Глава 19
Почем опиум для народа?
Начало марта 1938 года. Аэродром Ханькоу, основная авиабаза советских «добровольцев»
Утром, когда аэродром только начинал просыпаться, Лёху перехватил Фёдор Полынин — по меткому выражению самого Хренова, «предводитель местных бомбардировщиков». Он вынырнул откуда-то прямо посреди стоянки, и, будто между делом, подхватив Лёху под локоть, потянул его в сторону:
— Лёша, надо в северный Китай слетать, к коммунистам, в Яньань. Наше местное китайское начальство что-то мутит с тамошними коммунистами, просят отвезти туда полтонны оружия. И обратно загрузят какое-то барахло, тоже на полтонны.
— Подкупающее своей новизной предложение товарищ предводитель советской дружины! Поработать воздушным извозчиком! — Наш герой не особенно желал лететь в какие то высокогорные ебеня.
Федор Петрович улыбнулся и пошутил:
— Ты у нас теперь местная знаменитость, товарищ Сам Сунь! Приглашённая звезда! Надо!
— Ща в глаз дам, товарищ Фынь По. — в ответ тоже пошутил Лёха. — Больно. В качестве дружеской помощи по коррекции окосоглазившегося зрения.
И тут Лёхе пришла в голову идея в духе его махинаций девяностых годов:
— Петрович! А давай отнимем у Валентина канистру спирта, у коммунистов разведем её в сто бутылок водки и забарыжим! А на вырученные деньги тут купим нормальной рисовой водки и нажремся всей дружиной? С песнями и мордобоем⁈
Полынин усмехнулся, затем поморщился, кивнул в сторону ангара:
— Ладно. Я туда пару раз ходил. Но сейчас не могу, а кому попало не поручишь. Ты же, в Испании в Сантандер или Бильбао садился? — Полынин дождался утвердительного кивка нахального попаданца и продолжил: — Тут тоже— холмы, ущелья и заходы с выкрутасами. Так что примерно то же самое. Полоса узкая и короткая, слева склон, справа речка, а за ней опять склон.
— Прямо таки жизнеутверждающее начало, товарищ командир! Зовет на подвиги! — Лёха ёрничал, лететь в коммунистическую жопу мира ему не хотелось совсем.
Полынин несколько понизил голос, как бы делясь секретом:
— Сейчас март, будут скорее северо-западные и северные ветры. Так что в Яньань лететь будешь почти всё время в мордотычку. Промежуточную посадку можно сделать в Наньяне, но там фронт рядом. На дозаправке под налёт есть шанс угодить. Либо в Синьане, что мне лично кажется лучше, но это крюк километров на сто пятьдесят. Сам в общем смотри. Обратно ветер попутный, можно и напрямую сразу сюда рвануть. Правда почти над фронтом пройдешь.
Лёха пожал плечами, особого выбора всё равно не было.
Вместо Бурова, которого окончательно забрали зампотехом на аэродром — «рулить китайцами» и перерабатывать развалины в летающие аппараты, — в экипаж выдали нового стрелка из армейцев. Ваня Морозов, молодой парень остался в восторге и от рации и от вращающейся турели.
Ранним утром СБ начали грузить. В бомболюк старательно стали пристраивать… ящики с динамитом. Совершенно такие же, как Лёха использовал на учениях в ТОФе для увеличения точности попадания в мишень — узнаваемые до боли по жёлтой маркировке и запаху динамита, от которого слегка щиплет нос.
— А не еб**нёт? — осторожно спросил Лёха, глядя, как очередной ящик исчезает в чреве его самолёта.
— Не должно! — отозвался один из советских техников, шутливо похлопав ящик по борту.
— Ты главное аккуратнее колёсами землю касайся при приземлении! — хором подтвердили советские техники, командующие китайскими грузчиками, ухмыляясь.
— Хорошо китайцы читать не умеют, а то разбежались бы кто куда!
Март 1938 года. Кабинет Сталина, Кремль, город Москва.
Совещание с руководителями силовых, как сказали бы в будущем, наркоматов подходило к концу. Кабинет Иосифа Виссарионовича был наполнен табачным дымом и напряжением. За длинным столом сидели наркомы с заместителями, если можно провести аналогию, то по стойке смирно, сосредоточенно глядя в бумаги и стараясь показать максимальное рвение, как только разговор касался их ведомства.
Сталин неторопливо прохаживался за спинами, затягиваясь папиросой «Герцеговина Флор» — сегодня он был без трубки, но с тем же привычным спокойствием охотника, наблюдающего за загнанной дичью. Речь коснулась зарубежной военной помощи.
