Глава тридцать восьмая. Элви

В лаборатории по-прежнему царил организованный хаос. Старая установка была разобрана еще до того, как они покинули Адро, и не было причин думать, что она будет восстановлена в ближайшее время. Теперь все части снова вытаскивали на свет, складывая по известному шаблону для неизвестной цели. Это напомнило Элви вскрытие. Все на месте, но не функционирует.

По крайней мере, пока не функционирует.

Воссоздавать, как оказалось, легче и быстрее, чем создавать впервые. Медицинское кресло уже знало базовые показатели Кары и Амоса. Долгие месяцы калибровки сделали рекалибровку проще. Датчики уже установили на место, а территория, которую они обследовали, то есть станция, была на несколько порядков меньше, чем алмаз Адро.

Должно было стать легче, но с каждым принесенным из хранилища кабелем, с каждым подсоединенным к датчикам или медицинскому креслу монитором Элви тревожилась все больше, узел в животе затягивался все туже. Она боялась, хоть и не могла сказать, чего именно.

Команда работала с эффективностью хорошо обученной армии. Несведущий человек услышал бы какофонию голосов, перекрикивающих друг друга. Элви видела структуру. Она знала, что Оран Альбертс и Сьюзен Йи прозванивают кабели — убедиться, что в системе минимум помех. Вейрик и Коул готовят синхронизацию между инфракрасными сканерами медицинского кресла и панелью обработки сигнала. Дженна и Харшаан отправляют резервные копии системы на вторичный массив. Три разных разговора как три одновременно исполняемые мелодии звучали диссонансом до тех пор, пока не поймешь, насколько они сочетаются друг с другом.

За двенадцать часов до погружения в лабораторию пришел Фаиз. В уголках его глаз появилась напряженность. Элви положила потенциометр обратно в футляр, чтобы откалибровать позже, и подплыла к мужу, подняв бровь, когда он встретился с ней взглядом.

— Новые сведения от Очиды, — сказал Фаиз.

— Хочешь посмотреть, не разгадал ли он все вместо нас?

— Надежда умирает последней.

Фаиз развернулся и направился в ее кабинет.

Элви ничего не слышала о Трехо с тех пор, как Наоми приняла его предложение о сотрудничестве. Элви толком не знала, каков сейчас ее статус по отношению к нему или к Лаконии, но прекрасно понимала, что унизила фактического военного диктатора империи. В исторической перспективе подобное ничем хорошим не заканчивалось. И все же это не входило в пятерку ее самых больших забот.

С другой стороны, Очида, похоже, принял стратегию полного отрицания. Его отчеты и поступающая через него информация от остальных сотрудников Директората по науке совершенно не изменились. Он так же искренне улыбался с экрана, а данные, которыми он делился, демонстрировали полноту и точность.

Команда исследователей полагала, что нашла пулю в Сан-Эстебане, и это было интересно. Пули — согласно наиболее популярной теории, шрамы в ткани пространства-времени — похоже, сопровождали каждое вторжение в реальность темных богов из пространства врат. С космологической точки зрения они были относительно небольшими, хотя последствия их существования кардинально меняли представление человечества о космосе.

В не столь отдаленные старые добрые времена их было легче обнаружить, поскольку они появлялись в непосредственной близости от того, что их вызывало. Сотни, тысячи или сотни тысяч проведенных с тех пор экспериментов противника теоретически должны были породить столько же маленьких постоянных аномалий, но без привязки к человеческому объекту, действию или системе проще было отыскать иголку в целом сеновале.

Разрыв в ткани реальности на Сан-Эстебане шириной в несколько метров, почти невидимый для приборов, но заметный для человеческого сознания, парил в полукилометре над спутником одной из малых каменистых планет. Команда тщательно собирала с него данные в надежде, что различия между пулями откроют что-то критически важное о стоящих за ними механизмах.

— Что? — спросил Фаиз.

Элви озадаченно посмотрела на него.

— Ты хмыкнула.

— Ой. Я просто подумала, это могло бы стать невероятной новостью, может быть, даже более важной, чем то, что мы получали с Адро. Но сейчас?

— Ничто лучше не отвлечет внимание от парня, наставившего на тебя пушку, чем пожар, — заметил Фаиз. — Сан-Эстебан был самой большой из мыслимых угроз, пока не объявился Дуарте.

— Дуарте не пытается нас убить.

— Тебе не кажется, что лучше бы попытался?

Элви продолжила работу. Из-за отчета Очиды о том, что он называл «спонтанными нелокальными когнитивными перекрестными связями», живот свело еще сильнее, и заболела челюсть. Об этом эффекте сейчас сообщали изо всех систем. Несомненно, ярче всего он проявлялся там, куда отправились корабли — участники первоначального инцидента: в Бара-Гаоне, Ниуэстаде, Сан-Паулу, Кларке, что наводило на мысль о контактной передаче, похожей на заражение инфекциями, но имелись также предположения о кластерах активности между системами с незначительными физическими контактами и высокой коммуникативной нагрузкой.

Самым надежным фактором, предсказывавшим возникновение эффекта «коллективного разума» было знакомство с теми, кто уже ему подвергся. Эпидемиологи строили модель передачи через осведомленность и надеялись вскоре получить более полный отчет. В голове Элви возник навязчивый образ — огромная светящаяся сеть, похожая на клетки мозга или карту взаимоотношений в городе, где сначала один узел становился кроваво-красным, затем соседние с ним, потом те, что связаны с этими, и так до бесконечности.

Самая длинная цепь между любыми двумя людьми не превышала семь-восемь соединений. Каким бы огромным ни стало человечество, как бы далеко ни раскидало себя по вселенной, люди оставались чертовски близкими.

— Выглядит плоховато, — сказала Элви.

— Зато мы можем сказать, что полковнику Танаке вместе со всей командой нужно находиться в камерах сенсорной депривации в качестве санитарной меры предосторожности. Было бы весело.

Очида перешел к продолжению доклада о смертях в Сан-Эстебане, когда их прервал тихий стук. Элви открыла дверь и обнаружила за ней Кару. Лицо девочки было напряженным, а руки она держала перед собой, словно поет в хоре. Элви все поняла еще до того, как Кара заговорила.

— Я слышала, будет погружение?

— Да, мы попробуем использовать катализатор, чтобы открыть путь на станцию в пространстве колец. Но это не то же самое, что с алмазом. Одно оборудование, но разная работа.

— Я должна пойти. Вы должны послать меня.

— Амос Бартон...

— У меня больше опыта. Я лучше него понимаю, как это работает.

Элви подняла руки и сразу поняла, насколько снисходительный получился жест.

— Это не так. Это другой артефакт, и вряд ли он будет вести себя так же. Не причин полагать, что к нему применим твой опыт работы в Адро. И проблема зависимости...

На лице Кары внезапно появилась ярость, словно кто-то быстро перевернул страницу. В голосе послышалось жужжание осиного гнезда. Фаиз придвинулся ближе к Элви.

— Зависимость — это чушь. Чушь, и мы обе это знаем.

— Она реальна, — возразила Элви. — Могу показать тебе данные. Уровни серотонина и дофамина...

Кара тряхнула головой, сдерживая гнев. Голос в голове Элви сказал: «Это ты сделала. Это твоя вина». Он звучал как голос Бартона, наполненный ровной, бесстрастной яростью.

— Я понимаю риски, — настаивала Кара. — Я всегда их осознавала. Вы собираетесь спасать меня от зависимости, упустив наш самый верный шанс на выживание? Разве это разумно?

Фаиз переместился, пытаясь отвести гнев девочки от Элви.

— Не думаю, что это...

— Да посмотрите же в зеркало, док, — сказала Кара. — Не надо рассказывать, как важно мое здоровье, когда вы так растрачиваете свое. Если вы не важны, то зачем притворяться, что важна я? Потому что я выгляжу как подросток? Засуньте ваш материнский инстинкт себе в...

— Между пропуском нескольких тренировок и намеренным риском для объекта исследования есть разница, — перебила Элви. — То, что я делаю со своим телом...

— Я тоже имею право выбирать, что делать со своим телом! — взревела Кара. В ее глазах был дикий голод. — Вы относитесь ко мне как к ребенку, потому что я выгляжу как ребенок. Но я не дитя.

С тем же успехом она могла бы сказать: «Вы относитесь ко мне как к человеку, потому что я выгляжу как человек». И это тоже было бы правдой. Элви почувствовала решимость где-то глубоко в груди. Древний инстинкт подсказывал, что проявление слабости сейчас — это шаг к смерти. Она призвала на помощь всю холодность, выработанную за десятилетия в академических кругах.

— Я не считаю тебя ребенком, но исследованиями здесь руковожу я, и по моему компетентному мнению ты не подходишь. Если хочешь заставить меня изменить суждение силой, попробуй.

Кара на мгновение замерла, затем выдохнула.

— Вы это делаете только потому, что боитесь его, — без всякой горячности сказала она, повернулась и выплыла в коридор.

Вина комком застряла у Элви в горле, но она не позволила себе размякнуть. Еще будет время на извинения.

По крайней мере, она на это надеялась.

— Говорит полковник Танака. Мы с девочкой на месте.

Элви последний раз оглядела лабораторию. Амос на своем месте, пристегнут к медицинскому креслу. Чтобы установить датчики, с него сняли рубашку, и черная хитиновая масса шрама там, где его ранили в Новом Египте, мерцала на свету, как нефтяное пятно на воде. В вену на руке вставили белый керамический катетер и закрепили пластырем. Из-за быстрой регенерации его тело все время пыталось вытолкнуть иглу.

Казалось, он расслаблен, и происходящее его даже слегка забавляет.

Техники и ученые находились на своих постах. На месте показаний с БИМа сейчас дрожало изображение станции в медленной зоне. Элви чувствовала легкую тошноту. Она не могла вспомнить, когда в последний раз ела.

— Принято, — сказала она. — Начинаем погружение. Приготовьтесь. — Элви отключила внешнее соединение. — Последний шанс отступить.

Амос улыбнулся так же, как если бы она пошутила или предложила ему пиво. Медицинские датчики показывали, что сердцебиение у него медленное и ровное, уровень кортизола низкий. Либо воскрешение преобразило его сильнее, чем Кару, либо его действительно трудно испугать. Амос поднял большой палец вверх и потянулся. Примостившийся в углу Джим казался призраком, который старается держаться в сторонке, чтобы никто не прошел сквозь него. Элви почти пожалела, что позволила ему присутствовать.

Она установила соединение с камерой катализатора.

— Готовы?

— Готовы, — отозвался Фаиз. — Каре и Ксану будет тесновато в камере вдвоем, но, думаю, они потерпят. Если никого не накроет клаустрофобией.

— Ну и славно. Выводи катализатор.

Она могла бы включить видео и посмотреть, как Фаиз с техниками открывают камеру, выкатывают катализатор и заводят на ее место двух не совсем детей, но сосредоточилась на Амосе и станции. Она услышала звук закрывшейся камеры.

— Дамы и господа, — объявил Харшаан Ли, — приступаем, все точно по инструкции. Если тут подходит какая-нибудь инструкция, — добавил он тише.

Техник осторожно ввел бледный коктейль седативных препаратов в широкую, жилистую руку Амоса. Черные глаза закрылись.

— Катализатор снаружи, — сказал Фаиз, но Элви и так это видела. Активность станции в пространстве колец переместилась к ним, словно наблюдающий глаз. Магнитные поля потянулись туда, где их раньше не было, поменялся ритм сейсмической и энергетической активности. Активность мозга Амоса тоже изменилась.

— Ищите совпадения, пожалуйста, — сказал Ли. — Если это похоже на нашего зеленого друга в Адро, мы должны увидеть эхо.

Но техники не слушали. Все головы склонились к экранам, руки не отрывались от пультов управления. «Сокол» как будто вибрировал от напряженного человеческого внимания. Сердце Элви нетерпеливо билось о грудную клетку.

— Вижу... — начал один из геологов, но не договорил.

Время текло очень медленно. На экранах системы сопоставления схем подавали на один вход сигналы мозга и тела Амоса Бартона, а на другой — данные со станции в пространстве колец, миллион раз в секунду сравнивая одно с другим в поисках совпадения. Каскады зеленого и желтого мерцали, когда человек и артефакт то синхронизировались, то расходились. Амос вздохнул, словно комментируя что-то немного разочаровывающее.

— У меня нечто похожее на рукопожатие, — сказала женщина на станции информатики. Она очень старалась скрыть волнение за искусственно ровным тоном. — Началось двадцать секунд назад от... метки.

— Подтверждено. Они общаются.

Элви подтянула себя к медицинскому креслу. Лицо Амоса ничего не выражало, как маска, мышцы вялые, глаза закрыты, губы цвета пороха из-за его измененной крови. Элви захотелось дотронуться до него, убедиться, что он еще теплый. Живой. Его глаза под веками задвигались — налево, направо и снова налево. Он опять вздохнул.

Медицинский техник издал тихий звук.

— Тут некоторая активность в островковой доле, которую я не могу...

Амос резко открыл глаза и закричал. Гнев и боль в его крике ударили Элви прямо в лицо. Она отпрянула и закружилась, промахнувшись мимо поручня. Амос набрал воздуха и завопил.

— Проблемы с сердцем, — напряженным высоким голосом произнес один из медицинских техников. — Аритмия... я не понимаю, что происходит.

— Элви? — окликнул ее Джим.

— Не сейчас, — оборвала она.

Амос поднял руки, под кожей выступили мышцы. Левый бицепс, толщиной с бедро Элви, дергался в судороге. Амос гортанно икнул, пытаясь дышать.

— Вытаскивайте его, — сказала Элви. — Мы закончили. Отключайте.

— Вы слышали приказ! — крикнул Харшаан. — Строго по инструкции!

Ли вставил шприц в катетер на руке Амоса. Пробуждающий коктейль будто не желал вливаться в вену. Элви ждала, когда прекратятся судороги. Выйдя из своего угла, Джим парил рядом с ней, его лицо было пепельно-бледным.

— Он не возвращается, — сказал он. — Почему он не возвращается?

Голова Амоса запрокинулась, открывая шею. Вены на горле вздулись, наводя Элви на мысль о тяжелом инсульте. Его глаза были открыты, напоминая ни на чем не сфокусированные черные ямы.

— Могу дать ему еще одну дозу, — предложил Ли.

— Давайте, — крикнула Элви.

В руку здоровяка полился еще один коктейль. По всей лаборатории звучали сигналы тревоги, машины и мониторы паниковали от увиденного.

Голос медицинского техника стал островком профессионального спокойствия в хаосе.

— Он не возвращается. Переход в генерализованные тонико-клонические приступы с фибрилляцией желудочков. Мы его теряем.

Джим шептал ругательства, словно молитву.

— Стабилизируйте его. Чем угодно, — сказала Элви и добавила: — Я сейчас вернусь.

— Куда ты? — спросил Джим, но она не ответила.

Она не осознавала, что уходит, пока не ушла. Перебирала поручень за поручень в коридорах, словно в кошмарном сне, в котором застряла в подводной пещере. Она двигалась быстрее, чем могла справиться, и набивала синяки, налетая на углы. Ее разум разделился между животной паникой и чем-то меньшим, более спокойным и внимательным.

Камера катализатора была переполнена. Фаиз и два техника парили рядом с катализатором. Ее пустые глаза не выражали удивления, волосы плавали вокруг головы, как у утопленницы. Кара и Ксан были видны на экране изоляционной камеры, их маленькие тела полностью заполняли ее.

— Элви? Что случилось? — спросил Фаиз.

Она не ответила. Следом в дверь скользнул Джим. Его она тоже проигнорировала.

