Глава 17
Еще во времена Керенского, Анне Львовне, как представителю правительственного Комитета и Совета депутатов, была предоставлена комната в общежитии служащих ткацкой мануфактуры. В этой комнате Аннушка в последнее время и жила, Зарное же было под карантином, снятым лишь несколько дней назад. С Зарного ограничения сняли, а вот в Рябиновке и в Ключе пока что оставили — эпидемиологическая обстановка там оставалась сложной.
— Извозчик! Эй, извозчик! Эх-х…
Коляска пролетела мимо, и Иван Палыч разочарованно махнул рукой. Извозчиков в городе осталось не очень много, а деньги обесценились настолько, что и даром никому не были нужны. Только золото! Ну да золотом никто с извозчиками не расплачивался, впрочем, «лихачи» да «ваньки» охотно брали продуктами — американской тушенкой или шматком сала. Ни того, ни другого у бедного доктора, увы, не имелось, так что зря и довил!
Хлопнул дверь, и по ступенькам крыльца спустилась Анна Львовна, как всегда, красивая и элегантная: длинное осеннее пальто с каракулевым воротником и такая же шапочка. Простенько, но без излишеств, кои новая власть недолюбливала.
— Вижу, с извозчиками нынче плохо, — возлюбленная взяла доктора под руку. — Ну, так идем пешком!
— Так далеко же!
— Ничего-ничего, прогуляемся… Погодка-то, а? Ну, когда еще солнышко увидим? Тем более, я знаю короткий путь — дворами.
— Не ходила б ты дворами, Ань, — передернув плечами, недовольно буркнул Иван Палыч.
— Так я одна и не хожу! С подружками. Здесь, на фабрике, хорошие девушки! Такие активные — ужас! — Аннушка расхохоталась. — Представляешь, они уже организовали фабричный комитет! Хозяин-то сбежал, а фабрика теперь им осталась — рабочим. Вот, сюда сворачиваем… тут проходной двор.
Сворачивая в проулок, доктор нащупал в кармане револьвер — в проходных дворах, в «сквозняках», как их еще называли, нередко орудовали шайки. Подстерегали одиноких прохожих, раздевали, грабили.
Еще один двор… В стеклах последнего этажа сверкнуло солнце.
— Теперь направо, — уверенно вела Анна Львовна.
Пахнуло какой-то кислятиной — то ли капустой, то ли скисшим божоле. Иван Палыч поморщился.
— Тут трактир, — спокойно пояснила Аннушка. — Опять все пооткрывались… никого особо не спрашивая.
— Па ди-ики мстпя-ам Забайкалья-а-а! — послышалась вдруг удалая песня и с черного крыльца вывалился в дымину пьяный мужик, упав едва ль не под ноги Ивану Палычу.
— Осторожней, любезный! — доктор поморщился.
Пьяница же приподнялся и захлопал глазами:
— О! Дохтур! Благодетель. Милый ты мо-ой…
В этом грязном опустившемся типе Иван Палыч, наконец, признал того самого мелкого жулика, подосланного Рябинным… Как его? Кузькин? Федоров? Вспомнилась только кличка — Шнырь.
— Благодете-е-ель!
Именно Шнырь должен был навести Рябинина на милицейскую засаду… Но, похоже вот, запил. Хотя… Рябинин найдет и разговорит его в любом виде.
— Благо… ых-х…
— Пойдем-ка быстрее! — Анна Львовна ускорила шаг.
— Па-а ди-иким степя-ам… — послышалось сзади.
— Однако, певец, — хмыкнул доктор. — Ш-шаляпин…
Да-а… А Шнырь, оказывается, пьяница! И можно ли надеяться на такого?
Проходные дворы, слава Богу, закончились, и молодые люди зашагали по тротуару вдоль изрядно запушенного сквера с красивой чугунной оградой. Порывы налетевшего ветра срывали с деревьев последние листья, гнал по тротуару обрывки газет, брошенные окурки и прочий мусор.
— Ну, пришли, наконец! — Иван Палыч завидел знакомое здание и улыбнулся. — Знаешь, милая… Первый раз иду сюда не по делам!
— Как это — не по делам? — засмеялась Аннушка. — У нас с тобой сегодня самое важное в жизни дело!
Уездный исполнительный комитет (сокращено — уисполком) Зареченского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов располагался в хорошо знакомом доктору здании бывшей земской управы. На крыльце дежурили двое молоденьких красногвардейцев с винтовками. Пришлось предъявить мандаты.
