Глава 6
Красный сентябрь…
Во всех смыслах красный. Осень. Зарное утопает в грязи под холодным осенним дождём. Тяжёлое серое небо нависает над покосившимися избенками и хатами, и плачет, день и ночь, превращая тропы в вязкое месиво. Непогода.
Иван Павлович ковылял по краю дороги, ступая осторожно, боясь завязнуть в грязи, как в болоте. Проехать на «Дуксе» здесь уже не было и речи — увязнешь. А потому мотоциклет еще с начала сентября покоился в сарае. Его время наступит только когда немного прихватит морозом дороги и поля. Тогда можно лыжи приделать по бокам и вновь разъезжать по селам, выполняя уже привычную работу. Которой, к слову, с лета значительно прибавилось.
Тут тебе и медицинское снабжение, ставшее совсем уж отвратительным — сказывалась общая нехватка. И развертывание госпиталей — найди здание под временные лазареты, организуй выезд врачей и сестер милосердия, дай лекарства. И политические вопросы — коль мотаешься, комиссар, по госпиталям, то будь любезен попутно еще и собрания проведи, ознакомь с последними документами людей. И кадровые вопросы решай. Особенно кадровые вопросы.
Врачей не прибавлялось, напротив, становилось меньше — многих вновь выдернули на фронт. Но не только их загребли. Особый упор сделали на жандармов. Вон, с собственной свадьбы Гробовского даже взяли. Эх, Алексей Николаевич… С июля весточки нет от тебя. Хоть бы черкнул пару строк, сказал как там. Тревожно на душе. Мятеж-то — увы… А Гробовский — у Корнилова…
Иван Павлович перешел по заботливо кинутым в лужу камешкам дорогу, остановился у уже ставшей родной больницы Зарного. Сегодня решил тут поработать, устроить ревизию. А заодно и с Аглаей поболтать, успокоить словом. Переживает девка за своего мужа. Хоть и вида не подает. А потом, к вечеру, и к Анне Львовне заскочить.
Дождь поутих. Иван Павлович вдохнул полной грудью. Воздух был пропитан запахом мокрой соломы и дымом от печей, что курились в домах. Становилось холодно, особенно по ночам. По уверениям стариков, которые приметы знали хорошо, выходило, что зима нынче наступит быстро и будет лютой. А если так, то надо готовиться к тому, что работы прибавиться…
Тут тебе и лихорадки, и температура, и грипп пойдут. А еще обморожения, переломы, падения. Койки в больницах не будут пустовать. Зима всегда собирает богатый урожай.
Иван Павлович зашел в больницу, прошел по коридору. Даже сердце кольнуло от ностальгии — долго тут уже не был, с новой работой все меньше стал наведываться сюда.
— Иван Павлович? — первой его приметила Аглая.
Доктор обернулся.
— Аглая!
Изменилась девка, крепче стала, плечи расправила, уверенность чувствуется в каждом движении. Главный доктор все же теперь, а тут волей-неволей надо быть крепкой. Живот заметно вырос… А глаза красные — от долгих бессонных ночей и слез. Скучает по Гробовскому, девка то, видно что скучает…
— А ты все хорошеешь на глазах! — попытался ее немного приободрить гость.
— Ну будет вам, Иван Павлович! — улыбнулась Аглая. — Где хорошею? Вон какое пузо! Да еще отеки. А хожу… Как черепаха! Спину ломит.
— Ну ладно, скажешь тоже. Какая черепаха? Порхаешь, как бабочка! — отмахнулся Иван Павлович. — Ребёнок как? Не беспокоит?
Она улыбнулась, поглаживая живот.
— Всё хорошо, доктор. Шевелится, шустрый. Это он в Алексея Николаевича верно, тот тоже на месте никогда не сидит! Тяжело только. Чувствую — богатырь зреет!
— Потерпи. Когда срок?
— Так в декабре будет.
— Ну вот, до зимы и потерпи.
— А потом думаете легче будет? — улыбнулась Аглая. — Пеленки, распашонки, суета.
— Аглая, ну что за пессимизм? Раньше не была такой! Тут радоваться надо.
— Да я радуюсь, — кивнула она. — Только вот не могу радость свою разделить…
Замолчали.
— Не было от Алексея Николаевича весточки? — после паузы спросил Иван Павлович.
— На той неделе письмо получала.
— Правда? — оживился доктор. — И что пишет?
