Глава 3
Я остановил «Ниву» в тихом переулке, где мы договорились встретиться с Грачом.
— Привет, брат, — сказал я, выглядывая из окна.
Он уже ждал меня, опершись о капот своего внедорожника, поблёскивавшего лакированными боками.
Он заскочил ко мне в машину. Крепко пожали друг другу руки, хлопнув по плечам так, как это бывает у старых друзей, давно не видевшихся и уже успевших соскучиться по простым мужским приветствиям.
— Смотрю, тачка твоя с каждым днём всё живописней выглядит, — хмыкнул Грач, скользнув взглядом по потрёпанному салону Нивы. — Что за ведро с болтами? Ты бы нормальную машину взял уже. С деньгами помогу, если что.
— Чем неприметнее машина, тем больше оперативных возможностей, — спокойно парировал я, похлопав ладонью по рулю, словно поддерживая «Ниву», как друга, прошедшего со мной не одно дело. — А насчёт денег… Тут, скорее, я тебе помогу.
Я достал из-за сиденья кожаный портфель, который забрал у Зуева, расстегнул и выложил несколько пухлых пачек купюр. Они тяжело шлёпнулись на панель.
— Бери, — сказал я коротко. — Это твоя доля.
Грач присвистнул от удивления, покачал головой и удивлённо взглянул на меня:
— Богатенький Буратино… Откуда столько бабла?
— Всё оттуда же, — хитро улыбнулся я.
Грач сразу всё понял, усмехнулся в ответ и кивнул:
— Ну да, конечно. Деньги Валета, да? Видел по телевизору сюжет, слышал, как ты его ловко прихлопнул. Красиво сработал, брат, ничего не скажешь.
— Без тебя бы вряд ли получилось, — серьезно ответил я, глядя ему прямо в глаза. — Ты изначально помогал, рисковал вместе со мной. Бери, заслужил.
Грач вдруг нахмурился, замялся, глядя на пачки купюр, словно те кусались:
— Да ладно тебе. Я же не за деньги это делал, не могу взять…
— Давай без вот этих вот «не могу», — оборвал я, без церемоний сгружая пачки ему в руки. — Ты же со мной поделился, когда возможность случилась. От души, брат. Ты знаешь.
Грач медленно взял деньги, повертел пачки в руках, словно оценивая их вес и цену одновременно, а потом неожиданно усмехнулся с мечтательным видом:
— Ладно, уговорил. Возьму. Куплю своим женщинам подарки. Одной кольцо с брюликом, другой шубу. Шубы натуральные сейчас не в моде, но разве объяснишь это Светке…
— Все на Круги потратишь?
— Да там не только шубу. Квартиру побольше пора уже брать. Расширяться, чтобы бабоньки не ругались. Хочу хату с двумя кухнями. Или лучше с тремя — чтобы у каждой своя была. Ха!
Он рассмеялся. А я был просто рад видеть своего старого друга живым и невредимым.
— Кстати, теперь можешь возвращаться домой, — сказал я, глядя на задумчивое лицо Грача. — Валет — того… Опасность больше не грозит. Никому из нас.
— Телек смотрю, да… хорошая новость, — облегчённо выдохнул он. — Если честно, уже задолбался я на этой даче. Вместо сортира в скворечник ходить.
— В какой ещё скворечник? — удивлённо переспросил я, приподняв брови.
— Ну, деревянный туалет такой, на улице, — усмехнулся Грач. — Уж больно похож он на большой скворечник. Женщины мои тоже совсем замучились. Каждый день баню топлю им, сил уже нет. Вот уж цивилизация, мать её так, истинно ценится только тогда, когда её теряешь. Хотя своим питомцам, конечно, рассказываю, мол, ближе к природе мы должны быть. Но это — так, между нами, Макс.
— Ладно, — сказал я, — Мне пора. Надо ещё на допрос заскочить.
— Допрос? — удивлённо переспросил он, слегка напрягшись. — С другой стороны стола, что ли? Тебя в чём-то подозревают?
— Да ни в чём не подозревают. Это просто следственные действия. Сбор показаний. Я ведь сейчас главный фигурант в деле Валета. Свидетель. Мы с Коброй там легенду разработали, мол, вместе с нашим кадровиком и начальником ОВД Мордюковым заранее спланировали, как его прижучить. Операцию разработали и всё такое.