Скрипнув, распахнулась дверь…
— Иван Палыч! Анна Львовна! Вот так встреча, — едва не столкнувшись с доктором, рассмеялся худощавый парень с рыжеватой щетиной. В кожанке, при портупее и маузере в полированной деревянной кобуре. При виде его часовые вытянулись и отдали честь.
— Аристотель! — доктор протянул руку. — Рад видеть, рад…
Аристотель Субботин не так давно был назначен командовать уездным отрядом Красной гвардии, и новую свою должность исполнял честно, с охотой и без дураков.
— Как там мои у вас? — улыбнулся Субботин. — С оцеплением справляются?
— Да мышь не проскользнет! — Иван Палыч махнул рукой. — Мы их передислоцировали к Рябиновке и Ключу.
— Да уже доложили! Ладно, побегу — дел по горло! Рад был!
— Мы тоже… Удачи, Аристотель!
Та же лестница, та же приемная, кабинет… И вечно курящая Ольга Яковлевна со своим «Ундервудом»! Ольга Яковлевна еще летом вступила в парию левых эсеров, которые пока что поддерживали большевиков и мели огромнее влияние на крестьянство. Так что с работой у секретаря проблем не возникло. Что же касается убежденного кадета Чарушина, то он с новой властью точек соприкосновения не нашел и сейчас где-то скрывался. Бывшее городские власти в лице Воскобойникова и его зама до самого последнего времени сидели под арестом на бывшей гарнизонной гауптвахте, пока не были отпущены восвояси по приказу председателя уисполкома Гладилина, так же занимавшего должность первого секретаря уездного комитета РСДРП (б).
Большевики, придя к власти, не зверствовали, и даже отпустили под честное слово многих участников Корниловского мятежа во главе с самим Корниловым. Все эти люди сбежали на Дон и Кубань, где тот час же поняли антибольшевистский мятеж.
— Ох ты ж, Боже мой! — выпустив табачный дым, обрадовано ахнула Ольга Яковлевна. — Какие люди! Давненько вас не видела…
— О! На ловца и зверь! — выглянул из кабинета Гладилин.
В сером френче, с усталым лицом и крайне озабоченным видом, он напоминал сейчас начальника штаба при разработке важной военной операции.
— Ну, заходите, заходите, прошу! Ольга Яковлевна, у нас с чаем как?
— Морковный!
— Ну, хоть так…
Убранство кабинета со времен Чарушина тоже поменялось не особенно сильно. Мебель осталась та же, еще с царских времен, а вот место портрета Керенского занял бородатый Карл Маркс.
— Давайте, давайте, садитесь… Как там в Зарном?
— Боремся! Меня сейчас больше беспокоит Рябиновка и Ключ.
— Разберемся! Красногвардейцев направим… и комсомольский отряд!
— Какой-какой отряд? — Аннушка хлопнула глазами.
— А-а, не знаете⁈ — хитровато улыбнулся Гладилин. — Комсомол — Коммунистический союз молодежи. Совершенно новая организация! Учредительный съезд прошел в конце октября… А у нас, в Зареченске, уже есть отряд! А вот Зарное что-то отстает…
Доктор махнул рукой:
— Ой, Сергей Сергеич! Нам бы с эпидемией справиться…
— Справитесь! — убежденно отозвался председатель. — Кстати, Иван Палыч, твое письмо Семашко, в Москву, я передал! С оказией. Так что лично в руки Николаю Александровичу вручат.
— А вот за это — спасибо! Очень жду его советов.
Вошла Ольга Яковлевна, принесла морковный чай:
— Вот, еще и галеты остались. Только вы их в чае размочите — твердые.
— Еще и галеты! — засмеялся Сергей Сергеевич. — Да у нас ныне просто пир… Анна Львовна! А ведь у меня к вам предложение. Не могли бы вы возглавить уездный комитет народного просвещения? Я понимаю — трудно, суетно… и зарплата так себе… Зато паек! Знаете, мы в Зарном хотим расширить школу, сделать полноценную семилетку! Как в реальном училище. Неплохая задумка, а? А что, Зарное — село большое, еще окрестных деревень сколько! Я телеграфировал в Петроград, Луначарскому — он только «за». Так что, ищите учителей, уважаемая Анна Львовна! И для тебя, Иван Палыч, работа найдется и кроме больнички. Кстати, Аглае когда рожать?
— Так в декабре же!
— И тот ваш помощник… Лебедев. Как он?
— Весьма хорош! Дело свое знает.
— Ну, вот! Больница без присмотра не останется…
В приемной послышались голоса. Снова вошла секретарша:
— Сергей Сергеич! Нюра Резанович пришла.
