Глава 11

Я зашел в кабинет к Кобре и с ходу наткнулся на сцену её очередной телефонной баталии. Она стояла у окна, раздражённо прижимая трубку к уху, и явно едва сдерживалась, чтобы не перейти на совсем уж повышенные тона.

— Вот ему и звони тогда! Что ты мне названиваешь постоянно? — с раздражением крикнула она в телефон. — Номер тебе его дать? А вот, он сам как раз и зашел. Хочешь, трубку дам, поговори с ним лично.

Кобра выразительно глянула на меня, словно собеседник на том конце провода мог увидеть её раздражение и меня заодно.

— Не хочешь? Ой, Антоша, всегда ты был ссыклом. Всё, не звони больше, давай, пока, — она быстро положила трубку и облегченно выдохнула.

— Антоша, значит? — с холодком спросил я. — Соколов, что ли, твой бывший?

— А кто ещё, Макс? Много у меня Антошенек, что ли, было? Ой! Что-то не то ляпнула…

— И чего ему опять понадобилось? — будто бы равнодушно уточнил я.

— Да опять про твою «Ниву» начал ныть, — отмахнулась Кобра. — Говорит, переоформи уже на себя эту машину, задолбался штрафы твои оплачивать с камер фиксации.

Я злорадно ухмыльнулся и пожал плечами:

— Ну пусть платит. Когда-нибудь оформлю, когда будет время.

— Кстати, а чего ты её до сих пор не оформил? — поинтересовалась Оксана.

— Да шифровался, пока Валет живой был, сама же понимаешь, — усмехнулся я. — А сейчас вот специально назло Антошеньке ещё пару недель не буду ничего делать.

— Он там грозился обратно забрать машину, если не оформишь, — предупредила она, слегка нахмурившись.

— Кишка у него тонка, — отмахнулся я. — Договор купли-продажи подписан, не дёрнется.

— Как хочешь, ваши дела, — Кобра пожала плечами. — Мне вообще эта «Нива» не нравится.

— Ну да, конечно, у тебя марковник, — одобрительно кивнул я. — Слушай, я чего к тебе вообще зашёл. Тут Паук мне мысль подкинул. Проконсультироваться с одним профессором психологии. Может, он подскажет, можно ли человека так обработать, чтобы заставить с моста прыгнуть? Гипнозом там или каким-то ещё внушением. Подскажет, куда копать.

— Сомнительно, конечно.

— Но попробовать стоит.

— И как его зовут, этого профессора? — спросила Кобра.

Я достал из кармана сложенный листок и прочитал:

— Карл Рудольфович Ландер.

— Ландер? — неожиданно вскинулась она. — Что-то знакомое…

Оксана подошла к сейфу, открыла его и достала оттуда стопку бумаг. Немного полистав, она протянула мне распечатку звонков. Возле одного из номеров карандашом было написано: «Ландер».

— Когда Валет был в розыске, мы все его звонки пробивали. Вот этот профессор и всплыл, видишь? — она ткнула пальцем в листок. — Часто они созванивались вообще-то, так что интересно, какие дела у них могли быть общие?

— Вот и узнаем, — задумчиво произнёс я. — Заодно и выясню, что за человек этот Ландер.

Кобра снова села за стол и подняла глаза на меня:

— Кофе будешь?

— А коньяка нет? — усмехнулся я.

— Ты офигел, Макс? Рабочий день только начался!

— Эх. Тогда кофе, — с деланной грустью вздохнул я. — Только с сахаром, а не ту горькую бурду, которую ты хлебаешь.

— Ой! Какие мы нежные! Настоящий кофе без сахара пьют.

— Настоящий кофе — это «три в одном», из пакетика, — усмехнулся я, — и под «Доширак», желательно.

— Когда это ты на «Доширак» успел подсесть? — удивилась Кобра, доставая кофе и сахар.

— Было дело… — туманно ответил я.

Я вошёл в приёмную профессора Ландера, и в тишине помещения тревожно звякнул подвешенный над дверью колокольчик. За стойкой сидела женщина средних лет. Она приветливо подняла на меня глаза и улыбнулась профессионально и сдержанно, как умеют улыбаться только в дорогих заведениях, связанных с работой с клиентами.

— Здравствуйте! На какое время вы записаны? — спросила она, привычно листая страницы журнала.

