Глава 8
— Ты уверена? — только и смог вымолвить доктор.
Но уже и сам все понял — по первичному осмотру рыбака. Это язва… Кожа вокруг очага отечная, багрово-синюшная, но при этом — и это был ключевой признак — сам дефект почти не болел. В центре язвы чернел струп, похожий на уголь — антракс. И мелкие, как бусы, пузырьки по периферии. Инкубационный период тоже совпадает. У сибирской язвы он обычно короткий: чаще всего от нескольких часов до 2–3 дней. Классика. Полная клиническая картина.
— Да, — кивнула Аглая. — Огневица — это сибирская язва. Бабушка так называла. Да и остальные.
— Ну что, доктор? В самом деле язва эта, сибирская? — одними губами пролепетал старик, выпучив от страха глаза.
— Егор Кузьмич, дело серьезное, — тихо сказал Иван Павлович. — Вам надо будет у меня остаться. Ненадолго. Отдельную комнату отведу.
— Да что ты, барин! Да у меня скотина не доена, сети рыболовные еще проверить нужно…
— Это не обсуждается, — отрезал доктор. В его голосе впервые зазвучала сталь.
Егор Кузьмич понял, что спорить бесполезно. А еще понял, что ситуация и в самом деле серьёзная.
— Иван Павлович? Что прикажете? — спросила Аглая. — Кладем в стационар?
Он посмотрел на нее, и его сердце сжалось. Беременность. Иммунитет ослаблен. Плацентарный барьер для сибирской язвы — не преграда. Последствия для нее и ребенка могут быть фатальными. Так рисковать…
— Аглая, слушай меня очень внимательно, — начал он. — Я за то, чтобы ты сейчас пошла домой и не выходила. Позвать лучше Глафиру…
— Нет, Иван Павлович, я сама, — настала очередь Аглаи придать своему голосу стали.
— Но…
— Иван Павлович, я главный врач в этой больнице. И его лечить должна я.
— Ладно, — тяжело вздохнул доктор, понимая, что спорить бесполезно. — Но сделаешь, что скажу.
Она кивнула.
— Во-первых, ты сейчас же идешь и надеваешь самый плотный халат, перчатки, маску. У нас есть запасные. Марлевую маску в четыре слоя, смоченную в растворе хлорамина. Лицо и волосы не должны быть открыты. После этого идешь в палату номер три — изолированную. Сними оттуда все лишнее, постели чистое белье. Фому Егорыча туда проведем.
— Хорошо, — кивнула она, уже поворачиваясь.
— Стой. Это самое простое. Дальше — главное и самое опасное. Мне нужно подтвердить диагноз. Я возьму у него пробу с язвы и кусочек струпа. После этого мне нужна твоя помощь. Но ты не будешь подходить к нему ближе, чем на два шага. Договорились? Ты подашь мне инструменты, пробирки, все что нужно. Понимаешь? Никакого прямого контакта.
— Понимаю.
— После процедуры все, что было в контакте с пациентом, — кипятить в отдельном баке час. А лучше два. Халаты, перчатки — тоже в кипяток. Помещение, где он находится, мы будем обрабатывать хлорамином дважды в день. Нет, лучше трижды. Посуда — только одноразовая, потом сжигается.
— Одноразовая? — удивленно переспросила Аглая.
Доктор выругался про себя.
— Выдели ему одну железную чашку и приборы. После каждого приема пищи — кипяти ее. Чем больше, тем лучше.
— Еду ему будешь ставить у порога. И… — он запнулся, подбирая слова. — Аглая, это не просто предосторожность. Это вопрос жизни и смерти. Особенно для тебя. И для твоего ребенка. Споры этой заразы невероятно живучи. Они могут быть на одежде, на полу, везде. Малейшая оплошность — и мы все здесь можем заразиться. Ты должна быть очень осторожна. Обещай мне.
— Я все поняла, Иван Павлович. Я буду осторожна. Обещаю. Только… Откуда? Откуда у него эта напасть? Он же рыбак, на скотине не работает, с овцами не вожжется…
— Кладбище, то самое, старое. Оно оказалось не простым — туда хоронили всех, кто умер от сибирской язвы. А споры этой заразы, этой бациллы… Они все это время спали. Десятилетиями. А иногда и веками. Представь себе семя, покрытое каменной скорлупой. Его можно некоторое кипятить, морозить, сушить — оно не умрет. Проснется только тогда, когда попадет в благодатную среду.
Аглая невольно перекрестилась.
— Взял зараженный череп, с того кладбища, — продолжил доктор. — Вот и всё. Этого оказалось достаточно.
Иван Павлович посмотрел на бледное лицо Аглаи.