Изоляционная камера была одним из самых совершенных устройств, когда-либо созданных Лаконией, но пользоваться ею было так же просто, как морозильником для мяса. Элви взялась за ручку, уперлась и потянула толстую дверь на себя. Кара и Ксан повернулись к ней, их глаза расширились от растерянности и тревоги.

— Выходите, — сказала Элви. — Выходите из контейнера. Сейчас же.

Фаиз оказался рядом с ней. Она боялась, что он схватит ее, остановит и заставит объясниться. Но он не стал.

— Погружение прошло плохо, — сказала Элви. — Амос застрял, и мы не можем вернуть его.

Ксан покачал головой.

— Я не понимаю. Вы не можете его вернуть? Как он застрял? Что его там держит?

Кара торжествующе улыбнулась и взяла брата за руку.

— Ничего страшного. Мы сможем это сделать. Следуй за мной.

Она закрыла глаза, и мгновение спустя Ксан тоже. Катализатор тихо и бездумно ворковала. Дыхание Элви сбилось, руки задрожали. Крайне неудачный момент, чтобы ей самой потребовалась экстренная медицинская помощь. Фаиз положил ей руку на плечо, и она позволила себя повернуть. Он озабоченно хмурился. А может, испуганно.

— Элви, — сказал он.

— Фаиз.

— Полагаю, мы назовем это полевыми испытаниями нового протокола?

К своему удивлению Элви рассмеялась, хотя смех больше походил на всхлип. Кара шевелилась, будто во сне. По корабельной системе пришел запрос на соединение: Элви искал Харшаан Ли. Она ответила, но не дала ему возможности заговорить.

— Что мы видим?

— Субъект, кажется, стабилизируется, — ответил Ли. — Однако я вижу...

Прежде чем прозвучало следующее слово, сознание Элви расширилось, словно разжались его челюсти, и она взорвалась белым светом.

 

Интерлюдия. Спящие

Спящий погружается в сон, но совсем не такой, как раньше. Там, где тени праматерей приветствовали и шептали свои обещания, его больше никто не встречает. Вместо этого здесь механизм, находящийся в постоянном движении. Что-то — но не свет — постоянно мерцает незнакомыми глазу цветами. Формы соединяются и расходятся, слишком быстро, чтобы разум мог уследить. Щебет роя наполнен смыслом, но спящему его не понять. Он глядит на реальность, открывшуюся за сном, и не может найти себе места.

Но оно непременно должно быть найдено или создано, и поэтому спящий мысленно приближается, а машина грызет его, рвет и сдирает кожу до мяса. Боль реальна, но она учит. Отблески не-света мелькают в узорах, и в каскаде форм льется музыка, песня роя, сплетение слов на грани понимания. Пусть теперь от спящего остается меньше, чем было, пусть нельзя вернуть то, что взяла машина, но наградой ему станет знание, проникавшее глубже костей.

Наступает очередной раз, и спящий запускает окровавленные руки в пространства между пространствами, тяжело дыша сквозь множество дыр, и выстраивает абстрактное орудие, чтобы взломать безбрежность абстракции. Он глядит на механизм собственными странными глазами, и глубины изумляют и устрашают его. Голос машины звучит глубоко, величественно и жутко: Бог нашептывает непристойности, уничтожающие миры. Темнота — это древняя тьма, но у ужаса для него нет лица. Способ должен быть, и он найдется. Тысяча укусов, миллион уколов иголками, вырывание всего, что не подходит.

И бог с бычьей головой оборачивается к нему, и за миг, который тянется вечность, они узнают друг друга так близко, что выразить невозможно. Между двумя живыми мертвецами секретов нет — у них одна боль и одна усталость, их решимость сплетена в единый канат, и он тянется в обе стороны. Что-то разбивается, и рогатый бог с окровавленными боками обращает свой взор на спящего. Колеса внутри колес и внутри колес. Там, где только что был один человек, идут маршем не знавшие жалости легионы.

Расправляя плечи, спящий делает шаг во врата. Снаружи врат ничего нет. Изнутри что-то есть, и оно его уничтожит.

Бог, который был человеком, обнаруживает человека, который был трупом, и с грохотом проносится время. Спящий чувствует, что сон истончается, истончение — это боль. Он может лишь выдохнуть и осознать, что когда затихнет это дыхание, вслед за ним не придет другое. Он сражается, как бушующий шторм, но его противник сражается, как штормовое море.

Мертвый гибнет. Отдаленно он чувствует, как его тело разрывается на части. Ощущает, как останавливается его когда-то живое сердце. Рядом с болью он слышит в комнате человеческие голоса, но туда нет дверей. Спящий грезит ответным насилием. Крыса кусает тигра за лапу.

И еще, еще. Призрак голода. Призрак жажды. Кладбище мертвых детей и пленных. Они наваливаются на машину, и машина поддается и открывается. Возникает нить — красная, тонкая и прерывистая. И рогатый бог воет в изнеможении, безбрежном, как океан, и склоняет свою нечеловеческую голову.

Их захлестывает растущая яркость, и на время, вне времени, они теряются в море памяти, в море чувств, становясь простыми и растерянными, как новорожденные. Когда они вновь появляются, машина — это только машина, и они снаружи.

Машина клацает и урчит. Малыш поднимается, и голодный призрак поднимается, рассыпая искры. Спящие поднимаются к трем сияниям. Три дыры во льду, который суть потолок мира.

Забывает рогатый бог. Забывает малыш. Рассыпающий искры призрак не может забыться, этот голод вечно останется с ней. А машина все так же нелепо мерцает и рисует свои неразрешимые головоломки, завывая циркулярной пилой. И во сне внутри сна одинокий человек стоит на маяке и глядит на злое бурлящее море. Его боль и усталость резонируют с чем-то реальным, и Амос открывает глаза.

Странно тихо было в лаборатории. Мониторы вокруг пищали, и звенели сигналы тревоги. Он вдохнул, его легкие были словно полны осколков стекла. Он с трудом обернулся. Элви рядом не было, Джима не было. Хотя он узнал заместителя Элви. Ли, вспомнил он. Все выглядели ошеломленными.

— Эй, — сказал Амос.

Ли не ответил.

— Эй!

Доктор вздрогнул, как будто возвращаясь к реальности.

— Что? А, да. Не пытайтесь двигаться, — сказал Ли. — Вы прошли... прошли через многое.

— Все нормально?

— Да. Просто... у меня были очень странные ощущения.

— Ага, понял. Но вам надо сообщить Джиму и доку. Внутрь никак не попасть. А Дуарте теперь узнал, что мы здесь. И думаю, он в бешенстве.

 

Глава тридцать девятая. Джим

Ощущение было ошеломляющее. Джим все помнил, но отдаленно, со стороны, как случается иногда после травмы. Он еще видел перед глазами пристегнутого к медицинскому креслу Амоса, бьющегося в приступе боли. Помнил, как пошел вслед за Элви в камеру катализатора, как увидел там Фаиза и техников.

Помнил, как смотрел на женщину, называемую катализатором, и подумал о Жюли Мао, первой женщине, зараженной протомолекулой, и о том, как долго ей пришлось от этого умирать. Или не умирать, трансформироваться. И о жертвах со станции «Эрос», которых инфицировали образцами протомолекулы, а потом подвергли большим дозам радиации, чтобы дать распространиться инопланетному организму, или технологии, или как там люди попытались это классифицировать.

Даже тогда они умирали медленно. Или были разрушены и воссозданы, только без облегчения в виде смерти между этапами. Помнил, что подумал, как ужасно катализатору вечно жить, превратившись в кожу с протомолекулой. Инструментом, сделанным из человеческой плоти. Помнил, как спросил себя, не осталось ли в ней чего-то, сознающего, кем она стала.

Потом Элви открыла изоляционную камеру, извлекла оттуда Кару и Ксана, ожидая, что они могли бы помочь, прервать приступ, убивающий Амоса. Воспоминания были ясными и отчетливыми, только давними, словно все происходило несколько недель назад. Это из-за того, что случилось дальше.

Что-то вспыхнуло — яркий свет, он же звук, он же и воздействие, как удар по каждой клетке тела. Холден почувствовал, как что-то в нем раскрывается, непрерывно раскрывается, и он испугался, что никогда не прекратит раскрываться, что он весь превратится в непрерывное расширение, которое могло кончиться только аннигиляцией.

А потом, как во сне, он стал тысячей мест. Тысячей разных людей. Бесконечностью, в которой сама идея о Джеймсе Холдене потерялась как камешек в океане. Он был женщиной с ноющим плечом, на кухне незнакомого корабля допивавшей свою грушу дешевого кофе с каплей тайно добавленного спиртного. Он был молодым человеком на тесной инженерной палубе, занимался сексом с Ребеккой — кто она такая? — разрываясь между чувством вины и наслаждением собственной неверностью. Он был офицером лаконийского военного флота, укрывшимся в своем кабинете с погашенным светом, подавлял рыдания, чтобы экипаж не услышал, не узнал, как ему сейчас страшно.

Память вспыхивала и играла красками, как калейдоскоп из фрагментов личной жизни разных людей. Голова немного кружилась, даже если просто попытаться представить такое.

— Итак, — произнесла Элви, — мы должны признать, что отчеты полковника Танаки достаточно точные.

На стенном экране Танака кивнула в ответ. Рядом с ней с другого экрана смотрела Наоми, как рамкой окруженная интерьером командной палубы «Роси». Джим с Фаизом — в невесомости, в офисе Элви. Все они были вместе, и все в разных местах.

Медики просканировали Амоса вместе с Карой и Ксаном. Как и всех остальных в команде. И часы, прошедшие после неудачного погружения, были просто смерчем активности. Ученые проверяли и перепроверяли данные, выискивая любые закономерности, прежде чем те успеют измениться или полностью угаснуть. Джим не сомневался — они найдут то же самое, что и Танака в первый раз, когда спасся «Прайс».

Эта идея захватила его.

— Совершал ли кто-то переход, когда это произошло?

— Нет, — сказала Наоми. — На сей раз триггер не внутри врат. Это были мы.

— Да, я тоже так думаю, — согласилась с ней Элви. — Станция, Дуарте или оба в какой-нибудь комбинации нас отторгали. Отталкивали. Я считаю, что лекарства, рекомендованные полковником Танакой, смогли ослабить эффект. По крайней мере, для нас.

— Погоди, — вмешался Фаиз. — По крайней мере, для нас? В сравнении с кем?

— Вероятно, в этот раз распространение было шире, чем прежде. У меня есть отчеты об эффекте, подобном нашему, от пяти научных миссий, находившихся возле врат. И я не удивлюсь, если мы получим еще.

— И насколько далеко это может распространяться? — спросила Танака.

— Это нелокальный эффект, — ответила Элви. — Не имея ясного понимания о том, как он распространяется, я не могу делать сколько-нибудь осмысленных предположений.

— Полагаю, у меня есть некоторая индикация, — твердым, как клинок, голосом произнесла Наоми.

Ее изображение исчезло с экрана, и возникла серия тактических карт. Солнечные системы сменяли друг друга с интервалом в пару секунд — одна, другая и так далее. Это продолжалось, пока говорила Наоми. Карты не повторялись.

— Подполье и союзники сообщают, что после инцидента сто пять кораблей в семидесяти системах изменили курс и явно намерены идти сквозь врата. Это и корабли Лаконии, и подполья, и чисто гражданские. И они тоже все замолчали.

— Замолчали? — эхом повторил Джим.

Это было скорее потрясение, а не вопрос, но Наоми все же ответила:

— Нет ни радиосвязи, ни направленного луча. Никаких объяснений, они не доложили об изменении полетных планов. Но все повернули к нам.

— Радиомолчание выглядит непонятно, — заметил Фаиз. — Ведь видны же шлейфы двигателей. Тогда что они пытаются скрыть за радиомолчанием? Что выигрывают с его помощью?

— Ничего они не выигрывают, — сказала Танака. — Они просто больше не нуждаются в связи. — Они мыслят как общий мозг.

Элви издала тихий звук, что-то среднее между вздохом и всхлипом.

Танака либо этого не заметила, либо решила проигнорировать.

— Я взяла на себя смелость связаться с адмиралом Трехо. И надеюсь, что мы своевременно получим поддержку.

— Своевременно для чего? — спросил Джим.

— Для боя, — отозвалась Танака — так, словно это был идиотский вопрос.

— Разве мы уверены, что это враги? — задала вопрос Элви.

— Да, — сказала Танака. — Мы пытались войти на станцию. Нас оттолкнули. И теперь из-за этого в нашу сторону движется целый флот, управляемый коллективным мозгом. Если бы они спешили к нам с тортиком и украшениями для вечеринки, мы бы это знали, потому что сидели бы внутри станции и приятно общались с Первым консулом.

— По имеющимся данным, в семнадцати системах вражеской активности не замечено, — сказала Наоми.

— Если мы отступим, нам эту территорию никогда не вернуть, — возразила Танака, подаваясь к камере. Эту женщину Джим боялся и ненавидел, и от этого еще хуже было сознавать, что она права. — Либо мы сейчас попадаем внутрь, либо общаемся с Первым консулом, когда он дергает за ниточки внутри нас.

Голос Наоми звучал тише, но так же твердо.

— А мы поняли, почему эксперимент провалился? Почему в давние времена, когда еще не открылись врата, Джим попал на станцию, а мы теперь не смогли?

— Когда вы впервые пришли сюда, станция, можно сказать, работала на автопилоте, — начала объяснять Элви. — И она открылась перед небольшим количеством протомолекулы, хранившимся у вас на корабле — просто потому, что никто не сказал ей «нет». А теперь нашлось кому запрещать. Это нечто мог включить наш катализатор, Кара с Амосом могли на это отреагировать, но Уинстон Дуарте был переделан протомолекулой, и теперь она — его часть. Мы не можем войти на станцию, потому что он этого не желает. Только и всего.

***

— Я по-прежнему слышу голоса в голове, — сказал Алекс. — Настоящие голоса реальных людей. — У вас так же?

— Да, — сказала Тереза.

Камбуз «Росинанта», где они находились, выглядел как подделка под самого себя. Подлинный, но почему-то менее реальный, чем должен быть. Джим словно был там, и в то же время не был.

У Терезы в глазах застыла боль и разочарование. Джим попробовал представить, каково ей было так близко подойти к встрече с отцом, к надежде хоть как-то его вернуть, и потерпеть неудачу у последней преграды.

— А когда вернется Амос? — спросил Алекс.

Джим пожал плечами.

— Когда они с ним закончат.

— Что же мы собираемся делать?

Это был хороший вопрос. Джим подобрал вилкой остатки бобов и риса, сунул в рот, пожевал, проглотил. «Росинант» — хороший корабль. И он был настоящим домом. Миллионы людей в сотнях систем никогда не имели такого места и так долго, как команда «Роси». Джим и сам не знал, отчего эта мысль казалась такой печальной. Он забросил миску и ложку в утилизатор, ощутил, как под рукой защелкнулась крышка, оценил герметизацию после того, как убрал давление. Такой маленький и такой изящный момент. Так легко его не заметить.

— Пойду-ка я... — сказал он и большим пальцем ткнул в направлении своей каюты.

Алекс кивнул.

Погруженный в свои мысли, Джим неспешно продвигался по кораблю. Он все думал об «Эросе». И о том, как протомолекула, вырвавшись на свободу, своей волей разъединяла и сводила вместе людей. Миновали десятилетия, но это не изменилось. Амос, Кара, Ксан. Они умерли, но возродились — только потому, что инопланетные дроны, следуя неизвестному алгоритму, пришли к заключению, что эти трое должны пережить свою смерть. Дуарте и станция в пространстве колец разбирали на части все человечество, как гусеница разжижается внутри кокона, чтобы снова восстать в виде бабочки.