— Я не записан, — ответил я, сразу подходя ближе.

— Тогда вам нужно записаться, у нас прием строго по записи, — секретарша слегка нахмурилась и придвинула к себе журнал с расписанием приёма.

— Нет, вы не поняли, я не пациент. Я хуже, — улыбнулся я и достал удостоверение.

Женщина замерла на мгновение, словно в ступоре, широко раскрыла глаза, недоверчиво уставившись на меня. Наверняка скрывать ей было нечего, но сама ситуация явно выбивала её из привычной колеи: готов поспорить, что полиция здесь была нечастым гостем.

— Мне нужно переговорить с Карлом Рудольфовичем, — твёрдо произнёс я.

— Ой, знаете, — начала она смущённо листать журнал, растерянно пробегая глазами по страницам, — у него сегодня всё расписано, пациенты один за другим. Может быть, завтра найдётся окно, если…

— Нет, вы снова не поняли. Мы окошки ваши искать не будем. Уголовный розыск. Позовите профессора, пожалуйста, прямо сейчас, — повторил я более настойчиво.

Она растерянно заморгала, не зная, как поступить в такой ситуации. Но я уже не стал ждать. Кинув взгляд на шикарную массивную дверь кабинета, я шагнул к ней.

— Подождите! Там же пациент сейчас! Ой, мне же влетит потом! — всполошилась она, беспомощно привстав со стула.

— Ничего страшного, скажете, что вас запугали, — отмахнулся я и уверенно постучал в дверь кабинета.

Но ответа ждать не стал, тут же открыл и вошел.

Внутри кабинета было полутемно и тихо. Пожилой профессор Ландер сидел на небольшом диванчике, а напротив, в глубоком мягком кресле, устроился худощавый, нервный пациент молодого послепрыщавого возраста, который вздрагивал и жаловался профессору на тревожность, панические атаки и прочие непонятные мне казусы. Я невольно подумал: «Мне бы твои проблемы…».

В моё время, когда кругом был один беспросветный бардак, ни о каких психологах никто и не слыхивал. Если бы кто-то в девяностых пришёл и сказал, что ему непременно нужен психолог, его бы тут же на смех подняли и отправили бы либо в вытрезвитель, либо прямиком на психиатрическое освидетельствование, чтобы лишний раз не морочил голову людям. Тогда ведь из простых людей никто не знал, что такое панические атаки и выгорание. Для нас терапия существовала другая, в чем-то проще и надёжнее: стакан водки, налитый щедрой рукой товарища. И хоть ненадолго, но после такого сеанса проблем на душе становилось гораздо меньше.

Правда, к ней тоже лучше не привыкать.

Впрочем, и сама страна тогда обзавелась своими всенародными «колдунами-психологами», вроде Чумака, который молча и загадочно махал руками с экранов телевизоров, заряжая воду и кремы. А ещё был взгляд Кашпировского, пристальный и гипнотический, пронизывающий насквозь, обещающий избавление от всех недугов и несчастий. И шрамы, якобы, рассасывались. Вот была психотерапия, так психотерапия, причём коллективная, на миллионы человек сразу. Без всяких успокоительных и снотворных.

Из медикаментов у нас вообще был простейший набор: подорожник на разбитую коленку и плевок бабы Клавы на ячмень на глазу. Ячмень, кстати, и вправду проходил через пару дней. Так и лечились, особо не заморачиваясь. Зачем кому-то был психолог, если есть столько проверенных временем народных методов?

А теперь психологов, как грязи, и все люди лечатся, прорабатываются, копаются в своих головах, будто в чуланах, пытаясь избавиться от хлама и паутины в мозгах. С одной стороны, это, наверное, и неплохо, а с другой — куда-то исчезла та самая простота и твёрдость духа, с которыми жили раньше. Тогда мы как-то проще переносили трудности и неудачи, меньше жаловались и меньше ныли. Возможно, стакан водки и плевок Бабы Клавы не решали наших проблем, но жизнь казалась проще, яснее и понятнее. А может, просто молодость была, и море по колено.

— Что происходит? Вы кто? — возмущённо проговорил профессор, резко повернувшись в мою сторону. — Процесс консультации нельзя вот так…

— Здравствуйте. Лейтенант полиции Яровой Максим Сергеевич. Нам нужно переговорить, — произнёс я сухо, сверкнув ксивой.