Грач поморщился и покачал головой:
— А вам это зачем надо было? Чтоб все лавры дяде достались?
— Ну, какие лавры, — махнул я рукой. — Кадровик свои мозги по земле разбросал, больше никому уже ничего не скажет. А вот Морда… Понимаешь, свой он человек. Не хочется, чтоб вместо него какой-нибудь дурак в кресло сел, ради карьеры по головам личного состава шёл. Пусть лучше Сёма остаётся нашим начальником, с ним хоть понятно чего ждать. Вот и придумали с Коброй такую версию, чтобы всех устроила.
Я вспомнил, как Зуев там, в здании старого завода обернулся и принялся что-то блеять, но те два шага вперёд всё же сделал — попав на линию огня своего подельника и нанимателя, Валета.
— Видел я вашего Морду по телеку, — усмехнулся Грач. — Как павлин ходит перед камерой, перья распускает.
— Ну, должность у него такая, статус, — развёл я руками.
— Понимаю, — задумчиво кивнул Грач. — У вас там всегда так. В системе вашей. То ли дело у меня — работа мечты. Пришёл, женщинам в уши налил, мотивировал их, энергии солнца набрался, раздал им обратно. Красота. А ты что? Носишься. как охотничий пёс, бандитов ловишь. А их всех не переловишь, Макс. Я-то по себе знаю, сам когда-то по другую сторону ходил.
— Каждому своё, — улыбнулся я. — Ладно, пойду на допрос. Там следователь новый приехал, из Москвы. Разгребает всю эту муть теперь.
— Удачи тебе, брат, — похлопал он меня по плечу. — Увидимся. Кстати, чуть не забыл: тебе Алька Рыжая привет передавала. Спрашивает, когда заскочишь к ней.
— Заскочу обязательно, — улыбнулся я, тепло вспоминая рыжеволосую красотку. — Ты телефончик мой ей дай, пусть звонит, если что. Номер скрывать теперь смысла нет.
— Ладно, скажу, — Грач вылез и широко улыбнулся, наблюдая, как я завожу машину. — Бывай, Макс.
— Бывай, — ответил я, выезжая из тихого переулка обратно в шумный город.
* * *
Я подъехал к зданию Следственного комитета, припарковал свою «Ниву» у обочины и, выйдя из машины, привычно хлопнул дверцей. Неспешно нажал на кнопку сигнализации, и та громко пикнула. На крыльце курил Паук, переминаясь с ноги на ногу и глядя куда-то вдаль с таким выражением, будто обдумывал глубоко философскую проблему.
— Привет, Женя, — кивнул я, подходя ближе.
Паук встрепенулся и кисло улыбнулся мне, явно пытаясь скрыть внутреннее беспокойство.
— Привет, Макс, — проговорил он тихо, затянулся глубоко и выдохнул густой дым куда-то вверх.
— Чего невесёлый такой? — усмехнулся я. — План не выполнил? Ментов мало в этом квартале закрыл?
— Давай отойдём, потрещим чуток, — серьёзно проговорил Паук и кивнул в сторону газона с аккуратно подстриженными деревьями.
Мы отошли в сторонку и встали в тени густых веток, где разговоры казались тише.
— Понимаешь, Макс, — начал Паук, выбросив окурок и глядя на меня с откровенной досадой, — в кои-то веки мы с тобой нормальное дело раскрутили, масштабное такое, с реальными фигурантами. И что? Всё кому ушло?
— Кому? — переспросил я с любопытством, хотя ответ уже был очевиден.
Паук раздражённо махнул рукой куда-то в неопределённом западном направлении:
— Туда…. В Москву, естественно. Следак этот новый приехал, Сметанин. Материалы все забрал, дело в свое производство принял. Местных следователей даже близко не подпускает. Вообще. Ни к одному, зараза, следственному действию. Даже через письменные поручения, все сам, единолично.
— Да ладно тебе, Жень, — примирительно произнёс я, пожав плечами. — На наш век ещё дел хватит. Первый раз вижу, чтобы следак расстраивался, что дело у него забрали. Обычно ведь как у вас: дело долой — лошадке легче. Или как там ещё говорят… Чем меньше дел у следака, тем здоровее сердце…
Паук криво усмехнулся и пожал плечами, явно не желая признавать, что я прав:
— Да я так, просто ворчу. Наверное, старею уже. Эх, ладно… А ты-то чего сюда припёрся, Макс?
