К цели он шел напролом

У Алексея Петровича Маресьева была поистине всенародная слава, которой он не гордился и лично для себя никогда не пользовался. Это был настоящий человек, подлинный богатырь, на которых во все времена и держалась земля русская. Своему сыну он всегда говорил: «Если узнаю, что ты, Витька, используешь мое имя в своих целях, запорю!»

«Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого, основанная на реальных событиях, была написана в 1946 году и вышла осенью в журнале «Октябрь». Впоследствии она более восьмидесяти раз издавалась на русском языке, сорок девять – на языках народов СССР и тридцать девять – за рубежом, сделав Маресьева народным героем, на которого будут равняться все поколения советских людей…

Как вспоминает сын легендарного летчика Виктор Алексеевич, в 1949 году отцу написала «испанка, которая собиралась надеть на шею петлю, но, прочитав книгу, отбросила эту мысль напрочь. И ее жизнь сложилась счастливо: она нашла себе любимого, родила ребенка. И таких людей было много. Например, к нему обратился человек, который был разведчиком и провел на нелегальной работе 12 лет, а у него здесь дочка в 14 лет заболела менингитом и лежала в полной апатии два месяца. И он попросил, чтобы отец не просто дал ей автограф, а написал наставления по жизни. Алексей Петрович взял книгу и пошел к ней сам. Минут 45 пробыл у нее, а на следующий день она встала. Потом они нас даже приглашали на ее свадьбу».

После выхода книги, в 1940–1950‐е Алексею Петровичу писали очень многие, причем думали, что он живет в Кремле, ибо так и писали: «Москва. Кремль. Маресьеву».

После развала Советского Союза «Повесть о настоящем человеке» перестали проходить в школе, и когда президентом сталПутин, Маресьев посетовал ему на это.

– Как так? Я, Алексей Петрович, разберусь и Вам доложу! – ответил Владимир Владимирович.

А вскоре раздался звонок, «и чей-то голос сообщил, что по поручению главы государства он изучал этот вопрос, и Владимир Владимирович, к сожалению, не может помочь делу: учителя сейчас сами подбирают литературу для своих классов» (Интервью В.А. Маресьева А. Калашникову).

Только в 2013 году знаменитую повесть Бориса Полевого все-таки включили в рекомендованную школьникам программу внеклассного чтения. Но сам народный герой до этого дня не дожил…

«Подбили меня 4 апреля 42 г., – в июле 1943‐го рассказывал сотрудникам комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР А.П. Маресьев (К. Дроздов. Настоящий Маресьев). – Пробили мне мотор. А я был над их территорией. Высота была метров 800. Я немного оттянул самолет на свою территорию, километров за 12, но там были леса и болота, и сесть было негде. Я и пошел садиться на лес, а там лес редкий и высокий, и на лес садиться было очень трудно. Я прикрылся рукой, чтобы не удариться, может быть, думаю, жив останусь, так, чтобы глаза не выбило. Положил голову на руки, и здесь слева я увидел площадку. И здесь я сделал большую глупость. Я выпустил шасси, так как мне показалось, что там – площадка, но, когда я стал разворачиваться, то мотор остановился, и машина пошла книзу. Я только успел выровнять ее из крена, как лыжами самолет задел за макушку дерева, и получился полный скоростной капот, т. е. самолет перевернулся кверху колесами. Я был привязан ремнями, но их оторвало и меня выбросило из самолета. Так что я упал метров с 30, хотя точно не знаю. По-видимому, получилось так, что я упал на снег, а потом я покатился по дороге и ударился виском, и минут 40 я лежал без памяти. Потом, когда я очнулся, я чувствую что-то на виске, приложил руку – кровь, и висит лоскуток кожи. Я его хотел сначала оторвать, а потом чувствую, что кожа толстая, и обратно ее приложил к пораненному месту. Кровь там запеклась, и все потом заросло.

От самолета осталась только одна кабина и хвост – все разлетелось в разные стороны. Я, вероятно, сильно ударился, так как вскоре у меня начались галлюцинации. Я очень хотел испортить мотор, вынимаю пистолет и начинаю стрелять по мотору. И мне кажется, что я не попадаю, я выстрелил одну обойму в пистолете, затем другую. Потом посмотрел опять в лес, и я вижу, что там стоят самолеты, стоят люди, я кричу, чтобы мне помогли, но потом смотрю – ничего нет. Посмотришь в другую сторону, опять то же самое, и потом снова все исчезает.

Я так и блудил. Шел, ложился, потом снова шел. Спал до утра в снегу. Один раз мне показалось совершенно ясно, что стоит дом, из дома выходит старик и говорит, что у нас здесь дом отдыха. Я говорю: “Помогите мне добраться”. А он все дальше и дальше уходит. Тогда я подхожу сам, но ничего не вижу. Потом пошел в другую просеку, смотрю – стоит колодец, девушка гуляет с парнем, а то кажется, что девушка с ведрами идет. “Что несете?” – “Воду”. Но воды мне не дала.