— Что-то случилось? — Ландер слегка нахмурился и вопросительно посмотрел на меня поверх очков.

— Желательно наедине, — я многозначительно покосился на пациента, который от моего появления ещё сильнее сжался в кресле, будто пытаясь стать незаметным.

— Подождите минутку, я сейчас закончу… — начал было профессор.

— Нет-нет, я пойду! — пациент неожиданно вскочил, нервно поправляя рубашку и кидая испуганные взгляды то на меня, то на профессора. — Мы же с вами х-хорошо поговорили, я понял! Простите, мне нужно идти, срочно…

Он бросил торопливый взгляд на часы, даже не разглядев стрелок, и поспешно ретировался, чуть ли не бегом выскочив из кабинета. «Он, оказывается, полиции боится даже сильнее, чем своих панических атак», — усмехнулся я про себя.

— Что ж, — профессор развёл руками и указал на освободившееся кресло, — присаживайтесь, молодой человек.

Я внимательно посмотрел на кресло, оценивая его. Представил, сколько людей жаловались в нём на жизнь, начальство, семейные проблемы, комплексы и всякие прочие психологические тараканы. Нет, садиться туда не буду. Я взял стоящий рядом стул, пододвинул его так, чтоб стоял напротив профессора, и устроился на нём.

— Мне как-то привычнее на стуле, знаете ли, — пояснил я.

— Слушаю вас внимательно, — профессор слегка наклонил голову, наблюдая за мной с профессиональным спокойствием, закинув ногу на ногу. В позе его читалась полная уверенность и отсутствие какого-либо дискомфорта. Чувствовалось, что он привык выслушивать и воспринимать любые слова с безразличным профессионализмом, будь то пациент, коллега или вот как я сейчас — полицейский.

— Карл Рудольфович, — начал я, внимательно глядя в глаза психиатра, — мы расследуем очень любопытный случай гибели мужчины. Возраст — тридцать пять лет. Физически здоров, крепко сложен. И вот представьте себе, такой человек спрыгнул с моста.

— Ах да, да… суицид, я видел про этот случай в новостях, — кивнул профессор. — Любопытно… и очень печально.

— Да, печально… Но есть одна странность, — продолжил я, понизив голос и пристально наблюдая за его реакцией. — Он совершенно не колебался. Когда люди пытались его остановить, он просто раскидывал их, отбивался, как одержимый. Я вот и подумал — такое поведение совсем не характерно для самоубийц. Обычно они смиренные, подавленные, тихие. А тут — агрессия, решимость, ярость…

— А вы что же, лично много видели самоубийц? — неожиданно перебил меня Ландер, прищурившись.

— Приходилось, — ответил я, не отводя взгляда.

— Странно, вы такой молодой, а опыта у вас уже столько, будто вы прожили целую жизнь. Простите, напомните, как ваше имя?

— Максим Сергеевич Яровой.

Профессор задумчиво прикусил кончик шариковой авторучки и с уже большим интересом снова посмотрел на меня:

— А это не тот ли самый Яровой, который…

— Тот-тот, — перебил я, чуть улыбнувшись. — Тоже в новостях увидели?

— Да-да, видел, — признался профессор. — Но, признаться, представлял я вас несколько иначе.

— Иначе?

— Простите, но представлял я вас — более взрослым, что ли. Не думал, что нашего кандидата в мэры осадил такой… э-э…

— Хотите сказать, щегол? — усмехнулся я.

— Нет-нет, что вы, вовсе не это я хотел сказать… просто молодость ваша… — Он слегка замялся, подбирая слова. — Она никак не вяжется с образом опытного сотрудника полиции.

— Молодость, профессор, это единственный недостаток, который проходит сам собой, — отмахнулся я. — Так вот, вернёмся к суициду. Скажите, можно ли, по-вашему, скажем так, заставить человека спрыгнуть с моста?

Я сделал упор на слово «заставить» и добавил:

— Ну, внушить, приказать ему так, чтобы он сам пошёл и прыгнул?

— Нет, — твёрдо ответил профессор, качнув головой. — В таком виде — нет. Суицид предполагает особый эмоциональный фон, или, если хотите, особое состояние сознания.

— Но ведь люди совершают самосожжения, бывают массовые самоубийства среди сектантов. Как же так? Не сами же они, им кто-то велит.

