Глава 10
Маленькие, свирепые, как у кабана, глаза Михаила метались от Ивана к его спутникам.
— Это моя земля, — прорычал артельщик. — И чужаков я тут не потерплю!
Иван Павлович поднял руки, показывая, что безоружен.
— Михаил, спокойно! Мы не причиним тебе зла! Ты не понимаешь! Речь не о твоей глине! Речь о жизни и смерти! Здесь, в этой земле… — он сделал шаг вперед, и четыре обреза тут же нацелились на него. — Здесь сибирская язва! Ты слышал о такой? Чума здешних мест! Споры находятся в костях, в земле! Если ты будешь брать тут глину, ты убьешь всех, кто купит твой кирпич! Ты станешь чумным извозчиком! Да и сам можешь заразиться.
Доктор заметил, как один из людей артельщика — здоровенный, с кривым носом и бритой головой амбал — чуть дернулся, заметнее напрягся. Он сделал шаг назад, опустив ствол вниз. Лицо его исказилось, губы нервно дернулись.
— Миха… — шепнул он. И кашлянув, отвел взгляд. — Миха, слышал что он сказал? Про болезнь то… у нас же…
— Умолкни!
— Миха… — почти звериная покорность хозяину была в глазах амбала, но даже сквозь это проглядывалась тревога.
— Заткнись! — Отмахнулся тот.
И вновь яростно зыркнул на пришедших. Иван Павлович вдруг отчетливо понял, что в этот самый момент артельщик решает как поступить с непрошенными гостями — отпустить или убить? И судя по тому, что рука его крепче сжала наган, выбор был сделан в пользу последнего варианта.
Еще можно было — по крайне мере так казалось доктору, — достучаться до разума Михаила, убедить его в опасности всего, что тут происходит.
Но ситуация разрешилась совсем не так, как хотел Иван Павлович.
Родион, все это время стоявший позади доктора и сильно нервничающий, вдруг издал яростный вопль. И бросился на Михаила. Все произошло так быстро, что доктор не успел ничего понять.
Родион прыгнул на артельщика, сбивая его с ног. Наган выстрелил в воздух — оглушительно громко, разрывая тишину.
Помощники Михаила опешили на секунду, но лишь на секунду. Двое кинулись оттаскивать Родиона, который молча, с тупой яростью молотил Михаила кулаками. Остальные подняли обрезы.
— Бей их! — заорал, вырываясь из-под Родиона, Михаил. Его лицо было залито кровью из разбитого носа.
Роман Романыч застыл в ступоре, но увидев, как один из бандитов целится из обреза в спину Родиону, инстинктивно замахнулся лопатой. Удар пришелся плашмя по спине, бандит взвыл от боли и ярости и развернулся к нему.
Иван Павлович бросился между ними, пытаясь хоть как-то остановить бойню.
— Прекратите!
Его голос потонул в криках, ругательствах и скрежете. Кто-то сильно толкнул его в спину, он упал на колени, в грязь. Поднял голову и увидел, как Родион, с окровавленным лицом, все еще борется с тремя мужиками. Роман Романыч, с разбитым пенсне, отбивался лопатой от четвертого. Завязалась крепкая драка.
Иван попытался встать, чтобы помочь им, сделать что-то, но сзади подошел Михаил. Артельщик дышал хрипло, вытирая кровь с лица. В его глазах стояла слепая, неконтролируемая ярость.
— Я тебя предупреждал, сволочь ученая! — прохрипел он.
Иван увидел, как на него надвигается что-то черное, неровное. Камень! Доктор успел лишь инстинктивно отдернуть голову.
Удар пришелся скользящий, но сокрушительной силы. Что-то хрустнуло с внутренним, оглушительным грохотом. Искры и черные пятна поплыли перед глазами. Звуки — крики, выстрелы, хрип — ушли куда-то далеко, под воду.
Доктор почувствовал, как холодная глина бьет ему в лицо. Последнее, что он увидел перед тем, как сознание поплыло в черную пустоту, — это сапоги Михаила, подходящие к его голове, и связанные руки Романа Романыча, беспомощно дергающиеся за спиной.
А потом наступила абсолютная, беззвучная темнота.
