§1. Арабский и литовский языки: соматические объекты и их имена

Анализ арабских и литовских имен соматических объектов был проведен на основе списка и классификации таких же объектов и их имен, построенных для русского языка. В результате анализа были выявлены некоторые особенности строения подсистемы корпоральности арабского и русского языков, отражающиеся на разных языковых уровнях или касающиеся связей между уровнями.

1.1. Арабский язык

А. В арабском языке у одного соматического объекта в норме имеется большое число синонимичных обозначений, причем эти обозначения сложным образом распределены по его отдельным арабским идиомам. Например, в классическом арабском, в отличие от ряда диалектов, для обозначения соматического объекта «лоб» есть три слова, связанных с корнями разной семантики. При этом разные синонимы по-разному актуализуют разные значения признаков данного телесного объекта — референта синонимичных имен. Так, одно из обозначений слова лоб — qu:ratun — связано по смыслу с единицей со значением ‘горка, холм’, а потому на передний план в семантике слова qu:ratun выходят внешние признаки лба, представляемого как телесная выпуклость. Другое арабское имя лба — jabhatun — означает не только ‘лоб’, но и ‘перед’, и поэтому смысловой акцент в толковании этого имени — это ‘местоположение лба’, ср. русские выражения лобовое стекло, ветер в лоб, лобовой удар.

Аналогичным образом разграничиваются два обозначения соматического объекта «зад» («задница»). Так, слово maq’adatun ‘седалище, ягодицы’ происходит от того же корня, что слова qa’ada ‘сидеть’, qi’dun ‘поза’ (в значении ‘тип сидения, местоположения’), maq’adun ‘сиденье, стул, скамья, место’, muq’adun ‘инвалид’. Таким образом, ключевым здесь является сидячее положение как статичное (в противоположность стоячему положению, тоже статичному, но более близкому к движению). В то же время слово ridfun ‘зад, задница, круп’ связано с глаголом radafa ‘идти сзади, следовать’ и производными от него глаголами ‘ardafa ‘сажать сзади себя, сопровождать, прибавлять’, tarādafa ‘следовать друг за другом’. Следовательно, соматизм, обозначаемый арабским словом ridfun, актуализует понимание зада как части тела, а не как места для сидения. Аналогичное явление имеет место и в русском языке: слово седалище обозначает часть тела, а не место для сидения.

Б. Арабские имена соматических объектов нередко образуются от корней с широким значением, изначально не связанным с телом и телесностью. Тем самым арабские соматизмы передают информацию о возможных соотношениях разных фрагментов наивной картины мира. Например, слово zahrun ‘спина’ означает также ‘заднюю сторону какого-либо объекта вообще’, в частности ‘оборотную сторону листа’. При этом корень этого слова — zhr — означает нечто совсем другое, а именно ‘представать, появляться’, в то время как в русской культуре и русской картине мира смысл ‘представать, появляться’ соотносится скорее с лицом, а не со спиной, как в арабском языке и арабской культуре.

В некоторых случаях арабский глагол акцентирует внимание на местоположении соматического объекта: ср. jabaha ‘смотреть в лицо (опасности), ударять по лбу’ и соотносительное с ним jabhun ‘лоб’. Сходную пару образуют имя baṭnun ‘живот’ (имеющее также значения ‘внутренность, середина, недра’) и соотносительный с ним глагол baṭana ‘быть внутри, скрытым, скрываться’.

Для других соматических объектов соотносительные с ними арабские глаголы связаны с функциями объекта, ср. слова rijlun ‘нога’ и rajila ‘идти пешком’ или пару ‘iṣba’un ‘палец’ и ṣaba’a ‘указывать пальцем’.

