Глава 18
«Огне…опа…»

Эсминец «Сараюки», спущенный на воду десять лет назад, стараниями командира и команды находился в идеальном состоянии и всё ещё мог считаться гордость Императорского флота. Он вышел из бухты Нагасаки, осторожно прибавив ход, словно и сам ещё прислушивался к звукам недавнего бедствия. Взрыв, сотрясший порт позавчера, экипаж наблюдал издали — корабль тогда находился в ближнем дозоре и болтался в море на расстоянии пяти миль от берега. Оттуда всё выглядело как огромный огненный гриб над холмами и низкий гул, от которого задрожали стекла рубки.

Повезло, — думал командир эсминца «кайгун шиза» Кобаяси, чьё звание в русской классификации скорее бы соответствовало капитан-лейтенанту.

Они не стояли в гавани, не дышали гарью, не таскали на носилках обгоревших людей, да и начальственное внимание, налетевшее на трагедию, как огромная стая чёрных ворон, свалилось не на их палубу.

Теперь же, приняв вечером на борт группу офицеров морской разведки, они получили приказ срочно доставить их в Шанхай. Общение с разведчиками само по себе не сулило неприятностей, и по сравнению с тем, что творилось в Нагасаки, это выглядело почти отдыхом.

Корабль споро шёл в темноте, взрезая форштевенем ночную воду. Машины гудели ровно, над палубой пахло морской солью, ветер сносил дым за корму, на вахте мерцали огоньки сигнальных фонарей.

Курс — прямо на Шанхай.

Ху Яо сидел, втянув голову в плечи, и чувствовал себя так, словно его только что публично оплевали. Он честно сделал всё, как полагалось. Услышал разговор в штабе — донёс. Отметил, что основную массу истребителей перебрасывают в Наньчан, а значит и временная столица, и аэродром в Ханькоу почти без прикрытия остаются. Даже видел своими глазами, как они уходили в воздух клином, оставляя за собой дымные полосы.

Он не соврал. Он сообщил, что видел. Он доложил вовремя.

А потом оказалось, что истребители вовсе не ушли — они прятались в засаде. Где-то в полях, на запасных площадках. И когда японские бомбардировщики зашли на город, воздух вдруг взорвался от рёва моторов и трассирующих линий. Завязалась такая драка, что небо потемнело от огня. Японцы потеряли с десяток машин.

Теперь резидент, наверняка получивший изрядную дыню в зад от начальства, срывался на нём. Кричал так, словно Ху Яо был не офицером, а дворовым мальчишкой, пойманным за подглядыванием в женской бане. Слова били как плети: «Идиот! Лгун! Предатель!»

И самое поганое — денег ему не дали. Ни йены. За донесение, за его «верную службу» — пусто. Ни монеты, ни даже серебряного доллара. Будто он даром тут горбатился, шёл на риск, сливал сведения. Он вышел из комнаты, как оплёванный, и в карманах звенела только пустота.

И ещё в глубине души холодком росло другое чувство — русские. Это они. Только русские могли так обставить дело, что всё выглядело как предательство. Они явно знали, что информация утечёт. Может, даже специально организовали.

Ху Яо сжал кулаки. Внутри поднималась злость — на резидента, на японцев, на русских, которые его явно подставили, и больше всего на себя. Потому что теперь он выглядел не только дураком и неудачником, но ещё и нищим дураком.

Эсминец ВМС Японии «Сараюки» шёл сквозь ночь полным ходом, форштевень резал чёрную воду, оставляя за собой переливающуюся пену, когда вдруг под кормой что-то гулко рвануло, будто корпус наскочил на каменную глыбу. Палуба содрогнулась, корма подпрыгнула, и через миг весь корабль затрясся в бешеной дрожи.

Снизу донёсся оглушительный скрежет — винт зацепил нечто тяжёлое, металлическое. В машинном отделении всё пошло раздрай. Валы стали бешено биться, стрелки давления мигом подпрыгнули в красную зону, с полок попадали инструменты, люди схватились за переборки, кто-то закричал.

По кубрикам матросов и каютам офицеров прошла ударная волна, сбросив на палубу отдыхающую смену. Лампы, любые не закрепленные предметы, всё зазвенело.

Через пять секунд страшный лязг превратился в адский вой — вал погнуло. Турбина пошла вразнос, взвыла так, будто у корабля вырвали душу. Машинисты в панике дёргали рычаги, закрывали подачу пара, кто-то истошно орал, перекрикивая грохот.