Война продолжится. Строители врат переходят от формы к форме — от примитивных биолюминесцентных морских слизней к ангелам света, а затем — к рою преимущественно безволосых приматов с миллиардами организмов и единым разумом. Темные сущности, находящиеся внутри врат и за гранью вселенной, разрывают и разрушают болезнь, вторгшуюся в их реальность. Может быть, эта битва когда-нибудь будет выиграна. Может быть, продолжится вечно. В любом случае, ничего человеческого не сохранится. Ничего, что Джим считал человеческим. Ни молитвы, ни первые поцелуи, ни ревность, ни любовь, ни эгоизм... Это все будет разрушено и собрано заново, как тела на «Эросе». И появится нечто, только это будут уже не они.

Он вошел в каюту. На Наоми был чистый летный комбинезон, от нее пахло свежей водой и мылом. Свет экрана подчеркивал морщинки у нее на лице — и от смеха, и от печали. И она была так красива, да, но она была красива всегда. Когда они только встретились, в молодости, то были красивы просто потому, что молодость прекрасна сама по себе. И потребовались годы, чтобы понять, продлится ли красота.

—Что?
Она засмеялась, прищурившись.

— Просто любуюсь видом.

— Сейчас не до этого.

— Не говори так, — он подошел и взял ее за руку. — Из этого нам не выбраться, да?

— Я не вижу выхода. Да.

Они оба мгновение помолчали. Джим почувствовал, как его охватывает глубокое умиротворение. В первый раз после того, как Джим попал в плен на «Медине», он испытывал огромное облегчение. Он потянулся. Это было очень приятно.

— Ты — центр всей моей жизни, — сказал он. — Знать тебя. Просыпаться рядом с тобой. Это самое важно из того, что я делал. Я безумно благодарен за то, что мне это было дано. Страшно подумать, как легко мы могли бы разминуться, и я даже представить себе не могу, что это была бы за жизнь.

— Джим...

Он поднял руку, чтобы выиграть еще пару секунд и сказать то, что должен.

— Знаю, что много раз делал выбор, который дорого тебе стоил. Принимал решения, которые считал нужными. Терял время, когда мог быть с тобой, но это всегда был мой выбор. Отправиться на «Агату Кинг». Поднимать тревогу на «Медине». Подставляться под пули на Илосе. Возвращаться, чтобы увидеть, что на самом деле происходит на станции «Эрос». Я всегда рисковал и всегда считал — ничего, я рискую только собой. Но я также подвергал риску того, кто дорог тебе, и так благодарен за то, что был тебе дорог. Я не должен был относиться к этому легкомысленно.

Наоми выключила экран, а потом сжала его руку.

— Ты замечательный. Ты всегда такой. Не всегда ты был мудрым, не всегда рассудительным, но всегда, всегда замечательным. Да, я дорого заплатила за то, что позволила такому импульсивному человеку, как ты, так много для меня значить. Но я все готова повторить.

Он не помнил, кто из них привлек другого к себе, они просто соединились. Под рукой Джима оказалась ее рука, склонив голову, Наоми прижалась щекой к его груди. Его подбородок коснулся ее макушки, что бывало редко, ведь она была заметно выше. Она всхлипнула первой, а за ней и он. Они мягко плыли по воздуху в каюте, которая принадлежала только им. Джима не оставляло ощущение, что другие сознания тянутся сюда, как привлеченные феромонами насекомые, но не собирался обращать на это внимания. Не сейчас, когда Наоми рядом.

Спустя некоторое время — может быть, минуты, а может, часы, их рыдания подошли к естественному концу. Они оба притихли, и Наоми, чуть выпрямившись, подняла голову. Губы встретились, с нежностью и легкой тенью той жажды, что была в юности.

— Что бы ты ни собрался сделать, — прошептала она, — что бы это ни было, подожди, пока я усну.

Джим кивнул, и она прижалась к нему в темноте. Он считал свои вдохи — до ста и назад, прежде чем Наоми задышала глубже, и опять до ста, чтобы дать ей время уйти туда, где ее не разбудит его уход. Она вздрогнула, потом тихо засопела. Джим осторожно высвободился из объятий, потянулся к стене и толкнул дверь каюты. Открыл ее тихо, как только мог, а потом защелкнул у себя за спиной.

Где-то на нижних палубах радостно лаяла Ондатра, слышался грубый голос Амоса, хотя Джим не мог различить слов. Корабль тихо поскрипывал, нагреваясь и отдавая тепло. Где-то там спал Алекс, или, может, смотрел свой нео-нуар, или же мучался чувством вины перед Гизеллой и Китом. Где-то там Тереза терзалась от разочарования и подросткового смятения. Бобби Драпер нет и больше не будет, и Кларисса Мао ушла навсегда, но они обе оставили след — и в самом корабле, и в людях, которые здесь живут. На мгновение Джим увидел с собой рядом Крисьен Авасаралу — руки скрещены на груди, а улыбка одновременно и резкая, и успокаивающая. Черт возьми, это же не прощание с летним лагерем. Может, хватит предаваться слезливым объятиям?

В медотсеке Джим достал аварийный комплект в красной керамической капсуле и сунул под мышку. Похлопал на прощание автодок, как того, кого знал и любил, и, возможно, теперь увидит нескоро.

Шлюз был не блокирован, и Джим пересек мост и вошел на «Сокол», не привлекая внимания. Лаконийский экипаж давно привык не замечать его присутствия; положение друга Элви, а вдобавок и бойфренда лидера сопротивления наделил его неким не совсем ясным статусом в их собственной жесткой иерархии. Если Джим вел себя так, будто знал, куда направляется, они с этим мирились. Тогда для них он становился невидим.

В комнате катализатора не было ничего, кроме изоляционной камеры. Джим прикрыл за собой дверь из коридора. На ней не было ни замка, ни защелки, чтобы закрыть плотнее. Не страшно, в этом мире все несовершенно. Он взломал капсулу с аварийным медицинским набором и стал перебирать её содержимое, предмет за предметом. Бинт. Антисептик. Инжектор со средством от гипоксии. Игла для инъекций.

Мыслил он до странности ясно. Несмотря на отдаленную тревогу об остальных, это время принадлежало только ему. Он был одинок, как никогда прежде, но при этом испытывал какое-то удовлетворение. Все сомнения оставлены позади. И тревога, не отпускавшая его после Лаконии, испарилась как роса в теплый день. Лишь теперь он стал собой.

Он легко открыл изоляционную камеру и вытащил катализатор. Пустой взгляд ее глаз скользнул мимо. Губы зашевелились, она словно пыталась сказать нечто, слышное ей одной. И она никак не отреагировала, когда Джим воткнул ей в руку иглу и потянул поршень.

Шприц наполнялся водоворотом радужно-голубого и черного. Пять кубиков. Десять. Где-то рядом взвыла тревога, вероятно, из-за него. Он собрался уже закатать рукав и ввести образец себе в вену на сгибе локтя, но внезапно испугался, что совсем скоро прибежит команда «Сокола», и ему помешают. Скривившись, он вонзил иглу шприца сквозь штанину летного комбинезона себе в бедро, и давил, пока емкость не опустела. А катализатор шлепала губами и извивалась, словно безуспешно пыталась поплыть.

Джим закрыл глаза.

Сначала он ощутил холод, уходящий от места укола вглубь тела. А потом накатила и схлынула волна тошноты, оставляя за собой жар, расползавшийся в животе и груди. Сердце заколотилось, тяжело, яростно и размеренно, как кузнечный молот. Джим почувствовал вкус железа.

В черной тьме под его закрытыми веками вспыхивали, порхали и гасли синие светлячки. Ощущение было такое, словно кровь приливает к давно онемевшим рукам и ногам. Словно дождь в пустыне заполняет пересохшее русло. Как вернувшееся воспоминание.

Он вздохнул, глубоко и протяжно. Открыл глаза, окинул комнату взглядом и нашел то, что и ожидал найти. На что надеялся. Сутулость. Лицо наполовину растерянное, наполовину виноватое, как у печального пса. Помятая шляпа с полями.

— Да. — Знакомый голос зазвучал там, где слышать мог только Джим. — Да уж, это непросто.

— Привет, Миллер. Надо поговорить.

 

Глава сороковая. Наоми

— Ты его видишь? — спросила Наоми. — Прямо здесь, сейчас?

Джим кивнул. Они плавали в невесомости, в той же лаборатории, где совсем недавно был пристегнут Амос во время неудачного погружения. Охранники из команды «Сокола» сразу переправили туда Джима из камеры катализатора, и Элви вызвала Наоми. Джим держался на месте, закрепившись за поручень. Он вспотел, выражение лица напряженное, как бывало во время болезни или если выпил лишнего, но в нем было и спокойствие, и что-то еще. Может быть, приятное изумление.

— Вижу — справа, между тобой и Элви, — сказал Джим. — К Элви чуточку ближе.

— Это не может быть сам Миллер, — сказала Элви. — Вероятно, это что-то иное.

Джим усмехнулся.

— Что? — возмутилась Элви.

— Извини. Он сказал кое-что забавное. Видишь ли, в обычном понимании Миллер, которого я знал, умер, когда «Эрос» разбился на Венере. Протомолекула собрала и сохранила образы его мозга, и когда ей потребовался инструмент поиска, этот оказался как раз под рукой. Этой версии Миллера требовалось нечто, способное послужить кораблем, а поскольку я был тем, кто решал, куда направить корабль, протомолекула использовала меня. Начала физически манипулировать моим мозгом, заставляя его видеть образы, полученные от Миллера, и взаимодействовать с ним. После тех манипуляций остались каналы. И теперь я всего лишь опять соединил их с протомолекулой.

Он взглянул на Наоми, улыбнулся и наклонил голову.

— Я тут вспомнил, как Алекс говорил, что инструменты, которые долго используют, обретают живую душу. Так, не в тему. Забудьте.

— Раньше ты не мог видеть Миллера, когда рядом другие люди, — заметила Элви.

— Это верно, — ответил Джим. — Отношения изменились.

Он засмеялся. Наоми не знала, над чем он смеется, но понимала, что дело тут в Миллере. Если ревность и ранила, ничего не поделать.

— Эта версия Миллера может открывать станцию, как предыдущая?

Джим, казалось, к кому-то прислушался, а потом пожал плечами.

— Я не знаю. Он тоже. И сама ситуация в этом смысле другая. Не узнаем, пока не попробуем.

— Я хочу сделать сканы, — сказала Элви, скорее для себя, чем для них. — Хотя бы активности мозга, как минимум. Если есть время, то полный метаболизм.

— Не уверен, что на это хватит времени, — отозвался Джим.

— Ты могла бы это отменить? — спросила Наоми. — Есть ли способ извлечь это из него?

— Разбитое яйцо трудно восстановить, — ответила Элви. — Но возможно, мы найдем способ поддерживать его в стабильном состоянии. Более-менее.

Джим пожал плечами.

— Время для нас не лишнее, но только в том случае, если мы от этого больше выиграем, чем потеряем — если вы понимаете, о чем я. Сейчас для нас тикает много часиков.

— Я говорю о сохранении твоей жизни, — сказала Элви.

— Да, я понял, и ценю это. Но об этом потом. Если не разберемся с первоочередными проблемами, это просто не будет иметь значения. Если ты по-прежнему будешь существовать как личность, которая хочет меня исцелить, значит, мы все сделали правильно.

Они умолкли. Наоми бросила взгляд на пустое пространство между ней и Элви, словно ожидала там что-то увидеть. Никого, только Элви обернулась, будто взгляд был предназначен ей. И Наоми поняла, что все ждут решения от нее. Джим по-прежнему улыбался, и Наоми захотелось врезать ему по лицу. «Каким чертом меня сюда занесло?» — подумалось ей.

— Собери все данные, какие возможно, и стабилизируй его, — сказала она Элви. — Нам нужно подготовить Терезу.

— И Танаку? — спросила Элви.

Наоми колебалась. Танаку она терпеть не могла и не доверяла ей, но интересы у них на данный момент совпадали, а открывать еще один фронт в личных войнах казалось мелочным. — И Танаку.

— Хорошо, — согласилась Элви. — Соберу команду медиков.

Она выбралась из лаборатории и закрыла за собой дверь. Только когда щелкнул замок, Наоми поняла, что Элви дает им возможность побыть вдвоем. Джим смущенно отвел глаза. Он был старше, худее и казался более изможденным, чем мужчина, которого она встретила когда-то на «Кентербери», но его открытость, которую она помнила, оставалась прежней. Уязвимость. И почти генетическая неспособность поверить, что он может с чем-то не справиться, если просто будет следовать велению сердца.

— Мне так жаль, — сказал он.

— В самом деле? Сколько раз мне пришлось наблюдать, как ты старался убить себя. А теперь ты заставляешь меня смотреть, как тебе это удастся, да еще в замедленном темпе. Но зато тебе жаль.

— Да. Хреново. Но я не мог придумать ничего другого и не хотел...

— Давай говорить о деле, — сказала она. — Остальное может и подождать.

Он помедлил и кивнул.

— Вероятно, отсюда я выйду на станцию. Как только закончат сканирование.

— Я буду на «Роси».

— Ладно. Дам тебе знать, когда буду на месте.

Наоми кивнула, выплыла за дверь и двинулась по коридору, как будто возвращалась к привычным каждодневным делам. Как будто не в последний раз. Так странно осознавать, что вот сейчас заканчивается нечто ценное, но это ничего не меняет. Возможно, это признак ее душевного опустошения, а может быть, дань тому, какой прекрасной была их совместная жизнь.

Она перебралась на «Росинант». На этот раз запах воздуха не поменялся. Возможно, движение между соединенными кораблями стало таким оживленным, что атмосфера смешалась, а может быть, Наоми просто уже привыкла. Она мгновение колебалась, решая, вернуться в каюту или на командную палубу. Работать она могла в обоих местах, однако в каюте остались следы Джима — его одежда и запах, его отсутствие. Поэтому она выбрала командную палубу.

Там уже был Алекс — глаза широко распахнуты, а руки дрожат от бессилия.

— Ты слышал? — спросила она.

— Так это правда?

— Да, правда, — сказала Наоми и выбрала кресло, чтобы пристегнуться. — Как ты узнал?

— От Кейси.

— Кейси?

— Ну, помнишь, электрик на «Соколе». Широкое лицо, темные волосы. На шее родинка. Пил пиво со мной и Амосом еще на Адро, до того, как мы оттуда ушли.

Наоми покачала головой. Она, вероятно, видела Кейси, но не умела налаживать связь с людьми так же легко, как Алекс.

— С тобой все хорошо? — спросил ее Алекс, но по тону было понятно — он знал, что нет.

Наоми вызвала тактический дисплей и разделила изображение. Пространство колец с левой стороны, а с правой — более схематичное представление всех врат и систем за ними. Плюс корабли, снующие во всех направлениях. Масштаб потрясающий. Теперь предстояло выяснить, какие корабли шли на помощь к ней, а какие стали новым врагом. Наоми предстояло провести полную инвентаризацию средств, которые защитят оставшиеся корабли от попадания в коллективный разум Дуарте. Нужно как можно дольше удерживать контроль над пространством колец, чтобы дать Джиму шанс остановить надвигающуюся со всех сторон катастрофу.

— Я очень и очень зла, — ответила она Алексу. — Когда Джим вернулся домой с Лаконии — когда мы его вернули — я знала, что он пострадал. Знала, что его стало меньше в каком-то смысле. Я думала, что мы о нем позаботимся. Что ранено не только его тело, но, если можно так сказать, и душа. Думала, что время, любовь и забота помогут, и я увижу его таким же, как прежде. Таким, каким я его помню.

— Я понимаю, — произнес Алекс.

— А помогло вернуть его прежнего нечто совсем другое. Я снова его увидела. Только что. Я видела Джима таким, как он был. В хорошие времена. И его вернула не любовь. Не забота. Не время. Он просто увидел, что нужно сделать нечто невероятно, безумно опасное, и справиться с этим мог только он. И тогда он...