* * *
Сознание вернулось к Ивану Павловичу волной тошнотворной, пульсирующей боли. Боль билась в висках и затылке, словно запертая в клетке дикая птица, тупым гулом отдаваясь во всем теле.
Доктор попытался пошевелиться, но тело не слушалось. Руки были грубо отведены за спину и стянуты веревками, которые впивались в запястья. Ноги тоже скручены.
Живой… и то слава богу!
Он лежал на боку на холодной, влажной земле. Пахло глиной, дымом и потом.
Медленно, преодолевая боль, доктор открыл глаза.
Его взгляд сфокусировался на грязном сапоге в двух шагах от лица. Доктор поднял глаза выше. Стражник. Тощий, болезненного вида мужик с обрезом, перекинутым через плечо, безучастно смотрел куда-то в сторону.
Иван повел головой, скрипя позвонками, и окинул взглядом место своего заточения.
Они находились внутри той огороженной территории, кирпичной артели. Высокий, кривой забор из горбыля окружал территорию, отгораживая ее от реки и кладбища. В центре площадки стояла круглая печь для обжига — козловая, массивная, сложенная из огнеупорного кирпича. Но устье было холодным и темным, решетка заросла бурьяном. Судя по всему, ей давно не пользовались по прямому назначению.
Вокруг печи, словно кротовины, зияли десятки ям. Глубоких, хаотичных. Из некоторых были навалены кучи свежей, красной глины. Возле других копошились люди. Человек десять. Изможденные, грязные, с пустыми глазами. Они молча, с тупой покорностью, копали землю лопатами и кирками, выбирая глину и складывая ее в грубые самодельные носилки.
«Не артель, а каторга какая-то», — невольно подумал Иван Павлович.
По периметру, в тени забора, стояли несколько ветхих, покосившихся бараков-времянок с провалившимися крышами. Оттуда доносился тихий стон умирающего человека.
Рядом с Иваном, спиной к спине, сидели его спутники. Родион дышал тяжело и хрипло. Из разбитой брови у него сочилась кровь, запекшаяся на щеке. Роман Романыч был без пенсне, его близорукие глаза беспомощно щурились, а на щеке краснел свежий синяк. Оба были скручены так же, как и он.
— Живы? — прошептал Иван, едва шевеля разбитыми губами.
Родион лишь крякнул в ответ. Роман Романыч обреченно кивнул.
— Что… что это? — студент сглотнул. — Они же… они же не кирпич тут делают…
— Не кирпичи, — кивнул доктор.
— А что?
Иван Павлович не ответил — и сам не знал ответа на этот вопрос.
Как же болела голова! Хотелось верить, что не сотрясение.
— Может, глину добывают? — продолжал рассуждать Роман Романович. — А зачем такая секретность? Чай не золотой, тут по всему оврагу этой глины — всем хватит!
Иван Павлович наблюдал за каторжным трудом копателей. Внезапно его взгляд зацепился за одного из рабочих, копавшего на краю самой глубокой ямы, почти у самого забора. Мужик, сгорбленный и изможденный, замер на мгновение, потом резко наклонился, что-то подбирая из грязи. Он оглянулся по сторонам, с животной опаской, и быстрым движением сунул находку за пазуху.
Но было поздно. Надсмотрщик, здоровенный детина с нагайкой, уже заметил это. Он не спеша подошел к яме.
— Ну-ка, выкладывай, червяк! — прогремел его голос.
Рабочий медленно, трясущимися руками, виновато достал из-за пазухи несколько комьев глины. Надсмотрщик выхватил их, отряхнул грязь. На его ладони тускло блеснуло. Несколько монет. Старинных, золотых.
Иван Павлович замер. Его мозг, привыкший анализировать симптомы и складывать их в диагноз, теперь проанализировал совсем другие факты.
Холодная печь, которой явно не пользуются. Ямы, множество ям, выкопанных хаотично, не для добычи глины, а словно в поисках чего-то. Нелюдимость Михаила и его ярость при появлении посторонних.
И вот теперь — золотые монеты из земли.
Пазлы с громким, почти физически слышным щелчком сложились в единую, ужасающую картину.
Это была не артель. И даже не просто каторга.
