Книга чая
Первая публикация в 1906 году
I. Чашка человечности для человечества
Начав свой путь как лекарство, чай постепенно превратился в напиток. В Китае VIII века его воспевали в стихах, называя одним из самых утонченных развлечений. В XVIII веке в Японии возник чаизм (teaism) – нечто вроде возвышенной религии эстетизма. Чаизм – это культ, основанный на поклонении прекрасному в окружении убогости повседневного существования. Он восхваляет чистоту и гармонию, таинство сердечного милосердия и романтизм общественного строя. В общем и целом он есть поклонение несовершенному, ибо представляет собой деликатную попытку достичь чего-то возможного в том невозможном, что мы называем жизнью.
Романтизм общественного строя – выражение используется в значении «романное переживание социальной жизни», понимание любого социального действия как наделенного смыслом, подобно тому, как в романе или поэме все детали значимы.
Философия чая – это не просто эстетизм в обычном понимании слова, так как вместе с этикой и религией она охватывает все наше понимание человека и природы. Она есть гигиена, поскольку принуждает к чистоте; она также экономика, поскольку выступает за наслаждение простотой, а не чем-то сложным и дорогим; она и моральная геометрия, так как определяет наше чувство меры по отношению к Вселенной. Эта философия воплощает истинный дух восточной демократии, делая всех ее приверженцев аристократами вкуса.
Моральная геометрия – оригинальное выражение автора, означающее равновесие интересов людей, заинтересованность и в чужом, и в своем счастье. Эта моральная геометрия соединяет демократизм как равную моральную ответственность и аристократизм как стремление к настоящему счастью и самореализации, а не просто благополучию.
Длительная изоляция Японии от остального мира, столь способствующая самоанализу, оказалась весьма благоприятной для развития чаизма. Наш дом и традиции, одежда и кухня, фарфор, лак, живопись, равно как и сама наша литература – все подверглось его влиянию. Никто из тех, кому довелось изучать японскую культуру, не смог обойти чаизм стороной. Он стал неотъемлемой частью элегантных гостиных знати и вошел в скромную обитель простолюдинов. Наши крестьяне научились искусству составления букетов, а наш самый бедный труженик – приветствовать скалы и водоемы. В повседневной речи мы используем выражение человек «без чая», говоря о том, кто черств и невосприимчив к серьезным и комическим сторонам личной драмы под названием жизнь. Необузданного эстета, который, не замечая трагичности бытия, буйствует в весеннем приливе эмоций, мы называем человеком, в котором «слишком много чая».
Иностранца может сильно удивить этот кажущийся ему шум из ничего. «Что за буря в чашке чая!» – скажет он. Но стоит лишь задуматься о том, как, в сущности, мала чаша человеческого наслаждения, как быстро она переполняется слезами, как легко осушается до дна в нашей неутолимой жажде бесконечности, и мы перестаем винить себя за то, что придаем такое огромное значение чашке чая. Человечеству известны гораздо худшие примеры. Поклоняясь Вакху, мы приносим слишком щедрые жертвы, мы даже преображаем кровавый образ Марса. Почему бы не посвятить себя королеве камелий и не насладиться теплым потоком сочувствия, который струится с ее алтаря? В жидком янтаре, плещущемся внутри фарфоровой чашки цвета слоновой кости, посвященный может прикоснуться к сладкой сдержанности Конфуция, остроте Лао-цзы и эфирному аромату самого Будды Шакьямуни.
Окакура противопоставляет античную мифологию, обожествлявшую страсти, и китайские религии, требующие не просто умеренности, как в античной этике, но любования малым.
Тот, кто не способен ощутить ничтожество великого в себе, склонен упускать из виду величие ничтожества в других. Средний человек Запада в своем лощеном самодовольстве увидит в чайной церемонии лишь еще один пример тысячи и одной странности, которые составляют для него привлекательность и инфантилизм Востока. Он уверенно считал Японию варварской, когда она предавалась утонченным мирным искусствам, но он стал называть ее цивилизованной с тех пор, как она начала совершать массовые убийства на полях сражений в Маньчжурии. В последнее время появилось множество комментариев к Кодексу самурая – искусству смерти, которое заставляет наших солдат ликовать при самопожертвовании; но едва ли было уделено внимание чаизму, являющемуся большой частью нашего искусства жизни. Лучше оставаться варварами, но не пытаться строить свою цивилизацию на прославлении войны. Мы лучше повременим и дождемся того момента, когда нашему искусству и идеалам будет оказано должное уважение.
