Глава 2
Двенадцать подвигов капитана Хренова

Мадам оказалась Еленой Станиславовной, обладательницей многообещающей фигуры, ещё более многообещающего лица, интересных глаз, никак не менее четвёртого размера и совсем уж интригующего характера. Не говоря уже о шикарных волосах, собранных в затейливую композицию на затылке.

Надо сказать, что Лёха уже успел свыкнуться с фигурами современниц — то есть женщин из этого времени. Поначалу они казались ему несколько приземистыми, тяжеловесными, что ли… Может, сказывалась разница в питании, а может, за девяносто лет генотип россиянок в будущем и правда заметно улучшился. Но, обтесавшись и привыкнув к здешним реалиям, он с лёгким изумлением обнаружил, что нынешние дамы ему, в общем-то, очень даже нравятся. В определённых ракурсах. И позициях.

В памяти всплыло, как он однажды отмотал двухмесячную командировку в Японию. Уже к концу второй недели местные японочки, поначалу казавшиеся сплошь страшненькими — с кривоватыми ножками, похожими на цифру восемь, коленями, сходящимися внутрь, и косолапой походкой, да ещё и с не самыми идеальными зубами — начали казаться очень даже ничего. Особенно если смотреть на них под определённым углом и в нужной обстановке… Фигуры японок Лёха, в те времена ещё холостой и активный, любил оценивать весьма определённым образом, в коленно-ло…

Воспоминания резко перескочили на одну софтверную конференцию, опять же в его будущем. Коллеги из Америки представляли новую программную разработку — софтовый пакет под названием «RAKOM». У Лёхи это название вызвало приступ тихой истерики. Сидящие рядом серьёзные и воспитанные америкосы с бритишами недоумевали, что же смешного, пока он им не перевёл.

— По-русски, господа, «RAKOM» — это просто «Doggy-style», — шепнул он, и, похоже, этим запустил цепную реакцию.

Волна шёпота, ухмылок и приглушённых смешков покатилась по рядам, а через пять минут весь зал уже рыдал, когда докладчик с абсолютно серьёзной миной произносил:

— RAKOM позволяет вам… — и дальше последовала длинная, глубоко двусмысленная фраза про «контролировать движение и осуществлять произвольную манипуляцию объектом».

Всё это мгновенно проскочило в голове изрядно изголодавшегося лётчика, который сейчас с удовольствием разглядывал аккуратный, аппетитно выпуклый зад Елены Станиславовны, маячивший в тридцати сантиметрах перед его глазами. Та стояла к нему кормой, нагнувшись над своим чемоданом, и тонкая юбка плотно обтягивала интереснейшие формы, а кружевные панталончики очень даже заметно просвечивали сквозь ткань, словно издеваясь над самоконтролем геройского лётчика, буквально требуя — давай, хрена ли ты мнёшься, не тупи!

— А как у них с кухней? — продолжала она, развернувшись и будто ничего не заметив. — Я слышала, у испанцев есть что-то вроде нашей ухи, только с… как вы это называете… с ракушками и другими разными… морскими животными?

— Паэлья, — ответил он, и сам не понял, почему сказал это тихо, почти шёпотом.

Далее выяснилось, что разнесчастная Елена Станиславовна… — Лёша! Просто Елена — супруга одного весьма видного партийного товарища из одесского обкома, который в данный момент, по её словам, «погряз в совещаниях», «ездит исключительно по службе» и «развёл целый секретариат». Сама же она «по воле судьбы» отправилась в Крым на курорт, где, как выяснилось, в санатории совершенно не было мужчин!

— Представляете, — с изрядной досадой рассказывала она, поправляя локон, — одни дамы! Иные бедняжки уезжают из Крыма совершенно не отдохнувшими…

Теперь же, закончив все положенные оздоровительные процедуры, она спешила в столицу — «по известным делам». Билетов, разумеется, уже «и близко не было», но администраторы железной дороги нашли для неё единственно возможный вариант — место в купе с флотским лётчиком.

— Впрочем, — добавила она с едва заметной улыбкой, — у них там, на дороге, свои приоритеты.

И, судя по её тону, она была вовсе не против того, как эти их приоритеты сработали на этот раз.

Она тихо рассмеялась, снова дунула вверх, поправить чёлку, но из-под неё на него всё равно смотрели глаза с тем самым блеском, который опытный человек узнаёт сразу. Лёха поймал себя на мысли, что разговор всё больше превращается в танец — шаг вперёд, полшага в сторону, лёгкое касание…

Проводник, принесший кипяток, не удержался от того, чтобы не задержаться у двери — сцена в купе была уж слишком живописной и при этом на редкость целомудренной. Лёха и мадам, надувшись, сидели друг напротив друга, степенно пили чай, будто изображали картинку из советского плаката Наркомата путей сообщения про культурных пассажиров.

