Прорабы перестройки в борьбе с наследием прошлого

Для того чтобы разобраться во влиянии горбачевской перестройки на дальнейшую жизнь России, следует внести существенные уточнения в сложившиеся представления о событиях второй половины 1980‑х, поскольку сегодня (сорок лет спустя) некоторые важные преобразования тех лет вспоминаются и обсуждаются постоянно, тогда как другие практически исчезли из памяти, причем как у людей, поддерживавших перестройку, так и у тех, кто считал ее комплексом разрушительных действий. Горбачев запомнился в основном двумя реформами. Во-первых, он осуществил демократизацию Советского Союза, предоставив народу свободу слова, а затем организовав свободные выборы народных депутатов. Во-вторых, он провозгласил новое мышление в международных отношениях, устранил конфронтацию СССР с НАТО и отпустил на свободу страны Центральной и Восточной Европы, находившиеся в политической зависимости от Москвы. Об этом сегодня вспоминают постоянно. Однако практически позабытой оказалась экономическая реформа, осуществленная в эпоху перестройки.

В массовом сознании сохранились кооперативы, которые возникли при Горбачеве после многих десятилетий господства государственной собственности, но не сохранились преобразования, осуществленные на государственных предприятиях, хотя по воздействию на экономику они были значительно важнее. Именно реформа системы управления госпредприятиями сформировала ту кризисную экономическую ситуацию, которая сложилась в СССР к началу 1990‑х годов и из которой затем пришлось выводить хозяйственную систему реформаторам девяностых. Горбачев хотел изменить к лучшему материальную сторону жизни советских людей, повысить эффективность производства, ликвидировать товарный дефицит, создать материальные стимулы для работников госпредприятий. Но реформаторы эпохи перестройки опасались выйти за рамки социализма и отказаться от так называемых «исторических преимуществ социализма перед капитализмом», о которых твердили все советские учебники обществознания. Реформаторы эпохи перестройки опасались создать такую экономическую систему, при которой возникнут инфляция, безработица и кризисы перепроизводства товаров. Они стремились совместить хорошее с лучшим, ориентируясь в основном на опыт рыночного социализма, существовавшего в некоторых странах соцлагеря, однако этот опыт был изучен ими весьма поверхностно. В результате по итогам перестроечной реформаторской деятельности получилось сочетание худших качеств, присущих административному и рыночному социализмам, что вогнало советскую экономику в тяжелейший кризис.

Что же предстояло реформировать в экономике перестроечной эпохи? Во-первых, эта экономика основывалась на государственной собственности, не допускавшей частного предпринимательства. Во-вторых, государственные предприятия управлялись при помощи планов (приказов), разрабатывавшихся в экономическом центре (правительстве, министерствах, государственных комитетах). Планы предписывали предприятиям, какую продукцию производить и в каком объеме. В-третьих, согласно существовавшей тогда системе распределения прибыли хорошо работавшие предприятия не могли сильно оторваться от плохо работавших. В-четвертых, плохо работавшие предприятия искусственным образом поддерживались на плаву, поскольку государство по определенным причинам хотело получать их продукцию, а также было заинтересовано в том, чтобы трудящиеся не теряли работу и зарплату. В-пятых, отсутствие материальных стимулов и жесткость планов приводили к товарному дефициту, поскольку предприятия, с одной стороны, не желали работать больше и лучше из‑за отсутствия материальной заинтересованности, а с другой — не имели права самостоятельно менять структуру производства, ориентируясь на реальный потребительский спрос, а не на планы, составленные чиновниками. В-шестых, дефицит стимулировал предприятия формировать большие запасы сырья и материалов, что серьезно усугубляло и без того сложную ситуацию: получалось, что, сколько ни производи дефицитных товаров, все будет мало.