Сталин усмехнулся, остановился напротив стола и, чуть наклонив голову, обратился к нынешнему командующему ВВС РККА Локтионову:
— Слышал, Александр Дмитриевич, наши лётчики хорошо поработали на Тайване и в Нагасаки. Расскажите-ка подробности.
Командарм второго ранга Локтионов резко вскочил, стул скрипнул по паркету, и попросил разрешения подойти к карте мира, висевшей на стене. Сталин кивнул. Указка застучала по листу: Китай, области захваченные японцами, Тайвань, аэродромы, линии захода. Докладчик оживился, и изложение стало походить на сжатую, но красочную лекцию. Локтионов рассказывал, как советские экипажи прорвались к базе противника и разгромили её, показывал схему бомбёжки и сыпал цифрами потерь японцев.
Видя, что Сталин внимательно слушает, иногда даже кивая с одобрением, остальные начальники чуть оживились. В воздухе почувствовалось, что тема безопасная, можно осторожно проявить и свои заслуги.
Сталин перевёл взгляд на командующего ВМФ Смирнова:
— А флот может чем-то похвастаться в оказании помощи?
Смирнов подскочил, словно ужаленный в сидалище. Он успел подумать, как хорошо, что он подстраховался и отправил и своих лётчиков в Китай.
— Товарищ Сталин! — начал он, — Из состава Военно-Морского Флота были направлены три экипажа бомбардировщиков на специально подготовленных самолетах СБ. Хочу подчеркнуть, что все три экипажа участвовали в налёте на Тайвань и показали себя исключительно храбро.
Он выдержал паузу и злобно скосил глаза в сторону Локтионова, будто возвращая долг за «отжатые лавры».
— А налёт на Нагасаки, уничтожение важнейшего порта и арсенала — был выполнен исключительно силами морской авиации! Экипаж капитана Хренова прошёл тысячу километров над морем, — Смирнов специально подчеркнул цифру, преданно заглядывая в глаза вождю, — это примерно столько же, сколько от Владивостока до Токио. Вышел точно на цель, и поразил её, вызвав взрыв чудовищной силы. И даже произвёл сброс агитационных листовок над городом.
Казалось, вождь уже не здесь — мысли унеслись вперёд, на карты будущих войн, где сухая цифра «от Владивостока до Токио» могла однажды стать ключевой.
— Хм… — он выдохнул хозяин кабинета, выпуская струю дыма. — Это тот самый Хрэнов, из Испании?
— Да, товарищ Сталин. Сейчас командует звеном бомбардировщиков ВМФ, — поспешно ответил Смирнов.
— А где Кузьмаччо? Почему про него не слышно? — Сталин усмехнулся, и в кабинете скользнула лёгкая тень недоумения.
Смирнов, который в жизни не слышал ни про какого Кузьмаччо, аж побелел, но закалка аппаратной борьбы взяла своё:
— По состоянию здоровья находится на излечении, товарищ Сталин.
— Хорошо… — протянул вождь, щурясь. — А что у нас с семьёй Хрэнова? — внезапно перевел разговор вождь и почувствовав неуверенность Смирнова глянул на аж лучащегося Ежова.
— Он сирота, из детдома, — поспешил вставить Ежов. — Жены нет. Есть невеста… дочь профессора Ржевского… этого… туберкулёзника!
— Фтизиатора, — машинально поправил Сталин и кивнул. — Хорошо. Товарищи, подумайте, как отметить всех наших лётчиков. Все свободны. — Произнес вождь, закрывая совещание.
Ежов, уловив благостное настроение вождя, решил придержать имеющийся компромат на Хренова. До случая. Настроение у вождя меняется часто, а он бывал у него с разными списками с «интересными фамилиями» чуть не через день. Ничего, успеется, — отметил он про себя и чуть скривил губы.
Март 1938 года. Аэродром около Яньань, основной базы китайских коммунистов.
Сам перелёт особых проблем не принёс. Лёха выбрал маршрут через Сиань, чуть длиннее, зато спокойнее, с обходом нервных мест. На дозаправке потянулась картинка, каких он уже видел за прошедший месяц не один раз — цепочка китайцев c жестяными канистрами на плечах. У него возникло ощущение, будто вся страна превращена в бесконечную муравьиную колонну. Автоматизация тут выглядела именно так — живые ноги и руки, никакой техники.
Под крыльями СБ расстилалась бесконечная, чужая и странная земля. Серо-жёлтые холмы тянулись, один переходя в другой, будто застывшие волны пыльного моря. Склоны были лысые, голые, обнажённые, только кое-где на террасах темнели прямоугольники посевов, вытоптанные до камня тропы уходили в овраги. Деревья попадались редко. Отсутствие зелени било по глазам, всё казалось выжженным, истерзанным ветрами. Пыльные потоки, сорванные северным ветром, тащились низко над оврагами и клубились в ложбинах.