Когда же Запад поймет или хотя бы попытается понять Восток? Мы, азиаты, часто ужасаемся той странной паутине фактов и фантазий, которая сплетена о нас. Будто под влиянием дурманящих ароматов лотоса мы начали питаться мышами и тараканами. Это либо бессильный фанатизм, либо какой-то вид жалкого сладострастия. Индийская духовность высмеивается как невежество, китайская рассудительность – как глупость, а японский патриотизм – как результат фатализма. Говорили даже, что мы якобы менее чувствительны к боли и ранам из-за примитивности нашей нервной организации!
Окакура спорит с тогдашним расизмом, объяснявшим характер каждого народа влиянием климата и общих условий жизни. В нем противопоставлялась сложность и драматичность западного человека якобы исключительно волевой организации души восточного человека. Тогдашние расисты говорили, что только западный человек обладает развитой чувственностью и способностью сомневаться и размышлять, тогда как восточный человек сразу переходит от мысли к действию. Мыши и тараканы – из тогдашних карикатур на опиумные курильни, представлявших жизнь Китая эпохи «опиумных войн» как бездействие в соединении с фанатизмом.
Действительно, почему бы не развлечься за наш счет? Азия отвечает вам тем же. У вас было бы больше поводов для веселья, если бы вы знали все, что мы придумываем и пишем о вас. Это и очаровательные виды на будущее, это и бессознательное благоговение перед чудом, это и молчаливое негодование в отношении всего нового и неопределенного. Вас наделяют добродетелями, слишком утонченными, чтобы им завидовать, и обвиняют в преступлениях, слишком картинных и колоритных, чтобы их осуждать. Наши писатели прошлого – мудрецы для тех, кто их знает, – рассказали нам, что у вас есть пушистые хвосты, спрятанные где-то под одеждами, а на обед вы иной раз едите фрикасе из новорожденных младенцев! Нет-нет, мы думали о вас даже хуже: мы считали вас самыми непрактичными людьми на земле, потому что, как о вас говорят, вы учите тому, что сами никогда не делали.
Такие некогда распространенные у нас заблуждения быстро исчезают. Торговля познакомила многие восточные порты с европейскими языками. Азиатская молодежь толпами стекается в западные учебные заведения в стремлении получить современное образование. Наши представления о вашей культуре не слишком глубоки, но мы, по крайней мере, хотим знать и готовы учиться. Некоторые из моих соотечественников излишне усердно начали перенимать ваши обычаи и усвоили слишком много правил вашего этикета, полагая, что, приобретая жесткие воротники и шелковые цилиндры, они приобщаются к достижениям вашей цивилизации. Эти жалкие и прискорбные факты свидетельствуют о нашей готовности ползти к Западу на коленях. К сожалению, западное отношение к Востоку неблагоприятно для его понимания. Христианский миссионер идет, чтобы учить и передавать, а не учиться и получать. Ваша информация основана на скудных переводах малой толики нашей огромной литературы, а то и вообще на глупых и недостоверных анекдотах путешественников, кратковременно посетивших нас. Крайне редко случается так, что благородное перо, к примеру, Лафкадио Хирна или автора «Паутины индийской жизни», рассеивает восточную тьму факелом наших реальных чувств.
Лафкадио Хирн (1850–1904) – американский писатель, натурализовавшийся в Японии, один из создателей культа Японии в культуре модерна.«Паутина индийской жизни» – вышедшая в 1904 году книга сестры Ниведиты с предисловием Рабиндраната Тагора, составлена из эссе о традиционной индуистской религиозности. Книга произвела сенсацию как первое яркое заявление Индии о себе: книга об Индии, написанная неевропейцем.