— На допрос. К этому вашему, как ты сказал… Сметанину?
Паук кивнул.
— Точно, Аркадий Львович Сметанин. По прозвищу Бульдог.
— Почему Бульдог? — спросил я.
Паук чуть прищурился и хмыкнул:
— А увидишь его, сразу поймёшь. Такая у него внешность специфическая, да и характер туда же.
Я усмехнулся, представив себе сурового московского следователя с пастью бульдога, и посмотрел на часы:
— Ладно, вот и пойду я с твоим Бульдогом беседовать.
— Давай, — лениво кивнул Паук.
Потом вытащил из пачки ещё одну сигарету и медленно подкурил её, задумчиво глядя мне вслед.
* * *
— Добрый день. Яровой из Заводского ОМВД, — когда я открыл дверь в кабинет, мне сразу же стало понятно, почему этому москвичу дали прозвище Бульдог. Сходство было настолько ярким и очевидным, что удивляться просто не приходилось.
Сметанин оказался приземистым, коренастым мужчиной с плотной и массивной фигурой и короткими ногами. Он был широкоплеч, как заправский штангист, но при этом невысок ростом, словно кто-то сверху слегка его придавил. Эта приземистость создавала впечатление, будто он непрерывно находится в состоянии боевой готовности. Даже обычная рубашка, застёгнутая на верхние пуговицы, туго сидела на короткой и широкой шее, будто вот-вот лопнет от внутреннего напряжения.
Лицо следователя тоже не оставляло сомнений в справедливости его прозвища. Тяжёлая, массивная челюсть, выступающая далеко вперёд, с широким, выпирающим подбородком, придавала ему явное сходство с бульдогом, который не раз оказывался в уличных драках. Скулы широкие и чётко очерченные, словно вырезанные, нос короткий и чуть приплюснутый, явно повидавший немало приключений и неприятных встреч.
Еще глаза. Тёмно-карие, небольшие, с вечным подозрительным прищуром, они смотрели из-под густых бровей пристально и цепко, будто их обладатель в любой момент готов был кинуться вперёд, вцепившись зубами в глотку собеседника.
Он медленно поднял взгляд и без особой радости уставился на меня, не спеша отложил в сторону папку с бумагами и негромко, хрипловато проговорил:
— Проходите, Максим Сергеевич. Присаживайтесь. Нам с вами предстоит важная и обстоятельная беседа.
Кто бы сомневался. Я сел на стул напротив.
— Меня зовут Аркадий Львович. Я следователь по особо важным делам. Прибыл по поручению самого…
Он многозначительно ткнул коротким толстым пальцем вверх, будто намекая на высшие эшелоны власти, находившиеся где-то там, далеко за пределами этого тесного кабинета.
— Я знаю, кто вы, — спокойно проговорил я.
— Замечательно… Максим Сергеевич Яровой, инспектор группы анализа и планирования…
— Нет, — поправил я. — Теперь старший оперуполномоченный отдела уголовного розыска.
— Старший оперуполномоченный, — повторил он, безэмоционально поправляясь. — Да, Максим Сергеевич.
Бульдог не выглядел ни недоброжелательным, ни враждебным. Он был абсолютно безучастен, словно матерый пес, уже давно уставший от жизни и вынужденный снисходительно общаться с каким-то молодым щенком. Он говорил нехотя, будто заставлял себя произносить каждое слово. Но за этой показной апатией я ясно видел аналитический ум и опыт старого сыщика. Он уже бегло осмотрел меня, внутренне молча дал мысленную оценку. Каждое его слово и движение были тщательно выверены, хотя выглядели они вполне естественно, будто возникали сами по себе в непринуждённой беседе.
— Скажите, Максим Сергеевич… — начал он, когда записал мои данные и дату рождения, неуклюже тыкая толстыми короткими пальцами по клавиатуре маленького ноутбука, набивая всё это в протокол допроса. — Как так получилось? Вы, будучи невооружёнными, отправились задерживать вместе с Зуевым и Шульгиным опаснейшего преступника? Судя по записям журнала регистрации выдачи табельного оружия в КХО — пистолет в вашей компании был только у Шульгина.
