Глава 34

Мк. 15:36–45

Смерть на Кресте – Жены‑мироносицы – ИосифАримафейский

Мк. 15:36–39 «А один побежал, наполнил губку уксусом и, наложив на трость, давал Ему пить, говоря: постойте, посмотрим, придет ли Илия снять Его. Иисус же, возгласив громко, испустил дух. И завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу. Сотник, стоявший напротив Его, увидев, что Он, так возгласив, испустил дух, сказал: истинно Человек Сей был Сын Божий».

Итак, воины, охраняющие Иисуса, неверно трактуют его слова, воспринимая возгласы «Элои, Элои» как призыв Илии, потому что в основе этого имени лежит тот же божественный корень «Эл», а римские воины вряд ли большие знатоки арамейского. Ветхозаветный пророк Илия был известен своей непримиримостью и тем, что был скор на расправу. В народном сознании этот пророк трансформировался в громовержца, который едет по облакам на огненной колеснице, мечет молнии и посылает дождь, что соответствует образу Перуна в славянской мифологии. Есть один эпизод из биографии пророка Илии, он обычно опускается и остается незамеченным – когда он состязался с языческими жрецами, которых было много при дворе царицы Иезавели. Это описано в Третьей книге Царств, глава 18. В состязании пророк Илия победил и исполнил право победителя: «И сказал им Илия: схватите пророков Вааловых, чтобы ни один из них не укрылся. И схватили их, и отвел их Илия к потоку Киссону и заколол их там» (3Цар. 18:40). После победы над пророками Ваала Илия собственноручно отводит 450 человек пророков другого бога и убивает их всех. Соответственно, в сознании народа Илия был тем, кто мог очень быстро разобраться с обидчиками. В том эпизоде Евангелия, который мы рассматриваем, предположение, что Иисус зовет Илию, – явный сарказм наблюдающих за казнью. Никто всерьез не ожидает, что пророк придет его снимать, и даже бегут пропитать губку уксусом, чтобы немного привести Иисуса в чувство и продлить его страдания.

37-й стих говорит о том, что Иисус умирает. А дальше происходит вот что: «И завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу». О какой завесе идет речь, может быть понятно только в контексте Ветхого Завета. Изначально, еще до строительства единственного храма, у евреев была так называемая скиния – походный храм, переносной храм-шатер. Он очень подробно и тщательно описан в книге Исход. Скиния была устроена определенным образом: у нее был внешний двор, отделение, которое называлось Святилище и внутреннее отделение, которое называлась Святая Святых. Там находился Ковчег Завета. Ковчег – это буквально сундук из благородного дерева, обложенный золотом. В этом сундуке лежал расцветший посох Аарона, сосуд с манной и скрижали завета, на которых были высечены десять заповедей. На крышке этого сундука стояли херувимы славы – это не ангелы, как хочется подумать, а крылатые быки. В месопотамской культуре эти существа встречаются часто. Из Святая Святых иногда вещал Бог, обращаясь к пророкам, священникам и первосвященникам. Это место было отделено завесой – толстой (около 5 см) тканой занавеской из червленой шерсти разного состава. Завеса была очень массивной, поскольку это была граница, разделяющая миры. Когда народ уже осел в той самой обетованной земле, первым, кто задумался о постройке храма, чтобы заменить скинию, был царь Давид, ему на смену пришел его сын, царь Соломон, который эту идею осуществил.

Храм был устроен по образу скинии: в нем тоже был внешний двор, было Святилище и было Святая Святых. Такая архитектура подразумевала мистерию поэтапного посвящения (вхождение в храм всегда было ритуализировано). Во двор допускались язычники, чтобы помолиться Богу. Там совершались жертвоприношения животных, их нужно было зарезать, разделать, помыть и сжечь. Во дворе была специальная купель, где омывали туши животных перед сжиганием на жертвеннике. Кстати, любопытный факт: крестьяне, земля которых примыкала к храмовой территории, платили иерусалимскому храму налог за то, что из храма отводилась кровь, которая служила удобрением для их земли. В храме совершалось очень большое число жертвоприношений, особенно в праздники. На праздник могло прийти порядка 15 000 человек, то есть в жертву приносилось 15 000 голов скота. В животном, которое сжигалось, не должно было быть крови – ее сцеживали. И эта кровь отводилась по специальным каналам.

Второе пространство – Святилище – для избранных, там стоял другой жертвенник, хлебный. Там приносились бескровные жертвы в виде хлеба и вина. Считалось, что это жертвы другого уровня святости, они не были распространены среди простого народа. Там же был кадильный жертвенник, где горел фимиам. Святилище символизирует уже более высокий уровень осознания и непрозрачно намекает на современную христианскую парадигму с хлебом и вином как с особыми священными артефактами.

