О том, как появились младореформаторы, но ничего не реформировали

В общем, от Екатерининской эпохи ждать освобождения было невозможно. Прошлое еще прочно держало «екатерининских орлов» в своих лапах. Но при екатерининском внуке ситуация серьезно изменилась. Примерно через полгода после того, как императором стал Александр I (16 октября 1801 года), учитель молодого царя швейцарец Фредерик Лагарп представил докладную записку, в которой дал характеристику групп интересов, способных повлиять на ход возможных преобразований. Большая часть общества была записана им в противники. Но если Екатерина II в свое время не находила в своем окружении и двадцати человек, способных думать о свободах, то Лагарп, как отмечал историк Натан Эйдельман, выделял прогрессивные группы — «образованное меньшинство дворян, некоторая часть буржуа, „несколько литераторов“, возможно, „младшие офицеры и солдаты“». Примерно о том же иными словами говорил мемуарист Федор Лубяновский:

Надобно было видеть тогда движение свежей по виду, здоровой и радостной жизни; молодое, и не по одним только летам, поколение прощалось <…> со старосветскими предрассудками; кругом пошли головы от смелого говора о государственных вопросах; <…> надежда, как видно, веселила сердца.

Просвещение общества, смена поколений, появление генерации молодых людей, размышлявших о причинах и последствиях Французской революции, сделали свое дело. Образованное меньшинство (типа грибоедовского Чацкого) уже не черпало сужденья из забытых газет «времен очаковских и покоренья Крыма». Биография адмирала Николая Мордвинова показывает, как возникали люди новой генерации. Мордвинов учился в Англии в середине 1770‑х, когда там было издано «Богатство народов» Адама Смита. Двадцатилетний юноша с интересом воспринял новое учение и стал его приверженцем. Впоследствии он переписывался с Иеремией Бентамом, чьи идеи также стремился распространять в России. Другой пример — будущий реформатор Михаил Сперанский, который за границей не учился, но в молодости имел возможность читать Вольтера, Дидро, Лейбница, Кондильяка, Ньютона, Локка и многих других популярных тогда мыслителей. Третий пример — молодые люди из Вольного общества любителей словесности, наук и художеств: Иван Пнин, Василий Попугаев. В начале XIX столетия у таких людей появилась возможность объединяться в небольшие кружки для размышлений о просвещении России и ее конституционном устройстве. Основываясь на зарубежном опыте, Пнин отстаивал необходимость защиты собственности и личной безопасности человека.

Даже чисто литературные общества, вроде того, что собирал Алексей Оленин (в будущем директор Публичной библиотеки и президент Академии художеств) у себя в имении Приютино под Петербургом, косвенным образом оказывали воздействие на интеллектуальное развитие России. Наконец, большой интерес представляет случай Николая Карамзина, который в юности примыкал к просветительскому кружку Новикова (где на него оказали серьезное влияние старшие товарищи Семен Гамалея и Алексей Кутузов), а затем путешествовал по Германии и Франции в разгар Французской революции.

Сразу после переворота, свергнувшего с престола императора Павла I, в беседе нового государя Александра Павловича с графом Строгановым было определено, что суть необходимых России преобразований сводится к обеспечению прав гражданина, заключающихся в защите его имущества и свободе делать все, что не наносит вреда другим. Однако пути достижения цели были для Александра I неясны. В итоге император со своими молодыми друзьями стал обсуждать реформы, однако характер этого обсуждения принципиально отличался от того, что делала Екатерина в 1760‑е годы. Если бабушка вынесла дискуссию об обустройстве страны на суд избранных народом делегатов и была шокирована их консерватизмом, то внук стал строить планы перемен в узком кругу компетентных и прогрессивных соратников. Соратники стремились сохранить твердую самодержавную власть царя ради возможности осуществлять решительные прогрессивные преобразования. Провал екатерининских благих пожеланий настраивал на мысль, что реформы должны исходить не столько от общества, сколько от императора. А поддержку они могут получить в той части общества, которая настроена с государем на одну волну. Даже будущий декабрист Николай Тургенев отмечал, что в свое время сочувствовал неограниченной власти, защищая ее необходимость для освобождения страны от чудовищной эксплуатации.