На вопрос проводника о дорогах в Испании Лёха с приколами рассказал свою эпопею с железнодорожным сообщением Лерида — Барселона. Проводник вскинул брови и с негодованием заявил:

— Безобразие! Разве так делают революцию! У нас, между прочим, поезда ходят так, что часы сверять можно! Опаздывающих уже всех просто расстреляли! — осуждающе покачал головой и исчез за дверью, плотно притворив её, оставив купе в мягком полумраке лампы и в звуках мерного стука колёс.

Лёха передал вазочку с сахаром и поставил её перед соседкой, рядом с подстаканником, и тут её пальцы на миг коснулись его руки. Движение — невинное, но вполне достаточно, чтобы кровь молодого человека прилила к вискам.

Сама же Ленка, как окрестил её Лёха, с огромным любопытством расспрашивала его про Испанию: про кухню, про города, про то, чем дышат улицы Мадрида и как пахнет утренний воздух над аэродромом. Лёха отвечал не спеша, стараясь держаться в рамках приличий, но мадам имела редкое умение задавать вопросы так, что, отвечая, начинал говорить больше, чем хотел.

— А у них, в Испании, — она слегка подалась вперёд, облизав губы и положив декольте на столик, — женщины… ну… как сказать… горячие? — и, прищурившись, улыбнулась так, что у Лёхи на миг пересохло в горле.

Он сделал вид, что занят стаканом с подстаканником, выигрывая пару секунд, и отшутился:

— Там жара, Елена Станиславовна, так что они все горячие. Даже старушки пылают.

Она согласно кивнула, отпила глоток чая, облизала губы и словно между прочим заметила:

— Просто Елена. Знаете, Алексей, мне кажется, нам будет исключительно интересно провести эту ночь в дороге. А сувениры у вас есть какие-то, особенные, из Испании? Не покажете?

Лёха хмыкнул, решившись, сунул руку в боковой карман своего потерявшего форму кожаного саквояжа и извлёк оттуда длинную, узкую картонную коробочку в кремово-золотой обёртке. На крышке красовалась надпись, которую любой современный читатель из XXI века моментально бы узнал: чёткие контрастные чёрные буквы «Durex», а ниже — London Rubber Company.

— Вот смотрите, Леночка, — растягивая гласные, произнёс наш ловелас, вертя пачку на ладони, — вот это у них называется «достижения цивилизации».

Надпись на английском аккуратным шрифтом предупреждала об «особой надёжности» и «полном комфорте».

Ленка приподняла свою выдающуюся попку с дивана, подалась вперёд, аккуратно взяла в лапки коробочку, словно великую ценность. Пальцы с вишнёво-красным маникюром ловко скользнули по гладкому картону, и она прочитала название по слогам, будто пробуя его вкус на своём языке:

— Ду-рекс…

Прижав находку к своей немаленькой груди, она наклонилась к Лёхе так, что вырез платья уже совсем перестал что-либо скрывать. Ярко-вишнёвые губки дрогнули, и в полутьме купе её голос зазвучал ещё тише, почти шёпотом:

— Алексей… — она сделала короткую паузу, её губы замерли в паре сантиметров от его, и, глядя ему прямо в глаза, произнесла: — А вы уверены… что двенадцати штук нам хватит на двое суток до Москвы?

Поезд качнуло, за окном тьма слилась в сплошную ленту, а в купе стало как-то особенно тесно. Софтваре из будущего «RAKOM» тут же приступил к немедленной инсталляции.

К утру Лёха посмотрел на Ленку, получившую полный пакет обновлений, включая весь расширенный функционал и улучшенный интерфейс, и теперь в изнеможении свернувшуюся клубочком и счастливо сопящую на соседнем диване. Он, хмыкнув, пошутил сам над собой:

— Попытка ограничиться демо-версией полностью провалилась, случайно активировалась подписка, вшитая в ядро.

И, глядя на мирно сопящего «пользователя», он поржал — патчи встали без ошибок, все двенадцать раз подряд.

Лёха, нагруженный очередной бумажной повинностью, нёсся по извилистым коридорам Наркомата обороны, где стены дышали прокуренной казёнщиной, а лампы под потолком моргали ему, словно сочувствуя молодому организму.

И тут, вынырнув из-за очередного угла, он влетел в кого-то всем корпусом. Удар был такой, что оба субъекта, потеряв равновесие, дружно рухнули на натёртый паркет, сопровождая падение грохотом разлетающихся папок и коротким, но выразительным набором взаимной непечатной лексики.

— Илья⁈ — Лёха удивлённо уставился на товарища по падению, потирая шишку на лбу, будто его память пыталась синхронизироваться с реальностью.