— А! — Гладилин подмигнул гостям. — Сейчас я вас познакомлю… Очень активная девушка! С ткацкой мануфактуры. Помните, я вам про комсомол говорил? Пусть заходит! Нюра, Нюра, заходи!
Вошла рыженькая плотненькая девчушка лет двадцати, с яркими голубыми глазами и задорным курносым носом. Темная длинная юбка, курточка из «чертовой кожи», красная косынка на голове…
— Ну, что же? Знакомьтесь, товарищи! — Гладилин улыбнулся в усы.
Они проговорили еще около часа, потом попрощались и…
— Ой! — Анна Львовна растерянно обернулась на пороге. — Мы ведь чего приходили- то… Заявление подать! Ну, чтоб в брак законный…
* * *
В Зарное они отправились втроем уже на следующий день, утром. Дело было важным, и Гладилин выделил автомобиль, многострадальную «Изотту-Фраскини», доставшуюся уисполкому по наследству от старых времен. Кроме, собственно, пассажиров, еще имелся усатый шофер — дядечка средних лет, и двое вооруженных винтовками парней-красногвардейцев, взятых на всякий случай по настоянию все того же Сергея Сергеевича.
Уж конечно, Иван Палыч не упустил момент и заехал сначала в аптеку, а потом и к Нобелю, глянут, есть ли бензин? В аптеке взяли по разнарядке лекарств, бинтов и всего такого прочего… А вместо Нобеля в складах располагалась контора с непонятным названием «Ревдорснаб». Бензин там имелся, и доктор на радостях взял целый бочонок.
Пока добрались до Зарного, пока развесили объявления о созыве сельского схода, пока созвали, кого смогли — уже и завечерело.
За неимением — пока! — клуба собрались в бывшем трактире. Хозяйка, Феклистова, хмурилась, но выражать открытое недовольство боялась.
Большинство собравшихся составили женщины, мужиков почему-то было мало, хотя доктор знал, что многие, бросив фронт, уже вернулись в село.
— Итак! — поднявшись на импровизированную трибуну, председатель сельского света Степан Пронин постучал по графину. — Сельчане! Дорогие мои… Анну Львовну, думая, нам представлять не надо.
— Знаем, знаем Анну Львовну! Школу когда откроете? Когда учитель будет?
— А вот об этом она вам сейчас расскажет!
Известие об открытии семилетки, поначалу вызвало недоверие… быстро перешедшее в самый бурый восторг!
— Это что же, у нас теперь, как в городе, будет? Гимназия?
— Не гимназия, а советская школа! Учителей найдем. Кто-то будет приезжать из города, а кто-то, может, поселится и здесь… Пока — на постое, или вот здесь в гостинице… А потом, товарищи, у Совета есть планы построить для учителей дом!
— Дом! О как!
После выступления Анны Львовны, слово на минуточку взял Иван Палыч, напомнив сельчанам о необходимости тщательно соблюдать все противоэпидемиологические меры…
— Хоть карантин в Зарном и снят, но… Есть еще Ключ! Рябиновка! А там обстановка опасная.
Ну и вслед за доктором…
— Сельчане! Земляки! — вновь поднялся Пронин. — Хочу вам представить товарища Нюру Резанович, секретаря Зареченского укома комсомола.
— Чего-о-о?
— Товарищи! Комсомол, это…
Нюра говорила громко, понятно и толково. Не затягивая, объяснила, что такое есть комсомол, кого туда принимают и что вообще делают комсомольцы.
— Ну, это молодежь, — пригладив окладистую бороду, отмахнулся лабазник Парфен Акимыч. — А нам ненадобно…
Краем глаза Иван Палыч заметил, как рыжий Андрюшка выскочил на крыльцо. Неужто, парнишка тайком покуривал, чтобы казаться взрослее?
— Вот именно — молодежь! — между тем, продолжала Нюра. — Так что… Эй, молодежь! Давайте же, записывайтесь в отряд! Посмотрим, на что мы способны.
— А со скольких лет можно? — осторожно поинтересовался сын кузнеца Никодима Василий.
— С четырнадцати, пятнадцати…
— А у нас уже есть отряд! — не выдержав, Анютка Пронина подбежала к трибуне. — Скаутский!
Товарищ Нюра Резанович поморщилась:
— Скауты — это буржуи!
— А у нас не буржуи! — обиженно протянула Анюта. — У нас — красные скауты! Верно, ребята?
Нюра неожиданно улыбнулась:
— Ну, раз красные, тогда поможем во всем! И лучших примем в комсомол. Обязательно примем!
С улицы в залу вдруг вбежал Андрюшка. Волнуясь, он замахал руками…
— Там! Там… Пожар! Горит что-то!