Это были гигантские, незаконные раскопки. Михаил — не артельщик. Он черный копатель, грабитель могил. Он и его банда искали здесь старинные купеческие или помещичьи склепы и могилы. Артель была лишь прикрытием, чтобы объяснить посторонним глазам земляные работы и скопление людей. А холодная печь… Она, может, и использовалась когда-то, но сейчас была просто бутафорией, элементом маскировки.
Теперь все встало на свои места.
— Родион, Роман, — прошептал Иван, не отрывая глаз от надсмотрщика, который сейчас избивал того несчастного находчика нагайкой. — Я все понял. Они не глину роют. Они ищут клад. Золото. Старое кладбище… купцы, помещики…
Роман Романыч ахнул. Родион хрипло выругался.
— Но… сибирская язва… — прошептал Роман Романыч. — Они же все заразятся! Каждая кость, что они выкапывают…
— Они уже заражены, — мрачно констатировал Иван. — Смотри.
Он кивком указал на одного из копателей, который, пошатываясь, тащил носилки с глиной. Мужик тяжело кашлял, и его лицо было землистого, серого оттенка.
— Инкубационный период… Он может быть коротким. Особенно при легочной форме, если они вдыхают пыль со спорами. Михаил обрек их всех на смерть. И себя в придачу.
В этот момент из одной из времянок вышел Михаил. Он уже умылся, сменил окровавленную рубаху. Наган торчал у него за поясом.
Михаил резким жестом кивнул двум своим подручным. Те грубо подхватили Ивана под мышки и, не развязывая ног, поволокли через всю территорию лагеря.
— Поставьте его, — бросил Михаил, остановившись у одного из самых ветхих бараков.
Ивана грубо дернули, заставив встать на ноги. Он едва удержал равновесие. Михаил подошел вплотную.
— Значит так, слушай сюда, лекарь, — прошипел он, глядя в глаза Ивану. — Считай, тебе крупно повезло — ты еще живой. А мог бы в одной из таких могил уже лежать, — он кивнул на яму, — вместо со своими спутниками.
— Я так понимаю на то есть причина? — холодно спросил Иван Павлович.
— Верно понимаешь. У меня тут один человек захворал. Серьезно. Ты его вылечишь. Понял?
Иван ничего не ответил, мысленно готовясь к худшему.
— И смотри… — Михаил ткнул пальцем ему в грудь. — Если ему станет хуже или еще чего… твои друзья там… — он мотнул головой в сторону Родиона и остальных, — начнут помирать следом. Медленно. А потом и ты сам. Понял?
— Понял, — хрипло ответил Иван. — Но мне нужна защита. Маска. Хотя бы тряпка на лицо, смоченная в спирте или в хлорамине. И перчатки. Так положено.
Михаил, не знающий ничего о медицине, смерил его взглядом, полным ненависти и подозрения. Потом буркнул одному из бандитов:
— Притащи ему тряпку какую-нибудь и самогону.
Через минуту Ивану принесли вонючую, грязную тряпку и бутыль с мутной жидкостью. Он вылил на тряпку половину бутыли, повязал ее на лицо.
— Входи, — Михаил отворил скрипучую дверь в барак. — Шевелись! И без глупостей!
Внутри было темно, грязно и душно. Воздух был спертым, пропитанным запахом пота и мочи. В углу, на грязных нарах, лежал человек, совсем худой.
— Васька, братец! — радостно крикнул Михаил. — К тебе доктор привел! Сейчас он тебя подлечит. Держись!
Фигура на кровати зашевелилась. Иван подошел ближе, и его сердце сжалось. Мужчина, лет сорока, похожий на Михаила, но более хилый, был весь в поту. Его лихорадочно била дрожь. Но это было не самое страшное.
На его шее, чуть ниже уха, зияла та самая язва. Не такая огромная, как у Фомы, но уже чернеющая по центру, с багровым, отечным венчиком и мелкими пузырьками. Легочных симптомов пока не было, но общая интоксикация налицо. Сибирская язва. Карбункулезная форма. Тот же штамм. Тот же источник.
— Лечи! — рыкнул Михаил, оставаясь у входа.