Старинов изменился. Видимо, он не просто устал, а прямо как-то внутренне посерел, словно в нём кто-то выкрутил ручку яркости на минимум. И всё же, стоило ему поймать ошарашенный взгляд Лёхи, как он вдруг расплылся в улыбке, и в глазах мелькнуло что-то живое.

— Лёха! — сказал он с неподдельной теплотой и, по здешней московской традиции, полез целоваться.

Наш герой, внутренне давно окрестив этот обычай гомосятиной и имея богатый опыт уклонения от подобных форм проявления мужской дружбы, привычно отшагнул в сторону. Вместо этого он крепко ухватил Илью за руку и как следует потряс её, оглядев его с удовольствием.

— Ты как тут? — некоторое время они делились новостями в духе «а у нас, а у вас», пока Старинов хитро не заулыбался:

— Пошли со мной, с кем познакомлю!

Они углубились в ещё более узкие и, казалось, ещё более кривые коридоры Наркомата обороны. Старинов уверенно постучал в одну из дверей с табличкой, на которой выцветшими буквами значилось:

«4-й отдел Инженерного управления РККА».

Дождавшись глухого «Войдите», он затащил Лёху в небольшой кабинет и, чуть повернувшись боком, представил:

— Аркадий Фёдорович, разрешите представить вам моего друга по командировке — Алексей Максимович… — тут Старинов сделал театральную паузу — ХРЕНОВ! Уже капитан, как я посмотрю.

Потом, с особым смаком, повернулся к Лёхе и, хитро улыбаясь, произнёс:

— Алексей, это мой начальник, Аркадий Фёдорович… тоже ХРЕНОВ. Полковник.

В наступившей тишине два Хреновых — один в чёрной флотской шинели с пропеллером и якорем на петлицах, другой в аккуратном кителе с петлицами чёрного цвета и двумя скрещенными топорами — с лёгким охреневанием уставились друг на друга.

Разговор, начавшийся с падения в здании на Хамовнической набережной, продолжился на морозном ветру Москвы-реки конца декабря. На набережной ветер с реки врезался в лицо ледяными иглами. После испанской жары Лёха зябко передёрнул плечами, поправил ворот шинели, а Илья, не сбавляя шага, только глубже натянул шапку, словно это могло спасти от декабрьского мороза, и двинулся к спуску к реке.

Москва-река под ними была закована в лёд, белёсый и матовый, с тропинкой, протоптанной смельчаками, для которых мост — лишний крюк.

— Ты ж без жилья тут? В гостинице? — спросил Илья, шагая уверенно, как по асфальту. — Пойдём тогда ко мне, я на той стороне живу. По дороге и поговорим, чтобы Аню не нервировать.

Они сошли с набережной на лёд. Под сапогами хрустел наст, сквозь снег местами поблёскивала голубоватая корка. Где-то под ними, в глубине, глухо постанывала под давлением течения речная броня, но Илья шёл так спокойно, будто всю жизнь по льду маршировал.

На другом берегу Нескучный сад выглядел тёмным, почти чёрным силуэтом; редкие фонари выхватывали из мрака искривлённые ветви и сугробы. Они вошли под старые липы и каштаны, снег приглушил звуки города, оставив лишь скрип их сапог и редкие хлопья, что срывались с веток.

— Вот так и живём, — тихо сказал Илья, когда город остался за спиной. — Одни исчезают, другие делают вид, что ничего не происходит…

Лёха молчал, давая другу выговориться. В такой тишине и холоде слова звучали тяжелее, чем в любом кабинете.

Разговор с привычных «где был, что делал» быстро свернул в сторону, и у Ильи в голосе появился тот хрипловатый надлом, которого Лёха раньше за ним не замечал.

— Ты знаешь, Лёша, ты мне как брат, после всего в Испании, поэтому говорю, что думаю, — Илья говорил тихо, глядя куда-то вперёд. — Многих моих начальников, коллег… да что там — друзей, арестовали. Просто исчезли, телефоны не отвечают. Но как? Как так вышло, что люди, которым революция дала всё — хлеб, власть, смысл жизни — вдруг оказались «врагами народа»?

— Многих? — уточнил Лёха.

— Да, многих. А кто остался — боятся даже близко подходить. — Илья замялся. — В оппозиции не состояли, никуда не ездили… Стали замкнутыми, раздражительными.

— А что говорят?

— Говорят… — Старинов пожал плечами. — Следствие разберётся. Я после допроса в НКВД был второй раз у Ворошилова. Чекисты допытывались, зачем закладывали тайные партизанские базы в тридцати километрах от границы. А их закладывали по личному распоряжению Ворошилова! Он при мне звонил Ежову, оправдывался, в конце попросил меня не трогать, сами, мол, примем меры. Ещё говорят, что Сталин сам занимается кадрами.

Последнюю фразу он произнёс с уверенностью человека, для которого это звучит как «сам Господь распределяет судьбы».