— Мы надеялись взять Валькова тихо и быстро, — пояснил я. — Оружие не получали, потому что действовать нужно было оперативно. Некогда. Поступила срочная информация о местонахождении Валькова. Я лично был за то, чтобы вернуться в дежурную часть и получить оружие из комнаты хранения, но Зуев сказал, что справимся и так. Он, как старший по должности, настоял на том, чтобы мы выдвигались немедленно.
О том, что я был вооружен до зубов нелегальными стволами, следаку из комитета знать вовсе не обязательно.
— Зуев, значит, настоял? — многозначительно повторил следователь.
— Да, — подтвердил я коротко. — Он же врио… был. За главного в отделе.
— Насколько я знаю, — медленно произнёс Бульдог, глядя на меня пристально, — его хотят представить к награде… посмертно, орден Мужества, кажется.
— Что в этом такого? — вопросом на вопрос ответил я.
Ведь он мне это не просто сообщал, он как бы спрашивал — что это такое и как так.
— Он был старший… подполковник… и он погиб…
— Бывает в нашей работе, к сожалению.
— Шульгин ранен, тоже — опытный оперативник.
Он показательно окинул меня взглядом и подытожил:
— А на вас ни царапины.
— Повезло, — пожал я плечами. — Мне вообще в последнее время часто везет. Вот думаю даже лотерейные билетики начать покупать.
— Странно все это, — ровно произнёс Бульдог, не подчеркивая слова никакими ухмылками.
— Почему? — я изобразил искреннее удивление.
— Я же исхожу из логики происходящего. По сути, именно вы задержали киллера Рябинина. Я уже знаю, что он работал на Валькова — мы много чего нарыли на обысках. Вы участвовали в операции по поимке Валькова. Именно вы загнали его в угол и сбросили вниз на торчащую арматурину. Такое ощущение, что вы были его лютым врагом. Вы спрашиваете, почему странно? Почему же он стрелял в кадровика?
— Во-первых, — возразил я, — никто его на арматурину не толкал. Крыса пыталась сбежать, получилось у неё неудачно. А во-вторых, этот вопрос нужно было задать самому Валькову. Может быть, позиция для выстрела была выбрана так, что удобнее было стрелять в идущего впереди. Владимир Ильич был, как я прекрасно помню, на несколько шагов впереди меня. Этим он, вероятно, и спас мне жизнь. Я ему за это, конечно, благодарен. Даже страшно представить, что могло бы произойти, окажись я впереди.
— И еще… — задумчиво продолжил Сметанин, не сводя с меня взгляда, — вы же знали, что Вальков будет там. И будет стрелять. Говорите, «срочная информация» была? Но какая же она срочная, если вы заблаговременно отправили на заброшенный завод Шульгина, а сами с начальником кадров прибыли гораздо позже. Вы знали, что Вальков там будет. Как-то не вяжется.
— Шульгин прибыл ненамного раньше нас, — стал уже откровенно врать я. — Мы просто разминулись. Тут у вас недостоверная информация.
Под его внимательным взглядом я продолжил, держа голос ровным, как на докладе:
— Мы получили оперативную информацию о местонахождении Валькова и решили ее реализовать. Все решения принимал подполковник Зуев. Мне повезло быть исполнителем под руководством опытного руководителя.
— Почему же тогда вы не вызвали дополнительные силы, спецназ? — спросил он даже слишком мягко.
Будто уточнял у какого-нибудь курьера, когда привезут его заказ. Или желал узнать у официанта, какие в заведении приняты чаевые.
— Не было времени, я ведь говорил. А потом, я лично, если честно, не особо-то верил, что информация о местонахождении Валькова подтвердится, — спокойно и доверительно заговорил я. — Можно сказать, мы выехали туда больше для галочки. Это, конечно, между нами, Аркадий Львович, не под протокол. По телевидению теперь показывают всё иначе: мол, заранее подготовленная и хитро спланированная операция. Но вы же сами понимаете, в нынешних условиях и в нашей стране СМИ обязаны подчёркивать роль государства и правоохранительных органов как основную и решающую. Любые факты борьбы с преступностью освещаются с героическим подтекстом. Собственно, я с этим принципом согласен, наш имидж, я имею в виду органы, нуждается…
Я не стал заканчивать фразу.
— Вы очень умный, — чуть сощурившись, заметил следак без особого энтузиазма.
