Глава 31

Мк. 15:1–15

Допрос – Иисус или Варавва

Мк. 15:1–2 «Немедленно поутру первосвященники со старейшинами и книжниками и весь синедрион составили совещание и, связав Иисуса, отвели и предали Пилату. Пилат спросил Его: Ты Царь Иудейский? Он же сказал ему в ответ: ты говоришь».

По еврейским законам для вынесения приговора о смертной казни должно было быть два заседания, между которыми прошли хотя бы сутки, чтобы могли открыться какие-то новые обстоятельства. Синедрион не соблюдает букву закона и пытается придать ситуации какую-то видимость законности. Но по большому счету это несущественно, потому что, даже если бы они его выполнили, все равно приняли бы то же самое решение. Соблюдение судебного порядка ничего бы не изменило: они не собирались поступать иначе. Все происходящие события – это ведь в некотором смысле суд и над законом как механизмом регулирования отношений в обществе. Да, закон необходим, для кого-то он благо, но где-то он просто не работает, как здесь. Спешка первосвященников и саддукеев обусловлена желанием успеть провести казнь до Пасхи, ведь это большой праздник, и нехорошо, чтобы распятие происходило в такой день. Хотя вроде бы уже прошла Тайная Вечеря, а значит, был пасхальный седер. Здесь есть путаница в датах, к тому же синоптики  говорят об одном времени, а Иоанн – о другом. Дело в том, что Пасха – действительно большой праздник, и евреи старались отпраздновать его в Иерусалиме – это считалось правильным, поэтому к Пасхе в Иерусалим стекались толпы народа. И уместиться в нем все могли не все желающие. Поэтому допускалось, что за несколько дней до Пасхи уже можно было начинать проводить пасхальный седер, предвосхищая наступление праздника, которое знаменовалось конкретными действиями и событиями. Этим обычно и объясняют разницу во времени событий, описанных у Иоанна и у синоптиков. С одной стороны, пасхальный седер уже прошел, а с другой – вроде бы и не начинался. Обычная антиномия , свойственная любой религиозной традиции.

Еврейский народ имел судебные и исполнительные механизмы смертной казни. Но с тех пор, как они оказались под властью римлян, право выносить решение о казни у них было отнято – римляне не любили, чтобы казнили без их ведома. Главное, что римляне привносили при завоеваниях, – это свои нормы, правила и законодательную систему, при этом оставляя местным народам их культурные особенности: «Можете верить, во что хотите, говорить, на каком хотите языке, но жить вы будете по нашим законам». Если по римским законам человек не заслуживает смерти, то никто не имеет права его казнить, поэтому первосвященники вынуждены идти к Пилату, чтобы убедить его, что схваченный ими человек заслуживает смертной казни. Проблема в том, что обвинения, которые предъявляются Иисусу, с точки зрения Пилата вообще неактуальны. Из второго стиха мы узнаем, что конкретно инкриминируется Иисусу: «Ты Царь Иудейский?» – спрашивает Пилат. Первосвященники предают Иисуса в руки римской государственной машины с обвинением в притязаниях на царский трон. Для Пилата очевидно, что человек, стоящий перед ним, не похож на царя. Но ответ Иисуса «ты говоришь» – характерный ответ, подразумевающий согласие с оппонентом: «Раз ты про это говоришь, значит ты про это уже все знаешь, мне добавить нечего».

Мк. 15:3–5 «И первосвященники обвиняли Его во многом. Пилат же опять спросил Его: Ты ничего не отвечаешь? видишь, как много против Тебя обвинений. Но Иисус и на это ничего не отвечал, так что Пилат дивился».

Мы и сегодня знаем эту норму: «Вы имеете право хранить молчание, потому что все, что вы скажете, может быть использовано против вас». В данном случае молчание в ответ на обвинение – лучшее свидетельство того, что данные обвинения – ложь. А как только ты принимаешься на эти обвинения что-то возражать, сразу попадаешь в ловушку. Дальше начинается казуистика, и тебе докажут, что именно потому, что ты пытаешься защищаться, ты и виноват. Как в басне: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Иисус молчит, принципиально не отвечая на те обвинения, которые против него выдвигают. Не потому, что он с ними согласен, а потому, что доказать эти обвинения невозможно.

Во все правовые системы мира сейчас включен принцип презумпции невиновности. Он подразумевает, что человек не обязан доказывать свою невиновность, пока ему не докажут обратное. Интересно, что в древних обществах действовал обратный принцип – презумпции виновности. Вообще, в описываемый в Евангелии период в серьезных законодательных процессах он уже не использовался, но рудименты презумпции виновности оставались еще долго после этих событий даже в очень развитых обществах .