— Это совсем другое, — терпеливо объяснил профессор Ландер. — Сектантский суицид, самосожжение, массовое самоуничтожение — это продукт фанатизма, своеобразная гиперфиксация сознания на идее. Понимаете, Максим Сергеевич, это особое состояние психики, в котором все другие ценности полностью подавлены одной-единственной идеей или верой. Психика фанатика находится в состоянии чрезвычайного аффекта, при котором сознание сужается до одной точки. И эта идея становится абсолютной истиной, единственным смыслом жизни. Самоубийство в таком случае даже рассматривается человеком не так, как нами, а как высшая форма выражения преданности идее или кумиру. Отказ от жизни воспринимается фанатиком не как поражение или уход, а как величайшее проявление верности, посвящения. Понимаете, не насильственное выполнение чужой команды, а акт крайнего самоотречения, своего рода высшая форма служения. В таких случаях психика полностью отключает инстинкт самосохранения, подавляя даже естественные страхи и колебания.

Он замолчал, чуть помедлил, внимательно посмотрев мне в глаза, и добавил:

— Но ваш случай, то есть тот, который вы описываете, совсем иной. Здесь у человека не было никаких признаков фанатичной веры, не было мотивации, не было того эмоционального подъёма, о котором я говорил. К тому же его поведение явно не укладывается в классическую картину суицидального поведения. И вот это действительно вызывает интерес. Но, к сожалению, я ничем вам помочь не могу.

— Спасибо, — я поднялся со стула.

— Рад был побеседовать.

— И ещё один вопрос, профессор, — я сделал шаг к выходу, а потом словно бы вспомнил что-то важное лишь в самый последний момент.

Старина Коломбо любил такие трюки делать, и сейчас я намеренно скопировал его стиль: развернулся уже у двери, поднял указательный палец вверх и выразительно посмотрел на Ландера.

— Да-да, конечно, — профессор тревожно улыбнулся, явно заинтригованный моим неожиданным манёвром.

— В крови погибшего обнаружено какое-то неизвестное вещество, предположительно — психотропного действия. Как вы считаете, каким образом оно могло попасть в наш захолустный городок?

Ландер слегка нахмурился, задумчиво барабаня пальцами по столу, затем сдержанно и рассудительно ответил:

— Видите ли, я не химик, не токсиколог и не фармаколог. Моя специализация — всё-таки человеческая душа, её лабиринты, тревоги и комплексы.

Своим тоном он даже будто бы пытался меня одёрнуть, мол, почему у меня в кабинете — и такие вопросы?

— Но вы ведь медик, — заметил я мягко, не отводя взгляда от его глаз.

— Конечно, — согласился он осторожно. — Но я всё же больше психолог. А эти вещи — уже совсем другая область медицины.

— И тем не менее, — я снова сделал шаг к профессору, чуть пристальнее смотря на него, — если представить теоретически, можно ли человека под действием психотропного препарата подтолкнуть к самоубийству? Например, воздействуя на него еще и внушением, гипнозом?

— Звучит это, знаете ли, несколько фантастически, — Ландер покачал головой, хотя явно заинтересовался вопросом. — Теоретически возможно многое, конечно. Если вспомнить историю, были случаи в практике спецслужб, особенно в эпоху так называемой холодной войны, когда ЦРУ, например, проводило эксперименты с психотропными веществами и гипнозом. Программы вроде MK-Ultra в США. Там пытались разработать методы воздействия на сознание, чтобы управлять поведением людей. Но, — тут он покачал головой, будто сказку мне рассказывал, — подобные технологии всегда упирались в сложность человеческой психики. Слишком много индивидуальных факторов, слишком много непредсказуемых реакций. В фанатических, религиозных культах подобное возможно, но там люди сами глубоко погружены в идею, их сознание уже искажено определёнными установками. Это не слепое повиновение приказам, а результат длительной психологической обработки и сильнейшего эмоционального воздействия.

— Ну да, конечно, — задумчиво кивнул я. — Согласитесь, дело странное, поэтому я и обратился к вам.

Я сделал паузу, как будто что-то вспомнил ещё.

— Ах да… Чуть не забыл, профессор, — снова заговорил я небрежно, как будто невзначай. — Скажите, что вас связывало с Германом Сильвестровичем Вальковым?

Ландер едва заметно вздрогнул и быстро перевёл взгляд.