— Сказал, что нынче на Западном фронте, под Ригой. Пишет, что там сейчас тихо, не стреляют. Немцы окопались, и наши тоже. Но я всё равно за него боюсь, Иван Павлович. Война ведь… она не спрашивает, тихо или нет, и званий тоже не узнает. Да вот, сами прочитайте.
Она вытащила из кармана измятое, уже не раз читанное письмо.
— Аглая, это же личное… — сконфуженно ответил доктор.
— Да не стесняйтесь, Алексей Николаевич ничего там того не пишет.
Иван Палыч взял письмо, пробежал глазами строки. Гробовский писал коротко: о сырой землянке, о скудной еде, о том, как ждёт рождения ребёнка. Рижский участок фронта, действительно, в сентябре 1917 года был относительно спокойным — после наступления русской армии в июле бои затихли, обе стороны выжидали.
Слава Богу, не с Корниловым!
— Ты не переживай, с ним все будет в порядке. Он человек с головой, понимает что к чему. Под пули не полезет. А ты побереги себя и малыша. Не нервничай. Ребенок это чувствует. Если что нужно — дрова, еда, — скажи, я поговорю со старостой.
Аглая кивнула, её глаза заблестели.
— Спасибо, Иван Павлович, — прошептала она. — Вы всегда как свет в этой грязи. Как Анна Львовна? Как ее дела? Давно не заходит.
— В делах Анна Львовна! — улыбнулся доктор. — В политике вся.
— Ну вы уж ей привет передавайте.
— Обязательно передам.
* * *
Закипели дела в больнице. Иван Павлович выбил у начальства неделю на то, чтобы разобраться с ревизией больницы и прочими вопросами. Чарушин, понимая, что со всем можно управиться и за пару дней, все же согласился.
— Понимаю, — кивнул он. — В родных местах побыть охота. С запасом дней взял! Ладно, Иван Павлович, ты тоже человек и тоже тебе нужен небольшой отпуск. Езжай в Зарное, по документам ревизию тебе там оформлю. А сам, знаю, гораздо быстрее справишься. Вот и отдохнешь на оставшееся.
Поэтому Иван Павлович сейчас старался сделать все как можно быстрее. До обеда управились с медицинскими журналами и накладными. Потом составили список медикаментов. К вечеру сверили списки и карточки. Надо отдать должное Аглае, документы вела она очень точно и своевременно, что позволило сэкономить уйму времени.
— Кажется, все, — выдохнул Иван Павлович, откидываясь на спинку стула. — Думал, задержимся дольше.
— Смотри-ка, — выдохнула Аглая, глядя в окно. — Дождь все льет и льет, не переставая. Весь день считай. Дорог наверное и нет уже. Иван Павлович, ты в галошах? Ноги не промокнут? А то поди и у нас заночуй. А я Андрюшку отправлю к Анне Львовне, чтобы предупредил, что вы тут. Пусть сюда и приходит. У меня пока на стационаре нет никого, сам видел.
— Спасибо, — кивнул доктор. И грустно вздохнул: — Только Анна Львовна сегодня в городе осталась — еще с утра сообщила. Собрание у них там какое-то очень важное проходит, высокие начальники приехали из столицы, и уйти нельзя. Да и дороги… куда она сейчас, по такому месиву? А насчет переночевать… А пожалуй и останусь, если не против.
— Конечно не против! Сейчас постелю. Иван Павлович, вам в палате? Или в вашей лаборатории? Там чисто, я слежу за ее состоянием. Там окошко с другой стороны от улицы, тихо будет. А то у Кольки Белого собачка новая, так пустолайка! Всю ночь лает, спать не дает.
— В лаборатории? Да, давай там.
Пока Иван Павлович пил чай с калитками, Аглая застелила кровать, приготовила все. Доктор поблагодарил девушку, Пошел в лабораторию, где с превеликим удовольствием снял отсыревшие ботинки и лег на кровать. Заснуть сразу не смог — в голове все время были какие-то мысли.
Лето…
Столько событий… История, которая творилась прямо тут, на его глазах! Наступление Керенского, вроде бы успешное сначала, но провальное по итогу. Армия отказывается воевать, дезертирство, братания с противником.
Все больше проходит вооружённых демонстрации рабочих, солдат и матросов. В Петрограде грандиозная демонстрация с лозунгами «Вся власть Советам!». Большевики усиливают влияние. Верховный главнокомандующий Лавр Корнилов вводит войска в Петроград, чтобы «спасти Россию от анархии». Керенский объявляет его мятежником, Советы мобилизуют рабочую гвардию для обороны столицы. В городах — массовые стачки, продовольственный кризис, рост преступности.