В описываемых событиях так просто применить презумпцию виновности нельзя, потому что смертная казнь требует все-таки более обоснованных обвинений. Поэтому Пилат, задавая вопрос, ожидает получить ответ. Иисус не дает ответа, потому что не видит необходимости защищать себя от тех обвинений, которые ему предъявляются: они бездоказательны. Фактически он пользуется зарождающимся принципом презумпции невиновности. Пилат понимает, что молчание Иисуса говорит о его уверенности в своей правоте. Единственное, что непонятно Пилату, – это почему беснуется толпа, почему так яростно желают ему смерти первосвященники и старейшины.

Надо сказать, что отношение к римскому прокуратору в Палестине было своеобразным. Когда Понтий Пилат стал прокуратором, он сразу прослыл человеком крайне жестоким, циничным, прагматичным. А самое главное – бескомпромиссным, то есть вообще неспособным к диалогу с местным населением. Договориться и продавить какую-то свою волю с Понтием Пилатом было практически невозможно. Он был очень скор на расправу, и все его решения всегда были в пользу Рима. Рассматривая ту или иную фигуру, мы чаще всего стараемся учитывать исторический контекст, но не учитываем психологический. Чтобы понять происходящее дальше, нужно немного коснуться именно психологического контекста. Именно из-за невнимания к этой стороне вопроса фигура Пилата стала амбивалентной. С одной стороны, есть предания о том, что он потом покаялся и стал христианином, чуть ли не святым, с другой – о том, что впоследствии он был жестоко наказан. Любопытно, что эти традиции пытается как-то примирить М. А. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита», где Пилат показан как человек глубоко сомневающийся, колеблющийся и боящийся за себя. На самом деле этот образ довольно романтичен и к реальности никакого отношения не имеет. Исторический образ Пилата вовсе не такой.

Объясняя, почему Пилат поддался уговорам евреев, обычно его обвиняют в малодушии. Как будто он струсил, потому что Иисус притязал на царство, и оправдать его для Пилата означало бы бросить вызов цезарю. Но это маловероятно, потому что Пилат прекрасно видит, что Иисус ни на какие царские лавры не претендует и его совершенно безбоязненно можно отпустить: никакого восстания он не поднимет и угрозы для царской власти здесь нет. Пилат мог бы подвергнуть Иисуса какому-нибудь телесному наказанию, публично унизив и показав, что никакой он не царь, и отпустить восвояси. Это было бы лучшим решением, в том числе и для авторитета цезаря, поскольку желающие встать на место царя были бы посрамлены. Убийство же – противоположный знак, что-то вроде признания, что его претензии восприняли очень серьезно и поэтому не видят другого выхода, кроме как его умертвить. И это уже гораздо хуже для репутации Пилата в глазах цезаря: получается, что он допустил ситуацию, в которой какой-то человек претендовал на статус царя, причем настолько серьезно, что его пришлось публично судить накануне Пасхи и казнить на кресте.

Чтобы правильно понять психологический контекст, надо вспомнить, как римляне вообще относятся к евреям. Дело не в религии: в вопросах веры римляне были максимально толерантны. Да, для них было диковато, что евреи верят в одного бога и не признают других. Они даже пытались приучить евреев уважать богов того народа, который их победил, но после пары показательных акций передумали: пусть делают, что хотят, главное, чтобы жили в соответствии с законом. Римлянам было неинтересно, верят в евреи в одного бога или в трех-четырех. И сами римляне могли, проживая на территории Иудеи, присоединиться к еврейскому празднеству, ничего плохого они в этом не видели. То, что евреи не признавали императора богом, – не было большим преступлением с точки зрения римлян. Императоры лишь недавно стали провозглашать себя богами, и эти претензии на божественность были наподобие нашего «святейший патриарх». Мы патриарха богом не называем, но «святейший» – все же превосходная форма от «святой», то есть означает предел духовных высот. Касательно того, что евреи считали себя избранными, римлянам тоже было все равно – считайте кем хотите. И даже в казнях первых христиан римляне были относительно толерантны. Они хотели, чтобы те граждане империи, которые таковыми себя считали, доказали, что они полноценные граждане. Одним из главных обвинений, которое предъявлялось христианам, было вовсе не то, что они верят в другого Бога, а то, что они не верят вовсе ни в какого, потому что не исполняют никаких очевидных ритуалов. У всех есть боги, храмы, все куда-то ходят, кому-то поклоняются, приносят жертвы, а христиане храмов не строят и ритуалов не исполняют. Когда римляне видят, что внешних атрибутов поклонения Богу нет, они расценивают это как атеизм. Римляне в какой-то момент дошли до того, что сделали статую Христа, чтобы христиане приносили ему жертвы. Но с точки зрения первых христиан это было язычество, потому что их вера не требовала атрибутов, она была внутри. Вот тогда начались казни. Любопытно, что сегодня мотивы, по которым римляне казнили христиан, совершенно непонятны, потому что внешних атрибутов веры у нас теперь более, чем достаточно, иногда все только к ним и сводится. Римляне не любили евреев по одной простой причине: из-за их варварства. Они откровенно считали евреев дикарями. Палестина – это самая захолустная провинция Рима. Римскому прокуратору совершенно не понятно, что делать в Палестине. Это нецивилизованная местность, архитектуры как таковой нет, культуры нет, просвещения и образования тоже – дикие люди, «дети гор». Представьте образованного римлянина, патриция, наследника культуры. А тут люди ходят по пустыне с лопатками, потому что так предписывает их закон. Для римлян это нонсенс, у них давно есть водопровод и канализация. И на еврейские обычаи и их странную религию они смотрят с недоумением и обращаются с ними соответствующим образом. Пилат вынужден управлять этими дикими людьми. Договоров с ними он вообще никогда не заключает. Поэтому первосвященники, которые приводят Иисуса к Пилату, выбирают именно то обвинение, которое должно задеть прокуратора, – обвинение в том, что он провозгласил себя царем. Пилат, несомненно, очень быстро понимает, в чем настоящая проблема, и даже пытается это как-то исправить.

