Глава 20
Полтора пуда… Это двадцать четыре с половиной килограмма. Морфина…
За меньше убивали не раздумывая. А тут…
А если в деньги перевести? В деньгах это… Это много. Очень много. Настолько много, что за такие деньги можно и на целый поезд напасть.
И ведь что-то там недавно хлопнуло…
Доктор осторожно выглянул в окно.
Поезд, мягко покачиваясь, шел по рельсам, оставляя за собой шлейф пара. За окном мелькали голые осины и редкие ели, покрытые инеем. И вроде бы все спокойно, но… Что-то было не так. Пронин, ушедший проверить, не возвращался, а в вагоне повисла тревожная тишина, нарушаемая лишь стуком колес.
— Иван Павлович, да не волнуйтесь вы так, — махнул рукой Семашко. — Все в порядке.
Хотелось в это верить, но доктор помнил свою службу на санитарном поезде и тех отчаянных бандитов, которые напали на состав. Не побоялись. И в итоге чуть не угробили поезд вместе с его пассажирами. Сейчас же время еще более раздольное. Да к тому же такой груз…
Внезапно из-за деревьев, в полутора верстах от путей, раздался топот копыт. Иван Палыч резко повернулся к окну. Из леска, что тянулся вдоль полотна, вылетела дюжина всадников — темные фигуры в длиннополых шинелях, с винтовками наперевес. Лошади, взмыленные, неслись наперерез поезду, поднимая клубы пыли и сухой листвы.
В ту же секунду воздух разорвал треск выстрелов — пули глухо ударили по обшивке вагона, одна пробила стекло, осыпав пол осколками.
Вот тебе и не волнуйся, товарищ!
— Ложись! — крикнул Иван Палыч, толкая Семашко на пол между сиденьями. Сам он, пригнувшись, рванул к своему саквояжу, где лежал старый наган, прихваченный еще из больницы на всякий случай.
В вагоне началась суета: двое охранников, сопровождавших Семашко, вскочили, хватая винтовки, третий бросился к окну, но тут же отшатнулся — пуля царапнула ему щеку, кровь брызнула на стену.
— Бандиты! — прохрипел Пронин, вваливаясь в вагон. Его лицо было бледным, шинель порвана у плеча. — Дюжина, не меньше! На лошадях, идут вдоль путей!
— Это за грузом? Морфин? — спросил Семашко, став уже не таким веселым.
— Или за вами, Николай Александрович, — мрачно отозвался доктор, проверяя барабан нагана. — Вы же не просто доктор, а большевик с именем. Кому-то могли быть не по нраву ваши планы.
Семашко задумался еще глубже.
Перестрелка набирала обороты. Охранники заняли позиции у окон. Снаружи доносились крики бандитов, ржание лошадей и свист пуль. Поезд, несмотря на петарду, не останавливался — машинист, видимо, решил гнать до станции, надеясь получить оттуда огневую поддержку. Но до станции еще нужно было для доехать…
Иван Палыч, присев у разбитого окна, высунулся и дал два выстрела в сторону ближайшего всадника. Тот качнулся в седле, но удержался и скрылся за деревьями.
«Кто они? — соображал доктор, перезаряжая наган. — Рябинин? Нет, слишком много их… Он один работает, с подельниками, но не с таким отрядом. Дезертиры? Остатки белых? Или Викжель саботаж устроил? Эти могли».
В его голове вихрем проносились мысли. Полтора пуда морфина — это тебе не «зеленка» и не валерьянка. Это целое состояние на черном рынке. В Петрограде или Москве за такой груз можно было выручить десятки, а то и сотни тысяч рублей, особенно сейчас, когда аптеки пусты, а наркоманы готовы платить золотом.
Но и Семашко списывать со счетов не стоит… Его смерть могла бы стать ударом для большевиков — будущий наркомздрав, правая рука Ленина по медицине. Убить его на глазах уезда — это сигнал, что новая власть слаба. Или и то, и другое? Груз и политика?
Нельзя планам бандитов осуществиться! Никак нельзя!
Пуля влетела в вагон, пробив перегородку в дюйме от головы доктора. Он выругался, прицелился и выстрелил снова — один из всадников, низкорослый, в фуражке, выронил винтовку и схватился за плечо.
