Заключение
Завет волхва
Зрелый муж с еще мягкой, как у отрока, бородой и серыми глазами нетерпеливо переступил порог комнатки с низкими сводами. Это была самая светлая монастырская келья, которая могла похвастаться забранными в толстый свинцовый переплет слюдяными окошками. Свет осеннего солнца падал на разложенные на столе книги и груду очиненных гусиных перьев. Тут же лежали ветхие свитки, пергаменты и берестяные грамоты…
Всякий раз, когда Киприан садился в свое кресло, а потом брал в руки белоснежное перо, его глаза загорались огнем и мысль уносилась в седую даль времен. Архимандрит превращался в настоящего потомка гордых новгородских волхвов. Долгие века эти седобородые до пят старики следили за тем, чтобы горели священные костры и приносились богам обильные жертвы. В те отдаленные времена не только мужи, но и жены отличались силой и крепостью духа…
Но минули века Трояна, пришли века скорби и печали. Боги славян, от сотворения мира опекавшие своих чад, были объявлены бесами, их изваяния ниспровергнуты. И только по глухим украинам еще продолжали гореть священные крады. Но таких мест становилось с каждым годом все меньше и меньше. Волхвы с горечью и гневом взирали на поношение древней веры…
Первым в ряду истинно просвещенных государей стал Иван Васильевич, прозванный Грозным. Не зря его мать Елену Глинскую чернь считала колдуньей. Баяли, будто бы в ночь рождения наследника над Москвою разразился ураган с грозой, да такой силы, что в домах попадали иконы, а с соборов повалились кресты. Не зря Иван в юных летах часто ходил на ходулях, предпочитая такое увеселение всякому передвижению пешком либо на коне.
Уже став царем, Грозный привечал волхвов, скоморохов и всякого рода кудесников. По царскому указу скоморохов выписывали из Новгорода и других русских городов. Но больше всего Иван Васильевич любил наведываться в подвалы одного из московских монастырей, полные древних свитков и книг. Некоторые из них начал собирать еще великий князь киевский Ярослав Мудрый. Много книг к ним было присовокуплено Софьей Палеолог, племянницей последнего римского кесаря…
Был у Ивана Васильевича и свой травник и звездочет родом из Англии. Его величали Елисеем Бомелеем, а за глаза называли «лютым волхвом». Говорили, что он гадает для царя и, конечно, готовит яды, коими государь весьма искусно расправляется со своими врагами…
На самом деле Элизеус Бомелиус был русского рода, а под личиной иноземца скрывался один из последователей Дмитрия Герасимова и предшественников самого Киприана. Но несчастливый исход Ливонской войны помрачил прежде светлый ум царя, и из покровителя волхвов, летописца и мудреца он обратился в такого же кровопийцу и сыроядца, каким стал его дед Иван III, ниспровергатель древней славы и вольностей Новгорода…
* * *
…Киприан отложил гусиное перо. Его кончик совсем поистрепался. Хотя архимандрит писал о первых князьях, ведущих свой род от прародителя Скифа, он то и дело оставлял свое занятие, обращаясь к груде ветхих свитков и берестяных книг.
Кощуны древних славянских волхвов изначально передавались только из уст в уста. Но пришло время записать все, что до сих пор не доверялось ни дешевой бересте, ни дорогому пергаменту. Киприан с горечью видел, как редеют ряды тех, кто обязан хранить знания пращуров для потомков. Куда легче было вслед за греками твердить заученную чужую мудрость. Но еще прежде в «Слове об идолах» было замечено, что славяне сперва поклонялись упырям и берегиням, потом Роду и Рожаницам и, наконец, Перуну.
Оставляя в стороне мысли о горестных временах, Киприан положил перед собой новый лист пергамента, а потом взял в руки свежеочиненное перо. Некоторое время он сидел неподвижно, словно вглядываясь в седую даль веков и беседуя с Вещим Бояном, силясь как можно глубже проникнуть в тайные знания…
…Захваченный дерзостными мыслями, Киприан долго не решался начать писать. Наконец, вздохнув полной грудью, окунул перо в чернильницу, а затем, медленно выводя четкие и красивые буквы древнего полуустава, позолоченной киноварью вывел:
«Государь Михаил Федорович, царь вся Руси! Вели не казнить, а слово молвить, о кощунах праотеческих, корне твоего царского рода поведать. Знай, что ты Даждьбожий и Велесовый внуче. А я не смиренный холоп твой, которым властвовать не много чести, но последний новгородский волхв.
Так позволь моей мысли, как во времена нашего предка Вещего Бояна, подобно белке скакать по древу, подобно сизому орлу взлетать под облака, подобно быстроногому волку бежать к синему Дону!..»