В русском языке мы можем наблюдать аналогичное явление. Так, глагол обезножеть обозначает не отсутствие ног, а утрату их основной функции — ходить, ср. предложение (891) В шубе до пят — он три часа волокся к нам пешком, то и дело заваливаясь под заборы, в снег, от выстрелов. Так обезножел, что у нас в квартире и остался (З. Гиппиус. Мой лунный друг). Несколько иначе выглядит семантическая структура слова безрукий. Это слово многозначное. Одно из его значений — ‘отсутствие руки’, а другое — ‘плохое выполнение функций’, ср. предложения (892) Алексей, помаргивая, уже жует готовую цигарку и просит огоньку. Хоть и безрукий, а первый в хуторе кулачник (М. Шолохов. Тихий Дон) и (893) Правда, юбка ей великовата, но она с поясом, для начала можно утянуть, а потом Райка сама подушьет. Она не то, что я, безрукая, все умеет, если захочет (В. Вой­нович. Замысел).

Случай с именем ra’sun ‘голова’ и соотносительными с ним глаголами ra’asa ‘председательствовать, возглавлять’ и ra’usa ‘быть главой’ во многом похож на предыдущий, но не совпадает с ним. Если в родственном арабскому существительному rijlun (нога) арабском глаголе rajila (идти пешком) внимание фокусируется на инструментальной функции ног (ноги используются людьми для того, чтобы стоять и ходить), то при существительном ra’sun (голова) ключевым является антропоморфное положение головы. Инструментальная же функция головы — ‘думать’ — глаголами не выражается. В русском литературном языке инструментальная функция головы глаголами тоже не выражается.

Значение глагола также может конкретизировать функцию соотносительного с ним телесного объекта или включать дополнительно оценочный компонент. Например, глагол lasana, соотносящийся с соматизмом lisānun ‘язык’, означает не просто ‘говорить’, а ‘злословить, поносить’.

Существуют ситуации, в которых значение глагола, однокоренного с именем соматического объекта, вообще не имеет к этому имени никакого смыслового отношения или смысловая связь между глаголом и именем явно непрямая. Например, для имени ‘anfun ‘нос’ однокоренной глагол ‘anifa означает ‘чувствовать отвращение, гнушаться’, и связь между носом и отвращением восстанавливается только при достаточно глубоком семантическом анализе.

В русском языке есть выражение зажать нос, которое в прямом значении связано с плохим запахом, а в переносном употреблении — с эмоцией отвращения (как будто от чего-то или от кого-то исходит неприятный запах). В этой связи соотношение между русскими единицами нос и зажать нос напоминает соотношение между арабскими ‘anfun и ‘anifa.

Хотя широта значения арабских корней дает полезную информацию о соотношении семантических полей в арабской наивной картине мира, это же свойство корней нередко затрудняет аналитическое изучение материала. Например, проблемным становится различение исходных и производных употреблений. Для русского языка с его богатой системой этимологических связей и довольно конкретными значениями основ не вызывает сомнений, например, что слово голова в качестве первого значения указывает на часть тела, а значения ‘умный человек’ (Петров — голова) или ‘главная вещь’ Хлеб — всему голова (ср. также дериваты возглавлять, главный, головной) на синхронном уровне являются вторичными, производными. В частности, глагол возглавлять морфологически производен от неполногласного варианта глав(а).

В арабском языке ситуация выглядит намного сложнее. Так, имя ra’sun ‘голова’ и глагол ra’asa ‘возглавлять’, как уже было сказано, тоже являются однокоренными, однако направление деривации здесь неясно. Поэтому не вполне очевидно, какой семантический порядок следует постулировать: 1) ‘голова’; 2) ‘главная вещь’; 3) глагол со значением ‘быть главным’ или 1) обобщенный глагол со значением ‘быть главным’; 2) ‘главная вещь’, в том числе 3) ‘голова’.

При сопоставлении арабских имен соматических объектов с русскими именами выявлено существенное различие в употреблении таких имен в составе свободных и связанных сочетаний, в частности фразеологизмов. Например, арабский фразеологизм ghariqa hatta: al-adqa:n (букв. ‘погрузиться по подбородки’) соответствует русскому увязнуть по уши, а фразеологизм raghma anfihi ‘против чьего-либо желания’ (букв. ‘против чьего-либо носа’) не имеет соответствия в русской фразеологической подсистеме, относящейся к телу и телесности.