Остальные не отставали, держась ближе к лесу, чтобы укрыться от огня. Их кони шли наравне с поездом, а выстрелы становились точнее. Охранник у соседнего окна вскрикнул, пуля попала ему в руку, винтовка выпала на пол.
— Иван Палыч, патроны! — крикнул другой охранник, молодой парень с трясущимися руками. Доктор метнулся к ящику под сиденьем, где хранились запасные обоймы, и кинул ему пачку.
— Держись! — рявкнул он, возвращаясь к окну. — Новый Ключ близко?
— Версты три еще! — отозвался Пронин, стреляя из револьвера. — Если Субботин людей прислал, то, может, встретим подмогу!
— Николай Александрович, держитесь за мной! — крикнул доктор, перезаряжая наган. — Да не высовывайтесь вы к окну!
Семашко кивнул. Он сжал в руке портфель с бумагами, словно это могло его защитить.
Очередной выстрел пробил обшивку, задев потолок. Щепки посыпались на пол. Бандиты, осмелев, приблизились — теперь доктор видел их лица: заросшие, в шинелях, явно не новых, но и не рваных. Один, с черной бородой, кричал что-то, размахивая саблей. Похоже, он был за главного. Иван Палыч прицелился, но в этот момент поезд дернулся, и пуля ушла в воздух.
— Черт, держат дистанцию! Хитрят, — выругался Пронин. — Если они пути впереди разобрали, нам конец!
Иван Палыч бросил взгляд на лес. Всадники маневрировали, уходя от огня, но не отступали. Эх, сложно будет их победить. Вот если бы подмога…
Подмога пришла откуда не ждали.
Вдруг из-за леска, с противоположной стороны путей, раздался новый топот копыт. Иван Палыч замер, ожидая подкрепления бандитов, но вместо этого из-за деревьев вылетели двое всадников — знакомые фигуры в поношенных шинелях, с охотничьими ружьями наперевес. Лаврентьев и Деньков! Бывший пристав и урядник с суровыми лицами гнали лошадей во весь опор, держась ближе к поезду.
— Пётр Николаевич! — крикнул Пронин, высунувшись из окна. — Сюда, к вагону!
Лаврентьев махнул рукой, давая понять, что услышал. Его конь, серый в яблоках, рванул вперед, обгоняя поезд. Деньков держался чуть позади, стреляя из двустволки. Один из бандитов, задетый зарядом дроби, выронил винтовку и свалился с лошади, но остальные тут же перегруппировались, открыв огонь по новым противникам.
— Откуда они? — прохрипел Семашко, выглядывая из-за сиденья.
— Верно на охоте были, — ответил Иван Палыч, стреляя в сторону чернобородого. — Услышали выстрелы, примчались. Славные ребята! Помогут!
Пригнувшись к гриве коня, Лаврентьев выстрелил из винтовки — один из бандитов схватился за грудь и рухнул в траву.
«Петр Николаевич никогда мимо не бьет!» — улыбнулся Иван Павлович.
Деньков перезарядил двустволку, дал залп по другой группе всадников, заставив их отшатнуться к лесу. Но бандиты не отступали. Их предводитель, чернобородый, крикнул что-то, и двое всадников отделились, пытаясь обойти Лаврентьева с фланга. Пуля просвистела над головой пристава, задев его фуражку, но он лишь выругался и продолжил стрелять.
— Иван Палыч, прикрой! — крикнул Лаврентьев, направляя коня ближе к вагону.
Доктор высунулся из окна, дав два выстрела по бандиту, который целился в пристава. Пуля ушла в сторону, но заставила того пригнуться.
Поезд дернулся, замедляя ход — видимо, машинист всё же решил остановиться, опасаясь поврежденных путей. Бандиты, почуяв слабину, усилили натиск, выстрелы загрохотали с новой силой. Одна пуля пробила стену вагона, задев плечо Пронина. Тот выругался, но продолжал стрелять, держась за рану.
— Николай Александрович, к двери! — крикнул Иван Палыч, помогая Семашко подняться. — Если остановимся, попробуем увести вас в лес!
Лаврентьев, заметив, что поезд замедляется, и быстро понял маневр, который хотят сделать сидящие в нем — все-таки бывший пристав, понимает что к чему, — направил коня прямо к вагону, крикнул:
— Доктор, держитесь! Мы их задержим, но вы уводите товарища!