Иван Павлович склонился над больным, делая вид, что осматривает его. Его мозг лихорадочно работал. Это был шанс. Единственный.
— Это та самая болезнь, Михаил, про которую я говорил, — тихо сказал он, не оборачиваясь. — Сибирская язва. Видишь? Он заразился, копая ямы. Как и другие заразились. Его можно попытаться спасти. Но мне нужны лекарства. Сыворотка. Специфическая сыворотка против сибирской язвы. Антибиотиков… то есть, особых порошков. У меня этого нет сейчас с собой.
Михаил молчал, его дыхание стало тяжелее.
— Мои спутники, — продолжал Иван, стараясь, чтобы голос звучал максимально убедительно и покорно. — Они знают, что нужно. Они могут доехать до города, до аптеки при земской управе… Я дам им список. Они все привезут.
— Нет, — отрезал Михаил, и в его глазах засветился холодный, звериный огонек. — Никуда они не поедут. Ты думаешь, я дурак? Они привезут не лекарства, а красногвардейцев или кто там теперь? Нет. Ты будешь лечить его тем, что есть. Травками своими. Водкой. Чем угодно. Если жить конечно хочешь.
— Но без сыворотки шансы ничтожны! — не удержался Иван. — Он умрет!
— Тогда умрешь и ты, — просто сказал Михаил. — Со своими друзьями. И искать лекарства будет некому. Так что давай, лекарь, шевелись. Придумывай. Я пришлю тебе того, кто будет помогать — воду кипятить, тряпки менять. Но помни — твоя жизнь теперь стоит ровно столько, сколько продержится мой брат. А лекарства… скажешь какие, а лучше напиши. Я своих людей отправлю в город. Или сам съезжу.
Он развернулся и вышел из барака, хлопнув дверью.
Иван Павлович остался один в полумраке, рядом с тихо стонущим больным.
— Эй, — тихо позвал лежащий, с трудом выговаривая слова. — Ты меня слышишь? Ты и в самом деле доктор?
— Доктор. Меня зовут Иван Павлович. Твой брат… Михаил, привел меня. Чтобы я тебя полечил.
На лице больного мелькнула слабая, жалкая надежда.
— Миша… прислал? — он сглотнул с трудом. — А то… я уж думал… все…
— Как тебя зовут?
— Василий… — выдохнул мужчина. — Василий… брат он мне, да… родной. Только… злой он уж больно. Жадный.
«Это мягко сказано», — подумал Иван.
— Я вижу, Василий. Скажи мне… ты давно так? Когда почувствовал себя плохо?
— Третьего дня… с утра. Голова раскалывалась, в глазах мутно, знобило. А эта… зараза, — он показал на шею, — еще раньше, маленькая была, как прыщик. Не болело даже. А теперь… горит все внутри.
Иван молча кивнул. Классическое начало. Инкубационный период закончился, болезнь входила в острую фазу. Без сыворотки и антибиотиков — смерть почти неминуема. Через день-два начнется сепсис, отек легких…
— Доктор… — Василий посмотрел на него мутными, но цепкими глазами. — Скажи прямо… как родному… Это опасно? Я… я выживу?
Вопрос повис в воздухе. Иван Павлович мог солгать, подать призрачную надежду. Но что-то в лице Василия, капля здравого смысла в его лихорадочном сознании, требовало правды.
Он вздохнул, опуская голову.
— Болезнь очень серьезная, Василий. Очень. Та, что у тебя на шее — лишь внешнее проявление. Яд уже по всему твоему телу. Без специальных лекарств… — он запнулся, — бороться очень трудно.
Василий закрыл глаза. По его щеке покатилась слеза, смешиваясь с потом.
— Так и знал, — прошептал он. — Земля тут плохая. Проклятая. Кости… столько костей мы повыкапывали… Миша обещал золото… а нашел только смерть. Для всех.
Он снова открыл глаза, и в них был уже не страх, а горькое, позднее прозрение.
— Сколько… сколько у меня осталось? День? Два?
— Я не знаю, Василий, — честно ответил Иван. — Организм у каждого свой. Я сделаю все, что могу. Буду бороться за тебя. Но ты тоже должен бороться. Понимаешь? Лекарства нужны.