В арабском языке есть единицы с некоторым соматизмом А, которым в русском языке соответствуют единицы с соматизмом B, но при этом модель образования арабской единицы скорее напоминает модель образования другой русской единицы. Так, слово ḍil’un ‘ребро’ используется во фразеологизме со значением ‘участие в некоторой деятельности’, а именно во фразеологизме lahum ḍil’un fī hadā (a)l-amri ‘это их рук дело’ (букв. ‘у них ребро в этом деле’). Хотя на вход, как указывают русско-арабские словари, подается сочетание их рук дело, посессивная модель, употребленная в арабском переводе, скорее напоминает другие русские языковые единицы, например выражения типа у него рука в правительстве.

Впрочем, некоторые арабские сочетания соответствуют русским переводам и формально, и функционально. Например, существует фразема la yarā ‘ab’ada min ‘anfihi ‘Он не видит дальше своего носа’, полностью совпадающая с русской, включая употребление слова ‘anfun ‘нос’ и сравнительной степени ‘ab’ada ‘дальше’. Еще одним примером такого соответствия может служить соматизм kitfun/katifun/katfun ‘плечо’. Есть целый пучок арабских единиц с этим соматизмом, которые соотносятся с русскими единицами. Мы имеем в виду выражения janiba wa kitfan ilā kitfin ‘стоять плечом к плечу’ и sāra kitfan ilā kitfin ‘идти плечом к плечу’. Однако и в этих показательных случаях смысловое соотношение между русскими и арабскими выражениями неполное: например, выражение amma (a)l-kitf-a ilā (a)l-kitfi ‘сплачиваться’ (букв. ‘соединять, сжимать плечо к плечу’) не имеет русского эквивалента со словом плечо.

Интересные примеры несоответствия арабского и русского языков в отдельных фрагментах семиотической концептуализации тела дают арабские сочетания с пространственными значениями, в которых участвуют предложно-падежные формы с именами соматических объектов или именами их признаков. Такие арабские сочетания часто не переводятся на русский язык с помощью эквивалентов отдельно предлогов и отдельно названий частей тела. При этом далеко не всегда понятно, в чем причина такого рода непереводимости: то ли в различном культурном и функциональном осмыслении данного соматического объекта, то ли в различии в пространственной концептуализации этого объекта в двух языках. Например, арабская единица takallama (ma’a ‘aħadin) min wara’i ‘anfihi (букв. ‘говорить (с кем-либо) сзади, от задней части своего носа’) означает ‘разговаривать свысока’. Казалось бы, появление в данном контексте носа легко объяснимо: ср. русские единицы задирать/драть нос, а также редкое поднимать нос в предложении (894) Денег много?! — Дед уже кричал. — Если и много, то не подымай нос! (В. Шукшин. Критики). Однако чем объясняется появление в арабском сочетания с предлогом min wara’i ‘cзади’, неясно.

Из-за того что непонятна функция предлога, неочевидно и то, что название носа в арабском употребляется именно в той же функции, что и в русском. Точно так же и в других случаях: оценить степень близости русских и арабских единиц мешает то, что в сочетании типа «глагол + прямое дополнение» неясен семантический вклад глагола. Рассмотрим единицу ħaṭṭa (a)l-kitfa ‘навострить лыжи, удирать во все лопатки’. В русском языке фразеологическая единица удирать во все лопатки — единственная, где используется имя лопатки. В арабском языке слово kitfun ‘плечо’ также имеет значение ‘лопатка’, однако что конкретно означает глагол ħaṭṭa ‘снимать, ставить’ в рассматриваемой арабской единице, неясно.

