно трусил. В душе нашего бесстрашного героя поселилась лёгкая паника.

— Хренов! — строго сказала рыжая московская журналистка. — Кольца же ты привез⁈

— Нуу… я… — промычал что-то невнятное ещё недавно гроза легиона " Кондор".

— Вот! Значит, мы теперь официально! А значит, ты имеешь полное моральное и юридическое право жить в нашей квартире. Все понял?

На входе Наденька решительно втолкнула Лёху внутрь и представила его отцу.

Лёха открыл рот — и завис.

В дверях, в тёплом халате и с насмешливыми глазами, стоял профессор Преображенский. Тот самый. Из неповторимого фильма «Собачьего сердца». Один в один.

— Э-э… А… Шариков где?.. И доктор Бром-м-м-менталь?.. — выдал Лёха, всё ещё находясь в лёгком культурном шоке.

— Шариков?.. — удивлённо переспросил профессор. — А зачем вам наш управдом? И доктор Броменталь… — профессор задумался. — Даже не представляю, о котором из них именно вы интересуетесь…

Выяснилось, что папа Наденьки действительно профессор, только не по пересадке гипофиза, а по болезням лёгких. Застарелым и хроническим. А с учётом того, что добрая половина нынешних наркомов, наркомпродов и наркомвнуделов прошла через царские лагеря и простуженные камеры, профессор Ржевский был в Союзе человеком крайне и исключительно востребованным. Дочь он воспитывал один, и та, ни на грамм не сомневаясь, вила из него канатные веревки. И, как оказалось, не только из него.

Лёха оглядел стены с фотографиями, книжные полки, где тома медицинских журналов соседствовали с Флобером и Фрейдом, и впервые за много месяцев внезапно почувствовал себя дома.

А ночью одна наглая и рыжая бестия прокралась мимо спальни храпящего профессора и ловко оседлав советского лётчика произнесла:

— Давай-ка, проверим, как ты там скучал, в своей Испании!