— Пожар…
Толпа бросилась с на улицу…
Нет, в самом селе все было в порядке… А вот за рощей вставало самое настоящее зарево!
— Усадьба горит! — ахнул Иван Палыч. — Степан, парни… в машину, живо!
В потрепанную «Изотту-Фраскини» набилось человек семь: кроме водителя и красногвардейцев, еще доктор, его помощник Леонид Лебедев, Роман Романыч и Степан Пронин.
Несмотря не несколько покоцанный внешний вид и отсутствие эмблемы (украли в первые же дни после Февраля), открытый кабриолет быстро набрал скорость и вообще, держался на дороге вполне уверенно, можно сказать пер, как танк, иногда подпрыгивая на ухабах! Мотор работал ровно, мягкая подвеска скрадывала все неровности сельской дороги.
Добрались быстро…
Усадьба Ростовцевых горела, словно факел! Вокруг метались какие-то люди, слышался звон стекла. Кто-то тащил вазу, кто-то картину в золоченой раме, а кто-то — и кадку с фикусом!
— А ну, прекратить грабеж! — выскочив из машины, Пронин выхватил револьвер и выстрели вверх. — Я сказал — прекратить! Что вообще здесь происходит?
Здоровенный мужичага в телогрейке поставил фикус наземь и нехорошо ухмыльнулся:
— Так это… Землю делить пришли! Указ от новой власти вышел — декрет. Вся помещичья земля теперь — наша! Разве не так?
— Так, да не так! — выступил вперед Иван Палыч. — Да, закон такой есть. Но, наделы будут выделяться исполкомом согласно количеству едоков! Все, как положено — с землемерами.
— Да-да! — Пронин опустил револьвер. — А до того времени вся помещичья земля считается государственной и принадлежит советской власти! И вы, там — мародеры… Товарищи красногвардейцы! Готовсь!
Парни взяли винтовки наизготовку. Щелкнули затворы…
— А мы чо? Мы ничо…
Бросив фикус, мужичка бочком продвинулась к тропинке и исчез за деревьями вместе с остальными своими подельникам.
Усадьба жарко пылала!
Вот подбежал какой-то мужичок…
— Я это… сторож…
— Вера Николаевна где? Юра? — закричал доктор.
— Там… на втором этаже заперты. Если еще не сгорели…
Иван Палыч с Лебедевым и Прониным оббежали дом… закричали:
— Вера-а! Юра-а!
Послышался звон стекла и ломкий мальчишеский голос:
— Не подходите! У меня револьвер! Я буду стрелять…
— Живо прыгайте! Юра!
— Иван Павлович? Господин доктор…
— Мать где?
— На диване… Ей плохо…
Доктор посмотрел на своих:
— Ну, что, мужики, поможем? Подсобите-ка…
Миг и доктор уже запрыгнул в окно, закашлялся от удушливого дыма… За ним следом забрался Роман Романыч…
— Юра, живо вниз! Прыгай!
— Но… мама…
— Мы поможем. Прыгай, кому сказано!
Юра прыгнул. Ростовцеву осторожно спустили из окна… Та стонала:
— Oh, quel cauchemar… quelle horreur! (Ах, какой кошмар… какой ужас!)
— Все в машину! — размазывая по щекам сажу, распорядился доктор. — Сначала в больницу…
— Да-а, — глядя на пылающий особняк, протянул Пронин. — А ведь можно было тут школу разместить… или дом призрения… Эх, чего уж теперь! Пожар этот мы не потушим. Да и догорит здесь все скоро.
— Хорошо — на отшибе, — Иван Палыч достал носовой платок — стереть с лица грязь. — На отшибе… Да и дождь…
* * *
После пожара Ростовцевы, слава Богу, устроились у Ксении, проживавшей в пятикомнатной квартире на третьем этажа доходного дома, некогда принадлежавшего родителям девушки, а ныне подвергнутом экспроприации. Родители сбежали в Крым, а сама же Ксения почему-то не торопилась, раздумывала… или просто присматривала себе подходящую партию? Несколько инфантильная, хотя и «рафинире», девушка потихоньку продавала драгоценности, подаренные ей родителями, благо имелся знакомый ювелир. На то и жила. К ней уже наведалась жилищная комиссия, обещали уплотнить, но вот как-то пока не доходили руки.
А тут — нате вам! — родственники-погорельцы. Ну, хотя бы еще пару комнат можно был отспорить!
Часть имущества Веры Николаевны еще до войны было конвертировано во французские ценные бумаги, которые хранились в одном из Парижских банков. Так что Ростовцевы планировали уехать — а, лучше сказать, сбежать! — уже в самое ближайшее время.