— Ну что вы, Аркадий Львович, — усмехнулся я. — Я просто смотрю новости и анализирую. Мир очень быстро меняется, хочется поспевать за ним.
Он кивнул, продолжая печатать своими толстыми короткими пальцами на маленьком ноутбуке.
— Скажите… Из какого оружия вы прострелили Валькову плечо?
Про левый «Глок» я ему конечно не сказал.
— Из оружия Шульгина, — уверенно ответил я, зная, что ранение получилось навылет и пулю не нашли. — Когда Колю ранили, я взял его пистолет. Об этом уже говорил.
Калибр «Глока» — девять миллиметров, как у макарыча. И по мягким тканям, сквозь которые прошла пуля, не определишь, из какой модели ее выпустили. А гильзы я подчистил. Собрал.
Пауза. Только слышен шелест клавиш ноутбука.
— А вот тот человек, который внезапно погиб на стадионе, тот якобы зависимый, что вколол себе инъекцию с сильнодействующим ядом… — Бульдог поднял взгляд и внимательно посмотрел на меня. — Вы с Владимиром Ильичом Зуевым ведь стали невольными свидетелями его смерти?
— Ну да. Я сдавал физо, нормативы в связи с переводом на вышестоящую должность. Какой-то придурок вдруг начал корчиться прямо на беговой дорожке. Мы подошли ближе, думали, может, приступ какой, а он уже успел себе шприц вколоть. Яд какой-то. Я же не эксперт. Мало ли у нас суицидников? Вам ли этого не знать, Аркадий Львович.
— Знаю, знаю, — пожевал он губу. — Но есть одна странность. Погибший оказался в федеральном розыске. Виктор Синельников, киллер. Убийца. Работал в паре с ещё одним человеком по имени Тарас. Других данных по нему у нас пока нет. Всегда работали вдвоём.
Тарас давно на том свете, — хмыкнул я про себя, вспоминая ловушку-самострел из обреза. Так, значит, звали второго спеца. Не знал… а вслух, конечно, я сказал другое.
— Вот как… Киллер, значит. Тогда это вообще замечательно. На одного ублюдка, простите, стало меньше, — усмехнулся я.
— Только вот его партнёра, сообщника Тараса мы нигде не нашли. А Виктор погиб. Что же он делал в Новознаменске? Как вы считаете?
— Это знает, наверное, только сам Виктор, — пожал я плечами. — К сожалению, его теперь не спросишь. Мы с Зуевым вам точно ничем не помогли бы — мы и заговорить с ним не успели.
— А вы, случайно, сами не помогли Виктору Синельникову воткнуть в себя этот шприц? — вдруг задал прямой вопрос следователь.
— Да нет, что вы, откуда такие теории, — я постарался выглядеть максимально расслабленно и убедительно. — У вас же есть показания Зуева. Если мне не верите, почитайте их. Там чётко написано: мы приехали сдавать нормативы. Увидели наркомана… ну, тогда мы подумали, что наркоман. Он ширнулся, задергался. Оказание первой помощи было неуместным — умер почти мгновенно, признаки были очевидные. Мы сделали сообщение в «02». Сообщение зарегистрировано, запись звонка есть. Вы же прекрасно знаете, что все звонки в дежурную часть записываются.
— Да, я слушал эту запись, — задумчиво кивнул Бульдог. — Голос вашего начальника кадров был уж слишком взволнованным, когда он сообщал о смерти этого, так называемого, наркомана, которого он видел впервые в жизни.
— Ну, знаете ли, Аркадий Львович, — развёл я руками, — люди по-разному реагируют на смерть. Кадровик наш — да простит меня покойный, книжный червь. Что с него взять? Увидел, как человек корчится, пена изо рта, глаза навыкат, страшное дело. Вот и занервничал.
— А вы, значит, не занервничали? — с лёгким прищуром произнёс следователь. — Вы-то не книжный червь?
— Я ещё книжнее, — с сарказмом бросил я. — Так занервничал, что даже позвонить не сумел. Зуев мне приказал звонить, но я пальцами по циферкам попасть не мог.
— Ясненько, ясненько, — пробормотал Бульдог, качая головой. — Странный у вас городок, Максим Сергеевич. Интересно мне тут будет поработать.