Имена типовых телесных объектов в арабском языке по многим признакам отличаются от их аналогов в русском языке. В частности, морфологическая структура арабских имен соматических объектов не изоморфна их семантической структуре, то есть по морфемной структуре имени его семантика однозначно не вычисляется. Этим арабский язык и арабская культура отличаются от того, что наблюдается в русском языке и русской культуре, где степень композициональности существенно выше. Смысл слов, производных от названий соматических объектов, в русском языке гораздо чаще, чем в арабском, можно «вычислить» путем сложения смыслов морфем, входящих в эти слова. Ср. такие слова, как напальчник, подлокотник, нагрудник, бесхребетный, каждое из которых имеет один корень, и слова с двумя корнями типа рукомойник, рукоблудие, треножник и глазомер.

В арабском языке словообразовательные отношения между исходным и производными словами, являющимися именами соматических объектов, устроены иначе, чем в русском. Например, названия таких телесных жидкостей, как dam’un ‘слеза’, mirratun ‘желчь’ или bawlun ‘моча’, восходят соответственно к глаголам dama’a ‘лить слезы, слезиться’, marra ‘быть горьким, горчить’ и bawwala ‘мочиться’, тогда как в русском языке глаголы слезиться, желтеть и мочиться (по крайней мере в одном, «медицинском» значении) являются производными от имен слеза, желчь и моча.

1.2. Литовский язык

Ниже основное внимание будет уделено формальным и смысловым противопоставлениям, отличающим соответствующие фрагменты семиотической концептуализации тела в литовском и русском языках. Источниками информации для нас послужили одноязычные словари литовского языка, такие как большой толковый словарь литовского языка и малый фразеологический словарь литовского языка, различные толковые словари русского языка (см. выше) и двуязычные словари — литовско-русские и русско-литовские.

А. В литовском языке отсутствуют многие противопоставления, которые существуют между русскими словами тело и его квазисинонимами корпус, фигура и др. В этом языке все эти слова имеют в качестве переводного эквивалента одно слово kūnas ‘тело’. Зато в литовском существуют стандартные обозначения разных частей плеч и разных частей груди. См. слова petis ‘плечи’ и žastas ‘часть руки от плеча до локтя’, а также krūtinė ‘грудь как верхняя передняя часть тела’ и krūtis ‘женская грудь’.

Литовский и русский языки отличаются также несоответствиями в словообразовательной структуре имен отдельных соматических объектов. Так, в литовском языке имеются непроизводные названия подбородка (smakras), предплечья (dilbis); напротив, производными являются обозначения бровей (antakis, букв. ‘надглазье’), десен (dantenos < dantis ‘зуб’); название подмышек (pažastis) в литовском соотносится не с мышцей, а с верхней частью руки (žastas).

Б. Интерес представляют разнообразные метонимические соотношения между отдельными именами соматических объектов. Например, слово plaukai ‘волосы’ (мн. ч. от plaukas ‘волос’) обозначает не только волосы на голове и волосы на теле человека, но также шерсть животных вместе с ее мастью. Отмечено большее, чем в русском, количество прилагательных и сложных слов, обозначающих цвет и текстуру соматического объекта. Расширенная по сравнению с русскими эквивалентами семантика литовских имен соматических объектов обусловила наличие ряда фразеологизмов, не свойственных русскому языку. Например, выражение visokio plauko, буквально означающее (с учетом падежной формы) ‘всякого волоса’ или ‘всякой масти’, переводится на русский как ‘всевозможные’, ‘разношерстные’. Русское волосы и литовское plaukai обозначают одни и те же объекты, но при этом слова обладают разными сочетаемостными свойствами.

В. Из фрагментов литовской семиотической концептуализации тела особенно интересны концептуализации головы и сердца. Для слова galva ‘голова’, что не удивительно, основное выделенное значение связано с функцией ‘думать’, однако отображается оно в литовском более «прямым» образом, чем в русском. Так, от литовского названия головы образован основной нейтральный литовский глагол со значением ‘думать’ — galvoti, букв. ‘головать’; эпистемическое обстоятельство ‘по моему мнению’ по-литовски звучит буквально «моей головой», а именно mano galva.