Она рывком разжала кулак, словно чтобы рассеять прах.

Алекс понурил голову.

— Он просто сделал это. Поступил, как надо, — сказала она.

Ее глаза застилали слезы, и палуба превратилась в мешанину лучей и бликов. Наоми смахнула их тыльной стороной рукава.

— Джим есть Джим, — сказал Алекс. — И всегда был таким. Это я понимаю. Я оставил позади оба брака, думая, что я изменился и стал другим. Я не ошибался, но и не был совсем уж прав. Джим изменился, но в чем-то остался прежним.

— Я так хотела бы, чтобы его вернули мы, а не это.

— Так что нам делать?

Наоми смотрела в свои экраны. Слезы уже высохли, но тьма, опустошение и сожаления остались такими же глубокими.

— Мы постараемся дать ему столько времени, сколько сумеем. Пусть этот его последний дурацкий геройский жест получится как можно значительнее. Потом посмотрим, что дальше. Кому-то надо сказать Терезе и подготовить ее. И сообщи Амосу. Возможно, нам придется сражаться.

— Я этим займусь. Не волнуйся.

Он развернулся и двинулся к шахте лифта.

— Алекс?

Он обернулся, и на мгновение их взгляды встретились. Наоми не знала, что собиралась сказать, но, что бы то ни было, Алекс уже это знал.

— Это я беру на себя, — сказал он. — Делай свои дела.

Наоми приступила к работе, которая казалась нереально огромной. Она была потрясена и объемом, и сложностью, однако говорила себе, что неважно, возможно ли это, ей главное — делать. И начала с мелкого и конкретного. «Туллий Авфидий», военный корабль наемников из Фригольда, намеревался пройти врата системы Святой Антоний через шестнадцать часов. Он отозвался на ее призыв к подполью, но перестал отвечать на запросы ретранслятора возле врат с того момента, когда погружение Амоса пошло сильно не так.

Итак, «Туллий Авфидий» стал первой проблемой. Наоми нашла решение. Его перехватят «Керр», «Оборотень» и «Дхупа» — два лаконийских эсминца и один грузовик подполья с приваренными снаружи торпедными установками. А потом любой выживший в столкновении мог присоединиться к «Армандо Гуэлфу» у врат Хакусеки и перехватить «Братца пса».

Наоми подумывала отправить сообщение Трехо и вызвать подкрепление из Лаконии. Но послание дойдет через несколько часов, столько же времени займет ответ, и к тому времени как посланные корабли подойдут, вероятно, они уже больше не будут отвечать ни Наоми, ни Трехо. Лучше уж играть имеющимися картами. Она не надеялась выиграть, но могла надолго затянуть проигрыш.

Она пролистывала решения, предлагаемые системами «Роси», переходя от одного сценария к другому, как футбольный тренер в подготовке к сложной игре. Вот мои игроки. Вот — противника. Это поле игры. Боль, и ужас, и горе оставались с ней, не давая забыть о себе, но существовали на расстоянии. Она чувствовала себя отброшенной в прежнюю жизнь, к той себе, которой была во время заточения Джима — к той Наоми, что жила, скрываясь от всех, и впускала мир только в свой разум, потому что сердце слишком сильно кровоточило.

Она подумала, что, должно быть, в точности так же выживала Камина Драммер, с головой погрузившись в работу последнего президента Транспортного профсоюза, или Мичо Па, первый его президент. Или Авасарала там, на Земле, когда планета была центром для всего человечества, а не просто старейшей среди тысяч других планет. «Неутомимый» и «Юнус Эмре» могли остановить «Ежевику» на переходе через врата Сичэн. Она запросила у «Юнуса Эмре» перечень торпед и ОТО на борту и настроила «Роси» на поиск кораблей с совместимым вооружением.

Точно так же было, когда умер Джейкоб. Оставались считанные недели до их сорокалетнего юбилея, и на праздник должны были приехать из университета дети. Она обнаружила его в ванной. Умер от инсульта, так сказали врачи. Тогда она двадцать восемь часов подряд убиралась в квартире и не остановилась бы, если бы Ханна не вернулась пораньше и...

Наоми остановилась, подняла вверх руки, и ее сердце застучало втрое быстрее. Она оглядела командную палубу, словно этот пристальный взгляд был способен сделать окружающее более реальным и прочным. Проверила время. До приема очередной дозы лекарств еще полчаса, но она все-таки приняла их. Персикового цвета таблетки были горькими и оставили послевкусие в глубине горла. Наоми подождала несколько минут, наблюдая за собственным сознанием. Ожидая, что туда опять прокрадутся воспоминания из чужой жизни.

— Да пошло оно все, — сказала она в пустоту, а потом открыла соединение с Элви. — Сколько времени у нас до начала?

— Танака еще в пути, — ответила Элви. — Помещаем Джима в лаконийский скафандр. Она думает, что Дуарте отнесется к этому лучше, чем к снаряжению «Роси». И... так просто больше шансов сохранить ему жизнь. Понимаешь, пока...

— У меня начинают появляться посторонние мысли.

— Знаю, — сказала Элви. — У многих так. Судя по предыдущим данным, это не должно зайти далеко, если ты соблюдаешь график приема таблеток. Но мы только приглушаем эти мысли. Не можем полностью закрыться от них.

— А те люди получают информацию от меня?

«Роси» запищал — поступило сообщение о тревоге, и Наоми открыла его, пока Элви ей отвечала.

— Может, и получают, но все это пока беспорядочно. Полагаю, любые ускользнувшие важные сведения потеряются в общем хаосе. Впрочем, это только догадка.

— Не уверена, что данные ее подтвердят.

— Почему?

— Ретрансляторы возле врат. Все, которые до сих пор работали. Они только что отключились. Коды уничтожения поступили со стороны систем за вратами.

Элви замялась.

— Одновременно?

— С интервалами в пару секунд.

— Это... более скоординировано, чем мне хотелось бы.

Наоми расправила плечи. Придется менять стратегию. Переосмыслить все, что до сих пор наработала. Продолжаем вести игру, но теперь не видя, что происходит на поле...

— Держи меня в курсе изменения ситуации, — сказала она. — Я на связи.

Она вывела на экран тактическую карту. Четверо самых важных врат — Земля, Лакония, Оберон и Бара-Гаон. Нашла ближайшие к каждым вратам корабли. Потребовалось пять минут, чтобы рассчитать для каждого нужный полетный план: резкая тяга, а потом торможение внутри пространства колец. Ровно такая скорость, какая требуется для перехода, сбора данных с помощью телескопов и возвращения. Точка перехода рандомизирована, так что даже если противник начнет обходной маневр, он не сможет точно направить удар торпеды или рельсовой пушки.

Хорошо, что никто из капитанов не задавал никаких вопросов и не возражал против исполнения миссии. Наоми выставила индикаторы отслеживания на каждый корабль — маленькие красные конусы, выдающие пройденное расстояние, не указывая ей точное реальное расположение. А пока они двигались, она прикинула время перехода первого десятка кораблей, направлявшихся в пространство колец, и возможные изменения их курсов. Точные пересечения превратились теперь в облака с условным временем и координатами...

Наоми даже чуточку разозлилась, когда ее сосредоточенность прервал запрос входящего соединения.

— Привет, — сказал Джим, и весь ее самоконтроль исчез от его дыхания. Гигантской волной нахлынуло горе, сбивая с ног и пытаясь утопить.

— Привет, — пробормотала она.

— Так, мы примерно в сотне метров от поверхности станции и направляемся внутрь.

Она свернула тактический дисплей и переключилась на внешнюю камеру «Роси». Кораблю и секунды не потребовалось, чтобы найти их. Три штришка на фоне ядовитой синевы станции. Появились теги — «Роси» сообщал скорость и координаты. Наоми их отключила. Ей достаточно видеть. Наблюдать важнее, чем знать подробности. Эти мелочи не важны.

— Я с вами, — сказала она, и ее укололо то, что это не совсем правда. — Я с тобой, Джим.

— Тереза просит тебя убедиться, что Ондатра пристегнута в кресле, если будет сложное маневрирование.

— Я об этом позабочусь.

Одна маленькая фигурка кивнула, значит, это Джим. Поступило сообщение о тревоге с корабля, идущего в Оберон, а потом от другого, в Лаконию. Наоми закрыла их. Три фигурки, кажется, и не двигались. Просто оставались на месте, на фоне пылающей синевы. Появилось маленькое яйцо корабля Дуарте и начало расти. Они уже почти там.

— Хорошо, — сказал Джим. — Видим вход. Мы можем войти.

— Мы дадим вам столько времени, сколько сумеем.

— У нас все получится.

Из любых других уст такой безбрежный оптимизм прозвучал бы как ложь. Или как мольба.

— Доброй охоты, любимый, — сказала она, и три точки растворились в синеве и исчезли.

Наоми подождала минутку, но ничего не менялось. Станция по-прежнему хранила свою загадку. Поступило третье тревожное сообщение, на этот раз от врат Сол. Наоми выключила внешний обзор и опять вызвала на экран тактическую карту.

Теперь к ним направлялось еще больше кораблей. Сотни, но хотя большинство шли на тяге, все же им оставался еще не один день до врат.

А к тому времени все они станут не важны, потому что за вратами Лаконии находился самый сильный игрок. «Голос вихря», последний из трех линкоров класса «Магнетар», приближался к вратам Лаконии на гибельной скорости. При подобном темпе жизнь людей подвергается риску даже в креслах-амортизаторах с дыхательной жидкостью. Правда, эти люди рисковали не по собственной воле. Жизни их не ценнее клеток кожи на костяшках пальцев боксера. Будут гибнуть сотнями, и никто даже не заметит.

В тот момент, когда «Вихрь» пройдет сквозь врата Лаконии, битва будет закончена. Силы, собранные коллективным разумом Дуарте, наводнят станцию в пространстве колец и, как занозу, выдернут оттуда Джима, Терезу и Танаку.

Наоми открыла соединение со своим маленьким обреченным флотом.

— Это Наоми Нагата, — произнесла она. — Приготовьтесь действовать по моей команде.

 

Глава сорок первая. Джим

— Это плохая мысль, — сказал Миллер. — Нет, я знаю, ты всегда был чуточку туповат, но это даже ты должен понимать.

— Да, плохая, — не стал спорить Джим. — Просто она лучшая из всех плохих, которые мне пришли в голову.

— Вспомни, что и здесь-то ты оказался из-за некоторых своих неразумных решений.

Джим подвинулся, чтобы взглянуть туда, где, казалось, стоял мертвый детектив. Миллеру хватило такта изобразить смущение. Он поднял руку в знак того, что сдается.

— Согласен, не мне говорить, — сказал Миллер. — Я просто хочу, чтобы ты не особенно обольщался насчет того, как все это кончится.

Сфера станции на таком расстоянии уже не выглядела как сфера. Джим приблизился — все они приблизились к ней настолько, что она больше походила на сияющую голубую равнину. А врата вокруг и позади них горели, словно крошечные, аномально регулярно расположенные звезды.

Тяжелый лаконийский скафандр, который дала ему Элви, идеально прилегал к телу в подмышках и под коленями, придавая странную свободу движений, отчего в миндалевидное тело мозга непрерывно поступали уколы паники — «скафандр рвется». Виртуальный дисплей показывал, что воздуха ещё на пятнадцать часов, это было чертовски круто. Лаконийские скафандры накапливали запас воздуха и воды в порах обшивки, и хотя этот не боевая броня — единственным оружием Джима был пистолет из арсенала «Роси» — усиленный скафандр давал некоторую защиту.

Внешние датчики скафандра не показывали в синеватом излучении станции ничего опасного, а от всех врат исходило суммарно всего несколько сот миллирентген. Джим сильнее пострадал бы от радиации при короткой вылазке для проверки корпуса «Роси» в нормальном пространстве. В его ситуации это единственное, что казалось хоть относительно безопасным.

«Роси» с «Соколом» находились на плаву справа, в нескольких километрах. «Деречо» — на таком же удалении слева. И все корабли выглядели такими маленькими, что их можно было закрыть большим пальцем вытянутой руки. Инопланетный транспорт, на котором Уинстон Дуарте выбрался с Лаконии, был сейчас бледной точкой внизу, на поверхности станции. Шлем заверил Джима, что Тереза с Танакой уже в пути и близко к нему, но их все еще не было видно. Пока он один. Или вдвоем с Миллером, если на то пошло.

Детектив был в том же сером костюме и темной шляпе, которые носил при жизни. Лицо, напоминавшее печального бассет-хаунда, выглядело моложе, чем помнил Джим, но, возможно, лишь потому, что сам он старел, а Миллер — нет. Протомолекула, действующая непосредственно в теле Джима, давала Миллеру возможность постоянно находиться в его сознании, даже в присутствии других людей. И к тому же у Миллера выработалась неприятная привычка все время торчать у него на виду. Если он оказывался справа от Джима, а тот оборачивался налево, Миллер тоже был там. Ощущение направления, откуда исходил голос Миллера, постоянно менялось в соответствии с местом, где он якобы находился. Это дезориентировало и пугало, Миллер словно был злодеем из дешевого фильма ужасов.

Миллер сунул руки в карманы и кивнул в сторону «Деречо».

— Кажется, наша полковник Милашка уже здесь.

— Ты не должен так ее называть.

— Почему бы и нет? Не похоже, что она меня слышит.

Танака казалась темной точкой на фоне светящихся врат. Ее маневровые двигатели на сжатом газе почти не подавали признаков жизни, разве что по мере приближения стало заметно, что она замедляет ход. Скафандр на Танаке был того же оттенка синего, что и лаконийский флаг, с изображением стилизованных крыльев. В остальном он напомнил Джиму старого «Голиафа» Бобби Драпер — не скафандр, а оружие в виде скафандра. Лицо Танаки было на удивление хорошо видно. Одна щека казалась более гладкой и молодой — Джим совсем недавно порвал оригинал в клочья. Взгляд Танаки скользил вокруг, она словно проводила инвентаризацию. Она остановилась, нахмурилась, казалось, сосредоточилась на чем-то в пустоте около его шлема.

— Ну, похоже, все так, — сказала она по радиосвязи шлема. — У вас в самом деле есть кто-то еще на борту.

— Да, есть, — признал Джим. — Но как вы...

— Вот и я, — сказала Тереза. Джим обернулся к «Роси» и увидел ее, в потрепанном скафандре с эмблемой «Росинанта». А с ней рядом со смущенным видом плыл Миллер. — Я почти готова. Нужно только кое-что сделать.

— Что такое? — резко поинтересовалась Танака.

— Ондатра. На случай боя она должна быть пристегнута в кресле.

Молчание Танаки прозвучало как резкий ответ.

— Ага, это будет весело, — заметил Миллер.

— Я об этом позабочусь, — сказал Джим. — В остальном, помимо Ондатры, вы обе готовы? Нужно что-то еще прежде, чем мы начнем?

— Нет, — сказала Тереза. — Можем идти.

Танака покачала головой. Джим переориентировался в направлении безбрежной пустой синевы и обнаружил, что Миллер уже там, под ним.

Он открыл соединение с «Роси».

— Привет.

— Привет, — отозвалась Наоми. Голос звучал тихо и озабоченно.

Джим быстро просмотрел статус.

— Так, мы примерно в сотне метров от поверхности станции и направляемся внутрь.

— Я с вами, — сказала она и добавила еще что-то, Джим не разобрал.

— Тереза просит тебя убедиться, что Ондатра пристегнута в кресле, на случай, если будет сложное маневрирование.

— Я об этом позабочусь.