Корабль мгновенно дёрнуло вправо, скорость стала резко упадать, руль перестал слушаться и эсминец покатился в неуправляемой циркуляции. Под кормой в воде замелькали клоки белой пены, винт видимо потерял лопасть, вал изогнуло, и теперь каждая вибрация отдавалась в зубах, в костях, в самых переборках.

— Что за чёрт⁈ — орал дежурный механик, хватаясь за ручки управления турбиной. — Винт сорвало!

После налёта на Тайвань и фейерверка в Нагасаки по всему Китаю ходили разговоры только об одном — «советские лётчики». Газеты, слухи, пересуды на базаре — всё крутилось вокруг их дерзкой вылазки.

На следующий день, сразу после обеда, Лёху выцепил Рычагов.

— У китайцев только и разговоров что о налёте, — сказал он, похлопав товарища по плечу. — Кстати, звонили от генерал-губернатора. В нашу честь завтра банкет. Так что давай-ка, Лёха, гладь парадную форму и фуру не забудь!

— Паша, у меня она чёрная! И только пилотка! — развёл руками Лёха. — Буду как чёрная ворона.

— Ну и ладно! Главное, заряди свою княжну отгладить! И главное, не сильно ругайся за столом, а то у твоей княжны, уж сильно специфический набор выражений, как из самого разбойного района. Ты как зарядишь по незнанию по-китайски так они пузырями потом исходят, — усмехнулся Рычагов.

Поздравить добровольцев приехала сама Сун Мэйлин — жена Чан Кайши. Про неё говорили, что она может назначать и смещать генералов, вручать ордена, а своего брата-миллионера посадила на закупки самолётов. Китайская политика всегда шла рука об руку с хорошим семейным бизнесом — и в этом она мало чем отличалась от памятной нашему герою российской.

Сун Мэйлин была младшей сестрой вдовы Сунь Ятсена. Американское образование, несколько европейских языков, безупречные манеры. Вошла в зал стройная, элегантная, в сопровождении небольшой свиты, и сразу приковала к себе все взгляды.

Лёху, как известного аса, усадили за стол с советскими лётчиками, прямо по диагонали от неё. С другой стороны расположился главный военный советник Дратвин, Жигарев, сам Рычагов, китайские командующие и губернатор Ханькоу. Остальные советские лётчики, штурманы и стрелки расселись двумя столами ниже.

Первый тост Сун Мэйлин произнесла за советских авиаторов-добровольцев, за их дерзкий налёт. Голос её звучал мягко, но каждое слово отзывалось по залу как команда. Потом она негромко прибавила — «и за порт». И тут же сообщила, что в Японии сместили губернатора Тайваня, под суд отдали начальника базы в Нагасаки, а комендант авиабазы покончил с собой.

Когда банкет достиг пика, официанты в чёрных фраках внесли огромный торт. На белой глазури цветным кремом сияла надпись по-русски: «В честь РККА. Лётчикам-добровольцам».

— Ну вот, а морфлот опять мимо кассы, — расстроенно подумал наш товарищ, щеголяя черной униформой с тремя орденами.

Надо сказать, что в обычной жизни Лёха не выпячил свои достижения и даже большинство советских товарищей было не в курсе его наград.

— Ого! Ленин! Две Звезды! Не ничего говорил, ну ты и тихушник, Хренов! — Рытов с изумлением разглядывал Лёхин иконостасом в фойе губернаторского дома. — Ленин за что?

— Да вот, убедил Семёна Михайловича, что мои ишаки лучше его лошадей… — притворно смущаясь и отводя глаза, сделал максимально одухотворённую морду наш попаданец.

Рычагов хохотнул и тихонько добавил, совсем добивая комиссара:

— Он еще и Герой, Семен Федорович!

Сун Мэйлин вручала подарки и награды каждому участнику налёта. Лёхе достался большой конверт. Он приподнял бровь, заглянул внутрь — ему радостно подмигнула толстая пачка денег.

— Ого, какая хорошая китайская традиция! — радостно поделился он своей радостью со стоящим рядом Рычаговым. — Прям как родным домом повеяло из будущего… Откат за хорошую работу! — негромко усмехнулся вслух.

Рытов и Жигарев, сидевшие неподалёку, посмотрели на него осуждающе. Лёха лишь пожал плечами в ответ. В его глазах мир давно разделился на тех, кто просто берёт, и тех, кто делает вид, что не берёт, хотя берёт, но в гораздо больших объемах.