А еще повсеместно — падение дисциплины в армии и на флоте, самосуды над офицерами, земельные самозахваты крестьянами, поджоги помещичьих усадеб, нехватка хлеба, карточная система, спекуляция.
Столько событий… Все бурлит, как в котле. А лето пролетело как один день. Потому что не было времени на что-то другое. Много раненых. Много больных. И совсем мало лекарств и врачей. А еще все эти надоевшие отчеты и…
Иван Павлович не заметил как уснул.
* * *
Тук! Тук!
Сухой звук, вырывающий из сна.
Тук! Тук! Тук!
Тревожный, быстрый.
Тук! Тук! Тук!
Иван Павлович открыл глаза, глянул в окно. Темно. Потом посмотрел на пальто, висевшее на стене. Спросонья подумал, что это какой-то незнакомец стоит. Соскочил с кровати.
— Твою мать! — выругался. — Просто пальто…
Тук! Тук!
Стучали в дверь.
Доктор накинул одежду, вышел.
На пороге стоял маленький старичок, сгорбленный, весь дрожащий, будто лист на ветру. Его тулуп, пропитанный влагой, прилип к худому телу, а седая борода, спутанная и мокрая, закрывала половину лица. Глаза, глубокие и полные ужаса, блестели в тусклом свете, отражая страх, который он не мог скрыть.
— Доктор… Иван Палыч… вы уж извините, что так поздно…
— Что случилось?
— Там это… голова…
— Какая голова?
— Человеческая.
— Ничего не понимаю. Вас как зовут?
— Егор я. Егор Кузьмич.
— Егор Кузьмич, объясни толком, что случилось? Какая еще голова?
— Голову… человеческую поймал! Ох, господи, что ж это такое творится! — Егор Кузьмич достал трясущимися руками кисет, свернул самокрутку, закурил.
Иван Палыч не торопил его — понимал, что пока он не успокоиться, ничего не сможет объяснить.
— Ходил я ночью на рыбалку, — выдохнув сизый дым, начал старик, голос дрожал, но слова стали чётче. — На нашу речку, на Темнушку. После дождя там всегда клев хороший, особенно в сентябре. Лещ идёт, жирный, особенно после разлива. А в ночь — так вообще жор страшный! Только успевай доставать. Бросил удочку у старого ивняка, где течение потише, и сижу, жду. Тишина кругом, только вода плещется да ветер шумит. Вдруг — клюнуло. Но как-то необычно, один раз. Потянул удочку — и вдруг тяжесть такая! Думаю, рыбина знатная попалась, может, леща на три кило вытащу. Сердце забилось, руки дрожат от предвкушения. Подтягиваю потихоньку, леска скрипит, а потом… — Он замолчал, его глаза расширились, будто он снова увидел то, что вытащил из воды. — А потом вынырнуло это! Голова человеческая! Круглая… С мясом еще… Ох, доктор, я чуть в обморок не упал! Кинул удочку, да как закричу!
Старичок затрясся, вновь принялся смолить самокрутку.
— Потом сообразил — если голова, то значит преступление какое-то совершилось. Не могут же головы человеческие просто так по реке плавать? Ну я завернул её в траву, что у реки росла, и на телеге сюда привез. К вам. А к кому еще? Лежит там, доктор, боюсь даже смотреть! Что делать-то?
Иван Палыч некоторое время соображал, не зная, что и сказать.
— То, что привез, это хорошо, — наконец кивнул он. — Милицию надо позвать. И в самом деле голова отдельно от тела — это не просто так. Давай глянем. А то может и не голова вовсе? Может, корягу какую вытащил, Егор Кузьмич? Темнушка после разлива полна веток, корней. А ночью всякое привидится.
Старичок энергично замотал головой.
— Нет-нет, доктор, не коряга! Голова, говорю же вам! Что я, человеческую голову от коряги не отличу? Идите, посмотрите сами, в телеге лежит, завернута!
Иван Павлович тяжело вздохнул — не так он себе представлял отпуск в Зарном.
— Ладно, пошли. Показывай.
Они подошли к телеге.
— Вон она… — совсем тихо произнес старик, кивнув на страшный сверток.