Огромная синяя стена приближалась. Уголком глаза он видел, как Танака активирует и отключает пистолет в предплечье скафандра, выдвигает ствол и втягивает обратно, одновременно и нервничая, и угрожая. А в направленном на станцию взгляде Терезы было что-то, напоминавшее голод.

Миллер, двигавшийся с ним рядом, кивнул.

— Погляди-ка, у меня тут кое-что есть.

Голубая стена неожиданно утратила гладкость. По ней побежали волны, тонкие, как струна, образующие спирали, сложные и обширные. Они соединялись, расходились и угасали, заменяясь новыми растущими завитками. Это выглядело чем-то средним между органическим и механическим и казалось очень знакомым.

Миллер рывками двинулся вперед, телепортируясь из одного места в другое, как может только галлюцинация, дождался момента, когда узоры приостановят движение, и достиг поверхности. Джим почувствовал это как усилие собственного тела, но где — невозможно определить, как напряжение мускула в фантомной конечности. Спирали снова начали перестраиваться, но место, где стоял Миллер, оставалось пустым, а потом расширилось. В этом круге диаметром метра три голубое свечение потемнело, появилась впадина, потом углубилась, а затем образовался туннель. Танака что-то произнесла, но с выключенным радио. Джим лишь видел, как шевелятся ее губы.

— Хорошо. Видим вход. Мы можем войти.

Когда Наоми заговорила, в ее голосе звучало отчаяние.

— Мы дадим вам столько времени, сколько сумеем.

— Она думает, вы все покойники, — сказал Миллер. — И она, и ты, и все в этих кораблях. Или даже не знаю. Если не покойники, то нечто похуже. Мой рассудок захвачен, загнан внутрь этих тварей, и мне не позволили умереть. Это было невесело. Кстати, я еще не сказал тебе, большое, на хрен, спасибо за то, что ты меня опять вытащил?

Джим покачал головой. Он не знал, что сказать Наоми, как ее утешить. «Ты делала это и без меня», или «если мы и умрем, то умрем, сделав все, что могли», или «я воспользуюсь всем временем, что ты можешь дать»... Ничего не годилось, он не это хотел сказать.

— У нас все получится, — сказал он.

— Доброй охоты, любимый.

— Это вряд ли, — влез Миллер. — Я хотел сказать, вряд ли у нас все получится.

Холден выключил микрофон.

— Да, знаю, я виноват в том, что пришлось тебя вытащить. А теперь помогай мне или заткнись.

Изгиб туннеля на станции, казалось, вздымался вверх, окружая Джима, заслоняя и «Роси», и «Деречо», и сверкающие звездочки врат. Он вел в глубину станции, но в восприятии Джима направление постоянно переключалось между «вперед» и «вниз» — то движение по коридору, то падение в бездну.

— Внимание, — произнесла Танака по открытому общему каналу. — Холден, как состояние?

— Что-что?

— Твое состояние. Ты — моя отмычка в этот филиал ада. Если ты окончательно станешь протомонстром и нападешь, я хотела бы знать заранее. До того, как это случится. Ну, и как состояние?

— Так, — сказал Миллер. — Чую, речь зашла о том, кто тут главный. Вам двоим это следовало обсудить заранее.

— Я прекрасно себя чувствую, — сказал Джим, потом прислушался к себе и добавил: — Может, чуточку лихорадит. Но мне не плохо.

— Я хочу получать обновленные данные каждые пять минут. Поставь таймер.

— Если мне станет хуже, я дам знать.

— Обязательно. Потому что поставишь таймер.

Миллер, плывший между ними на полшага позади, попытался спрятать ухмылку. Взвесив «за» и «против» сопротивления Танаке, Джим поставил таймер. Но на семь минут.

Туннель ширился. Поверхность прозрачной мембраной закрывала его края, но Джим проскользнул сквозь нее, не испытывая ни малейшего сопротивления. Еще десять метров, и туннель — или просто дыра — перешел в необъятный зал, где мог поместиться собор. Линии, которые Джим видел на поверхности станции, присутствовали и здесь, оплетали все, скользя по стенам и колоннам. От стен исходил свет, пульсирующий и мягкий, слишком рассеянный, чтобы появились тени. Все вокруг непрерывно двигалось, и у Джима было ощущение, что он не видел бы большей части, если бы не протомолекула в его теле. Все поверхности жили собственной жизнью, обменивались флюидами и крошечными частичками размером меньше песчинок. Он как будто наблюдал за жизнедеятельностью огромного тела, где все ткани и части выполняют свою задачу, а всё вместе служит единой и непостижимой цели.

Одна колонна была чем-то вроде скульптуры — то ли робот, то ли насекомое, непонятно. В его памяти вспышкой пронеслось воспоминание о марсианском десантнике: он разрушил что-то такое гранатой, а потом его самого уничтожили, разбили на комплекс молекул и использовали для восстановления причиненного ущерба. Джим опять включил микрофон.

— Хм, — сказал он. — Будьте так добры, постарайтесь здесь ничего не сломать.

Он ждал, что Танака огрызнется, но заговорила только Тереза.

— Я считала, что здесь нет пригодной для дыхания атмосферы. Так написано в отчетах. Благородный газ с некоторыми летучими веществами. Это не так.

Джим проверил данные своего скафандра. Да, она права. Есть неон и прочее, что здесь было раньше, есть следы бензола, но также и кислород. И, по мнению скафандра, он сейчас мог снять шлем и спокойно дышать. Джим этого не сделал.

— Это он, — сказала Танака. — Первый консул не взял скафандр, и раз ничего похожего не нашлось в... в корабле, который его доставил, — она кивнула, указывая на станцию в целом, — он сделал так, чтобы станция позволила ему дышать.

— Но у него также не было ни еды, ни воды, — сказала Тереза.

Танака поморщилась под лицевым щитком.

— Я думаю, были. Таким же образом. И он здесь. Холден? Как до него добраться?

Джим поморгал и обернулся к Миллеру.

— Понятия не имею, — ответил тот. — Если Дуарте — это хорошо экипированный скоростной корабль, то мы с тобой — просто пара контейнеров, прикрученных сверху реактора. Ты, конечно, можешь сказать, что мы делаем то же самое, и технически не ошибешься, но это не значит, что мы с ним в одной весовой категории.

— Я не знаю, — сказал Джим Танаке. — Думал, это ты у нас охотник.

Она не ответила, только жестом велела им оставаться на месте, включила двигатели и направилась к центру зала. Возглавила поиск.

Оказавшись достаточно далеко, Танака остановилась, словно прислушиваясь к чему-то. Может быть, так и было. Атмосферы хватало для передачи звука, и Джим не знал, на что способен её скафандр. Все величественное сооружение двигалось вместе с линиями энергии и системой электромагнитных полей, которые Танака вряд ли видела, а проходы из него вели в сотню разных направлений. На мгновение Джим увидел все это как гигантское сердце, готовое сжаться прямо над ними. Голова закружилась как при падении, и нахлынула волна восторга. Он как будто слышал глас Божий, только шепчущий.

— Тише, тише, — сказал ему Миллер. — Возьми себя в руки. Тебе по ходу игры еще рано впадать в эйфорию и набрасываться на меня.

Подавляющее чувство абсолютного величия станции отпустило Джима, и он выключил микрофон.

— Говоришь так, будто в этой игре есть следующий уровень.

Миллер загадочно улыбался, но в глазах была грусть.

— Где жизнь, там надежда.

— Кажется, я это уже где-то слышал.

— Сделай пару глубоких вдохов и опять включи голову. У нас, кажется, небольшая утечка.

Его взгляд метнулся к Терезе. Обернувшись к ней, Джим увидел, что она испуганно смотрит на него.

— Все нормально, — сказал он, потом выключил микрофон и повторил еще раз.

Тереза кивнула, но ничего не ответила.

— Не похоже, то ты ее убедил, — сказал Миллер.

По открытому каналу опять раздался голос Танаки:

— Выдвигаемся. Вы двое — за мной. Не отставать.

Она уже двинулась на маневровых двигателях через зал. Тереза сориентировалась первой и направилась вслед за ней, предоставив Джиму замыкать строй.

Справа от него шевельнулось нечто огромное, а в ушах зажужжал рой шмелей, со стен полилось нечто похожее на свет, но не свет. Однако приборы скафандра ничего не зарегистрировали. В кровь хлынул адреналин, сердце бешено и тревожно застучало о ребра. Шевелящееся нечто поблекло и проползло дальше, не войдя в зал. Джим ни разу не видел нападающего кита, но сейчас представил, каково оказаться с ним рядом. Ни Танака, ни Тереза, кажется, ничего ни заметили. Он проверил свой медицинский статус. Если верить скафандру, его температура чуть выше тридцати восьми градусов. Лихорадит, но не настолько, чтобы возникли галлюцинации.

— Нет, он был реальным, — заметил Миллер. — Просто небольшое напоминание, что мы здесь не в своих водах.

— Мог и не говорить. И так ясно, — сказал Джим.

— Что? — отозвалась Танака.

— Ничего, — сказал Джим. — Просто сам с собой говорю.

Танака помедлила возле овального отверстия в проход, который спускался вглубь станции. Там бледными голубоватыми мотыльками мелькали огни, уходившие куда-то в расширяющееся пространство за коридором.

— Мне казалось, я приказывала не отставать, — сказала Танака. — В другой раз выполняйте.

— Будьте так любезны, полковник, — отозвалась Тереза. — Двигайтесь дальше.

Миллер, на сей раз оказавшийся рядом с Терезой, сорвал шляпу и потер ладонью висок.

— Боже ж мой. Есть тут кто не главный?

Танака развернулась и направилась вниз по проходу. Свет от стен здесь сменился на глубокий масляно-желтый, а спирали превратились в размашистые резкие линии, и Джим вспомнил, как его совсем маленьким родители везли сквозь метель. Метров через сто коридор начал изменять форму — расширялся по длинной оси овала и сужался по короткой. Скоро Джим мог, раскинув руки, коснуться обеих сторон.

— Коридор становится слишком узким, — сказала Тереза. — Можем не пройти.

— Не отставай.

Коридор делался все теснее, и в конце концов Джиму стало казаться, что они пробираются сквозь расщелину в системе пещер. Ощущение огромной массы, нависавшей со всех сторон, вызывало клаустрофобию, но Танака все так же двигалась вперед.

Таймер Джима сработал.

— Меня лихорадит, но в целом неплохо, — произнес он.

— Что?

— Ты хотела, чтобы я докладывал о своем состоянии. Я докладываю. Небольшая температура. Чувствую себя хорошо. Может, нам всем следует информировать друг друга о самочувствии. Я докладываю тебе о моем, ты мне о своем. Взаимно.

Танака развернулась и проскользнула к нему, минуя Терезу, будто угорь в коралловом рифе. Челюсть шевелилась — она перешла на частный канал. Джим подстроил связь.

— Капитан Холден, — вещала она. — Я ценю то, что ты сделал ради того, чтобы меня сюда привести. Но теперь я здесь. Сейчас для меня ты почти бесполезен. Так что я очень рекомендую прекратить демонстрировать свое хамское отношение, пока я не начала задумываться о том, что давно задолжала тебе пулю в лицо. Взаимно.

Она резко кивнула, словно вместо него соглашаясь с собой, и опять перешла на открытый канал.

— Это тупик. Возвращаемся и попробуем еще раз.

Она обогнула Джима и двинулась назад, к залу, из которого они вышли. Тереза последовала за ней. Джим помедлил минутку, на плаву держась за стену, а спиной прислонившись к другой. Огоньки мотыльками появлялись из глубины коридора, где проход был слишком узок для человека, и летели вверх, мимо Терезы и Танаки.

— Ты и правда выстрелил ей в лицо? — спросил Миллер.

— В тот момент она пыталась убить всех нас, — ответил Джим. — Но сказать по правде, тут нечто большее. Она напомнила мне каждого из лаконийских палачей, которые меня избивали.

— Выстрел в морду — вполне достойная месть за побои.

— Мне от этого ни разу не легче.

— Знаешь, — сказал Миллер, — был такой парень, Джейсон. Я тогда только начинал в «Стар Геликсе». Он разъярил босса, не помню чем. И пришлось заниматься обработкой криминалистических данных. Не так плохо звучит, но на самом деле означает копание в чужих логах. В записях с камер. В том вонючем дерьме, которое бандюки предпочитают скрывать от закона. День за днем просматривать всякие ужасы, не имея никакой возможности что-то сделать. Это начало проникать ему в голову. Профсоюзный мозговед назвал это «непрерывной психологической травмой». Мы все вроде как знали, что происходит. Эта ситуация напоминает о нем.

Джим отключил микрофон и понесся догонять Танаку с Терезой.

— И как долго продержался тот парень?

— Полтора года. Почти девятнадцать месяцев. И мы все считали, что это очень неплохо. Большинство людей сбегают с такой работы уже через полгода.

— Сомневаюсь, что у нас есть полгода.

— Я хотел только сказать, что полковник Милашка была на грани срыва еще до того, как все началось. И вот-вот сорвется. Будь готов к тому, что, возможно, тебе придется пристрелить ее еще раз до финала.

— Когда я стрелял в нее в прошлый раз, на ней не было лаконийской силовой брони. И мне все же не удалось ее прикончить.

— Да, старик, — сказал Миллер. — Это может оказаться проблемой.

 

Глава сорок вторая. Алекс

— Я по-прежнему вижу лаг ОТО на корме, — сказал Алекс. — Но всего пятнадцать миллисекунд. Это не страшно.

— Понял, — отозвался Амос. — Но мне больше нечего делать, а оно все равно же лагает. Дай мне минутку, изолировать линию.

— Принято, — сказал Алекс.

В рубке было сумрачно, как ему нравилось, но этот сумрак не успокаивал. Даже гул «Росинанта», знакомый, как лицо в зеркале, казался зловещим. Плечи и спина Алекса были настолько напряжены, что днем постоянная головная боль его как будто и не отпускала, и он не мог вспомнить, когда в последний раз проспал целую ночь. Это было до того, как Джим с Терезой ушли на инопланетную станцию вместе с хладнокровной убийцей. До того, как Джим заразил себя протомолекулой. До того, как Дуарте начал перековывать человечество в единый гигантский организм, который, похоже, собирался уничтожить конкретно их — и его, и Амоса, и Наоми.

При таком раскладе небольшая бессонница вполне объяснима.

— Так, — сказал Амос. — Попробуй сейчас.

Алекс запустил тестовую программу.

— Все еще есть.

— Хорошо. А теперь соединитель ОТО на корме.

— Тот же лаг.

— А центральный узел?

— Этот в порядке.

Вздох у Амоса был выразительный, хотя в камеру здоровяк не попал. Брови подняты, и кривая ухмылка — будто у отца, наблюдающего, как отпрыск завалил что-то важное. В равной степени сочувствие и разочарование.

— Ясно. Значит, это вакуумный канал между ними. Попытаюсь его прочистить.

Голос Наоми прозвучал одновременно и снизу, с командной палубы, и из динамика.

— Нужна помощь?

— Я не отказался бы, — ответил Амос. — Тут работа не для одного.

— Тогда я иду. — И потом она добавила, уже не в микрофон: — Алекс, присматривай за вратами. Если кто-то пройдет внутрь...

— Я скажу. Не волнуйся.

— Спасибо.

— Слышишь, Наоми? Я хотел сказать, что бы ни случилось, для меня было большой честью летать с вами все это время.

— У меня нет сил на еще одну прощальную речь, Алекс.

— Да. Но я хотел, чтобы ты знала.

После паузы Наоми сказала:

— Для меня это тоже было честью.

А потом ушла вниз, к Амосу, в пространство между корпусами, в последний раз настраивать корабль.