Он ещё раз глянул на экран ноутбука, быстро пробежался глазами по тексту, щелкнул мышкой. Принтер на тумбочке загудел и выплюнул напечатанные листы.
— Ладно. Ознакомьтесь с протоколом допроса, напишите: «С моих слов записано верно, мной прочитано». И распишитесь, что права и обязанности вам разъяснены. Вот здесь ещё подпись поставьте.
— Да знаю я, — отмахнулся я от его объяснений и взял ручку. — Не первый раз.
* * *
Карл Рудольфович Ландер, знаменитый на всю область и далеко за её пределами психотерапевт, подъехал к небольшому офисному зданию в тихом районе Новознаменска. Его спортивная двухдверка слегка не вписывалась в местный пейзаж, выделяясь своим нарочитым блеском и подчёркнутой молодёжностью. Сам профессор не стеснялся запоздалого кризиса среднего возраста, напротив, будто бравировал им.
Небольшой офис раньше был обычным магазином, но сейчас его полностью переоборудовали под кабинет психотерапевтической помощи. На входной двери висела аккуратная табличка с именем врача, его специализацией и графиком приёма. Карл Рудольфович вошёл внутрь, придерживая тяжёлую стеклянную дверь рукой.
В небольшом, светлом холле за стойкой ресепшена сидела секретарша Верочка — женщина неопределённого возраста, неизменно вежливая и аккуратная до кончиков пальцев. Её рабочее место было безупречно чистым: рядом с компьютером лежал журнал, стояли карандашница и телефон. Возле стойки располагалась пара удобных кресел и низкий столик, на котором были разложены свежие номера психологических журналов и буклеты про стресс и тревогу. На стенах были развешаны неброские картины в мягких, пастельных тонах, а в углу располагались крупные фикусы в массивных горшках.
— Доброе утро, Карл Рудольфович, — Верочка вздохнула с лёгкой улыбкой. — Вам снова звонили. Опять приглашали в Москву, предлагают место в институте Сербского. Ещё из какой-то частной клиники звонок был, уже устала отказывать. Я, конечно, понимаю, что для вас Новознаменск — родной, но почему вы не рассмотрите такие предложения? Конечно, я рада, что вы остаётесь, иначе я бы работу потеряла, но… что вас здесь держит, не вполне всё же понимаю.
— Верочка, — хитро улыбнулся Ландер, аккуратно поправляя неизменную бабочку на шее, — родина не там, куда зовут, а там, где ты по-настоящему нужен.
Верочка улыбнулась, глядя на профессора снизу вверх с неприкрытым восхищением. Она давно знала всю его биографию почти наизусть: и про научные статьи, публиковавшиеся в серьёзных зарубежных журналах, и про регулярные приглашения на престижные международные конференции, и про инвесторов частных клиник, мечтавших заполучить такого высококлассного специалиста. В глубине души она немного гордилась, что работает рядом с человеком, имеющим имя мирового уровня. Однако почему Карл Рудольфович упорно оставался в этом городе, было ей не совсем ясно.
Сам же профессор всё молчал, загадочно улыбаясь своим мыслям, и в этой тишине прошёл в кабинет, отделённый от холла плотной непрозрачной дверью. Его рабочее пространство было просторным, выдержанным в спокойной, нейтральной цветовой гамме. Светло-бежевые стены, мягкий рассеянный свет ламп и плотные жалюзи, регулирующие дневной свет. Вдоль одной из стен стояли массивные книжные шкафы, заполненные аккуратно расставленными томами и папками с документами. В центре находился письменный стол из тёмного дерева, за которым профессор проводил консультации, а напротив расположилось удобное кожаное кресло для посетителей, специально предназначенное для долгих, доверительных бесед.
Рядом с креслом стоял маленький столик, на котором располагалась коробка с бумажными салфетками — неотъемлемая часть любого психотерапевтического сеанса. На полу лежал небольшой ковёр с коротким ворсом. Отсюда целенаправленно были убраны лишние предметы и яркие детали, ничто не отвлекало клиентов от беседы. В кабинете едва уловимо пахло травяным чаем и книгами.
Карл Рудольфович сел за стол и открыл ноутбук. В глубине души он хорошо понимал, что Верочка права. Но дело было не в патриотизме и даже не в привязанности к месту. Просто именно здесь, в небольшом по меркам мегаполисов и ничем не примечательном Новознаменске, решались гораздо более важные и сложные вопросы, чем можно было бы предположить. Именно здесь находились люди, которым он был по-настоящему необходим.