Иван Павлович поднес керосинку ближе к телеге, глянул. Кругляш был весь обернут травой и походил на огромное яйцо. Лезть туда руками не хотелось, и Иван Павлович сначала нашел небольшую веточку на дне телеги, которой осторожно отодвинул траву.
И в самом деле голова. Человеческая…
«Еще с остатками плоти…» — подумал доктор приглядываясь.
Только что-то было не так. То ли умерший раньше был уродом — слишком непропорциональными были мышцы, — то ли…
Темнота сильно искажала восприятие, и даже фонарь особо не выручал. Поэтому доктор не сразу разобрал детали. Приглядевшись, отметил, что структура находки неестественна: отсутствовали некоторые мягкие ткани, характерные для свежих останков, а красный налёт казался неоднородным, с комками. Он провёл палочкой, и материал оказался липким, но не влажным, как кровь, а зернистым.
— Что за…
Он ткнул сильней и плоть поддалась, словно пластилин.
— Подожди, это что — грязь что ли?
Старик пожал плечами.
— Я не разбирался. Признаться, сильно испугался.
Иван Павлович принялся очищать находку. Это и в самом деле были комья грязи, точнее глины, которая налипла на череп, размочалилась от воды, стала склизкой и издали и в самом деле напоминала плоть. Да еще и глина оказалась какой-то необычной, темного, почти красного цвета, только увеличивая сходство.
— Это с Красной земли, — пояснила Аглая.
— Что? — доктор обернулся. — Аглая! Ты что тут делаешь? Ночь на дворе! А ты еще и одета легко. Зачем выскочила?
— Все в порядке, Иван Павлович. Просто услышала шум у дверей, решила проверить.
— Ну смотри, как знаешь. Так что ты там сказала насчет земли? — уточнил доктор.
— Череп этот наверняка с Красной земли, вон, глина налипла на него — оттуда она.
— Что за Красная земля? — не понял Иван Павлович.
— Так место такое, — за Аглаю поспешил пояснить Егор Кузьмич. — Около Темнушки и находится. Там берег такой крутой, глинистый. И глина там особая, темная такая, немного даже с красным оттенком. Вот за этот цвет и прозвали мы то место Красной землей. Там никто не живет, отшиб деревни. На рыбалку только и ходим туда.
— Если никто там не живет, то череп тогда откуда? — спросил доктор, если никто не живет.
Егор Кузьмич пожал плечами.
— С кладбища, — вдруг ответила Аглая.
Иван Павлович вопросительно глянул на девушку, потом еще раз осмотрел череп.
— А ну, Егор Кузьмич, возьми фонарь, подсвети вот так! Поближе!
Доктор взял пучок соломы, который лежал в телеге, удалил с черепа остатки грязи. По тому, что находка не имела мягких тканей и органических остатков, можно исключить недавнюю смерть. Уже хорошо.
— Егор Кузьмич, еще поближе! Ага, вот так.
А вот тут значительная эрозия поверхности — мелкие трещины и неровности, характерные для длительного воздействия окружающей среды. Это указывало на постмортальное разрушение, которое происходит с течением времени под влиянием воды, почвы и микроорганизмов.
Так, теперь швы черепа. Ага, полностью сросшиеся, с заметным сглаживанием краёв, что типично для взрослого человек, старше 25–30 лет, но степень их износа и мелкие костные отложения намекали на возраст останков, превышающий десятилетия.
Доктор провёл пальцем по затылочной кости, ощущая шероховатость, вызванную вымыванием минеральных компонентов, — явный признак длительного погребения.
Сам цвет кости тоже характерный — серый, с коричневым оттенком, типичный для старых останков, подвергшихся воздействию грунтовых вод и окислению, в отличие от белизны свежих костей.
— И в самом деле… — кивнул доктор, вновь взглянув на Аглаю. — Наверняка череп с кладбища. Только откуда… Артель вроде бы там. Но то — далече…
— Так там оно есть! Кладбище то! Правда заброшенное. Там уже не хороним, — охотно сообщил Егор Кузьмич. — Но только как черепушка с могилы, пролежав много лет в земле, вдруг в воду попала?
— Скорее всего по одной причине, — нахмурился Иван Павлович, понимая, какая беда маячит на горизонте. — Дожди. Разлив реки Темнушки из-за сильных осенних дождей привел к подмыванию старого кладбища. Вот и поймал ты осенний улов…
Иван Павлович кивнул на череп и повисла долгая напряженная тишина — все смотрели на страшную находку и не знали что сказать.