Было странно, что рядом с Амосом нет Терезы, помощницы. Девочка недолго пробыла на «Роси», но Алекс так привык к ней, что ее отсутствие немного сбивало с толку. Тяжелее ощущалось отсутствие Джима. Постоянно хотелось связаться с ним и узнать, спит ли он, следит за радаром или, может, спустился выпить кофе. Часть рассудка Алекса отказывалась смириться с мыслью, что Джима на «Роси» нет. И что нет Клариссы. И Бобби.

И теперь, когда, похоже, наступил их последний поход, Алекс понял, как всегда ждал, что друзья каким-то чудом появятся снова. Если поразмыслить, это было глупо, но нелепым совсем не казалось. После смерти Клариссы прошло уже много лет, а сердце Алекса терпеливо надеялось увидеть ее имя в вахтенном графике. Бобби тоже ушла навсегда, и он видел это своими глазами, но по-прежнему ожидал, что услышит ее голос на камбузе, ее смех и их с Амосом дружеские перепалки.

Мертвые все еще окружали Алекса, он не мог заставить себя поверить, что их больше нет. Пусть он знал это, пусть понимал. Но, как ребенок, потерявший что-то дорогое, никогда не мог избавиться от ощущения, что сейчас обернется — и они опять здесь. И что, может быть, те, кого он любил, не ушли навсегда. А вдруг прошлое — его прошлое со всеми потерями и ошибками — совсем близко, и можно до него дотянуться и все исправить... Надо только как следует дотянуться. Может быть, несмотря ни на что, все еще наладится.

— Проверь еще раз, — подал голос Амос, и Алекс запустил тест.

— Офигеть, — сказал он. — Получилось.

— Лага нет?

— Одна миллисекунда.

— Да. Лучшего нам тут не добиться, — признал Амос. — Собираю инструменты и перехожу к рельсовой пушке.

— Я буду здесь, — сказал Алекс. Его слова больше, чем обычно, напоминали молитву.

Он обновил тактическую карту — просто убедиться, что ничего не изменилось, включил какую-то музыку и снова выключил. По последним данным, полученным до того, как вырубились ретрансляторы, первый приближающийся корабль должен быть уже там. Видимо, ситуация снаружи пространства колец непредсказуемо изменилась, правда, он не знал как. В его молодости на Марсе, еще до поступления на флот, кузен уговорил его походить несколько недель в школу боевых искусств. Одно упражнение, заданное преподавателем, заключалось в том, чтобы с мешком на голове угадывать, откуда на него нападут другие ученики. Та смесь ощущения уязвимости, настороженности и тошнотворно острого предвкушения совершенно не отличалась от того, что ему пришлось выносить теперь. Он еще раз обновил тактическую карту.

На командную палубу внизу вернулась Наоми. Ее выдали сладковатый запах ромашки и щелчок металла пристегивающихся ремней кресла. Через несколько секунд вверх поплыл приглушенный и жесткий голос Элви из коммутатора. Слишком тихий, чтобы Алекс сумел разобрать слова, но они звучали отрывисто и напряженно.

— Поняла, — сказала Наоми. — Но людей у меня сейчас не хватает. Присылай кого-нибудь, и я дам допуск.

Алекс подождал несколько секунд, убедился, что не перебьет разговор. Потом крикнул вниз:

— На «Соколе» все в порядке?

— У них маловато лекарств от голосов в голове. Элви хочет прошерстить наш медицинский отсек.

— Это можно рассматривать как хороший знак, — сказал Алекс.

— Я тебя не понимаю.

— Ну, ведь если бы Дуарте не беспокоился, что мы можем изменить ситуацию, он бы просто ждал, пока наши медицинские припасы не кончатся, так? А вот это перемещение кораблей, выключение ретрансляторов и все остальное — он же это делает, потому что считает необходимым. Значит, мы для него еще представляем угрозу.

— Интересно, не расскажет ли он нам какую, — сказала Наоми. — Может, если как следует попросить?

В ее голосе гармонично соединялись отчаяние и мрачный юмор.

— Разберемся сами, — ответил Алекс. — Кстати, когда Элви возьмет, что ей надо, из медотсека, мне втянуть мост? Если не придется подстраиваться под «Сокол», мы будем маневреннее в бою.

— Нет, — сказала Наоми. — «Роси» — флагман подполья, «Сокол» — флагман Лаконии, и все остальные корабли на нас смотрят. Не хочу предпринимать ничего, отчего мы будем выглядеть как два независимых флота. Кроме того, мы на задних рядах. Если бой дойдет и до нас, то из-за того, что много другого пошло не так.

— Или из-за того, что сюда идет «Вихрь», — добавил Алекс.

— Тогда это будет уже неважно.

— Да, — согласился с ней Алекс, и уже потише, себе под нос, добавил: — Да. Но по крайней мере, мы напугали этих ублюдков.

И как будто в ответ, на него нахлынула волна чужих мыслей, рядом с ним оказались посторонние люди. Волна впечатлений — пожилая женщина на Луне, у себя в квартире, молодой человек, у которого что-то не то с правой ногой, ребенок, пинающий на немощеной улице потрепанный мяч. Восприятие всего безбрежного человечества — и мужское, и женское, и все сразу, и никакое — окатило его, словно кто-то включил пожарный шланг. Он почувствовал, как разрушается ощущение себя Алексом Камалом, и прикусил губу, чтобы вернуться в свое тело, к себе самому.

«Не стоит сопротивляться, — произнес чей-то голос, сложный и глубокий, как хор. Если бы у ангелов были голоса, они, наверное, звучали бы так. — Не стоит сопротивляться. Сопротивление принесет лишь боль и усталость. Дай нам понести тебя, и ты отдохнешь. Теперь ты можешь это принять».

Это прозвучало почти убедительно. Этого почти хватило.

Волна схлынула, но полностью не ушла. Продолжала немного давить, словно чья-то рука, положенная на затылок. Легкое прикосновение, одновременно и приглашение, и угроза. Алекс дрожащей рукой достал из кармана персиково-розовую таблетку, прожевал, превратив во рту в порошок, чтобы лекарство скорее попало в кровь. Оно было горьким, как смертный грех.

— Вы все тоже это почувствовали? — спросил он по корабельной связи.

— Я — да, — отозвался Амос. — Не скажу, что мне это понравилось.

— Выглядело более прицельным, чем до сих пор, — сказала Наоми. — Думаю, это попытка влиять на нас. Перетягивать на свою сторону всех, кто на грани.

— Не согласен, босс, — сказал Амос. — Мне показалось, это скорее «сдавайся или умрешь».

На тактической карте Алекса возле плотного скопления врат зажглись красные точки тревожных предупреждений. «Роси» вывел на экран результат быстрого анализа, основанного на старых данных, силуэтах и сигнатурах корабельных двигателей. Судя по тому, какие корабли были на подходе раньше и что они наблюдали сейчас, шесть кораблей — лаконийский военный, три охотника за пиратами и два частных грузовика с добавленными позже подержанными торпедными установками — быстро вошли внутрь пространства колец через плотную группу врат, все в районе сектора в двадцать градусов.

— Думаю, рельсовая пушка в порядке, — сказал Амос. — Я сейчас двинусь на инженерную, подготовлю ремонтные комплекты на случай, если кто-нибудь начнет пробивать нам дыры.

Из системы связи зазвучал еще один голос — передача по всем кораблям.

— Говорит капитан Боттон с «Деречо». Видим врага. Идем на перехват.

— Отставить перехват, — выкрикнула Наоми с командной палубы. — Всем кораблям. Уклоняйтесь. Защищайтесь, но удерживайте позиции.

На тактической карте «Деречо» двинулся к продвигавшимся кораблям, но весь остальной флот Наоми стоял на прежних позициях. Больше полусотни голубых точек, разбросанных по пространству колец, и полдюжины красных, сгруппированных, словно нож, направленный к станции в центре. Они плыли в сторону «Роси» и «Сокола», в сторону Джима. Если и казалось, что точки двигаются медленно, то лишь из-за того, что расстояния такие огромные.

— Ты на что смотришь? — спросил Алекс.

— Я пока не уверена, — прокричала в ответ Наоми. На тактической карте появились еще шесть точек, вывалившихся из врат на противоположной стороне пространства колец. — Вот оно. Этого я и ждала.

Коммутатор запищал, уведомляя о сбое, и Наоми выругалась. Алекс вызвал себе копию ее экрана — просто посмотреть, где ошибка. От всех вражеских кораблей исходили радиопомехи широкого спектра. Полоса вещания мигала помехами, ложные запросы накладывались один на другой, пока «Роси» не сдался и не начал перезагружать антенны. Алекс побывал во многих сражениях, но никогда не видел ничего подобного этой всеобъемлющей хакерской атаке.

— Алекс, можешь дать мне узконаправленную защищенную связь?

— Говори, с кем хочешь связаться, и я буду соединять.

На его экране появился список, и он начал выстраивать очередь. Устанавливал соединение, отправлял запросы и переходил к следующему кораблю. Получалось не намного медленнее, чем по радиосвязи, но невидимая рука на затылке потяжелела.

Без широкого вещания координация сил Наоми требовала создания особой сети, которая отслеживала текущее положения кораблей и, переключаясь между ними, позволяла обмениваться данными с максимальной скоростью, какую позволяли лучи. Теоретически это было вполне возможно, но на практике все оказывалось сложнее. Сбой буфера на любом из кораблей вызывал торможение всей системы. Каждый луч, теряющий точное направление, означал потерю приказов, дублирование запросов на ретрансляцию, всевозможные искажения, ошибки и путаницу.

Кораблей врага было меньше в пять раз, и они шли по странным закручивающимся траекториям, привлекали флот Наоми к себе, а потом уворачивались прежде, чем окажутся в зоне досягаемости. Заманивали, но в бой не вступали. Алекс не был даже уверен, что это и есть атака — может, просто уловка, чтобы посмотреть, как будет реагировать флот Наоми. До тех пор, пока «Деречо» не оказался в зоне обстрела вражеских кораблей.

Поражала слаженность нападения. Самый дальний корабль расцветал огнем, испуская торпеды, как одуванчик летучие семена. А за ним — тот, что ближе, потом следующий и так до самого близкого, волна за волной. Первые торпеды шли чуть медленнее, чтобы дать задним время догнать. Алекс настроил систему наблюдения «Роси» на отслеживание всего, что только можно.

«Деречо» — эсминец класса «Шторм» и костяк лаконийского военного флота. Остальные корабли были меньше, слабее и хуже вооружены. Алекс, ни секунды не сомневаясь, поставил бы деньги на него против всех остальных. Мощь обстрела вражеских кораблей, скоординированная до миллисекунд, со всей силой обрушилась на «Деречо». ОТО на эсминце вели непрерывный огонь, его противоракеты выводили из строя по десятку вражеских торпед каждая, и, тем не менее, сопротивление было подавлено.

Удар был подобен краткой вспышке на маленьком солнце. А когда взрыв угас, эсминец, медленно вращаясь, дрейфовал к аннигилирующему краю пространства колец, и ничто не могло его спасти. Оставалось только надеяться, что на борту все уже мертвы.

— Вот черт, — сказала Наоми.

—Так и знал, что это будет не похоже на другие сражения, — сказал Алекс по связи. Он был твердо уверен, что голос у него не дрожит.

— Убивать куда проще, когда тебе плевать, что случится потом, — согласился Амос. — Эти корабли — смертники, но не думаю, что кому-то из них не все равно.

«Не стоит сопротивляться. Сложите оружие, и станете спасителями человечества, а не разрушителями. Не бойтесь наступающих перемен, они — единственное, что может спасти всех нас».

Алекс стиснул зубы так, что заныла челюсть.

— Алекс! — закричала Наоми, и он понял, что уже не в первый раз.

— Извини, извини, — сказал он. — Я здесь. Что происходит?

— Нужен узкий луч в «Годалминг». Немедленно.

Алекс бросился искать нужный корабль. Это оказался пират, работавший на подполье. Он нашелся на краю отряда Наоми, почти на противоположной стороне пространства колец от погибшего «Деречо». Световая задержка до него была достаточно небольшой, чтобы можно было разговаривать в реальном времени.

— «Годалминг», говорит «Росинант», — сказала Наоми. — Вы отклонились от назначенного полетного задания.

Ей ответил голос, старый и грубый:

— «Росинант», у нас шанс подстрелить этого говнюка. И мы им воспользуемся.

— И все же — нет, — сказала Наоми.

Алекс вывел карту тактики, но и там увидел не сразу. Вражеские корабли со странными спиралевидными маршрутами заманивали их корабли, отводили все дальше и дальше до тех пор, пока один не отклонился слишком далеко от остальных. А теперь, как разные лапы единого зверя, корабли противника развернулись, окружили пирата и отрезали от помощи и поддержки.

— У нас все хорошо, — упрямо повторил голос с «Годалминга». — Справлялись и с худшими ситуациями.

«Не стоит сопротивляться. В смерти нет чести».

На тактической карте вспыхнуло новое предупреждение о тревоге. Еще пять красных точек одновременно прошли через пять разных врат. И теперь Алекс понял, что это. Боевая группа.

Он уже отправлял в очередь соединений по направленному лучу свежие приказы для сопротивления новым врагам, когда произошел следующий переход. Корабль был маленький и невероятно быстрый и уже резко тормозил, чтобы не врезаться в станцию. «Роси» оценил тягу примерно в двадцать g. Даже если люди на корабле погружены в антигравитационный гель, торможение подвергало их такой же опасности, как и предстоящий бой.

— Наоми?

— Давай туда.

Отделяться от «Сокола» времени не было, так что Алекс взял на себя контроль над обоими кораблями, развернул их и синхронно включил тягу, чтобы удержать вместе. Крошечный и быстрый корабль должен быть наполовину ослеплён собственным соплом двигателя, но другие вражеские корабли видят все, что делает «Роси». И все их глаза связаны между собой. И у них один общий мозг. Алекс настроил режим огня, синхронизировался с «Соколом» выпустил в сторону врага снаряд из рельсовой пушки. Тот успел уклониться уже в момент выстрела. Алекс переключился на торпеды, настроенные на подрыв между кораблем и станцией, и выпускал их одну за другой.

С «Годалминга» поступил сигнал бедствия, а потом связь с ним оборвалась. Алекс видел, как ползут по экрану его торпеды, и ему хотелось, чтобы они двигались быстрее. Пусть немного нарушат законы физики. Только раз, для него.

— Они не попадут, — сказала Наоми.

— Они не для этого, — ответил ей Алекс. — Я пытаюсь просто разбросать немного мусора у него на пути.

Торпеды детонировали и гасли, а «Роси» отслеживал области распространения энергии и обломков металла на их пути. Быстрый маленький корабль ворвался в эту сферу, словно камень, падающий сквозь облака. Алекс затаил дыхание. Да, свободного пространства там по-прежнему больше, чем материи, но на той скорости, с которой мчался десантный корабль, хватило бы обломка металла размером с ноготь, чтобы...

Двигатель вражеского корабля вспыхнул. Алекс выдохнул с облегчением.

— Хорошая работа, — сказал Амос по связи.

— Иногда просто везёт, — сказал Алекс, но при этом ощутил небольшой прилив гордости.

— Тащи нас обратно, — скомандовала Наоми. — Припаркуемся прямо возле места выхода Джима. Они пытаются захватить станцию, и мы станем последней преградой у них на пути.

 

Глава сорок третья. Джим

Переходы внутри станции были разными. Одни, такие огромные, что там мог поместиться корабль, больше походили на сухой док, чем на коридор. Некоторые — как на «Роси» и «Соколе», более привычны человеческому восприятию. Некоторые едва проходимы, а некоторые — узкие, как соломинки для питья. Вероятно, были другие, слишком мелкие, чтобы увидеть невооруженным глазом. Станция повторялась во всех размерах, как фрактал.