Деньков, стреляя из двустволки, пытался отогнать бандитов, но те, перегруппировавшись, начали окружать поезд. Чернобородый предводитель поднял саблю, указывая на вагон с медикаментами.
Среди бандитов, в гуще всадников, мелькнуло знакомое лицо — узкое, с острой бородкой, в низко надвинутой фуражке. Рябинин? Доктор прищурился, но фигура тут же скрылась за деревьями. Нет, показалось. Слишком много этого афериста стало в последнее время — вот и мерещится.
Или всё-таки он? Иван Палыч тряхнул головой, отгоняя мысль. Рябинин — одиночка, мелкий жулик, а не главарь такой банды. Вряд ли он.
Пуля просвистела над ухом, задев раму окна. Доктор выстрелил в ответ, целясь в чернобородого, но тот увернулся, уведя коня в сторону. Лаврентьев, скакавший ближе к вагону, крикнул:
— Доктор, береги патроны! Я сам его!
Деньков перезарядил двустволку, дал залп, и один из бандитов, схватившись за бок, свалился с лошади. Но остальные, перегруппировавшись, снова пошли в атаку, их кони почти догнали поезд.
Издалека раздался новый топот копыт и отрывистые выкрики. Иван Палыч выглянул в окно и увидел, как из-за поворота, поднимая пыль, мчится отряд — десять человек в шинелях, с красными повязками на рукавах. Ага, а вот и Красная гвардия Аристотеля Субботина! Встречают Семашко! Как же вы вовремя, ребятки!
— Подмога! — заорал Пронин, оживившись, несмотря на рану. — Субботин, молодец!
Красногвардейцы, вооруженные винтовками и двумя пулеметами «Льюис», рассыпались по полю, занимая позиции. Их командир Субботин бесстрашно скакал впереди, размахивая револьвером.
— Огонь по бандитам! — рявкнул он, и гвардейцы дали залп.
Два всадника-бандита рухнули, их кони, обезумев, понеслись в лес. Чернобородый предводитель крикнул что-то, пытаясь собрать своих, но Красная гвардия не дала им опомниться. Пулемет затрещал, выкашивая траву и заставляя бандитов метаться в поисках укрытия.
Лаврентьев и Деньков, воодушевившись подмогой, усилили натиск. Пётр Николаевич выстрелил из винтовки, и еще один бандит вывалился из седла. Деньков, гарцуя на месте, дал залп дробью, отгоняя тех, кто пытался подобраться к вагону с медикаментами. Иван Палыч, воспользовавшись замешательством врагов, прицелился в чернобородого.
Выстрел! — и чернобородый свалился кулем на землю.
Поезд, скрипя, набрал ход — машинист, видимо, убедился, что пути впереди целы. И минут за пять домчал до Зарного. Иван Палыч, вытирая пот со лба, посмотрел на Семашко.
— Николай Александрович, вы целы?
— Цел, цел, — отозвался тот, поднимаясь с пола. Его пальто было покрыто пылью, но глаза горели. — Молодцы ваши люди, доктор! А кто эти двое на конях? Не из Красной гвардии, вижу.
— Лаврентьев и Деньков, — ответил Иван Палыч, выглядывая в окно. — Бывшие царские, но теперь с нами. Санитарами в Зарном работают. Да вы видели… Хорошие мужики, профессионалы.
— Профессионалы, говорите? — Семашко усмехнулся. — Ну, вижу. А бандиты… Кто такие? За морфином?
— Не уверен, — нахмурился доктор, снова вспомнив мелькнувшее лицо, похожее на Рябинина. — Может, за грузом, а может, за вами. Или и то, и другое. Надо разбираться.
Лаврентьев и Деньков, отстреляв последние патроны, подъехали к вагону, их кони тяжело дышали.
— Иван Палыч, живы? — крикнул Лаврентьев, снимая фуражку и вытирая пот. — Эти гады знали, за чем идут. Не простые разбойники.
— Вижу, — кивнул доктор. — Пётр Николаевич, спасибо вам с Деньковым. Если б не вы…
— Да бросьте, — отмахнулся бывший пристав. — На охоте были. А тут услышали выстрелы, не могли мимо пройти. Но, Иван Павлович, тут что-то нечисто. Этих молодчиков кто-то навел. Надо бы, чтобы Красников разобрался.