Весь этот чрезвычайно странный по современным представлениям комплекс хозяйственных проблем остался Горбачеву в наследство от прошлых эпох. Сейчас мы не будем выяснять причины его возникновения. Оставим этот аспект нашего анализа для следующей главы, а пока разберемся, каким же образом прорабы перестройки осваивали свое тяжелое наследство.

В первые годы перестройки у руководства страны не было четкого понимания того, как можно исправить положение дел в экономике. Применялись меры, которые не могли изменить суть дела. С одной стороны, предпринимались усилия для того, чтобы повысить трудовую дисциплину на предприятиях с помощью жестких ограничений продаж алкогольной продукции. С другой — инвестировались дополнительные средства в развитие машиностроения, поскольку считалось, что механизация производства увеличит выпуск товаров. Но к середине 1987 года созрела наконец программа радикального реформирования, которая основывалась на реальном понимании сути стоявших перед советской экономикой проблем, но не на понимании того, как эти проблемы можно успешно разрешить. Реализацию этой программы начали в 1988 году, и примерно к середине 1990‑го она серьезно ухудшила положение дел в экономике. Если к началу перестройки товарный дефицит имел ограниченный характер (на прилавках магазинов всегда что-то приемлемое для потребителя лежало, хотя за товарами выстраивались порой длинные очереди, а выбор был минимальным, особенно в провинции), то к концу перестройки прилавки стали по-настоящему пустыми. Вместо формирования у производителей стимулов к активной работе по преодолению дефицита были созданы стимулы у потребителей для массированной скупки всего, что можно было скупить, и формирования больших товарных запасов. Почему же это произошло?

Реформа включала в себя несколько важнейших элементов. Внешне она напоминала переход от советской административной экономики к рыночной. Должен признаться, что в те годы я — молодой преподаватель экономики — сам ошибочно полагал, что налицо нормальное движение к рынку, и с энтузиазмом пропагандировал реформу в студенческих аудиториях и на предприятиях, где выступал перед трудовыми коллективами. Мой энтузиазм был связан с недостатком экономических знаний и избытком перестроечного энтузиазма. На самом деле преобразования не были по-настоящему комплексными, а потому переходом к рынку перестроечную реформу назвать было нельзя.

Самым привлекательным элементом реформы стало предоставление предприятиям самостоятельности в решении вопроса, что и как производить. Планы производства теперь можно было составлять самим. Роль министерств и других вышестоящих органов резко сокращалась в сравнении с эпохой старой административной системы хозяйствования. Идея самостоятельности была тогда очень популярна в обществе. Многие люди полагали, что на местах гораздо лучше знают особенности производства, чем в далекой Москве, где в больших кабинетах сидит оторванное от реальной жизни высшее начальство. Директора предприятий были уверены в том, что они компетентнее министров и партийных секретарей, постоянно вмешивающихся в производство.

Но что означало принятие предприятием самостоятельных решений? Кто конкретно их должен был принимать в условиях сокращения роли министерств? Ясно, что на первый план выходили менеджеры, точнее «красные директора», как прозвали их в эпоху девяностых. В перестроечной экономике альтернативы им не имелось, но в настоящей рыночной экономике (капиталистической) менеджмент находится под контролем акционеров, а точнее — под контролем финансового рынка, если не существует крупного акционера, владеющего контрольным пакетом акций. На финансовом рынке в случае неэффективной работы компании происходят массовые продажи акций, что негативно сказывается на положении менеджеров. Зависимость от рынка делает их ответственными за свои решения, хотя не устраняет ошибок и злоупотреблений. В СССР не было частной собственности (машина, квартира, садовый домик и т. д. именовались личной собственностью), не было акционерного капитала, не было финансового рынка. Что в этой ситуации формировало бы ответственность директоров? Если ни министр, ни финансовый рынок не могут их наказать за плохие решения, как будет работать такая система? Выход из положения был найден с помощью идей рыночного социализма и рабочего самоуправления, использовавшихся в Югославии с 1950‑х годов, когда трудовые коллективы сами выбирали директоров своих предприятий, а специальные советы контролировали деятельность менеджеров. Формально такая система была похожа на настоящий рынок. Казалось бы, не все ли равно, кто выбирает начальство: большое число работников или большое число мелких акционеров? Но разница оказалась весьма существенной. Акционеры заинтересованы в росте прибыли, курса акций, а следовательно, эффективности производства. Работники — в росте зарплаты и сохранении своих рабочих мест, что часто противоречит эффективности. Кроме того, работники не настолько квалифицированы в управлении, чтобы эффективно контролировать менеджмент. Мелким акционерам тоже не хватает квалификации, но им и не надо спорить с ушлыми директорами: достаточно «скинуть» акции на рынке. А рабочие ничего «скинуть» не могут. Но и обнаружить скрытые злоупотребления директоров не могут тоже. Они удовлетворяются ростом зарплаты и часто не замечают, что хищения, осуществляемые их избранником, значительно превышают по объему средства, выделяемые на премии.