Я упал 12 километров от линии фронта, но никак не мог сообразить, где я, мне все время казалось, что я у себя на аэродроме или где-то близко. Смотрю, идет техник, который меня обслуживал, начинаю говорить ему: “Помоги выйти”. Но никто ничего для меня не делает. И такая история со мной продолжалась суток 10–11, когда галлюцинация у меня прошла…

Раз я просыпаюсь утром и думаю, что мне нужно делать? Я уже был совершенно в здравом уме. Очень сильно я отощал, так как ничего все время не ел. И компаса у меня нет. Я решил идти на восток, уже по солнцу. Вижу и самолеты, которые летят к нам. Думаю, наткнусь, в конце концов, на какое-нибудь село, а потом меня доставят. Но я очень сильно отощал и идти не мог. Шел я так: выбрал себе толстую палку, поставишь ее и подтягиваешь к ней ноги, так и переставляешь их. Так я мог пройти максимум полтора километра в сутки. А потом трое суток опять лежал и спал. И сны такие снятся, что кто-то зовет: “Леша, Леша, вставай, там тебе припасена хорошая кровать, иди туда спать…”.

Так я провел 18 суток без единой крошки во рту. Съел я за это время горсть муравьев и пол-ящерицы. Причем я отморозил ноги. Я летел в кожанке и в унтах. Пока я ходил с места на место, в них попала вода, так как кругом уже таяло, а ночью было холодно, мороз и ветер, а в унтах вода, и я, таким образом, отморозил себе ноги. Но я не догадался, что ноги у меня отморожены, я думал, что не могу идти от голода».

В госпитале о Маресьеве говорили, что он жить не будет. Не питал надежд и профессор Теребинский. «Меня положили в отдельную палату, стали наблюдать, как я себя чувствую, – вспоминал Алексей Петрович. – Палата была проходной, я жаловался на шум. Тогда меня положили одного в палату, стали делать мне уколы для поддержания сердечной деятельности. Я не спал долго, мне стали делать уколы морфия. Я стал часика по четыре тогда спать. Все время спрашивали меня, как себя чувствую? Я говорю, что лучше. И здесь меня стали лечить основательно.

Необходимо было мне отрезать ноги. Они стали уже сами отходить: лежишь в кровати, потащишь, а суставы сами и расходятся.

Однажды пришел профессор, принесли меня в операционную, он взял стерильные ножницы и просто на моих глазах отрезал ноги этими ножницами. В некоторых местах, где были еще немного живые ткани, было больно, но вообще больно не было. Я спрашиваю: “Товарищ профессор, это вся операция?”.

И так как я боялся операции, то он сказал, что немного еще подзаделаем и все. Но стали меня готовить ко второй операции. У меня получилось нагноение и нужно было, чтобы оно прошло. 22 июля мне сделали вторую операцию. Хотели мне сделать только спинномозговой укол, но этот наркоз на меня не подействовал. Укол местного обмораживания тоже не берет. Профессор даже удивляется, и тогда решили делать операцию под общим наркозом. Накрыли меня маской и стали поливать на нее эфир, я должен был дышать эфиром. Сестра мне посоветовала глубоко-глубоко дышать. Как только я глубоко вздохнул, мне сразу же ударило в голову, я махнул рукой, маску сбил, капля эфира попала мне в рот, меня стало тошнить. Профессор ругается на сестру: “Что же вы не можете удержать маску!”. Опять наложили маску. Мне стало так нехорошо, я кричу: “Снимите, дайте мне хоть немножко пожить!”. Сестры здесь плачут, профессор ругается. Ну а потом мне немножко приподняли маску, я глотнул свежего воздуха, и все пошло, как следует.

После операции я проснулся со слезами. Ноги у меня очень болели».

Возвращение в строй – это еще один подвиг, который совершил Маресьев. 23 августа 1942 года ему принесли протезы и он начал учиться ходить: три дня с костылями, потом пять дней только с одной палочкой. Затем долгая битва с врачами, кадровиками и командирами за право летать, в которой он, как всегда, победил. Однако мало кто знает, что первые полгода после операции Алексей Петрович прожил на морфии. Его терзала жуткая боль. «Раны на культях заживали плохо, когда вечером снимал протезы в ванной, вода становилась красной», – поведал его сын.

В начале 1943‐го Маресьев прошел медкомиссию и был направлен в летную школу, в Чувашию, где ему дали четыре провозных полета. А уже в июне прибыл в 63‐й гвардейский истребительный авиаполк, где Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 августа 1943 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

«Это ж характер, я его хорошо изучил – если отец что начал, то не остановишь, к цели идет напролом», – в одном из интервью сказал Виктор Алексеевич, сын героя.