Мк. 15:6–15 «На всякий же праздник отпускал он им одного узника, о котором просили. Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство. И народ начал кричать и просить Пилата о том, что он всегда делал для них. Он сказал им в ответ: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского? Ибо знал, что первосвященники предали Его из зависти. Но первосвященники возбудили народ просить, чтобы отпустил им лучше Варавву. Пилат, отвечая, опять сказал им: что же хотите, чтобы я сделал с Тем, Которого вы называете Царем Иудейским? Они опять закричали: распни Его. Пилат сказал им: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее закричали: распни Его. Тогда Пилат, желая сделать угодное народу, отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие».

Пилат предлагает отпустить одного из осужденных, которого они выберут. Но ведь на самом деле Пилату плевать на мнение народа. Он – римский префект, эти люди для него – не народ, а дикари, спрашивать их бессмысленно. И кстати, аргументы, что Пилат боится обвинений в предательстве за освобождение иудейского царя, опровергаются еще одной деталью: прокуратор легко оперирует этим термином. Он говорит: «Что же хотите, чтобы я сделал с Тем, Которого вы называете Царем Иудейским?» Он спокойно называет его так, как они хотят, – ему все равно. Он прекрасно понимает глупость, надуманность этих обвинений. Традиция отпускать кого-нибудь в честь приближающегося праздника была не всегда – иногда ее отменяли, иногда возвращали. Пилат, несмотря на свою жесткость, периодически следовал этой традиции. Но он никогда особо не советовался с народом.

В данном случае весь этот диалог интересен следующим. Варавва – это не имя. Вартимей, Варфоломей – все это своего рода отчества, мы это уже обсуждали . Но в данном случае имя отца тоже не указывается. Мы имеем дело с очень интересной лексической конструкцией: Вар Авва – сын отца . Какого отца? Причина такого странного прозвища у разбойника нам неизвестна и непонятна. Возможно, там были какие-то нюансы, но нам это неважно. Интересно то, что жизнь человека с таким именем оказывается на одних весах с жизнью Иисуса. Все мы знаем, что Иисуса можно назвать сыном Бога. То есть с одной стороны – сын небесного Отца, с другой – сын обычного человеческого отца. Иными словами, предстоит выбор между чем-то знакомым, привычным и чем-то незнакомым и далеким. Ближе и понятнее оказывается сын обычного человеческого отца. Народ выбирает Варавву, потому что он понятен. То, что он убийца, – так это и неплохо: они же и хотят взять и вырезать всех римлян. А то, что говорит Иисус, – прекрасно, но что с этим делать, непонятно. Если делать то, что он говорит, жизнь станет принципиально другой, а кому этого хочется?

Когда мы встаем перед выбором между знакомым и понятным (как жили тысячелетиями) и чем-то новым и непонятным (пусть даже внутренне прекрасным), мы склонны выбирать первое. Есть поговорка: лучше синица в руках, чем журавль в небе. Все великодушные рассуждения Иисуса прекрасны, но актуальнее – свергнуть римлян. Поэтому народ просит Варавву – разбойника – взамен человека, который не совершил никакого злодейства. Ревнители закона говорят: Пилат должен был соблюдать закон. Варавва совершил серьезное преступление, нарушил римское законодательство. Против Иисуса обвинений нет – Иисуса нужно было отпустить. Почему же Пилат пошел на поводу у толпы? Мы даже читаем здесь: «хотел сделать угодное народу». Но Пилат не собирался угождать толпе. Все, что здесь происходит, – максимально открытый цинизм и выражение презрения со стороны Пилата к еврейскому народу. Он открыто смеется над евреями. С его точки зрения, это дикари, которые не могут даже разобраться, виновен ли человек. Они не могут рассуждать объективно, первосвященники сказали им кричать «распни», и они кричат. Сказали отпустить убийцу, и они просят отпустить убийцу. Пилат сидит, смотрит и думает: «Да вы просто звери. Вы же бессмысленная толпа, абсолютно бессознательная. Какой там закон, какая римская власть? Вы – дикари и заслуживаете дикого обращения. Никаких переговоров с вами вести невозможно».