Формирование фактически бесконтрольного директорского корпуса в ходе перестроечной реформы привело к такому явлению, как номенклатурная (так ее называли у нас), или спонтанная (этот термин преобладал в странах Центральной и Восточной Европы), приватизация. Началась она задолго до того, как массовую приватизацию провел в 1992–1994 годах Анатолий Чубайс. Приватизация массовая как раз в значительной степени была направлена на то, чтобы остановить приватизацию номенклатурную, проходившую не по установленным государством принципам, а по принципу «кто смел, тот и съел». Действия «красных директоров» и их деловых партнеров были далеко не столь заметны в конце 1980‑х, как деятельность «приватизаторов» 1990‑х, но именно события, происходившие в перестройку, во многом заложили основы будущих крупных состояний российского бизнеса.

В конце 1980‑х директора перенаправляли финансовые потоки предприятий в собственные карманы. Этому процессу сильно способствовало появление кооперативов, которые гораздо больше напоминали частные фирмы, чем самоуправляемые государственные предприятия. «Красный директор» мог, например, заказать кооперативу какие-то работы для своего предприятия: ремонт крыши, покраску стен цеха, настройку нового оборудования или даже проведение исследовательских работ в целях повышения эффективности производства. Заказать эти работы он мог у одного кооператива, а мог у другого. Тот, который он предпочел, был благодарен директору за выгодный заказ и, соответственно, давал ему хороший откат — взятку, представлявшую часть той суммы, которую предприятие заплатило кооперативу за работу. Более того, директор мог не искать кооператоров на рынке, а сам создать кооператив с помощью друзей или родственников, которых тем самым обогащал, не забывая собственной выгоды. При таком подходе к делу расценки за работу кооператива могли быть сильно завышены, а деньги госпредприятия шли не столько на развитие бизнеса, сколько на рост личных доходов людей, связанных с этой махинацией. В то же время работники предприятия, с махинацией совершенно не связанные, могли получать от заводского начальства все большие деньги за не слишком пристальный контроль за действиями менеджмента. Это особенно важно понять для ответа на интересующий нас главный вопрос. Деньги, которые в старой административной системе предприятие не могло тратить на зарплату, через номенклатурную приватизацию оказывались в карманах разных людей. Возникала база для формирования «денежного навеса», о котором говорилось в первой главе и с причинами возникновения которого мы и хотим сейчас разобраться.

Главная проблема возникала даже не на базе номенклатурной приватизации. Гораздо серьезнее оказалась неспособность прорабов перестройки осуществить реформу ценообразования, которая была запланирована в нормативных документах, описывавших суть реформ, но так и не проведена. Реформа должна была состоять в переходе к так называемым договорным ценам. Имелись в виду цены рыночные, но такие чуждые идеям социализма слова в 1987 году употреблять было еще невозможно. Договоренность об установлении цены между поставщиками и потребителями продукции с учетом спроса и предложения означала, конечно, формирование цены рыночной. Необходимость такого подхода авторы реформы в основном, наверное, понимали, но двигаться по этому пути боялись. Ясно было, что в условиях товарного дефицита, то есть существенного превосходства спроса над предложением, многие цены сильно подскочат и это ударит по карману советских граждан. Тогда (в 1987 году) это было уже понятно всем специалистам. То есть проблема возникла не в момент гайдаровской реформы, когда скачок цен произошел, а значительно раньше.