А вот заход на посадку в Яньане живо врезался в память. Какой там Сантандер или Бильбао! Достаточно высокие холмы из серо-жёлтой глины, и низкая облачность, прижимающая машину к земле. Облака тянулись над самыми вершинами, давили сверху, и Лёха успел подумать, а не развернуться ли к чёртовой матери обратно на Синьань?
Иногда он ловил себя на мысли, что сидит в компьютерной «леталке» из будущего, только с той разницей, что «перезапуска» тут не предусмотренно.
Но голос Хватова уверенно звучал в шлемофоне:
— Курс двадцать. Рулим три минуты на тот лысый холм.
— Есть, курс двадцать, — откликнулся Лёха, аккуратно доворачивая штурвал.
— К повороту — вправо на сорок, курс ноль шестьдесят. Три… два… один… пошли!
Лёха положил машину в плавный крен, максимально прижимаясь к нижней границе облаков, буквально скользя над холмами.
— Прямо четыре минуты. Вон на высокую и самую засранную горку. Перед ней в третье ущелье справа заход… Внимание… три… два… один… пошли!
И вдруг холмы разошлись, и даже облака будто поднялись выше. Перед глазами Лёхи распахнулось широкое ущелье, обрамлённое склонами, словно кто-то нарочно вырезал его под посадку. По курсу тянулся пёстрый городишко с лоскутами крыш и улочек, а за ним, километрах в двух, проступила полоса — жёлтая, утоптанная, словно шрам на теле земли. Слева она прилепилась к крутому склону, справа её едва не лизала мутная речушка.
И главное — она была достаточно короткая! До смешного короткая. Просто обхохочешься — нервно подумал Лёха.
Лёха, глядя на приближающийся жёлтый шрам полосы, поморщился и спросил штурмана:
— Саш, а сколько у них полоса? Мы вообще там сядем? Это же не аэродром, а какая-то партизанская тропа в огороде.
Хватов глянул в карту, покосился на приборы и ответил весёлым тоном, будто речь шла о воскресной прогулке:
— Говорили, полоса семьсот метров. СБ-шки сюда садились.
— Семьсот⁈ — Лёха даже присвистнул, вцепившись в штурвал. — ну если по твоему это семьсот, то я китайская лётчица! Или это какие-то очень специальные китайские метры, укороченные!
Хватов невозмутимо выдержал паузу и проявился и с хрипотцой в шлемофоне:
— Паспортный пробег у нас триста-пятьдесят. Здесь превышение тысячу метров над уровнем моря.
Лёха выпустил щитки, сбросил скорость, самолет достаточно уверенно держался в разреженном воздухе, однако скорость была под двести километров в час. Он прошёл довольно низко над полосой, пытаясь рассмотреть её особенности.
— Здесь воздух разреженный, скорость больше, да и нагрузили нас по самые… Смотри, сколько пыли, тормоза хуже хватают — так что боюсь все шестьсот, а то и семьсот метров. Нормальных метров, не этих китайских!
— А давайте им просто сбросим динамит! — хохотнул по связи весёлый штурман.
На взгляд Лёхи полоса была метров пятьсот, не больше, да ещё и с небольшим уклоном.
Лёха хмыкнул и кивнул, будто самому себе:
— Отличная мысль. Давай уход на круг и покажем этим китайским товарищам, как русские в огородах садятся.
Через несколько минут СБ мягко ткнулся колесами в самый край полосы, и машина бешено понеслась вперёд, вздымая за собой облако жёлтой пыли. Каждая кочка отзывалась Лёхе ударом в задницу, каждое подрагивание шасси казалось ему последним. Самолёт всё катился и катился, не собираясь останавливаться, пока впереди не замаячили огороды. И лишь в самом конце, когда до конца расчищенной полосы оставалось каких-то десяток шагов, он наконец замер, осел на амортизаторы и застыл, громко постанывая тормозами.
Лёха отпустил штурвал и осторожно снял ноги с педалей. Их аж свело, что он невольно выдохнул сквозь зубы. Всю посадку ему мерещилось, что все их полтонны динамита въезжают ему ровно в затылок.
Март 1938 года. Аэродром около Яньань, основной базы китайских коммунистов.
Самым ранним утром Лёха с Хватовым и стрелком подошли к самолёту. Вокруг уже бурлила деловая суета. За ночь его заправили, вручную оттащили на другой конец полосы и развернули против ветра. Вручную! Шесть тонн! Лёха снова подивился устройству китайского сознания.