Возможно, высказываясь столь откровенно, я выдаю собственное невежество в отношении чайного культа. Ведь сам дух вежливости требует, чтобы вы говорили только то, что от вас ожидают, и не больше. И я все же могу себе позволить не быть слишком строгим последователем чаизма. Взаимное непонимание Старого и Нового миров нанесло уже так много вреда, что не стоит извиняться за ту скромную капельку, которая призвана содействовать лучшему взаимопониманию. Начало XX века было бы избавлено от зрелища кровавой войны, если бы Россия снизошла до того, чтобы узнать Японию лучше. Какие ужасные последствия для человечества несет презрительное пренебрежение к проблемам Востока! Европейский империализм, который не гнушается поднимать абсурдный крик о «желтой опасности», не понимает, что и в Азии тоже может пробудиться жестокое чувство по отношению к «белой катастрофе». Вы можете смеяться над нами за то, что в нас «слишком много чая», но разве у нас нет оснований считать, что у вас на Западе, в вашем мироустройстве, «нет чая» вообще?
Пора уже континентам прекратить метать эпиграммы друг в друга, давайте будем печальнее, если не мудрее, от взаимного приобретения другой половины полушария. Наше развитие шло разными путями, но у нас нет причин, по которым мы не могли бы дополнять друг друга. Вы добились экспансии вширь за счет постоянного беспокойства; мы создали гармонию, которая слаба против агрессии. Вы можете поверить, что Восток в некоторых отношениях значительно лучше, чем Запад!
Как ни странно, но человечность пока встречается в чашке чая для человечества. Это единственная азиатская церемония, которая пользуется всеобщим уважением. Белый человек насмехался над нашей религией и нашей моралью, но без колебаний принял коричневый напиток. Послеобеденный чай теперь является важной традицией в западном обществе. Нежное позвякивание блюдец о поднос, мягкий шелест платьев гостеприимных хозяек, а также общепринятые разговоры о сливках и сахаре показывают, что Поклонение Чаю, вне всякого сомнения, существует. Философское смирение гостя перед судьбой, ожидающей его в непрозрачном отваре, указывает, что именно здесь господствует дух Востока.
Говорят, самое раннее упоминание о чае в европейской письменности найдено в свидетельстве одного арабского путешественника о том, что после 879 года основными источниками дохода в Кантоне были пошлины на соль и чай. Марко Поло пишет о низложении китайского министра финансов в 1285 году за его произвольное увеличение налогов на чай. Именно в эпоху Великих географических открытий европейцы начали больше узнавать о Дальнем Востоке. В конце XVI века голландцы сообщили, что на Востоке делают приятный напиток из листьев кустарника. Путешественники Джованни Баттиста Рамузио (1559), Л. Алмейда (1576), Маффено (1588) и Тарейра (1610) также упоминали о чае. В 1610 году корабли Голландской Ост-Индской компании привезли первый чай в Европу. Он стал известен во Франции в 1636 году и достиг России в 1638 году. Англия с восторгом встретила его в 1650 году и говорила о нем как о «том превосходном и одобренном всеми врачами китайском напитке, который китайцы называют Tcha, а другие народы Tay, или Tee».
Как и все новое и хорошее в мире, распространение чая столкнулось с противодействием. Ярые противники напитка, такие как Генри Сэвил (1678), осуждали его употребление, называя это грязным обычаем. Джонас Хануэй («Эссе о чае» (Essay on Tea), 1756) заявлял, что мужчины, по его мнению, теряют рост и привлекательность, а женщины – красоту из-за употребления чая. Поначалу стоимость чая (около пятнадцати или шестнадцати шиллингов за фунт) не способствовала его массовому потреблению и превратила его в «привилегию угощений и развлечений для высоких кругов, а подарки в виде чая преподносили принцам и вельможам». Тем не менее, несмотря на такие препятствия, чаепитие распространялось с удивительной быстротой. Кофейни Лондона в первой половине XVIII века стали, по сути, чайными домами, завсегдатаями которых были острословы вроде Аддисона и Стила, развлекавшиеся за «блюдом из чая». Напиток вскоре стал жизненной необходимостью, а значит, и налогооблагаемым товаром. В связи с этим хочу напомнить о том, какую важную роль он сыграл в современной истории. Колониальная Америка мирилась с угнетением, пока человеческое терпение не прогнулось под тяжелыми пошлинами, наложенным на чай. Американская независимость берет свое начало с момента уничтожения груза чая в Бостонской гавани.