Мыслительная функция головы реализуется также в большом числе фразеологизмов. Приведем здесь те, которые не имеют русских аналогов: turėti galvoje ‘иметь в виду’ (букв. ‘иметь в голове’), išeiti iš galvos, букв. ‘выйти из головы’ с двумя значениям ‘сойти с ума’ и ‘забыть’, dėtis į galvą ‘запоминать’ (букв. ‘класть себе в голову’).

У литовского названия головы есть еще одно значение, которое является связанным. Понимание головы как символа человеческой жизни отражено в таких словах, как сложное имя galvažudys ‘убийца’ (букв. ‘головоубийца’), и в весьма употребительном фразеологизме guldyti galvą ‘давать голову на отсечение’, ‘ручаться’ (букв. ‘класть голову’). Интересно и другое сочетание, видимо, связанное со вторым значением слова голова, а именно iki gyvos galvos ‘пожизненно, до конца дней’ (букв. ‘до живой головы’). Эта единица является стандартным выражением не только литературного, но и официального языка.

Некоторые из выделенных значений различных признаков сердца связаны с представлением о сердце как о вместилище чувств, причем и положительных, и отрицательных, ср. такие слова, как širsti ‘досадовать, сердиться’, širdyti, širdinti ‘сердить’, širdgėla ‘горесть, скорбь’ (букв. ‘сердцеболь’) vs. nuoširdus ‘сердечный, искренний’ (букв. ‘отсердый’) и сочетание iš širdies ‘искренне, от всего сердца’ (букв. ‘из сердца’). Установлено, что, в противоположность русскому языку, где наряду со словом сердце как обозначением места средоточия чувств в той же функции выступает слово душа, эти слова в литовском актуализованы по-разному, а именно сердце актуализировано в большей степени, чем душа. Об этом говорят такие фразеологизмы, как kaip akmuo nuo širdies nusirito ‘как камень с души (букв. с сердца) свалился’, griebti už širdies ‘брать за душу’ (букв. ‘хватать за сердце’), atverti/išlieti širdį ‘открыть/излить душу’ (букв. сердце), iki širdies gelmių ‘до глубины души’ (букв. ‘до глубин сердца’), širdies gilumoje ‘в глубине души’ (букв. «в глубине сердца»). Аналогичные сочетания встречаются и с лексемой siela ‘душа’, ср. atverti sielą ‘открыть душу’, однако единица išlieti sielą ‘излить душу’ встречается очень редко и, видимо, представляет собой кальку с русского; есть единица iš sielos gilumos/gelmių ‘из глубины души’, но нет *iš sielos ‘из души’ в значении ‘искренне’.

Обратим внимание на относительно частотное выражение širdies kertelė, букв. ‘уголок сердца’, реализующее представление о том, что сердце состоит из частей и что чувства могут занимать сердце либо целиком, либо частично. В русском языке такое представление скорее связано с душой, нежели с сердцем: хотя сочетания уголок души и уголок сердца одинаково приемлемы, первое встречается существенно чаще, чем второе, тогда как в литовском языке частотное распределение противоположное.

Большое число литовских слов и словосочетаний указывают и на другие функции сердца, ср. сочетания ant tuščios širdies, ‘на голодный желудок’ (букв. ‘на пустое сердце’) и skauda paširdžius ‘болит под ложечкой’ (букв. ‘болит подсердье’).

Литовское слово, обозначающее плечи, — petys, — как и русское плечи, актуализует значение силы, ср. фразеологизм iš peties, букв. ‘из плеча’, то есть ‘всеми силами’. У слова alkūnė ‘локоть’ во многих производных актуализованы разные значения признака формы, такие как /изгиб/ или /угол/, ср. прилагательное alkūninis ‘локтевой’, особенности употребления которого во многом аналогичны особенностям употребления русского прилагательного коленчатый: alkūninis velenas ‘коленчатый вал’, alkūninis bokštelis ‘кран-манипулятор, автовышка’ (кран со складывающейся стрелой, похожей на руку).