Ровно у люка на земле аккуратным рядком лежали двадцать пять джутовых мешков — одинаковые, по виду килограммов по двадцать каждый, обвязанные по четыре штуки в сетки и готовые к погрузке. Китайцы сидели на корточках и ждали команды — как на каком-нибудь заводском конвейере.
Появился Григорий Краленко — представитель далёкой Родины, командированный для связи с местными коммунистами и работающий под прикрытием Коминтерна. В шерстяном сером пальто и с самым спокойным лицом, он резал глаз на фоне китайцев в куцых телогрейках и ватных штанах.
Лёха присмотрелся к мешкам. В голове зародились нехорошие подозрения, и толпой вдруг жахнули яркие воспоминания: Афган, лепёшки марихуаны, которую местные называли чарз, курящие товарищи, ржущее на разводе войско… Мир, где дурман был валютой и повседневностью.
Он не стал устраивать КВН весёлых и находчивых и спросил прямо:
— Это что? Марихуана?
— Почему? Просто опий, — абсолютно спокойно ответил Краленко.
— Наркота? — вырвалось у лётчика, хотя сам он уже понимал, что слышит.
— Ну зачем вы так, товарищ! Препарат для изготовления лекарств, — хитро улыбнулся Григорий, будто говорил о семенном грузе. — И ещё — основной источник средств. Продовольствие, оружие, власть. Денег-то в этом краю нет. Народные республики сами себя не профинансируют, а коммунизм надо строить!
В этот момент подошёл ещё один китаец. Невысокий, чуть сутулый, круглолицый мужчина с высоким лбом, переходящим в широкий пробор, который в народе уже называли лысиной. По бокам торчали растрёпанные чёрные волосы, придававшие ему сходство с цирковым клоуном. Узкие глаза смеялись в прищуре, под ними темнели заметные мешки. На нём был простой тёмный ватник.
— Знакомьтесь, товарищ Мао. — произнес смеясь Краленко. — Товарищ Мао, это лётчик Лёша!
Мао прищурился, повторяя непривычное имя по слогам. Переводчик начал переводить, но видя, что Лёха понимает, остановился:
— Лэ-ша… Хм. Знаете, по-нашему это можно понять по-разному. Можно — «убивать радостно». Можно — «смеяться и убивать». А можно и совсем мирно — «радостный смех».
Он улыбнулся, блеснув глазами:
— Хорошее имя для боевого лётчика. И враги будут бояться, и свои будут смеяться.
— Да, мне говорили о таком переводе! — Лёха не мог отойти от своего открытия.
Мао произнес несколько фраз по русски с акцентом: Ленин, партия, товарищ, очень рад.
Лёха в ответ не задумываясь выдал: Водка, комсомол, селедка, перестройка! Чем привел Краленко в полную оторопь.
Китаец радостно улыбнулся, произнес — Да, да! — и снова перейдя на родной язык произнес:
— Ибу — ибу, да? Дао — муди!
— Шаг за шагом достигается цель. — перевел хмыкающему экипажу Лёха.
Из разговора выяснилось, что опием китайские коммунисты не только торговали со всем миром, но и собирали им налоги с крестьян, платили за оружие, еду и форму, а также использовали его как главную валюту своей горной страны.
Мао рассказывал об этом тоном человека, который давно привык к тому, что мораль и практичность живут в одной комнате, но пока ещё в разных углах.
— Пи…ец! Просто лютый пи…ец! — с оторопью думал Лёха, стоя у своего СБ и наблюдая, как китайцы методично, без всякой суеты, запихивают в самолёт очередные джутовые мешки в сетках.
Готовы пойти на любой беспредел ради своей идеи и ради денег, — крутилось у нашего попаданца в голове. — И что поразительно, вообще не страдают, не сомневаются, не ищут оправданий. Более того — уверены в своей правоте так, будто сами небеса подписали им мандат.
Дао — муди! Ради идеи можно посадить мир на иглу, и они будут смотреть тебе прямо в глаза, улыбаться и убеждать, что всё это во благо.
Лёха ощущал, как внутри поднимается глухая, тяжёлая злость, перемешанная с бессильным смехом. Его СБшка, боевая машина, на которой он таскал бомбы на головы франкистов и японцев, превращалась в коммунистический фургон наркоты.
— И я тут становлюсь главным наркокурьером! — в ужасе, почти с отвращением подумал он, стиснув зубы. — Ибу-ибу, да?..
Хватов с новым стрелком спокойно курили и переговаривались вполголоса. Китайцы без всякой суеты пихали свои стрёмные мешки в бомболюк, словно грузили картошку.
— Хрен вам по всей морде! — сквозь зубы выдал наш герой.