— Понимаешь? Он даже не порезался. Просто прикоснулся. Споры, которые дремали в костях, в земле, что была на том черепе, возможно, десятки лет… Они попали в маленькую ранку на его руке, царапину, которую он и не заметил. Или просто прилипли к коже, а потом он эту самую руку к лицу поднес, или еду ел… Для пробуждения им нужен только живой организм. Они прорастают, как семена, и начинают убивать.
— Иван Павлович, я поняла, — кивнула Аглая. Конечно же она напугалась, но вида старалась не подавать. — Я буду осторожна.
— Хорошо. Тогда размести больного. А я пока возьму анализы — нужно подтвердить диагноз, чтобы…
А если диагноз подтвердится, то предстоит очень многое. И на второй план уходит уже многое, почти все. Остается только одно — выжить самому и спасти жителей села.
* * *
Иван Павлович запер дверь лаборатории на щеколду. В руках он сжимал предметное стекло с образцом. Небольшой кусочек струпа с язвы Фомы Егорыча и капля серозной жидкости, нанесенная на него платиновой петлей, раскаленной докрасна в пламени горелки. Процедура забора была похожа на саперную работу — одно неверное движение, чих, порез — и смертоносные споры получат свободу.
Доктор глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь в пальцах. Это была не трусость. Скорее играл в крови адреналин.
«Спокойно, коллега, — мысленно сказал он сам себе. — Все как на практикуме. Фиксация над пламенем. Остывает. Метод Грама. Карболовый фуксин…»
Его руки, помнящие движения из другого времени, действовали почти автоматически. Он зафиксировал мазок, залил его карболовым раствором фуксина, подогрел стекло над горелкой до легкого парения. Минута ожидания. Сполоснул водой, обработал кислотой, снова сполоснул. Контрастировал метиленовым синим. Промыл, высушил на воздухе аккуратными промокающими движениями чистой салфеткой.
Самое страшное было позади. Теперь образец был обезврежен, бактерии — убиты и окрашены. Осталось только взглянуть.
Он установил стекло на предметный столик, закрепил зажимами. Настроил освещение с помощью вогнутого зеркальца, ловя отблеск керосинового пламени. Наклонился к окуляру.
Сердце бешено заколотилось в груди. Как же хотелось верить, что это не сибирская язва…
Но…
Сначала было лишь месиво клеток, обрывки тканей, безликие пятна. Иван Павлович медленно, дрожащей рукой подкрутил винт грубой наводки. Изображение плыло, искажалось, а затем… вдруг сложилось в четкую, ужасающую картину.
Они были там.
Толстые, прямые, словно обрубки палочек. Расположенные короткими цепочками по две-три клетки. Но главное — не это. Главным были их капсулы. Ярко-розовые, малиновые, отчетливо видимые благодаря окраске по Романовскому-Гимзе, которую он с грехом пополам воспроизвел. Эти капсулы, как саваны, окутывали каждую бактерию, делая их похожими на крошечные, неподвижные гробики.
Bacillus anthracis. Капсульная форма. Тот самый признак, который отличает ее от всех сходных сапрофитных почвенных бацилл. Они не двигались, они просто были. Молчаливые, грозные, идеальные машины смерти, ждущие своего часа.
Иван Павлович оторвался от окуляра. В ушах стоял звон.
Итак, самое страшное подтверждено. Клиническая картина плюс микроскопия. Двух этих показателей более чем достаточно.
Доктор медленно поднялся со стула, отодвинув микроскоп. Теперь все по-настоящему. Теперь не подозрение, а война. Объявленная. И у него не было права ее проиграть.
Так, что же делать?
Ага, собраться с мыслями. Откинуть все эмоции. Действовать слажено и четко.
Первым делом — стекло с мазком. Его нужно прокипятить в отдельном сосуде не менее часа. Потом — в огонь. Все, что соприкасалось с пробой, — в огонь или в кипяток.
Он вышел из лаборатории, стараясь, чтобы его шаги были твердыми и уверенными. Аглая ждала его в коридоре, замершая у двери, с вопросом в огромных глазах.
Иван Павлович встретился с ней взглядом и медленно, тяжело кивнул.
— Подтвердилось, Аглая. Все подтвердилось. Теперь делаем все, как договаривались. Ни на йоту не отступаем. Наш долг — сделать так, чтобы эта язва осталась единственной.
Иван Павлович переоделся, затянул потуже шнуровки на самодельной марлевой повязке, смоченной в хлорамине, поправил очки и надел поверх них защитные щитки — единственное, что хоть как-то могло спасти слизистые от брызг. Плотный прорезиненный халат, густо намыленные под перчатками руки — его доспехи.
Он глубоко вдохнул, отворил дверь и шагнул внутрь.
Воздух в палате был спертым, пахло карболкой. Старик лежал, уставясь в потолок, его дыхание было чуть учащенным, но лицо оставалось странно безучастным — классический признак начинающейся интоксикации.