Относительно литовского слова liežuvis ‘язык’ (от liežti ‘лизать’) отметим, что у него в современном языке нет переносных значений, подобных тем, что имеет его русский аналог язык, а именно значений ‘язык’ и ‘речь’. В современном литовском языке эти значения передаются при помощи основы kalba, ср. глагол kalbėti ‘говорить’. В старолитовском языке у слова liežuvis такое значение было (оно, вероятно, калькировано с польского или латинского языка). Тем не менее у современного имени liežuvis есть речевые значения, но они более специализированы и оценочно нагружены. Так, множественное число этого имени может иметь переносное значение ‘сплетни’, ‘слухи’, ср. также производные liežuvauti ‘сплетничать’, liežuvingas ‘острый на язык’.

Литовский язык обращает особое внимание на телесные объекты, которые в русском языке являются периферийными. Одним из таких объектов является ноготь с типовым именем nagas. Это имя включено в целый ряд фразеологизмов, актуализующих такой признак ногтя, как его небольшой размер, ср. nė per nago juodymą (букв. ‘ни движением ногтя’) ‘нисколько, ни на йоту’. Кроме того, в литовском языке, в отличие от русского, на передний план выступает представление о функциях этого объекта, в частности подчеркивается, что ногти необходимы для тонкой работы (ср. aukso nagai ‘золотые руки’, букв. ‘золотые ногти’, прилагательное nagingas ‘искусный, умелый’, букв. ‘ногтистый’).

Более сложную интерпретацию получают такие литовские фразеологизмы, в которых выступает слово, обозначающее ногти, между тем как в их русских аналогах выступает слово руки, ср. выражения kišti nagus, букв. ‘совать ногти’ (возможные переводы на русский: приложить руку, запускать руки, иметь отношение, вмешаться), imti nagan, букв. ‘взять в ногти’ (прибрать к рукам) и nudegti nagus, букв. ‘обжечь ногти’ (обжечь руки, обжечься ‘попасть в неприятную ситуацию’). Слово nagas имеет также переносное значение ‘скряга, скупой человек’, то есть этим словом может обозначаться человек, прижимистый до мелочей (актуализовано значение малого размера ногтя), ср. tėvas nagas, pinigų neduoda ‘отец скряга, денег не дает’.

Кроме того, в литовском чаще, чем в русском языке, встречается имя pėda, обозначающее нижнюю часть ноги, что, видимо, отражает более раннюю систему с противопоставлением, аналогичным противопоставлению ‘foot’ ~ ‘leg’. Ср. papėdė ‘подножие’, слово, образованное от лексемы pėda ‘нижняя часть ноги’, а не от koja ‘нога целиком’.

Выделенным значением цвета для глаз в литовском языке является значение /белый/. Литовские единицы, обозначающие ‘белые глаза’, являются выражениями злости, сердитого взгляда. Такое значение представлено, например, идиомой baltomis akimis žiūrėti, букв. ‘белыми глазами смотреть’, то есть ‘смотреть сердито, гневно’, прилагательным baltaakis ‘белоглазый; с сердитым взглядом’ и глаголом baltakiuoti, букв. ‘белоглазить’. Другие литовские прилагательные цвета в сочетании с названием глаз имеют только прямое значение, ср. mėlynakis ‘синеглазый’, juodakis ‘черноглазый’ и т. п. Отметим, что в литовском языке, в отличие от русского, нет специальных прилагательных цвета для глаз и волос, ср. рус. карие глаза — лит. rusvos akys, букв. ‘рыжеватые, бурые глаза’. Прилагательное kaštoninis ‘каштановый’, употребляющееся по отношению к волосам, явным образом заимствовано из русского языка.

***

Подводя итоги обсуждения семиотических концептуализаций тела в арабском и литовском языках, мы можем отметить и общие свойства этих концептуализаций, и их различия. Всякий раз, рассматривая соматические объекты и их признаки, имена объектов и признаков, мы сопоставляли их с соответствующими единицами русской семиотической концептуализации. При этом способ сопоставления всякий раз был одним и тем же, а именно производился анализ переводных эквивалентов соответствующих слов. Попутно решались некоторые проблемы формального или содержательного несоответствия сопоставляемых единиц в этих языках.