Следующим священным пространством было Святая Святых, где находился только Ковчег и больше ничего. Туда единожды в году мог заходить первосвященник со словами молитвы, которая содержала имя Бога, дословный перевод которого – «я есть такой, какой я есть». То есть первосвященник, входя туда раз в год, провозглашал буквально следующее: «я есть такой, какой я есть», обращаясь с этими словами к Богу.

Таким образом, строение храма подразумевало постепенное усиление сакральности. Завеса отделяла самое сакральное место от всего остального мира. На самом деле и скиния, и последующий храм насчитывали более, чем одну завесу. Но самой сакральной считалась та, которая отделяла Святилище от Святая Святых – самого главного священного пространства. Вот описание Святая Святых из Второй книги Паралипоменон (2Пар. 3:10–14): «И сделал он во Святом Святых двух херувимов резной работы и покрыл их золотом. Крылья херувимов длиною были в двадцать локтей. Одно крыло в пять локтей касалось стены дома, а другое крыло в пять же локтей сходилось с крылом другого херувима; равно и крыло другого херувима в пять локтей касалось стены дома, а другое крыло в пять локтей сходилось с крылом другого херувима. Крылья сих херувимов были распростерты на двадцать локтей; и они стояли на ногах своих, лицами своими к храму. И сделал завесу из яхонтовой, пурпуровой и багряной ткани и из виссона и изобразил на ней херувимов». Здесь описана та самая завеса, которая в момент смерти Иисуса разрывается надвое, сверху донизу. Это очевидный символ устранения преграды между сакральным и несакральным. С этого момента уже нет границы между Святилищем и Святая Святых, где провозглашается имя Бога, которое фактически означает, что он может быть любым, но только не таким, каким мы его хотим видеть. Формула «я есть такой, какой я есть» максимально апофатична. Она предполагает, что мы не можем поймать Бога в ловушку своих представлений. Как только мы пытаемся его хоть как-то представить, изобразить, определить, мы упираемся в изначальное определение «я есть такой, какой я есть» – не такой, каким вы себе меня представляете в любом случае. В этой формулировке можно и другое услышать, но пусть это каждый додумает сам для себя. Итак, преграда устраняется, а значит, истина, которая заключается в Святая Святых, вырывается наружу. То, что было заключено в этом закрытом священном пространстве, вдруг становится достоянием всего мира, потому что завеса разодрана надвое в результате смерти Иисуса. Символически это интеграция архетипа изначальной Самости в психику человека.

Вместе с объединением Святая Святых с остальным миром устраняется сама идея храма как сакрального пространства. И надо заметить, что первые христиане (в течение примерно 400 лет) жили без храмов. Храмостроительство начинается в IV веке. То есть от смерти Иисуса до первых храмов прошло 300–400 лет. Все это время христианам храмы были не нужны. Они собирались там, где могли собраться: в катакомбах, в домах, любых помещениях – там, где получалось. Богослужебного ритуала у них тоже не было. Начиная с IV века, когда христианство становится государственной религией Римской и Византийской империй (при императоре Диоклетиане, который делит империю на западную и восточную, и именно поэтому делает ее символом двуглавого орла), начинается эпоха активного храмостроительства. Появляются всевозможные толкования, которые пытаются привязать христианскую архитектуру к ветхозаветному храму. В любом учебнике по Закону Божию или катехизисе написано, что современный храм устроен по образу и подобию ветхозаветного: у него есть притвор, соответствующий внешнему двору, – то место, куда могут заходить некрещеные и кающиеся грешники (в остальное пространство храма некрещеные, по идее, заходить не могут). Следующее пространство – трапезная часть, как Святилище в Иерусалимском храме, и самая священная часть – алтарь, который связывается со Святая Святых. Алтарь сегодня отделен иконостасом и укрыт завесой. Ее периодически открывают и закрывают, но никто толком не может объяснить, в чем смысл этих действий. Есть вариант, что при закрытой завесе происходят особо священные события, а при открытой – менее священные. Но это объяснение очень сомнительно, потому что, например, чтение евхаристического канона и преложение Даров  происходят с открытой завесой, а вот причащение священнослужителей – с закрытой. Кроме того, все это вообще не имеет никакого значения, потому что завеса давно ничего ни от кого не скрывает: все это делает иконостас, за которым и так ничего не видно. Если иконостас появлялся как техническая преграда, которая должна была предотвратить давление людей и проникновение их в алтарную часть без необходимости, то завеса – это исключительно клерикальная история. Завеса просто призвана отделить мир сакрального, который где-то там, от мира профанного, который здесь и в котором стоим мы все – обычные люди. Иными словами, мы снова ее повесили, ту самую завесу. Мы уже встречались с примерами, как можно полностью изменить парадигму и сам дискурс Священного Писания строго до наоборот («никого не называйте отцами, не умножайте молитв ваших» и т.  д.). Увы, никого эта красная завеса сегодня в храме не смущает, более того, к ней относятся как к чему-то крайне важному. На языке церковного дискурса она называется катапетасма. Некоторые священники считают, что касаться ее могут только имеющие священный сан – алтарникам делать этого нельзя.