Температура у Джима была стабильной, но начали неметь ступни и пальцы рук. Сначала ощущалось покалывание, а потом стала ухудшаться чувствительность. Если он крепко стискивал руки вместе, то еще мог почувствовать в глубине что-то вроде боли, но легкие прикосновения совершенно не ощущались. Появилась трепещущая и резкая колющая боль в животе, что ему совсем не нравилось. Но Танака больше не требовала от него новых данных о состоянии, а он сам не предлагал.

Переход, который они преодолевали сейчас, резко поворачивал туда-сюда, и Джим утратил чувство направления. Может быть, они поворачивали к центру станции, или наоборот, к поверхности. Наверняка он знал только то, что Танака выглядела уверенной, выбирая каждый раз новый путь, и что время у них заканчивается. Джим с Терезой проследовали за Танакой за угол, а потом к расширению, где этот коридор пересекался с другим. Танака остановилась на перекрестке, нажимая кнопки управления на запястьях скафандра. Хмурый взгляд был суров, хоть ножи об него точи.

— Ищешь что-то конкретное? — спросил Джим по открытому каналу. — Станция слишком велика для того, чтобы рассчитывать просто наткнуться здесь на Дуарте.

В голосе Танаки слышалось раздражение.

— У меня есть полная физическая карта, построенная «Соколом», с разметкой его предполагаемого местонахождения, основанной на структуре и потоке энергии. Но она оказалась более приблизительной и неточной, чем ожидалось...

— Или место вокруг нас постоянно меняется, — вставил Миллер, пожимая плечами.

— ...Кроме этого, у меня имеются и химические маркеры. Они были бы более полезны, если бы на мне был другой скафандр, но уверена, они приведут нас к цели. Есть некоторые помехи, но я продвигаюсь вперед.

Миллер почесал нос, и Джим тоже почувствовал зуд.

— Сомневаюсь, что у нее есть реальный прогресс. Но такая злость, недовольство и тяжелое вооружение — не та комбинация, при которой я стал бы сопротивляться.

Тереза плыла рядом с Джимом. Лицо у нее побледнело, вокруг глаз проступили круги, как будто слишком долго не спала.

Джим положил руку ей на плечо, и прошло несколько секунд прежде, чем она обернулась.

— Я все время слышу мальчика, он рассказывает, как скучает по сестре. Думаю, он говорит по-корейски. Я совсем не знаю корейский и все-таки его понимаю. Это как Вавилонская башня наоборот.

— Не позволяй этому отвлекать тебя, — сказала Танака.

Джим ждал, что Тереза огрызнется в ответ, но она только покачала головой.

— Я просто хочу найти отца.

— Сюда. — Танака указала на ответвление поперечного коридора. — Здесь следы более заметны.

Она двинулась в ту сторону, Тереза за ней. Джим подумал, как они отреагируют, если он пойдет своей дорогой, потом вздохнул и направился вслед за ними.

— Так вот ловишь рецидивистов, — сказал Миллер, — и со временем начинаешь их узнавать.

Коридор впереди стал светлее и, как артерия, разделился на две части поменьше. Танака в сопровождении Терезы выбрала один коридор, поплыла вперед и наткнулась на стену, не успев даже выпрямиться.

— Я и забыл, как меня доставали твои назидательные полицейские истории, — сказал Джим Миллеру.

— А я все равно здесь. Я пытаюсь мыслить логически. Когда смотришь, как кто-то работает, начинаешь понимать его образ мыслей. Джоуи полдюжины раз прорезал на складах дыры и забирался внутрь. Когда в следующий раз ты увидишь склад с прорезанной в нем дырой, то захочешь проверить, где той ночью был Джои. Люди не меняются, уж поверь. Они используют те стратегии, которые приводят к результату.

— Я тебя услышал.

— А теперь я смотрю на твоего приятеля Дуарте, да? И мне кажется, это опять тот же «Эрос». Может быть, не цель, но метод такой же. «Эрос», где та дрянь овладела человеческими телами и творила с ними то, что хотела.

— И Дуарте делает то же самое. Он использует людей как кирпичики, чтобы выстроить желаемое.

— Может быть.

Джим оглянулся. Миллер был рядом, но при этом он точно знал, что это иллюзия. Идеальная.

Миллер устало поднял брови.

— Задай себе вопрос, считаешь ли ты Дуарте преступником или первой жертвой. Ты же знаешь, эта штука способна зацепиться за дофаминовые рецепторы. И заставить тебя любить то, что она желает. Может быть, она ухватилась за его чувства к ребенку и использовала их как привязь. Твари, выстроившие все это дерьмо, из своих могил могли пользоваться им, как когда-то пользовались Жюли. И кое-что доступно только если ты сам внутри. Помни это.

— Это неприятно, — заметил Джим. — Но согласен. Я примерно так же и думал.

— Ну конечно, думал. Я же использую твой мозг. Вряд ли я добавил своих нейронов в это партнерство.

— Значит, я сейчас говорю сам с собой? Это разочаровывает.

— Вовсе нет, — сказал Миллер. — Это то, что осталось от моих попыток тебе подсказывать. Это дело только твое, старик. И ты знаешь больше, чем тебе кажется.

В животе Джима что-то дернулось. На секунду стало больно, потом боль сменил холод, наводящий на мысли о повреждении нерва. Но Джим не был сосредоточен на собственном теле. Он сейчас был на станции «Эрос», где протомолекула в первый раз вырвалась на свободу. На мгновение он увидел труп Жюли Мао в обшарпанном гостиничном номере. Черные спирали, тянущиеся по стене вверх от тела. Голубые мотыльки, порхающие в воздухе. Что-то в этой картине царапало его сознание. О Жюли, но и не о Жюли. И об «Эросе», но не только об «Эросе».

— Ага, — сказал он. — Вот оно. Мы использовали тепло как ориентир. — Танака не обернулась и не ответила. Джим проверил, включен ли его микрофон. — Танака! Там, на «Эросе», мы использовали тепло!

Танака отключила двигатели скафандра, на секунду зависла в воздухе, а потом обернулась. Тереза зацепилась за выступ стены пальцами, как за поручень. Джим замедлился и тоже остановился. Миллер, невидимый для остальных, парил рядом с Танакой, пока Джим не глянул назад — а он уже там.

— Когда «Эрос» двигался, он нагревался, — пояснил Джим. — Миллер вошел внутрь, искал способ остановить его. Он искал горячие точки. Если Дуарте оказался в центре всего этого, если он управляет всем, как Жюли Мао «Эросом», значит, он тратит много энергии. Выделяет много отработанного тепла. Если карта неверная, может быть, это поможет?

Он не мог оценить молчание Танаки, но она, по крайней мере, остановилась. Нос у Джима зачесался сильнее, словно что-то крошечное кусало где-то рядом с правой ноздрей. Вихрь голубых точек вырвался из одной стены и исчез в другой.

— Хорошо, — сказала Танака и переключилась на панель управления у себя на запястье. И сейчас же покачала головой. — У меня нет связи с «Соколом».

Джим проверил свою систему. Абоненты в ней были только местные — Танака и Тереза. По мнению его скафандра, во вселенной больше никого не было.

— Мы зашли слишком далеко вглубь, — сказал он. — Или это место работает как клетка Фарадея для всего остального мира.

Танака опустила голову. В отсутствие гравитации это был единственный способ выражения чувств. Джим впервые подумал о ней не как об угрозе или враге, но как о человеке, попавшем в ту же мясорубку, что и он сам. Изможденное лицо, искаженное раной, плотно сжатые губы, усталость в глазах.

— Это ничего, — сказал он. — Мы справимся.

Она подняла взгляд. На него смотрела женщина, прострелившая позвоночник Амосу. Ощущение ее уязвимости или сострадание утонули в едва сдерживаемых ненависти и гневе. Джим был уверен — не будь на ней шлема, она бы плюнула.

— За мной, — приказала она. — Держаться рядом.

Он подчинился.

— Хорошая была попытка, — заметил Миллер.

Джим выключил микрофон.

— Знаешь, я начинаю думать, что, возможно, это был неудачный план.

Миллер разразился хохотом, и Джим улыбнулся. Только холод в животе да онемение рук и ног напоминали, что детектив сжирает его изнутри. Танака дошла до следующего пересечения, на сей раз с шахтой, очень напоминавшей металлические составляющие внешней части станции. Джим впервые видел такое с тех пор, как они попали внутрь. Танака молчала, и ему показалось, что он видит тепловое сканирование в слабом отблеске дисплея ее шлема.

— И что тогда происходит? — спросил он.

— Происходит когда?

— Когда она тебя захватывает. Протомолекула. Когда полностью овладеет тобой — что тогда?

Детектив прищурил несуществующие глаза, и на миг Джиму показалось, что он видит в них неземные голубоватые отблески.

— Ты о том, что сам в себя впустил, да?

— Да.

— Поворачивать назад уже поздно.

— Да, я знаю. Просто паршиво себя чувствую.

— Хочешь успокаивающий радостный треп или правду?

— Успокаивающий радостный треп.

— Это круто, — ответил Миллер, ни секунды не медля. — Это долгое, спокойное забытье, полное интересных и живых снов.

Живот Джима сжала судорога, острая, как отвертка.
— Да, ты прав. Звучит круто, — сказал он, стиснув зубы. — Я уверен, мне это понравится.

— Сюда, — сказала Танака, входя в металлическую шахту. — Постарайтесь не отставать.

Они падали. Джим не мог воспринимать это иначе, только как падение. Когда он пытался представить их полет как движение вперед или вверх, переосмысление длилось пару секунд, а потом они снова падали. Либо тонкие струны силовых линий исчезли, либо он потерял способность их видеть. Стайки голубых светлячков становились гуще, огоньки плясали и кружили в водоворотах, не имевших ничего общего с местным воздухом. Джим поймал себя на воспоминаниях о стаях птиц на рассвете и о косяках серебристо-чешуйчатых рыб. Тысячи отдельных животных объединяются в нечто большее, нечто обширное и способное на то, что в отдельности ни одному из них не под силу. Это казалось важным.

Что-то произошло с его левой рукой. Он взглянул и увидел, что Тереза взяла ее. Увидел, как она сжимает его пальцы в своих, но не чувствовал этого.

— Не засыпай, — сказала она, и он был уверен, что сон — эвфемизм для чего-то более постоянного.

Джим попробовал включить микрофон, но сделать это оказалось труднее, чем должно быть. Он возился правой рукой с уплотнением шлема, пока наконец не сумел поднять вверх щиток. Воздух оказался странно густым, как туман, только без воды. Тереза смотрела на него округлившимися глазами. А потом сняла шлем и пристегнула его на бедре к своему скафандру.

— Я тебя не оставлю, — сказал Джим. — Обещаю.

— Вы какого хрена творите? — Голос Танаки звучал не так четко, как голос Терезы, и Джим мысленно сделал себе пометку — проверить динамик в скафандре, когда вернется на «Роси». Вероятно, ослабло соединение.

— У меня возникла проблема с микрофоном. И нос зачесался.

— Тереза, сейчас же надень шлем.

Тереза все еще держала его руку в своей. Глядя на Танаку с потрясающей поддельной невинностью, она указала на свои уши. «Я не слышу». На лице Танаки промелькнула вспышка дикого гнева, и Джим ощутил легкий укол испуга. Но потом и она откинула щиток.

— Будьте готовы опять надеть шлемы по моему приказу, — сказала она.
Тереза кивнула, но не ответила.

Металлические стены испускали тепло. Джим не чувствовал его раньше, потому что кожа была закрыта, но теперь это было как давление света в жаркий солнечный день. Или как только что открытая духовка. Больше того, было что-то жуткое в этом напоре, хотя давление воздуха вряд ли было больше одной атмосферы. Джим не смог бы этого объяснить, но каким-то образом в воздухе ощущалась сдерживаемая нечеловеческая сила. Будто станция не парила в вакууме, а лежала на дне океана, который больше, чем все миры.

— Да, все так и есть, — заметил Миллер. — В этом и фокус.

— Что за фокус?

Миллер указал на стены, на мотыльков, на невероятно сложную и странную станцию.

— Вот откуда исходит сила. Чужаки взломали нашу вселенную и пробивались в нее, вселенная сопротивлялась. Вся чужая вселенная пытается стереть в порошок это место, а оно питает энергией врата и артефакты. А та магнитная рельсовая пушка, с которой игрался Дуарте? С ее помощью они создавали звезды. Нарушали законы, которые нельзя нарушать, не имея в загашнике другой физики. Ты можешь, если желаешь, назвать это Евой и яблоком, но знаешь, что нас тут окружает? Всё это создано из первородного греха.

— Когда мы его обнаружим, ты найдешь к нему подход, — сказала Танака.
Джим не сразу понял, о чем она.

— Да, я помню, — отозвалась Тереза, возмущение в ее голосе говорило о том, что она это слышит не в первый раз.

— Обо всем остальном позабочусь я.

В этот раз Тереза отвечала спокойнее, но слова прозвучали те же.

— Да. Я помню.

Жара усиливалась, и Джим чувствовал, как по коже стекает пот. Металлический зал соединялся с еще тремя, каждый подходил к другому под острым углом, образуя единый длинный коридор почти правильной шестиугольной формы. Что сбивало с толку — углы, кажется, были разными. Свет стал ярче, а жар усилился до неприятного.

Танака проверила экран на запястье.

— Я думаю, мы приближаемся.

— Скорее бы, — сказал Миллер. — А то вы все трое слегка поджаритесь еще до того, как найдем злодея.

Впереди что-то двигалось. Что-то яркое. На мгновение Джим подумал, что ему показалось — галлюцинации из-за протомолекулы или переутомление от жары. Но Танака встала между ними и этим объектом, инстинктивно закрывая собой. Бронированный лицевой щиток ее шлема захлопнулся. На предплечье из скафандра выскочил ствол.

— Ой, — сказал Миллер. — Не стоит ей этого делать.

— Погоди, — сказал Джим, но Танака двинулась вперёд.

Он поплыл вслед за ней. Без лицевого щитка его информационный дисплей не работал. Скафандр звякнул, предупреждая, что у маневровых двигателей истрачена половина заряда, и он должен вернуться, если не хочет остаться без управления. В других обстоятельствах это предупреждение расценивалось бы как важное.

Нечто впереди оказалось знакомым — металлически-синее, насекомоподобное. На полметра выше Танаки, а она далеко не маленькая. Существо перемещалось с место на место резкими рывками, как стрелка часов. Теперь, присмотревшись, Джим увидел других таких же, встроенных в стены повсюду, так плотно, что с трудом различишь.

— Не делайте резких движений, — сказал Джим.

— Мы впервые встретили нечто вроде охранника, — загудела Танака через внешний динамик скафандра. — Не сворачиваем.

Она сдвинулась с места, и страж тоже сдвинулся, преграждая ей путь. Миллер рядом с ней наклонился и с удивленным видом заглянул в ее лицевой щиток.

— Она что, собралась прикончить вас всех?

— Давай я попробую, — сказал Джим Танаке. — Я открыл эту станцию. Дай мне хоть попытаться его нейтрализовать.

Оружейный ствол на предплечье Танаки спрятался, потом выдвинулся и снова втянулся. Она кивнула, пропуская Джима вперед.

— Миллер?

Детектив пожал плечами.

— Дай мне минуту. Посмотрим, что я могу сделать.

Джим чувствовал себя по-прежнему странно. Сгибать нечувствительные конечности и понимать, что действуешь, не зная в точности как. Опять начались судороги в животе, на сей раз выше. Ближе к груди. Боль то усиливалась, то снова быстро спадала.

— Попробуй еще раз, — сказал он.