Гэнри Сэвилл (1570–1617) – английский ученый, переводчик Библии, осуждал чаепитие с пуританских позиций, считая чай наркотиком.Джозеф Аддисон (1672–1719) – драматург, писатель, политик; Ричард Стил (1672–1729) – журналист, писатель. Вместе они издавали журнал «Зритель» (The Spectator), иронически обозревавший светскую жизнь. Лондонские кофейни тогда были демократическим вариантом клубов, где была возможность, в том числе, постоянно упражняться в остроумии.
Во вкусе чая есть тонкое очарование, которое делает его неотразимым и достойным идеализации. Западные юмористы не преминули смешать аромат своих мыслей с ароматом чая. В нем нет высокомерия вина, самоуверенности кофе или жеманной невинности какао. Уже в 1711 году в «Спектейторе» (The Spectator) писали: «Поэтому мне бы особенно хотелось изложить свои размышления всем приличным семьям, которые каждое утро выделяют время для чая, хлеба и масла, и настоятельно посоветовать ради их же блага велеть с такой же пунктуальностью подавать себе эту газету, сделав ее частью чаепития». Сэмюэл Джонсон описывал себя как «закоренелого и бесстыдного любителя чая, который в течение двадцати лет разбавляет свою пищу только настоем этого очаровательного растения, который чаем развлекает себя вечером, чаем утешается в полночь и чаем же приветствует утро».
Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – писатель, политик, лексикограф, создатель нормативного «Словаря английского языка» 1755 года.
Чарльз Лэм, убежденный приверженец чая, озвучил истинную ноту, услышанную им в чаизме, когда написал, что величайшее из известных ему удовольствий – это совершить хороший поступок тайно и узнать об этом случайно. Ибо чаизм есть искусство скрывать красоту, которую ты можешь обнаружить, или предлагать то, что ты не осмелишься раскрыть. Это благородный секрет умения смеяться над собой – спокойно, но честно, с философской улыбкой, характерной для самого юмора. Всех настоящих юмористов можно в этом смысле назвать философами чая, например Теккерея и, конечно, Шекспира. Поэты декаданса (а когда мир не был в упадке?) в своих протестах против материализма в определенной степени также открыли путь к чаизму. Возможно, в наши дни именно наше скромное созерцание несовершенного способно стать тем, чем могут взаимно утешиться Запад и Восток.
Чарльз Лэм (1775–1834) – английский поэт-романтик, эссеист, возродивший культ Шекспира. Считал романтизм искусством тайны и одухотворения природы, внимательного к ее мелочам.
Даосы утверждают, что во времена великого начала Безначального Дух и Материя сошлись в смертельной схватке. Желтый Император, Солнце Небес, одержал победу над Шуюном, демоном тьмы и подземного царства. Титан в предсмертной агонии ударился головой о солнечный свод и вдребезги разбил голубой купол из нефрита. Звезды выпали из своих гнезд, луна бесцельно блуждала среди диких пропастей ночи. В отчаянии Желтый Император искал повсюду того, кто способен починить Небеса. Его поиски не были напрасными. Из Восточного моря появилась королева, божественная Ниука, увенчанная рогами и с драконьим хвостом, великолепная в своих доспехах из огня. Она сварила пятицветную радугу в волшебном котле и восстановила китайское небо. Но говорят, что Ниука забыла починить две крошечные трещины в синем небосводе. Это дало начало дуализму в любви – две души перемещаются в пространстве и никогда не успокаиваются, пока не соединятся вместе, чтобы завершить Вселенную. Каждый должен заново построить свое небо надежды и мира.
Окакура несколько вольно трактует первопринципы даосизма, Инь и Ян, как Дух и Материю. Скорее, это два первопринципа энергии, и порождающие Ци, конкретную жизненную энергию.
Небеса современного человечества действительно разрушены в борьбе циклопов за богатство и власть. Мир блуждает в тени эгоизма и пошлости. Знания покупаются ценой нечистой совести, а добро совершается ради выгоды. Восток и Запад, словно два дракона, брошенные в бушующее море, тщетно стремятся достать для себя драгоценную жемчужину жизни. Нам снова нужна Ниука, чтобы исправить огромное опустошение; мы ждем великого Аватара. А пока давайте выпьем по глотку чая. Послеполуденное сияние освещает заросли бамбука, фонтаны журчат от восторга, шелест сосен слышен в шуме нашего чайника. Давайте мечтать о мимолетности жизни и задерживаться в прекрасной глупости вещей.
Назад: Перспектива
Дальше: II. Школы чая