Общее понимание характера проблем, которые могли возникнуть при переходе к договорным ценам, отличало даже наиболее умных и образованных простых граждан, а не только ведущих экономистов и чиновников. В те годы мне часто приходилось выступать с лекциями на предприятиях и разъяснять суть реформы. В целом выступления проходили на ура. Я видел, что народ ждет преобразований. Людей, обожающих сложившийся в СССР образ жизни, я практически не встречал. Товарный дефицит, очереди, убогость советской системы потребления раздражали подавляющее большинство моих слушателей. И та часть лекции, в которой шло разъяснение роли самостоятельности предприятий, воспринималась с энтузиазмом. В позитивную роль хозяйственных стимулов народ искренне верил. Но как только я переходил к рассказу о той части концепции реформ, в которой шла речь о ценообразовании, слушатели заметно сникали. Появлялись недоуменные вопросы и откровенные возражения. При том низком уровне жизни, который сложился даже у работников ведущих предприятий Ленинграда, все боялись дальнейшего падения реальных доходов, связанного с ростом цен. Убедить слушателей в том, что реформа должна быть комплексной, поскольку без одной ее части другая не заработает, мне толком не удавалось. Умом люди это понимали, но душой смириться с новым ударом по своему карману были не готовы.

В итоге прорабы перестройки поступили с экономикой примерно так же, как часто мы поступаем при решении обычных бытовых вопросов. «Приятную часть» реформы хозяйственной системы осуществили, а неприятную — оставили на потом. Никто не отказывался официально от перехода к договорным ценам, никто не заявлял о необходимости возвращения к администрированию, поскольку это, мол, истинно социалистический метод управления. Но либерализацию розничных цен не проводили до тех пор, пока за нее не взялся Гайдар — уже после распада СССР.

Стоит ли удивляться тому, что в 1992 году цены столь сильно подскочили? Как иногда выражаются экономисты, Гайдар своей либерализацией лишь перевел скрытую инфляцию (сочетание товарного дефицита с «денежным навесом») в открытую. Сам по себе масштаб ценового скачка, произошедшего в начале 1992 года, российские реформаторы никак не могли регулировать, поскольку получили проблему в наследство от реформаторов, которые работали до них. Ельцин, Гайдар, Черномырдин и другие политики девяностых могли воздействовать лишь на ход финансовой стабилизации, а не на ту дестабилизацию, что случилась раньше. Стабилизация 1990‑х шла далеко не оптимально, но о том, что влияло на реформаторские решения той эпохи, мы уже говорили.

Для сравнения отметим, что в польских реформах начала 1990‑х годов политическая ситуация сложилась иначе. Ответственность за либерализацию розничных цен взяло на себя последнее коммунистическое правительство, управлявшее страной перед демократизацией. Это существенно облегчило ход реформ, поскольку народ не предъявлял претензии новым реформаторам за проблемы, созданные старыми. Но в России многие из тех, кто так или иначе был связан с накоплением экономических проблем во времена правления КПСС, обрушивались на российских реформаторов с критикой за осуществление шокотерапии, и значительная часть общества верила в их правоту. Понятно, что шанс осуществить реальную терапию в условиях недоверия «больного» к врачебным подходам оказывается не так уж велик. Ведь ко всем описываемым здесь объективным проблемам, связанным с состоянием дел в экономике, присоединяются проблемы субъективные, связанные с состоянием умов, путающих боль, происходящую от болезни, с болью, вызванной операцией.