Момент раздирания завесы – очень важный символ. Он означает конец эпохи Ветхого Завета и наступление новой, которая ждет нас с воскресением Иисуса, – эпохи Нового Завета.

«Сотник, стоявший напротив Его, увидев, что Он, так возгласив, испустил дух, сказал: истинно Человек Сей был Сын Божий». Не нужно питать иллюзий, что этот сотник открыл для себя что-то серьезное. Сотники – это римские воины, язычники. Он не может смотреть на Иисуса как на сына Бога, потому что он вообще в еврейской культуре ничего не понимает. Единственное, что он может, – это посмотреть на происходящее, исходя из собственной культуры. В греко-римской традиции наименование «сын бога» тоже было. Так называли героев мифов и легенд, которые, по преданию, были сыновьями какого-либо божества. Самым плодовитым в этом смысле был Зевс. У него было много сыновей в пределах греко-римского мира. Эти сыновья считались полубогами или героями. То есть сотник хотел сказать, что этот человек – герой. Не нужно стараться нагружать его слова каким-то смыслом, который вкладывают в них, руководствуясь догматикой, – его там нет, как и в словах другого сотника, который говорит «посмотрим, придет ли Илия снять его».

Мк. 15:40–41 «Были тут и женщины, которые смотрели издали: между ними была и Мария Магдалина, и Мария, мать Иакова меньшего и Иосии, и Саломия, которые и тогда, как Он был в Галилее, следовали за Ним и служили Ему, и другие многие, вместе с Ним пришедшие в Иерусалим».

На эти слова опираются, говоря о достоинстве женщин и их преданности. Этому посвящен праздник жен-мироносиц, которые с приходили к гробу помазать тело миром, чтобы восполнить несовершенные обряды погребения. Обычно гомилетика – церковная проповедь – указывает на то, что трусливые ученики-мужчины разбежались, а преданные и храбрые ученицы-женщины последовали за Иисусом до креста, демонстрируя свою искреннюю преданность и бесстрашие. Это церковный реверанс в сторону женщин, но он откровенно лицемерный, потому что никаких других признаков подобного отношения к женщине в церковной парадигме нет. При этом все запреты, касающиеся посещения женщинами храма, не имеют никакого внятного объяснения, а по сути своей являются совершенно дикими архаическими отсылками к мифическим представлениям о чистоте/нечистоте.

Действительная причина, почему женщины стояли у креста, была немного другой: они просто были никому не интересны. Женщина в ветхозаветной культуре не представляет угрозы, она вообще не наделена правами. Она – собственность либо отца, либо мужа. Ну стоят женщины – что с них взять, всерьез на них никто не обращает внимания. Толпа мужчин возле креста вызвала бы определенную реакцию, потому что они бы представляли потенциальную угрозу. А толпа женщин – нет. И женщины знают, что им никто ничего не сделает, – максимум прогонят. В общем, то, что они стоят у креста, – не свидетельство преданности и какой-то особой смелости, а показатель отношения к женщине, свойственного эпохе. Между прочим, в культуре ранних христиан запрета на вхождение женщины в алтарь не было. Сейчас даже во время крещения мальчиков заносят в алтарь, а девочек – нет. На самом деле это поздняя история: в первых храмах обносили (обводили) вокруг престола и женщин. Вообще христиане свои первые храмы не воспринимали как мы сегодня – как сакральное пространство, в котором Бога больше, чем где-то в другом месте. Храмы для христиан были просто местами собраний, выполнявшими техническую функцию: пространство, где можно совершить общие молитвы, преломить хлеб и разделить общую чашу – никакого сакрального пафоса.

Мк. 15:42–45 «И как уже настал вечер, – потому что была пятница, то есть день перед субботою, – Пришел Иосиф из Аримафеи, знаменитый член совета, который и сам ожидал Царствия Божия, осмелился войти к Пилату, и просил тела Иисусова. Пилат удивился, что Он уже умер, и, призвав сотника, спросил его, давно ли умер? И, узнав от сотника, отдал тело Иосифу».

Иосиф Аримафейский – один из членов синедриона, этот факт намекает на то, что у Иисуса были там покровители. Иосиф был не единственным представителем синедриона, который проникся проповедью Иисуса. Он осмелился войти к Пилату, а это было на самом деле дерзко: иудей тревожит великого прокуратора, да еще и тем, что просит тело казненного преступника. Пилат удивился, что Иисус уже умер. Его удивление вполне понятно, мы уже обсуждали, что казнь на кресте длилась обычно несколько дней, а Иисус умирает за шесть часов. Для Иосифа принципиально важно похоронить Иисуса до наступления шаббата, чтобы тело не осталось на кресте, где его будут осквернять животные и птицы. Он не может совершить все основные ритуальные мероприятия, связанные с погребением, потому что уже вечер пятницы, а для иудеев это фактически начало субботы. Поэтому Иосиф хоронит Иисуса достаточно быстро.