— Не обижай человека рублем! — продекларировал наш прохиндей стоявшим рядом советским товарищам, — Дай ему трёшник!

Группу морских диверсантов, весело куривших на корме и отпускавших сальные шуточки про «этих салаг с эсминца», удар разметал по палубе так, что папиросы разлетелись в стороны, как искры. Один ухватился за леер, другой прокатился по настилу и едва не снес третьего за собой. Крики слились с гулом, а потом всё стихло — только визг металла из-под кормы и бешеная дрожь под ногами.

«Кайгун Чуса», капитан второго ранга Сэкиси, командир разведчиков, свесился за борт, сжав леер белыми пальцами. Он не верил своим глазам: из вспененной воды медленно всплыл и качнулся на волне здоровенный цилиндр — ровный, блестящий, с обрубленным краем. В стороны торчали рваные клочья металла, а красными буквами по-русски было выведено:

«ВАП-500. ОГНЕ…ОПА…»

Сорокалетний командир военно-морских диверсантов капитан второго ранга Сэкиси замер, поражённый в самое сердце. Когда-то, в далёком 1918 году, ещё кандидатом в младшие лейтенанты, он проходил службу в экспедиционном корпусе флота во Владивостоке и кое-как выучил этот дикий и варварский язык. И теперь слова всплыли в голове сами собой.

— «Огне… опа…» — пробормотал он, ощущая, как сердце холодеет.

Цилиндр ещё на миг застыл напротив его лица — мёртвая стальная рыба с варварской надписью — и, словно нарочно, качнулся в сторону корабля. Потом его накрыла волна, и он исчез в пучине, оставив после себя лишь радужное пятно и полосы пузырей.

— Русские… — выдохнул Сэкиси. — Они сделали самонаводящуюся акустическую торпеду и поставили её китайцам вместе с подводными лодками!

И тишина, полная тревожного осознания, что это был вовсе не случайный кусок железа.

За длинным столом с хрусталём и китайским фарфором Лёха сидел, чувствуя, что попал в какой-то странный водоворот. Сун Мэйлин то и дело бросала на него взгляды — не просто любопытные, а с явным интересом, с мягкой улыбкой, будто знала о нём что-то большее. Во время торжественного вручения подарков её ладонь легко коснулась его руки и задержалась чуть дольше, чем позволяла светская условность. Она шутливо обыграла его прозвище — Сам Сунь, и китайская публика вокруг дружно засмеялась, не понимая, отчего он сам смутился.

За столом стоял ровный шум: звякали бокалы, щёлкали палочки, звучали тосты на китайском и их тут же переводили на русский. Лёха, сидя недалеко от хозяйки вечера, чувствовал себя как-то не в своей тарелке: рядом генералы, чиновники, а тут вдруг эта стройная женщина, чуть склонив голову, смотрит прямо в глаза и не спешит отводить взгляда.

Она легко коснулась его запястья, задержала пальцы и с лёгкой улыбкой произнесла по-французски:

— Ле-ша… вы знаете, это звучит почти как la chat — кот. Вы же мартовский? Мартовский кот, капитан… он всегда ищет тепла.

Она сказала это мягко, будто делилась безобидной языковой шуткой. Но её серые глаза смеялись так, что Лёха даже не сразу понял — она его дразнит.

Он кашлянул, отпил вина, стараясь спрятать смущение. Сун Мэйлин откинулась назад, всё так же улыбаясь, и слегка качнула бокал, будто ни при чём.

А Лёха… он, если быть честным, не возражал бы.

Но, во-первых, у него была Маша. Она словно чувствовала, куда и к кому ему предстоит идти, и прямо перед выходом устроила такой марафон, что он удивлялся лёгкой дрожи в ногах. Она выжала его досуха, до последней капли. Поэтому сейчас Лёха был предельно честен сам с собой: ближайшие несколько часов… ладно, час… — он приподнял бровь и хмыкнул, — ну хорошо, полчаса уж точно, он мог смотреть на женщин исключительно как на произведения искусства.

А во-вторых… во-вторых рядом как-то вовремя оказался Павел Рычагов. Он тонко отследил направление взглядов, оценил всю ситуацию и, жуя утку по-пекински, коротко бросил:

— Я бы не стал…

— В смысле? — сделал круглые наивные глаза Лёха.

— Лёша! У неё муж — Чан Кайши. Если помидоры не дороги — вперёд. Но лучше сразу в зад, — с ухмылкой отрезал Павел, и в глазах у него мелькнула ирония, опасность и насмешка сразу.