— Он… был моим пациентом, — ответил профессор с запинкой в голосе.

— Значит, вы помогали бандиту? — спросил я, внимательно глядя на него.

— Ну знаете ли, молодой человек, — профессор слегка надменно поправил очки, — на тот момент он считался уважаемым гражданином, кандидатом в мэры, меценатом. То, что он бандит, вскрылось лишь потом. И я об этом не знал. И не должен был знать. И потом…

— Вот как? И на ваших этих сеансах он ничего такого криминального не рассказывал? — продолжал я, стараясь уловить малейшее колебание на его лице.

— Абсолютно ничего такого. Обычные человеческие жалобы — бессонница, тревожность, депрессивные состояния. Ничего, что отсылало бы к криминалу, убийствам.

Ну-ну, — хмыкнул я про себя. Я не слишком поверил ему, но кивнул, не подавая виду:

— Понятно. Помогали вы людям, в том числе и Валькову…. Если смотреть на это в общем, то, конечно, похвально. Тогда, может, и мне поможете советом?

— Советом? — профессор слегка прищурился. — На сеанс у меня сейчас, знаете ли, времени нет, скоро придет следующий пациент, но короткий совет я готов дать. Спрашивайте, конечно.

— Видите ли, мне иногда кажется, что во мне живёт другая личность. Будто из прошлого, — я внимательно смотрел ему в глаза, улавливая малейшую реакцию. — Такое вообще возможно?

— Конечно, — кивнул он уверенно. — Но в таком случае это уже вопрос к психиатру, а не ко мне. Подобные симптомы называются диссоциативным расстройством идентичности, или, проще говоря, шизофренией. Тут я вам точно не помогу.

— А вы, значит, психотерапевт?

— Да, психолог и психотерапевт, не психиатр.

— Ну да-да, конечно, — я развёл руками. — Что ж… Пойду тогда психиатра искать.

— У вас определённо есть чувство юмора, молодой человек, — профессор слегка улыбнулся.

— До свидания, — изобразил я улыбку.

Почему-то этот профессор мне не нравился… Хитрый тип. Хотя, может, и показалось?

— Да, да, до свидания. Приятно было пообщаться с человеком, который «раскрутил» самого Валькова, — кивнул Ландер.

Я же направлялся к двери. И уже взявшись за ручку, вдруг снова обернулся:

— Кстати, Карл Рудольфович, на днях из спецпсихбольницы сбежал опаснейший пациент. Вы, наверное, слышали. Как вы думаете, он может вернуться в родной город, в Новознаменск? Что движет такими людьми — инстинкт самосохранения или старые триггеры, старые связи?

— О… Тут сложно сказать однозначно, — медленно ответил профессор, чуть насторожившись. — Всё зависит от его текущего состояния, а я его клиническую картину не наблюдал. Такие люди непредсказуемы. Это вам лучше там, в самой больнице, и узнавать.

— Да, конечно, узнаем, — согласился я. — Спасибо за всё, профессор, и до свидания. Возможно, мне ещё понадобится ваша консультация. Можно будет как-нибудь ещё зайти?

— Конечно, молодой человек, — вроде бы добродушно сказал профессор, слегка улыбнувшись. — Если обещаете не распугивать моих пациентов.

Я из вежливости коротко улыбнулся в ответ и вышел, прикрыв за собой дверь.

Как только за молодым сотрудником МВД захлопнулась дверь, любезная улыбка, застывшая на лице Ландера, быстро сползла вниз, сменившись выражением глубокой тревоги. Взгляд его стал напряжённым, губы сжались в нитку. Профессор нервно стянул с переносицы очки, протёр их салфеткой и с шумом выдохнул, пытаясь сбросить накопившееся напряжение. В кабинете вдруг стало слишком тихо, и тиканье старых часов раздражало его сильнее обычного.

Он быстро достал из кармана телефон, набрал знакомый номер. Несколько гудков, и в трубке раздался хрипловатый мужской голос:

— Алло, — коротко и сухо отозвался голос на том конце линии.

Это был один тех троих, что сидели сейчас в белом автомобиле напротив офиса профессора. Машина стояла так, чтобы удобно было контролировать вход и всю прилегающую территорию. После убийства Мехельсона серую машину тщательно и незаметно убрали, не оставив ни следа.