— Разберётся, — кивнул Иван Павлович. — Обязательно разберется.
* * *
Холодный ноябрьский ветер гнал по платформе сухие листья, а редкие фонари едва разгоняли тьму. После нападения бандитов вагон выглядел плачевно: разбитые окна, следы пуль на обшивке, запах пороха, всё ещё витавший в воздухе. Аглая Федоровна, встретившая поезд, тут же организовала разгрузку части медикаментов, а раненого Пронина отправили в больницу под присмотр санитаров. Лаврентьев и Деньков, отдав лошадей местным, остались на станции, чтобы дождаться Субботина и его красногвардейцев, всё ещё гонявших остатки бандитов в лесу.
Семашко, стряхнув пыль с пальто, оглядел станцию и решительно заявил:
— Иван Палыч, возвращаться в город сегодня неразумно. Темно, да и после такого… Переночую-ка я в Зарном. Есть тут где остановиться?
Доктор кивнул:
— Есть, Николай Александрович. «Гранд-Отель» — громкое название, но, по сути, просто гостиница в селе, бывший трактир. Я там сам комнату снимаю. Чисто, тепло, чайник всегда горячий. Пойдёмте, размещу вас.
— Отлично, — улыбнулся Семашко, поправляя смушковую шапку. — После этой скачки под пулями чай и беседа — лучшее лекарство. Да и о делах наших медицинских поговорить надо.
Они зашагали к «Гранд-Отелю» — двухэтажному деревянному зданию с покосившимся крыльцом, которое, несмотря на название, больше походило на постоялый двор.
Иван Палыч ликовал. Сам Семашко заехал в Зарное, да еще и остался с ночевкой! Это очень хороший шанс сказать ему нужные слова о медицине, которые у него конечно имелись. Историю развития медицины он знал хорошо и понимал, что нужно сделать. Если удастся хотя бы часть информации донести до Семашко, то будет очень хорошо. Кто знает, может быть именно это беседа повернет вектор истории в другую сторону, не такую кровавую?
Заняв свою привычную каморку, Иван Павлович переоделся и присоединился к гостю, которому в его комнате подали чай. Охрана Семашко — трое уцелевших красногвардейцев — расположилась внизу, у входа, настороженно поглядывая на улицу.
В комнате, освещённой тусклой керосиновой лампой, потрескивал самовар. Семашко, сняв пальто и галстук, устроился за столом, пододвинув к себе кружку с горячим чаем из сушёного кипрея. Иван Палыч, сидя напротив, задумчиво смотрел в окно, где в темноте мелькали редкие огоньки. Мысли о нападении не отпускали: кто эти бандиты? За морфином шли или за Семашко? И было ли среди них лицо Рябинина? Но разговор с Николаем Александровичем быстро увлёк его в другую сторону.
— Иван Палыч, — начал Семашко, отхлебнув чай, — вы сегодня не только доктор, но и боец оказались!
— Приходится! Время такое.
— Время и в самом деле необычное. Новое… — кивнул Семашко. — А я всё думаю: как нам медицину в этой новой России поднять? Эпидемии, разруха, врачей не хватает, больницы пустеют… Я вижу, вы человек интеллектуальный, определенными соображениями обладаете. Какие ваши мысли, как человека, который за уездную медицину отвечает?
Доктор улыбнулся. Решил говорить осторожно, чтобы ненавязчиво направить Семашко к правильным идеям.
— Николай Александрович, главное — система. Об этом я уже говорил вам. Без системы мы как без рук. Нужен центральный орган, который всё здравоохранение объединит. Не так, как при царе, когда каждая губерния сама по себе крутилась. Наркомздрав, например. Все больницы, аптеки, медучилища — под единое управление. И упор на профилактику, как я и говорил: вакцинация, санитария, чистая вода. Эпидемии вроде тифа или сибирской язвы, что у нас тут была, — это не только про лекарства, но и про то, как люди живут. Нет канализации, нет чистоты — никакие морфины не спасут.
Семашко, внимательно слушая, кивнул.