Еще при жизни Павла I Александр Павлович наметил план ликвидации крепостного права. Но план нуждался в доработке группой экспертов. «Реформаторским штабом» стал кружок молодых друзей императора — Николай Новосильцев, князь Адам Чарторыйский, граф Павел Строганов и граф Виктор Кочубей. Эти люди долго жили в Британии, посещали Париж в годы революции — в общем, имели реальные представления о том, что происходит на Западе. На вторых ролях в кружке оказался молодой чиновник Михаил Сперанский, которому поручалась техническая работа по воплощению идей младореформаторов в конкретные проекты.

Любопытно, что при обсуждении отмены крепостного права почти не шла речь об экономике. Доминировали моральные аспекты проблемы. Рабство эмоционально отвергалось, и в этом младореформаторы были похожи на молодую Екатерину. Разница же состояла в том, что в александровском поколении небезразличных людей было значительно больше, чем в екатерининском.

В этом кругу младореформаторов, как отмечал Чарторыйский,

Строганов был самый пылкий, Новосильцев самый рассудительный, Кочубей самый острожный, я же самый бескорыстный и старавшийся успокоить чрезмерное нетерпение.

Пылкость с рассудительностью следовало сочетать для того, чтобы пройти между Сциллой самодержавия, нарушающего имущественные права и свободы подданных, и Харибдой революции, которая, как видели теперь многие на французском примере, оказывается в какой-то момент хуже самого непросвещенного абсолютизма. Строганов полагал, что опасность в крестьянском деле состоит в отказе от перемен, но император проявлял осторожность, стремясь лишь к улучшению сельского быта, чтобы не раздражать помещиков и не волновать крестьян.

Ярким проявлением подобной осторожной стратегии стал Указ о вольных хлебопашцах (1803), согласно которому помещики имели право (но не были обязаны) отпускать на волю своих крестьян. То есть в той мере, в какой у нас формировалось просвещенное дворянство, желавшее свобод для всего населения, и в той мере, в какой у крестьянства имелись деньги для выкупа, государь был готов нанести удар по крепостному праву. Но поскольку доля такого дворянства и такого крестьянства в общей массе была невелика, появление вольных хлебопашцев проблему крепостничества не разрешило. Некоторые помещики — например, декабрист Михаил Лунин — указом воспользовались, но таких оказалось мало. Практически никто из известных в либеральном и даже радикально-революционном лагере людей 1840–1850‑х годов не отпустил своих крестьян.

О прямом противоречии интересов крестьян и дворян в этом вопросе писали авторы той эпохи. Порой Александр заговаривал с дворянами об отмене крепостного права, но сталкивался с почти неприкрытым сопротивлением, свидетелем чего был, например, князь Сергей Трубецкой. Александр Павлович имел лучшие исходные условия для решения проблемы крепостного права, нежели его бабушка, однако он не мог не помнить о том, как вооруженные люди решали судьбу России на протяжении почти целого столетия. Реформаторские проекты Сперанского, скорее всего, были до поры до времени интересны императору, надеявшемуся обнаружить в них механизм, позволяющий получить поддержку заинтересованных в реформах групп интересов. Однако Сперанский не мог сконструировать такую волшебную модель, при которой государь усилил бы свои политические позиции даже в том случае, если шел против основной массы дворянства в решении крепостнической проблемы. Неудивительно, что в итоге Сперанский, не оправдавший ожиданий императора, попал в опалу и всякие попытки модернизировать страну были, как и во времена Екатерины, заморожены вплоть до конца царствования. Фаворитом царя стал генерал Алексей Аракчеев, а одной из форм организации сельской жизни — военные поселения, которые лишь ухудшили положение крестьян.

Тем не менее к 1825 году, когда завершилось правление Александра Павловича, российское общество немного трансформировалось и в нем наконец сформировалась критическая масса людей, не только откликавшихся на желание императора что-либо реформировать, но и готовых размышлять о свободе вне всякой зависимости от импульсов, идущих сверху, и даже вопреки им. Наиболее образованные и информированные люди знали теперь не только об идеях Французской революции, но и о Кодексе Наполеона, о стремлении многих европейцев заимствовать наполеоновские идеи, о начавшейся борьбе Англии с рабством, об отмене крепостного права не только в Габсбургской империи, но и в Пруссии. Пожалуй, можно сказать, что в России впервые формировалось целое поколение людей, чувствовавших культурное отставание своей страны от соседних государств. Если в начале XVIII века Петр со своими «птенцами» был обеспокоен лишь отставанием военным, то теперь (после победы над Наполеоном) Россия, напротив, оказывалась военным лидером Европы, однако мыслящую часть общества это не так уж радовало. Возникло представление о необходимости перемен, никак не связанное с милитаристскими планами.