Танака переместилась, страж это проигнорировал. Она двинулась мимо, и он не пошевелился. Она махнула Терезе, и девочка тоже пошла вперед, а Танака следила за стражем, словно ждала повода защитить их. Джим шел последним. Он дышал учащенно и неглубоко. Не чувствовал ноги ниже колен.

— Мы уже превысили лимит времени по многим параметрам, — сказал Миллер. — Что бы ты ни задумал, тебе лучше поторопиться.

— Большое спасибо, — ответил Джим. — За совет и поддержку.

Впереди синий свет сменился на белый. Джим включил двигатели скафандра и направился в зал в форме сферы, диаметром около сотни метров. Коридоры, похожие на тот, по которому они шли, смотрелись темными пятнами на фоне яркого света. Свет сам по себе ощущался жутко — плотный, насыщенный и осязаемый, живой и скользящий. По коже Джима от него бежали мурашки.

Со всех сторон сферы огромной паучьей сетью тянулись к центру темные нити. Как сталактиты и сталагмиты, они вырастали из пола и потолка пещеры и сходились в единой точке, подобно крыльям гигантского мрачного ангела.

Посередине располагалось нечто размером с человеческое существо. Мужчина с крестообразно раскинутыми руками. Его бока, руки и ноги были густо оплетены черными нитями. Он по-прежнему был в синей лаконийской форме, только ноги босые.

Его лицо Джим узнал еще до того, как приблизился настолько, что смог рассмотреть.

— Папочка? — сказала Тереза.

 

Глава сорок четвертая. Тереза

С того момента когда они вошли на станцию, Тереза наблюдала, как умирает Джеймс Холден.

Она поняла, что с ним происходит что-то не то, сразу же, как только они отправились искать ее отца. Тереза много лет провела с ним рядом, сначала в Доме правительства на Лаконии, где его считали опасным. Затем на его корабле, где он сразу стал выглядеть более мягким и хрупким, не таким грозным. Она разбиралась в его настроениях, видела, как он прикрывал юмором преследующих его демонов, его уязвимость и силу. Тереза была уверена, что Холден не знает того же про нее, ну и хорошо.

Однако он никогда не напоминал ей отца. До этого момента.

Сначала она не могла понять, в чем дело. Тереза боролась с собственными навязчивыми мыслями. Мальчик казалось, стоял прямо у нее за спиной и говорил на неизвестном языке, которого она не знала, но все равно понимала. Жутковатый хор, призывающий ее отбросить чувство собственного «я». Женщина, которая отдала ребенка на усыновление и теперь разрывалась между чувством вины и облегчением. А потом снова корейский мальчик, все еще оплакивающий сестру. Терезе стоило больших усилий не слушать, не включаться, оставаться самой собой, и поэтому она думала, что с Джимом происходит то же самое.

Уже несколько часов она шла за полковником Танакой, петляя по пещерам-лабиринтам станции, пока ее разум искрил и расплывался. Как будто она пытается не проснуться от ночного кошмара, положив на это все силы, и потому не замечает, что не так с Джимом. Как изменился цвет его кожи. Его глаза. А больше всего — чувство разъединенности, как будто он медленно отключается от ее представлений о реальности.

Один раз он забыл отключить микрофон, и в радиоэфир выплеснулась чепуха, которую он бормотал себе под нос: «Я и забыл, как меня доставали твои назидательные полицейские истории», «Я тебя услышал» и «И Дуарте делает то же самое. Он использует людей как кирпичики, чтобы выстроить желаемое».

А порой он выглядел совершенно нормально. Проверял, как у нее дела, как всегда делал на корабле. Разговаривал с Танакой о том, как использовать тепло, чтобы найти дорогу. В эти минуты он казался самим собой, как обычно. А потом они трогались в путь, и его снова начинало куда-то уносить.

Они нашли проход из того же сияющего голубым светом металла, что и корпус станции, и уже начали спускаться по нему, когда Танака открыла с ней приватный канал.

— Нам нужно кое о чем поговорить, — сказала полковник. — У капитана Холдена проблемы, на него нельзя полагаться.

— Мы все такие, — ответила Тереза.

— Я говорю не об этом. Он сделал себе инъекцию живой протомолекулы. Умники в лаборатории стабилизировали его состояние, насколько могли, но, по моим оценкам, его организм быстро выходит из строя.

Отвлекшись на шум в собственной голове, Тереза не особо обращала внимание на Джима. Но теперь обратила. Он был рядом, чуть позади, руки безвольно болтаются, на губах играет мечтательная улыбка. И тут она вспомнила, как была в комнате отца и держала его за руку, пытаясь объяснить, что доктор Кортасар хочет убить ее. То же расстояние, та же неопределенность.

— Он в норме, — сказала она, удивившись горячности своего тона.

— Я не просила твоего мнения, просто сообщаю о своем, — сказала Танака. — Сейчас я считаю Холдена полезным, чтобы найти и вытащить отсюда Первого консула, поэтому готова пойти на риск, связанный с его состоянием. Но ты должна понять, что мое желание может измениться.

— Мы его не бросим.

— Когда мы найдем твоего отца, тебе придется найти к нему подход. Убеди его прекратить то, что он делает с нашими сознаниями. Вот что от тебя требуется.

— Я знаю.

— Если после этого капитан Холден все равно будет угасать, я приму меры, которые считаю необходимыми, чтобы обеспечить защиту тебе и твоему отцу. Ты должна понять, что это может подразумевать, ведь если ты расстроишься, то и Первый консул может расстроиться.

Тереза немного помолчала. Осознать то, что пытается сказать Танака, оказалось сложнее, чем можно ожидать. «Мне она не нравится, — сказал мальчик, у которого пропала сестра. — Она ведет себя спокойно, но это ничего не меняет». Танака тряхнула головой, но мальчик никуда не делся. Мелькнуло неприятное воспоминание, что она Танака, обнаженная и под кайфом, сидит верхом на мужчине, прижав его к кровати. Тереза почувствовала, как хрустнули его запястья. Вспомнила, какое это удовольствие — причинять ему боль. Внушать страх. «И тебе очень не понравится та моя версия, с которой придется встретиться».

— Вы хотите сказать, что убьете его?

— Может дойти и до этого, да. Если я оценю его состояние как представляющее угрозу.

— Он никому не угрожает. И не будет.

— Ты должна понять, что это военная операция, и моя задача — сохранить жизнь тебе и твоему отцу. Для этой цели я сделаю всё, что потребуется. Твой долг — найти подход к отцу. А об остальном позабочусь я. Тебе понятно?

— Понятно.

— Хорошо.

Джим с рассеянным видом поднял руку и поскреб щиток шлема. Как будто не осознавал, что делает. На Терезу нахлынули воспоминания о долгих днях и месяцах, когда она наблюдала перемены в отце. Ужас, когда он изменился одним махом и ушел. Когда она его потеряла. «Я не расплачусь в скафандре, — решила она. — Не расплачусь в проклятом скафандре, мать его».

Она на мгновение включила маневровые двигатели скафандра, чтобы подплыть ближе к Джиму. Взяла его за руку. Секунду, он, похоже, этого не замечал, но потом его мутный взгляд медленно переместился на нее. С его глазами творилось что-то неладное. Белки сверкали, как никогда прежде. Это не его глаза.

— Не засыпай.

Джим заговорил, потерял нить и начал снова. На его лице появилось раздражение, и он вдруг без предупреждения откинул щиток шлема. Сделал большой глоток воздуха, еще один. Терезу тут же охватило желание сделать то же самое — частично, чтобы бросить вызов Танаке, частично из-за злости на всю вселенную, а частично из-за странного чувства верности старику, который однажды замышлял ее убить, а потом спас. Тереза сняла свой шлем и закрепила на бедре. Воздух в коридоре был удушающе жарким и странного вкуса.

Когда он заговорил, Тереза услышала слова не по радио, а через открытое, чужеродное пространство. «Обещаю». Она знала, что это неправда, даже если он считает по-другому.

Из радио Джима и динамиков Терезиного шлема тонюсеньким жужжанием донесся голос Танаки:

— Вы какого хрена творите?

— У меня возникла проблема с микрофоном, — сказал Джим. — И нос зачесался.

— Тереза, сейчас же надень шлем.

А если нет, то что? Тереза устала, что ее постоянно шпыняют люди, которые, по их словам, хотят ей помочь. Она устала быть лаконийкой. Тереза сделала вид, будто не разобрала слова Танаки, хотя все трое знали, что это не так. Танака злилась меньше, чем сама Тереза. Когда Танака открыла свой щиток, Тереза порадовалась маленькой победе.

— Будьте готовы опять надеть шлемы по моему приказу.

Они снова сосредоточились на пути, станции, охоте. Через несколько минут Джим вдруг сказал:

— Что за фокус?

Он не обращался ни к одной из них.

Танака пристально посмотрела на Терезу. Я же говорила, что у него проблемы, говорила, что он угасает, утверждал ее взгляд.

— Когда мы его обнаружим, ты найдешь к нему подход, — сказала Танака.

— Да, я помню.

— Обо всем остальном позабочусь я.

— Да, я помню.

— Папочка?

За эти месяцы он исхудал, но не отрастил бороду. Его щеки были гладко выбриты, словно утром над ними трудился Келли. Старые щербины остались от юношеских прыщей, которые досаждали ему еще до рождения Терезы. Он был одет так же, как в Доме правительства на Лаконии, и вещи не истрепались, но выглядели какими-то истонченными и хрупкими, как бумага, оставленная под дождем и солнцем.

Черные нити, закручивающиеся от стен огромного яркого зала, опутывали его руки и протыкали бока. По ним бежали крохотные вибрации, то сильнее, то меньше. Танцующие по черным нитям синие искорки, похоже, исчезали, если смотреть прямо на них. Когда он открыл глаза, радужка светилась тем же голубым, что и станция, и взгляд ни на чем не фокусировался, как у слепого.

— Папочка? — повторила она, теперь мягче.

Губы, которые целовали ее в детстве в макушку, изогнулись в улыбке.

— Тереза? Это ты?

— Я здесь. Прямо перед тобой.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Раньше мои мечты были слишком мелкие. Теперь я это ясно вижу. Я думал, что спасу всех, собрав вместе, в одну организованную структуру, я в этом я был прав. Я был прав, детка. Только не понимал, как это сделать.

— Посмотри на себя, — сказала Тереза, указывая на то, как станция проткнула его тело насквозь. — Посмотри, что с тобой сотворили.

— Именно поэтому у меня все получится. Плоть, материя, наша грубая глина. Ее трудно убить. Те, кто пришли до нас, были гениями, но хрупкими гениями. Сделанными из тонкой бумаги, и потому их сдул хаос. Теперь мы воспользуемся лучшим от обеих рас...

Тереза подвинулась ближе. Отец, почувствовав это глазами, не смотрящими на нее, попытался ее обнять, но темные нити удерживали его руки. Тереза сама его обняла. Прижалась щекой к его обжигающе горячей коже.

— Нужно выдернуть его из гребаной паутины, — сказала Танака. — Он может освободиться? Спроси его.

— Папочка, — начала Тереза. Слезы застилали ей глаза, и все вокруг превратилось в пятна цвета и света. — Папочка, нужно уходить. И ты должен пойти с нами. Ты можешь пойти с нами?

— Нет-нет-нет, детка. Нет. Я должен быть здесь. Так предначертано. Ты скоро поймешь, обещаю.

— Первый консул Дуарте. Я полковник Алиана Танака. Адмирал Трехо наделил меня статусом «омега» и дал задание найти вас и вернуть.

— Мы были обречены, как только открылись врата, — сказал он, но Терезе, а не Танаке. — Если никто не взял бы дело в свои руки, мы так и плутали бы, пока не пришли те, другие, и не убили нас. Я это понял и делал то, что должен был. Не ради себя. Империя была лишь инструментом. Способ собрать всех воедино. Подготовиться к грядущей войне. Войне небес.

Чья-то рука тронула ее за плечо и мягко оттянула назад. Рука Джима. На его лице была написана скорбь.

— Идем отсюда. Идем.

— Это же он. По-прежнему он.

— И да, и нет, — сказал Джим странным голосом, как будто принадлежащим кому-то другому. — Я видел такое прежде. Станция уже внутри него. Чего хочет она, и чего хочет он? Теперь уже не отличить. Уже нет.

— Вы видели такое прежде? — спросила Танака. — Где?

— На «Эросе», — ответил Джим. — Такой стала Жюли. Она не изменилась так сильно, но всё к тому шло. — Потом он обернулся к Терезе. — Мне жаль, малыш. Мне жаль.

Тереза сморгнула покров слез, как сумела. Искаженный их пеленой, Джим выглядел странно. Форма его лица как будто изменилась, оно изогнулось от постоянной усталости и улыбки. Она снова моргнула, и он стал прежним.

Танака металась из стороны в сторону, ее маневровые постоянно шипели, пока она огибала готическую статую, в которую превратился отец Терезы.

— Я должна поговорить с ним. Он должен это прекратить. Ты должна остановить его.

— Полковник, я здесь и слышу вас, — сказал отец Терезы. Он повернул голову к Танаке, но глаза были по-прежнему пусты. — И помню вас. Вы были из первых, кто полетел вместе со мной. Вы видели, что Марс умирает, и вместе с остальными воссоздавали его в империи. Все это — лишь продолжение того же курса. Вот за что мы все сражались. Мы спасем человечество, сделав его единым и неделимым.

— Сэр, — сказала Танака, — мы можем с этим справиться, и не залезая никому в мозг. Можем сражаться, оставшись людьми.

— Вы не понимаете, полковник. Но поймете.

Тереза стряхнула руку Джима.

— Тебе не нужно этого делать. Вернись.

Но она услышала отчаяние в собственном голосе.

Отец блаженно улыбнулся.

— Не стоит сопротивляться. Сопротивление принесет лишь боль и усталость. Не сопротивляйся.

Тереза окунулась в волну небытия, пустоту на том месте, где должна быть ее личность, и закричала. Закричала без слов, без угрозы или предупреждения. Это вопила ее душа, потому что ничего больше нельзя было сделать. Тереза включила маневровые двигатели скафандра и врезалась в черную паутину, удерживающую отца, начала рвать ее. Схватила несколько темных спиралевидных нитей и дернула. Обжигающий свет заполнился запахом озона, словно в знойный день надвигалась гроза. Отец закричал и попытался ее оттолкнуть, но его удерживали путы.

Голос Джима донесся как будто издалека:

— Тереза! Уходим отсюда! Не повреди станцию!

Ее вселенная съежилась до размеров тела, скафандра, испорченной плоти отца и пожирающей его чужой сущности. Пока Тереза пыталась его освободить, он извивался от боли и кричал, чтобы она перестала.

Какая-то сила схватила ее и оттащила, будто огромной невидимой рукой. Миллионы крохотных несуществующих иголок впились в ее кожу и начали рвать ее на части. «Ох, — подумала она, — отец хочет меня убить».

И вдруг боль отступила. Рядом стоял Джим, и на мгновение рядом оказался кто-то еще, только невидимый. Сияние в глазах Джима стало ярче, кожа приобрела восковой оттенок, со странным свечением изнутри. Он обнажил зубы в нечеловеческом усилии.

— Его больше нет, — едва слышно пробормотал Джим. — Больше нет. Если кто-то и хочет тебя убить, то уже не он. Его больше нет.

Нити по-прежнему удерживали ее отца, точнее, существо, которое когда-то было ее отцом. Он открыл рот из-за боли и ярости, но оттуда не вырвалось ни звука. Вдоль оторванных нитей плясали голубые огоньки, словно муравьи, бегающие по разрушенному муравейнику.

— Холден, — сказала Танака. — У нас проблема.

Танака стояла к ним спиной. Обширное яркое пространство за ней было заполнено фигурами. Из каждого прохода и коридора словно дым стекались инопланетные стражи.

 

Отправить