— Ну как, Егор Кузьмич, силы есть? — спросил Иван, останавливаясь на почтительном расстоянии от койки.
— Дышать тяжковато, барин… И в голове мутно, — просипел старик, не поворачивая головы.
— Это от болезни. Пройдет.
— Доктор, мне бы домой… Предупредить жену, что задержусь у тебя тут.
— Мы предупредим. Слушай, Егор Кузьмич, мне нужно знать очень важную вещь. С кем ты виделся, с кем говорил после того, как рука болеть начала? Кто к тебе в дом заходил? Может, ты к кому ходил? Вспоминай.
Егор Кузьмич поморщился, вглядываясь в потолок, словно ища там ответы.
— Да кто ж ко мне, старому, ходит-то… Изба на отшибе. Ну, как рука разболелась, намедни, это… соседка, Матрена, заходила. Молока принесла. Руку-то я уж тряпкой обмотал, не видела она ничего. Ну и сам на базар когда ходил, тоже пару человек видел.
— Говорили с тобой? Близко подходили?
— Говорили, а как же без этого? Просто молчать что ли? Тем более такая находка — череп… многие спрашивали. Рассказывал.
— Еще кто? На улице, у ворот? Рыбаки?
— Рыбаки… А, да. Вчера, с утра, пока на воду еще собирался, Степка-подпасок мимо бежал, коров гнал. Крикнул мне: «Дед, чего хворый?». А я ему с порога: «Да руку прищемил». Он на волах своих крикнул что-то, да и побежал дальше. Не подходил.
Иван мысленно отметил:
«Контакт отдаленный, низкий риск. Но скот… О, Боже. Скот»
— Егор Кузьмич, ты с коровами-то после того, как рука заболела, не возился? В хлеву не был?
— Нет, нет… Своего хозяйства нету, одна коза, да и ту я к соседям на выпас отдал, еще до того, как рука прихватила. С Матреной, она же и доит ее.
Кусок пазла встал на место с леденящим щелчком. Коза. Которая сейчас в стаде. Которую доит Матрена, уже контактировавшая с Фомой. Потом молоко… Дети, другие односельчане. Кишечная форма может быть. Молниеносная и смертельная.
— Ладно, Егор Кузьмич, спасибо. Теперь лежи, не ворочайся. Постарайся уснуть.
Он вышел из палаты, стараясь двигаться плавно, чтобы не поднимать пыль. Дверь закрыл за собой на щеколду.
В коридоре его ждала Аглая, читающая в его глазах все без слов.
— Матрена, соседка, — коротко бросил Иван, срывая с себя халат и отправляя его в чан с кипятком. — Контакт был. Она же доит его козу, которая сейчас в общем стаде. И Степан-подпасок, мимолетно. Нужно найти их. Сейчас же. Но не пугать.
Он посмотрел в окно. Сентябрьский вечер быстро сгущался над деревней.
— Иди к старосте. Объясни, что по врачебному делу нужно найти этих людей срочно, но тихо, без паники. Чтобы пришли они сюда, но никому не говорили зачем. Скажи… скажи, что прививку от тифа будем делать. Или витамины. Что угодно. Нужен осмотр.
Аглая кивнула, ее лицо было серьезным и сосредоточенным.
— А… а если они уже заразились? — тихо спросила она.
— Тогда мы увидим симптомы очень скоро. И будем действовать по обстоятельствам. А пока — максимальная изоляция и наблюдение. Иди. И помни про дистанцию.
Он остался один в опустевшем коридоре, глядя на загорающиеся в избах огоньки. Люди, готовящие ужин, доящие коров, укладывающие детей спать. И они даже не подозревают, что в эту самую секунду к их порогу уже может подбираться незримый, беспощадный враг, пробужденный из многовекового сна. Война уже шла. И он был единственным генералом в этой войне.
* * *
Иван Павлович заперся в своем кабинете, отодвинув чашку с остывшим чаем. Перед ним лежал чистый лист бумаги, но мысли путались, набегая друг на друга, каждая — острая и неотложная. Нужно подготовить план. Потому что вряд ли Чарушин сможет хоть что-то предложить сам. Напротив, попросить помощи у доктора. И тут нужно учесть все.
Иван Павлович зажмурился, отсекая панику. Он не имел права на панику. Он — единственный рубеж.
«Так, — мысленно проговорил он, заставляя себя дышать ровно. — Ситуация. Один подтвержденный случай. Два вероятных контакта. Высокий риск заражения скота через козу. Эпидемиологический взрывной потенциал — крайне высокий».
Его рука потянулась к перу. Он начал писать, выводя буквы резко и четко, как диспозицию к бою.