Люди Инженера всегда были начеку и постоянно находились рядом с профессором. Инженер дал им строгий приказ охранять его, контролировать каждый шаг и не допускать никаких неожиданных происшествий или сюрпризов.

— Мне нужно связаться с Инженером, — тихо и настойчиво проговорил Ландер в трубку.

— Сеанс связи — не сейчас, скоро он вам сам позвонит, — равнодушно ответил человек из машины, не придавая особого значения тревоге профессора.

— Нет, вы не понимаете, — голос Ландера стал громче, — наш проект под угрозой. Мне срочно нужно переговорить с ним!

— Отставить панику, профессор, — раздражённо оборвал его собеседник. — Что случилось?

— Я об этом буду говорить только с самим Инженером, — Ландер подчеркнул каждое слово.

— Хорошо, я передам ему. Он вам перезвонит, ожидайте.

— И ещё, — добавил Ландер, подойдя к окну и осторожно отодвинув плотную штору. — Видите парня, который сейчас выходит из моего офиса? Он сейчас шагает по ступенькам крыльца, — психотерапевт прищурился, провожая Ярового взглядом. — Запомните его. Это крайне опасный человек, угроза нашему проекту — именно он.

— Что?.. Вот этот салага и есть угроза? — с иронией произнёс собеседник.

— Послушайте, я разбираюсь в людях лучше вас. Он только с виду юнец. По опыту, по хватке он вам фору даст. По мышлению и повадкам… это фактически мой ровесник, если не старше.

— Ладно, профессор. Ожидайте звонка, — трубку отключили.

Не прошло и нескольких минут, как снова зазвонил телефон. Тот самый примитивный кнопочный «Нокиа», что был для односторонней связи с тем, кто оплачивал все исследования. Кто оставался инкогнито. И был крайне опасен. Гораздо опаснее Валькова, с которым Ландер в последнее время проводил сеансы психотерапии.

Ландер торопливо нажал кнопку ответа. Голос, обработанный до неузнаваемости электронной модуляцией, слишком спокойно произнёс:

— Добрый день, господин Ландер. Мне сообщили, что у вас возникли проблемы?

— Проблемы, господин Инженер, возникли у вас, — чуть запинаясь пробормотал психолог. — К нам наведалась полиция. Один молодой лейтенант докопался до самой сути нашего проекта, буквально с наскока. Как — как такое вообще могло случиться? Более того, он подозревает о существовании вещества, которым мы и пользуемся — только для него это пока вещество неизвестное.

— Это плохо, профессор, — голос в трубке звучал по-прежнему бесстрастно. — Но это легко решить. Я дам указание своим людям. Сообщите его данные.

— Максим Сергеевич Яровой, я уже даже показал его им лично, — пробормотал профессор.

— Прекрасно. Тогда не переживайте. Занимайтесь исследованиями. Кстати, как дела у Савченко?

— Вы знаете… это удивительно, но всё отлично, — тон Ландера мгновенно сменился, став оживлённым и азартным, едва речь зашла о его стезе. — Он сам ко мне вернулся. Ну, как — сам, конечно, вы помогли ему, но до конца не сопровождали. Если бы его доставили силой, суть эксперимента была бы нарушена. Важен факт добровольного возвращения. Это прорыв!

— Понятно, он вернулся за очередной дозой вещества, — задумчиво заключил голос. — Оно вызывает привыкание, зависимость, верно?

— Именно так. Чем больше доза, тем сильнее зависимость, и тем больше они хотят его снова и снова. Однако Савченко оказался самым крепким испытуемым. Вещество не разрушило его психику и тело, наоборот, сделало его физически сильнее и выносливее.

— Да, это побочный эффект препарата, — спокойно подтвердил Инженер. — Но не забывайте: наша главная цель — послушание и беспрекословное подчинение. Физическая сила… вторична.

— Я помню, — заверил профессор. — А что же с лейтенантом Яровым?

— Я же сказал вам, не беспокойтесь. Считайте, его уже нет, — невозмутимо и холодно сообщил голос в трубке. — Работайте спокойно, профессор. До связи.

Связь оборвалась. Профессор тяжело вздохнул, отложил телефон и вернулся к окну. Там сгустились тучи, вот-вот пойдет дождь.

— Посмотрим, — проговорил Ландер себе под нос, — кто из вас двоих окажется сильнее.