Лёха смотрел на Илью с жалостью. Ему-то было проще. Он знал. Точнее, он знал результат. Знал, чем это всё кончится. Но даже в его будущем — при всём изобилии архивов, книг и документов — не было единой версии, объясняющей всё. Были десятки, сотни предположений. Историки, учёные и политики приводили разные объяснения, но не приходили к единому выводу.

— Илья, — тихо сказал Хренов, — я тебе про причины всей этой вакханалии сказать ничего не могу. Я не товарищ Сталин.

— Думаю, что и в тридцать восьмом это ещё отольётся армии и флоту по полной. К тридцать девятому немного утихнет. Сейчас многих молодых командиров поднимут сразу через одно, через два звания… поставят на дивизии и корпуса… и многие не справятся.

— И опять начнут искать виноватых? — мрачно уточнил Илья.

Лёха просто пожал плечами, мол, сам понимаешь.

Они продолжили молча идти, снег монотонно скрипел под ногами. Взгляд Старинова блуждал где-то в стороне, как будто он пытался в уме сложить разломанный пазл.

— Я не понимаю, — сказал он наконец, — мои знакомые, мои товарищи… они не могли стать предателями.

Илья… он искренне верил в гений товарища Сталина. И верил, что его знакомые и друзья не могли быть предателями. И при этом не мог совместить несовместимое — как при всей своей верности они всё равно оказывались в подвалах НКВД.

Старинов помолчал, потом коротко кивнул, но в этом кивке Лёха увидел не согласие, а упрямое нежелание принимать действительность.

— Пошли! Аня ждёт! — впервые улыбнулся Илья.

— Пошли! Будущий дедушка советского спецназа! — согласился Лёха.

Меньше всего из всей московской суматохи на Лёху произвела впечатление сама процедура вручения орденов и торжественной грамоты Героя. Сидя в душном зале Верховного Совета, он успел прекрасно вздремнуть во время официальной церемонии. Престарелый всесоюзный дедушка, товарищ Калинин, нацепив очки и представленный собранию как председатель Президиума Верховного Совета, с выражением вселенской важности долго и нудно зачитывал что-то по бумажке, иногда сбиваясь на фамилиях.

Лёха, спасаясь от сна, занялся любимым развлечением — начал считать, сколько раз дедушка похвалит солнцеликого товарища Сталина. На тринадцатом упоминании он отвлёкся на шикарный молодой зад, плотно обтянутый форменной юбкой, сидящей по диагонали от него. Видимо, неудобный стул или ещё какие-то причины заставляли обладательницу крепкого тыла время от времени ёрзать, и в один момент, кажется, мелькнул край пояса от чулок. Или не мелькнул — уже неважно. Мозг молодого и пока одинокого мужского организма решил, что мелькнул, и именно для него, и тут же начал рисовать несанкционированные фантазии, без малейшего уважения к «мировому коммунизму».

Когда, наконец, дело дошло до награждения, выстроенных в ряд героев — начищенных, отглаженных и боящихся громко вздохнуть — вызывали по одному, вручали коробочки с орденами и свитки грамот. Потом долго и нудно трясли руки, щурясь на вспышки фотоаппаратов. Всё это походило скорее на скучную школьную линейку, чем на чествование героев.

Единственное, что хоть как-то спасло этот пафосный спектакль, — прекрасный фуршет, хотя, по мнению Лёхи, гастрономически он прилично проигрывал батумскому. Лёха, помня свой грузинский вояж, держался скромно — то есть отточенными движениями молниеносно отправлял в рот наиболее интересные продуктовые экспонаты, в основном выбирая изделия с чёрной икрой. Закуски шустро пикировали прямо в его рот с точностью хорошего штурмовика, бокал в руке был уверенно зажат, а взгляд периодически сканировал перспективу — то ли приступить к уничтожению содержимого соседнего стола, то ли глянуть, кто это там у десертов такая красивая в тёмно-синем платье.

Скучнейшее мероприятие всё-таки имело свой смысл — он как следует наелся.

И уже на выходе его отловил сухощавый полковник в тщательно отутюженном кителе с малиновыми петлицами стрелковых войск и поблескивающим орденом Ленина на груди. Его взгляд на секунду по очереди задержался на всех трёх орденах Лёхи, затем скользнул по лицам окружающих, будто проверяя, не обратил ли кто внимания на эту беседу.

— Товарищ капитан, можно вас на минуту. Хренов, Алексей Максимович, правильно понимаю? — голос у него был ровный, без эмоций. — Командование просит вас задержаться ненадолго.

Он чуть кивнул в сторону бокового коридора. Его сапоги, начищенные до зеркального блеска, мягко проскрипели по паркету, когда он сделал шаг в сторону, пропуская Лёху вперёд…