ПЛАН МЕРОПРИЯТИЙ ПО ЛОКАЛИЗАЦИИ И ЛИКВИДАЦИИ ОЧАГА СИБИРСКОЙ ЯЗВЫ
И задумался. А ведь он простой хирург, не эпидемиолог. Какой к черту план? Что он может предложить?
— Так… спокойно! — сам себе приказал он. — Другого выбора нет.
Итак, первое — это учесть немедленные меры и действия. Подтвержденный больной конечно же остается в строгой изоляции. Вход только для врачей, в полной защите. Эх, Аглаю бы оградить от этого. Не пускать бы. Да настырная, упертая. Нет, Гробовский ему этого не простит. Пусть обижается Аглая, пусть кричит — не пустит. Сам будет осмотры делать.
Второе. Выявить и доставить в больницу для изоляции и наблюдения всех контактных, с кем был Егор Кузьмич. Под благовидным предлогом — «прививка», «профилактический осмотр», чтобы панику не сеят.
«А ведь и я контактный. И Аглая…»
Третье. Дать приказ старосте, чтобы обеспечил исполнение всех приказов. Нужно дом Фомы Егорыча опечатать. Никого не подпускать. Козу, принадлежащую Фоме, немедленно изолировать от общего стада. Животное считается потенциально зараженным. Под угрозой смерти никого к дому и козе не подпускать.
Это перво-наперво.
Дальше.
Объявить карантин по всей деревне. Запрет на вывоз/ввоз скота, торговлю мясом и молоком. Ох, и крику же будет!
Потом — осмотр всего поголовья животных на предмет внезапных заболеваний, выкидышей, кровавого поноса. Заболевших животных — немедленно изолировать. Трупы павших животных ни в коему случае не вскрывать. Сжигать на месте или закапывать на глубину не менее 2 метров с слоем негашеной извести.
Иван Павлович пометил: составить срочное требование найти и доставить в деревню ветеринарного врача из уезда.
Следующее. Информирование. Собрать сход. Объявить о случае заболевания. Объяснить, что болезнь от человека к человеку не передается, источник — земля и больные животные. Запретить детям и взрослым приближаться к обрыву у кладбища, где был найден череп. Место огородить. Обязать кипятить всю воду и молоко перед употреблением. Мясо тщательно проваривать. При появлении любых язв, недомогания — немедленно явиться в больницу.
И еще момент, самый сложных из всех. Нужно совершить мероприятия по обезвреживанию источника заражения. А это река и кладбище. Это был самый страшный фронт. Река не просто «размыла склон». Она вскрыла братскую могилу истории, и теперь эта история угрожала настоящему.
Необходимо силами сельсовета и добровольцев немедленно огородить участок берега ниже по течению от кладбища, а также сам размытый склон. Использовать колья, веревку, предупредительные знаки.
Выставить постоянные посты из наиболее сознательных граждан. Задача простая: не допустить никого — ни людей, ни скот — к воде на этом участке и к самому склону.
Объявить на сходе строжайший запрет на ловлю рыбы, водопой скота, купание и забор воды для любых нужд из реки ниже по течению от кладбища до особого распоряжения. Это смертельно.
Скорее всего понадобиться перезахоронение останков… Ох и не простая это будет работа!
Но самая главная проблема — кирпичная артель. Они добывают глину, по сути копают зараженное кладбище! И делают из этого кирпичи… Если обжиг недостаточно хороший, то… Не хотелось бы жить в доме, построенном из этих кирпичей! Впрочем, даже не в обжиге дело. Уже после на готовую продукцию скорее всего летит пыль с места раскопок. И эта пыль вполне себе заразная…
Конечно же требуется немедленная остановка работ артели. Иван Павлович вспомнил хмурое гневное лицо артельщика Михаила. Вряд ли на него подействуют уговоры. Только сила. Но ничего, если будет препятствовать работам — это будет считаться нарушением карантина, вредительством и саботажем. Тут и арестом уже пахнет. Узнать бы еще, сколько уже этих кирпичей продано.
И конечно же написать экстренное донесение в Уездное Земское Собрание и Санитарное управление. Требовать присылки эпидемиологического отряда, медикаментов, дезсредств.
Доктор отложил перо и перечитал написанное. План был суровым, почти военным. Он требовал беспрекословного подчинения, мобилизации всех сил деревни. В условиях голодающей, разоренной войной и революцией русской глубинки это казалось утопией. Но, хотелось верить, что с этим получится справиться.
Иван Павлович задумался. А что там с вакциной? Существовала ли?
Пришлось даже достать справочник, чтобы найти нужное. Да, вакцина есть. Уже хорошо. Выписать и ее.
Напряжение постепенно отступило, доктор смог немного расслабиться. Ничего, справимся!
И тут же напрягся вновь. Анна Львовна! Нужно немедленно написать ей телеграмму в город, чтобы не приезжала в село. Карантин, будь он неладен.