Именно формирование нового поколения, отличавшегося такими представлениями, породило движение декабристов. Если Александр в начале XIX века был истинным центром кружка своих друзей и младореформаторы без него вряд ли сформировали бы какую-то организацию, то декабристы все делали «снизу». При этом они исходили из своих знаний об иностранном государственном устройстве, сложившемся за последние десятилетия. Многие из них получили систематическое образование в Московском университете, Царскосельском лицее или Московской школе колонновожатых — будущей Академии Генштаба. Однако главным было даже не это, а обретение личного опыта в ходе заграничных поездок и при чтении книг выдающихся мыслителей. То, что полвека назад знала в России чуть ли не одна Екатерина, теперь стало базой для формирования мировоззрения целого поколения дворян. Вернувшись в Россию после победы над Наполеоном, участники похода говорили о том, что принимали участие в важнейших исторических событиях и что им невыносимо бессмысленное существование в Петербурге, наполненное пустой болтовней стариков о преимуществах прошлого. Но были не только военные походы, а еще и целенаправленное изучение Запада. Когда у арестованных после восстания декабристов спрашивали, откуда они заимствовали свой свободолюбивый образ мыслей, Николай Бестужев отвечал, что на него оказало значительное воздействие пребывание в Голландии в течение нескольких месяцев, двукратное посещение Франции, вояж в Англию и Испанию. Именно зарубежные поездки в первую очередь сформировали у него представления о важности свободы. Не меньшее значение имели книги. Желание создать конституцию для России появилось после прочтения книги о своде законов, заменяющих конституцию в Англии. Иностранные журналы, разнообразные истории, записки и в известной мере даже русские издания давали читателю необходимые знания о необходимых переменах. Примерно о том же говорил Петр Каховский, отмечавший значение книг, размышлений и поездок за границу. Сергей Волконский рассказывал, как важно для него было пребывание в Париже, Лондоне и княжествах Германии. Павел Пестель объяснял на примерах из истории Англии, Испании, Франции и Португалии, как сформировался его взгляд на будущее России. Михаил Фонвизин и Владимир Штейнгель связывали формирование своего мировоззрения с чтением книг по истории. Александр Тургенев так внимательно изучал парижскую жизнь, что его приняли за шпиона, и он вынужден был оправдываться:

Одна любовь к изящному, к пользе России влечет нас всюду, где надеемся найти или наставлений для себя, или обогащение идей, или указание общественных открытий, заведений.

Парадоксально, что именно воздействие полученного за рубежом опыта оказалось определяющим не только для реформаторов, но даже для такого консерватора, как Александр Бенкендорф, который во время пребывания во Франции узнал, сколь эффективной может быть жандармерия для поддержания политического режима.

Отмена крепостного права представляла собой важнейший элемент разных программ, составленных декабристами. В них имелись существенные отличия (освобождать ли крестьян с землей, без земли или оставить решение данного вопроса до созыва Учредительного собрания), но так или иначе рабство должно было уйти, поскольку в цивилизованной стране ему не оставалось места. При этом вновь вставал в полный рост вопрос о форме государственного устройства, которая обеспечит экономические преобразования. Декабристов условно можно разделить на демократов и автократов. Если в тексте, найденном после восстания у князя Сергея Трубецкого, говорилось об организации выборов в Учредительное собрание, то в «Русской правде» Павла Пестеля шла речь о формировании Временного верховного правления, в обязанности которого входило бы уничтожение рабства. Поскольку среди дворян могли быть противники освобождения крестьян, Пестель предполагал использовать твердую власть для наказания несогласных. Он расценивал врагов свободы как врагов отечества и «изменников естественному гражданскому праву». Подобная диктатура должна была длиться, по Пестелю, 10–15 лет, но, скорее всего, она задержалась бы на более долгий срок из‑за понятной нам сегодня сложности решения проблемы. Поскольку Пестель предполагал освобождать крестьян с землей (причем давал им больше, чем затем дали Великие реформы Александра II), требовалось отнимать ее у помещиков, и это сформировало бы мощные группы интересов, противостоящих реформам. Острый конфликт становился неизбежен.