Все это Ивану Палычу поведал Юра. Доктор случайно встретил мальчишку на толкучке. Юра продавал грампластинки с записями Шаляпина и Морфесси, и при виде старого знакомого покраснел и даже попытался сделать вид, что не узнал или не заметил доктора.
Да тот уже и сам окликнул:
— Юра! Сморю — ты, не ты?
— Вот… кузина попросила продать… Точнее, обменять на что-нибудь съестное.
— Понятно… Молодец — помогаешь! Ну? Как мама? Как вы, где? А впрочем, что мы здесь-то? На углу, кажется, еще работает кафе… На две чашки желудевого кофе у меня хватит!
— У меня тоже хватит! — рассмеялся подросток. — Давайте, Иван Палыч, лучше я вас угощу.
— Ты? Что ж, изволь… Надеюсь, можешь себе позволить?
Они уселись в кафе-шантане на углу Первой Пролетарской (бывшей Первой Дворянской) и Тополиной. Официант — здесь еще имелись официанты! — принес кофе и мороженое в небольших вазочках тонкого цветного стекла.
— Вот, граждане, извольте-с.
Здесь, в кафе, Юра и поведал доктору почти обо всех делах семьи. В том числе — о финансовых.
— Так что мы скоро уедем, Иван Павлович, — как-то грустно поведал Юра. — Скорее всего, во Францию, в Париж… Как жаль, что нет весточки от братьев! Мама извелась вся — где они, как? А от отца была! Представляете, незадолго до пожара к нам приезжал специальный представитель банка! «Сосьете Женераль», где наши векселя… оказывается, мы у них привилегированные вкладчики! И он передал весть от отца. Он во Франции, в военном госпитале в Фонтенбло… Написать не может — ранен в руку, просто кое-что продиктовал. О, как же мы были рады! А потом сказал, что в связи с переворотом возникли какие-то трудности… что-то там большевики не подписали, и вот, маме пришлось пописать доверенность…
— Доверенность? — доктор удивленно вскинул брови. — Надеюсь, представитель банка не предложил вам перевести деньги на безопасный счет?
— Нет, не на счет! В другую ячейку. Срок аренды старой уже закончился, и могли быть неприятности, — развел руками мальчик. — Я говорю с маминых слов.
— Так-так… — Иван Палыч задумчиво потер переносицу. — А как выглядел этот самый преставитель?
— Ну-у, такой, интеллигентный, в очках… Да, с бородою! Холеная такая, длинная… Как у князя Львова!
Интеллигентный, в очках… Борода… Ну, бороду можно приклеить… Рябинин всегда тяготел к театру! Вот ведь аферист! И тут уже успел. Чутье у него на деньги что ли? Впрочем, не в чутье дело. Работал тут Рябинин не долго, но успел узнать о каждом — через детей в школе, через их родителей и знакомых, — много чего. Вот и приметил всех, кого нужно.
Что ж, скорее всего, Ростовцевы денег своих больше не увидят. Ни в Париже, ни здесь…
Хотя, всяко бывает, может, это и вовсе никакой не Рябинин…
— Он говорил по-французски?
— Нет, по-русски… Он сказал — так ему удобнее, когда мама начала по-французски.
— Юра… Твоя мама ведь образованная женщина… Она не хотела бы поработать в школе? — неожиданно поинтересовался доктор. — Ну, пока вы не уехали… Понимаю, надо спрашивать Веру Николаевну, не тебя… Но, ты не мог бы у нее узнать?
— Хорошо, спрошу… — улыбнувшись, кивнул подросток.
Смеркалось. Простившись с пареньком, Иван Палыч, поеживаясь от редкого ветра, направился в уисполком — здесь было рядом. По пути еще можно было заглянуть в уездное отделение милиции, в штанном расписании которого значился только один начальник — Василий Петраков. Все остальные сотрудники приглашались на добровольной основе, никакой штатной структуры в органах рабочей милиции не было. По-сути — самодеятельность. Хорошо, хоть Гладилин это все понимал и даже здание для отдела милиции выделил! Так уже и называли — отдел. Везде было по-разному — где-то все понимали, где-то — нет… Новый мир только еще строился, а старый был во многом отринут.
Иван же Палыч хотел, чтобы…
Чу!
Впереди что-то громыхнуло! Потом еще…
Выстрелы!
Целая перестрелка…
— Хорошо, что наган с собой, — на ходу подумал доктор. Ноги сами собой несли его к уездному отделу рабочей милиции!