— Согласен, Иван Палыч! Профилактика — основа. Я и сам Владимиру Ильичу говорил: без ликвидации социальных причин болезней — нищеты, грязи, голода — медицина будет только заплатки ставить. Но вы дальше расскажите, у вас, вижу, мысли свежие!
Доктор, вдохновлённый интересом собеседника, продолжил, осторожно вплетая идеи из будущего:
— Надо учить врачей и фельдшеров. Не десятками, а тысячами. Открывать училища, как в Зарном школу планировали. И не просто лечить, а просвещать народ: гигиена, правильное питание, физкультура. В больницах — единые стандарты лечения, чтобы не каждый доктор свои рецепты выдумывал. И оборудование! Рентген, например, уже есть, но его мало. А в будущем… — он осёкся, — то есть, я думаю, можно будет машины для диагностики сделать, чтобы болезни заранее находить.
Семашко откинулся на стуле, задумчиво поглаживая бородку.
— Рентген, говорите? Это вы верно подметили. А про стандарты лечения — прямо в точку! У нас каждый доктор как художник, что хочет, то и творит. А если единые протоколы ввести? А, что скажете? Интересно… И обучение… Вы правы, Иван Палыч, без кадров ничего не выйдет. Но где столько врачей взять?
— Учиться у лучших, — ответил доктор, вспоминая советскую систему мединститутов. — Стипендии для студентов, чтобы шли учиться. И не только в столицах, но и в уездах. А ещё — женщин в медицину! Они уже и сейчас пол больниц держат, как наша Аглая Федоровна. А ведь она начинала с простой санитарки. И ничего — обучилась, сначала грамоте, а потом и медицинским наукам. И охрана материнства, детства — это первоочередное. Если дети здоровы, нация крепче будет.
Семашко хлопнул ладонью по столу, расплескав чай.
— Ай, молодец, Иван Палыч! Вот это я понимаю, системный подход! Женщины в медицине — да, это сила. А про материнство… Я сам об этом Ленину писал. Но вы так складно излагаете, будто не один год об этом думали. Откуда в вас столько идей?
Иван Палыч усмехнулся, скрывая неловкость.
— Да просто наблюдаю, Николай Александрович. Вижу, как в Зарном всё держится на энтузиазме да на старых запасах. Ещё бы науку развивать — исследования, лаборатории. Чтобы не только лечить, но и новые лекарства создавать.
Семашко смотрел на него с неподдельным восхищением.
— Иван Палыч, вы будто из будущего приехали! Я серьёзно. Такие мысли — это не просто доктор уездный, это ум государственного масштаба. Я с Владимиром Ильичом поговорю, вас надо в Петербург, в Наркомздрав! Нам такие люди нужны.
Доктор покачал головой, скрывая улыбку:
— Рано мне в Петербург, Николай Александрович. Тут, в Зарном, дел невпроворот. А вы подумайте еще про страховую медицину — чтобы рабочие и крестьяне могли лечиться бесплатно. Это же основа социализма, не так ли?
— Страховая медицина… — Семашко задумался, потирая лоб. Даже принялся искать в карманах блокнот — чтобы записать все сказанное. — Это мысль! Если каждый трудящийся будет застрахован, то и больницы финансировать проще. Иван Палыч, вы меня удивляете. Я думал, я один такой мечтатель, а вы… Вы прямо план на десятилетия вперёд рисуете! Не зря я тут остался на ночь — чуяло сердце, что побеседовать нужно с вами поближе.
Разговор затянулся за полночь. Самовар остыл, лампа начала чадить, но Семашко, воодушевлённый, записывал что-то в блокнот, то и дело кивая доктору. Иван Палыч, опираясь на свои знания из будущего, старался говорить так, чтобы его идеи казались логичным продолжением революционных идей.
Под самое утро Семшако вдруг задумался надолго. Иван Павлович уже было подумал, что Николай Александрович задремал от усталости. Но тот вдруг тряхнув головой, произнес:
— Нет, все же не рано вам, Иван Павлович, в Петербург. Не рано. Умные вещи говорите. Умные и правильные. Тут, в Зарном, вы их не осуществите. А вот там, в Петербурге… Подумайте. А я подмогну. И при всем моем уважении к вам, но… отказа я не рассмотрю, Иван Павлович.