В последнее время Ландер вёл приём, в основном, в частном порядке. В государственной клинике он числился, скорее, номинально, но руководство держалось за него, уважительно и с явным попустительством, потому что он был единственным доктором медицинских наук не только в клинике, но и во всём городе.
Проводив очередного клиента, типичного городского невротика — вечно обеспокоенного менеджера среднего звена с бессонницей, тревожностью и паническим расстройством, — профессор аккуратно выписал ему рецепт и протянул его секретарше:
— Верочка, поставьте, пожалуйста, печати на рецепт. У меня сегодня больше никого нет?
— Нет, — ответила Верочка и тут же улыбнулась, явно надеясь закончить пораньше.
— Ну что ж, тогда можете быть свободны. Я ещё посижу, поработаю, изучу пару свежих статей по нейрокогнитивным методикам. В последнем номере «Neuropsychology Review» вышли очень интересные материалы, хочу внимательно ознакомиться.
Верочка обрадовалась и тут же чуть смущённо произнесла для вида:
— Ну как же так, рабочий день ещё не закончился. Я могу посидеть, звонки принимать…
— Какие звонки, Верочка? — улыбнулся Ландер. — Кто будет звонить в это время? Всё, идите домой, отдыхайте.
Верочка ловко сложила бумаги за стойку и быстро собрала сумочку.
Как только секретарша упорхнула, Карл Рудольфович запер за ней дверь на ключ изнутри, тщательно опустил все жалюзи на окнах и выключил основной свет в холле, чтобы с улицы никто не мог заметить, что в здании кто-то есть. Он негромко насвистывал одну из мелодий Вагнера — «Полет валькирий».
После этого профессор надел поверх своего строгого костюма белый медицинский халат, выглядевший так, словно подходит и для хирургической операции, достал из кармана ключи и прошёл вглубь здания. Там, за хозяйственным блоком, располагалась старая кладовая. Её дверь, облепленная облезшей от времени самоклеящейся плёнкой, резко контрастировала с ухоженным офисом, однако под этой обшарпанной плёнкой скрывалась толстая железная конструкция, похожая на бронированную дверь бункера.
Ландер аккуратно вставил первый ключ, провернул его, затем достал второй, вставил — и только тогда открыл дверь. Толстый слой звукоизоляционного материала плотно прилегал к косяку. Внутри была самая обычная кладовка — лампочка, покрытая засохшими пятнами краски, старые швабры, ведра и моющие средства, потертые железные стеллажи, заставленные всякой хозяйственной ерундой. Ничего подозрительного на первый взгляд.
Но доктор уверенно прошёл дальше и уверенным движением отодвинул один из стеллажей в сторону, тот отъехал легко и без дребезга, на скрытом шарнире, открывая ещё одну дверь. Эта дверь уже была современной и открывалась с помощью отпечатка пальца. Карл Рудольфович приложил палец к сканеру, дверь с тихим щелчком открылась, пропуская его в проход вниз по полутёмной лестнице. Он захлопнул дверь за собой и оказался в полумраке небольшой подземной лаборатории.
Помещение выглядело странно, словно затерянное во времени. Тусклый свет падал на стальные столы и стулья. Окон не было, воздух был прохладным и слегка влажным, вдоль стен стояли стеллажи с колбами, мензурками и пробирками. Несколько клеток с белыми крысами тихо поскрипывали, их обитатели копошились, шуршали подстилкой и нервно дёргали хвостами.
На одном из столов стоял старый громоздкий компьютер с выпуклым экраном, светящийся зелёноватым отсветом. Повсюду лежали стопки научных журналов, исписанные блокноты и толстые амбарные книги с многочисленными пометками. На верхней книге лежал старый пленочный диктофон «Sony» для мини-кассет.