Василий медленно кивнул, потом его снова затрясло в лихорадочном ознобе.
— Лекарства? — прошептал он уже почти беззвучно. — Попробую… попросить… Если он меня конечно услышит. Он ослеп. Золото его ослепило.
Василий надолго замолчал — его опять объяла лихорадка. Пришлось искать хоть какую-то тряпку и соорудить компресс на голову.
— Миша… он не всегда таким был, — вдруг прохрипел Василий, глядя в потолок, увитый паутиной. — После японской… после войны… вернулся другим. Озлобился. Звезд с неба не хватал, но дело свое — гончарное, кирпичное — знал. А потом… потом все рухнуло. Революция, беспредел… Завод встал.
Иван молча слушал, пытаясь понять человека, который держал его в заложниках.
— А потом, совсем недавно, в городе, в трактире… встретил он одного. Интеллигент такой, в очках, потертый, но видно — из благородных. Разговорились. Тот, видно, выпить был не прочь. И начал рассказывать… про здешнее кладбище. — Василий замолчал, сглотнув с трудом. — Говорил, что еще его дед, архивистом каким-то работая, узнал. Что тут, на старом погосте, еще до того, как с огневицей хоронить стали, целый склеп купеческий был. Купец Ефимов, золотых дел мастер. Богатый, скупой. И будто бы все богатство свое, золотые червонцы да изделия, в гроб со своей родней и с собой положил, по старой традиции. А склеп его со временем обвалился, сровнялся с землей. И забыли все.
Василий повернул к Ивану лихорадочно блестящие глаза.
— Этот интеллигент… он карту даже на салфетке нарисовал, Мише. Где примерно искать. Сказал, что самому ему копать не по чину, да и опасно, а Миша — человек дела… А тот интеллигент сказал, что скупать все золото будет. Миша тогда как бешеный стал. Последние деньги заложил, этих оборванцев нанял… Артель организовал, для виду. И… и начал копать.
Василий судорожно сглотнул.
— И этот человек… интеллигент… он больше не появлялся? — тихо спросил Иван.
Василий покачал головой.
— почему же? Приезжает иногда, редко. Покупает монеты.
Больной закрыл глаза, и по его лицу прокатилась судорога отчаяния.
— Миша… он с ума сошел. Совсем. Он уже не остановится. Он будет копать, даже если мы все тут сдохнем. Он верит в это золото. — Он помолчал, а потом его глаза резко открылись, и в них вспыхнул последний огонек трезвости. — Слушай сюда, доктор. Ты, я смотрю, не злой. И дело свое знаешь. Если… если вырвешься отсюда… сможешь остановить это безумие. Спасти хоть кого-то… Но… — он с трудом приподнялся на локте, его голос стал сдавленным, почти шепотом, — но не пытайся бежать через забор. Не пытайся. Пойми… Миша… он не просто так вояка. Он с японской войны вернулся. Там сапером был… Он по периметру… фугасы пехотные наставил. С растяжками. Невидимыми. Наступишь… и… — он сделал слабый взрывной жест пальцами. — В щепки. Ни тебя, ни твоих друзей. Никого не останется. Он всех нас здесь в заложниках держит. И живых, и мертвых. Поэтому никто не бежит.
Василий рухнул на подушку, истощенный этим усилием. Его дыхание стало хриплым, прерывистым.
Иван замер, ощущая, как ледяная волна страха смывает последние остатки надежды. Фугасы. Противопехотные мины. Это объясняло, почему Михаил так уверен в своей безопасности, почему так мало охраны. Весь периметр лагеря был оцеплен невидимой, смертоносной полосой. Любая попытка бегства — даже успешная — превращалась в лотерею со смертельным исходом.
Иван Павлович откинул голову на стену, глядя в грязный потолок. Теперь он все понимал. Безумие Михаила имело свою чудовищную логику. Его жадность подпитывалась страхом и паранойей бывшего солдата, окружившего себя смертельными ловушками.
Тишину в бараке разорвал резкий звук — где-то совсем рядом, у одной из ям, кто-то забил в землю ломом. Звук был глухим, упругим, не таким, как от удара о глину. И следом — приглушенный, ликующий крик.
Михаил что-то нашел. Что-то большое.