Лёха фыркнул, отвёл взгляд от сияющей первой леди Китая и понял, что угораздило его вляпаться в игру куда серьёзнее, чем воздушные бои.

Чтобы сбить двусмысленный блеск в глазах Сун Мэйлин, он ловко перехватил палочки и с азартом накинулся на блюда, будто это не банкет с первой леди Китая, а ночной забег в «Якиторию» на углу Чертановской.

— Ну, держитесь, — пробормотал он себе под нос и, не мешкая, щёлк-щёлк, подцепил кусок рыбы, обмакнул в соус, потом тут же прихватил пирожок на пару. Палочки быстро мелькали, так что советские воины только успевали следить глазами за этим шоу.

Сун Мэйлин удивлённо выгнула бровь:

— Вы, капитан, будто родились с палочками в руках.

Лёха расплылся в наглой ухмылке:

— Что вы, мадам. В моё время, — он чуть запнулся, но быстро перевёл в шутку, — у нас в Москве это «Вкусно — и точка»!

За столом несколько китайцев рассмеялись, даже Рытов дёрнул уголком губ, улыбнувшись. Рычагов закатил глаза и пробурчал:

— Твою ж дивизию, Хренов… даже из палочек сделаешь цирк.

А Лёха только подцепил ещё кусок, щёлкнул палочками и кивнул в сторону приятеля:

— Учись, Паша. У кого ты ещё возьмёшь мастер-класс?

Заместитель министра военно-морского флота Японии, а по существу главный администратор всего флота, адмирал Исороку Ямамото стоял у разбитого причала «Мицубиси» в Нагасаки и мрачно смотрел на искорёженные остовы кранов и покорёженные конструкции порта. Железо было погнуто, как детские игрушки, и казалось, что весь порт ещё дышит пороховой гарью.

Где они только набрали таких идиотов во флот! Эта мысль свербила в голове, как заноза. Где⁈ В кои-то веки, несмотря на всю ненависть и борьбу насмерть, армейцы сподобились и прислали предупреждение. Агент на аэродроме в Китае передал точные сведения. Даже наша миссия в Шанхае отбила телеграфом предупреждение в Нагасаки. С издёвкой, конечно, — приписали про «инопланетян», но это ещё вписывалось в идиотское чувство юмора на флоте.

А местные… придурки! Даже не удосужились привести в готовность истребители, не то что поднять их в воздух. Не вывели расчёты зениток на позиции. Ни-че-го! Русские безнаказанно разнесли половину порта!

Ямамото развернулся от изуродованных кранов к офицерам. Лицо его оставалось каменным, но голос уже звенел сталью.

— И это только часть проблемы, господа… — начал он медленно, шагнув вперёд и ткнув пальцем в сторону бухты. — Русские торпедировали «Сараюки»! Ночью! Попали торпедой в идущий на полном ходу эсминец! И попали так, что корабль выведен из строя на полгода! — голос его был мрачнее ночи.

Офицеры стояли, вытянувшись, стараясь не встречаться с его глазами.

— А мы? Мы спим в надежде на моря, разделяющие нас, оставляем порты без охраны, глотаем удары и врём в газетах про матросов с папиросами!

Ямамото резко выдохнул, осмотрел притихших офицеров и закончил хрипло:

— Хоть один из вас понимает, что это значит? Русские показали — они могут ударить где угодно. От Владивостока всего пятьсот миль до Токио! А наш флот… наш флот выглядит как сборище беспомощных идиотов.

Ямамото медленно обернулся. Рядом, чуть ссутулившись и стараясь не встречаться глазами, стоял начальник разведки флота контр-адмирал Фукуда Дзюдзиро — худой, сухой, с лицом, в котором всё время пряталась тень оправданий.

— Русские умеют согласовывать налёт на порт за пятьсот миль с действиями подводных лодок с новейшими акустическими торпедами. — тихо и жёстко произнёс Ямамото. — Это предупреждение. Они показывают, что могут перекрыть нам все гавани.

Ямамото прищурился, сжав челюсть.

— Пошлите ещё несколько групп в Шанхай. Нам нужен этот агент у русских, — добавил он. — Любой ценой.

Каково было бы удивление собравшихся высоких чинов, если бы они узнали, что оба виновника этого блудняка с аппетитом наелись пахучей китайской лапши и вместе завалились в кровать с намерением не вылезать оттуда ближайшие сутки!