Профессор присел на железный стул, взял в руку диктофон, нажал кнопку записи и негромко произнёс:
— День седьмой, объект номер двенадцать дробь шесть. По-прежнему проявляет выраженные признаки агрессии и сопротивления базовым инструкциям. Ежедневно внутривенно вводится экспериментальный препарат в дозировке 50 миллиграммов, разовая инъекция. Медикаментозное воздействие сопровождается гипнотическими сеансами, направленными на подавление волевой активности и корректировку когнитивных реакций. Состояние объекта в настоящее время демонстрирует умеренную податливость, однако наблюдаются стойкие рецидивы агрессивного поведения после окончания действия препарата. Рекомендую увеличить продолжительность гипнотических сеансов с целью закрепления положительной динамики в когнитивной сфере и повышения порога эмоционального раздражения…
Ландер щёлкнул кнопкой «стоп», задумчиво посмотрел на старый диктофон и положил его обратно на стол. Потом поднялся, подошёл к клеткам с крысами, внимательно наблюдая за поведением животных.
Профессор будто выполнял рутинную лабораторную работу, но в глубине его глаз сверкало странное удовлетворение человека, уверенного в важности своих исследований и способного оправдать любые средства ради достижения цели.
Профессор шагнул к лабораторному холодильнику, прозрачные дверцы которого отливали мягким голубоватым свечением. Он привычным движением открыл дверцу, достал оттуда аккуратно упакованную ампулу с препаратом, вскрыл ее и ловко набрал жидкость в шприц, потом направил его вверх и выпустил воздух с тонкой струйкой верхней фракции вещества.
Из лаборатории дальше вела еще одна дверь. Массивная, тоже с цифровым сканером. Профессор приложил палец. Замок с негромким щелчком отозвался, и дверь распахнулась. За ней было небольшое помещение с тусклым освещением, разделённое внутри на две части прочной металлической решёткой, через которую с трудом проникал полумрак.
— Ну что, пациент номер двенадцать дробь шесть, — негромко и почти ласково произнёс доктор, — пришло время делать процедуры.
За решёткой, на железной койке с облезлым матрасом, сидел здоровый, но явно изможденный бугай с затравленными глазами. Кабан, увидев доктора, стиснул зубы и процедил с яростной ненавистью:
— Сука… Что ты задумал? Лучше убей сразу! Я больше не дам тебе колоть эту дрянь.
— Ну-ну, — спокойно ответил доктор, подходя ближе к решётке и разглядывая подопытного с любопытством энтомолога. — Протяни-ка мне свою руку и поработай пальчиками. Давай, не капризничай.
— Пошёл ты! — рыкнул Кабан, и в глазах его на миг блеснула дикая, неподдельная ярость.
Это был тот самый человек, который когда-то нападал на Ярового, от которого тогда пришлось спасать молодого поэта в пивной. Впрочем, об этом Ландер не знал. Сейчас от прежнего бесстрашного бугая почти ничего не осталось — он походил на затравленного раба, озлобленного и одновременно напуганного до смерти.
— Как хочешь, — спокойно сказал профессор и вытащил из кармана халата небольшой пульт. Он непринужденно нажал кнопку, и мгновенно по решётке, кровати и железному полу помещения пробежал электрический разряд. Кабан инстинктивно поджал ноги, пытаясь спрятаться на кровати, но ток настиг его, пронзая всё тело резкой, болезненной судорогой. Он заскрипел зубами, мучительно и жалобно застонав:
— Хватит… хватит! Прошу, не надо… я всё сделаю…
— Вот это другое дело, — улыбнулся доктор, отпуская кнопку на пульте. — Протяни мне руку через решётку. Вот так, хороший мальчик.
Кабан, тяжело дыша и едва переставляя ноги, покорно подошёл к решётке, протянул массивную, покрытую шрамами руку. Профессор уверенно и быстро сделал инъекцию. Инъекцию того самого вещества, что он когда-то вводил Дирижёру по просьбе Валькова.
Дирижер! Ах, какой же это был перспективный экземпляр, с сожалением подумал он. Не то что это примитивное быдло. Но выбирать не приходится — работаем с тем, что есть. Жалко только, что Вальков не сумел уберечь такой ценный кадр.
Закончив, доктор убрал шприц и внимательно посмотрел на своего пациента:
— Теперь отдыхай, дружок. Впереди ещё много работы.
Кабан безвольно сел обратно на койку, тяжело оперся о стену и закрыл глаза, уже погружаясь в мучительный полусон, навеянный введённым препаратом. Доктор удовлетворённо кивнул сам себе и вышел из помещения, плотно заперев дверь и приглушив за собой свет. Он насвистывал мелодию Вагнера.