Оба узника для Пилата одинаково не ценны. Ему что Варавва, который разбойник, что Иисус, который непонятно в чем виновен, – они ему одинаково безразличны, как представители дикого еврейского народа. Отпустить Варавву не составляет для него никакой сложности. Его отпустят, но, если он действительно представляет серьезную помеху римской власти, его несложно будет убить другим способом. Что касается казни невиновного – Пилату абсолютно все равно. Для него Иисус – просто один из еврейских проповедников, который не сошелся в чем-то с местными первосвященниками. Отдавая Иисуса на расправу толпе, он фактически демонстрирует им, кто они такие: люди, готовые казнить невиновного без доказательств, обуреваемые страстями, настолько ущербные разумом, что не могут принять простого решения – сесть и договориться относительно разногласий в своей религии. Что бы сделали в Риме? Собрали бы кворум и начали дискутировать. Так делали философы. Они могли дискутировать несколько дней, но точно не стали бы разбираться с идейными оппонентами на уровне казни. Поэтому Пилат, глядя на эту ситуацию, думает, что с этими дикими людьми можно и поступать только так же. Он им вроде бы угождает, соглашаясь на их выбор, но в этом угождении прослеживается тот пилатовский характер, о котором мы читаем у историков : это жестокий, прагматичный, циничный человек. Он прекрасно понимает, что Иисус, будучи отпущен, с большой долей вероятности не дойдет до конца площади – начнется самосуд. А Пилату это совершенно не нужно. Тогда какая разница, кто его казнит: он здесь или евреи там? А отпустить Варавву – это пожалуйста, в крайнем случае, можно просто отправить следом пару человек, чтобы убрать его незаметно. Решения Пилата прагматичны, как и сама римская власть.

Когда Пилат призывает народ ответить, какое же зло сделал осуждаемый, они еще громче кричат «распни его». Это ведь откровенная издевка: он пытается говорить с толпой, чтобы призвать ее к здравому смыслу, но безрезультатно. Поэтому прокуратор демонстрирует свою непричастность к казни. Это описано в другом Евангелии – от Матфея (Мф. 27:24). В нем Пилат публично омывает руки, показывая следующее: «Не я выношу этот приговор, это вы его выносите. Вы вершите эту судьбу. Я вам продемонстрировал, как только мог, что вершите вы ее по-варварски, но раз вы этого не понимаете, я для успокоения собственной совести умываю руки». Пилат прекрасно понимает, что Иисус – проповедник, тот, кто пытается просвещать народ. В Риме с этим человеком разговаривали бы. Как будто Пилат пытается намекнуть: «Смотрите, это тот человек, который должен возвысить ваше народное сознание. Может, вы как-то с ним поговорите и станете немного умнее?» На что народ отвечает: «Нет, не хотим. Мы хотим, чтобы ты его убил». «Ну, тогда вы сами отказываетесь от роста и развития. Хотите убить свое будущее. Пожалуйста, убивайте. Если вы собственными руками готовы растерзать человека, который пытается показать вам какие-то более высокие пути, вам надо позволить это сделать. Вы должны сами наступить на горло своей песне».

Сама по себе проповедь Иисуса Пилату не интересна. Он понимает, что здесь идет речь о нюансах, которые важны для евреев, но не для римлян. Если евреи неспособны понять ценность пути, который предлагает им их же соплеменник, и готовы его уничтожить, значит, они наказывают себя сами. Что может сделать Пилат, чтобы продемонстрировать им их ничтожество? Позволить им лишить себя будущего. Именно поэтому на кресте будет стоять та самая надпись: «Царь Иудейский». Это еще один плевок в лицо евреев. Это же не просто обвинение. Это демонстрация того, что Пилат думает о них: «Вот ваш царь. Посмотрите, что вы с ним сделали. Вместо человека, который мог открыть вам что-то важное, вы выбрали убийцу».

Таков психологический контекст фигуры Понтия Пилата и всего этого длинного диалога. Нет у Пилата никакого сомнения и страха. Он просто плевать хотел на всех на них, что он и делает абсолютно публично и открыто, демонстрируя евреям их варварскую природу.